Очерки по истории русской культуры, Милюков Павел Николаевич, Год: 1895 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 40 минут(ы)

ОЧЕРКИ ПО ИСТОРІИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ.

(Окончаніе) *).

*) См. ‘Міръ Божій’, No 11 ноябрь.

III.

Количественный и качественный составъ земледльческаго населенія Россіи и Европы.— Происхожденіе русской общины.— Сходство и различіе въ современномъ положеніи разныхъ элементовъ русскаго крестьянства.— Періоды въ исторіи помщичьихъ крестьянъ.— Прикрпленіе къ тяглу и къ служилому сословію.— Правительственныя и владльческія мры прикрпленія.— Фактическое прекращеніе свободнаго перехода крестьянъ и законодательное прекращеніе свободной конкурренціи хозяевъ за рабочія руки.— Вн-законное развитіе помщичьей власти надъ крпостными и юридическія противорчія въ ихъ положеніи.— Замна государственнаго характера прикрпленія — частнымъ.— Стороны крпостнаго права, регламентированныя и оставшіяся безъ регламентаціи въ законодательств.— Непрочность крпостнаго права и сравнительная возможность равныхъ способовъ освобожденія.— Сравнительная сила разныхъ мотивовъ освобожденія.— Роль дворянскихъ интересовъ при освобожденіи.— Исторія удльныхъ крестьянъ.— Особенности исторіи государственныхъ крестьянъ.— Частная собственность и введеніе общины у черносошныхъ и однодворцевъ.— Аграрная политика XVIII и XIX вха.— Вопросъ о будущемъ общины.

Переходя къ исторіи крестьянскаго сословія въ Россіи, мы опять должны прежде всего отмтить разницу въ той роли, которую это сословіе играло въ соціальной жизни Россіи и Европы. Разница эта обнаруживается уже при простомъ сопоставленіи цифръ. Земледльческій классъ европейской Россіи составляетъ 88%, или почти ⁹/₁₀, всего населенія. Между тмъ, въ Германіи и Франціи земледліемъ кормится вдвое меньшая часть населенія (42—41%), въ Англіи земледліе служитъ источникомъ существованія всего ¹/₈ части жителей (12%). Все остальное населеніе живетъ на Запад промышленностью, торговлей или личными услугами — государству и частнымъ лицамъ. Не мене значительно и качественное различіе въ состав земледльческаго класса Россіи и Европы. Изъ всего количества лицъ, живущихъ на доходы отъ земледлія, въ Россіи всего полмилліона владетъ землей на прав частной собственности (въ томъ числ больше половины — крестьяне). Этому полумилліону частныхъ собственниковъ принадлежитъ четвертая часть всей земельной площади Россіи (въ томъ числ дворянамъ отдльно — ¹/₅ всей площади). Остальная многомилліонная масса состоитъ изъ земледльцевъ-общинниковъ,— коллективныхъ собственниковъ, пользующихся своей долей общинной земли и обрабатывающихъ свой участокъ своими руками. Во владніи крестьянскихъ общинъ находится треть всей площади (остальныя ²/₅ — преимущественно покрытыя лсами — принадлежать казн). Исторія западнаго землевладнія началась съ разрушенія тхъ особенностей, которыя отличаютъ русское землевладніе. Въ самый древній періодъ этой исторіи коллективная собственность разложилась и уступила мсто частной, и тотчасъ же эта частная собственность начала ускользать изъ рукъ того сословія, которое его обрабатывало. Въ результат вковой соціальной борьбы въ трехъ главныхъ странахъ Западной Европы сложились три различные типа земельной собственности, одинаково далекія отъ типа, преобладающаго въ Россіи. Въ Великобританіи земля окончательно ушла изъ рукъ земледльческаго сословія, ⁷/₁₀ площади находится тамъ во владніи всего 10 тысячъ крупныхъ собственниковъ, преобладающимъ типомъ земледльца сдлался, такимъ образомъ, типъ зажиточнаго фермера,— арендатора чужой земли,— или его наемнаго рабочаго. Въ Германіи, напротивъ, т же ⁷/₁₀ площади сохранились въ рукахъ крестьянства, но въ процесс борьбы за землю сложился преобладающій типъ крестьянства крупнаго, боле похожаго на нашихъ мелкихъ помщиковъ. Наконецъ, во Франціи крестьянство было слишкомъ слабо, чтобы вести активную соціальную борьбу, за то земля не ускользнула отъ него и не перешла въ руки однихъ только боле стойкихъ его представителей. Французскій крестьянинъ вышелъ изъ исторіи такимъ, какимъ сдлалъ его долговременный государственный и феодальный гнетъ: онъ вышелъ самостоятельнымъ работникомъ на мелкомъ участк, который сталъ, рано или поздно, его полной собственностью.

Что же значитъ это сдланное нами сопоставленіе? Составляетъ ли особенная форма русскаго землевладнія наше неотъемлемое національное свойство, какъ думали одни, или она доказываетъ только, что мы еще стоимъ на той ступени развитія, съ которой давно уже сдвинулась Европа, — какъ думали другіе? Историческій анализъ одинаково разрушаетъ оба предположенія, показывая, что русская община не есть ни такое неизмнное въ исторіи явленіе, какъ это предполагается сторонниками перваго мннія,— ни такое элементарное, примитивное и архаическое, какъ это нужно предположить для доказательства втораго. Не только нтъ возможности вывести современную общину изъ какихъ-нибудь первобытныхъ общественныхъ формъ, но даже есть полная возможность показать ея позднее сравнительно происхожденіе и раскрыть создавшія ее причины. По существу своему, русская община есть принудительная организація, связывающая своихъ членовъ круговымъ обязательствомъ въ исправности отбыванія лежащихъ на ней платежей и повинностей и обезпечивающая себ эту исправность уравненіемъ повинностей съ платежными средствами каждаго члена. Какъ появилась такая принудительная организація, объ этомъ мы уже говорили, мы видли, что тяглая община была продуктомъ усиленныхъ государственныхъ нуждъ и русской экономической неразвитости (Оч. III, 2). Потакая тяглая община еще не есть непремнно хозяйственная, какою мы знаемъ общину нашего времени. Хозяйственное распоряженіе общинной землей — въ форм ‘свалки и навалки’ участковъ и въ форм періодическихъ передловъ всей земли — не входитъ необходимо въ кругъ обязанностей тяглой общины. Съ податной точки зрнія постоянное приспособленіе платежей къ платежнымъ силамъ семьи, — какое достигается этими перераспредленіями участковъ,— есть, конечно, самая совершенная форма ‘народнаго кадастра’. Но тяглая община, какъ таковая, не могла еще идти такъ далеко въ податномъ уравненіи плательщиковъ. Ея цль заключалась не въ постоянномъ уравниваніи платежей съ постоянно мняющимися рабочими силами каждаго хозяйства,— а просто въ уравненіи тягла съ размромъ участка, предполагаемаго неизмннымъ. Такимъ образомъ, старинная ‘мірская ровность’ состояла не въ передачахъ и передлахъ участковъ, а только въ ихъ измреніи съ помощью веревки (‘вериленіи’) и въ обложеніи ихъ тягломъ пропорціонально размрамъ. Сами участки могли при этомъ оставаться полной и неприкосновенной собственностью ихъ хозяевъ. Если община позволяла себ распоряжаться этими участками, то только въ томъ случа, когда хозяева, ‘вотчичи’ участковъ, бросали ихъ пустыми: въ такомъ случа община поневол должна была пріискать хотя бы временныхъ ‘жильцовъ’ на опуствшіе участки, такъ какъ съ нихъ все-таки ей же приходилось платить вс подати и нести вс повинности. Впервые боле свободное распоряженіе крестьянскими участками — напоминающее современную общину — мы встрчаемъ на такихъ земляхъ, которыя крестьянамъ въ собственность не принадлежали, — т.-е. на земляхъ частныхъ владльцовъ. Распоряжается при этомъ не община, а приказчикъ частнаго владльца, если же распоряжается передломъ участковъ община, то это по спеціальному разршенію или приказанію владльцевъ. Такимъ образомъ, хозяйственная община нашего времени впервые появляется въ предлахъ частнаго — и притомъ боле или мене крупнаго — хозяйства: на земляхъ монастыря или князя. Уже въ XVI вк свободное хозяйственное распоряженіе крестьянскими участками, повидимому, входитъ въ обычай на владльческихъ земляхъ срединной Россіи. Въ теченіе XVII и XVIII в. правительство старается распространить этотъ обычай и на свободное крестьянство русскихъ окраинъ. Сейчасъ мы увидимъ, что въ конц прошлаго и начал настоящаго вка это вполн ему удастся.

И такъ, русская община есть поздній и въ разныхъ мстностяхъ разновременный продуктъ владльческаго и правительственнаго вліянія. Это нисколько не мшаетъ ей отражать на себ примитивный характеръ экономическаго быта, среди котораго она возникла, но этотъ примитивный характеръ общины не долженъ вводить насъ въ заблужденіе: нтъ надобности искать родственныхъ ей формъ въ далекомъ прошломъ, когда недавнее настоящее представляло вс нужные элементы для возникновенія вновь этой формы и для распространенія ея на вс разнородные элементы, изъ которыхъ сложилось современное русское крестьянство. Только познакомившись съ тмъ, насколько различно сложилась предыдущая исторія этихъ разнородныхъ элементовъ, мы будемъ въ состояніи оцнить, какъ велика была ассимилирующая сила одинаковыхъ экономическихъ условій и одинаковой финансовой системы, сообщившая всмъ этимъ разнороднымъ частямъ сословія одинаковую соціально-экономическую структуру.

Въ наше время, дйствительно, все крестьянское сословіе Россіи представляетъ одно цлое. Все русское крестьянство выкупаетъ въ настоящее время свои надлы и выкупитъ ихъ окончательно въ свою собственность къ 1931 году. По окончаніи выкупа вс юридическіе слды прежнихъ различій въ положеніи разныхъ группъ крестьянства оглядятся совершенно и крестьянство окончательно сольется въ единое сословіе. Теперь же, прежде всего, разница самыхъ условій земельнаго выкупа напоминаетъ намъ о прошломъ. По условіямъ выкупа вся крестьянская масса длится на три категоріи. Первая категорія это бывшіе крпостные, помщичьи крестьяне. Они перешли на выкупъ по положенію 19-го февраля 1861 г., но только съ 1883 года выкупъ сдланъ былъ для всхъ обязательнымъ. Эти крестьяне получили для разсчета съ помщиками правительственную ссуду, за которую они вносятъ проценты съ погашеніемъ (такъ называемые ‘выкупные платежи’) и, такимъ образомъ, уплатятъ ссуду въ 49 лтъ. Вторая категорія — удльныхъ крестьянъ — стала выкупать свои земли въ 1863 г., выкупъ сдланъ былъ для нихъ съ самаго начала обязательнымъ и производится не путемъ взноса новыхъ платежей, а путемъ обращенія прежнихъ платежей въ выкупные, въ 49 лтъ образуется изъ этихъ взносовъ капиталъ, который и будетъ соотвтствовать цнности отданной удльнымъ крестьянамъ земли. Наконецъ’ третья категорія крестьянъ государственныхъ. Они хотя и остались на казенномъ оброк, а земли ихъ въ казенной собственности, но уже въ 1866 г. эти земли быки закрплены за ними особыми юридическими актами, такъ называемыми, ‘владнными записями’, и дозволенъ былъ, желающимъ выкупъ этихъ земель въ полную собственность. Такимъ правомъ пользовались, однако, немногіе, и черезъ двадцать лтъ (при первой посл 1866 г. переоброчк ‘оброчной подати’) — въ 1886 г. выкупъ былъ сдланъ и для нихъ обязательнымъ, для этого оброчные платежи были обращены въ выкупные: взносъ ихъ въ 44 года долженъ образовать капиталъ, нужный для выкупа оброчной подати, которая затмъ и перестанетъ уплачиваться, такъ что крестьяне перестанутъ стоять относительно государства въ положеніи оброчниковъ, нанимателей государственной земли.

Разница этихъ трехъ категорій русскаго крестьянства повлекла за собою еще и другое различіе, въ степени обезпеченія ихъ земельной собственностью. У крестьянъ разныхъ категорій самые размры выкупаемыхъ участковъ оказались различными. Всего хуже пришлось въ этомъ отношеніи помщичьимъ крестьянамъ, такъ какъ владльцы ихъ большею частью имли интересъ продать крестьянамъ какъ можно меньше земли, а себ оставить какъ можно больше. Такимъ образомъ, почти ³/₄ помщичьихъ крестьянъ (73%) получили надлы отъ десятины и мене до 4-хъ десятинъ. Между тмъ ³/₄ удльныхъ крестьянъ (74,9%) обезпечены надлами отъ 2 до 6 десятинъ, а изъ государственныхъ большая часть (70,7%) получила отъ 4 до 10 десятинъ и больше (и 25% отъ 2 до 4). Если считать достаточнымъ для крестьянскаго хозяйства средній государственный надлъ, то изъ государственныхъ надлены были при выкуп недостаточно только 13,7%, а изъ помщичьихъ 42,6%, т. е. количество, втрое большее.

Обратимся теперь къ исторіи тхъ отдльныхъ группъ, изъ которыхъ, какъ мы видли, образовалось современное крестьянское сословіе: къ исторіи крестьянъ помщичьихъ, удльныхъ и государственныхъ.

Исторія помщичьихъ (и вообще владльческихъ) крестьянъ тсно переплетается съ исторіей другихъ сословій, естественно поэтому, что отмченные нами прежде періоды въ развитіи дворянскаго и городского сословія совпадаютъ съ періодами въ исторіи владльческихъ крестьянъ. Въ исторіи дворянства и горожанъ мы нашли четыре различные періода. Древнйшій періодъ (до конца XV вка) тамъ и здсь характеризуется отсутствіемъ юридическихъ разграниченій между сословіями, полной неустойчивостью сословныхъ связей, отсутствіемъ сословной организаціи. Во второмъ період (XVI и особенно XVII в.) усиливающаяся государственная власть закрпощаетъ сословія на государственную службу натурой или деньгами, закрпощая ихъ. она этимъ самымъ устанавливаетъ рзкія грани между сословіями и даетъ имъ принудительную организацію. Третій періодъ (XVIII) состоитъ, напротивъ, въ раскрпощеніи сословій, освобождая ихъ отъ обязательной службы, правительство пытается дать имъ сословныя привилегіи и сословную организацію. Наконецъ, четвертый періодъ характеризуется отмной сословныхъ привилегій, юридическимъ сліяніемъ старыхъ сословныхъ группъ и началомъ новой общественной группировки. Короче, мы можемъ назвать эти періоды — періодомъ первоначальнаго смшенія, закрпощенія, раскрпощенія и разрушенія старыхъ сословій.

Отдлы, соотвтствующіе всмъ этимъ періодамъ, мы найдемъ и въ исторіи владльческаго крестьянства съ нкоторыми, однако же, различіями. Въ древнйшемъ період, когда ‘вольные слуги’ кочуютъ отъ князя къ князю и когда городское населеніе юридически не выдляется отъ деревенскаго — въ самомъ деревенскомъ населеніи мы отмтили уже прежде нкоторые элементы принудительной организаціи. Мы видли, что правительство, подъ давленіемъ татарскаго ига, сгруппировало нкоторую, по крайней мр, часть населенія въ тяглыя ‘сотни’ и записало ихъ въ ‘данскія книги. Эти ‘численные люди’, ‘данные’ и ‘письменные’, были уже тогда закрплены на тхъ мстахъ, гд записаны, съ другими владльцами и князьями заключалось постоянное условіе, ‘а тяглыхъ теб моихъ людей, данскихъ и письменныхъ, къ себ въ села не принимати’! Такова была древнйшая форма прикрпленія крестьянъ, притомъ, свойственная всмъ ихъ категоріямъ одинаково. Конечно, это прикрпленіе было пока чисто податное: подобно городскому прикрпленію древнйшаго времени, здсь подать была прикрплена къ тяглу, а не къ тяглецу, къ участку, а не къ его обитателю, который могъ свободно уйти, поставивъ за себя жильца. Поэтому, когда начался второй періодъ сословной исторіи — періодъ прикрпленія жителей къ ихъ занятіямъ, — податнаго прикрпленія крестьянъ оказалось недостаточно. На крестьянъ легла новая обязанность: содержать обширное, вновь сформированное служилое сословіе. Бдное деньгами государство поступило такъ, какъ поступали и на Запад въ подобномъ случа, оно заплатило своимъ служилымъ людямъ землей, но не простой землей, которая въ московскомъ государств ничего не стоила, а землей, населенной крестьянами. Кому принадлежали раньше эти земли и на какомъ основаніи населеніе этихъ земель обязано было ‘слушать’ своихъ новыхъ хозяевъ, ‘подати имъ платить и всякое издліе длать, чмъ ихъ изоброчатъ’,— объ этомъ едва ли возникалъ вопросъ въ то время. Но, какъ бы то ни было, новая обязанность, возложенная на крестьянство, считалась особымъ видомъ службы государству. Хотя государство и не позаботилось установить границы обязанностей крестьянъ относительно ихъ ‘помщиковъ’, тмъ не мене ни владніе землей, данной за службу, ни, тмъ боле, владніе крестьянами не считалось безусловнымъ. Крестьянинъ смотрлъ на служилаго человка, котораго онъ обязанъ былъ ‘слушать’ и подати ему платить, какъ на царскаго слугу, а на свое подчиненіе ему, какъ на временную форму казеннаго вознагражденія за его службу. Такъ смотрло, конечно, вначал и само правительство, въ одномъ документ средины XVI в. выставляется даже, въ интересахъ крестьянства, требованіе, чтобы служилые люди и жили не въ своихъ деревняхъ, а въ городахъ, въ сборныхъ пунктахъ, куда и должны были бы доставляться вс ‘установленные’ сборы съ назначенныхъ на ихъ содержаніе ‘ратаевъ’.

Конечно, объ этомъ можно было только мечтать въ государств, не имвшемъ еще собственныхъ органовъ для выполненія самыхъ важнйшихъ своихъ функцій. Если бы правительство могло установить такія отношенія между крестьянами и помщиками то оно могло бы и ввести иную форму вознагражденія послднихъ. При тогдашнихъ условіяхъ, сношенія съ крестьянами правительство должно было предоставить самимъ помщикамъ, а вмст съ тмъ оно лишалось и всякой возможности контроля надъ этими отношеніями. Не только оно не могло думать о защит интересовъ крестьянъ отъ помщиковъ, но на первыхъ же порахъ ему пришлось ршительно стать на сторону помщичьихъ интересовъ Дло въ томъ, что недостаточно было дать служилымъ людямъ населенныя земли, надо было позаботиться о томъ, чтобы населеніе этихъ земель оставалось на мст. Одной записи въ тягло было для этого слишкомъ мало. Правда, подъ вліяніемъ ли тягла, или независимо отъ этого вліянія, нкоторая часть населенія привыкла къ своимъ мстамъ, сплошь и рядомъ въ документахъ XVI вка встрчаются ‘старожильцы’, которые живутъ на одномъ и томъ же мст и полвка, и больше: и правительство кончаетъ тмъ, что признаетъ право владльца на такихъ старожильцевъ, начинаетъ считать ихъ ‘крпкими’ ему ‘по старин’. Большая часть крестьянъ продолжаетъ, однако, бродить отъ одного владльца къ другому, вступая съ каждымъ изъ нихъ въ добровольное и временное соглашеніе. Этихъ-то вольныхъ людей правительство старается теперь всячески укрпить за владльцами, къ тому же стремятся, конечно, и сами владльцы. Т и другіе дйствуютъ при этомъ тми средствами, которыя находятся въ ихъ власти. Правительство законодательнымъ порядкомъ устанавливаетъ высокія пошлины съ уходящихъ отъ владльца крестьянъ, — * какъ плату за пользованіе избой (‘пожилое’), оно опредляетъ законный срокъ разсчета (Юрьевъ день), и въ случа, если крестьянинъ ушелъ отъ владльца не въ срокъ и безъ платежа пошлинъ, т. е. безъ правильнаго ‘отказа’,— правительство считаетъ такого крестьянина ‘бглымъ’ и даетъ на него владльцу право иска и возвращенія судебнымъ порядкомъ. Съ своей стороны, и владлецъ принимаетъ мры, чтобы закрпить себ крестьянина. Лучшимъ средствомъ для этого служитъ выдача крестьянину ‘ссуды’ на первоначальное обзаведеніе. Въ такой ссуд нуждалось большинство крестьянства, получивъ отъ 2 до 5 рублей (отъ 120 до 300 р. на наши деньги), крестьянинъ терялъ всякую возможность расплатиться съ хозяиномъ, и, такимъ образомъ, принужденъ былъ оставаться на его земл безсрочно, тмъ боле, что, въ случа нарушенія контракта, онъ обязанъ былъ выплатить еще особую неустойку (‘зарядъ’). Всхъ этихъ средствъ было бы совершенно достаточно, чтобы обезпечить помщику крестьянъ, если бы не примшались два непредвиднныя обстоятельства. Вопервыхъ, каждый помщикъ хлопоталъ о прикрпленіи собственныхъ крестьянъ, но въ то же время всячески препятствовалъ прикрпленію крестьянъ своего сосда, стараясь всми силами переманить ихъ къ себ. Законный ‘отказъ’ и выходъ сталъ для крестьянина очень труденъ къ концу XVI в., но на смну выходу явился ‘вывозъ’. Владльцы или общины, искавшіе работниковъ и тяглецовъ, разсылали своихъ агентовъ повсюду съ цлью ‘отказывать’ себ крестьянъ изъ-за ‘старыхъ владльцевъ. Новый хозяинъ охотно принималъ на себя уплату всхъ долговъ, лежавшихъ на крестьянин, только бы перевезти его на свою землю. Воспротивиться такому ‘вывозу’, если вс условія ‘отказа’ были соблюдены, старый владлецъ не имлъ права. Такимъ образомъ, свобода перехода крестьянъ превратилась въ свободу коакурренціи изъ-за крестьянъ между земледльцами: конечно, при этомъ выигрывали наиболе зажиточные хозяева, имвшіе возможность дать крестьянину наибольшую льготу. Эта конкурренція еще боле обострилась тмъ обстоятельствомъ, что съ середины XVI вка открылась возможность колонизаціи новыхъ земель (Оч. I, 3), народный потокъ хлынулъ туда, а въ старомъ московскомъ центр земли стали пустовать и явился усиленный спросъ на рабочія руки {Сравнительная численность равныхъ формъ перехода въ конц XVI в. видна будетъ изъ слдующаго примра, бъ 1580 г. въ тверской вотчин княая Симеона Бекбулатовича (20 селъ и 473 деревни) числилось 2.217 крестьянъ. Изъ этого числа въ ближайшія лтъ пять до 1580 г. ушло 305 человкъ, т. е. меньше 14^оІо. Но изъ числа ушедшихъ только 53 (17% или боле 2% всхъ крестьянъ) смогли ‘выйти’ сами, т. е. разсчитаться своими средствами съ хозяиномъ. Нсколько [большее количество ‘выбжало’, т. е. ушло безъ законнаго отказа (65 чел., 21% или около 3% всхъ крестьянъ), владлецъ имлъ право отыскивать ихъ законнымъ порядкомъ. Большая же часть (188 чел., 62% или около 9% всхъ крестьянъ) были ‘вывезены’ другими владльцами. Такимъ образомъ, ‘вывозъ’ былъ главной формой перехода. На мсто ушедшихъ пришло и вновь порядилось въ крестьянство всего 27 человкъ. Въ итог, слдовательно, въ самый короткій промежутокъ времени хозяйство Симеона потеряло 13ў о рабочаго населенія.}. Правительство было завалено исками о возвращеніи незаконно ушедшихъ. На первыхъ порахъ оно не нашло ничего лучшаго, какъ попытаться сократить число этихъ исковъ: указомъ 1597 г. запрещено было принимать жалобы отъ тхъ, кто не усплъ подать ихъ въ теченіе пяти лтъ до этого года. Это значило, что вс незаконно ушедшіе съ своихъ мстъ раньше 1592 г. могутъ законно оставаться на новыхъ мстахъ жительства и не считаются ‘бглыми’. Такимъ образомъ, результаты самаго горячаго времени колонизаціи степи и Поволжья были оффиціально признаны правительствомъ. Естественно, что въ служиломъ класс коренного московскаго центра эта мра должна была вызвать страшнйше раздраженіе. Тогда Борисъ Годуновъ, вообще старавшійся добиться расположенія мелкихъ служилыхъ людей, ршился успокоить ихъ мрой совершенно противоположнаго характера. Въ 1601 г. и еще разъ въ 1602 г.— оба раза только на одинъ годъ — запрещено было крестьянамъ уходить изъ московскаго центра на окраины, и въ то же время свобода ‘вывоза’ крестьянъ оставлена только мелкимъ служилымъ людямъ между собою, а крупнымъ — между собою. Такимъ образомъ, самые опасные конкурренты для мелкаго помщика, крупные хозяева устранялись отъ конкурренціи. вмст съ тмъ и положеніе крестьянъ существенно измнялось. Теперь уже ‘бглыми’ были не только т крестьяне, которые жили, не исполнивъ условій своей ‘порядной’, своего свободнаго договора, всякій крестьянинъ ‘вывезенный’ за ‘сильнаго человка’ былъ бглымъ, и даже хуже, чмъ бглымъ, такъ какъ тутъ къ нарушенію обязанности со стороны крестьянина присоединялось нарушеніе закона со стороны принявшаго его хозяина. Правда, въ слдующіе годы законъ Бориса, повидимому, не подтверждался, да и скоро правительству стало не до того, чтобы разршать вопросы сословной политики. Наступила смута и новая династія застала положеніе дла самымъ неопредленнымъ. Съ одной стороны, уже во время смуты поговаривали о томъ, чтобы вообще запретить всякіе переходы крестьянъ, съ другой стороны, переходы эти стали легче, чмъ прежде, такъ какъ законъ 1597 г. стали толковать въ томъ смысл, что отыскивать бглаго крестьянина вообще можно только въ теченіе пяти лтъ посл побга. Съ одной стороны, мелкіе служилые люди твердо стояли на почв закона 1601 г. и считали ‘бглыми’ всхъ, перезванныхъ ‘сильными людьми’, съ другой — ‘сильные’ люди свободно продолжали переманивать крестьянъ и старались привязать ихъ къ себ какъ можно прочне. Въ это время вошло въ обычай брать съ крестьянъ запись особаго рода: вмсто простой ‘порядной’ крестьянинъ давалъ на себя такъ-называемую посудную запись’. Здсь онъ навсегда отказывался отъ права уплатить взятую у хозяина ссуду, обязывался никуда не ‘выходить’ отъ новаго хозяина и давалъ ему заране право отыскивать себя повсюду и ‘отовсюду къ себ взяти’. Можно себ представить положеніе стараго хозяина, когда передъ судомъ новый владлецъ выкладывалъ такой документъ. На что онъ могъ сослаться въ доказательство своихъ правъ на бывшаго своего крестьянина? Онъ ссылался, обыкновенно, на ‘старину’, но чтобы доказать, что отыскиваемый крестьянинъ былъ его ‘старинный’, надо было представить какую-нибудь ‘крпость’, какой-нибудь документъ, въ которомъ этотъ крестьянинъ былъ записанъ въ его имніи. Но уже никакія доказательства ни къ чему не служили, если новому владльцу удавалось укрыть у себя крестьянина въ теченіе пяти лтъ: тогда послдній оставался за нимъ по праву давности.

Естественно, что мелкіе служилые люди начинаютъ добиваться при новой династіи, чтобы бглый навсегда оставался бглымъ, т. е. чтобы уничтожена была давность для исковъ о бглыхъ, которой не было ‘при прежнихъ государяхъ’, чтобы разнаго рода владнные документы на землю признавались достаточными ‘крпостями’ на крестьянъ, чтобы сильнымъ людямъ вообще запрещено было вывозить за себя крестинъ. Мало-по-малу, правительство уступаетъ, срокъ давности удлиняется до 10 лтъ, а потомъ я вовсе уничтожается: вс крестьяне, записанные въ новую дворовую перепись 1646—48 гг., признаются крпостными и всякій переходъ ихъ къ кому бы то ни было съ этого времени считается бгствомъ. Такимъ образомъ, служилое сословіе торжествуетъ побду надъ взаимной конкурренціей изъ-за крестьянъ, посл того, какъ оно давно уже восторжествовало надъ свободнымъ переходомъ крестьянъ. Остается, правда, еще кое-какое гулящее населеніе, не попавшее въ перепись, но теперь уже всякій договоръ такого гулящаго человка съ хозяиномъ заключается въ форм ссудной записи, т. е. длаетъ его вполн крпостнымъ, и всякій такой случай поступленія ‘въ крестьянство’ ом чается въ правительственномъ учрежденіи — помстномъ приказ. По мр того, какъ крестьянинъ закрпляется за владльцемъ, растетъ и власть надъ нимъ послдняго. Никто не вмшивается въ область ихъ взаимныхъ отношеній, правительство заботится только о томъ, чтобы крестьянинъ не выходилъ изъ крестьянства, т. е. чтобы онъ не переставалъ быть плательщикомъ: до остального ему нтъ никакого дла. Такимъ образомъ, уже въ XVII вк, едва сложившись формально, крпостное право является со всми аттрибутами неограниченной власти человка надъ человкомъ. Съ самаго начала вка помщикъ безъ стсненія отрываетъ крестьянина отъ земли, переводитъ его въ дворовую прислугу, переселяетъ въ другія имнія, дробитъ крестьянскія семьи, длитъ, мняетъ ихъ, наврное, тогда же начинается и прямая продажа крестьянъ. Судьей своихъ крестьянъ помщикъ былъ, вроятно, уже и въ XVI вк, въ XVII вк на помщичьемъ двор можно уже встртить тюрьму, кандалы и рогатки, а въ арсенал судебныхъ доказательствъ появляются самыя изысканныя московскія пытки. Право наказанія не ограничивалось никакими предлами, уложеніе, правда, при одномъ частномъ случа, велитъ ‘приказывать накрпко’ господину, чтобъ онъ не убилъ, не изувчилъ и голодомъ не уморилъ подвластнаго ему человка, нои въ этихъ скромныхъ предлахъ законъ ничмъ не обезпечивалъ личности крпостного. Даже въ случа убійства крпостного, владлецъ не несъ опредленной законами отвтственности. И при всемъ томъ законъ нисколько не ограничивалъ какихъ бы то ни было гражданскихъ правъ крестьянина, такъ что на практик положеніе его было полно самыхъ рзкихъ противорчій. Крестьянинъ могъ быть продавъ помщикамъ — и въ то же время могъ покупать собственныхъ крпостныхъ, онъ подлежать помщичьему суду — и въ то же время являлся передъ обычными судами въ роли полноправнаго истца или отвтчика, имущество его входило въ составъ господскаго имущества — и одновременно онъ могъ самостоятельно входить въ имущественныя сдлки съ казной, посторонними лицами и даже собственнымъ владльцемъ, онъ былъ равноправымъ — или равно-обязаннымъ — членомъ общины, и вполн завислъ отъ личнаго произвола хозяина или его приказчика, онъ былъ крпокъ земл, и, повидимому, безъ всякаго спроса владльца могъ уходить на заработки и оставаться вн общины цлыми годами. И вс эти противорчія сводились къ одному коренному. Съ одной стороны, владніе крпостными продолжало считаться только средствомъ вознагражденія служилыхъ людей за ихъ службу, т. е. было одной изъ формъ казеннаго жалованья, съ другой, уже складывалось на практик отношеніе къ крпостному, какъ къ полной собственности владльца.

Третій періодъ въ исторіи владльческаго сословія далъ ршительный перевсъ послднему взгляду на крпостное право. Оно сохраняло государственный характеръ, пока соединено было съ обязательной военной службой землевладльцевъ. Служба крестьянина помщику представлялась естественнымъ послдствіемъ службы помщика государству: закрпощеніе крестьянъ оправдывалось закрпощеніемъ самого дворянства. Но въ XVII вк началось, какъ мы знаемъ, раскрпощеніе дворянства и превращеніе его въ привилегированное сословіе. Первымъ шагомъ къ этому раскрпощенію было отдленіе дворянской службы отъ дворянскаго землевладнія, обязательность службы была сохранена и даже усилена Петромъ, но владніе бывшимъ служилымъ участкомъ (все равно, помстьемъ или вотчиной) перестало зависть отъ службы и превращено было знаменитымъ указомъ о единонаслдіи (1714) въ полную дворянскую собственность. Манифестъ 18 февраля 1762 г. и жалованная грамота Екатерины II дворянству закончили то, что было начато указомъ о единонаслдіи: дворянство окончательно освободилось отъ обязательной службы и получило подтвержденіе и даже расширеніе всхъ своихъ владльческихъ правъ,— что же должно было статься теперь съ крпостными? Сами они твердо помнили, что кормятъ царскаго слугу, если царь освободилъ его отъ службы, то ихъ онъ долженъ былъ, по ихъ убжденію, освободить отъ обязанности его кормить. Вотъ почему посл манифеста о вольности дворянства крпостные стали ждать и для себя такого же манифеста, не дождавшись его, они ршили, что манифестъ о ихъ вольности уже данъ, но только помщики его скрываютъ. При этомъ убжденіи, не смотря ни на что, они остались вплоть до освобожденія, и самое освобожденіе съ своей старой точки зрнія они поняли такъ, что царь, наконецъ, отдаетъ имъ землю,— которую они продолжали упорно считать своею,— а своихъ слугъ хочетъ наградитъ за ихъ службу царскимъ жалованьемъ.

Правительственная точка зрнія совершенно разошлась въ этомъ случа съ народной. Въ тотъ моментъ, когда крестьяне начали ждать свободы, законъ превратилъ ихъ въ полную собственность дворянъ, государственный характеръ этой собственности совершенно стушевался, и на первый планъ выступилъ частный. Правительство уже не ограничивалось пассивнымъ отношеніемъ къ положенію крпостныхъ: цлымъ рядомъ указовъ оно старалось провести новый взглядъ на нихъ, какъ на привилегированную дворянскую собственность. Постепенно крпостные лишаются права свободно уходить на промыслы (1726), брать откупа и подряды (1731), обязываться векселями и вступать въ поручительство (1761), право продажи крпостныхъ, признанное закономъ уже въ конц XVII в., формально подтверждается въ 1747, но, кром того, дается помщикамъ право ссылки въ Сибирь (1760), у крестьянъ отнимается право жалобы на помщиковъ въ 1767 г. Отдавъ, такимъ образомъ, крпостныхъ въ полное распоряженіе помщиковъ, правительство старается гарантировать себ только исправность платежей, для этой цли оно все настойчиве и настойчиве требуетъ посл Петра (1731—1762), чтобы помщики взяли на себя отвтственность за правильный взносъ податей и поставку рекрутъ, и все опредленне возлагаетъ на нихъ обязанность заботиться о прокормленіи крестьянъ во время голода, о снабженіи ихъ сменами въ случа неурожая. Изъ частыхъ напоминаній помщикамъ обо всхъ этихъ обязанностяхъ можно заключить, что он далеко не всегда выполнялись. Самые добросовстные изъ помщиковъ перелагали свои обязанности на крестьянъ, заставляя ихъ покупать рекрутъ въ складчину и наполнять своимъ хлбомъ запасные магазины. Большинство же и вовсе не заботилось о выполненіи обязанностей. Не имя, такимъ образомъ, возможности настоять даже на томъ, что его ближайшимъ образомъ интересовало, правительство, естественно, тмъ мене имло побужденій вмшиваться во внутреннія отношенія помщиковъ къ крпостнымъ. Область этихъ отношеній оставалась, по прежнему, незатронутой никакими законодательными опредленіями. Въ конц концовъ, такая неопредленность взаимныхъ отношеній, усердно оберегавшихся дворянствомъ отъ всякихъ посягательствъ законодателя,— послужила крестьянству на пользу, когда рчь зашла о ликвидаціи этихъ отношеній. Везд на Запад сословная сила облеклась въ этомъ случа въ формы права, землевладльческое сословіе имло тамъ достаточно сословнаго такта, чтобы закрпить документомъ и защитить закономъ каждую частность своихъ крпостныхъ отношеній. Вотъ почему новйшему законодательству приходилось отвоевывать шагъ за шагомъ крестьянскую свободу, ставя на мсто стараго права новое въ каждомъ отдльномъ случа взаимныхъ отношеній. У насъ это было сдлать легче, такъ какъ законодательство застало совершенную tabula rasa въ области крпостныхъ отношеній: новое право не замняло здсь стараго,— а явилось на смну полному отсутствію юридической точки зрнія. Въ этомъ смысл — русское крпостное право сравнительно съ крпостнымъ правомъ Европы — то же, что деревянный ‘острогъ’ русской крпости сравнительно съ каменнымъ феодальнымъ замкомъ: ломкое, Непрочное зданіе безъ перегородокъ внутри, безъ контрфорсовъ снаружи. Чтобы разрушить твердыню средневкового крпостничества понадобились столтія, тогда какъ одного почерка пера оказалось совершенно достаточнымъ, чтобы опрокинуть гнилое зданіе барскаго произвола.

Пришелъ ли этотъ ‘почеркъ пера’ слишкомъ рано, какъ утверждаютъ одни, или, напротивъ, слишкомъ поздно, какъ говорятъ другіе? Несомннно, что уничтоженіе крпостнаго права въ 1861 году соединено было съ значительными потерями для дворянства, нтъ основаній не врить тмъ разсчетамъ, по которымъ потеря выгодъ, соединенныхъ съ крпостнымъ правомъ, доходила до трети всего состоянія помщиковъ. Несомннно, что если бы законодательство преслдовало ту цль, которую одинаково ставили крестьянской реформ представители власти отъ Екатерины Пдо Александра И, т.-е. если бы оно задавалось мыслью сдлать такъ, чтобы бытъ крестьянъ былъ улучшенъ, а помщикъ не пострадалъ, или даже выигралъ, то мы долго не дождались бы ршенія вопроса. Ршеній перепробовано было много въ теченіе цлаго столтія передъ освобожденіемъ, вс они оказались одинаково несостоятельными, такъ что путемъ простого исключенія правительство могло бы придти къ единственно возможному ршенію, принятому 19 февраля 1861 г. Началось, конечно, съ попытокъ частныхъ улучшеній, но правительство Екатерины II, также какъ и правительство Императора Николая I должно было придти къ заключенію, что никакія отдльныя улучшенія невозможны, если оставить по прежнему ту неопредленность отношеній, которая составляла сущность нашего крпостнаго права. Регламентировать же серьезно эти отношенія ни одно правительство не ршалось, а когда рчь о такой регламентаціи зашла передъ освобожденіемъ крестьянъ, то наше дворянство ясно показало, что всякой подобной регламентаціи оно предпочитаетъ полную ликвидацію крпостныхъ отношеній. Такимъ образомъ, съ точки зрнія самого дворянства, радикальное разршеніе вопроса оказалось единственно возможнымъ. Какого рода должна была быть эта радикальная развязка, относительно этого тоже предъидущая исторія крестьянскаго вопроса не оставляла никакихъ сомнній. Первой мыслью было — дать крестьянамъ личную свободу, а землю оставить помщикамъ. Въ прошломъ вк и въ начал ныншняго такое ршеніе считалось даже либеральнымъ, а постепенное развитіе экономической жизни Россіи сдлало его настолько выгоднымъ для помщиковъ, что наиболе развитая часть дворянства прямо стала желать освобожденія крестьянъ безъ земли. Въ самомъ дл, если прежде земля безъ крпостныхъ ничего не значила, то теперь она стала пріобртать совершенно самостоятельную цнность. Помщикъ не могъ обойтись безъ дарового труда, пока онъ извлекалъ изъ своей земли продукты исключительно для личнаго потребленія, сама по себ земля ничего бы ему не дала, понятно, что цнность ея измрялась для него количествомъ прикрпленныхъ къ ней рабочихъ рукъ. Но съ тхъ поръ обстоятельства перемнились. Натуральное. хозяйство начало уступать мсто новому, земледльческіе продукты стали предметомъ сбыта внутри и вн страны, цны ихъ постепенно расли, вмст съ тмъ возростала доходность хозяйства и поднимались цны годной для обработки земли. При этихъ условіяхъ даровой трудъ въ земледльческомъ хозяйств быстро потерялъ свою привлекательность. Не трудно было убдиться, что трудъ этотъ — даровой только по видимости. На самомъ дл помщикъ платилъ крпостному, выдляя ему извстный клочекъ земли для его собственнаго хозяйства. Чмъ доходне становился этотъ клочекъ, отданный крпостному, тмъ, значитъ, дороже обходились помщику его услуги, а производительность крпостнаго труда далеко уступала производительности труда свободнаго. Министръ Перовскій, самъ сторонникъ крпостнаго права, въ одномъ изъ секретныхъ комитетовъ Императора Николая (1845) прямо заявлялъ, что ‘опыты обработки земель наемными людьми въ губерніяхъ Саратовской, Тамбовской, Пензенской, Воронежской и другихъ показали, что тамъ, гд нтъ недостатка въ рукахъ, владлецъ ненаселенной земли при подобномъ хозяйств оставался въ выигрыш противу помщика’, Естественно, что помщики хлбородной полосы ‘сами начали понимать, что крестьяне тяготятъ ихъ и что было бы желательно измнить эти обоюдо-невыгодныя отношенія’. Лучше всего было бы, конечно, отпустить крпостныхъ на вс четыре стороны. Но достаточно было знать русскаго крестьянина, чтобы понять, что съ такимъ ршеніемъ онъ не помирится. Вотъ почему вс сколько-нибудь свдущіе защитники владльческихъ интересовъ всегда признавали безземельное освобожденіе неосуществимымъ въ настоящемъ и только настаивали на томъ, чтобы подготовить постепенно его осуществленіе въ боле или мене отдаленномъ будущемъ.

Возникалъ по временамъ и другой проектъ развязки крпостныхъ отношеній. Если отдать крестьянину землю было нежелательно, а отнять ее у него — невозможно, то нельзя ли было избрать средній путь: оставивъ собственность на землю за помщиками, крестьянамъ передать право наслдственнаго пользованія ихъ участками за опредленныя повинности. Этотъ проектъ, чуждый условіямъ русской жизни, послужилъ, однакоже, лишь для того, чтобы выяснить вообще неудовлетворительность среднихъ ршеній. Одна мысль о регламентаціи взаимныхъ отношеній и объ установленіи вчной обязательности ихъ для обихъ сторонъ приводила владльческое сословіе въ ужасъ. Притомъ же, нашимъ помщикамъ трудно давалось юридическое понятіе dominium directum. Права собственности они никакъ не могли представить себ безъ права распоряженія, отдача земли въ наслдственное пользованіе казалась имъ полной — и притомъ даровой — потерей имущества.

И такъ, если уже развязка была необходима, оставалось только одно — остановиться на мысли, которая на первый взглядъ казалась возмутительной и революціонной, на мысли объ отдач земли крестьянамъ. Возмутительной представлялась, собственно, въ этомъ исход только идея принудительной экспропріаціи дворянской земли. Поэтому, ни Императоръ Николай, ни Императоръ Александръ И не ршились сдлать передачу земли крестьянамъ обязательной для дворянства. Но разъ идея обязательности была, такимъ образомъ, устранена, продажа крестьянамъ земли могла сдлаться для помщиковъ даже выгодной операціей. Все зависло тутъ отъ условій продажи. Мы видли, что помщикъ хлбородной полосы къ середин нашего вка сталъ предпочитать совсмъ отдлаться отъ крестьянъ. Но если это было нельзя, онъ могъ съ выгодой для себя уступить крестьянину такой маленькій клочекъ земли, который самъ по себ не обезпечивалъ бы ему средствъ для существованія и для уплаты повинностей. Въ такомъ случа, помщикъ освобождался отъ всего, что, по выраженію Перовскаго, длало его отношенія къ крестьянину ‘тягостными’: избавлялся отъ неудовлетворительнаго и дорогого теперь крпостнаго труда, отъ ‘неопредленности крестьянскихъ обязанностей’, а также и отъ своей ‘тяжкой обязанности — кормить крестьянъ на свой счетъ’ въ случа неурожая. Взамнъ того, онъ пріобрталъ дешеваго наемнаго работника, который находился въ полной отъ него зависимости и съ которымъ, въ то же время, онъ не былъ ничмъ связанъ формально. Въ сверной, нехлбородной половин Россіи — разстаться съ землей помщику было еще легче. Здсь онъ уже и прежде, большею частью, не занимался хозяйствомъ и даже не жилъ въ деревн, а получалъ съ крестьянъ, за вс ихъ обязанности, круглую цифру ‘оброка’ {Къ послдней четверти XVIII в. въ нечерноземныхъ губерніяхъ было на оброк больше половины (55%) всего крпостнаго населенія, тогда какъ въ черноземныхъ губерніяхъ число оброчныхъ едва превышало четверть (26%), остальные были на барщин. Ко времени крестьянскаго освобожденія эта разница между югомъ и сверомъ сдлалась еще рзче: въ 8 нечерноземныхъ губерніяхъ, въ которыхъ при Екатерин II было 54% оброчныхъ, ко времени освобожденія ихъ было уже 63,8%, т. е. около двухъ третей. Напротивъ, на чернозем число оброчныхъ крестьянъ, въ общемъ, не увеличилось, а во многихъ губерніяхъ даже уменьшилось.}. Трудность при развязк крпостныхъ отношеній была тутъ другая. Земля была не нужна помщику, потому что съ нея здсь немного было можно выручить, но и крестьянинъ выручалъ въ этой мстности барскій оброкъ не съ земли, а съ промысловъ, служившихъ здсь издавна подспорьемъ земледлію, стало быть, отдавъ крестьянину землю за то, чего она здсь стоила, помщикъ не вознаградилъ бы себя за потерю оброка, такъ или иначе, онъ долженъ былъ добиться вознагражденія не за одну землю, но также и за теряемое имъ право на промышленный трудъ крестьянина.

И такъ, освобожденіе крестьянъ съ землей могло бы быть выгодно помщикамъ только при томъ условіи, чтобы въ хлбородной полос до крайности были урзаны размры надла, а въ промышленной — цна за землю была бы назначена выше ея естественной стоимости, принимая въ разсчетъ и внземледльческіе заработки крестьянина. Въ послднемъ случа владлецъ прямо разсчитывалъ получить выкупъ за личность крпостнаго, а въ первомъ — онъ могъ надяться остаться фактическимъ распорядителемъ свободнаго крестьянскаго труда. Затмъ, за ликвидацію крпостныхъ отношеній посредствомъ выкупа говорила и настоятельная нужда многихъ помщиковъ — расплатиться съ долгами кредитнымъ учрежденіямъ и частнымъ лицамъ. Вс эти соображенія могли перевсить въ глазахъ помщиковъ опасеніе тхъ потерь, которыя по необходимости вытекали изъ упраздненія множества даровыхъ услугъ и натуральнымъ приношеній. Но, конечно этого было слишкомъ недостаточно, чтобы побудить дворянство взять на себя иниціативу въ упраздненіи крпостнаго права. Извстно, до какой степени неподготовленной оказалась къ реформ масса рядоваго дворянства, и какія усилія длалъ владльческій классъ, чтобы затормазить эмансипацію. Иниціативу взяло на себя правительство, и, конечно, оно руководилось при этомъ не измненіями въ экономическомъ стро помщичьяго хозяйства. Гораздо большее значеніе имла та мысль, что крпостное право вообще стоитъ на дорог всему экономическому развитію цлой страны. Эта мысль должна была, конечно, утвердить въ обществ мнніе о необходимости реформы. Но едва ли мы ошибемся, если скажемъ, что ршающую роль въ возбужденіи вопроса о реформ съиграли, съ одной стороны, чисто моральныя побужденія, съ другой — соображенія государственной безопасности. Если угодно, эти дв причины суть дв стороны одной и той же причины. Одно и то же нравственное сознаніе невыносимости крпостной зависимости руководило общественнымъ мнніемъ въ его сознательныхъ стремленіяхъ къ реформ и самой народной массой въ ея стихійныхъ попыткахъ освободиться изъ-подъ помщичьяго гнета. Уже Императрица Екатерина II высказала опасеніе, что ‘если не согласимся на уменьшеніе жестокости и умреніе роду человческому нестерпимаго наказанія, то и противъ воли сами оную (свободу) возьмутъ рано или поздно’. Эта мысль, поддерживаемая непрерывными, все боле и боле численными волненіями крестьянъ, не оставляла преемниковъ Екатерины, пока, наконецъ, Императоръ Александръ II не повторилъ ее въ своемъ знаменитомъ обращеніи къ московскому дворянству: ‘гораздо лучше, чтобы это произошла свыше, нежели снизу’. Заявленная громко передъ всей Россіей, эта же мысль объясняетъ намъ, какимъ образомъ сперва одинъ человкъ, потомъ еще двое, потомъ не боле дюжины искренно убжденныхъ могли разрушить до основанія зданіе крпостнаго права, лицомъ къ лицу съ раздраженными криками сословія, затронутаго въ своихъ существенныхъ интересахъ, и съ внушительнымъ спокойствіемъ массы. Конечно, владльческій классъ употребилъ вс старанія, чтобы сдлать развязку выгодной для себя. И южный помщикъ получилъ возможность урзать надлы, и сверный добился замаскированнаго выкупа личности крестьянина (посредствомъ повышенной оцнки ‘первой десятины’ надла). Въ результат крестьяне получили земли меньше, чмъ имъ было нужно, и принуждены были заплатить за нее больше, чмъ она стоила. Съ этими послдствіями освобожденія — съ малоземельемъ и съ несоотвтствіемъ между платежами съ земли и ея доходностью — правительству приходится и до-сихъ поръ считаться. Покупка земель съ помощью крестьянскаго банка и переселенія крестьянъ на свободныя земли должны были помочь малоземелью, пониженіе выкупныхъ платежей и отмна подушной подати должны оыли уравнять финансовыя тягости съ размрами крестьянскихъ доходовъ. Нечего и прибавлять, что, несмотря на все сдланное, на этомъ пути еще гораздо больше остается сдлать.

И такъ, крестьянская реформа осуществилась далеко не такъ, какъ этого требовали интересы крестьянства. Но было бы трудно винить за это дятелей эмансипаціи. Нужно знать, въ какой обстановк приходилось имъ дйствовать и какія условія ставила для освобожденія противная сторона, чтобы оцнить вполн, какъ много было сдлано для крестьянъ. ‘Всы реформы’ были, дйствительно, наклонены въ сторону помщичьихъ интересовъ, но это случилось уже посл того, какъ немногочисленные адвокаты крестьянскаго дла успли сильно перегнуть ихъ въ сторону своихъ кліентовъ. Въ итог, конечно, все-таки получился компромиссъ, и очень невыгодный для крестьянства, но между окончательнымъ исходомъ дла и первоначальными предложеніями дворянства (даже либеральной части его) мы находимъ такую огромную разницу, что остается только удивляться, какимъ образомъ защитникамъ крестьянскихъ интересовъ удалось сдлать такъ много въ предлахъ скромной отведенной имъ роли — подготовителей реформы. Слдующая табличка можетъ наглядно показать, въ какихъ предлахъ велась борьба по коренному вопросу — о размрахъ надла — и какъ велики были ея результаты.

Въ 6 губерніяхъ *) до реформы находилось въ распоряженіи крестьянъ 5.986 тыc. дес

Изъ этого числа предложено было отрзать при освобожденія:

1. Дворянствомъ (въ губернскихъ комитетахъ) 2.979 тыс. дес.

(Въ такомъ случа осталось бы у крестьянъ всеuj 3.007)

*) По этимъ губерніямъ сообщены Н. П. Семеновымъ нужныя намъ свднія (Казанская, Воронежская, Саратовская, Псковская, Новгородская и Симбирская).

2. Сторонниками освобожденія (въ редакціонныхъ коммиссіяхъ, въ 1-й періодъ ихъ дятельности 825

(В’ такомъ случа крестьянамъ осталось бы 5.161)

3. Посл пересмотра ихъ предположеній, при новомъ консервативномъ предсдател редакціонныхъ коммиссій 938

4. При окончательномъ ршеніи дла (въ Главномъ комитет по крест. длу) 1.022

5. Сами крестьяне отказались по правилу о дарственномъ (нищенскомъ) надл, введенномъ крпостниками 180

Отдано крестьянамъ на выкупъ 4.784

Осталось земли у помщиковъ (въ 5 губери.). 9.020

Осталось бы, еслибы осуществились отрзки, предложенныя дворянствомъ 10.563

Какъ видимъ, дворянство хотло отобрать у крестьянъ въ этихъ губерніяхъ половину существовавшихъ въ моментъ освобожденія надловъ, тогда какъ сторонники эмансипаціи предполагали отрзать меньше ¹/₇. Посл всхъ усилій крпостникамъ удалось оставить за собой нсколько боле ¹/₆ части крестьянской земли, т. е. все-таки втрое меньше, чмъ они желали. Если бы даже имъ удалось уменьшить крестьянскій надлъ вдвое, то отъ этого ихъ собственныя владнія увеличились бы только на 16%. Осталось во владніи помщиковъ почти вдвое боле, чмъ продано крестьянамъ, т.-е. они поступились всего третью своихъ земель.

Намъ пора перейти теперь къ исторіи другихъ отдловъ русскаго крестьянства: крестьянъ удльныхъ и государственныхъ. Крестьяне удльные составляли ко времени освобожденія до 900.000, т. е. незначительную сравнительно часть въ общей цифр крестьянства того времени (22 милліона душъ муж. пола.). Названіе ихъ ‘удльные’ появилось только сто лтъ тому назадъ, въ 1797 г., когда Императоръ Павелъ своимъ ‘Учрежденіемъ объ Императорской фамиліи’ выдлилъ эту группу крестьянъ въ вдомство ‘Удла’. Но самая группа ‘удльныхъ’ крестьянъ существовала и раньше: подъ названіемъ ‘дворцовыхъ’ она восходить къ самымъ древнимъ временамъ нашей исторіи. Въ древнйшій періодъ, правда, ‘дворцовые’ крестьяне сливались съ казенными крестьянами вообще, какъ и само дворцовое управленіе сливалось съ государственнымъ. Въ составъ дворцовыхъ волостей попали, повидимому, вс волости центральной Руси, не принадлежавшія частнымъ собственникамъ: въ основу легли при этомъ волости и села, купленныя или другими способами пріобртенныя великими князьями, но уже въ XIV—XV в. къ этому ядру присоединяются и вс вообще ‘черныя’, то-есть, свободныя крестьянскія волости московскаго центра, существовалъ даже терминъ для обозначенія перехода черныхъ волостей въ распоряженіе князя, ‘окняженіе’. ‘Окняживъ’ черныя волости, великій князь распоряжался ими по усмотрнію: дарилъ, продавалъ, мнялъ съ другими частными собственниками и т. д.

Изъ всей этой первоначальной массы государственныхъ волостей собственно дворцовыя волости выдляются, повидимому, не ране средины XVI в., раньше мы видли, что въ то же время выдляется и вообще дворцовое управленіе изъ общегосударственнаго (Оч. III, 3). Съ половины XVI в. до начала XVIII в. дворцовыя волости находятся въ завдываніи Большого Дворца, число ихъ посл Ивана Грознаго постепенно увеличивается: въ 1646 г. считалось въ завдываніи Большого Дворца 37.200 дворовъ, а въ 1678 г. уже 90.550 дворовъ. Но съ этого времени по 1711 г. роздано было изъ дворцовыхъ волостей больше 43 тысячъ дворовъ, въ 1711 г. считалось въ дворцовомъ вдомств только около 50 тысячъ дворовъ. Съ начала XVIII в. Большой Дворецъ былъ уничтоженъ и замненъ дворцовой канцеляріей. Въ ея вдомств и оставались дворцовые крестьяне до Екатерины II, при введеніи ею губернскихъ учрежденій дворцовыя имнія распредлились (какъ распредлялись уже одно время и при Петр) между губерніями и съ этихъ поръ находились, какъ и государственныя имущества вообще, въ вдомств казенныхъ палатъ. Съ 1797 г. дворцовые крестьяне снова были выдлены въ особую группу, и завдованіе ими опять сосредоточено въ особомъ центральномъ ‘удльномъ’ вдомств. Наконецъ, посл крестьянскаго освобожденія, съ 1863 г., какъ мы говорили выше, они были переведены на выкупъ на самыхъ льготныхъ условіяхъ.

Группа государственныхъ крестьянъ, по численности приблизительно равная групп помщичьихъ, составилась изъ весьма различныхъ элементовъ не раньше XVIII столтія. Главными составными частями этой группы {Кром такъ-называемыхъ ‘экономическихъ’ крестьянъ, т. е. бывшихъ монастырскихъ, отданныхъ въ XVIII в. въ вдніе Коллегіи Экономія.} были, такъ-называемые, черносошные, однодворцы и ясачные крестьяне (т. е. инородцы, платившіе прямую подать, называвшуюся ‘ясакъ’). Вс три отдла государственныхъ крестьянъ расположились по разнымъ окраинамъ Московскаго государства: черносошные на свер, однодворцы на юг и ясачные на восток. На далекій сверъ, въ теперешнюю Архангельскую, Вологодскую, Олонецкую, сверныя части Вятской и Пермской губ.. вліяніе московскаго правительства проникало довольно медленно. Гарнизоновъ военныхъ здсь держать было не нужно, такъ какъ съ свера не грозила никакая опасность, раздавать въ такой отдаленности земли служилымъ людямъ было безполезно, такъ какъ на мст ихъ служба была не нужна, а на московскую службу они не могли отсюда поспвать во время. Поэтому, служилое землевладніе сюда почти совсмъ не проникло. Во время крестьянскаго освобожденія въ состав крестьянъ Олонецкой губ. было всего до 4 ¹/₂% крпостныхъ, въ Вятской — немного боле 2 ¹/₂%, а въ Архангельской на всю губернію приходилось крпостныхъ всего 20 человкъ. Въ XVII вк вс эти мстности выдлялись въ особый отдлъ именно на основаніи того, что въ нихъ служилыхъ людей вовсе не было. Служилый человкъ изъ Москвы являлся сюда только на время, или какъ воевода, или какъ сборщикъ податей, но уже очень рано правительство начало передавать управленіе краемъ и сборъ податей мстнымъ выборнымъ властямъ: къ началу XVIII в. правительственные воеводы и сборщики были здсь вовсе отмнены. Такимъ образомъ, здшнее крестьянство и городское сословіе управлялось само собою: поэтому здсь и создались самыя широкія формы крестьянскаго и посадскаго самоуправленія. Не только крестьянская волость составляла одно самоуправляющееся цлое, но мстами встрчаемъ выборное управленіе цлымъ ‘уздомъ’,— высшей областной единицей Московскаго государства: выборные отъ крестьянъ и посадскихъ засдали во ‘всеуздной изб’, въ центр обширнаго округа. Главной задачей этихъ выборныхъ властей было собираніе податей: мы знаемъ, что русскій сверъ въ XVII в. игралъ роль денежнаго сундука для правительства и былъ несравненно тяжеле другихъ частей государства обложенъ податями (Оч. III, 2).

Населеніе этой части государства носило названіе ‘черныхъ сохъ’. Исключительно широкое самоуправленіе ‘черносошныхъ’ крестьянъ привело нкоторыхъ изслдователей къ выводу, что здсь на свер сохранилась въ чистомъ вид первобытная русская община. Однакоже, такой выводъ не подтверждается при ближайшемъ разсмотрніи. Сверная волость, дйствительно, управляла, раскладывала и собирала подати, судила своихъ членовъ сама, другими словами, она, дйствительно, была общиной административной, судебной, финансовой, но она не была общиной хозяйственой (ср. выше). Участки земли, обработанные членами общины, составляли собственность не всей общины, а отдльныхъ хозяевъ, которые могли продавать, покупать, завщать ихъ, словомъ, распоряжались своими участками, какъ полной собственностью.

Такимъ образомъ, въ эпоху Московскаго государства на свер не было еще общиннаго землевладнія. Мы видли, что въ то время общинное землепользованіе, хозяйство крестьянина на общинной земл, существовало уже съ давнихъ поръ въ центр, на владльческихъ земляхъ. Отсюда, изъ центра, общинные порядки распространяются и на сверъ, въ среду черносошныхъ, но уже въ XVIII в. и притомъ преимущественно въ конц его. Любопытно, что и самый переходъ общины изъ центра на сверъ связанъ съ перемной во взгляд на черносошное землевладніе. Съ ‘черными сохами’ случилось то же, что съ черными землями центра. Мы видли, что уже въ очень древнее время правительство ‘окняжило’ эти земли, т. е. превратило ихъ изъ свободной въ казенную собственность. ‘Черныя сохи’ свера правительство тоже склонно считать своею собственностью, но на свер этотъ правительственный взглядъ сталкивается съ крестьянскимъ взглядомъ, по которому черныя сохи суть свободная крестьянская собственность. До самаго XVIII вка правительство оказывается безсильнымъ провести свой взглядъ и длаетъ уступки взгляду мстнаго крестьянства. Но съ начала XVIII в. московское правительство становится ршительне и настойчиве. Петръ облагаетъ черносошныхъ, кром подушной, еще особой дополнительной оброчной податью и этимъ формально ставитъ ихъ въ такое же отношеніе къ правительству, въ какомъ стояли помщичьи крестьяне относительно помщика: т и другіе платятъ оброкъ,— слдовательно, т и другіе признаются не собственниками своихъ участковъ, а арендаторами чужой земли, казенной или помщичьей. О такъ, со времени заведенія оброчной подати (1724) черносошныя становятся формально государственными крестьянами, а черныя сохи — государственной собственностью. Въ конц вка правительство ршилось сдлать изъ своего права собственности и практическое примненіе, и распорядиться по хозяйски крестьянскими участками, которые крестьяне продолжали считать своей частной собственностью. Коммиссія, посланная для усмиренія волненій олонецкихъ черносошныхъ, прямо ршила ввести у черносошныхъ общинное землевладніе: ‘между крестьянами земли и вс угодья, смшавъ, раздлить на тягла по душамъ и по имуществу’, дальнйшіе передлы ‘предоставить на общее самихъ же ихъ мірское уравненіе’, а ‘родословія и наслдства ихъ отршить, продажи, заклады, мны и покупки уничтожить’. Отмна частной собственности на землю, установившейся вками, конечно, была встрчена съ неудовольствіемъ, вызвала отпоръ и окончательно проведена была не раньше 30-хъ годовъ нашего столтія. Такъ, слдовательно, недавно появилось на свер общинное землевладніе.

Совершенно тотъ же ходъ дла встртимъ у южнаго отдла государственныхъ крестьянъ, у бывшихъ однодворцевъ. По самому происхожденію своему однодворцы были не общинниками, а свободными собственниками. Однодворцы и другіе мелкіе служилые люди были поселены правительствомъ каждый на своемъ участк на тогдашней военной границ: они должны были оборонять т укрпленныя линіи, которыя воздвигало на юг для защиты отъ степи московское правительство (Оч. 1, 3). Эти военныя поселенія явились, слдовательно, одновременно съ устройствомъ оборонительныхъ линій,— на промежутк отъ половины XVI в. до половины XVII. в. Позже оборона границы была устроена, какъ мы знаемъ, иначе, съ половины XVII в. на юг селятся малороссійскіе полки, за ними устроенная Петромъ ‘ландмилиція’ и, наконецъ, славянскіе военные выходцы. Такимъ образомъ, однодворческія поселенія въ пояс между Тульской и Блгородской оборонительной чертами оказываются далеко отодвинутыми отъ новыхъ границъ и ихъ военная служба становится ненужной. Тогда Петръ записываетъ этихъ старыхъ служилыхъ людей въ подушный окладъ, и превращаетъ ихъ въ крестьянство. Такимъ образомъ, группа однодворцевъ одновременно съ черносошными входитъ въ составъ государственныхъ крестьянъ, однодворческая земля начинаетъ, какъ и черносошная, считаться государственной. Однакоже, тутъ новый взглядъ было еще трудне провести, чмъ на свер, многіе изъ владльцевъ старинныхъ служилыхъ (такъ наз. ‘четвертныхъ’) участковъ сохраняли еще документы на владніе участками,— документы, данные самимъ правительствомъ. Превратить частное землевладніе однодворцевъ въ общинное нельзя было, конечно, одной какой-нибудь общей мрой безъ согласія владльцевъ: однакоже правительство старалось осуществить этотъ переходъ при всякомъ удобномъ случа, и старанія эти были настолько успшны, что въ средин нашего вка 533 тыс. душъ уже перешли къ общинному владнію и только 540 тыс. душ. сохранили владніе частное (‘четвертное’). Во вторую половину вка и до нашего времени этотъ переходъ къ общин непрерывно, хотя и медленно, продолжался.

И такъ, среди главныхъ разрядовъ государственныхъ крестьянъ общинное землевладніе есть совсмъ свжій продуктъ исторіи. Напротивъ, у крестьянъ владльческихъ оно создалось вками. Если, такимъ образомъ, несмотря на различіе времени и условій жизни, среди всхъ отдловъ русскаго крестьянства установилась одинаковая форма соціально-экономическаго быта, то мы должны заключить, что форма эта продолжаетъ поддерживаться какими-нибудь общими причинами, дйствующими во всей Россіи на пространств вковъ. Эти причины мы уже указали раньше: это, съ одной стороны, шаткій уровень экономическаго развитія, съ другой, финансовыя требованія государства. Устанавливая общинные порядки на сверной и южной окраин, правительство прошлаго и первой половины настоящаго вка руководилось тми же соображеніями, которыя вызвали созданіе такой организаціи въ XIII и слдующихъ столтіяхъ. Свободная собственность не могла.обезпечить правительству исправнаго платежа податей. У черносошныхъ и у однодворцевъ свобода землевладнія повела за собою свои обычныя послдствія. Земельные участки стали скопляться въ рукахъ зажиточныхъ и ускользать изъ рукъ бдныхъ владльцевъ, съ одной стороны, создалась вліятельная группа лицъ, имвшихъ возможность (на свер) перелагать свои повинности и платежи на бдняковъ, за которыми эти платежи пропадали въ вчной недоимк, съ другой — явилась масса безземельныхъ, которымъ только и оставалось идти въ батраки къ деревенскимъ богачамъ, наконецъ, значительная часть земли вовсе ушла изъ крестьянскаго сословія, перейдя въ собственность покупателей изъ другихъ сословій. Въ отпоръ всмъ этимъ соціальнымъ явленіямъ правительство и поспшило ввести на окраинахъ тотъ же самый принципъ равномрнаго надленія землей за равномрныя повинности, къ которому оно привыкло въ центр. Уравненіе повинностей являлось при этомъ главной цлью, а равномрное надленіе — испытаннымъ средствомъ, лучше всего приводившимъ къ цли.

Вся эта система аграрной политики покоилась на одной основной иде: что земля въ Россіи принадлежитъ не крестьянамъ, а — или государству, или душевладльцамъ. Естественно, что переходъ въ 60-хъ годахъ къ выкупу крестьянскихъ надловъ долженъ былъ поколебать самыя основанія системы. Дятели крестьянскаго освобожденія исходили изъ мысли о благодтельности индивидуальной собственности для экономическаго развитія страны. Изъ всхъ членовъ редакціонныхъ коммиссій не было ни одного (кром Ю. Самарина), кто бы не былъ увренъ, что въ боле или мене близкомъ будущемъ на благо Россіи община должна разрушиться и уступить свое мсто боле подвижнымъ формамъ землевладнія. Подъ вліяніемъ этой мысли законодательство открыло настежъ двери индивидуалистическимъ вліяніямъ на общину и въ теченіи нкотораго времени воздерживалось отъ какого бы то ни было государственнаго вмшательства во внутреннія отношенія деревни. Послдствія не замедлили сказаться. Земская статистика 80-хъ годовъ констатировала цлый рядъ симптомовъ, свидтельствовавшихъ о разложеніи общины, особенно среди бывшихъ помщичьихъ крестьянъ. Передлы земли, казалось, выходили изъ употребленія, надльные участки зачастую фактически превращались въ наслдственные, а иногда такое превращеніе закрплялось и формальными приговорами о переход отъ общиннаго владнія къ подворному: сознаніе того, что каждый хозяинъ выкупаетъ своими деньгами свою будущую собственность не могло не вызвать всхъ этихъ явленій. Но дло пошло уже и дальше. Раздлъ общинной земли нердко служилъ лишь средствомъ для ея немедленной продажи своему же зажиточному сосду или на сторону — купцу, кабатчику и т. п. Къ тому же приводилъ и дозволенный статьей 165 Положенія досрочный выкупъ надловъ отдльными хозяевами: выкупъ этотъ возросталъ въ геометрической прогрессіи, по мр того какъ приближался срокъ окончанія выкупа, и, слдовательно, на земл все меньше и меньше оставалось выкупнаго долга. Въ результат, въ деревню проникли посторонніе элементы, а значительная часть (въ Московской губ. до 20%) деревенскаго населенія превратилась въ безземельныхъ. Словомъ, повторилось все то, что мы видли на черныхъ и однодворческихъ земляхъ до конца XVIII в. И правительство снова употребило противъ этихъ явленій прежнія средства: оно обратилось, въ послдніе годы, къ мрамъ охраны, имющимъ цлью — съ одной стороны пріостановить мобилизацію крестьянской собственности, съ другой — регулировать общинное пользованіе ею. Каковы бы ни были мотивы, руководившіе при этомъ законодателемъ, среди нихъ побужденія чисто фискальнаго характера все еще играютъ не послднюю роль. Изъ причинъ, подъ вліяніемъ которыхъ сложилась наша община, одна эта причина продолжаетъ дйствовать, какъ дйствовала прежде. Сильно перемнился общій тонъ экономической жизни, земледльческія занятія въ значительной части Россіи начали наконецъ, интересовать населеніе, не какъ неизбжное средство расквитаться съ повинностями или кое-какъ просуществовать, а какъ выгодный источникъ дохода. Вмст съ тмъ, появилось и могущественное побужденіе къ пріобртенію личной земельной собственности. Давно исчезла и та хозяйская рука, которая давала общин ея хозяйственное единство. Только тяглый характеръ общинной организаціи продолжаетъ сохраняться, но общій ходъ нашей податной исторіи (Оч. III, 2) не оставляетъ никакого сомннія, что рано или поздно развяжется и этотъ послдній узелъ, соединяющій членовъ общины принудительной связью. Вмст съ тмъ, исчезнетъ главный мотивъ, руководившій до сихъ поръ нашей аграрной политикой. Сохранитъ ли и при этомъ условіи наше законодательство свою стародавнюю тенденцію — охранять крестьянскую общину, или оно уступить передъ напоромъ новыхъ, индивидуалистическихъ стремленій,— на этотъ вопросъ отвтить теперь довольно трудно. А между тмъ, отъ отвта на этотъ вопросъ зависитъ и то, доживетъ ли современная община до того времени, когда станетъ возможно превращеніе ея въ свободную ассоціацію, какою хотли ее видть вс, идеализировавшіе нашу общину въ ея настоящемъ и въ прошломъ.

——

Важнйшія пособія: Л. В. Ходскій. Земля и земледлецъ, 2 тома Спб. 1891 г. (въ первомъ том — положеніе европейскихъ крестьянъ, во второмъ — ходъ и результаты земельнаго выкупа разными категоріями крестьянъ). К. Н. Побдоносцевъ. Историческія изслдованія и статьи. Спб. 1876. (‘Историческіе очерки крпостнаго права въ Россіи’). В. И. Семевскій. Крестьяне въ царствованіе Екатерины II, т. I. Спб. Его же. Крестьянскій вопросъ въ Россіи въ XVIII и первой половин XIX в. 2 тома. Спб. 1888. Новйшія данныя о ход крестьянской реформы см. у Н. И. Семенова. Освобожденіе крестьянъ въ царствованіе ими. Александра, 3 тома (въ 4 книгахъ), Спб. 1889—1892. О результатахъ реформы, кром Ходскаго, см. еще Опытъ статистическаго изслдованія о крестьянскихъ надлахъ и платежахъ, Ю. Яксона. Особенности исторіи черносошныхъ крестьянъ прекрасно выясняются въ стать г-жи А. Я. Ефименко. Крестьянское землевладніе на крайнемъ Свер, см. ея ‘Изслдованіе народной жизни’. М. 1884. Параллельныя данныя для исторіи однодворческаго землевладнія см. у В. И. Семевскаго. Казенные крестьяне при Екатерин И, ‘Русская Старина’ 1879 г. I — VI. Сводъ данныхъ земской статистики объ общин см. въ соч. В. В. Крестьянская община (Итоги экономическаго изслдованія Россіи по даннымъ земской статистики, т. I). Данныя о переходахъ крестьянъ въ XVI в. взяты изъ соч. И. Лаппо. Тверской уздъ въ XVI ст. Дальнйшія указанія см. въ стать ‘Крестьяне’. Энциклопедическаго словаря Арсеньева и Петрушевскаго.

Итоги.

Длая наблюденія надъ русской демографіей, экономическимъ, политическимъ и соціальнымъ строемъ, мы постоянно встрчались съ нкоторыми общими чертами, проходящими красной нитью черезъ весь русскій историческій процессъ и сообщающими разнымъ сторонамъ этого процесса единообразный характеръ. Въ заключеніе первой части нашихъ ‘Очерковъ’ будетъ нелишнимъ еще разъ остановиться на этихъ общихъ чертахъ, снова пересмотрть ихъ и свести въ одно цлое.

Начавъ съ наблюденій надъ количественнымъ и качественнымъ составомъ русскаго населенія, мы пришли къ заключенію, что въ томъ и другомъ отношеніи Россія представляетъ большую разницу сравнительно съ Западной Европой. По степени населенности она далеко отстала отъ Запада и стоитъ на такой точк, которая много вковъ тому назадъ превзойдена Западной Европой, и притомъ вопросъ, способна ли Россія по мстнымъ условіямъ когда-либо достигнуть плотности населенія, подобной Западу,— остается открытымъ. Размщеніе русскаго населенія по всей русской территоріи совершалось въ теченіе всей исторіи Россіи, затянулось до нашего времени и до сихъ поръ далеко не пришло въ соотвтствіе съ естественными условіями почвы и климата. Наконецъ, въ этнографическомъ отношеніи, точно также черезъ всю исторію шелъ процессъ сліянія и ассимиляціи различныхъ племенныхъ элементовъ, до сихъ поръ не закончившійся. Перейдя затмъ къ экономическому развитію русскаго населенія, мы должны были вывести, что и это развитіе совершалось медленно и достигло сравнительно невысокой степени. Такъ, мы видли, что черезъ всю исторію Россіи проходитъ процессъ эксплоатаціи природныхъ богатствъ страны, по преимуществу зоологическихъ, что ‘земледльческая культура развивается, исключая центра, очень поздно, ограничивается, опять-таки, расхищеніемъ природныхъ почвенныхъ силъ и стоитъ до сихъ поръ на очень низкой степени развитія. Промышленность старой Россіи, какъ мы видли, носила по преимуществу домашній характеръ, крупная же капиталистическая промышленность искусственно создана была государствомъ и долго не могла обходиться безъ усиленнаго покровительства. Наконецъ, торговля Россіи всегда носила пассивный характеръ и находилась (вншняя) преимущественно въ рукахъ иностранцевъ, нуждавшихся въ русскихъ товарахъ. Кредитъ и кредитныя учрежденія возникли только сто лтъ тому назадъ, благодаря правительственному почину, частный же починъ въ этомъ дл принадлежитъ только нашему времени.

На такомъ непрочномъ фундамент могла сложиться только очень элементарная общественная организація и притомъ очень трудно и медленно, при элементарномъ развитіи матеріальныхъ интересовъ не было достаточно прочныхъ и сложныхъ матеріальныхъ связей, которыя могли бы служить основаніемъ для рзкой сословной группировки. Такимъ образомъ, общественный матеріалъ оставался разрозненнымъ, безформеннымъ, хаотически перемшаннымъ до тхъ поръ, пока не явилась столь же элементарная потребность въ усиленіи государственной власти. Потребность эта явилась у насъ не извнутри, не вслдствіе внутренняго развитія общества, а вслдствіе вншней необходимости — государственной защиты. Сильная государственная власть нужна была для военной обороны страны, и военныя потребности надолго остались первенствующими потребностями государства. Для ихъ удовлетворенія государство должно было создать общественную организацію, скрпить общественныя связи. Такимъ образомъ, возникла волостная связь крестьянскихъ (и городскихъ) міровъ для удовлетворенія потребности въ деньгахъ и уздная связь служилаго сословія для удовлетворенія потребности въ войск. По мр увеличенія государственныхъ нуждъ и по мр отягощенія населенія налогами, связь эта становилась все боле и боле принудительною и привела, наконецъ, въ XVII вк къ всеобщему закрпощенію сословій: крестьянскаго такъ же, какъ и городского и служилаго. Это закрпощеніе впервые въ Россіи положило рзкія границы между сословіями и существенно содйствовало развитію ихъ внутренней организаціи. Съ XVIII столтія начинается обратное движеніе къ раскрпощенію, и при прямомъ содйствіи правительства сословія начинаютъ проникаться духомъ внутренней самостоятельности. Однакоже это развитіе сословнаго духа въ XVIII вк не имло почвы въ исторіи русскихъ сословій и въ конц концовъ оказалось временнымъ и наноснымъ продуктомъ переходной эпохи: дальнйшее развитіе общественной самодятельности совершалось въ противоположномъ смысл безсословности, и въ результат получилось къ нашему времени полное разрушеніе и перетасовка старыхъ сословныхъ элементовъ.

Т же причины, которыя помшали развитію сословной жизни въ Россіи, казалось, должны бы были содйствовать развитію государственности. Но государственность Россіи не становилась въ разрзъ съ сословной жизнью и употребляла или даже создавала сословныя группы, какъ орудія для своихъ правительственныхъ цлей. Причиной этого было то, что и правительству долго не хватало собственныхъ правительственныхъ органовъ: развитіе правильнаго управленія совершалось въ Россіи чрезвычайно медленно. Правительственныя учрежденія создавались подъ вліяніемъ неотложной нужды и соотвтствовали характеру этой нужды, т. е. носили по преимуществу финансовый и военный характеръ. Собственно управленіе и судъ стояли для правительства на второмъ план и примыкали къ учрежденіямъ финансовымъ и военнымъ. Безсистемное накопленіе приказовъ, сосредоточеніе всхъ провинціальныхъ длъ въ Москв, по преимуществу въ финансовыхъ и военныхъ учрежденіяхъ — таковы главныя черты старой московской администраціи. Переходъ къ новому порядку создается путемъ введенія систематически соподчиненныхъ центральныхъ учрежденій и путемъ организаціи боле или мене самостоятельной областной единицы. Со второй половины XVIII вка, со времени Екатерины II, создается въ Россіи правильное областное устройство, со времени Александра I устанавливаются правильныя отношенія между областными учрежденіями и центральными, и со времени Александра II нкоторая часть областныхъ длъ передается въ вдніе всесословнаго мстнаго самоуправленія. Въ этотъ только періодъ времени правительство получаетъ возможность систематически преслдовать въ области управленія боле широкія государственныя задачи, охранять и развивать въ населеніи чувство законности путемъ боле точнаго опредленія того, что должно считаться закономъ и путемъ боле дйствительнаго контроля за его примненіемъ на мст. Только въ это время, наконецъ, становится возможнымъ освобожденіе цлаго сословія изъ-подъ власти другого, уравненіе гражданскихъ правъ и обязанностей разныхъ классовъ, и установленіе одинаковаго для всхъ права и равнаго для всхъ суда.

Если мы захотимъ формулировать общее впечатлніе, которое получается при сравненіи всхъ затронутыхъ нами сторонъ русскаго историческаго процесса съ тми же сторонами историческаго развитія Запада, то, кажется, можно будетъ свести это впечатлніе къ двумъ основнымъ чертамъ. Въ нашей исторической эволюціи бросается въ глаза: во-первыхъ, ея крайняя элементарность, во-вторыхъ, ея совершенное своеобразіе. Об эти черты были давно подмчены, и каждая изъ нихъ легла въ основаніе одного изъ двухъ противоположныхъ взглядовъ на ходъ русской исторіи. По первому изъ этихъ взглядовъ, русская исторія есть нчто настолько своеобразное, что ничего подобнаго мы не найдемъ ни въ какомъ другомъ историческомъ процесс. Между Россіей и Европой такъ же нтъ ничего общаго, какъ не можетъ быть ничего общаго между двумя различными зоологическими типами, напримръ, между рыбами и млекопитающими, въ основ ихъ историческаго развитія лежатъ совершенно различные, цльные и неразложимые на составные элементы національные типы, несравнимые и несоизмримые между собою. Вс отдльныя черты каждаго національнаго типа вытекаютъ изъ его основной сущности и находятся другъ съ другомъ въ самой неразрывной связи. Привить какую-нибудь черту одного изъ этихъ типокъ другому такъ же невозможно, какъ заставить рыбу дышать легкими, а млекопитающее жабрами. Такимъ образомъ, и въ общемъ, и въ частностяхъ историческое развитіе русскаго народа было, есть и будетъ совершенно самобытно, своеобразно и не похоже ни на какую другую національную исторію.

Таковъ взглядъ на русскую исторію нашихъ націоналистовъ. Другой взглядъ исходитъ изъ наблюденія другой отмченной черты: элементарности русскаго историческаго развитія. По этому взгляду вс народности проходятъ одинаковую лстницу общественнаго развитія, и мы идемъ потому же пути, на которомъ мы пока лишь отстали. Въ дальнйшемъ Россія будетъ продолжать эволюцію и пройдетъ т же ступени, какія уже пройдены или проходятся Западомъ.

Который же изъ двухъ взглядовъ вренъ? Представляетъ ли Россія совсмъ особый типъ національнаго развитія, или только одну изъ ступеней, давно пройденныхъ Европой? Мы поймемъ всю важность этого вопроса, если замтимъ, что отъ того или другого отвта на него зависитъ наше представленіе і, дальнйшемъ развитіи, о будущности Россіи. Такая важность вопроса заставляетъ быть очень осторожными въ его разршеніи. Мы поступимъ всего лучше, если не дадимъ вры ни тому, ни другому изъ двухъ крайнихъ взглядовъ въ ихъ чистомъ вид. Въ томъ и другомъ истина смшана съ ошибкой, и выдливъ изъ обоихъ долю истины, которая въ нихъ заключается, нельзя не придти къ заключенію, что, въ сущности говоря,оба взгляда не такъ непримиримы другъ съ другомъ, какъ это кажется съ перваго раза. Ни одно національное развитіе не похоже на другое, въ каждомъ есть доля своеобразнаго, индивидуальнаго, свойственнаго только одному данному случаю. Такъ говорятъ сторонники націонализма, и если бы они ограничились однимъ этимъ утвержденіемъ, намъ нечего было бы возразить имъ. Да, дйствительно, сочетаніе историческихъ условій, создающихъ національную жизнь, не можетъ не быть безконечно разнообразно въ каждомъ данномъ случа, а слдовательно и результатъ этого сочетанія — національное развитіе — будетъ безконечно разнообразенъ. Но при всемъ разнообразіи результатовъ исторической жизни — точно ли они такъ несоизмримы другъ съ другомъ? Если сравнить между собою одни только готовые результаты и забыть о тхъ условіяхъ, которыя ихъ создали, конечно, сравненіе окажется затруднительнымъ. Но задача историка именно и заключается въ анализ историческаго явленія, въ сведеніи его къ создавшимъ его причинамъ. Чтобы воспользоваться приведеннымъ уже примромъ, конечно, было бы безцльно обсуждать сравнительное достоинство жабръ и легкихъ самихъ по себ, независимо отъ условій жизни въ вод и на суш, къ которымъ эти органы приспособлены, но въ наше время существуетъ наука сравнительной анатоміи, которая производитъ сравненіе одинаковыхъ органовъ не въ ихъ готовомъ вид, а въ ихъ происхожденіи и развитіи въ цломъ ряд животныхъ формъ, подъ вліяніемъ условій жизни. Съ этой точки зрнія между обими формами дыхательныхъ органовъ можно прослдить не только безусловное сходство, но даже, можетъ быть, и генеалогическое родство. Современный историкъ тоже не можетъ обойтись въ наше время безъ своего рода сравнительной анатоміи: и ему приходится расчленять историческое явленіе и устанавливать сравненіе не между готовыми результатами, а между условіями ихъ происхожденія. Такого рода расчлененіе условій историческаго явленія и мы пытались произвести въ начал нашихъ ‘Очерковъ’. Теперь будетъ своевременно напомнить объ этомъ анализ и приложить его къ интересующему насъ вопросу. Мы различали въ историческомъ результат три главныхъ группы производящихъ его условій. Первое условіе заключается во внутренней тенденціи, внутреннемъ закон развитія, присущемъ всякому обществу и для всякаго общества одинаковомъ. Второе условіе заключается въ особенностяхъ той матеріальной среды, обстановки, среди которой данному обществу суждено развиваться. Наконецъ, третье условіе состоитъ во вліяніи отдльной человческой личности на ходъ историческаго процесса. Первое условіе сообщаетъ различнымъ историческимъ процессамъ характеръ сходства въ основномъ ход развитія, второе условіе придаетъ имъ характеръ разнообразія, третье, наиболе ограниченное въ своемъ дйствіи, вноситъ въ историческія явленія характеръ случайности. Если мы попробуемъ приложить эту классификацію историческихъ условій къ оцнк противоположныхъ взглядовъ на прошлое и настоящее Россіи, мы увидимъ, что оцнка эта значительно облегчится. Взглядъ націоналистовъ, какъ мы видли, гршитъ тмъ, что вовсе не подвергаетъ анализу историческій результатъ и обращается съ нимъ, какъ съ неразложимымъ цлымъ. Взглядъ ихъ противниковъ (назовемъ ихъ для большаго удобства, — хотя не для большей точности,— западниками) вноситъ, напротивъ, необходимый анализъ, но, произведя этотъ анализъ, останавливается преимущественно на первомъ изъ отмченныхъ нами условій и забываетъ объ остальныхъ. Если бы, дйствительно, вся историческая жизнь народовъ сводилась къ внутреннему, органическому развитію общества, если бы развитіе внутренней тенденціи историческаго процесса не осложнялось ничмъ постороннимъ, тогда, конечно, вс человческія общества проходили бы одн и т же ступени развитія въ одномъ и томъ же порядк, и намъ было бы нетрудно по извстнымъ признакамъ опредлить, на какой ступени стоитъ Россія и какія предстоитъ ей пройти въ будущемъ. но какъ разъ относительно Россіи мы знаемъ уже, какъ внутренній ходъ ея развитія видоизмнялся подъ могущественнымъ вліяніемъ второго условія, исторической обстановки. Если бы можно было предположить, что это условіе произвело только задерживающее вліяніе, что оно остановило ростъ Россіи на одной изъ раннихъ ступеней жизни, тогда мы имли бы еще право сравнивать состояніе Россіи съ состояніемъ Европы, какъ два различные возраста. Но нтъ, историческая жизнь Россіи не остановилась, она шла своимъ ходомъ, можетъ быть, боле медленнымъ, но непрерывнымъ, и слдовательно, пережила извстные моменты развитія, — пережитые и Европой,— по своему. Такъ, образованіе государства есть ступень, одинаково пережитая и Россіей, и Европой: но мы видли, при какихъ различныхъ условіяхъ это происходило и съ какими разнообразными результатами. Такимъ образомъ, мы уже не можемъ, какъ предполагали нкоторые наши старые писатели, совтовать Россіи пережить сначала вс стадіи европейской жизни, чтобы придти къ европейскимъ результатамъ. Такъ или иначе, нкоторыя изъ этихъ стадій навсегда пережиты, такъ или иначе и результаты всей жизни оказались и будутъ оказываться впредь боле или мене своеобразными. И такъ, не слдуетъ ли вернуться къ теоріи націоналистовъ? Ничуть не бывало. Если историческая обстановка, видоизмняющая историческое развитіе, есть могущественный факторъ въ историческомъ процесс, то не мене основнымъ и могущественнымъ факторомъ надо считать внутреннее развитіе общества одинаковое во всякомъ обществ. Условія исторической жизни задержали развитіе численности русскаго населенія: но дальнйшій процессъ по необходимости будетъ заключаться въ размноженіи и увеличеніи плотности этого населенія. Условія обстановки задержали экономическую эволюцію на нижнихъ ступеняхъ, но дальнйшій ходъ ея у насъ, какъ везд, пойдетъ одинаковымъ порядкомъ, въ направленіи большей интенсивности, большей диференціаціи и большаго обобществленія труда. Историческія условія создали насильственное сплоченіе сословій и одностороннее развитіе государственности, но дальнйшее развитіе экономической жизни уже привело отчасти къ ослабленію государственной опеки, къ раскрпощенію сословій, къ зачаткамъ общественной самостоятельности и самодятельности. Т же историческія условія сузили государственную дятельность и сдвинули государственную организацію въ сторону военныхъ и финансовыхъ потребностей, но дальнйшее развитіе и здсь повело къ боле широкой и раціональной постановк государственныхъ задачъ и должно привести къ боле сознательной общественной организаціи. Такимъ образомъ, во всхъ этихъ областяхъ жизни историческое развитіе совершается у насъ въ томъ же направленіи, какъ совершалось и везд въ Европ,— это не значитъ, что оно приведетъ въ частностяхъ къ совершенно тожественнымъ результатамъ, но тожественности мы не встртимъ и между отдльными государствами Запада,— каждое изъ нихъ представляетъ настолько глубокія различія и своеобразія, что самое подведеніе ихъ подъ одну общую рубрику ‘западныхъ государствъ’ можетъ имть только весьма условное и относительное значеніе.

0 такъ, несомннное своеобразіе русскаго историческаго процесса не мшаетъ намъ находить весьма значительное сходство и въ его общемъ ход, и, еще боле, въ отдльныхъ элементарныхъ факторахъ этого процесса, между нимъ и развитіемъ западноевропейскихъ государствъ. Наши націоналисты стараго времени, врившіе въ то, что каждый народъ призванъ къ осуществленію какой-нибудь одной національной идеи и что эта послдняя вытекаетъ изъ внутреннихъ свойствъ народнаго духа, естественно, должны были находить, что это единство національной идеи должно выразиться и въ единств національной исторіи, что, стало быть, завты историческаго прошлаго должны служить лучшимъ указаніемъ на задачи будущаго, а всякое заимствованіе со стороны есть не что иное, какъ измна національному преданію и искаженіе національной идеи. Въ наше время эти воззрнія, какъ будто, опять начали входить въ моду въ извстныхъ кругахъ. Тмъ боле необходимо бороться съ ними, такъ какъ подобныя идеи не только совершенно ошибочны, но и въ высшей степени вредны. Въ самомъ дл, что можетъ быть общаго между тринадцати-милліонвымъ государствомъ съ плотностью трехъ человкъ на кв. километръ и съ городскимъ населеніемъ въ 3% всего населенія, и между тмъ же государствомъ полтора вка спустя съ населеніемъ въ 9 разъ боле, съ плотностью въ 6 разъ большею и съ городскимъ населеніемъ, увеличившимся въ 40 разъ абсолютно и въ 4 раза пропорціонально? Какую историческую традицію можетъ передать періодъ натуральнаго хозяйства и крпостного права періоду мнового хозяйства и гражданской равноправности? Какая историческая связь можетъ существовать между историческимъ прошлымъ русскаго свера и необычайно быстрымъ развитіемъ русскаго юга въ теченіе одного послдняго столтія,— развитіемъ, которое одно совершенно перемстило центръ русской экономической жизни? Наши націоналисты жаловались на Петра Великаго, что онъ хотлъ только-что вышедшую изъ младенчества Россію одть въ костюмъ взрослаго человка, но, настаивая на поддержаніи въ настоящемъ исторической традиціи, не хотятъ ли они сами, во что бы то ни стало, сохранить на юнош дтскія пеленки?

Россія выросла изъ извстныхъ формъ и переросла извстныя традиціи, отрицать это значить закрывать глаза на дйствительность и отрицать законы историческаго роста. Признавъ эти законы, мы, вмст съ тмъ, пріобртаемъ возможность взглянутъ иначе на необходимость заимствованій съ Запада, чмъ смотрли на это наши самобытники. Если бы русскій историческій процессъ былъ дйствительно совершенно своеобразнымъ и несравнимымъ съ другими, тогда, конечно, всякое заимствованіе пришлось бы считать искаженіемъ національнаго процесса, хотя тогда трудно бы было даже понять, какимъ образомъ такое искаженіе было возможно: ясное дло, что заимствованіе не имло бы тогда никакой возможности привиться. Но если основной ходъ историческаго развитія, общій у различныхъ историческихъ процессовъ, тогда необходимо признать и нкоторую общность въ формахъ этого развитія, и вопросъ долженъ идти уже не о томъ, законно или возможно ли вообще всякое заимствованіе, а о томъ, какія формы могутъ быть признаны подходящими для того, чтобы облечь въ нихъ наличное содержаніе даннаго момента народной жизни. Сходство съ Европой не будетъ при этомъ непремнной цлью при введеніи извстной новой формы, а только естественнымъ послдствіемъ сходства самихъ потребностей, вызывающихъ къ жизни и тамъ и здсь эти новыя формы, само собою разумется, что сходство никогда не дойдетъ при этомъ до полнаго тождества. И такъ, мы не должны обманывать самихъ себя и другихъ страхомъ передъ мнимой измной нашей національной традиціи. Если наше прошлое и связано съ настоящимъ, то только какъ балластъ, тянущій насъ книзу, хотя съ каждымъ днемъ все слабе и слабе. Эту слабость связи между нашимъ прошлымъ и настоящимъ съ грустью признаютъ и націоналисты: отъ требованій быть врными исторической традиціи, они нердко переходятъ къ печальнымъ размышленіямъ о томъ, что настоящей традиціи у насъ нтъ. Въ основ этихъ печалованій лежитъ, кажется, также нкоторое недоразумніе. Надо оговориться, о какой традиціи мы говоримъ. Если рчь идетъ о связи различныхъ періодовъ естественной эволюціи общества, надо признать, что эта эволюція совершается по свойственнымъ ей законамъ, основной ея законъ есть постоянное измненіе и, стало быть, по самому существу дла здсь никакая традиція невозможна. Но можетъ быть рчь о традиціи въ другомъ смысл. Помимо естественнаго хода общественной эволюція, во всякомъ развитомъ обществ существуетъ сознательная человческая дятельность, стремящаяся подчинить эту эволюцію человческой вол и согласовать ее съ извстными человческими идеалами. Для достиженія этихъ цлей надо прежде всего выработать и распространить эти идеалы и затмъ воспитать волю. Если подобная работа совершается въ одномъ и томъ же направленіи въ теченіе цлаго ряда поколній, въ такомъ случа въ результат получится дйствительная культурная традиція — единство общественнаго воспитанія въ извстномъ опредленномъ направленіи. У насъ, дйствительно, такой традиціи нтъ, и при томъ по двумъ причинамъ. Во-первыхъ, у насъ слишкомъ недавно началось какое бы то ни было сознательное общественное воспитаніе, во-вторыхъ, наши идеалы за этотъ небольшой промежутокъ сознательнаго общественнаго воспитанія слишкомъ быстро и ршительно мнялись {См. 3-ю часть ‘Очерковъ’.}. То и другое совершенно естественно, и необходимо вытекаетъ изъ общаго хода нашей исторической жизни: стихійная, безсознательная въ теченіе многихъ вковъ и потомъ быстро, лихорадочно двинувшаяся впередъ вка два тому назадъ, она должна была привести къ разрыву со старой традиціей, а для созданія новой традиціи условія русской духовной культуры сложились слишкомъ неблагопріятно. Но неблагопріятныя условія рано или поздно измнятся, и новая традиція будетъ имть время сложиться. Что же намъ длать въ ожиданіи этого будущаго? Вернуться къ старой традиціи, говорятъ наши націоналисты. Эта старая допетровская традиція дйствительно сложилась прочно и крпко: тутъ нтъ ничего удивительнаго, такъ какъ слагала ее не сознательная дятельность общественнаго воспитанія, а сама жизнь съ ея потребностями. Разъ сложившись, эта традиція передавалась изъ поколнія въ поколніе долгое время въ неизмнномъ вид, даже не въ форм теоретическихъ предписаній, а въ форм житейскихъ привычекъ, въ этомъ нтъ ничего удивительнаго, такъ какъ ни о какой ‘быстрой смн идеаловъ’ не могло быть и рчи въ то время. Можно, смотря по вкусу, завидовать прочности этого допетровскаго чина жизни,— или ненавидть его косность, — но, какъ бы мы на него ни смотрли, сочувственно или враждебно, нельзя ни надяться, ни опасаться, что онъ можетъ быть возстановленъ въ наше время тамъ, гд онъ давно исчезъ, и сохраненъ тамъ, гд уцлли и до сихъ поръ его обломки. Та же. Жизнь, которая создала его, привела неотвратимо къ его разрушенію раньше даже, чмъ воспитаніе могло успть это сдлать сознательно. Понятное дло, что и наша сознательная дятельность должна быть направлена не на поддержаніе этого археологическаго остатка отдаленной старины, а на созданіе ново! русской культурной, ‘Петровской’, традиціи, соотвтствующей нашимъ идеаламъ:

Das alte strzt, es ndert sich die Zeit,

Und neues Leben steigt aus den Buinen *).

*) Старое рушится, и съ теченіемъ времени изъ развалинъ возрождается новая жизнь.

Конецъ І-ой части.

‘Міръ Божій’, No 8, 1869

ОЧЕРКИ ПО ИСТОРІИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ.

Итоги.

Читайте также: