Обед Мидасов, Арсеньев Александр Иванович, Год: 1800

 
 Александр Иванович Арсеньев Обед Мидасов ---------------------------------------------------------------------------- Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома на 1976 год. Л., 'Наука', 1978 ---------------------------------------------------------------------------- К ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРНЫХ ПОЛЕМИК XVIII в. ('ОБЕД МИДАСОВ') Публикация В. П. Степанова В 1780 г. в журнале 'Санкт-Петербургский вестник', в издании которого принимали участие Н. И. Новиков, Я. Б. Княжнин, Г. Л. Брайко и ряд других известных литераторов XVIII в., была напечатана 'Сатира I' В. В. Капниста, в то время еще никому неизвестного писателя. Критика 'на порок', лежавшая в основе сочинения Капниста, была традиционна для жанра сатиры и не привлекла бы особого внимания современников, если бы не включенный автором в сатиру уничтожающий отзыв о целой группе современных писателей: Не должно ли изыскивать стараться, Чем с глупостью глупцов принудить бы расстаться, Пиитов научить без смыслу не греметь И веру теплую к рассудку возыметь. Но можно ли каким спасительным законом Принудить Рубова мириться с Аполлоном? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Котельский, Никошев, Вларикин, Флезиновский, Обвесимов, Храстов, Весевкин, Кампаровский И все семейство их, не убоясь судов, Напутав кое-где и прозы и стихов, В свет могут их пустить без пошлин, без окладу Читателям, уму и Музам на досаду. {1} Под этими прозрачными зашифровками современники легко прочли имена В. Г. Рубана, Ф. Я. Козельского, Н. П. Николева, И. Владыкина, А. Н. Фрязиновского, А. О. Аблесимова, А. С. Хвостова, М. И. Веревкина и Я. Кантаровского. Дерзость начинающего сочинителя, осмелившегося на прямой пасквиль, не только вызвала гнев со стороны оскорбленных им авторов, но и послужила предметом литературной полемики на страницах того же 'Санкт-Петербургского вестника', что в общем было довольно редким явлением в журналистике XVIII в. Чтобы утихомирить разбушевавшиеся страсти и вместе с тем показать, что он не собирается отказываться от принципиальных положений сатиры, Капнист, не без поддержки друзей и единомышленников из львовско-державинского кружка, перепечатал свое сочинение в первом выпуске нового журнала 'Собеседник любителей российского слова' (1783) под заглавием 'Сатира первая и последняя', исключив при этом перечень фамилий писателей-современников. Несмотря на то что полемика 1780-1781 гг. давно и неоднократно привлекала внимание историков литературы, многое в ней продолжает оставаться неясным и спорным. {2} Очевидно, однако, что печатные отклики составляют незначительную часть полемики. Разыскания Г. В. Ермаковой-Битнер {3} заставляют думать, что еще более многочисленными и резкими были рукописные сочинения, которые одни только и могут объяснить все детали и перипетии споров. Одно из таких сочинений хранится в Рукописном отделе Пушкинского Дома. Стихотворная сатира 'Обед Мидасов' находится в сборнике разных произведений, озаглавленном 'Собрание стихотворений. 1800 года сентября 28 дня' (р. II, оп. 1, No 582, л. 25). Приведенная дата, по-видимому, фиксирует начало заполнения сборника, одновременно она указывает и приблизительное время его составления по разнообразным источникам, как рукописным, так и печатным: включенные сюда произведения, поддающиеся датировке, относятся в основном ко времени до 1800 г. Как представляется, особое значение сатиры 'Обед Мидасов' определяется тем, что она связана не только с полемикой вокруг 'Сатиры I' Капниста. Поднятые в ней вопросы, упоминаемые имена и произведения показывают, что спор вокруг Капниста не был изолированным эпизодом литературной борьбы, Капнист лишь продолжил полемику, начало которой относится к 1779 г. и в основе которой лежали не личные отношения, а эстетические и идеологические разногласия писателей позднего классицизма, ставшие особенно очевидными после смерти А. П., Сумарокова. 29 января 1779 г. в Москве состоялась первая постановка комической оперы А. О. Аблесимова 'Мельник - колдун, обманщик и сват', имевшей поразительный успех как на публичной, так и на придворной сцене, в Эрмитажном театре. Однако простонародный сюжет, соответствующая ему простонародная, грубая речь персонажей из крестьян, отступление от традиции таких театральных авторитетов, как Кино, Метастазио, Фавар, вызвали яростные нападки на Аблесимова в литературной среде, со стороны театралов-традиционалистов, представителей дворянской эстетики. {4} 'Очень худой комической оперой' назвал 'Мельника' М. Н. Муравьев (письмо к отцу от 29 апреля 1781 г. из Петербурга - р. II, оп. 1, No 261, л. 37 об.). Крупнейший актер и драматург П. А. Плавильщиков, издававший в 1781 г. журнал 'Утра', на его страницах резко осудил комедию за 'подлость' шуток, заявив, что терпеть не может 'кабаков', 'треухов', 'плетищев' и 'живых лошадей' на сцене. {5} О каких-то широко распространявшихся рукописных сатирах свидетельствует статья Аблесимова в его журнале 'Рассказчик забавных басен' (1781, лист 49, с. 177), в которой он возражал на критику 'господина Некто' (по-видимому, следует понимать как русский перевод слова 'аноним'). Грубым, но по-своему остроумным и поэтому получившим наиболее широкое распространение произведением в этой полемике была 'Ода похвальная автору 'Мельника', соч. в Туле в 1781 г.'. Она довольно долго и безосновательно приписывалась В. И. Лукину. {6} Скорее всего ее автором был известный поэт-сатирик князь Д. П. Горчаков, который, судя по биографии, составленной его внучкой Е. С. Горчаковой, в 1780 г., по выходе в отставку, поселился в имении под Тулой. {7} Косвенным доказательством его авторства может служить включение 'Оды' в подборку несомненно горчаковских сочинений в сборнике 'Книга, называемая 'Когда что попалось'...' 1792 г., озаглавленную 'Труды незнакомого' (ф. 265, он. 3, No 9, л. 402). Независимо от этого несомненно Горчакову принадлежит эпиграмма против Аблесимова сходного содержания - 'Все лица в Мельнике мне кажутся на стать...', в ней осмеяно появление на сцене лошади во время представления 'Мельника'. С развернутым осуждением испортившихся вкусов театральной публики выступил также Н. П. Николев, явно имея в виду успех 'Мельника'. Николев постоянно жил в Москве и, по-видимому, присутствовал на первом московском представлении оперы. Публикуя собственную комическую оперу 'Розана и Любим' (1781), он предпослал ей обширное предисловие, в котором писал: 'Просвещенные московские зрители, как видно, снисходя к малому числу российских творцов, снисходят еще некоторым образом и к дурным творениям, а российские орангутанги, не поняв причины такого снисхождения, столько ж усердно бьют в ладоши по представлении подлого игрища, как по представлении 'Синава и Трувора', а часто еще и усерднее'. Три наиболее примечательные комические оперы XVIII в. - 'Мельник' Аблесимова, 'Розана и Любим' Николева, 'Несчастье от кареты' Я. Б. Княжнина - появились на сцене почти одновременно: первая - 20 января 1779 г. в Москве, вторая (по свидетельству Николева в указанном предисловии) - несколькими днями позднее, тоже в Москве, третья - 2 ноября 1779 г. в Петербурге. Современники правильно почувствовали в этом совпадении элемент 'состязания' драматургов в новом и имевшем успех жанре. Как видим, однако, к 'состязанию' примешивалась также принципиальная эстетическая полемика, и Николев сознательно противопоставил свою 'Розану' 'Мельнику' Аблесимова. Еще более скандальным театральным событием этих лет стало представление комедии Николева 'Самолюбивый стихотворец'. Направленная против А. П. Сумарокова, который выведен в ней под именем Надмена, и написанная еще в 1775 г., пьеса была отдана на театр всего через три года после смерти поэта - в 1780 г., ко времени выхода в свет 'Полного собрания всех сочинений' Сумарокова. С одной стороны, Николев излил в ней свое раздражение по поводу той роли литературного мэтра, которую продолжал играть в 1770-е годы старый, больной и уже почти не писавший поэт, к тому же оставшийся равнодушным к первым литературным опытам самолюбивого Николева. С другой стороны, изображая сватовство Честнодума к Милане, племяннице Надмена, которое завершается благополучно лишь благодаря тому, что жениху удается скрыть от будущего тестя свои грехи по части сочинения трагедий, Николев чувствительно задевал Е. А. Сумарокову и ее мужа, известного автора трагедий Я. Б. Княжнина. Существует предание, что именно партия Е. Л. Сумароковой-Княжниной освистала 'Самолюбивого стихотворца' во время премьеры комедии. {8} Сама же она написала в связи с этим представлением какую-то, остающуюся до сих пор неизвестной, 'эпиграмму' на Николева. Отзвуки этой перепалки мы находим в разделе 'Смесь' четвертого тома 'Творений' Николева (вышел из печати в 1797 г.), где помещена эпиграмма 'В уединении ко мне доходит слух...', концовка которой несомненно имеет в виду Княжнину: 'Эта дама На мужа и себя давно уж эпиграмма'. К Княжниной также относится его грубая притча 'Мартышка' ('Вскочив мартышка на стольчак...'), в конце которой 'эта дама' проваливается в клозетную дыру. В других стихотворениях того же тома, датировка которых не вполне ясна, находятся многочисленные намеки на драматурга, обкрадывающего других авторов, этот упрек в 1780-е годы являлся стандартным обвинением против 'переимчивого' (по определению Пушкина) Княжнина. За Княжниным-драматургом еще в 1770-е годы закрепилась репутация естественного преемника Сумарокова на трагической русской сцене. По-видимому, именно к 1779-1781 гг. относится начало открытого соперничества Княжнина и Николева, отражение которого несколько позднее мы видим в комедиях и сатирических журналах молодого Крылова. Следует также учесть, что Княжнин был одним из редакторов 'Санкт-Петербургского вестника', напечатавшего сатиру Капниста. {9} Борьба за изменения в литературной иерархии, за смену литературных авторитетов отразилась также и в 'Послании к творцу посланий' А. С. Хвостова, которое было написано, согласно помете во многих списках, '1781 года июня 4 дня в кампаменте (лагере, - В. С.) при СПб.' (см., например: ф. 265, он. 3, No 107). Оно направлено против Д. И. Фонвизина. Его основной мотив - непомерное авторское самолюбие, которым наделен создатель 'Бригадира' (над 'Недорослем' Фонвизин в это время еще только работал). Хвостов обвиняет Фонвизина не только в высокомерном третировании современников, он также говорит о его пренебрежительной оценке лучших трагедий Сумарокова и лирики Ломоносова. Напомним, что Капнист упомянул Хвостова в 'Сатире I'. Недавно стали также известны две эпиграммы И. И. Хемницера, которыми он отвечал на 'Послание' Хвостова против Фонвизина, упрекая его, как можно понять, в неожиданной измене своим былым друзьям из львовско-державинского кружка. Тот же Хемницер от имени кружка первым выступил на защиту Капниста, поместив в 'Санкт-Петербургском вестнике' басню 'Черви'. А. С. Хвостов и родственными, и дружескими отношениями был тесно связан с николевским кругом, который наиболее яростно пытался дискредитировать Капниста. Все это вместе взятое дает основание предположить участие Фонвизина в театральной полемике 1781 г. Что наступившее в 1781 г. общее обострение литературных противоречий не ретроспективная выдумка, что оно существовало в действительности и ощущалось современниками, подтверждает сообщение М. Н. Муравьева от 31 мая 1781 г.: 'между петербургских писателей междуусобная брань' (р. II, оп. 1, No 261, л. 48). В Москву самые свежие новости об этой 'войне' привез Ф. Г. Карин, уехавший из Петербурга в конце июля и 2 августа специально заезжавший к Николеву, чтобы 'кой-чего сообщить от Дмитревского и о том расположении литературы, в каком осталась оная в Петербурге' после его отъезда. {10} Сатира 'Обед Мидасов' помогает нам более детально представить это 'расположение', эту расстановку сил. Если составить перечень писателей, упомянутых автором 'Обеда Мидасова', то мы увидим, что он почти совпадает с 'Сатирой I' Капниста, включая в себя имена, постоянно встречающиеся в связи с указанными литературными распрями и полемиками. Фонвизин, артистически исполнявший собственные произведения, действительно широко читал их в светских гостиных. В данном случае скорее всего речь идет не о послании 'К слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке', опубликованном в 1769 г., а об известном только по фрагменту, но имевшем скандальный успех 'Послании к Ямщикову'. 'Владимир' Княжнина - это трагедия 'Ярополк и Владимир'. Княжнин закончил ее в 1772 г., но театральное начальство смутил нарисованный драматургом неортодоксальный образ 'святого равноапостольного князя Владимира' (Крестителя), из-за этого пьеса не попала на сцену и увидела свет только в 1787 г., в 'Сочинениях' Княжнина. Упоминание об авторских чтениях 'Ярополка и Владимира' в Петербурге является единственным свидетельством читательского интереса к этому малоизвестному сочинению драматурга. 'Ода' А. С. Хвостова - это несомненно его шутливое стихотворение 'Хочу к бессмертью приютиться...' (обычно датируется 1783 г. по времени первой публикации), самое известное из немногочисленного наследия писателя. Ценно также то обстоятельство, что, беря имена из списка, ранее приведенного Капнистом, автор сатиры 'Обед Мидасов' конкретизирует, какие именно произведения данных писателей были предметом насмешек. Это поэма И. Владыкина 'Потерянный и приобретенный рай' (1773), 'чертовской' она называется потому, что в ней, как и в поэме Д. Мильтона 'Потерянный и возвращенный рай', действующим лицом выступает низвергнутый в ад Люцифер. Говоря о Веревкине, автор имеет в виду его комедии 'Так и должно' (1773) и 'Именинники' (1774) и произведение неопределенного жанра (что, видимо, и удивило современников) 'Помянник повсядневный' (1770) - подобие церковных святцев, переложенных в стихи. Рубану, как поэту сервильному, бездарному и в своих оригинальных сочинениях, и в переводах из Вергилия, но обладающему непомерными литературными притязаниями, еще Капнистом было уделено около десятка стихов в 'Сатире I'. Упоминание трагедий 'Деидамия' (1751, опубликована в 1775 г.) В. К. Тредиаковского, 'Пантея' Ф. Я. Козельского (1769), 'Траян и Лида' В. В. Лазаревича (1780) {11} не отражает какой-либо принципиальной полемики с их авторами: все три произведения традиционно называются в сатирической поэзии XVIII в. в качестве примеров 'образцовой' литературной нелепости. Насмешки над неудачными произведениями, однако не означают, что автор сатиры - противник классической трагедии вообще. В этой связи любопытен намеренно насмешливо поданный отзыв одного из 'рифмачей', 'любителя 'Пантеи'', о трагедии Княжнина 'Дидона'. Эта трагедия, потерпевшая неудачу при первом представлении, была с большим успехом возобновлена сначала на любительской сцене в доме Дьяковых (1778), где роль Ярба исполнял профессионал И. А. Дмитревский, а Дидону играла М. А. Дьякова, будущая жена Н. А. Львова. 17 июня 1779 г. состоялся спектакль в Эрмитажном театре, 'Дидона' в известной нам поздней редакции является новаторским произведением, и публикуемая сатира точно фиксирует черты сценического действия, нарушавшие установленный канон. Княжнин в этой трагедии с лирическим сочувствием описывает всепоглощающую страсть героини, вместо того чтобы осудить ее во имя 'идеи долга'. Необычным было и такое новшество, как введение в пьесу сцены пожара в царском дворце, во время которого непосредственно перед глазами зрителя Дидона кончала жизнь самоубийством. Насмешки над критиками 'Дидоны' являются одной из существенных частей антиниколевского замысла сатиры: 'Дидона' и 'Милосердие Титово' (1778) Княжнина были объектами нападок в эпиграммах Д. П. Горчакова. Внутренний сюжет 'Мидасова обеда' составляет отношение к Николеву: Николева превозносят, ставят в пример, сравнивают с другими писателями. Нагнетание похвал служит осмеянию претензий московского дружеского кружка на руководящую роль в литературе. Отзвуки таких претензий довольно многочисленны в дружеских посланиях его членов. Укажем лишь две, анонимные, но наиболее близкие к тексту сатиры апологетические характеристики Николева по рукописным сборникам ИРЛИ: 'Да нового в тебе Расина узрит Росс!' ('Письмо к Н. П. Н<иколеву>' - ф. 322, No 82, л. 199) и 'В тебе потомству для примера Совокупленных зрим Расина и Вольтера!' ('Письмо к Н. П. Николеву' - ф. 285, оп. 3, No 9, л. 419). Некоторого пояснения требует проходящий через весь текст сатиры спор о сравнительных достоинствах новейших комических опер. Пьесы автор 'Обеда Мидасова' обозначает сокращенно, по имени наиболее заметного действующего лица. Так, намек на 'Самолюбивого стихотворца' дан фразой 'как игран был Надмен', 'Мельником' называется опера Аблесимова 'Мельник - колдун, обманщик и сват', 'Розаной' - опера Николева 'Розана и Любим'. Последняя, впрочем, именуется также и 'Рыбак', поскольку Любим, ее герой, действительно по тексту является не крестьянином, а рыбаком. Возможно, однако, что такое название носила первоначальная редакция пьесы, относящаяся к 1776-1778 гг. и поставленная в 1778 г. в Москве, текст ее остался неизвестен. Издание 1781 г. дает, как указывал в предисловии Николев, новую, более полную редакцию, дополненную 4-м действием. В частности, Николев расширил при переработке роль Лесника (Дровосека), специально для А. Ожогина, блестяще ее исполнявшего. 'Рыбаком' называл пьесу Николева и Аблесимов. В письме для журнала 'Рассказчик забавных басен', напечатанном за подписью 'Простяков', в числе сочинений автора, подвергшегося 'ругательствам сатирика господина К***', т. е. Капниста, Аблесимов упомянул 'Сатиру на обычаи и нравы' Николева и 'из лоскутков скропанного Рыбака' (1781, лист 38, с. 89). {12} В упоминавшемся предисловии Николев действительно защищался от упреков в заимствованиях из французской комической оперы 'Дровосек'. Что касается симпатий автора сатиры к новому, модному жанру комической оперы, то он не отдает предпочтения ни одному из упоминаемых произведений. По-видимому, споры о достоинствах произведений этого жанра казались ему одинаково смешными. В рукописном сборнике сатира 'Обед Мидасов' имеет подпись 'Кн. Горчаков'. Но ни по общему характеру, ни по адресатам сатирических нападок она никак не могла быть написана известным сатириком князем Д. П. Горчаковым: определенно известно, что Горчаков был ближайшим другом Николева. Тем не менее возможность установить ее истинного автора дают именно стихи Горчакова. В одном из его ранних 'ноэлей' ('святок'), жанре, который, по наблюдениям исследователей, Горчаков первый перенес на русскую почву, упоминается некий Арсеньев: За ним (Капнистом, - В. С.) Арсеньев следом, Прославиться хотя, С украденным обедом Пришел перед дитя. Христос ему сказал: 'Хоть ты имеешь пару Мидасовых, мой друг, ушей, Однако рук его, ей-ей, Иметь не можешь дару'. Арсеньев осердился Ему смеялся всяк... {13} Эти стихи и примечание к ним Горчакова непосредственно направлены против интересующей нас сатиры. 'Украденный у Буало обед' - это и есть 'Обед Мидасов'. Канвой для его автора действительно послужила 3-я сатира Буало, в ней точно так же описана ссора присяжных литераторов на званом обеде у богача, выдающего себя за знатока литературы. Как и другие сатиры Буало, она была хорошо известна в России, в частности, ее переводил А. Д. Кантемир, и этот перевод распространялся в рукописи. Таким образом, Горчаков определенно называет автором 'Мидасова обеда' Арсеньева. Но Арсеньев, сатирик, выступающий заодно с Капнистом, против которого направляет целый куплет своего 'ноэля' Горчаков, фигурирует также и в 'Мидасовом обеде'. За союз с Капнистом его ругает сам Мидас, хозяин обеда, в пространном отрывке, начинающемся стихами 'Хозяин наш, знаток, писателей судил'. Таким образом, Арсеньев из этой сатиры и Арсеньев из 'ноэля' Горчакова - одно и то же лицо. Иначе говоря, автор 'Мидасова обеда', как бы скрывая свое авторство, литературно воспроизвел в сатире те нападки, которым он подвергался за свои сатиры в действительности. Этот прием, остроумно отводящий подозрения в авторстве от истинного автора, ложная подпись 'Горчаков' под списком сатиры заставляют вспомнить о загадочном примечании Горчакова к стихотворению 'Теперешняя моя жизнь. Письмо Г. И. Шипову'. Он писал в нем: 'Один преглупый стихокропатель сочинил преглупые стихи на одного чиновного человека и выпустил их под именем нашего автора, за что наш автор вывел его на театр с собственными его стихами, ибо он знает, что клепать своими стихами дурно'. Не имеет ли это примечание в виду 'Обед Мидасов' и не является ли поэт Чертополох, осмеянный в опере Горчакова 'Счастливая тоня', сатирой на Арсеньева? Известно несколько Арсеньевых, выступавших в конце XVIII в. в печати со своими сочинениями и переводами. Вместе с тем нам не удалось найти достаточно сведений о деятельности этих литераторов, которые дали бы возможность с уверенностью указать, кто из них является автором сатиры. Сведения, которые удается почерпнуть из переписки М. Н. Муравьева, наиболее тщательного хроникера событий интересующего нас времени, лишь подтверждают авторство Арсеньева. 31 мая 1781 г. Муравьев сообщал отцу последние литературные новости из Петербурга: 'К Фонвизину пишет Ал. Сем. Хвостов послание, в котором его пародирует. Некто Арсеньев, покровительствуемый Княжниною, трудится над несколькими сатирами против Николева, Карина, двух Хвостовых, где par parenthese {14} и я буду иметь свое место. Но я, en depit d'Arseniev, {15} считаю себя очень счастливым, если буду честный человек...' (р. II, оп. 1, No 261, л. 48). К сожалению, судя по всему, Муравьев не был лично знаком с Арсеньевны, и биографические сведения, которые находим в переписке, оказываются крайне скудными. Вот что он писал по поводу тех же событий Д. И. Хвостову в письме от 10 августа 1781 г.: 'Об Арсеньевой слышал я пятой сатире и о том, что он теперь ссорится не с Парнасом, а с ложей. Почтеннейший принял его в пятую степень, а он уже работал в седьмой. Почтеннейший прогневан дерзостью челобитен его на французском языке и требует к экзамену. Это не Аполлон...' (ф. 322, No 59, л. 60). Отсюда можно попять, что Арсеньев был масоном в какой-то ложе шведской системы (только в них были распространены столь высокие 'степени'), ссорился с мастером ложи, владел французским языком свободнее, нежели русским, и в 1781 г. выпустил в публику пять рукописных литературно-полемических сатир. До настоящего времени ни одна из них не была известна. Из всех Арсеньевых-литераторов этим биографическим данным ближе всего соответствует биография Александра Ивановича Арсеньева (1751-1840), некоторые источники указывают, что он был масоном и сотрудником масонских журналов. {16} Суждения 'рифмачей', как они излагаются в данной сатире, также невозможно убедительно и точно соотнести со взглядами известных участников полемик 1781 г. или каких-либо других литераторов того времени. Остается предположить, что их образы, как часто бывало в сатирах XVIII в., - сатирические штампы, лишь какой-то одной-двумя деталями адресованные тому или иному лицу. Значение таких деталей вскрывается обычно лишь случайно. С большим основанием можно говорить о прототипе хозяина обода. Мидас - имя мифологическое, намекающее на очень богатого, но глупого и самодовольного человека, к тому же отличающегося дурным вкусом: ведь в споре Аполлона с Марсием он отдал предпочтение Марсию, за что бог искусства и наградил его ослиными ушами. Изображенный в сатире меценат, хлебосольный хозяин широких русских обедов, 'знаток' в литературе, у которого запросто бывают Д. И. Фонвизин, Я. Б. Княжнин, А. С. Хвостов и другие писатели, заставляет вспомнить уже упоминавшегося Ф. Г. Карина. Это был один из богатейших помещиков XVIII в., владелец семи тысяч душ крепостных, сумевший благодаря широкому, открытому образу жизни за полтора десятилетия настолько расстроить наследственное состояние, что над ним была учреждена опека. Сам он писал очень мало, еще меньше печатал, но его литературные связи и знакомства были всеобъемлющими. Ближайший друг Николева, он в этом кругу считался неоспоримым авторитетом в области вкуса и стиля. В качестве теоретика, что и могло задеть современников, Карин выступил в 1778 г. с 'Письмом к Н. П. Николеву о преобразителях российского языка на случай преставления А. П. Сумарокова'. По-видимому, некоторые мысли этого 'Письма' об излишестве стиля как в кривом зеркале отражаются в рассуждениях Мидаса. Аналогию сумбурным, противным общепринятому мнению отзывам Мидаса о драматических сочинениях Ломоносова и Сумарокова, так же как и предпочтение Николева этим классическим писателям, мы находим одновременно у Д. П. Горчакова, члена того же кружка, в примечаниях к стихотворению 'Он и Я. Раз- говор': 'Н, П. Николев, лучший наш трагик, оставивший далеко за собою в сем роде г-на Сумарокова и прочих и почти равняющийся с г-ном Ломоносовым'. {17} Наряду с литературно-полемическим содержанием сатиры, восполняющей наши представления о борьбе в рамках русского классицизма, следует обратить внимание и на ее жанровые особенности. Взяв за основу известное сочинение Буало, расширив диалоги и приноровив сюжет к русским правам, автор 'Мидасова обеда' дал разнообразную сводку мнений по самым злободневным вопросам литературной жизни и заставил своих противников самих опровергать друг друга. Тем самым он избежал того ригоризма и грубости, которые характерны для большинства 'лобовых' сатир XVIII в. 1 Капнист В. В. Собр. соч., т. I. M.-Л., 1960, с. 73. 2 См.: Берков П. Н. История русской журналистики XVIII века. М.-Л., 1952, с. 352-353. 3 См.: Поэты-сатирики конца XVIII-начала XIX в. Л., 1959 (Б-ка поэта. Большая серия), с. 18-21., 4 См.: Гозенпуд А. А. Музыкальный театр в России. Л., 1959, с. 142-144. 5 XVIII век, сб. 4. М.-Л., 1959, с. 129. 6 См.: Тупиков Н. М. Сатира на Аблесимова. - Ежегодник имп. театров, сезон 1893/94, Приложение 2, с. 141-146. 7 Горчаков Д. П. Соч. М., 1890, с. V. 8 См.: Берков П. Н. История русской комедии XVIII века. Л., 1977, с. 169-170. 9 См.: XVIII век, сб. 11. Л., 1976, с. 20. 10 XVIII век, сб. 3. М.-Л., 1958, с. 513. 11 Авторство В. В. Лазаревича в отношении этой трагедии и других произведений в издававшемся им единолично журнале 'Что-нибудь' установлено В. В. Пуховым в его сообщении на заседании Группы по изучению русской литературы XVIII в. ИРЛИ. 12 Автор выражает благодарность Ю. В. Стеннику, указавшему - в качестве альтернативы - также на комическую оперу 'Рыбак и дух' (М., 1788), которая в некоторых работах по истории театра без всяких оснований приписывается Княжнину. Хотя на титуле издания указано, что опера 'сочинена 1781 года', никаких следов ее постановки в это время обнаружить не удалось. 13 Поэты-сатирики конца XVIII-начала XIX в., с. 92. 14 между прочим (франц.). 15 вопреки Арсеньеву (франц.). 16 См.: Арсеньев В. С. Род дворян Арсеньевых. Тула, 1903, с. 56, No 460, Bakounine Т. Le repertoire biographique des francs-macons russes, Paris, 1940, p. 31. 17 Поэты-сатирики конца XVIII-начала XIX в., с. 114. ОБЕД МИДАСОВ {1} 'Что ты?' - 'Ах, мочи нет...' - 'С ума ты что ль сошел?..' - 'Ах! на обеде был'. - 'Ну что ж?' - 'Я там нашел...' - 'Кого?' - 'Дай отдохнуть...' - 'Да что за приключенье Тебе соделало толь злобное мученье? Ты бледен! Ты дрожишь! Совсем иным ты стал'. - 'Есть от чего...' -'Скажи ж!' - 'Мидас меня зазвал. Давно я от него отделаться старался, А ныне в дураки нечаянно попался. Он, встретясь, мне сказал: 'Постой, любезный друг, Ты вовсе позабыл твоих покорных слуг. Чем провинились мы, что ты нас покидаешь? Приятелей своих ты редко вспоминаешь! Нее первые умы бывают у меня, Число дополнить их недостает тебя'. - 'Мне дело есть...' - 'Нет, нет!' - 'Божусь тебе!' - 'Какое?' - 'Мне должно видеться... и дела тьма...' - 'Пустое! Фонвизин хочет нам послание прочесть, Княжнин мне посулил 'Владимира' привезть И с одою Хвостов заехать обещался'. Не верил долго я, но он божился, клялся. Бил час, и я к нему: Фонвизин не бывал, И нет здесь Княжнина. Мидас мне закричал: 'Не будет и Хвостов! Некстати б им гордиться! 'Нить можно и без них с друзьями веселиться!' Я, слушав речь его, с досады побледнел, А он, меня схватя, в гостиную повел. Вся горница была набита рифмачами, Они стихи свои читали с знатоками, А лучший тут пиит чуть грамоте умел. Все бросились ко мне, лишь в двери я вошел, Теснились кучами, целуя, обнимали, И дружбою меня, и ласками терзали: Тот, за руку схватя, ее всей силой жал, Другой мое лицо губами замарал. А я остолбенел, не знал, что делать боле, Решился, наконец, отдаться божьей воле, Терпеть, как мученик, все глупости сносить, И Рубана стихи решился уж хвалить: К нему с концов земли слетались грусти, скуки - Не можно описать моей тогдашней муки, Стократно с бешенства быть в Тартаре желал: И, слушав 'Рыбака', не столько я зевал. Как игран был Надмен, глупцы все восхищались, Разумные, сердясь, нахальству удивлялись, Скрепясь, я мог смолчать, досаду утаил. А тут... Ах, боже мой! Я шляпу подхватил, Прервал хозяйску брань, гостей негодованье И справедливое невежи нареканье, Оставя дураков, от них бежать хотел, Как, хлопнувши дверьми, дворецкий к нам вошел И громко возгласил, что кушанье готово. Лишь вымолвить успел сие приятно слово, Как жадны рифмачи крик подняли и шум И начали хвалить хозяйский вкус и ум: Глупца всегда льстецы прельщают похвалами, Ругают за глаза поносными словами. Но с шумом гости все в столовую пошли, Предолгий узкий стол накрытый там нашли, И грязь на скатерти, смешенна с белизною, Блистала из-под блюд к нам пегой лепотою. Вкруг рюмки кверху дном стояли на столе, И грязных лап печать, оставшись на стекле, Являла письменно, что их перетирали, Душисты устрицы для роскоши стояли, Для пищи были щи, говядины кусок, И в сажу облачен тут с кашею горшок, В средине был десерт, на нем три пирамиды, На главной писано: 'Творца Траяна-Лиды', Вблизи тут блюдо рыб, на нем снетки, плотва, С лавровым тут венцом бычачья голова, Тут с салом пироги, молочное, тельное, А по концам стола - сушеное жаркое, И в соусных судках в три пальца плавал жир. Рассевшись, рифмачи кричали: 'То-то пир! Лукулл так не едал, хоть в роскошах купался!' {2} - 'Такой беседою Лукулл не наслаждался!', - Ответствовал Мидас, велев щи раздавать. Умолкли рифмачи, пустились с жаром жрать. Тот, ложкой жир схватя, хлебнул и обварился, Иной тут салом весь из соуса облился, Один из них рифмач, голодный гость, Со стула вдруг упал, имея в горле кость. Все бросились к нему. Одни в рот масло лили, Другие по спине несчастного тузили. Избавили его. Я, сам себя забыв, Куска не могши съесть, сидел ни мертв, ни жив. Тогда Мидас сказал: 'Что сделалось с тобою? Ты смотришь сентябрем. Доволен ли ты мною? Стараясь всячески, тебя чтоб угостить, Позволь хоть рюмочку винца себе налить. Авось либо тогда ты будешь веселее И наше общество покажется милее: В беседе где друзья, там обитает смех. Зеваешь только ты в средине сих утех'. - 'Мне очень весело... Нет, право, мне не скучно, Но жарко у тебя и, кажется мне, душно, А ныне нездоров, и голова болит'. - 'Нет-нет, не болен ты: невесел и сердит. Ты ничего не ешь. Зачем же сел обедать? Смотри, какой каплун! Не хочешь ли отведать? Ты извинишь меня, коли не вкусен стол: Я русский дворянин, и я ведь не посол. По знатным ездивши, ты сладко наедался, Великолепием ты там избаловался'. Я тут схватил кусок и сало оторвал, Но твердость петуха насилу разжевал. Проворны рифмачи все блюда посещали, Тарелки им менять чуть слуги успевали. Свой голод победив, пустились в разговор, Из уст их полетел всех глупостей собор. Судили обо всем, правленья поправляли, Воюющих держав мирили, разоряли, Тот низок при дворе, иной великим стал, Другой, как буква еръ, в изгнание попал... {3} Судили вкривь и вкось. Оставили интриги И, слово за слово, попали как-то в книги. Хозяин наш, знаток, писателей судил, И Николева он сверх облак возносил. 'Поэзия, - сказал, - достойна уваженья. 'Розану' можно ли читать без восхищенья? Великий Николев - писателей пример, Он разумом своим - российских стран Вольтер. Прельщает слог его. Но что тому виною? Играют в нем слова с отменной пестротою. Он Сумарокова честь, славу помрачит, В трагедии своей стихами умертвит. Владыкин смело взял одну с Милтоном тему, По-русски написал чертовскую поэму, Он попирал в ней рай, род смертных погубил, Читателей терзал и в ад их посадил. В смешных комедиях Веревкин успевает, Блажен, кто в жизни раз 'Помянник' прочитает. Шутлив Аблесимов, он 'Мельника' писал, В похабных он стихах похвально успевал. {4} И с рылом Рубан наш пушит всех похвалами, {5} Сбирает денежки и торг ведет стихами. Сатирою Капнист хотел нас осмеять. Но может ли Капнист достоинство отнять? Летит к нему, спеша, Арсеньев на подмогу, И два слепца в одну пустилися дорогу: Кто лучше их стократ, тех вздумали бранить. Не должно ль дерзость их указом прекратить?' Я слушал и молчал. 'Он сочинитель мерзкий, - Сказал сидящий гость. - В сатире глупой, дерзкой Он лучших рифмачей, ругая, не щадил, И Николева в стих бессовестный вместил. А Николеву <нрзб.> и целый свет дивится: Мольеру с ним нельзя в комедиях сравниться, Поучит Буало, сатиры как писать, Арсеньев и Капнист способны только врать. Капнист с Арсеньевым недавно подружился. Он лучше бы у нас здесь вкусу поучился: Здесь школа разума, сидит здесь вкуса бог, Надули б мы тогда и мысли в нем, и слог, Заставили б его за разумом гоняться, И в русском языке лишь рифмою пленяться, Оставить ясный слог и презреть простоту, Картины не писать, любить слов пестроту, Узнал бы он красы, которых он не знает. Ум сочинителю ведь очень помогает'. - 'Ты правду говоришь, - один рифмач сказал. - Мы знаем Княжнина: 'Дидону' он писал. 'Дидона' публике понравилась ужасно, И хвалят все ее, но хвалят все напрасно. Когда ее свистать людей я соберу, От сердца моего полмуки отдеру. В ней страшных нет стихов, и ужас не пугает, В ней зверства не найдешь, а страсть одна пылает, В ней благородства нет, простенек разговор, Пожар один хорош, а прочее все вздор. Люблю чрезмерно я трагедию 'Пантею', Читал ее стократ, а все не разумею, Вот сладок и пригож 'Дейдамиин' мне склад, Как будто в зимний день в ней ощущаешь хлад. Птенец вот превзошел творца 'Тилемахиды' {6} И горько описал всю страсть Траяна, Лиды, В ней всё, всегда, везде страдает всё там дщерь, И всем затворена спокойствия вся дверь. Единый Николев над 'Лидой' торжествует И в обществе умов над всеми первенствует'. - 'У всякого свой ум, - тогда сказал Мидас. - Не верен публики несправедливый глас. Мы с разумом живем и судим не по моде, Готовы завсегда противу стать природе, Не терпим между нас естественных красот: Вот разума, наук и просвещенья плод. Люблю, чтобы видна была в стихах работа, Горелась к выдумкам во всех сердцах охота. Природу описать нетрудно простяку, А в вымыслах успеть лишь можно знатоку. Вся публика кричит: 'Велик наш Ломоносов! Он истинный пиит! украсил слово Россов!' Не знаю, он за что в великие попал, В моих глазах всегда был Ломоносов мал. Его изряден слог, но стих его не гладок И в мыслях у него ужасный беспорядок: В трагедиях - велик, искусен, смел и чист, А в одах - мерзок, подл и сущий он Капнист. Прекрасен во псалмах и одах Сумароков, И сколько не ищи, не сыщешь в них пороков, Он - в баснях не пригож, в трагедиях он слаб, Он пишет с естества, природы подлой раб. Царь - Николев, они - подвластные народы, Те - черви на земли, властитель он природы! Ее по-своему ломает и вертит, Не вовремя смешон, не вовремя сердит, Ужасный делают стихи его парад, Он скуден разумом, но рифмою богат. Он Сумарокова в Надмене нам представил, И после смерти в нем он спеси поубавил, Потом Арсеньева, Капниста подсвистал, И за глаза троих он храбро разругал'. {7} Один из знатоков сказал в своем ответе: 'Подобного тебе не сыщется на свете! С какою тонкостью ты судишь о вещах, Как скоро видишь ты все красоты в стихах! Кто знал бы без тебя, что Николев прекрасен? Кто мог бы разобрать, что слог в нем чист и ясен? Еще раз похвалить 'Розану' пропустил, Осмеянный Рыбак тебе уж стал постыл. Нет лучше для меня на свете сочиненья, 'Розану' николи не вижу без мученья. Какой в ней бойкий склад, какая чудна связь! Другие оперы пред сею - тина, грязь'. Рифмач, сидящий тут, винцом уж распаленный, Не мог стерпеть хвалы, и, ревностью разжженный, Он знатоку сказал: 'А 'Мельник' чем же худ? Великий он колдун, но честен и не плут. В нем русски песенки поются, как в 'Розане', С седою бородой и в сером он кафтане, Дал мужу и жене загадку отгадать, Но крепко запретил пустое им болтать, Потом толкует сам, что это однодворец. И Николева сей глупее ль стихотворец?' - 'Ты в злости говоришь, - ответствует знаток. - Винцом расстроивши свой слабенький умок, Смотри, как ты пригож: глаза посоловели, Вертится чуть язык и чувства онемели. Ну, как тебе судить о чьих-нибудь стихах? Ты любишь в 'Мельнике' лишь речь о кабаках И нравится тебе плетища да сивуха. В сравненьи: 'Рыбак' - слон, а 'Мельник' - муха'. Взбесился наш рифмач. Сказал он знатоку: 'Нет, пьяница, ты сам подобен Рыбаку! Парнаса изверг ты, гонимый Аполлоном, И смело я скажу, хотя пред божьим троном: Кому не нравится прекраснейший 'Рыбак', Ни в прозе, ни в стихах, а просто тот дурак'. - 'Кто? Я?! - сказал <знаток>. - Врешь, гнусная скотина! Как смеешь дураком назвать ты дворянина? Ушей не донесешь отсюдова домой! Сей час же выходи... поди... дерись со мной!' Тот бросился к нему. Столы тут полетели, И рюмки, вдребезги разбившись, загремели. Сразились воины. Друг друга по щекам, По роже, по спине, по ребрам, по губам, Пылая яростью, махали кулаками, Соперника удар бессилили скулами. В покоях раздался ударов тяжких стук, И топот бранных ног, и гласу яркий звук, Там гром столов, и блюд, и стульев, вниз летящих, Разбитых стекол звон, от шарканья бренчащих, Прерванных треск волос и шибких розмах рук, Здесь лоскуты летят, а там волосьев пук, А пудра и песок - смешенны под ногами, И по полу вино с водой течет ручьями. Все бросились толпой, чтоб бранников унять, А я, оставя их, ударился бежать, Касался чуть земли поспешными ногами, Дорога взад бежит, урвавшись под стопами. И прежде, нежель к ним в беседу попаду, То будет зелено и в генваре в саду, Скорее Николев сравняется с Вольтером, Скорее Рубану удастся быть Гомером, Скорей Аблесимов разумным будет слыть, Скорей Владыкину Милтоном можно быть, Скорее щеголи покинут все наряды, Скорей откупщики, оставивши подряды Для пользы общия, забудут воровство И лавошник скорей покинет плутовство'. 1 Мидас - фригийский царь, с именем которого связана легенда о роковом даре - превращать все, к чему он прикасался, в золото. Аполлон наградил Мидаса ослиными ушами за то, что при состязании Аполлона с Марсием царь отдал предпочтение последнему. 2 Лукулл Луций Лициний (106-56 до н. э.) - римский политический деятель и полководец. Славился своим богатством и роскошными пирами ('Лукуллов пир'). 3 Намек на споры о лишних буквах русского алфавита, происходившие еще между Ломоносовым, Сумароковым и Тредиаковским и возобновившиеся в 1780-е годы. В частности, по инициативе С. Г. Домашнева, директора Академии наук, с 1781 г. в журнале 'Академические известия' информационный отдел 'Показания новейших трудов разных академий' начал печататься без употребления буквы 'ъ' (ер). За отмену букв, пришедших из церковно-славянского алфавита, выступил также В. В. Лазаревич, поместив в журнале 'Что-нибудь' (1780, неделя 18-19) 'Челобитную' с Парнаса от зело, ик, э, юс, троерогого О, кси, пси, ижицы к Аполлону с просьбою не выбрасывать их из 'буквословия' и 'резолюцию' Аполлона: Вы пользы никакой отнюдь не приносили И только азбуку российскую тягчили: Вам места нет ни здесь, ни в росских областях. 4 Имеется в виду распространенная в XVIII в. форма бурлескных стихотворений, которые представляли переложение произведений самых разных жанров на непристойный лад. Все эти сочинения рукописная традиция приписала в конце концов И. С. Баркову, хотя в сочинении так называемых 'сборников барковианы' принимали участие многие авторы (И. П. Елагин, А. В. Олсуфьев. В. Г. Рубан и др.). О подобных стихах Аблесимова ранее не было известно. 5 'Рыло', правильнее 'рыле' - украинский простонародный музыкальный инструмент вроде балалайки. Упоминается здесь потому, что Рубан был родом из Малороссии. Отметим, что соответствующий, относящийся к Рубану стих в 'Сатире I' Капниста: 'И рылом не мутить Кастальских чистых вод' - сколько нам известно, никогда не комментировался. 6 'Тилемахида' - поэма В. К. Тредиаковского. 7 О каком сочинении Николева в данном случае идет речь, установить не удалось.