Объ осуществленіи или постановк драмы на сцен*).
Объ осуществленіи или постановк драмы на сцен*).
С. Юрьевъ.
(Продолженіе слдуетъ).
‘Русская Мысль’, кн.I, 1890
Об осуществлении или постановке драмы на сцене, Юрьев Сергей Андреевич, Год: 1890
Время на прочтение: 21 минут(ы)
*) Найденная въ бумагахъ С. А. Юрьева глава изъ задуманнаго имъ большаго сочиненія о сценическомъ искусств, служащая продолженіемъ статей, уже напечатанныхъ въ Русской Мысли.
Разсмотримъ, прежде всего, вопросъ, существуетъ ли художественна, необходимость, въ осуществленіи на сцен драмы, созданной поэтомъ. Прекрасное есть воплощеніе идеи въ форм образовъ, создаваемыхъ фантазіи облеченная въ такую форму, она становится идеаломъ. Осуществленіе идеала въ матеріальныхъ образахъ, воздйствующихъ на наши вншнія чувства посредствомъ ихъ возбуждающихъ творческую дятельность фантазія создаетъ художественное произведеніе. Слдовательно, такое произведеніе можно разсматривать съ двухъ сторонъ: со стороны его идеальнаго содержанія и со стороны матеріальныхъ формъ, въ которыхъ оно воплотилось хотя об он неотдлимы другъ отъ друга: въ матеріальной форм заключено все матеріальное содержаніе произведенія, а идеальнымъ его содержаніемъ указана матеріальная форма его. Изъ односторонняго идеалистическаго воззрнія на художественное произведеніе проистекла недостаточная оцнка значенія его матеріальной формы,— оцнка, которая собственно вытснила искусство изъ того мста въ области прекраснаго, которое оно должно занимать по праву, на его мсто она поставила идеалъ, который непосредственно возникаетъ и создается въ фантазіи поэта, артиста, художника, а созданіямъ собственно искусства отвела второе мсто. Такое воззрніе признало за идеальными формами, созданными внутреннею дятельностью духа, высочайшую дйствительность въ области красоты, художественныя произведенія сочло лишь попыткой неудовлетвореннаго стремленія воплотить полную красоту въ чувственныя формы.
Мы видли, что произведеніемъ искусства называется воплощеніе идеи въ формахъ матеріальныхъ, матеріалы, изъ которыхъ создаются его формы, опредляютъ родъ, къ которому оно принадлежитъ. Мы видли, также что каждый матеріалъ можетъ воплотить извстныя опредленныя сторонъ прекраснаго. Изъ образовательныхъ искусствъ архитектура и скульптура владютъ однми вншними формами предметовъ, и, такимъ образомъ, послдняя изъ нихъ обладаетъ сравнительно ограниченными средствами для выраженія внутренняго состоянія души человка и вообще одушевленнаго существа. Живопись, имя въ своей власти нмыя формы предметовъ и краски, можетъ уже открывать передъ нами внутреннюю жизнь человка, но только не въ полной опредленности и ясности, не въ силахъ непосредственно раскрывать высшую сторону его духовной дятельности, его мышленіе, и можетъ сдлать это только образными намеками, возбуждая нашу фантазію, а чрезъ нее дятельность нашей мысли. Музыка не можетъ посредствомъ звуковъ, всегда неясныхъ для мысли, не перешедшихъ въ членораздльную рчь, ни описать видимыхъ явленій вншняго міра, ни выражать послдовательно развиваемой мысли, возбуждая только дятельность фантазіи, она предоставляетъ ее на волю произвола и случайности. Поэзія, наконецъ, если даже ограничивается однимъ беззвучнымъ печатнымъ или писанымъ словомъ, получаетъ возможность описать и выразить не только то, что доступно образовательнымъ искусствамъ и музык, но и все содержаніе высшей дятельности духа, объемлющей жизнь всего міра, всю видимость его во всхъ направленіяхъ, и чувство, и мышленіе, въ этомъ смысл поэзія можетъ быть названа универсальнымъ искусствомъ,— но только въ этомъ смысл. Пріобртя въ широт объема, въ высот и достоинств содержанія, поэзія безъ помощи звука и непосредственнаго предъявленія описаннаго предмета много утрачиваетъ въ сил впечатлнія, производимаго ею на читателя. Изъ сказаннаго видно, что не существуетъ искусства, которое бы могло? ограничиваясь матеріальными средствами, только ему свойственными, осуществить общую идею прекраснаго и открыть ее во всхъ слояхъ ея жизни,— такого искусства, которое бы въ силахъ было, соединивъ вс возможныя для того впечатлнія, вызывать ихъ въ равной сил и чистот, ибо не существуетъ общаго, для всякаго содержанія вполн удовлетворительнаго средства выраженія его,— слдовательно, нтъ въ полномъ смысл абсолютнаго универсальнаго искусства.
Если бы открылась какимъ-нибудь путемъ, хотя бы силою гипнотическаго внушенія, возможность поэтамъ, артистамъ и художникамъ передавать въ фантазію и сознаніе другаго человка идею, возникшую въ ихъ собственной фантазіи, во всей ея полнот и цльности, не прибгая ни къ какому матеріальному средству, мы получили бы совершеннйшее искусство, достигли придла, дале котораго ему некуда идти. Но, пока этого нтъ, художникъ можетъ исполнить свою задачу, переносить возникшій и живущій въ его фантазіи идеалъ въ сознаніе и фантазію другаго, только воплощая этотъ идеалъ въ формахъ, вещественно существующихъ. Изъ раскрытаго нами воззрнія на идеалъ, не вышедшій изъ области чисто-интеллектуальной, не облекшійся въ матеріальныя формы, чувственно его воплощающія, естественно долженъ былъ возникнуть слдующій эстетическій принципъ, который раздляли въ новйшее время различные знаменитые эстетики. Если высшая художественная красота заключается въ красот интеллектуальнаго идеала, и всякая матеріализація его ослабляетъ ее, то и наслажденіе, доставляемое ею, возростаетъ съ ослабленіемъ матеріализаціи этой идеальной красоты. Отсюда понятна забота о томъ, чтобы возбужденія нашихъ вншнихъ чувствъ, производимыя впечатлніемъ матеріальныхъ формъ художественнаго произведенія, не отвлекали нашего вниманія отъ внутренней интеллектуальной стороны его къ вншней. Въ виду занимающаго насъ предмета, считаемъ умстнымъ и не лишнимъ привести слова Гёте, относящіяся къ осуществленію драмы на сцен, и объяснить по возможности ихъ значеніе. Гёте въ своей стать Shakspeare und kein Ende высказываетъ мысль, что ‘Шекспиръ производитъ впечатлніе только жизненною силой своего слова, это особенно становится яснымъ, когда слышишь чтеніе его произведеній: слушатель не развлекается ни хорошею, ни дурною игрой. Нтъ выше наслажденія, какъ слушать съ закрытыми глазами правильное, обычнымъ голосомъ чтеніе его произведенія, не декламированіе, а простое чтеніе’. Въ конц той же статьи и Гёте высказываетъ мнніе, что было бы очень хорошо, если бы Шекспиръ былъ совсмъ вытсненъ со сцены, потому что тогда бы только одиночные читатели его твореній могли получать высшее наслажденіе. Въ этихъ словахъ вы узнаете драматурга, въ твореніяхъ котораго лица почти не дйствуютъ, какъ, напр., въ Эгмонт, Тассо, Ифніені и для котораго главный интересъ сосредоточенъ въ развитіи, съ величайшею глубиной мысли и со всею энергіей поэтическаго слова, тхъ тайнъ внутренней жизни духа, о которыхъ человкъ собственно молчитъ и которыя только открываетъ въ своихъ дйствіяхъ. Откровеніе этихъ тайнъ восхищаетъ Гёте и въ твореніяхъ Шекспира. Понятно съ этой точки зрнія его желаніе отстранить впечатлнія на его слухъ и зрніе, которыя могутъ возмутить и нарушить покой его сосредоточеннаго вниманія, устремленнаго на предметъ, наиболе драгоцнный для него. Вотъ почему онъ закрываетъ глаза при слушаніи чтенія, устраняетъ декламацію и предпочитаетъ ей простое, правильное чтеніе и ясное произношеніе слова обычнымъ для чтеца ровнымъ голосомъ, онъ желаетъ, чтобы зрніе и слухъ не смущали и не нарушали спокойствія его свободно развивающейся мысли. Онъ все предоставляетъ фантазіи, возбуждаемой спокойнымъ произношеніемъ рчей дйствующихъ лицъ, и считаетъ высочайшею цлью и задачей драмы — возсозданіе въ душ слушателя, при помощи его ума и фантазіи, внутреннихъ интеллектуальныхъ образовъ идеальнаго міра, составляющаго содержаніе поэтическаго созданія, и для этого отрицаетъ почти всякую помощь со стороны матеріальныхъ средствъ. Авторитетность имени Гёте можетъ придавать всъ такому воззрнію и послужить опорой сказанному выше реалистическому направленію въ пониманіи художественно-прекраснаго въ искусств, способному до извстной степени парализовать успхи его развитія. Такому воззрнію, можетъ быть, мы обязаны появленіемъ въ драматической литератур такъ называемыхъ ‘драмъ для чтенія’ (Lesedramen), незаконныхъ порожденіи драматической поэзіи, даже иногда въ извстномъ смысл уродствъ. Въ виду этого, считаемъ не лишнимъ поговорить о такомъ воззрніи на драму, прежде чмъ выяснимъ эстетическій принципъ, который долженъ быть положенъ въ основаніе осуществленія драмы на сцен.
Мы не можемъ ни на минуту сомнваться, что самъ Гёте испытывалъ высокое наслажденіе при слушаніи чтенія драмъ Шекспира, о которомъ онъ говоритъ, уврены, что при этомъ онъ не нуждался въ помощи особыхъ матеріально-чувственныхъ средствъ и вообще находилъ пользу въ уменьшеніи содйствія до минимума. За это ручается необыкновенная сила его поэтической фантазіи, сохраненная имъ до глубокой старости и постоянно увеличиваемая безпрерывнымъ упражненіемъ въ продолженіе всей жизни. Допускаемъ, что многіе и посл него, и въ наше время одарены способностью и образованіемъ, подобными тмъ, какими онъ обладалъ, и такъ же, какъ и онъ, могутъ испытывать великое наслажденіе при слушаніи твореній великаго британца, но все это будетъ справедливо въ отношеніи сравнительно немногихъ и не можетъ быть распространено на всхъ, на цлые народы. Искусство поэзіи не можетъ ограничиваться вліяніемъ только на нсколькихъ лицъ, богато-одаренныхъ фантазіей, оно существуетъ для всего человчества, и въ этомъ великая общественная сила и высокое назначеніе поэзіи, фантазія же громаднаго, подавляющаго своею численностью большинства можетъ быть возбуждаема только воздйствіемъ на вншніе органы чувствъ. Разсмотримъ ближе, чего опасается Гёте при осуществленіи драмы на сцен? Вниманіе и мысль слушателя,— говоритъ онъ,— не должны быть разсяны ни хорошимъ, ни дурнымъ исполненіемъ ея. Дурное исполненіе не можетъ быть принимаемо въ разсчетъ, и не о немъ мы говоримъ. Рчь идетъ и можетъ идти здсь только о хорошемъ, удовлетворительномъ исполненіи, и только такое имемъ мы въ виду, а также публику, хотя и не одаренную особенными духовными силами, но способную къ воспріятію въ свое сознаніе, хотя и не во всей полнот, внутренняго содержанія поэтическаго произведенія. Подъ хорошимъ же сценическимъ исполненіемъ драмы мы разумемъ такое, которое какъ можно непосредственне, врне, наглядне и живе воплощаетъ содержаніе драмы и, пользуясь матеріальными средствами, не злоупотребляетъ ими, не подавляетъ вншними впечатлніями самостоятельной дятельности духа слушателя и не отвлекаетъ его вниманія отъ этого содержанія. Какимъ образомъ можетъ быть это доступно, мы нсколько дале постараемся разъяснить, хотя и не со всею желанною подробностью. Здсь же замтимъ, что Гёте, желая избжать такого ослабленія вниманія къ внутреннему содержанію драмы по милости впечатлній на наши вншнія чувства, достигаетъ по отношенію къ человку, не одаренному силами его геніальной фантазіи, противуположнаго результата. При способ, которымъ Гёте хочетъ осуществить свою цль, онъ не устраняетъ вншнихъ впечатлній ни на слухъ, ни на зрніе, а только замняетъ ихъ другими, которыя не согласуются съ идеальнымъ содержаніемъ читаемой драмы: ровное, простое, рецитирующее чтеніе прямо противорчитъ содержанію читаемаго, и это противорчіе становится особенно ощутительнымъ въ драм, если оно до нкоторой степени возможно при чтеніи эпическаго произведенія, какъ разсказа о прошедшемъ, совершившемся уже событіи, идущаго отъ лица для него посторонняго, то въ драм, гд каждый говоритъ отъ себя, высказываетъ свои мысли, свои чувства во время событія, въ совершеніи котораго самъ участвуетъ и мыслью, и сердцемъ,— Такое равнодушное произношеніе рчи возбуждаетъ крайне непріятное чувство. Странно слышать безстрастную рчь въ устахъ человка, котораго мы должны себ представить въ страстномъ возбужденіи. Кром того, отсутствіе въ голос произносящаго рчи въ драм тономъ, возбуждающихъ соотвтствующія чувства, боле или мене ослабляетъ значеніе и часто искажаетъ самый смыслъ ихъ. Такимъ полнымъ разногласіемъ слышимаго съ тмъ, что творитъ фантазія слушателя, управляемая смысломъ произносимыхъ словъ, возбуждается въ душ послдняго тяжелое чувство нетерпливаго, но неудовлетворяемаго желанія устранить такую двойственность, противорчащую природ человка, въ которой чувства и звукъ органически слиты другъ съ другомъ такъ, что движеніе внутренняго чувства непосредственно переходитъ въ движеніе голосовыхъ мышцъ горла, издающее соотвтствующіе звуки. Инстинктивное противодйствіе этому причиняетъ болзненное чувство, возмущаетъ спокойную дятельность фантазіи и развлекаетъ вниманіе. Сверхъ того, при слушаніи съ закрытыми глазами такъ прочитанной драмы непріятное чувство, возбуждаемое сказаннымъ противорчіемъ звуковъ съ содержаніемъ, не можетъ не вліять и на творчество фантазіи слушающаго, воспроизводящей образы, внушаемые ему словами, оно при недостаточности ея силы или ослабляетъ создаваемые образы, или извращаетъ чувства, возбуждаемыя ими. Кром того, одвая весь вншній міръ тьмою, заселяя его, вмсто живыхъ, реальныхъ образовъ, призраками воображенія, къ которымъ вдобавокъ еще возбуждается при этомъ сочувствіе, поднимаетъ при неизвстной яркости этихъ образовъ въ душ слушателя стремленіе видть ихъ, осязать живыми хоть зрніемъ. Вс эти источники, возмущающіе и чувства, и вниманіе слушающаго, могутъ быть при закрытыхъ его глазахъ парализованы только необыкновенною силой его фантазіи, изъ ряда выходящей, которая и при равнодушно произносимой рчи можетъ слышать въ ней одушевленные чувствомъ звуки и страстные тоны, и создавать образы, достигающіе яркости почти галлюцинаціонныхъ видній. Но невозможно этого ожидать и требовать отъ всхъ. Доказательство тому даетъ повсемстный и повседневный опытъ, которымъ легко убдиться, до какой степени можетъ быть утомительно и непріятно слышать продолжительное, однообразное и монотонное чтеніе не только драмы, но и всякаго поэтическаго произведенія, а никакой чтец не въ состояніи исполнить такого дла безъ усилія надъ собою. Слушать же драму въ театр съ закрытыми глазами никто не ршится, и если вздумаетъ принудить себя къ тому, результатомъ будетъ только крайнее утомленіе и усыпленіе.
Мнніе Гёте, о которомъ мы здсь говоримъ и которому онъ, однако, въ другихъ мстахъ его сочиненія вообще противорчивъ, если не коренится, на самомъ дл, въ теоріяхъ идеалистическаго направленія, то, по крайней мр, по существу своему можетъ истекать изъ нихъ, и несвойственно его художественной природ, живо чувствовавшей жизнь реальнаго міра и наслаждавшейся красотою впечатлній, получаемыхъ отъ него.
Поэтическому духу Гёте служитъ противорчіемъ воззрніе, видящее высшую дйствительность красоты въ идеал, создаваемомъ фантазіей художника, не выходящемъ изъ области чисто интеллектуальной въ область жизни міра вещественнаго. Можетъ быть, по замчанію Пабста {Вообще, для боле подробнаго развитія занимающей насъ темы, въ этомъ мст вашей статьи мы отсылаемъ читателя въ сочиненію Карла Роберта Пабста: Die Verbindung der Knste auf der dramatischen Bhne. Bern, 1870.}, къ такому идеалистическому воззрнію привело общеупотребительное пониманіе значенія слова идеалъ, которымъ привыкли обозначать созданіе духа, не выходящее за предлы интеллектуальнаго міра. Но такое пониманіе ошибочно и можетъ быть названо злоупотребленіемъ ходячей рчи. Вообще художникъ, имющій дло съ вещественнымъ матеріаломъ, осуществляютъ свой идеалъ до степени полноты и совершенства, возможной для него и для его матеріала, воплощая возникшую въ его дух идею въ образахъ матеріальныхъ. Рчь, стало быть, можетъ идти о дйствительности и большей или меньшей важности воплощенія художественнаго идеала въ формахъ, создаваемыхъ изъ вещественнаго матеріала или изъ матеріала интеллектуальнаго. Отсюда возникли два направленія въ эститик: идеалистическое, о которомъ мы упоминали, и другое, дающее перевсъ въ дл красоты матеріальнымъ формамъ надъ внутреннею стороной художественнаго произведенія. Новйшей эстетик удалось примирить оба эти направленія. Но этотъ вопросъ выпадаетъ изъ задачи нашей статьи. Мы не пишемъ трактата объ эстетик и остановимся на томъ положеніи, которое, кром неясной постановки понятія объ идеал въ вопрос о художественныхъ произведеніяхъ, повело къ идеалистическому воззрнію на искусство,— именно на ограниченной пригодности каждаго вещественнаго матеріала для воплощенія всхъ сторонъ идеала интеллектуальнаго. Живой сил фантазіи художника присуще стремленіе расширить предлы своего творчества, охватить боле сторонъ жизни идеала, разрушить препятствія, перейти за границы, представляемыя матеріаломъ, или замнить его другимъ, въ которомъ идея даннаго явленія могла бы полне и глубже выразиться, или же призвать на помощь другія искусства, обладающія другими матеріалами. Слдуя первому стремленію, художественная фантазія, единственный органъ прекраснаго, не наводя матеріала, способнаго воплотить со всхъ сторонъ идею въ матеріальныя формы, отстраняетъ вещественность ихъ и останавливается на интеллектуальномъ идеал, созданномъ изъ образовъ воображенія, и даетъ ему первое мсто въ области прекраснаго. Слдуя второму направленію, стремленіе художественной фантазіи, проникнутое желаніемъ стать въ полномъ смысл живою силой, воздйствующею на окружающую жизнь, не останавливается на этомъ, не разршаетъ задачи отвлеченнымъ идеализмомъ, а комбинируетъ изъ нсколькихъ искусствъ живое, цльное художественное созданіе, воплощающее въ реальныхъ формахъ художественную идею со всхъ сторонъ.
Расширеніе идеальнаго содержанія художественнаго произведенія за предлы, допускаемые свойственнымъ ему матеріаломъ, совершается дополненіемъ впечатлній отъ него другими, получаемыми отъ созданій иныхъ искусствъ. Эти послднія входятъ въ это сочетаніе, не нарушая гармоніи впечатлній, двоякимъ путемъ: или полнымъ, органическимъ соединеніемъ перваго съ послдними, или сопоставленіемъ ихъ. Къ первому случаю принадлежитъ соединеніе поэзіи съ музыкой въ пніи, поэзіи съ пластикой въ мимик, пластики съ музыкой въ танцахъ, гд тлодвиженія согласуются съ ритмомъ музыки, а музыкальное тоны какъ бы воплощаются въ пластическія формы. Второму случаю могутъ служить примрами единовременное сопоставленіе произведеній архитектуры съ произведеніями скульптуры или живописи, когда послднія служатъ украшеніями, или когда первыя своимъ впечатлніемъ возвышаютъ впечатлніе отъ послднихъ,— также и сопоставленія искусствъ въ послдовательности, когда, напримръ, музыка предшествуетъ пнію или декламированію поэтическаго произведенія, или представленію такого же произведенія въ драматической форм, или же когда она слдуетъ за ними. Въ первомъ случа музыка возбуждаетъ въ слушател настроеніе, заставляющее его глубже и искренне воспринимать впечатлнія отъ поэтическаго произведенія, а во второмъ, слдуя за ними, разршаетъ возбужденное имъ чувство въ душевное удовлетвореніе или другое желанное состояніе. Какую бы цль ни имло подобное гармоническое соединеніе искусствъ: расширеніе ли идеальнаго содержанія художественнаго произведенія, воплощеніе ли большаго числа или всхъ возможныхъ сторонъ жизни этого идеала, усиленіе ли впечатлній, сосредоточеніе ли духа на иде произведенія, устраненіе ли причинъ, возмущающихъ вниманіе къ нему, во всякомъ случа, по необходимости долженъ имъ управлять одинъ законъ, чтобы вс искусства, соединенныя въ художественномъ произведеніи, были подчинены одному изъ нихъ. Этого требуетъ единство впечатлнія отъ даннаго произведенія, безъ чего немыслима и красота его. Соединеніе искусствъ, въ которомъ каждое дйствуетъ самостоятельно и преслдуетъ только свои спеціальныя цли, не обращая вниманія на другія, лишено единства, въ которомъ должна слиться все разнообразіе впечатлній отъ художественнаго произведенія. Равносильное возбужденіе чувствъ, существуя въ полной ихъ интензивности вмст, въ одно и то же время, только ослабляетъ каждое изъ нихъ. производитъ путаницу въ ощущеніяхъ. Вотъ почему ни въ одномъ соединеніи искусствъ не можетъ господствовать надъ ними боле одного искусства, а вс другія должны признать свою подчиненность ему или, въ противномъ случа, ограничить силу получаемыхъ отъ нихъ впечатлній. Блистательнымъ примромъ, подтверждающимъ послднее, можетъ быть тотъ видъ оперы, который задуманъ Вагнеромъ. Онъ имлъ намреніе, создать такое универсальное художественное произведеніе, которое бы соединяло въ себ вс искусства въ равной сил. Въ результат получилось то, чего никто не можетъ признать коллективнымъ изъ всхъ искусствъ, въ него входящихъ, художественнымъ созданіемъ, и даже такимъ, въ которое бы входили въ равной сил и музыка, и поэзія. Нельзя упрекать Вагнера, какъ композитора, за то, что онъ невольно далъ въ своемъ произведеніи первое мсто музык, и, написавъ оперу, отвелъ поэзіи подчиненное положеніе, но, преслдуя свою цль, онъ и музык, хотя наиболе родственной съ поэзіею, не далъ при этомъ развиться до той силы и полноты, которой она достигаетъ въ мелодіи. Его соединеніе музыки съ самостоятельнымъ поэтическимъ текстомъ уступаетъ простой псн, и оба элемента, поэтическій и музыкальный, остались неразвитыми до полноты своихъ силъ. Вагнеръ хотлъ устранить этотъ недостатокъ тмъ, что онъ сдлалъ инструментальную музыку боле, чмъ аккомпаниментомъ поэтическаго слова, и обратилъ ее въ настоящаго музыкальнаго живописца, а поэзіи предоставилъ роль предлагательницы текста, поставилъ ее госпожею, опредляющею образы, создаваемые музыкой, и управляющею ими. Такимъ образомъ, онъ вытснилъ изъ музыки своего произведенія мелодичное и собственно псенное, а на мсто ихъ поставилъ речитативъ и декламаторство, сдлавъ для пнія невозможнымъ самостоятельное и свободное раскрытіе его красотъ. Хотя-Вагнеру мы можемъ быть благодарными за избавленіе мелодіи отъ безсодержательныхъ излишествъ и пустыхъ прикрасъ, но онъ все же не достигъ своей цли и не могъ достигнуть, потому что поэзія, сдлавшись управительницей содержанія музыкальнаго сочиненія, все-таки, не занимаетъ того мста, которое она должна занимать, а остается служительницей элемента, который не способенъ играть роль высшей способности духа, разума.
Въ созданіи Вагнера взаимное ослабленіе поэзіи и музыки есть необходимое послдствіе замысла создать такое коллективное произведеніе соединенныхъ искусствъ, въ которомъ ни одно изъ нихъ не господствовало бы надъ всми прочими и не подчиняло всхъ ихъ своему содержанію и своей цли. Творецъ коллективнаго художественнаго произведенія долженъ бы былъ или создавать собственно музыкальную драму, въ которой вс другіе элементы ея должны подчиняться музыкальной цли, музыкальной иде, или драму, какъ поэтическое произведеніе, къ осуществленію котораго должны быть направлены вс другія соединенія въ данномъ произведеніи искусства. Двумъ господамъ и въ художественномъ дл, какъ и во всякомъ другомъ, не служатъ, одному поклоняются, а другаго ставятъ на второй планъ. Когда мы говоримъ здсь о коллективномъ художественномъ произведеніи, въ которомъ должно господствовать одно искусство, мы не говоримъ о равномъ ограниченіи эффектовъ, производимыхъ отдльными искусствами, и употребленіи художественныхъ средствъ, которыми располагаютъ они для выполненія своихъ спеціальныхъ цлей и задачъ, а тмъ мене о нарушеніи врности присущимъ имъ законамъ. Здсь идетъ рчь:
1) о сочетаніи впечатлній, которыя можетъ производить своими средствами каждое изъ этихъ искусствъ, такъ, чтобы
2) каждое изъ искусствъ, входящихъ въ коллективное художественное произведеніе, не преслдовало исключительно только свои цли, а подчинялось цли главнаго, господствующаго въ произведеніи искусства, и, прежде всего,
3) чтобы соединенія впечатлній, производимыхъ искусствами, образующими коллективное произведеніе, были всегда психологически возможны. Такъ, наприм., какъ доказано опытомъ и объяснено Лазарусомъ въ его книг Das Leben der Seile, психологически противорчатъ другъ другу обозрніе картины нсколько сложной и слушаніе псни съ соотвтствующимъ содержаніемъ, и потому они художественно несоединимы. Невозможно сопоставленіе другъ съ другомъ многихъ красокъ, которыя между собою не мирятся цвтами. Извстно также, что слишкомъ большія подробности, окружающія данное явленіе и при этомъ часто измняющіяся, разсеваютъ вниманіе къ нему, или, заслоняя его разнообразіемъ впечатлній, ослабляютъ то, которое должно получиться отъ него.
4) Осуществленіе драмы на сцен должно имть исключительною цлью воплощеніе поэтической идеи ея со всею полнотой и прозрачностью, возможными для матеріальныхъ формъ, въ которыхъ она воплощается.
Вотъ главнйшія условія, которыя должны быть положены въ основу осуществленія драмы на сцен. Впослдствіи мы упомянемъ и о нкоторыхъ другихъ. Лучшимъ руководителемъ, въ видахъ избжанія нарушенія ихъ, долженъ служить умъ и тактъ режиссера.
Обсуждая желаніе Гёте, ради большаго наслажденія поэтическимъ содержаніемъ, устранить отъ формы драмы всякую ея матеріализацію, мы видли безуспшность подобныхъ усилій не только потому, что и при этомъ матеріальная сторона слова, все-таки, остается неизмнною, но и потому, что желанное для Гёте наслажденіе мыслимо только для немногихъ, подобно ему одаренныхъ. Слдовательно, драма, какъ чисто-поэтическое произведеніе, не можетъ довольствоваться для своей вншней формы ни словомъ беззвучнымъ, ни словомъ равнодушно рецитированнымъ. И этотъ матеріалъ слова, несмотря на его необъятную способность охватить всю безконечность существующихъ явленій бытія, несмотря на безконечную его гибкость, на возможность для него подняться на высочайшую точку проявленія духа, все-таки, нуждается въ помощи матеріаловъ, которыми владютъ другія искусства, нуждается и въ самыхъ этихъ искусствахъ.
Почему это? Чего же недостаетъ въ дивномъ матеріал слова? Мы могли бы отвчать на этотъ вопросъ, продолжая разборъ выписанныхъ нами словъ Гёте, и подкрпить нашъ отвтъ его же собственными словами по другому поводу, но сдлаемъ лучше, если выведемъ этотъ отвтъ изъ самой сущности дла. Такимъ образомъ онъ ясне дастъ возможность видть значеніе въ осуществленіи драмы на сцен заимствованій, длаемыхъ изъ другихъ искусствъ, и роль ихъ въ коллективномъ художественномъ произведеніи, называемомъ представленіемъ ея на сцен.
На поэзіи обнаруживается общій для всхъ искусствъ законъ. Если которое-нибудь изъ нихъ пріобртаетъ передъ другими превосходство по содержанію, то такое пріобртеніе неминуемо сопровождается потерею въ кругомъ отношеніи. Потеря образовательныхъ искусствъ и музыки преимущественно заключается въ утрат. Нкоторыхъ областей явленій жизни или видимаго міра. Такъ, образовательныя искусства теряютъ область слышимыхъ явленій, а область лирики, живущей чувствомъ лишается всего видимаго міра, кром того, образовательныя искусства и музыка принуждены отказаться отъ выраженія чистой мысли, сообщенія логически развивающейся идеи и предоставить ихъ поэзіи.
Поэзія же овладваетъ этою высшею областью духа и не отказывается отъ права, хотя и при помощи матеріальныхъ средствъ другихъ искусствъ, воспроизводить идеальное содержаніе и послднихъ, потому-то именно поэзія, обнимая своимъ матеріаломъ содержаніе всего міра, можетъ соединять между собою содержанія всхъ другихъ искусствъ и лечь въ основаніе внутренно объединеннаго коллективнаго художественнаго произведенія. Она можетъ посредствомъ рчи, вооруженной различными тонами звука, передать въ сознаніе человка весь міръ идей, понятій и видимыхъ или только слышимыхъ явленій. Для возможно яснаго и точнаго выраженія самаго высокаго и отвлеченнаго содержанія достаточно безстрастнаго слова, если же мы остановимся на такомъ слов, желая имъ выразить содержаніе и другихъ искусствъ, не прибгая къ ихъ средствамъ, то увидимъ, что оно не только не въ силахъ исполнить такую задачу съ полнотою и совершенствомъ, доступнымъ имъ при посредств ихъ матеріаловъ, но получимъ въ немъ не боле, какъ механическое орудіе, передающее въ сознаніе слушателя понятіе въ форм ничего неговорящаго знака или символа. По крайне идеалистическимъ воззрніямъ нкоторыхъ эстетиковъ, слово, какъ символъ, другаго значенія, кром холоднаго, безстрастнаго проводника, въ поэзіи и не иметъ. Даже въ эстетик такого глубокаго мыслителя, какъ Фишеръ, мы читаемъ: ‘въ поэзіи нтъ матеріальной стороны’ (которая бы самостоятельно по своей природ производила дйствія), и слово иметъ только значеніе проводника (Vehikel) и механическаго средства переносить понятія изъ одного сознанія въ другое. ‘Такимъ образомъ, и языкъ играетъ роль безучастной кисти, которою фантазія поэта рисуетъ на фантазіи другаго’. Такъ, повидимому, смотрлъ и Гёте, высказывая приведенныя нами выше мысли. Мы здсь не останавливаемся на дйствительной природ слова, какъ на истинно-художественномъ созданіи нашего духа и нашей чувственной жизни, и на назначеніи слова, какъ члена прозаической я поэтической рчи, не будемъ анализировать и природу послднихъ. Это заставило бы насъ сдлать излишнее отступленіе, и безъ того ясно, что значеніе слова не можетъ остановиться на полезности его, какъ символа или только механическаго проводника понятія изъ сознанія одного въ сознаніе другаго, слово по природ своей требуетъ звука, выражающаго чувство. Читая эпосъ, еще можно равнодушно рецитировать рчь, которую произносишь, но уже въ лирик поэтъ говоритъ отъ своего имени, высказываетъ свои чувства, а въ драм выводятся лица, не только отъ себя говорящія, сообщающія свои чувства и мысли, но и воздйствующія словами на другихъ, равнодушное произнесеніе словъ немыслимо. Конечно, въ писанной или печатной драм все это открывается только нашей сил представленій, и фантазіи предоставляется много дополнять, все остается на степени призрачнаго только бытія въ воображеніи, неразлучнаго съ недостатками такого бытія. Прекрасное же хочетъ быть на самомъ дл и дйствовать не на одно внутреннее сознаніе, но и на нашу чувственность,— не на одн духовныя силы, но и на вншнія чувства. Недаромъ художественно-прекрасное есть высшее единеніе прекраснаго въ матеріальной природ съ прекраснымъ въ фантазіи. Поэзія по внутреннему своему содержанію, независимому отъ слова (если считать его только за проводника понятій), собственно почти вся вращается въ области внутренняго идеала, и чтобы сдлать одинъ шагъ за предлы такой призрачной жизни, ей необходимо только соединиться съ формами другихъ искусствъ, прибгнуть къ ихъ матеріаламъ. И этотъ шагъ поэзія вынуждена сдлать съ полнымъ торжествомъ въ драм, стоящей на самой высшей точк ея. Дйствительность внутренняго содержанія въ драм такъ интензивна, что какъ бы насильно разрываетъ форму слова, ее ограничивающую и представляющую такія мста, въ которыхъ рзко открывается недостаточность этой формы, и противорчіе, въ которое она становится съ сущностью драмы. Прежде чмъ говорить объ этомъ Противорчіи, замтимъ, что если бы драма, въ виду такого противорчія, отказалась и отъ формы слова и нашла возможность иначе передавать сознанію человка свои идеалы въ форм чистоинтеллектуальныхъ образовъ, хотя бы путемъ гипнотическаго внушенія, она перешла бы вся въ міръ призраковъ воображенія и носила бы на себ печать всхъ недостатковъ, неразлучныхъ съ такимъ существованіемъ, всю блдность и неполноту такого призрачнаго существованія.
Въ драм дйствующія лица собственными ихъ словами открываютъ ясно и опредленно ихъ цли, ихъ внутреннія побужденія, настроенія ихъ чувствъ и мыслей, страсти, ихъ обуревающія, ихъ рчи вообще раскрываютъ передъ нами тайники души человка, все то, что живетъ въ ней, что движетъ и управляетъ ею. Въ этомъ мір, составляющемъ содержаніе поэзіи, господствуетъ слово съ царственнымъ могуществомъ и царственною свободой. Но въ немъ есть область, въ которой для раскрытія и выраженія сущности жизни поэтъ не можетъ обойтись безъ помощи другихъ искусствъ, не можетъ не желать ввести ихъ въ нее. Это та туманная область душевныхъ настроеній, чувствъ, безотчетныхъ побужденій, то таинственное горнило, въ которомъ горитъ огонь, согрвающій вс внутреннія силы жизни человка и душу поэта въ минуту его творчества, отсюда возникаетъ міръ живыхъ образовъ, имъ сознаваемыхъ. Открыть эту область передъ нами во всей полнот, заставить прочувствовать и понять необъяснимую для слова сущность ея и, наконецъ, ввести, насъ въ самое горнило огня, творчество, можетъ только (какъ говоритъ Гёте въ его бесд съ Эккерманомъ о сценическомъ исполненіи созданной имъ Ифигеніи) истинный артистъ, вооруживъ произносимыя имъ слова прочувствованными тонами звуковъ, матеріальною, такъ сказать, плотью, въ которой воплощается чувство. Слово драматическаго поэта, оставаясь только при беззвучной форм безъ присущаго его природ матеріальнаго элемента — звука, не проникло бы съ возможною для него силой въ нашу душу и наше сознаніе, и рчь актера не открыла бы для нашего разума съ полною ясностью своего смысла и значенія и не заставила бы насъ сочувствовать говорящему и внутренно сливаться съ нимъ. Музыкальные тоны рчи составляютъ для человка самое сильное и непосредственное средство сообщенія своихъ настроеній и движеній своихъ чувствъ другому. Одними беззвучными словами въ форм символическихъ знаковъ или словами, произносимыми однообразнымъ голосомъ дйствующимъ въ драм лицомъ, не могли бы захватить весь интересъ нашей души и сдлать для насъ вполн понятнымъ то, что живетъ и творится въ ею душ, и заставить насъ сочувствовать ему. Драма преимущественно, по самой сущности своей, требуетъ одушевленной удареніями и тонами звуковъ рчи: изображая событіе не какъ прошедшее, но какъ настоящее, передъ нами совершающееся, она желаетъ именно возбудить въ насъ сочувствіе къ нему такъ, какъ будто мы были участниками въ немъ, и черезъ это открываетъ его не только уму, но и чувству. Для этого необходимо то, что называется декламаціей, мимика голосовая, безъ которой больше половины того, что заключается въ словахъ дйствующихъ лицъ, становится намъ непонятнымъ или совсмъ пропадаетъ. Но какъ ни необходима драм декламація, не можетъ она на ней остановиться. Человкъ — органическое, единое цлое. Дума проникаетъ, какъ жизненная первичная сила, въ наше тло и во вс его органы и члены, и потому отъ сильнйшихъ до малйшихъ вс движенія души открываются, съ прирожденною намъ необходимостью, въ движеніяхъ чертъ нашего лица и другихъ видимыхъ частей нашей наружности и членовъ нашего тла, въ мимик лица, въ жестахъ и, вообще, въ пластик. Такъ естественна, неразрывна связь съ душевными движеніями мимики лица, жестовъ и другихъ движеній и положеній тла, что нужны часто большія усилія воли, чтобы сохранить при сколько-нибудь сильномъ внутреннемъ движеніи души въ спокойномъ состояніи черты лица и другіе члены тла. Но внутреннее движеніе, заключенное только въ голов и сердц, не есть еще дйствіе, въ которомъ окончательно открывается весь человкъ, которое образуетъ главнйшій нервъ содержанія драмы и переходъ къ которому равносиленъ переходу ея отъ лирическаго элемента къ эпическому. Въ строгомъ смысл дйствіе возникаетъ, когда духъ поэта, направляемый мыслью и чувствомъ, стремится къ избранной имъ цли, достигая ея силою ли слова, которое можетъ, какъ говорится, ‘безъ ножа рзать и безъ меча рубить’, движеніемъ ли рукъ или ногъ, и производитъ нкоторыя перемны во вншнемъ для него мір. Здсь именно открывается съ особою яркостью недостаточность формы слова сравнительно съ образовательными искусствами. Слово принуждено описывать видимость всхъ предметовъ окружающаго міра и производимыя дйствующими лицами перемны и движенія въ нихъ. Тогда какъ образовательныя искусства посредствомъ красокъ и формъ въ состояніи предъявить нашимъ глазамъ всю эту видимость непосредственно безъ всякихъ измненій, поэтическое слово вынуждено ограничиваться возбужденіемъ интеллектуальнныхъ представленій, понятій и мыслей, въ которыхъ вс воображаемые предметы и явленія боле или мене утрачиваютъ степень яркости и живости, которую бы они имли при непосредственной осязаемости ихъ зрніемъ. Еще было бы въ извстной степени удобно замнить описаніемъ видимость движенія или ходъ явленія, которое должно развиваться передъ глазами зрителя, предоставляя фантазіи послдовательно одинъ за другимъ моменты явленія, описаніе могло бы слдить за нимъ хотя съ большою неточностью, предоставляя многое на произволъ воображенія, не обращая вниманія на то, что опредлительныя слова, которыми владетъ языкъ, даже при великомъ искусств поэта, не въ состояніи выразить многихъ характерныхъ чертъ дйствительнаго, живаго явленія. По во избжаніе единовременнаго существованія рядомъ стоящихъ предметовъ и сосуществующихъ признаковъ, слово должно прибгнуть къ послдовательному перечисленію ихъ, а это безъ ослабленія впечатлнія, которое могло бы получиться отъ непосредственной видимости предметовъ, немыслимо. Поэтическій языкъ поневол ограничивается въ описаніи предмета или явленія крайне немногими, характернйшими чертами. Да и не можетъ драма вдаваться въ такія подробныя описанія, состязаясь съ непосредственнымъ предъявленіемъ видимыхъ предметовъ, и замнять ихъ видимость безъ крайней задержки дйствія, невозможной въ развитіи драмы. Ей часто приходилось бы изображать въ словесной форм сложное дйствіе, составленное изъ множества соединенныхъ между собою и единовременно совершающихся частей его или моментально, или въ продолженіе большаго или меньшаго времени, и, притомъ, такое сложное дйствіе, которое образуетъ важный и необходимый моментъ въ развивающемся передъ зрителемъ событіи, включая при этомъ необходимость раскрывать нравственное состояніе и душевные мотивы каждаго изъ дйствующихъ лицъ. Здсь драма, ограничивающаяся только словесною формой, принуждена остановиться передъ ршительною невозможностью и, отказавшись отъ своей діалогической формы, перейти къ эпической, превратиться въ разсказъ отъ имени посторонняго, не участвующаго въ событіи лица, именно автора, стать въ явное противорчіе съ собою, что она и длаетъ въ такъ называемомъ сценаріи.
Въ эпическомъ разсказ поэтъ иметъ намреніе сообщить намъ о событіи прошедшемъ, котораго мы не были свидтелями, но которое онъ видлъ или о которомъ слышалъ, драма же ставитъ насъ непосредственно свидтелями изображаемаго событія и иметъ цлью произвести иллюзію, что оно совершается въ настоящую минуту передъ нами. Въ сценаріи поэтъ разрушаетъ эту иллюзію, устраняетъ насъ отъ присутствія въ качеств свидтелей и самъ становится на наше мсто. Такая перемна нашего положенія, разрушая цльность художественнаго впечатлнія и составляя противорчіе самой сущности драмы, ставитъ для ея исключительно словесной формы затрудненіе, побдить которое драма можетъ только обратившись за помощью къ другимъ искусствамъ. Если органическая потребность природы человка выражать въ видимыхъ и слышимыхъ формахъ внутреннія состоянія души привела къ мимик и декламаціи, то главная задача — раскрытіе внутренней стороны жизни человка въ дйствіяхъ и возникающихъ изъ нихъ событіяхъ — требуетъ всего искусства сценическаго артиста, которое не останавливается на одной мимик и пластик, но объемлетъ вс стороны воплощенія дйствующихъ въ драм лицъ, ихъ дйствій и ихъ наружности такими, какими они созданы въ фантазіи поэта. Подъ наружностью разумется не одинъ костюмъ въ тсномъ смысл одежды, но и искусственныя измненія вншняго вида, къ которымъ относится и такъ называемая гримировка. Но видимыя дйствія лицъ, которыхъ осязаетъ наше зрніе, голосъ которыхъ слышитъ слухъ, не могутъ быть оставляемы безъ видимыхъ орудій, которыми они производятъ перемны въ окружающихъ ихъ предметахъ, эти предметы также не могутъ быть оставляемы на произволъ воображенія, не оскорбляя логики чувства, но должны быть предъявлены зрнію, такъ, чтобы форма и мсто дйствія представлялись зрителю такими, какими они были въ воображеніи поэта. Отсюда необходимость декоративной стороны и такъ называемыхъ ‘фигуративныхъ предметовъ, характеризующихъ обстановку дйствій и бытъ времени.
Музыка инструментальная также приноситъ свои дары осуществленію на сцен драмы. Она предшествуетъ ему, служитъ для зрителя посредствующимъ звеномъ для перехода его изъ міра реальнаго въ міръ идеальный, міръ фантазіи, настраивая душу къ воспріятію новыхъ впечатлній и приготовляя къ нимъ, а въ антрактахъ, между дйствій, предупреждая непріятное чувство быстраго перехода изъ міра очарованій въ міръ грубой дйствительности и настраивая эстетическое чувство къ воспріятію новыхъ впечатлній. Такимъ образомъ, инструментальная музыка передъ началомъ представленія и въ антрактахъ драмы, будучи согласована съ впечатлніями, которыя она должна производить, составляетъ съ нею одно цлое. Вс эти составныя части постановки драмы, составляющія сами по себ боле или мене самостоятельныя искусства, должны имть на сцен одну главнйшую цль — общими силами воплощать идею драмы и этой цли подчиняться ограничивать себя ради ея, не нарушая при этомъ своихъ частныхъ законовъ, присущихъ каждому изъ нихъ. Во глав же ихъ коллективнаго дйствія долженъ стоять высшій артистическій ensemble исполненія артистами ихъ ролей, наиболе существенный для той же цли воплощенія въ сценическихъ образахъ идеи драмы. Самою силой вещей постановка драмы на сцен направлена къ такому сосредоточенію зрителя, приковывающему его вниманіе къ важнйшему элементу дсамы, представляемому самими артистами. Лишь только игра послднихъ возбудитъ въ насъ достаточно симпатій къ себ, чувство горести или радости, декораціи и вс другія части вншней обстановки почти перестаютъ обращать на себя наше вниманіе, и вншнее инсценированіе почти исчезаетъ для насъ. Однако, неловкость, допущенная въ немъ, заключаетъ въ себ только ту опасность, что своимъ иногда даже малымъ несогласіемъ съ происходящимъ дйствіемъ она можетъ разрушить очарованіе, производимое пьесой или, при извстной сил впечатлнія отъ игры артистовъ, порождать раздвоеніе въ нашемъ чувств, въ которомъ прекрасное впечатлніе отъ игры отравлено, благодаря неудачной обстановк ея, непріятнымъ, ему противуположнымъ чувствомъ. Въ послднемъ случа, однако, вншняя обстановка оставляетъ тмъ боле слабое и смутное впечатлніе, чмъ выше было исполненіе артистовъ. Отсюда преобладающее значеніе послдняго въ заботахъ завдующаго сценой. Отсюда слдуетъ также, что слабость выполненія пьесы артистами не выкупается никакою искусною, даже блистательною вншнею обстановкой, содержаніе убито и представленіе обращается въ пустую забаву, развращающую эстетическое чувство. Сила блеска и роскоши вншней постановки пьесы не должна превышать силы впечатлнія, которое могутъ производить артисты.
Драма на сцен, говоримъ мы, есть цльное, въ себ законченное художественное осуществленіе идеи въ чувственныхъ образахъ, непосредственно говорящихъ нашему зрнію и слуху и овладвающихъ чувствомъ и разумомъ. Эти образы живутъ, чувствуютъ, дйствуютъ, смются, стонутъ, плачутъ и говорятъ. Въ ихъ рчахъ поэтъ высказываетъ внутреннія соприкосновенія души своей съ вншнимъ міромъ, всему въ немъ даетъ значеніе и разоблачаетъ тайны его жизни.
Движеніе и волны жизни человчества суть проявленія воли, свободной или несвободной, направляемой вншними вліяніями. Поэтическій духъ проникаетъ въ глубь этого потока, видитъ внутреннюю работу создающихъ его силъ и разоблачаетъ тайны совершающагося процесса ихъ движеній отъ первыхъ движеній чувства, заключающихъ зарожденіе энергіи воли, до послдняго напряженія ея, воплощающагося уже въ видимое дйствіе. Музыка останавливается на первомъ момент этого процесса, въ ней поэтъ не выходитъ изъ области внутренняго чувства, лишь усвоиваетъ ему образы предметовъ и явленій вншняго міра и обращаетъ ихъ въ средства выраженія внутренней своей жизни въ данную минуту, вс стремленія его духа остаются на точк ихъ зарожденія въ его сердц, не овладвая его волей и не переходя въ дйствіе.
Въ эпос поэтъ выходитъ изъ самоуглубленія во вншній міръ и созерцаетъ широко открывшуюся передъ нимъ дйствительность. Избравъ изъ безконечнаго моря событій, образующихъ жизнь, одно событіе, уже совершившееся, законченное, явившееся результатомъ сложнаго процесса работы, произведенной многими силами многихъ волей, эпосъ останавливаетъ вниманіе на этомъ процесс, изучаетъ его и, проникнувъ глубины силъ, открывшихся въ немъ, раскрываетъ ихъ дйствія въ форм слова, спокойно повствуя о томъ, какъ они совершались. Онъ равнодушенъ къ тону, совершались ли дйствія и происшествія, имъ изображаемыя, силами свободной воли, или силами воли полусвободной и на половину плненной вліяніями безвольной природы, или силами воли, исключительно управляемой несущимъ ее потокомъ событій. Это различеніе въ отношеніяхъ воли къ совершившимся фактамъ не можетъ дать существенно-характерной черты эпическому произведенію, гд повствователь о событіи, въ которомъ онъ самъ не принималъ и не принимаетъ участія, равнодушенъ къ тому, результатъ ли оно дйствій, совершенныхъ свободною волей, или нтъ. Въ драм же открывается передъ нами духъ человка во всей своей дйствительности. Здсь выступаетъ на первый планъ личность человка въ полнот своей воли, направленной къ избранной цли, составляющей паосъ ея жизни, она захвачена въ борьб стремленій воли съ внутренними силами ея духа, или въ борьб съ вншними противодйствіями, которыя неминуемо, по общему закону природы, вызываются всякимъ стремленіемъ измнить существующее и настаивающее на своемъ существованіи. Активное сопротивленіе вчинаетъ и развиваетъ новый процессъ воли, противуположный въ своемъ направленіи первому, возникаетъ борьба двухъ свободно дйствующихъ волевыхъ силъ, продуктомъ которыхъ является жизненный фактъ, опредляющій судьбу личностей, свободно дйствовавшихъ и своею борьбой создавшихъ ее. Этотъ процессъ движеній воли, внутренняя борьба каждой отдльной личности и борьба ихъ между собою, судьбы ихъ, обусловливающія судьбу человчества, составляютъ содержаніе драмы. Все равно, ‘совершается ли процессъ движеній воли путями, сбивающимися въ противорчіяхъ, стремящимися къ цлямъ нелпымъ, заключающимъ въ себ внутреннее противорчіе, и оканчивающимися комически, или совершается процессъ движенія и борьбы воли, разршающійся гибелью борцовъ,— во всякомъ случа, этотъ процессъ и эта борьба есть тотъ центральный пунктъ, на которомъ сосредоточено поэтическое созерцаніе драмы. Вотъ т высокія для человка истины, которыя раскрываетъ ему драматическая поэзія. Вотъ глубокій смыслъ словъ Гёте въ его Вильгельм Мейстер по поводу твореній величайшаго творца драмы Шекспира: ‘Книга твореній его есть книга судебъ человческихъ, которую перелистываетъ время. Въ драм человкъ не безвольное, безсознательное или слабовольное орудіе силъ природы и чуждыхъ ему совсмъ или частью постороннихъ дйствій и событій, которое страдательно, безвинно должно подчиниться невдомо откуда настигающей его судьб, во изъ себя самого и глубинъ своего духа при полномъ свт сознанія, своею волей изводитъ совершающіяся событія и свою судьбу. Здсь поэтъ, возносившійся въ эпическомъ твореніи надъ событіемъ, которому былъ только стороннимъ свидтелемъ, силою духа переносится внутрь еще не законченнаго, но совершающагося передъ нимъ дйствія и становится какъ бы участникомъ его’.
Мы извиняемся передъ читателемъ за отступленіе, заключающее въ себ повтореніе того, о чемъ мы частью говорили уже прежде, именно, главныхъ основъ различія между лирикой, эпосомъ и драмой, но мы ршились еще разъ напомнить объ этомъ для большей ясности дальнйшаго.