Объ Исторіи.
(Изъ Беля.)
‘Встникъ Европы’. Часть LXII, No 8, 1812
Об Истории, Бейль Пьер, Год: 1812
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Весьма странно, что писатель, которой хочетъ свято наблюдать правила Исторіи, легко можетъ прослыть сатирикомъ. Развращеніе нравовъ столь велико какъ въ свт такъ и въ монастыряхъ и въ другахъ священныхъ убжищахъ, что чмъ врне и справедливе стараешься описать случившіяся происшествія, тмъ боле подвергаешься опасности быть сочинителемъ ругательнаго пасквиля. Безъ сомннія между Исторіею и Сатирою есть большая разница, но и сходство между ними также не малое. Ежели съ одной стороны отнять у Сатиры сію колкость и желчь, которыя заставляютъ думать, что личность, а не любовь къ добродтели управляли сатирикомъ, ежели съ другой возложить обязанность на себя хладнокровно описывать добродтели и пороки людскіе: то это будетъ уже не Сатира, а Исторія. Равномрно, если историкъ поставитъ себ правиломъ разсказывать безъ утайки вс преступленія, вс слабости и безпорядки людей, то сочиненіе его будетъ походить боле на Сатиру, нежели на Исторію, особливо, если злодянія ихъ разсказываетъ онъ съ жаромъ, а я не думаю, чтобъ отъ историка требовалось такое же хладнокровіе, съ какимъ судья подписываетъ смертный приговоръ убійцамъ и разбойникамъ. Нкоторыя размышленія, писанныя слогомъ довольно сильнымъ, иногда весьма кстати въ Исторіи {Dictionnaire histor. et crit Art. Bruschоusa rem. D.}.
Одинъ изъ славнйшихъ Аинскихъ ораторовъ {Исократъ.} замчаетъ, что въ отечеств его писатели чрезвычайно любили прославлять сраженія и храбрость Геркулеса, а ни слова не говорили о другихъ его достоинствахъ, какъ-то о благоразуміи, справедливости и знаніяхъ, которыя заслуживаютъ несравненно боле похвалы нежели сила. Ето замчаніе показываетъ дурной вкусъ ума человческаго. Ораторы угождали ему по той причинъ, что сами плнялись боле блестящимъ нежели основательнымъ, и думали, что ихъ охотне станутъ слушать или читать, когда они будутъ разсказывать сраженія, нежели прославлять мирныя добродтели. Горацій весьма умно замчаетъ сіе, предполагая, что тни съ восхищеніемъ слушали псни Сафы и Алкея, но сему послднему удивлялись гораздо боле, потому что въ стихахъ своихъ воспвалъ онъ войны, сильныя потрясенія государствъ, ссылки, казни и тому подобное {Utrumque facro digna silentia
Mirantur unibrae dicere, sed magis
Pugnas et exactos tyrannos
Densuin humeris bibit aure Vulgus.}.
Сверхъ того должно замтить, что умъ и дарованіе писателя являются во всемъ блескъ тамъ, гд повствуется о сверженіи Царей съ престоловъ за ихъ мучительства, объ укрощеніи чудовищъ, однимъ словомъ о временахъ безначалій и ужаса, а не тамъ гд представляется взорамъ читателя цпь однообразныхъ происшествій {Доказательствомъ истины сего справедливаго и глубокомысленнаго замчанія могутъ служить весьма многіе бытописатели. На примръ, въ Левекъ самое, краснорчивое мсто, писанное съ истиннымъ историческимъ жаромъ, есть смерть самозванца Димитрія, бурное царствованіе Шуйскаго и междуцарствіе, продолжавшееся до избранія на Московской престолъ Михаила еодоровича Романона, котораго мирное царствованіе, счастіе Россію отъ явной гибели, описано съ такою же вялостію, съ какимъ жаромъ описанъ сей промежутокъ убійствъ и вроломства. Перевод.}. Историкъ, имющій недостатокъ въ достопамятныхъ случаяхъ, засыпаетъ, писавши свою исторію, и заставляетъ звать читателей, но одна междуусобная война, два или три заговора, столько же кровопролитныхъ сраженіи, т же самые народовластители, то близкіе къ паденію, то опять собравшіеся съ силами, острятъ умъ писателя, воспламеняютъ его воображеніе, и не даютъ читателямъ перевести духъ. Я право. думаю, еслибъ заставить его писать исторію царствованія мірнаго, то онъ почти также жаловался бы на свою участь, какъ Императоръ Калигула, что при немъ не случилось никакого достопамятнаго несчастія: queri etiam раlаm de coxiditione temperum suorum solebat, quod nullis calamitatiLus publicis insigneretitur {Sveton. in Caligula. Cap. 31.}. Опустошенія, общественныя бдствія суть лучшія мста для пера историка, и придаютъ больше блеска его бытописаніямъ. Если онъ человкъ честной, то ему жаль главной Весталіи, которая при Домиціанъ живая была погребена. Онъ гнушается тираномъ, которой для того чтобъ чмъ нибудь прославить свое царствованіе, столь безчеловчно поступилъ съ сею несчастною {Ut qui illustrari faeculum fuum tall exempto arbitraretur, Plin. ep. XI. Lib. IV.}. Не смотря на то мсто, сіе весьма благоприятно для его пера, и есть одно изъ лучшихъ. Сочиненіе историка есть корабль, которой плаваетъ благополучно только во время сильнаго колебанія, буря есть для него попутной втеръ, тишина ему пагубна. Когда историкъ начинаетъ свое повствованіе такимъ образомъ какъ Тацитъ: Opus aggredior opimum casibus, atrox praeliis, discors seditiouibus, ipsa etiam pace, saevum. (Quatuor principes ferro iatererapti: tria bella dvilia, plura externa, ac plerumque permixta {Tasit. Historia. Lib. I. Cap. II.} и проч., то можетъ быть увренъ, что его съ жадностію будутъ читать: содержаніе Исторіи его самое любопытное.
Какъ бы то ни было, но ето есть доказательство развращеннаго вкуса, что мы предпочитаемъ описаніе военныхъ подвиговъ мирнымъ, и удивляемся въ геро больше силъ мышцъ его, удушающихъ вепря или вола, нежели мужеству духа, длающему его господиномъ своихъ страстей, и заставляющему съ пользою служить отечеству {Не отъ того ли же произходитъ, что почти вс Государи искали славы въ однихъ завоеваніяхъ и побдахъ, а не въ законодательств и просвщеніи, что было бы славнйшимъ памятникомъ ихъ вка Разрушительные слды побдъ Грековъ и Римлянъ давно уже изгладились на земли, но законы, собранные по повелнію Юстиніана, но безсмертныя произведенія вка Августова и теперь еще живутъ въ памяти людей, и вроятно, переживутъ побды и завоеванія какихъ нибудь новыхъ Грековъ и Римлянъ. Какъ бы счастливы были подданные, еслибъ Государи, подобно Филиппу Македонскому, каждое утро велли громко напоминать себ: что слава ихъ состоитъ въ мир и правосудіи. Перевод.}. Сіе мужество духа не столь славное какъ мужество тла, составляетъ истинное величіе. Достоинства Геркулеса, о которыхъ умолчали Аинскіе остроумцы, гораздо больше заслуживаютъ похвалы, нежели вс ими прославленные. Но чтожъ длать? — они старались угодить вкусу публики.
Замтьте, что молодые люди читаютъ съ большимъ удовольствіемъ чудныя нежели истинныя исторіи, но когда разсудокъ нашъ созретъ отъ лтъ, то мы охотне читаемъ Дету и Мезере, нежели Кальпренеда и Скюдери. Впрочемъ немногіе теряютъ охоту къ исторіямъ, наполненнымъ мятежами и сильными потрясеніями царствъ, немногіе предпочитаютъ онымъ описанія мирныхъ происшествій {Art. Hercul. rem. R.}.
Извстной историкъ Капріата не хотлъ ни одному Государю посвятить своихъ сочиненій, и приписалъ ихъ лучше людямъ частнымъ. Онъ боялся, чтобы посвященіе какой нибудь власти не заставило думать, будто онъ не строго слдовалъ правиламъ исторіи. Нтъ Государя, говоритъ онъ, до котораго не касались бы повствуемыя мною происшествія. И такъ можно бы подумать, что сказанное въ оправданіе того, кому посвятилъ я свою книгу, есть низкая лесть, а служащее къ его осужденію или порицанію есть оскорбленіе. Сверхъ того стали бы подозрѣ,вать, что желаніе войти, въ милость къ Государю было уздою для моего языка или шпорами, то есть, что я о чемъ нибудь умолчалъ или что нибудь прибавилъ {Capriata. Epitre dedic. de lа i. part. de son Histoire.}. Ничто не можетъ быть справедливе сего, ибо сколь похвальна была бы искренность историка, которой за дло порицаетъ поведеніе какого нибудь Государя, столь же непростительно было бы его неблагоразуміе, еслибъ посвятилъ онъ свою книгу тому же Государю, котораго онъ въ ней не пощадилъ. Посвящая внчаннымъ главамъ свое сочиненіе, обыкновенно хотятъ у нихъ выпросить или пенсіонъ, или подарокъ, и потому знаютъ напередъ о чемъ надобно говорить и о чемъ молчать, съ правиломъ симъ соображаются въ сочиненіи везд, гд только говорится объ ихъ поступкахъ. Посвятить имъ такую-то исторію не то ли же значитъ, что объявить прежде всего, что свобода наскучила, и желаешь быть рабомъ? По крайней мръ не льзя не подозрвать сего {Art. Capriata, rem. E.}.
Вс т, кои знаютъ законы исторіи, согласны въ томъ, что писатель, которой хочетъ строго выполнить свои обязанности не долженъ ни подъ какимъ видомъ ни льститъ, ни злословить, а сдлаться на время совершеннымъ стоикомъ, надъ которымъ никакая страсть не имла бы ни малйшей власти. Равнодушный ко всему прочему, онъ долженъ быть внимателенъ къ сохраненію одной истины и для нее презрть нанесенную обиду, не помнить оказаннаго благодянія, пожертвовать ей самою любовію къ отечеству. Онъ долженъ позабыть, въ какой стран онъ родился, въ какомъ исповданіи воспитанъ былъ, кому обязанъ своимъ счастіемъ, онъ даже не долженъ узнавать своихъ родителей и друзей y такого историка, какъ y Мельхиседека, нтъ ни рода, ни племени. Если нчто спросятъ: откуда ты? Онъ долженъ отвчать, я ни Французъ, ни Нмецъ, ни Англичанинъ, и пр: я гражданинъ свта. Я не служу ни Императору, ни Королю, а служу одной истин, она царица моя, ей присягалъ я въ врности. Я рыцарь, я поклялся защищать ее отъ обидъ всего свта, и вмсто орденской цпи ношу то же украшеніе, какой носилъ глава правосудія и верховной первосвященникъ въ Египт {Circa collum imaginera ex sаpphiro gemma confectam gestabat, quae vocabatur. Veritas. Аclian, vаr. histor, libr. VIX: cap. XXXIV.}. Все, о чемъ онъ молчитъ, или что выхваляетъ изъ любви къ отечеству, есть похищеніе правъ исторіи, и сколько достоинъ онъ похвалы за врность свою къ оному, столько же достоинъ осужденія за измну истин.
Dum patiriam laudat, damnst dumPoggius holtem.
Nec malus est civis, nec bonus hisioricus.
Sanazar.
Фельдмаршалъ Бассомпьеръ въ замчаніяхъ своихъ о Дю-Пле (Observations bon ire Du Pleix) жестоко укоряетъ сего историка, за чмъ онъ не умолчалъ о любовныхъ связяхъ Маргариты Наваррской, первой жены Генриха IV. Бассомпьеръ особливо порицаетъ историка, для чего сказалъ онъ, что Маргарита имла двухъ побочныхъ дтей. Дю-Плей былъ чиновникъ и пенсіонеръ сей Королевы, и ето было причиною, что Бассомпьеръ такъ жестоко нападаетъ на него: злая ехидна, говоритъ онъ, раздирающая утробу, носившую тебя! червь, точащій ту плоть, въ которой мы зародились! бшеная собака, кусающая своего господина! и пр. Укоризны сіи весьма неосновательны и несправедливы, исторіографъ Дю-Плей не обязанъ былъ платить долгъ за Дю-Плея придворнаго Королевы Маргариты. Какъ исторіографъ, онъ долженъ былъ не помнить милости или благодянія, и также не мстить за обиду. Обязанность его была описать происшествія точно такъ, какъ они случились, а не разсказывать ихъ иначе, для того чтобъ оправдать друзей своихъ, или обвинить непріятелей. Отношенія между имъ и истиной были т же самыя, что и между судьями и правосудіемъ. Скажите, не безразсудно ли было бы обвинять въ гнусной неблагодарности судью, что благодтель его проигралъ отъ него дло? Точно также, въ прав ли жаловаться и на Дю-Плея, подъ предлогомъ что онъ неутаилъ истины, оскорбительной для чести Государыни, при которой онъ служилъ? Не знать мры чему нибудь есть то же, что утверждать, будто благодарность должна простираться до того, чтобъ отнять у другаго имніе, или чтобъ платить свой долгъ чужимъ добромъ. Если вы хотите быть благодарны за оказанную намъ услугу, то будьте благодарны на свой собственной счетъ, а не на счетъ своего ближняго. Такой-то былъ причиною что вы разбогатли, помогъ вамъ получишь рокетмейстерское или предсдательское мсто, помогите и вы ему своимъ кошелькомъ, если онъ иметъ въ немъ нужду, а не ршите въ его пользу несправедливаго дла. Если онъ выиграетъ оное, то благодяніе ваше будетъ воровство и нарушеніе самыхъ священныхъ обязанностей. Вы министръ правосудія, ничто не позволяетъ вамъ не соблюсти онаго. Какъ судья, вы не должны быть признательны за услуги, оказанныя вамъ, когда вы были управителемъ или учителемъ. Принаровленіе всего сказаннаго къ исторіографу, которой есть министръ истины, не совсмъ некстати.
Еслибъ въ продолженіе слдствія уголовнаго дла Дю-Плей отказался свидтельствовать противъ Маргариты Валоа, и скоре вытерплъ бы пытку, нежели объявилъ о слабостяхъ сей королевы, у которой онъ служилъ придворнымъ, то достоинъ былъ бы всякой похвалы. Въ семъ случа молчаніе его было бы гораздо похвальне чистосердечнаго признанія. Но, писавши французскую Исторію, онъ уволенъ былъ отъ всхъ обязанностей служителя, и могъ объявить всему свту то, о чемъ бы онъ умолчалъ передъ присяжными, избранными для слдствія сего дла. Признаюсь, что онъ обезславилъ Принцессу Королевской крови, но если для сбереженія чести августйщаго дома, изъ котораго она происходила, онъ, долженъ былъ молчать, то надлежало бы заключить, что историкъ долженъ хранить молчаніе о всхъ заговорахъ, сдланныхъ Принцами крови, что, на примръ, Гишпанскіе историки не должны говорить ни слова о крамолахъ Дона Карлоса и объ его казни. А какъ ничего не можетъ быть сего безразсудне, то слдуетъ, что Бассомпьеръ несправедливо порицалъ Дю-Плея въ семъ случаъ.
Если мн возразятъ, что бунты Принцовъ суть дла, извстныя всему свту, и слдственно историкъ не можетъ объ нихъ, умолчать, я скажу на ето, что любовныя связи Королевы Маргариты въ своемъ род, столько же надлали шуму, сколько и частыя предательства Герцога Орлеанскаго, брата Лудовика XIII. Весь дворъ зналъ, что Король братъ ея сказалъ ей между прочимъ, что она родила младенца. Вс посланники узнали объ етомъ, и безъ сомннія писали къ Государямъ своимъ, также какъ Министръ Имптератора {Вотъ что пишетъ Бусбекквій въ письм своемъ отъ 27 Августа 1583 года къ Императору: Rex sororem suam, Reginam Navarxae, pulam muttis audieutibus graviter increpul, quod vitam degeret turpem, et ftagпtiis contaminatam. Commemoravit memoriter moechorvm introductionus, quibus illa consuevisset, eliam puerum sine mariti opera natum objectavit. — Bibbecquiui op. XIII ad Rudolph, II, Imporaturеm.}. Всей Франціи извстна стала обида, которую тотъ же Король {Генрихъ III.} на большой дорог сдлалъ Маргаритъ {О семъ свидтельствуетъ Палесо (Paliseau): ‘Объискивали носилку Маргариты, принудили ее снять съ себя маску, отняли у ней аптекаря, лкаря и другихъ придворныхъ служителей.’}. Слдствіемъ сей обиды были жалобы Короля Наваррскаго. Однимъ словомъ, помстить въ Исторіи то, что пишетъ Дю-Плей о любовныхъ связяхъ Королевы Наваррской, совсмъ иное значеніе, нежели разсказывать анекдоты. Замтьте еще, что нкоторыя государственныя причины, о коихъ онъ упомянулъ, принудили его объ етомъ сказать. Я не пишу здсь, говоритъ Дю-Плей, похвальныхъ словъ Государямъ и Государынямъ, а, справедливую исторію, въ которой должны быть видны ихъ добродтели и пороки, дабы преемники ихъ, боясь подобнаго пятна для своей памяти, подражали ихъ похвальнымъ поступкамъ, в чуждались дурныхъ. Притомъ же и политическія причины требовали, чтобъ, упомянуть о сихъ незаконныхъ дтяхъ, рожденныхъ посл развода, потому что, иначе они могли бы прослыть законными, хотя никогда не хотли наказать, какъ самозванца, сего монарха, которой столь долгое время выдавалъ себя (что онъ и нын еще длаетъ) за сына королевы Маргариты {Du Pleix, Historie de Louis XII.}. Вотъ самое лучшее оправданіе. Замтьте также, что многіе порицали Дю-Плея за то, что онъ помстилъ ето въ свою, исторію, но ни одинъ изъ нихъ не сказалъ, чтобъ ето была клевеща. Порицанія свои они не простирали дале того, что, надлежало бы сіи слабости прикрыть, завсою молчанія. А какъ нашъ историкъ иметъ нужду въ оправданіи, что онъ смлъ обнародовать подобные истины, и оправдавшись, оставилъ вс сіи мста въ своемъ сочиненіи, которое нсколько разъ перепечатано было съ одобренія цензуры, то изъ сего мы и можемъ заключить, что сіи дла должны почитаться справедливыми, и съ етой стороны Дю-Плей заслуживаетъ не малую похвалу, ибо можно сказать, что онъ боле всхъ способствовалъ тому, что происшествія сіи признаны достоврными. Сатиры г-на д’Обинье не моглибы почесться достаточнымъ свидтельствомъ, но когда они утверждены всенароднымъ признаніемъ историка, которой былъ изъ числа домашнихъ людей сей Королевы, то никакъ не льзя въ нихъ сомнваться. Чего недостаетъ достоврности ихъ? Историкъ жилъ въ то же время, и былъ придворный служитель сей Государыни, онъ отдаетъ всю должную справедливость ея похвальнымъ поступкамъ. Его порицали не за то, будто онъ напрасно поносилъ ее, а за чмъ не пощадилъ. Онъ не только не отрицался отъ этого, но помстилъ въ новомъ изданіи сказанное имъ въ прежнемъ. Пусть сколько хотятъ опираются на молчаніе другихъ историковъ, которыхъ было множество, и на похвалы, расточаемыя ими Маргарит, они никогда не заставятъ сомнваться въ истин сего происшествія. Ибо надобно замтить, что самые льстецы не смли утверждать, чтобъ она была образцемъ цломудрія, они только не говорятъ объ етомъ ни слова. Еслибъ они утверждали, что она вела себя весьма цломудренно, въ такомъ случа они составили бы заговоръ, родъ раскола въ историческомъ свт, и произвели бы сомнніе, а въ исторіи и безъ того сомнительныхъ, мстъ весьма довольно {Art. Usson, rem. F.}.
Давно негодую я на историка Іосифа. Человкъ, которой явно исповдывалъ Іудейской законъ, основанный на божественномъ писаніи, сметъ происшествія разсказывать иначе, нежели какъ повствуется о нихъ въ Священной Исторіи. Онъ перемняетъ, прибавляетъ, пропускаетъ разныя обстоятельства, перемшиваетъ порядокъ, во многихъ происшествіяхъ, однимъ словомъ дерзаетъ иногда изобличать во лжи священныя книги, какъ будто y него были записки врне Моисея и другихъ боговдохновенныхъ писателей. Сносно ли это въ историк? и не должно ли заключить, что Іосифъ или нимало не заботился о томъ, что онъ соблазняетъ симъ народъ свой, или онъ думалъ, что мнніе его о томъ, будто въ священныхъ писателяхъ находятся историческія ошибки, и слдственно не Духъ Святой внушалъ ихъ, было общее между Іудеями? Онъ весьма заслуживаетъ жестокую укоризну, сдланную ему еодоромъ Безскимъ: Hoc ego semej pronuncio,… si verus eft multis locis Joriephus, mulititum esse multis locis Mosem, et sacros omnes scriptores. Sed non potius istos pro veris ipsias Dei interpretibus, illum vero pro sacerdote rerum sacrarum valde imperito, atque etiam negligente et, profana scriptore habebimus {Theod. Boza, Respons ad Baldium oper. Tom II.}? Я думаю, что вс древніе историки столь же вольно обходились со старыми рукописями, изъ которыхъ почерпали свои свднія. Они дополняли ихъ, и не находя въ нихъ причинъ происшествіямъ, украсили, какъ, стихотворцы, своимъ воображеніемъ, распространили и представили въ томъ видъ, въ какимъ угодно имъ было, а мы теперь всему етому вримъ, и почитаемъ истинною исторіею {Art. Abimelech, rem. C. См. примчаніе.}.
Отступленія частыя и чуждыя: главнаго содержанія суть порокъ въ бытописател, однакожъ изъ сего не слдуетъ чтобъ никогда не надлежало прерывать ихъ повствованія: не знать ни въ чемъ мры значитъ портить и доброе. Одинъ древній принципъ {Theon.} весьма благоразумно замтилъ, что между сими двумя крпостями есть середина. Онъ охуждаетъ Филиста, Греческаго историка, за то, что въ немъ нтъ отступленія, которыя служатъ для читателя отдыхомъ. Онъ правъ, немного разнообразія нужно въ всякомъ произведеніи ума, и потому замчено, что самые правильные писатели не суть самые любимые. Я могъ бы указать на историковъ, которыхъ читая зваютъ, хотя въ сочиненіяхъ ихъ строго соблюдены вс правила: важной и обильной мыслями и нравоученіемъ слогъ, повствованіе, не запутанное множествомъ маловажныхъ происшествій, ни одной млочи, или подробности, ни одного отступленія, всегда на прямой дорог, какъ на ближайшей. Другіе писатели, выходя изъ предловъ важности языка и содержанія, и безъ зазрнія совсти уклоняясь отъ своего пути, чтобъ дать мсто какой нибудь вводной повсти, пишутъ исторію иначе, ее читаютъ хотя и безъ скуки, но перестаютъ читать, по тому что одна повсть кончилась и начинается другая.
Я не изслдываю, служитъ ли ето доказательствомъ того, что правила или умъ человческій суть ложны. Я буду довольствоваться самимъ дломъ, и приведу замчаніе одного литтератора, человка со вкусомъ {La Bruyere, Caractуres de ce siecle, въ глав Des ouvrages d’esprit.}: ‘Какое неизмримое разстояніе, говоритъ онъ, между прекраснымъ и между совершеннымъ, или правильнымъ соминеніемъ, я даже не знаю, естьли что нибудь написано въ семъ послднемъ родъ. Можетъ быть для самаго великаго дарованія легче сотворить превосходное и выспреннее, нежели избжать какихъ бы то ни было ошибокъ. Сидъ, при первомъ своемъ появленіи въ свтъ, произвели во всхъ равное удивленіе, тщетно власть и политика старались осрамить его — он показали только свое безсиліе, голоса и мннія знати и простаго народа, вчно во всемъ раздленныя между собою, соединились на етотъ разъ въ пользу Сида. Вс единодушно выучиваютъ его наизусть и читаютъ про себя, покуда актеры не вышли еще на сцену. Наконецъ Сидъ есть прекраснйшее стихотвореніе, и самая лучшая критика, какая только была на кого нибудь писана, есть критика на ‘Сида.’
Вотъ самой разительной примръ того, что одни правила недостаточны. Сочинитель Сида не соблюлъ почти ни одного изъ нихъ, за что отъ Французской Академіи и объявленъ былъ нарушителемъ оныхъ, однакожъ онъ плнилъ и до сихъ поръ плняетъ еще публику. Его обвинили одни ученые, но за то вся Франція оправдала. Онъ отдался на судъ народа, какъ Горацій, убійца родной сестры своей, которому народъ великодушно простилъ его преступленіе. Опыты Монтаневы суть другой примръ счастливой неправильности, соблюдите въ етомъ сочиненіи больше правильности и порядка, и главныя его прелести исчезнутъ {Art. Philistus, rem. E.}.
Можетъ быть нтъ ничего трудне, какъ умть искусно сокращать. Не многіе получили отъ природы въ даръ сіе проницаніе, которое потребно имть, чтобъ судить о томъ, какія происшествія надлежитъ выкинуть и какія оставить. Юстинъ есть неискусной сократитель, и я увренъ, что Трогъ-Помпеи разбранилъ бы его, еслибъ могъ прочитать сдланное имъ изъ своей исторіи сокращеніе. Онъ самъ нашелъ бы много непонятнаго въ своемъ сократител. Юстинъ и ему подобные не знали, что сокращеніе должно походить на Пигмеевъ, имющихъ вс часги человческаго тла, но что каждая изъ нихъ по соразмрности должна быть мене частей человка средняго роста. Уменьшайте, сколько вамъ угодно, вс части повствованія, но не уничтожайте ихъ совсмъ {Art. Achille, rem. C., et Art. Arsinoe, rem. Е.}.
Жизнь большей части полководцовъ древнихъ и новыхъ описана въ историческомъ Словар Морерія, особливо найдете вы тамъ жизнь Конетаблей, Адмираловъ и Фельдмаршаловъ Французскихъ. Сіи послднія статьи не стоили сочинителю ихъ другаго труда, кром того чтобъ выписывать ихъ изъ О. Ансельма. Но все, что вы ни сыщете объ етомъ какъ въ Мореріъ такъ и въ самомъ О. Ансельм неудовлетворяетъ любопытнаго читателя. Онъ недоволенъ тмъ, если узнаетъ, что въ такомъ-то году такой-то полководецъ взялъ или освободилъ отъ осады такой-то городъ, или одержалъ побду и проч. Онъ хочетъ знать сверьхъ того душевныя его свойства: чмъ превосходилъ онъ другихъ — храбростію или благоразуміемъ, спсобне ли онъ былъ покорять или удержать за собою завоеванія, не поспшалъ ли онъ въ жару сраженіемъ, или пребывалъ хладнокровнымъ посреди величайшихъ опасностей, какою хитростію или благоразуміемъ вырвалъ онъ побду изъ рукъ непріятеля, какая ошибка была причиною его разбитія въ другой разъ. Читатель желаетъ знать: въ самомъ ли дл онъ одержалъ побду, какъ увряютъ писатели съ его стороны, или былъ разбитъ, какъ увряютъ, писатели съ противной стороны. Споры сіи безконечны, и происходятъ отъ того, что слово побда, по причинамъ политическимъ, съ начала употреблено было въ военныхъ извстіяхъ, публично продающихся, названіе сіе, которое должно бы дано быть на время, останется навсегда, какъ имя, которое даютъ при крещеніи, и посл никогда не перемняютъ. Если бы мн случилось писать о подобномъ сему, то я почелъ бы себя обязаннымъ вникнуть во вс обстоятельства, и сличить военныя извстія съ обихъ сторонъ, дабы не сомнваясь боле въ истин происшествій и послдствій сраженія, въ которыхъ он согласны, посредствомъ заключеній можно было подойти ближе къ истин всего случившагося.
На примръ, если бы я сталъ говорить о Фельдмаршал Люксамбург, то сказалъ бы объ его Душевныхъ свойствахъ, отличавшихъ его отъ прочихъ полководцовъ. Я распространился бы въ описаніи случаевъ, въ которыхъ онъ показалъ недостатокъ военныхъ дарованій. Я избжалъ бы пропусковъ и ошибокъ, которыми наполнена въ Морері статья сія. Я не написалъ бы, что въ 1672 году Люксамбургъ разбилъ Голландцевъ близь Бодеграва, что въ 1673 году онъ взялъ Бодегравъ {Замтьте, что Бодегравъ есть мсточко, а не городъ.}, что въ 1674 году, онъ принудилъ снять осаду съ Шарльруа, ибо первое изъ трехъ сихъ происшествій есть непростительная гипербола, а два послднія суть выдуманныя. Я не написалъ бы, что въ 1673 году съ двадцатью тысячами человкъ онъ пробился сквозь непріятельское войско, состоящее изъ семидесяти тысячъ — гипербола, которую не льзя позволить даже стихотворцу. Я не написалъ бы, что въ 1678 году онъ разбилъ Голландцовъ подъ Сенъ-Денисомъ, близь города Мона (Mons), разбитіе сіе есть еще задача, которую я постарался бы ршить. Я не написалъ бы, что въ 1692 году при Штеинкерк ( Steinkerke) онъ отбилъ у неприятеля обозъ, пушку, и пр. ибо происшествіе сіе явно опровергается собственнымъ его донесеніемъ о сраженіи, напечатаннымъ во Франціи тотчасъ по полученіи онаго {Honni soit qui mal y pense, что Бель, какъ соперникъ Морерія и сочинитель подобнаго же историческаго словаря, изъ зависти выискалъ вс сіи ошибки, хотя онъ весьма немаловажны въ историк, съ намреніемъ унизить его. Строгая критика не есть чувствованіе зависти, а слдствіе вниманія къ сочинителю. По моему мннію: чмъ знаменитй писатель, тмъ мене долженъ ожидать пощады, и потому великіе писатели, которые хотятъ жить въ благодарномъ потомств, нимало не должны оскорбляться самою строгою критикой, а особливо почитать ее изчадіемъ зависти. Конечно у всякаго есть свои правила, иные писатели, какъ Петрушка Фонъ-Визина, философствуютъ:
Что нужды хоть потомъ и возьмутъ душу черти,
Лишь толькобъ удалось получше жить до смерти.
Но о такихъ писателяхъ я не говорю ни слова. Перевод.}.
Я не умолчалъ бы о бунт Люксамбурга въ 1649 году, отъ котораго не отступалъ онъ до самаго заключенія Пиренейскаго міра. Я не умолчалъ бы объ его Филипсбургскомъ поход подъ предлогомъ, что онъ ему не удался. Я не умолчалъ бы о томъ, что онъ содержался въ Бастиліи, и постарался бы проникнуть въ тайну, въ которой хранится производство дла его въ арсенальной камер. Сіе тмъ боле принесло бы ему чести, что объ етомъ производств носились странные слухи. Я наслдовалъ бы, правда ли, какъ многіе утверждаютъ, и можетъ быть безъ причины, что въ продолженіе послднихъ своихъ походовъ онъ оказалъ бы важныя услуги Франціи, еслибъ не предпочиталъ общему благу частныхъ своихъ выгодъ, которыя состояли въ томъ, чтобъ продлить войну, или еслибъ власть его не была ограничена повелніями Двора. Сіи господа думаютъ, что онъ былъ главою войска, точно также какъ Папскіе легаты главою Тридентскаго собора, то есть что ему каждой разъ съ почтою надлежало ожидать вдохновенія. Наконецъ я постарался бы найти настоящую середину его нравовъ между говореннымъ при погребеніи его надгробнымъ словомъ и нкоторымм нечестивыми сочиненіями, о которыхъ молчатъ, потому что большая часть оныхъ суть нелпыя, наполненныя бранью и клеветою сатиры, которыя надлежало бы совсмъ презрть {Взято изъ Avertissement fur la seconde dition du Diction, histor. et crit.}.
15 Марта, 1812 года.
Примчаніе къ страниц 267. Думать и сомнваться о томъ, что кажется сомнительно, конечно позволяется всякому, и сіе показываетъ еще философической умъ того, кто сомнвается, но не слишкомъ ли уже далеко Бель простеръ въ етомъ случа свое сомнніе, а особливо сказавши о всхъ бытописателяхъ безъ исключенія? — Многіе ученые прошедшаго вка, и именно Фреретъ, справедливо порицали Беля за сей порокъ, въ которой онъ столь часто впадаетъ. Въ подтвержденіе сказаннаго мною да позволено будетъ привести изъ него одно мсто, котораго длину, надюсь, читатели простятъ мн хотя за превосходство онаго. Фреретъ, если не превосходилъ Беля, то конечно не уступало ему ни въ философіи, ни въ учености, и потому мнніе его должно имть, по крайней мр, столько же всу. Сказавши о томъ, что слпо никому не надобно доврять, и что безразсудная увренность въ непогршительности чьей нибудь системы мшаетъ успхамъ истинной философіи и останавливаетъ ходъ ума человческаго, Фреретъ продолжаетъ:
‘И такъ я не боюсь, чтобъ въ наше время систематической умъ стали смшивать съ симъ философическимъ умомъ, которой требуетъ отъ насъ, чтобъ мы все взвшивали на всахъ разсудка, все изслдывали, все сравнивали, изо всего выводили заключенія, неподлежащія никакому сомннію, обдумывали со всхъ сторонъ каждое доказательство, дабы каждому предложенію дать настоящую степень врности, и даже вроятности, которую оно должно имть.
‘Въ наше время умютъ отличать умъ систематической отъ ума философическаго, истинная критика есть не что иное, какъ сей философическій умъ, изслдывающій истину дйствій (des faits), способъ, употребляемой ею въ семъ изслдованіи есть тотъ же самой, которой употребляютъ философы въ разъисканіи естественныхъ истинъ. Точность или справедливость, (lа justesse) въ умствованіи прикладывается ею къ вещамъ всякаго рода. Она не ограничена простыми явленіями натуры. Сія то критика доставляетъ философіи большую часть нравственныхъ и физическихъ матерій, надъ которыми она трудится. Она извщаетъ философію, что говорили и думали жившіе до насъ великіе мужи, и чрезъ то даетъ философамъ способы увеличить пространство своего ума, присовокупляя къ собственнымъ ихъ познаніямъ приобртенныя отъ древнихъ, но съ другой стороны философія просвтила и вразумила критику, научивъ ее сомнваться и воздерживаться отъ сужденія, и сдлавъ ее осторожною, въ выбор доказательствъ и сил оныхъ. Такимъ образомъ критика по справедливости весьма много одолжена философіи, но какъ излишество во всемъ вредно, то я думаю, что и философія не длаетъ ли уже иногда, критику слишкомъ осторожною и мнительною. Легковріе было порокъ нашихъ отцовъ и ддовъ, а невріе, можетъ быть, есть нашъ, — какъ будто умъ, человческій долженъ вчно переходить изъ одной крайности въ другую, и не знать ни въ чмъ ни мры, ни середины! Въ нашъ вкъ любятъ во всемъ сомнваться, и столько {Дв строки неразобраны въ рукописи. Изд.} . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . еще поставляютъ славу въ томъ, чтобъ вдаваться съ сію опасную философію, которая все разрушаетъ сама ничего не созидая.
‘Нашимъ отцамъ надлежало доказывать ложь многихъ сочиненій, явно поддланныхъ, въ наше время напротивъ того надобно доказывать истину самыхъ достоврныхъ исторій.
‘Сія причина заставляетъ меня изслдовать, какія суть свойства и въ чемъ состоитъ сила исторической врности вообще, и нтъ ли различныхъ степеней врности. По моему мннію, древнія исторіи, даже основанныя на простомъ изустномъ преданіи, имть нкоторую степень врности, правда гораздо ниже степени современныхъ исторій, однакожъ, не смотря на разстояніе времени, мстъ, скрывающихъ отъ насъ частъ обстоятельствъ и нердко затвающихъ истину многихъ другихъ, отличные умы почитаютъ себя не въ прав отвергать ихъ совтъ, когда не могутъ представить ясныхъ доказательствъ ихъ лжи.
‘Вс доказательства исторіи можно отнести къ двумъ родамъ или классамъ: къ первому принадлежатъ ссвременныя свидтельства, какъ то: постановленія (les actes), граматы (les titres), разныя бумаги, писанныя во время происшествій, и наконецъ исторіи, сочиненныя самовидцами того, что въ нихъ повствуется, или основанныя на запискахъ современниковъ.
‘Подъ историческими преданіями я разумю сіи общественныя мннія, въ слдствіе которыхъ весь народъ увренъ въ истин какого-то происшествія, не имя на то другихъ доказательствъ кром собственной своей и прошедшихъ поколній умренности, которая однакожъ не основана ни на какомъ современномъ свидтельств, особо существующемъ отъ самаго преданія. А дабы не сомнвались въ истин сихъ преданій, то требуется, чтобъ происшествія, о которыхъ они говорятъ, были публичныя и гласныя (clatans), чтобы преданія были древнія, чтобъ они простирались до того времени, въ которомъ случились самыя происшествія, или чтобъ, по крайней мр, никто не запомнилъ бы, когда они родились, чтобъ они были постоянныя и общія, чтобъ они согласовались съ неоспоримыми доказательствами исторіи, или чтобъ, по крайней мр, не противорчили онымъ, чтобъ не опровергались другими вроятнйшими и древнйшими преданіями, или духовными и политическими обычаями и обрядами, не безъ причины установленными.
‘Хотя есть примры преданій, родившихся отъ ложнаго начала, приписываемаго какому нибудь древнему обычаю, хотя также что одежды случилось, то можетъ случиться много разъ, однакожъ возможности вещи недовольно, чтобъ утвердить существованіе оной. Утверждать, будто надлежитъ отвергнуть вс преданія по тому только, что нкоторыхъ изъ нихъ доказана ложь, есть тоже, что заключать отъ части къ цлому. Слдуя сему правилу, не надлежало бы врить самымъ неоспоримымъ доказательствамъ исторіи, какъ то: граматамъ, надписямъ, публичнымъ памятникамъ, рукописямъ, носящимъ на себ вс несомннные признаки древности, ибо нтъ ни одного изъ сихъ доказательствъ, которое не представляло бы много разъ примра, что вещи, которымъ врили въ одно время, въ послдствіи признаны были ложными, Одно ето должно бы уже сдлать сомнительными въ глазахъ нашихъ т доказательства, которыхъ ложь еще не утверждена.
‘Безполезно было бы утверждать здсь истину современныхъ свидтельствъ, ихъ никогда явно не опровергали, а, хотя и допустили нкоторыя правила, какъ будто ослабляющія ихъ власть, однакожъ я не ршусь правиламъ симъ дать другой смыслъ, кром того, въ какомъ они употреблены. Люди умные не сомнваются въ истинъ сихъ современныхъ происшествій, и безполезныя покушенія оспорить ихъ, сдланныя въ наше время нкоторыми учеными {И, между прочими, именно Белемъ, которому, кажется, только того и хотлось, чтобъ во многихъ мстахъ своихъ сочиненій внушить въ читателей историческое сомнніе, самое неумренное. Фреретъ.
То же самое можно сказать о Левек, которой во многихъ мстахъ своей Русской Исторіи напрасно сомнвается. На пр. ему чрезвычайно хочется уврить, будто Димитрій самозванецъ былъ истинный сынъ Царя Іоанна Васильевича Грознаго, но есть ли чудно, какимъ образомъ простой монахъ Чудова монастыря могъ взойти на престолъ, то еще чудне, какимъ образомъ дитя могло скрыться отъ убійцъ и жить столь долгое время въ неизвстности, Царевичь Димитрій убитъ въ 1591 году, а Гришка Отрепьевъ бжалъ въ Польшу въ 1603 и гд же? — подл смертельнаго врага своего, хитраго и мстительнаго Годунова, посягнувшаго на его жизнь, чтобъ только очистить для себя путь къ престолу. Перевод.}, послужили только къ показанію того, съ какою легкостію человкъ умной и ученой, во зло употребляющій даръ умствовать и красно говорить, можетъ родить сомнніе тамъ, гд нтъ никакого сомннія, такъ что посл трудно и истребить оное.’ Oeuvres compl. de Freret, T. I. p. 68. et fuiv. Перевод.