Пропилеи. Сборник статей по классической древности, издаваемый П. Леонтьевым. Книга IV. Москва. 1854, Благовещенский Николай Михайлович, Год: 1855 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 57 минут(ы)

ПРОПИЛЕИ. Сборникъ статей по классической древности, издаваемый П. Леонтьевымъ. Книга IV. Москва. 1854.

Статья первая.

Мы еще живо помнимъ тотъ восторгъ, который, нсколько лтъ назадъ, возбудило въ образованной части нашей публики появленіе перваго тома ‘Пропилей’. Г. Леонтьевъ угадалъ своевременность и потребность у насъ сборника статей по классической древности и тмъ оказалъ нашей литератур существенную, незабвенную услугу. Прекраснымъ и энергическимъ исполненіемъ этой счастливо-задуманной мысли онъ — скажемъ не обинуясь — принесъ нашей литератур несравненно боле пользы, чмъ вс другіе ученые, которые когда-либо были призваны распространять въ нашемъ отечеств свднія о классической древности. По нашему убжденію, дятельность самыхъ знаменитыхъ предшественниковъ г. Леонтьева, не исключая самого Маттеи и другихъ ученыхъ, которыми такъ справедливо гордится столтній Московскій Университетъ, не имла такого плодотворнаго значенія и не принесла той пользы, которую приноситъ и общаетъ приносить въ будущемъ дятельность почтеннаго издателя ‘Пропилей’, имющаго, кром-того, за собою много и другихъ ученыхъ заслугъ. Дятельность предшественниковъ г. Леонтьева ограничивалась тснымъ кругомъ университетской аудиторіи и выражалась въ сочиненіяхъ нердко весьма-важныхъ для науки, по писанныхъ большею-частью не порусски и не для Россіи. Значеніе этихъ трудовъ для нашихъ соотечественниковъ даже въ свое время, во всякомъ случа, не превышало того, какое имютъ для насъ отдльныя сочиненія изъ той громадной массы книгъ по классической филологіи, которая накопилась въ Европ со времени возрожденія наукъ. Пользоваться этими книгами можетъ всякій, но, даже при самыхъ благопріятныхъ условіяхъ, по многимъ причинамъ, пользуются ими у насъ, за исключеніемъ нсколькихъ спеціалистовъ, которыхъ можно пересчитать по пальцамъ, весьма-немногіе.

Напротивъ, аудиторію сотрудниковъ ‘Пропилеи’, живо и современно заговорившихъ о классической древности на родномъ язык, составляетъ вся обширная Россія, въ разныхъ концахъ которой теперь ужь довольно людей (и это лучше всего доказывается успхомъ разбираемаго нами сборника), сочувствующихъ изданію г. Леонтьева. Оставляя въ сторон этихъ образованныхъ читателей, любознательному уму которыхъ ‘Пропилеи’ даютъ здоровую и давно-желанную пищу, мы не можемъ не замтить, что это прекрасное изданіе составляетъ ршительную потребность для того довольно-многочисленнаго у насъ класса людей, для которыхъ полное, по возможности, ознакомленіе съ классическою филологіею составляетъ нкоторымъ образомъ служебную обязанность. Мы разумемъ здсь гг. учителей нашихъ гимназій, занимающихся преподаваніемъ древнихъ языковъ. При своихъ основательныхъ познаніяхъ въ этихъ языкахъ, они не всегда имли достаточно средствъ идти въ своемъ изученіи древняго классическаго міра дале грамматики. Нтъ сомннія, что Филологическое направленіе, господствовавшее въ нашихъ училищахъ, принесло прекрасные плоды, но въ то же время должно сказать, что систематическое и вполн-современное преподаваніе такъ-называемыхъ реальныхъ наукъ, входящихъ въ составъ древней филологіи, только-что еще начинается въ нашемъ отечеств, и въ прежнее время на эту, безспорно, самую важную и привлекательную сторону филологіи у насъ не было обращено надлежащаго вниманія. Все преподаваніе этого предмета ограничивалось у насъ грамматикой и грамматическимъ толкованіемъ древнихъ авторовъ. Вотъ, безъ-сомннія, одна изъ главныхъ причинъ того, что древняя филологія, несмотря на вс поощрительныя мры, не привилась къ нашей литератур и до-сихъ-поръ еще гораздо-мене, чмъ всякая другая наука, иметъ у насъ хорошихъ и вполн-приготовленныхъ дятелей. Не удовлетворяясь одною только грамматическою стороною филологіи, люди даровитые по-невол обратились къ другимъ отраслямъ знанія. Много нужно терпнія, или, врне, апатіи, чтобъ цлую жизнь повторять зады и не переступить за тотъ предлъ, до котораго доходитъ хорошій ученикъ гимназіи {Здсь, разумется, не идетъ рчь о современномъ, чрезвычайно-важномъ и интересномъ грамматическомъ направленіи филологіи, возникшемъ въ недавнее время въ Германіи и основанномъ на сравнительномъ языкознаніи, на изученіи индо-европейскихъ языковъ, преимущественно санскритскаго и древне-классическихъ. Это направленіе, по своей новости, далеко еще не везд привилось къ наук, даже въ самой Германіи.}. Г. Леонтьеву, первому изъ нашихъ ученыхъ принадлежитъ честь осуществленія благой мысли ввести русскаго читателя путемъ широкимъ и привлекательнымъ въ храмъ классической, то-есть, греческой и римской древности, въ тотъ изящный и стройный міръ, въ которомъ человкъ впервые начиналъ жить почеловчески и наслаждаться жизнью, въ которомъ впервые начинало являться міросозерцаніе собственно-человческое и являлось со всею обаятельною свжестью первой цвтущей молодости {Слова предисловія къ -му тому ‘Пропилей’.}.

За исключеніемъ нсколькихъ весьма-немногихъ книгъ и статей, въ которыхъ основательно были разсмотрны разныя стороны древне-классическаго быта, до самаго появленія ‘Пропилеи’ у насъ не было ничего замчательнаго по этой части. Г. Леонтьевъ умлъ соединить въ своемъ сборник все лучшее, что можетъ представить въ настоящее время наша литература по части филологіи. Въ вышедшихъ до-сихъ-поръ четырехъ томахъ ‘Пропилеи’ читатели встртятъ довольно именъ ученыхъ, уже прежде упрочившихъ себ почетную извстность въ нашей литератур. Рядомъ съ ними почти въ каждой книг ‘Пропилей’ являются новые дятели, изъ которыхъ многіе, можетъ-быть, никогда не взялись бы за перо безъ поощрительнаго содйствія г. Леонтьева.

‘Пропилеи’ общаютъ представить собою современемъ цлую энциклопедію реальныхъ наукъ по части древне-классической филологіи. Ужь и теперь читатели этого прекраснаго сборника найдутъ ясный, вполн-удовлетворительный и современный отвтъ на многіе вопросы, относящіеся къ этимъ наукамъ. А сколько въ то же время разсяно въ четырехъ томахъ этого изданія библіографическихъ замтокъ, столь-драгоцнныхъ для тхъ, которые желали бы спеціально заняться тмъ или другимъ вопросомъ и не всегда успшно могутъ осмотрться въ громадной масс филологическихъ книгъ!

Мы бы никогда не кончили, еслибъ вздумали вычислять здсь всю пользу, которую принесъ уже и, безъ-сомннія, принесетъ еще въ будущемъ сборникъ г. Леонтьева. Не увлекаясь никакимъ пристрастіемъ и нисколько не преувеличивая дла, мы можемъ прямо и смло сказать, что такое изданіе, какъ ‘Пропилеи’, сдлало бы честь и гораздо-боле богатой литератур, чмъ наша.

Но, отдавая справедливость въ цломъ ‘Пропилеямъ’ г. Леонтьева, критика можетъ остаться неудовлетворенною нкоторыми частностями. Желая отъ души прочнаго успха и постояннаго совершенствованія этому прекрасному изданію, позволимъ себ высказать безпристрастно нсколько замчаній, въ истин и правот которыхъ мы искренне убждены. Голословная похвала и простой панегирикъ мало, по нашему убжденію, приносятъ пользы. Изданіе г. Леонтьева, разумется, не можетъ быть безупречнымъ во всхъ отношеніяхъ. Нтъ ничего особенно-страннаго въ томъ, что, при юности нашей ученой литературы, мы нердко замчаемъ въ дятеляхъ ея неправильность пріемовъ, происходящую отъ неяснаго пониманія ея потребностей, отъ шаткости неустановившихся еще воззрніи и отъ безсознательнаго слдованія чужимъ статьямъ и книгамъ. Указывать на такую ненормальность — прямая обязанность здравой и безпристрастной критики. Она должна ловить не столько отдльные ошибки и промахи, неизбжные почти при всякомъ труд, сколько указывать на ложное направленіе, на неудачные пріемы автора, на его софизмы и безплодные парадоксы, если таковые окажутся. Внутренняя ихъ пустота не всякому бросается въ глаза и можетъ многихъ увлечь на ложный путь. Мы вообще готовы ратовать противъ стремленія къ оригинальности и парадоксальности особенно еще неопытныхъ и начинающихъ писателей. Наша литература далеко еще не приняла въ себя того богатства, которое представляетъ намъ современная наука. Прежде всего мы должны усвоить себ это богатство {Мы очень-рады, что совершенно сходимся въ этомъ убжденіи съ почтеннымъ издателемъ ‘Пропилей’.— ‘Наши Пропилеи (говоритъ онъ въ предисловіи къ -му тому) хотятъ не исправлять господствующія понятія и создавать новыя, а знакомить съ событіями, данными исторіею, и съ ‘воззрніями уже выработавшимися въ наук.’}. Изъ всхъ европейскихъ народовъ мы послдними являемся, какъ дятели въ наук и должны воспользоваться выгодами нашего положенія. Мы имемъ передъ собою уже готовые результаты, которыхъ достигла паука на Запад, въ періодъ полнаго и всесторонняго своего развитія, и потому освобождены отъ необходимости идти путемъ ошибокъ и догадокъ.

Это, однако, еще не значитъ, чтобъ мы настаивали на рабскомъ слдованіи чужимъ статьямъ и книгамъ. Писатель даровитый и добросовстный съуметъ остаться оригинальнымъ даже и въ такомъ случа, если онъ не дастъ много воли собственному своему воображенію. Онъ не будетъ принимать съ благодарностью первую попавшуюся ему мысль, по съуметъ отличить золото отъ мишуры. Въ-особенности эта оригинальность отразится въ самомъ изложеніи предмета, если только этотъ писатель постарается уяснить себ свое отношеніе къ русскому читателю и, вмст съ тмъ, къ требованіямъ нашей литературы. При настоящемъ состояніи нашей Филологической литературы, или, сказать врне, при совершенномъ ея отсутствіи у насъ, ученый, посвящающій свои труды этой отрасли знанія, находится, въ-отношеніи къ своимъ читателямъ, далеко не въ томъ положеніи, въ какомъ авторъ, дйствующій во всякой другой литератур, уже богатой многими однородными трудами, гд вопросъ, составляющій его тэму, былъ уже много разъ обсуженъ другими писателями. Нашъ ученый въ большей части случаевъ не можетъ опираться на предшествовавшіе труды, и потому изложеніе его должно быть всестороннее и ясное, основанное на добросовстномъ изученіи того вопроса, о которомъ онъ сбирается бесдовать съ своими читателями. Притомъ наши писатели, назначающіе труды свои не для одного только тснаго кружка спеціалистовъ и желающіе, чтобъ сочиненія ихъ не остались неразрзанными, должны помнить, что русскій читатель не удовлетворяется ни туманнымъ или сухимъ и педантическимъ изложеніемъ, говорящимъ однми цитатами, ни безплоднымъ, но въ то же время упорнымъ и настойчивымъ парадоксомъ, ни пышнымъ наборомъ пустыхъ словъ, въ которыхъ разводится и повторяется на тысячу ладовъ какая-нибудь микроскопическая мысль.

Отъ этихъ общихъ замчаній, вызванныхъ, къ нашему сожалнію, нкоторыми статьями IV тома ‘Пропилей’, обращаемся къ боле-спеціальному его разсмотрнію.

Онъ открывается началомъ ‘Иліады’ въ перевод Жуковскаго. Уже одно это имя должно обратить на этотъ томъ вниманіе всхъ, сколько-нибудь интересующихся новостями русской литературы. Переводъ Гомера (‘Одиссеи’ и части ‘Иліады’) относится къ послднему періоду поэтической дятельности Жуковскаго. Знаменитый нашъ поэтъ приступилъ къ переводу ‘Иліады’ (какъ мы узнамъ изъ предисловія къ этому переводу, доставленнаго издателю ‘Пропилей’ г Б—ымъ), шестидесяти-лтнимъ старцемъ, въ то время, какъ онъ уже самъ чувствовалъ, что ‘не по лтамъ ему приниматься за такой долговременный трудъ’ {Слова, поставленныя въ скобкахъ, принадлежатъ самому Жуковскому и взяты изъ проводимаго г. Б—ымъ письма его къ П. А. Плетневу. Замтимъ также, что переводъ ‘Иліады’ начатъ Жуковскимъ ²/₁₄октября 184-9 г., въ Баденъ-Баден, какъ значится на черновой тетради покойника.}. Нашъ поэтъ, какъ видно, имлъ твердое намреніе привести къ концу переводъ ‘Иліады’, но ‘сборы въ другую дорогу’, по собственному выраженію Жуковскаго, педагогическій курсъ, который онъ готовилъ для своихъ дтей, и поэма ‘Странствующій Жидъ’ часто отвлекали его отъ начатаго труда. Жуковскій усплъ исполнить только малую часть предлежавшей ему работы, да и ту оставилъ въ вид неоконченномъ. Замчательно, что поэтъ нашъ началъ свой переводъ съ самой непривлекательной части ‘Иліады’, съ такъ-называемаго ‘перечня кораблей’ ( , пснь II, ст. 494), не потому, что этотъ отдлъ ‘Иліады’, какъ думаетъ г. Б—въ, показался ему трудне остальныхъ, а скоре потому, что скучне. Безъ-сомннія, Жуковскому хотлось, чтобъ поэтическая его настроенность не была ничмъ прерываема при дальнйшей его работ. Замтимъ еще, что при передач ‘Иліады’ на русскій языкъ, Жуковскій пользовался подстрочнымъ нмецкимъ переводомъ этого творенія, нарочно-сдланнымъ для него профессоромъ Фишингеромъ, который, слдовательно, оказалъ нашему поэту такую же услугу, какую прежде, при перевод ‘Одиссеи’, оказалъ ему другой ученый — Грасгофъ.

‘Въ предлагаемомъ перевод (говоритъ г. Б-въ) читатель долженъ видть не боле, какъ начало большаго труда, которое авторъ едва выправилъ, и которое, слдовательно, еще не было приготовлено для печати’. Эти слова, подтверждаемыя самымъ предлагаемымъ переводомъ ‘Иліады’, въ которомъ, безъ-сомннія, многое должно было явиться современемъ въ измненномъ вид, совершенно избавляютъ рецензента отъ обязанности указывать на его недостатки, происходящіе оттого, что переводчикъ не усплъ дать окончательной отдлки своему произведенію. Этотъ трудъ, какъ и слдовало добросовстному издателю, принялъ на себя г. Леонтьевъ, указавъ въ перевод Жуковскаго на стихи неоконченные или требующіе передлки. Нтъ сомннія, что ‘Иліада’ Жуковскаго въ оконченномъ своемъ вид не уступила бы своимъ изяществомъ его ‘Одиссе’, которая, несмотря на то, что не везд удовлетворяетъ всмъ требованіямъ ученой критики, тмъ немене является намъ произведеніемъ художественнымъ.

Не безъ причины оставляя въ сторон подробный разборъ отрывка изъ ‘Иліады’, переданнаго Жуковскимъ, мы можемъ здсь только пожалть о томъ, что онъ не получилъ, въ своей молодости, тщательнаго классическаго образованія и такъ поздно обратился къ изученію греческой поэзіи, которая давно уже манила его къ себ, какъ истиннаго художника {Такъ еще въ 1829 г. Жуковскій напечаталъ ‘Отрывки изъ Иліады’ въ ‘Сверныхъ Цвтахъ’, альманах, изданномъ барономъ Дельвигомъ.}. Жуковскій свершилъ, повидимому, свое человческое и авторское поприще, которому положены извстные предлы самою природою. Впродолженіе цлаго полувка онъ сіялъ незакатнымъ свтиломъ на горизонт русской поэзіи и, по прекрасному выраженію одного извстнаго нашего писателя, много оставилъ намъ ‘нетлнныхъ словъ’, равносильныхъ ‘благимъ дламъ’. Судьба, такъ безжалостно похитившая у насъ Грибодова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, въ пору высшаго развитія ихъ таланта, по отношенію къ Жуковскому была, повидимому, милостиве къ русской литератур. Если, однако, мы обратимъ вниманіе на то, сколько еще могъ совершить Жуковскій для ознакомленія русскихъ читателей съ малоизвстнымъ у насъ, къ-сожалнію, міромъ греческой поэзіи, то невольно скажемъ, что онъ далеко не исполнилъ своего назначенія. Изъ писемъ Жуковскаго видно, до какой степени онъ находился подъ обаяніемъ неувядаемой красоты греческой поэзіи, и мы имемъ полное основаніе думать, что, при другихъ условіяхъ, вслдъ за переводомъ ‘Пліады’, онъ обратился бы къ трагикамъ и другимъ греческимъ поэтамъ и подарилъ бы нашу литературу такими художественными созданіями, какихъ она, безъ-сомннія, нескоро еще дождется.

Небольшой отрывокъ ‘Иліады’ въ неоконченномъ перевод Жуковскаго не представляетъ намъ достаточнаго повода заговорить о томъ, какъ слдуетъ или какъ не слдуетъ перелагать Гомера на русскій языкъ. Потому мы вовсе бы не коснулись этого современнаго въ нашей литератур вопроса, еслибъ насъ не вызвала къ тому прекрасная и живая статья г. Каткова, помщенная въ конц IV-го тома ‘Пропилеи’ (стр. 551—562), подъ заглавіемъ: ‘Нсколько словъ о попыткахъ переводить Гомера на простонародный русскій языкъ’.

Вс, хотя издали слдящіе за ходомъ нашей литературы, легко поймутъ, что заставило г. Каткова заняться ршеніемъ этого вопроса. Дло идетъ о незабытой еще попытк г. Ордынскаго (имя котораго, впрочемъ, ни разу не упоминается авторомъ разбираемой статьи) породнить Гомера съ нашимъ Киршею Даниловымъ и передать ‘Иліаду’ языкомъ русскихъ псенъ и сказокъ. На первый взглядъ такая мысль не лишена логическаго основанія, и еще недавно многимъ казалось, что подобная попытка, при перевод ‘Иліады’ и ‘Одиссеи’ на русскій языкъ должна была имть успхъ и приблизиться къ характеру гомерическихъ рапсодій больше, чмъ какая-то чуждая имъ торжественность, которою отличается во многихъ мстахъ гндичевъ переводъ ‘Пліады’. Псни Гомера — такъ разсуждали многіе — возникли не въ искусственной литератур, но на вольномъ простор народной жизни. Потому переводить ихъ на книжный языкъ значило бы придавать имъ несвойственный характеръ, только языкъ природный, также безъискусственный и незнающій книжныхъ правилъ могъ, казалось, служить для этой цли (стр. 557). Въ гомерическихъ псняхъ, продолжали эти защитники ложно-понятой народности, высказывался народъ въ своемъ младенчеств. Слово такого народа просто, безхитростно и порусски должно быть передаваемо такимъ же младенческимъ и наивнымъ словомъ. ‘Но вотъ, вмсто разсужденій (говоритъ г. Катковъ) является опытъ, вмсто словъ, дло, и каждый тотчасъ же чувствуетъ его несостоятельность’.

Дйствительно, нужно признаться, что добросовстная, но неудавшаяся попытка г. Ордынскаго передать ‘Иліаду’ на русскій простонародный языкъ произвела на всхъ непріятное впечатлніе, но въ то же время это чувство у большей части читателей оставалось смутнымъ и немногіе могли отдать себ въ немъ отчетъ. Это-то смутное чувство г. Катковъ взялся уяснить своимъ читателямъ. Строгимъ и зрлымъ анализомъ вопроса, о которомъ идетъ рчь, онъ приводитъ ихъ къ сознательному пониманію причинъ, по которымъ упомянутый трудъ г. Ордынскаго не могъ имть успха.

Для того, чтобъ дать нашимъ читателямъ понятіе о живости изложенія, которою отличается статья г. Каткова, приведемъ изъ нея небольшой отрывокъ:

‘Вы хотите переводить (говоритъ авторъ) Гомера на русскій языкъ. Въ добрый часъ!.. Но вы разсуждаете такъ: гомерическія псни суть псни народныя, простыя, а потому и порусски слдуетъ передавать ихъ языкомъ народнымъ и простымъ. Начавъ разсуждать, не хватайтесь же тотчасъ за дло, а продолжайте разсуждать до конца — и посмотрите, что выйдетъ. Простота! Почто такое простота? Есть много простыхъ вещей, какъ есть много, напримръ, блыхъ вещей: и сптъ блъ, и полотно бло, и бумага бла, и мало ли что еще бло! Но, благодаря близн, вы не будете же смшивать совершенно разнородныхъ вещей. Народность! Но разв древне-греческая народность и нын благополучно поживающая русская народность — одно и то же? Петръ есть человкъ, и Иванъ есть человкъ: слдуетъ ли, что Петръ и Иванъ одинъ и тотъ же человкъ? Греческая народность сама по себ, а русская народность — сама по себ, и смшать ихъ еще нелпе, чмъ смшать Петра съ Иваномъ. Разсуждая такимъ образомъ, вы усомнитесь въ своемъ начинаніи и не будете перелагать греческую народность на русскую. Ужь лучше покажите намъ Гомера въ какомъ нибудь неопредленномъ костюм, нежели въ кафтан удалаго русскаго ямщика, пусть ужь лучше старый рапсодъ будетъ представляться намъ неясно, въ туман, чмъ жалкимъ образомъ кривляться передъ нами и корчить нашего пріятеля казака Киршу Данилова. Пусть ужь лучше онъ вовсе намъ не показывается, да лишь не показывается въ такомъ вид’.

Дале авторъ, какъ и слдуетъ, поддерживаетъ ту мысль, что всякое произведеніе чужой литературы, тмъ боле литературы изящной, должно быть передаваемо языкомъ литературнымъ, который, принявъ въ себя ‘вс стихіи жизни народа, образованный всми впечатлніями его духовной производительности, есть самое лучшее выраженіе народности’. По рядомъ съ этимъ литературнымъ языкомъ живутъ въ народной рчи обыкновенно еще нсколько другихъ, слова и складъ которыхъ по какой-нибудь причин еще не вошли въ него, а исключительно принадлежатъ какой-либо мстности или общественному разряду, и потому имютъ ‘спеціальное значеніе, именно значеніе той среды, въ которой употребляются’. Такія реченія и обороты не могутъ быть употребляемы для выраженія общаго понятія или для перевода съ чужаго языка — не могутъ, потому-что за ними, какъ тнь, слдитъ ихъ индивидуальное и мстное значеніе.

Изъ этого, однако, еще не слдуетъ, что между языкомъ литературнымъ и народнымъ существуетъ нчто, препятствующе взаимному ихъ родственному сближенію, напротивъ, литературный языкъ, какъ лучшее и полное выраженіе народности, находится и долженъ находиться съ нею въ неразрывной связи, другими словами: литературный языкъ не долженъ чуждаться языка народнаго: онъ даже долженъ быть народнымъ языкомъ, ибо иначе онъ будетъ языкомъ мертвымъ. Живой языкъ не можетъ остановиться въ своемъ развитіи и источникъ, изъ котораго онъ почерпаетъ элементы своего развитія и жизни, есть языкъ народный. ‘Литература должна питаться всми притоками рчи своего народа. Всякая форма народной рчи можетъ быть принята въ нее, но съ толкомъ, художественнымъ тактомъ и, главное, не безъ нужды. Литератур принадлежитъ въ язык все, за исключеніемъ лишь того, что разъ навсегда исключено изъ нея’. Этимъ художественнымъ тактомъ, котораго авторъ справедливо требуетъ отъ переводчика Гомера, долженъ быть надленъ всякій писатель. Отсутствіе этого такта непріятно поражаетъ читателя, не только въ произведеніяхъ такъ-называемой изящной словесности, во и во всхъ прочихъ видахъ литературы.

При перевод какого-нибудь произведенія съ одного языка на другой, справедливо замчаетъ г. Катковъ, нужно прежде всего заботиться о томъ, чтобъ это произведеніе въ реченіяхъ и формахъ чуждаго языка оставалось тмъ же самымъ, чмъ было въ реченіяхъ и формахъ роднаго языка. Замтимъ, впрочемъ, что исполнить въ точности это требованіе невозможно. Если одна народность, какъ справедливо доказываетъ авторъ, не можетъ замнить другую, то изъ этого прежде всего слдуетъ, что никакой переводъ не можетъ вполн замнить подлинника. Можно передать общее значеніе подлинника, но не частности его, проникнутыя народностью той литературы, которой онъ принадлежитъ. Чмъ боле внесено въ литературное произведеніе элементовъ народности, тмъ неудобне оно для перевода на чужой языкъ. Возьмемъ для примра Гоголя, большая часть сочиненій котораго, по означенной причин, никогда не можетъ быть вполн усвоена никакой иностранной литератур.

По если одна народность никогда не можетъ вполн замнить другой, то тмъ мене эта послдняя можетъ быть замнена такъ-называемою простонародностью чуждой ей во всхъ отношеніяхъ націи. ‘Смшивать простонародность съ народностью’ говоритъ г. Катковъ: ‘большая ошибка’, ‘Простонародность, по мткому его выраженію, есть отсдъ народности, она возникаетъ съ осложненіемъ народнаго быта, и есть какъ бы оборотная сторона образованія и развитія’. Изъ этого врнаго опредленія еще боле открывается вся несостоятельность мннія о возможности удачно передать ‘Иліаду’ или ‘Одиссею’ на русскую простонародную рчь. Если простонародность возможна только при извстной степени образованія, какъ его контрастъ и оборотная сторона, то она, разумется, есть нчто совершенно-чуждое гомерическому вку и его поэзіи. Нельзя же дйствительно думать, что въ гомерическій вкъ могла существовать въ греческомъ обществ простонародность и находить себ выраженіе въ язык. Потому попытка передать гомерическія рапсодіи языкомъ русскихъ сказокъ и псенъ необходимо должна была совершенно исказить подлинникъ.

Не можемъ отказать себ въ удовольствіи выписать то мсто, изъ статьи г. Каткова, въ которомъ онъ еще разъ превосходно опредляетъ народность и отношеніе ея къ простонародности:

‘По мр развитія образованія, внутренній инстинктъ, законъ народнаго слова переселяется въ языкъ литературный. Силы народа идутъ на т созиданія, къ которымъ призываетъ его исторія, народность выражается въ исторической дятельности, въ проявленіяхъ существенныхъ и важныхъ для цлаго міра, для человчества. Великія цли знанія, искусства и жизни, овладвая дятельностью народа, овладваютъ мало по малу, по мр своей зрлости, тайною его слова. Народность восходитъ на степень цивилизаціи и все, упорно коснющее за чертою образованія, превращается въ такъ-называемую простонародность. Напрасно приписываютъ простонародной рчи, въ этомъ смысл, признакъ живости, которая будто бы, при всей грубости этой рчи, составляетъ ея отличіе отъ книжнаго слова, напротивъ, простонародная безграмотная рчь внутренно мертва, она плетется и вяжется безъ творческой силы, безъ производительнаго инстинкта и даже безъ смысла. Все то въ народ, что отказалось войти въ его цивилизацію, тмъ самымъ лишилось силы и очарованія жизни’ {Къ простонароднымъ, нелитературнымъ словамъ, которыя вслдъ затмъ приводитъ авторъ, напр. шпитомецъ, провожжатся и пр., можно, кажется, съ полнымъ правомъ отнести и слово выкормочекъ, встрченное нами въ перевод одного мста изъ Горація. ‘Проп.’ IV, стр. 108, примч. 1.}.

Отдльные слды такой простонародности встрчаются во всякой литератур, даже въ періодъ высшаго ея развитія. Горацій, цлую жизнь свою ратовавшій за изящество, называетъ такія нелитературныя формы рчи слдами деревни, или деревенщиною (vestigia ruris) {Horat. Epist. II, 1, ст. 157.}. Поставить опредленную грань между языками народнымъ и простонароднымъ можетъ только писатель-художникъ, только онъ одинъ можетъ открыть себ вс источники живаго слова и съ пользою прислушиваться къ народной рчи. ‘Истинно-живое слово, гд бы ни было услышано, въ какомъ бы окруженіи ни являлось, будетъ тотчасъ же усвоено художникомъ, и хотя бы ни разу еще не было оно употреблено въ литературной рчи, мсто ему въ ней готово’.

Показавъ всю странность и незаконность попытки передать Гомера на простонародный русскій языкъ, г. Катковъ естественно долженъ былъ обратиться къ вопросу: какъ же слдуетъ переводить ‘Иліаду’ и ‘Одиссею’? какому способу перевода должно отдать преимущество? Авторъ, по нашему мннію, совершенно-справедливо уклонился отъ прямаго отвта на этотъ вопросъ. Никакія правила, никакая теорія не образуютъ переводчика-художника, если этотъ переводчикъ не надленъ отъ природы художественнымъ тактомъ. Жуковскому, при его незнаніи греческаго языка, красоты и складъ гомерическаго эпоса, даже сквозь безобразную груду словъ, въ подстрочномъ перевод Грасгофа и Фишингера, свтились гораздо-ярче, чмъ многимъ другимъ переводчикамъ Гомера, въ пот лица и во всеоружіи грамматикъ и лексиконовъ трудившимся надъ подлинникомъ ‘Иліады’ и ‘Одиссеи’. Для вполн-удовлетворительнаго перевода греческихъ и всякихъ другихъ поэтовъ недостаточно грамматическое пониманіе подлинника: необходимо его художественное пониманіе. Лучшимъ переводчикомъ древнихъ классиковъ, конечно будетъ тотъ, кто соединитъ въ себ эти два условія. Но скоро ли мы дождемся такого переводчика?…

Уклоняясь отъ желанія руководить своими совтами будущихъ русскихъ переводчиковъ Гомера, авторъ, однако, находитъ, что славянская примсь при передач гомерическаго эпоса на русскій языкъ нисколько не исказитъ подлинника и не повредитъ длу. Онъ находитъ, Что славянизмы въ гндичевомъ перевод (‘Иліады’), нердко производятъ весьма-счастливый Эффектъ. Мы и въ томъ вполн согласны съ г. Катковымъ, хотя и не можемъ не замтить, что эта мысль находится какъ-бы въ противорчіи съ тмъ, что было высказано имъ въ другомъ мст статьи. Славянизмы, какъ отжившія формы языка, еще боле, чмъ слова, принадлежащія исключительно какой-либо мстности или общественному разряду, имютъ у насъ спеціальное значеніе, именно, значеніе той среды, въ которой употребляются. Авторъ говоритъ: ‘Гомерическія псни должны были во многомъ имть для грека образованной эпохи характеръ архаическій, старинный, отчасти именно такой, какой иметъ для васъ языкъ славянскій’. Въ этихъ словахъ г. Каткова мы видимъ требованіе, чтобъ въ перевод гомерическихъ псенъ отражался не первобытный ихъ характеръ, а тотъ, въ какомъ он являлись позднйшимъ грекамъ — мысль едва-ли справедливая. Кром-того, мы могли бы отвтить на нее словами самого же автора, примнивъ ихъ къ настоящему случаю, именно: греческая старина сама-по-себ, а русская сама-по-себ, тмъ боле та сторона этой древности, о которой идетъ рчь. Мы остановились на этомъ противорчіи съ цлью подтвердить еще разъ высказанную нами выше мысль о томъ, что если не всегда, то относительно многихъ литературныхъ произведеній никакой переводъ не можетъ вполн замнить подлинника.

Впрочемъ, это единственная недомолвка, въ которой можно упрекнуть автора. Небольшая, но прекрасная статья его вообще отличается строгою послдовательностью мысли и ясностью изложенія. Это одна изъ тхъ руководительныхъ статей, въ которыхъ, при быстрой смн и шаткости эстетическихъ воззрній, такъ нуждается русская литература.

Вслдъ за знаменитымъ именемъ Жуковскаго, читатель IV-го тома ‘Пропилей’ встртитъ почтенное, хотя и не столь народное имя русскаго ученаго, также преждевременно погибшаго для нашей литературы: мы говоримъ о Д. Л. Крюков. Нелишнимъ считаемъ сообщить здсь предварительно нсколько біографическихъ подробностей объ этомъ замчательномъ человк {Заимствуемъ ихъ изъ ‘Біографическаго Словаря профессоровъ и преподавателей Императорскаго Московскаго Университета’. Біографія Крюкова, сколько намъ извстно, въ первый разъ является въ этомъ изданіи и написана г. Леонтьевымъ.}. Дмитрій Львовичъ Крюковъ, докторъ философіи, бывшій ординарнымъ профессоромъ римской словесности въ Московскомъ Университет, родился въ Казани въ 1809 году. Отецъ его, преподаватель рисованія въ Казанскомъ Университет, несмотря на свое ограниченное состояніе, ршился воспитывать своего сына дома и далъ ему возможность пользоваться уроками лучшихъ казанскихъ преподавателей. Въ 1824году Крюковъ вступилъ въ Казанскій Университетъ по Словесному Отдленію и, по окончаніи курса, въ 1827 г., удостоенъ степени кандидата. Въ это время Крюковъ своими дарованіями и успхами въ наукахъ обратилъ на себя вниманіе начальства, такъ-что когда, въ 1828 г., Казанскій Университетъ долженъ былъ представить нсколько молодыхъ людей изъ числа лучшихъ своихъ воспитанниковъ для поступленія въ новоучреждавшійся тогда Профессорскій Институтъ, то выборъ палъ, между другими, и на Крюкова. Въ Дерпт, подъ руководствомъ Моргенштерна, Франке и Нейе, Крюковъ до того усовершенствовалъ себя въ знаніи древнихъ языковъ, что могъ, въ 1832 г., выдержать экзаменъ на степень доктора философіи, написавъ и защитивъ при этомъ случа диссертацію: In Taciti Agricolam observations. Въ слдующемъ году, вмст съ другими стипендіатами перваго Профессорскаго Института, Крюковъ былъ отправленъ за границу, гд посщалъ лекціи въ Берлинскомъ Университет. Графъ Сергй Григорьевичъ Строгановъ, зоркому вниманію котораго и горячему сочувствію къ длу русскаго просвщенія, Московскій Университетъ обязанъ самою цвтущею порою своего существованія и самыми даровитыми своими профессорами, обратилъ свое вниманіе на молодаго Крюкова, по возвращеніи его изъ-за границы. Графъ предложилъ ему каедру римской словесности и древностей въ Московскомъ Университет, которую Крюковъ и занималъ до самой своей смерти. Онъ скончался въ Москв 5-го марта 1845 г., имя 35 лтъ отъ-роду. Крюковъ (говоритъ его біографъ) имлъ необыкновенное вліяніе на своихъ слушателей, но ранняя смерть этого ученаго не позволила ему занять своими сочиненіями то мсто въ наук, которое соотвтствовало бы его необыкновеннымъ дарованіямъ.

Главный ученый трудъ покойнаго Крюкова былъ изданъ имъ на нмецкомъ язык въ Лейпциг, въ 1842 г., подъ псевдонимомъ доктора Пеллегрино {Andeutungen ber den ursprnglichen Religionsunterschied der rmischen Patricier und Plebejer. Укажемъ здсь кстати на другія сочиненія Крюкова. Кром упомянутой докторской диссертаціи, онъ издалъ: 1) ‘Тацита Агриколу’. Москва. 1837 и 2) рчь: ‘de Q. Curtii Rufiactate’, говоренную на университетскомъ акт 1836 г. Въ ‘Москвитянин’ 184-1 г. онъ помстилъ дв статьи: ‘О трагическомъ характер исторіи Тацита’ и ‘Нсколько словъ въ дл драматическаго искусства по поводу игры г. Каратыгина’. См. ‘Біограф. Словарь’ и пр., ч. I, стр. 441. Въ этомъ списк не поименована біографія Цицерона, начатая Крюковымъ и оконченная, уже посл смерти автора, г. Шестаковымъ.}. Теперь это сочиненіе является въ сборник г. Леонтьева подъ заглавіемъ: ‘Мысли о первоначальномъ различіи римскихъ патриціевъ и плебеевъ въ религіозномъ отношеніи’. Оно служитъ доказательствомъ замчательной эрудиціи покойнаго Крюкова, но въ то же время — скажемъ прямо, не увлекаясь излишнимъ въ настоящемъ случа пристрастіемъ къ личности автора — поражаетъ читателя своими странностями и не выдерживаетъ строгой критики. При помщеніи этой статьи въ своемъ сборник, г. Леонтьевъ, очевидно, не столько имлъ въ виду пользу или удовольствіе читателей ‘Пропилей’, сколько уваженіе къ памяти г. Крюкова, бывшаго своего наставника. Строгій и вполн-безпристрастный разборъ этой статьи необходимъ, по нашему мннію, тмъ боле, что она легко можетъ увлечь на ложный путь своими парадоксами людей неопытныхъ {Что получилось уже, наприм. съ г. Ю. Базомъ, авторомъ только-что появившейся въ свтъ книжки, подъ заглавіемъ: ‘Полиеизмъ древнихъ Грековъ’ и пр. Санктпетербургъ. 1855. Несмотря на слова предисловія къ этому сочиненію о томъ, что авторъ ‘считалъ нужнымъ исключить изъ него вс сомнительныя предположенія, догадки и толкованія, съ ихъ доводами и доказательствами, и довольствоваться одними несомннными результатами новйшихъ изслдованій’, въ нкоторыхъ мстахъ этой книжки, (напр. на стр. 135) мы встрчаемъ повтореніе парадоксовъ г. Крюкова. Нелишнимъ считаемъ прибавить при этомъ, что обозрнію римской религіи посвящено въ сочиненіи г. База съ небольшимъ 20 стр.}. Но предварительно позволимъ себ еще нсколько замчаній, непрямо-относящихся къ длу.

‘Когда я, сынъ Италіи (говоритъ про себя въ одномъ мст своихъ сатиръ Горацій, Сат. I, X, ст. 31), кропалъ еще греческіе стишки, то Квиринъ (Ромулъ), явившись мн посл полуночи, когда сны такъ правдивы, отклонилъ меня отъ этого занятія слдующими словами: желаніе твое умножать собою огромную толпу греческихъ поэтовъ такъ же нелпо, какъ мысль носить дрова въ лсъ’.

Эти слова умнаго Горація невольно приходятъ мн на память всякій разъ, когда я беру въ руки сочиненіе русскаго ученаго, написанное не порусски. И чмъ боле авторъ является даровитымъ и ученымъ, тмъ боле становится жаль, что онъ не принялъ къ сердцу пользы и нуждъ нашей бдной русской литературы и вздумалъ ‘носить дрова въ лсъ’. Позволяю себ повторить здсь то, что уже прежде высказано было мною на ту же тэму въ одномъ изъ нашихъ повременныхъ изданій {‘Московскія Вд.’ 1851 года, No 107.}. ‘Древне-классическая филологія иметъ еще очень-мало хорошихъ представителей въ нашей литератур. Потому всякій, хорошо-приготовленный писатель, который посвятитъ себя этой отрасли знанія, принесетъ, сравнительно, гораздо-боле пользы и оставитъ по себ лучшую память, нежели тотъ изъ русскихъ ученыхъ, который захочетъ произведеніями своими умножать огромныя средства чужеземной учености, гд и безъ того ужь можно собрать цлыя библіотеки спеціальныхъ изслдованій по каждому боле или мене занимательному вопросу изъ области классической древности. По нашему мннію, въ настоящее время русскій ученый тогда только можетъ имть разумное основаніе писать на какомъ-нибудь иностранномъ язык, когда онъ надется своими трудами подвинуть впередъ какую-нибудь отрасль знанія, или сказать новое слово въ наук, а въ противномъ случа ему предстоитъ, хотя боле-скромное, во въ то же время гораздо-боле полезное и благодарное поприще трудиться для пользы своей отечественной словесности’. Читатель видитъ изъ этихъ словъ, что мы нисколько не возстаемъ безусловно противъ желанія нашихъ ученыхъ писать не порусски. Въ извстныхъ случаяхъ мы готовы признать даже необходимость предпочесть своему родному языку языкъ иностранный. Такъ, напримръ, мы искренно желаемъ, чтобъ г. Леонтьевъ скоре исполнилъ общаніе, высказанное имъ въ разбираемомъ том ‘Пропилей’, издать на латинскомъ язык свое изслдованіе о древностяхъ Танаиса, потому-что оно представляетъ для науки нсколько новыхъ данныхъ, которыя, безъ-сомннія, обратятъ на себя вниманіе западныхъ археологовъ. Можетъ показаться на первый взглядъ, что приведенныя нами выше слова не идутъ и къ сочиненію г. Крюкова, потому-что оно также говоритъ новое слово въ паук, но дло въ томъ, что это новое слово является намъ въ разбираемомъ сочиненіи очень-неудачнымъ и, какъ мы увидимъ, ничмъ неоправданнымъ парадоксомъ. Разумется, что такого рода сочиненія не составляютъ большаго пріобртенія и для русской ученой литературы.

Прежде всего насъ удивило въ сочиненіи г. Крюкова то, что, предлагая новую теорію для объясненія борьбы между патриціями и плебеями, онъ не почелъ нужнымъ показать несостоятельность господствующаго въ наше время взгляда на этотъ вопросъ и тмъ оправдать необходимость или, по-крайней-мр, логическую законность собственнаго своего труда. Онъ даже не упоминаетъ о предшествовавшихъ попыткахъ уяснить этотъ вопросъ и прямо приступаетъ къ длу. Для насъ непонятно, что, прилежно собравъ, въ самомъ начал своего труда (Примч. I) различныя, большею-частью никуда негодныя объясненія древнихъ писателей о происхожденіи патриціевъ и плебеевъ и придавая безусловную вру этимъ свидтельствамъ, нашъ авторъ не обратилъ никакого вниманія на изслдованія новйшихъ ученыхъ относительно этого предмета. Теперь вс, кажется, уже давно согласны въ томъ, что современная наука далеко опередила слабыя усилія греческихъ и римскихъ изыскателей уяснить древнйшій періодъ римской исторіи. Кто же въ наше время вритъ Діонисію Галикарнасскому, Плутарху и другимъ подобнымъ писателямъ, по словамъ которыхъ Ромулъ отдлилъ въ своемъ государств знатныхъ отъ незнатныхъ, и что такимъ образомъ возникли патриціи и плебеи? Вопросъ о происхожденіи этихъ двухъ враждебныхъ одно другому сословій есть именно одинъ изъ блистательныхъ результатовъ, добытыхъ критическимъ умомъ Нибура. Не воля одного лица, и притомъ нисколько-неисторическаго, а самый ходъ римской исторіи вызвалъ къ жизни и борьб эти два сословія. Плебеи, какъ теперь несомннно доказано, образовались мало-по-малу изъ покоренныхъ народовъ, часть которыхъ цари имли обыкновеніе переселять въ Римъ. Такъ, напримръ, Туллъ Гистилій переселилъ въ Римъ жителей города Alba Longa. Подобнымъ же образомъ и Анкъ Марцій увеличилъ народонаселеніе своего города. Вс такіе переселенцы хотя и входили въ составъ римскаго народа, но не получали правъ гражданства. Они не были принимаемы въ трибы и въ куріи, не имли первоначально никакого голоса въ народныхъ собраніяхъ, не принимали никакого участія въ государственномъ управленіи и до самаго закона канулеева (до 309 года города) не имли connubium, то-есть права родниться посредствомъ браковъ съ настоящими, первоначальными гражданами Рима. Это запрещеніе ясно было высказано въ Х-ти таблицахъ. Такимъ образомъ эти переселенцы должны были образовать собою особенное сословіе людей свободныхъ и лично-независимыхъ, но въ то же время неимвшихъ почти никакихъ политическихъ правъ. И эти люди образовали собою отдльный классъ римскаго народа, названный plebs, а съ другой стороны, въ противоположность ему, изъ римскихъ гражданъ, раздленныхъ на трибы и куріи, возникло высшее государственное сословіе патриціевъ. Изъ сказаннаго видно, что плебеи составились не изъ оборванной, голодной толпы, какъ полагали древніе историки, напротивъ, между ними было много людей, которые отличались богатствомъ, происхожденіемъ и въ былое время играли у себя на родин значительную роль. Несмотря на то, въ Рим они не получили никакихъ политическихъ правъ, и патриціи старались держать ихъ отъ себя какъ можно дальше. Вообще они смотрли на плебеевъ, какъ на побжденныхъ и своихъ подданныхъ. Таково было первоначально отношеніе этихъ двухъ классовъ римскаго народа. Но мало-по-малу сословіе плебеевъ окрпло, почувствовало свое значеніе, и тогда это отношеніе должно было показаться ему неестественнымъ и обиднымъ. Плебеи потребовали себ тхъ же правъ, которыми пользовались патриціи, возникла политическая борьба, и изъ римской исторіи извстно, съ какимъ успхомъ плебеи уничтожали, одну за другою, преграды, противопоставленныя имъ ихъ соперниками.

Мы изложили, по-возможности кратко, вопросъ о причинахъ борьбы между патриціями и плебеями {Подробности этого вопроса см. у W. А. Becker: Handbuch der rm. Alterlhmer. Leipzig, 1844. 4. И, стр. 133 и слд. Niebuhr: Rцm. Gesell, стр. 366 (3 изданіе) — и Wachsmuth: Gesell, der politischen Parteiungen des Alterthums. Brauschweig, 1853, стр. 171 и слд.}. Если изъ массы сказокъ, называемой древнйшимъ періодомъ исторіи Рима, можно добыть какіе-нибудь проблески исторической истины, то именно этотъ вопросъ, по своей ясности, занимаетъ между ними первое мсто. Но покойный Крюковъ, неизвстно почему, не удовольствовался этимъ простымъ и, какъ намъ кажется, совершенно-правильнымъ ршеніемъ вопроса. По мннію его, совершенно-излишнему и ничмъ неподтверждаемому, причина борьбы между патриціями и плебеями. была нисколько не политическая, а религіозная. Мнніе это находится, какъ мы видимъ, въ совершенномъ противорчіи съ общепринятымъ взглядомъ въ наук. Посмотримъ теперь на т доводы, которыми нашъ авторъ старается оправдать свой парадоксъ. Главныя положенія, на основаніи которыхъ г. Крюковъ ршился построить свою теорію, находятся въ небольшомъ введеніи, предпосланномъ его сочиненію. Уже здсь рзко высказывается полное отсутствіе критики, вообще составляющее характеръ разбираемой нами статьи.

Для того, чтобъ уяснить это небывалое религіозное различіе между патриціями и плебеями, г. Крюковъ, естественно, счелъ необходимымъ напередъ доказать, что въ Рим, въ начальный періодъ его политическаго быта, существовали два, совершенно-отличныя одно отъ другаго, поклоненія. Для этого онъ собралъ нсколько показаній древнихъ авторовъ, изъ которыхъ, какъ и слдуетъ ожидать, видно, что первобытная римская религія отличалась простотою и несложностью какъ въ иде, такъ и въ своихъ аттрибутахъ. Изъ свидтельствъ древнихъ писателей, которыхъ мы не намрены оспоривать, дйствительно открывается, что идолы боговъ не составляли вначал существенной принадлежности римскаго культа. Такъ Сервій, древній схоліастъ Виргилія, утверждаетъ (ad Aen. I, 504), что было время, когда въ римскихъ храмахъ не существовало еще никакихъ изображеній боговъ. Юстинъ говоритъ, что вначал римляне поклонялись своимъ богамъ подъ символомъ копья, а простодушный Плутархъ присовокупляетъ ко всему этому (Numa, VIII), что Нума запретилъ римлянамъ представлять боговъ въ образ людей или животныхъ. Между всми подобными свидтельствами особенное наше вниманіе должно обратить на себя показаніе знаменитаго Баррона Реатнискаго, который безспорно принадлежалъ къ лучшимъ изъискателямъ римской старины. ‘Боле 150 лтъ (а не 170, какъ везд значится у г. Крюкова), говоритъ Барронъ, почитали римляне боговъ безъ всякихъ изображеній’.

Прямой и исключительно-возможный выводъ изъ всхъ этихъ свидтельствъ — тотъ, что идолы первоначально не имли мста въ римскихъ храмахъ. Нашъ авторъ, однако, не довольствуется этимъ простымъ выводомъ. Вопервыхъ, г. Крюковъ видитъ почему-то въ этихъ показаніяхъ доказательство существованія въ древнемъ Рим двухъ различныхъ поклоненій, а затмъ основываетъ собственное свое мнніе, которое мы сейчасъ представимъ, на обвиненіи названныхъ нами писателей въ недомолвк того, что такъ необходимо для оправданія этого страннаго мннія. ‘Стало-быть (говоритъ г. Крюковъ на стр. 4-й, выписавъ напередъ приведенныя выше свидтельства) уже древніе принимали два совершенно-различныя поклоненія въ древнемъ Рим, изъ которыхъ одно было символическое, а другое анропоморфическое. Но извстія ихъ потому уже неврны, что они, хотя и принимаютъ существованіе этихъ двухъ поклоненій, но послдовательно, одно за другимъ, а не одновременно’.

Въ этомъ разногласіи нашего автора съ древними писателями мы ршительно принимаемъ сторону послднихъ. Удивляемся, какимъ образомъ г. Крюковъ ршился построить свою теорію объ одновременномъ существованіи въ древнемъ Рим символическаго и анропоморфическаго поклоненій на отрицаніи врности единогласнаго показанія древнихъ писателей, и не имя ни одного свидтельства древности для оправданія собственнаго своего взгляда. Еслибъ авторъ взглянулъ на этотъ предметъ съ должнымъ вниманіемъ, онъ увидлъ бы, что символизмъ и затмъ анропоморфизмъ составляютъ естественный и необходимо-послдовательный характеръ въ развитіи всхъ религій древности, принадлежностью которыхъ были идолы. Здсь, разумется, идетъ рчь не о философскомъ символизм, котораго странно искать въ какой бы то ни было древней религіи, въ первую пору ея существованія, а о томъ символизм, который возникаетъ изъ полнаго отсутствія искусства или техники въ народ, только-что начинающемъ свое политическое существованіе. Такое явленіе мы находимъ и въ самой Греціи. И тамъ, по словамъ Павзанія (VII, 22), которыя совершенно напоминаютъ собою свидтельство Баррона, было время, когда ‘божескія почести воздавались, вмсто истукановъ, необдланнымъ камнямъ ( )’. Дйствительно, греки, за совершеннымъ отсутствіемъ техники, долгое время поклонялись своимъ богамъ подъ видомъ грубыхъ камней, столбовъ, пирамидъ и другихъ незатйливыхъ символическихъ формъ, обдлка которыхъ не требовала никакого искусства. Павзаній, во время путешествія своего по Греціи, видлъ много подобныхъ символическихъ знаковъ, и усилія очеловчить этотъ простой матеріалъ являются намъ, какъ извстно, въ греческой пластик первымъ шагомъ къ дальнйшему ея развитію {Боле-подробное изложеніе этого вопроса можно найдти въ стать: о гіератик въ древнемъ греческомъ искусств. ‘Проп.’ кн. I, стр. 7.}.

То же самое мы видимъ и у римлянъ, съ тмъ только различіемъ, что искусство свое, равно-какъ и литературу, они получили извн уже готовыми. До времени же этого иноземнаго вліянія и у нихъ существовали различные символическіе знаки, которые замняли идолы боговъ и потомъ долгое время хранились, какъ святыня, въ храмахъ Италіи.

Къ этому разряду памятниковъ римской старины, безъ-сомннія, должно отнести трости и сосуды, которые хранились въ Лавипіум (о нихъ нашъ авторъ говоритъ на стр. 16), а также hastae Martiae, то-есть марсовы копья и анциліи (Gell. Noct. Att. IV, 6), которыя можно было видть въ самомъ Рим, въ регіи. Много такихъ священныхъ остатковъ старины хранилось также въ святилищ храма Весты, которое было доступно только верховнымъ жрецамъ и весталкамъ.

Свидтельство Варрона о томъ, что такой безобразный культъ господствовалъ въ Рим въ первыя 150 лтъ его существованія, кажется намъ, заслуживаетъ полной вры, ибо оно совпадаетъ съ воцареніемъ въ Рим этрусскихъ царей. Хотя латиняне, среди которыхъ возникъ Римъ, и принадлежали къ тиррено-пелазгическому племени и, кром-того, по преданію, принимаемому многими, этруски вошли, вмст съ сабинянами, въ составъ римскаго народа при самомъ его начал, однако, тмъ немене не подлежитъ никакому сомннію, что ршительное вліяніе этрусской цивилизаціи на Римъ началось не ране царствованія Тарквинія Приска. Только съ этого времени Римъ постепенно началъ выходить изъ ничтожества въ-отношеніи къ своему вншнему виду и храмы его стали наполняться деревянными и глиняными идолами работы этрусскихъ художниковъ, или, врне, ремесленниковъ. Уже спустя долгое время, эти идолы замнились другими, изъ боле-цннаго матеріала. Вообще римляне долгое время были невнимательны къ вншности своихъ храмовъ, и практичность ихъ, ставившая на первый планъ все полезное и исключавшая художественное, если только оно не примнялось къ практическій цли, нигд, можетъ-быть, не выразилась такъ рзко, какъ въ медленномъ развитіи у нихъ образовательныхъ художествъ. Потому не только во время царей, по и въ періодъ республики римляне гораздо-боле обращали вниманія на свои водопроводы и дороги, чмъ на пластику и живопись. Только впослдствіи, со времени покоренія римлянами Южной Италіи, или Великой Греціи, римскіе храмы стали наполняться статуями боговъ боле или мене замчательными въ художественномъ отношеніи и завезенными въ Римъ въ вид военной добычи. Съ этими произведеніями греческаго искусства мало имли общаго въ художественномъ отношеніи глиняные этрусскіе идолы (dii fictiles Etruscorum), составившіе, со времени Тарквинія Приска, необходимую принадлежность римскихъ храмовъ {См. О. Mller: Handbuch der Archologie der Kunst. II Ausg. Breslau, 1835, стр. 190. Такъ смотрли на этотъ предметъ и нкоторые писатели древности, напр. Тертулліанъ, слова котораго авторъ приводитъ въ примч. 15. Въ царствованіе Нумы, говорись Тертулліанъ, не было у римлянъ ни храмовъ (?), ни идоловъ. Религія ихъ въ это время была проста и бдна обрядами. Nondum enim tunc ingйnia Graecorum algue Tuscorum fingendis simulacris urbem inundaverant.}.

Сказаннаго, кажется, достаточно для того, чтобъ видть, что авторъ совершенно-ошибочно принялъ дв различныя эпохи одного и того же римскаго культа за два отдльныя, одновременно, по его мннію, существовавшія поклоненія. Мы видимъ, что теорія автора, построенная единственно на его недоумніи, распадается при малйшемъ прикосновеніи къ ней критики. Будемъ, однако, слдить за нимъ дале. Убжденный въ существованіи въ древнемъ Рим двухъ религій, г. Крюковъ объявляетъ первую изъ нихъ, то-есть символическую, патриційскою, или, что, по его мннію, то же, квиритскою, а вторую, то-есть анропоморфическую — этрусскою, или плебейскою {‘Впрочемъ (прибавляетъ авторъ стр. 3), такое различіе между религіею патриціевъ и плебеевъ существовало только въ древнйшій періодъ римской исторіи. Время позднйшее знало только одну государственную религію’.}. Вообще, этрусскій элементъ считаетъ онъ преобладающимъ въ плебейской общин. ‘Единство патриціанскихъ родовъ (говоритъ онъ, стр. 2), въ противоположность плебеямъ было, какъ кажется, не вншнее, но скоре внутреннее и духовное. Оно было, по всему вроятію, основано на родств религіозномъ. Объ этомъ можно заключить частью изъ замкнутости патриціанской общины, частью изъ способа принятія въ нее. Принятіе совершалось посредствомъ кооптаціи (здсь авторъ ссылается на Тита Ливія IV, 4), но такъ-какъ этотъ актъ былъ въ употребленіи при принятіи въ какую бы то ни было жреческую общину, то отсюда мы, безъ-сомннія, въ-прав предполагать совершенное единство религіи. Оттого-то Канулей и говоритъ у Ливія, что патриціи, происходя отъ чужихъ народовъ, получаютъ благородство не по роду, не по крови, но единственно посредствомъ кооптаціи. Особенность патриціевъ въ противоположность къ плебеямъ — это ихъ религія. Мнніе наше подтверждаетъ вся исторія ихъ борьбы и преимущественно отказъ въ прав брака (jus connubii), въ прав, которое никакъ не могло быть дано плебеямъ, ибо, имя религіозное основаніе, оно должно было бы вести за собою совершенное слитіе патриціанскихъ и плебейскихъ обрядовъ поклоненія’.

Всмъ этимъ парадоксамъ г. Крюкова не суждено, кажется, оставить по себ никакихъ слдовъ въ наук. Мнніе свое о томъ, что патриціи образовали собою въ древнемъ Рим какую-то религіозную общину, въ которую не допускались плебеи, какъ люди, принадлежавшіе совершенно къ другому культу, авторъ основываетъ, какъ мы видли, на словахъ рчи трибуна Канулея о допущеніи плебеевъ къ консульству и къ бракамъ съ патриціями. Даже самое поверхностное разсмотрніе рчи Канулея показываетъ, что религія нисколько не была замшана въ это дло. Канулей, какъ видно изъ разсказа Ливія, посл неудавшейся попытки склонить на свою сторону консуловъ, перенесъ дло изъ Сената въ народное собраніе и жалуется въ своей рчи плебеямъ на то презрніе, которое оказываютъ этому сословію патриціи отказомъ въ jus connubii. Въ цлой рчи Канулея ни словомъ не упоминается о религіи, какъ препятствіи къ заключенію браковъ между патриціями и плебеями, и еслибъ дйствительно религія составляла въ этомъ случа какое-нибудь препятствіе, то какой смыслъ имла бы эта рчь и цлый рядъ упрековъ, которыми Канулей осыпаетъ патриціевъ?

Мы, признаемся, не придаемъ особеннаго историческаго значенія рчи Канулея и не основали бы нашего убжденія на этой реторической вставк въ разсказ Тита Ливія, показаніями котораго вообще должно пользоваться осторожно, потому-что онъ гораздо въ большей мр хорошій разскащикъ, чмъ писатель критическій. Но это еще не все. Дло въ томъ, что авторъ неправильно понялъ приводимое имъ мсто изъ рчи Канулея, и придалъ совершенно-произвольное значеніе слову cooptatio, которое послужило ему главнымъ доказательствомъ того, что патриціи составляли какую-то замкнутую религіозную общину. Приведемъ самыя слова Канулея. Онъ говоритъ, между-прочимъ, слдующее: ‘Quid? hoc si polluit nobilitatem islam vestram, quam plerique oriundi ex Albanis et Sabinis non genere nec sanguine sed per cooptationem in patres habetis, aut ab regibus lecti aut post reges exactos jussu populi, sinceram servare privatis consiliis non poteratis nec ducendo ex plebe, neque vestras filias sororesque ecnubere sinendo e patribus?’ Здсь, какъ и везд, слово cooptatio иметъ общее, а не исключительное религіозное значеніе (то-есть значеніе принятія въ жреческую общину), какое придалъ ему авторъ. Это слово, равно-какъ и глаголъ cooptare, безпрестанно употребляется римскими писателями тамъ, гд идетъ рчь о принятіи кого-нибудь въ какую бы то ни было общину, или сословіе, напримръ, тамъ, гд говорится объ избраніи въ сенаторы, въ цензоры, въ авгуры, въ трибуны и т. д. Вмсто множества цитатъ, которыя мы могли бы привести въ доказательство справедливости такого общаго значенія этихъ выраженій, отсылаемъ читателей къ какому угодно хорошему латинскому лексикону, напримръ, къ лексикону Форчеллини, гд они найдутъ подъ означенными словами много примровъ, несомннно-говорящихъ противъ мннія г. Крюкова. Наконецъ замтимъ еще, что въ несчастномъ выраженіи cooptatio in patres) которое ввело въ такое недоумніе автора, послднее слово означаетъ въ настоящемъ случа вовсе не патриціевъ, а сенаторовъ {Это видно изъ словъ: ‘aut ab regibus lecti, aut post reges exactos jussu populi’, потому-что принятія въ патриційскія куріи совершалось по приговору только курій, а не царей. То же показываетъ и слово lecti, ибо глаголъ legere — настоящее выраженіе объ избраніи въ сенаторы. Таковъ смыслъ этого выраженія и по мннію Вейсенборна, послдняго издателя Тита Ливія (Leipzig, 1854).}.

Такимъ-образомъ смыслъ приведенныхъ словъ Канулея совсмъ не тотъ, который придалъ имъ нашъ авторъ, а слдующій: ‘Если (говоритъ народный трибунъ, обращаясь къ патриціямъ) подобные браки съ плебеями пятнаютъ вашу знатность, которую, однако, большая часть изъ васъ, ведущая свой родъ отъ албанцевъ и сабинянъ, пріобрла не по своему происхожденію и не по узамъ крови, а вслдствіе того, что предки этой части патриціевъ были выбраны въ сенаторы или царями, или, по изгнаніи ихъ, по вол народа {Родоначальники многихъ патриційскихъ фамилій, хочетъ сказать этими словами Канулей, случайно попали въ сенаторы и тмъ ввели свое потомство въ сословіе патриціевъ, между-тмъ, какъ имъ (то-есть этимъ родоначальникамъ), какъ чужестранцамъ (албанцамъ и сабинянамъ), слдовало бы вступить въ Рим въ сословіе плебеевъ. Извстно, что потомки римскихъ сенаторовъ длались патриціями, и таково даже, по мннію, весьма-распространенному въ древности, было просхожденіе этого сословія. Такъ напр. Ливій говоритъ (I, 8): ‘centum creai senatores (Romulus)… patres certe ab honore, patriciique progenies eorum appeilati’. Такое мнніе о происхожденіи патриціевъ, неотличающееся особенною врностью, поддерживается, однако, и нкоторыми новйшими учеными, напр. Рубино. См. его Untersuchungen ber rm. Verfassung. I Th. стр. 183.}, то разв вы не могли бы частными мрами сохранить неприкосновенною эту вашу знатность, не женясь на плебейкахъ и не позволяя вашимъ дочерямъ и сестрамъ выходить замужъ иначе, какъ только за патриціевъ? Ни одинъ плебей не нанесъ бы насилія двушк изъ патриційскаго рода: такія насилія позволяютъ себ только увлеченные страстью патриціи, и никто бы не заставилъ кого бы то ни было силою заключить брачный договоръ. Но запрещать подобные браки и закономъ уничтожать ихъ возможность — вотъ что обидно и позорно для плебеевъ’ и т. д.

На первый взглядъ можетъ показаться, что мннію автора благопріятствуютъ слова консуловъ, которыя Ливій приводитъ непосредственно передъ рчью Канулея (IV, 2, 6). При подобныхъ смшанныхъ бракахъ, говорятъ консулы, дти не будутъ звать, къ какому они принадлежатъ роду и къ какимъ сакрамъ, и станутъ такимъ образомъ полупатриціями и полуплебеями. Вотъ слова подлинника: ‘ut qui natus sit ignoret, cujus sanguinis, quorum sacrorum sit, dimidius patrum sit, dimidius plebis’. Говоря это, консулы, безъ-сомннія, имютъ здсь въ виду постановленіе децемвиральнаго законодательства, которымъ, какъ мы ужь видли, смшанные браки между патриціями и плебеями были запрещены и объявлены незаконными. Само-собою разумется, что на дтей, прижитыхъ въ такомъ таттопіит injustum, патриціи смотрли (по словамъ того же Ливія, въ начал 6-й главы, 4.-й кц.) какъ на incerla proles, то-есть какъ на людей неизвстнаго происхожденія, которые не могли участвовать ни въ патриційскихъ авспиціяхъ, ни въ sacra. Подъ послднимъ выраженіемъ здсь очевидно разумются sacra privata, то-есть genlilicia, а не publica, какъ ошибочно полагаетъ авторъ, потому-что эти sacra publica были въ Рим общими какъ для патриціевъ, такъ и для плебеевъ {Каждый родъ имлъ у римлянъ своихъ фамильныхъ боговъ. Каждый, принадлежавшій къ роду, имлъ не только право, по и обязанность участвовать въ этихъ sacra privata, или gentilicia. Для этой цли gentes (фамиліи) имли свои sacella (часовни) или приносили жертвы въ какомъ-нибудь общественномъ храм. Объектомъ этого фамильнаго культа былъ почти всегда какой-нибудь герой, отъ котораго родъ велъ свое начало, или божество, считавшееся покровителемъ этого рода.}. Удачный для плебеевъ исходъ этого спорнаго дла о jus connubii также не говоритъ въ пользу теоріи г. Крюкова. Извстно, что Сенатъ ршился наконецъ издать новый законъ, которымъ уничтожалось прежнее постановленіе касательно браковъ между патриціями и плебеями. Сенатъ долженъ былъ согласиться съ требованіемъ трибуновъ, потому-что извн Риму грозила въ это время война и, кром-того, патриціи надялись, что этою уступкою они отклонятъ плебеевъ отъ домогательства консульскаго званія {Liv. ibid. Послдней цли они достигли только вполовину, потому-что хотя предложеніе о прав плебеевъ длаться консулами и не было принято, но за-то патриціи должны были согласиться на учрежденіе новаго званія, именно, военныхъ трибуновъ съ консульскою властью (tribuni militares consulari potestate).}.

По теоріи автора, такая уступка со стороны патриціевъ должна была бы повлечь за собою цлую реформацію. Ничего подобнаго, однако, мы не видимъ въ религіи римлянъ, которая продолжала существовать на прежнихъ основаніяхъ. По-крайней-мр ни одинъ древній авторъ ни словомъ не упоминаетъ о томъ, что предоставленіе плебеямъ jus connubii повлекло за собою какое-нибудь измненіе въ римскихъ религіозныхъ учрежденіяхъ. На чемъ же первоначально былъ основанъ отказъ патриціевъ въ этомъ jus connubii? Безъ-сомннія, на тхъ же самыхъ причинахъ, по которымъ и у всхъ другихъ народовъ такъ-называемые неравные браки составляютъ исключеніе изъ общаго правила. Везд въ аристократическихъ гостиныхъ можно слышать и теперь слово msaillance, заимствованное изъ лексикона того народа, который имлъ такое множество своихъ Канулеевъ. Итакъ, слова автора: ‘патриціи соединялись взаимными браками даже съ чуждыми племенами и отказывали въ этомъ прав только плебеямъ до самаго канулеева закона’ объясняются очень-просто. Не споримъ, что между плебеями было много людей, которые не уступали своею знатностью патриціямъ, но въ Рим эти люди были знатны только по своимъ воспоминаніямъ, и нтъ ничего страннаго, что римскій патрицій не хотлъ выдавать дочь свою замужъ за человка, лишеннаго всхъ политическихъ правъ.

Отчего, спрашиваетъ вслдъ за этимъ авторъ (стр. 2), въ эту замкнутую общину патриціевъ принимались чужестранцы, даже ц&#1123,лыя массы иностранцевъ и не принимались плебеи? Изъ примчанія автора къ этому мсту (примч. 11) видно, что, подъ цлою массою иностранцевъ, онъ разумлъ переселеніе въ Римъ сабинца Аппія Клавдія съ толпою своихъ друзей и домочадцевъ ( Plut. Public.). Мы не стали бы спорить съ авторомъ въ томъ, что не только самъ Аппій Клавдій, но и его друзья, родичи (gentiles) и домочадцы были приняты въ Рим въ сословіе патриціевъ, еслибъ этому не противорчила исторія. Извстно, что между многими отраслями Фамиліи Аппія Клавдія существовали не только патриційскія (напримръ Клавдіи Нероны, Pulchri и т. д.), но и плебейскія отрасли, напримръ Клавдіи Марцеллы. Въ защиту одного изъ нихъ, Марка Клавдія Марцелла, приверженца Помпея, мы имемъ рчь Цицерона, наполненную непомрною лестью Цезарю. Замтимъ, впрочемъ, что дло здсь не въ числ принятыхъ, а въ томъ, что примръ Аппія показываетъ намъ существованіе факта принятія знатныхъ иностранцевъ въ общину патриціевъ. Но что же необыкновеннаго въ этомъ факт и какое отношеніе иметъ онъ къ плебеямъ? Аппій переселился въ Римъ добровольно, между-тмъ какъ на плебеевъ патриціи смотрли какъ на сословіе, происшедшее изъ народовъ побжденныхъ и неполучившее одинаковыхъ правъ съ побдителями. Вотъ почему, какъ мы уже видли, плебеи составили собою въ Рим массу народа, чуждую господствующему сословію и лишенную первоначально всхъ правъ и возможности принимать какое-либо участіе въ государственномъ управленіи. Желая, безъ всякаго, впрочемъ, достаточнаго повода, увеличить эту массу иностранцевъ, принятыхъ вмст съ Аппіемъ Клавдіемъ въ число патриціевъ, авторъ приводитъ (въ томъ же примчаніи) свидтельство Діонисія (V, 40), изъ котораго видно, что, кром друзей и родственниковъ, Аппій привелъ съ собою въ Римъ также множество кліентовъ, и затмъ прибавляетъ: ‘все это, какъ кажется, не иное что, какъ переселеніе одной партіи недовольныхъ патриціевъ’. Какъ? неуже-ли, по мннію автора, и кліенты Аппія были приняты въ Рим въ сословіе патриціевъ? Поврятъ ли читатели, что авторъ отвчаетъ на этотъ вопросъ утвердительно и отвчаетъ такъ не по недосмотру, а потому, что такой странный отвтъ прямо вытекаетъ изъ его теоріи. По этой теоріи, сабинецъ Аппій и его спутники не потому были приняты въ господствующее сословіе, что они были знатны или незнатны, а потому, что принадлежали къ той же религіи, которой держались патриціи. Дйствительно, это принятіе Аппія въ число патриціевъ, равно-какъ и преданіе о томъ, что то же самое случилось съ нкоторыми изъ подданныхъ сабинскаго царя Тація, заставило нашего автора допустить въ конц своего разсужденія (стр. 4-7) тождество сабинской религіи съ первоначальною квиритскою или патриційскою. ‘Мы признаемъ (говоритъ онъ), что сабины, какъ родственники по религіи, принимали большое участіе въ развитіи квиритской вры’. Какой же выводъ изъ всего этого? Тотъ, что всякому оборванному сабинскому простолюдину готово было мсто въ рядахъ римскихъ патриціевъ!

Мы коснулись здсь только главныхъ положеній автора, высказанныхъ имъ въ введеніи къ своему сочиненію, и показали всю непрочность матеріала, изъ котораго онъ вздумалъ перестроить развалины древнйшей римской исторіи. Но это введеніе заключаетъ въ себ, кром-того, еще много частностей, которыя съ первыхъ уже строкъ поражаютъ читателя своею странностью. Къ такимъ странностямъ мы относимъ, напримръ, начальныя слова введенія: ‘Римскіе патриціи говорятъ о себ, уже при первыхъ зачаткахъ Рима, какъ о племени, издревле осдломъ и живущемъ въ фамильномъ быту. Они ставятъ себя такимъ образомъ въ противоположность къ плебеямъ, чуждымъ всякихъ родовыхъ связей’. Это мсто очень-темно, и его темнота происходитъ главнымъ образомъ, какъ кажется, оттого, что самъ авторъ не постарался дать себ яснаго отчета въ словахъ своихъ. Мы недоумваемъ, какіе патриціи сообщили нашему автору о томъ, что они были племенемъ издревле осдлымъ и живущимъ въ фамильномъ быту? Въ примчаніи къ этому мсту г. Крюковъ прибавляетъ: ‘мы говоримъ ‘патриціи’, ибо вс источники римской исторіи образовались подъ ихъ вліяніемъ’, и затмъ цитуетъ вс сказки объ основаніи Рима, приводимыя Діонисіемъ, Плутархомъ и Ливіемъ. Такъ вотъ какихъ патриціевъ разуметъ нашъ авторъ! Онъ очевидно имлъ въ виду лтопись великихъ жрецовъ (annales maximi), которые, какъ извстно, долгое время были едпиственными историками Рима, и полагалъ, что вс свои сказки названные писатели заимствовали изъ этого источника. Но кто же вритъ этому въ наше время? Жреческая лтопись, несмотря на вс свои недостатки, на всю свою ничтожность въ литературномъ отношеніи, была, однако, драгоцннымъ матеріаломъ, которымъ не съумли воспользоваться древніе историки, передавшіе намъ повсть о начал Рима. Еслибъ это было иначе, то, вмсто историческаго эпоса, мы имли бы настоящую исторію этой эпохи Рима, или нчто похожее на исторію. Въ томъ-то и дло, что древніе историки не воспользовались, какъ слдуетъ, сухими и отрывочными, по тмъ немене драгоцнными замтками о римской старин, которыя, будучи переданы лтописью, въ рукахъ боле-опытныхъ и критическихъ писателей легко могли возсоздаться въ врную картину прошедшаго. Нкоторые ученые старались оправдать древнихъ историковъ тмъ, что жреческая лтопись погибла во время галльской катастрофы, и что они по этому не могли воспользоваться этимъ важнымъ историческимъ матеріаломъ. Впрочемъ, этотъ любопытный вопросъ требуетъ подробнаго разсмотрнія, которое мы отлагаемъ, за недостаткомъ мста, до другаго удобнаго случая. Возвращаемся къ словамъ автора и снова спросимъ: какъ понимать замчаніе его о томъ, что ‘патриціи были уже при первыхъ зачаткахъ Рима племенемъ издревле осдломъ и живущимъ въ фамильномъ быту?’ Въ какихъ мстахъ они были племенемъ издревле осдломъ? Авторъ не опредляетъ намъ этого, и иной читатель можетъ съ полнымъ правомъ заключить изъ словъ его, что патриціи населяли Палатинскій Холмъ задолго до Ромула, который, по преданію, основалъ на немъ, вмст съ албанскими выходцами, свое небольшое вначал государство. Не-уже ли таково дйствительно было мнніе автора? И что значитъ замчаніе: ‘патриціи уже издревле жили въ фамильномъ быту въ противоположность къ плебеямъ, чуждымъ всякихъ родовыхъ связей?’ — то ли, что первоначальные патриціи происходили отъ какого-нибудь общаго родоначальника и вс находились между собою въ родственныхъ связяхъ? Авторъ, какъ кажется, дйствительно такъ представлялъ себ происхожденіе патриціевъ. Не находя поддержки для этого страннаго мннія въ исторіи Рима, авторъ вздумалъ заимствовать свои доказательства для его оправданія изъ латинскаго языка. ‘Самый языкъ (говоритъ онъ) подтверждаетъ это мнніе, ибо, называя патриціевъ populus, онъ выражаетъ тмъ самымъ понятіе о такомъ обществ, которое выросло, наподобіе растенія, изъ одного зерна, между-тмъ, какъ подъ именемъ plebs разуметъ онъ массу людей, происшедшую чрезъ вншнее приращеніе’. Допустимъ, что слово populus первоначально относилось исключительно къ однимъ только патриціямъ, но откуда взялъ авторъ, что это слово populus значило когда-нибудь въ латинскомъ язык побгъ, отпрыскъ, и что оно происходитъ отъ прошедшаго времени глагола рено (рерніі)? Такое производство, недопускаемое уже просодіей’, совершенно напоминаетъ собою первые этимологическіе пріемы только-что начинавшейся науки, которые мы находимъ, напримръ, у Макробія, Сервія, Феста и другихъ древнихъ грамматиковъ. Во всякомъ случа, оно неудачне даже старинныхъ производствъ слова populus отъ , и другихъ подобныхъ этимологическихъ рдкостей.

Вообще начальныя слова введенія такъ невразумительны и темны, что трудно съ точностью опредлить, какое представленіе имлъ авторъ о патриціяхъ и плебеяхъ. Положительно можно только сказать, что патриціи, по его мннію, были первобытными жителями Рима. Но какой же смыслъ имютъ посл этого слова, которыми оканчивается первое примчаніе, а именно, что ‘городъ Римъ былъ первоначально то’родомъ ршительно плебейскимъ’? Если не всегда можно требовать особенной геніальности отъ автора даже и тогда, когда онъ ршается пересоздавать науку, то, во всякомъ случа, можно и должно требовать отъ него, по-крайней-мр, осмотрительности и вниманія къ своимъ словамъ.

Къ числу странностей введенія мы должны также отнести значеніе, произвольно-приданное авторомъ словамъ квиритъ и квиритскій, которыя везд являются у него синонимами словъ: патрицій и патриційскій {Мы еще возвратимся къ слову Квиритъ.}. Прежде чмъ придать этимъ словамъ такое исключительное значеніе, г. Крюкову слдовало бы привести на то достаточныя причины, но онъ не длаетъ этого, по своему обыкновенію. Нашъ авторъ не обращаетъ даже никакого вниманія на то, что его объясненіе этихъ словъ находится въ совершенномъ противорчіи съ показаніями тхъ самыхъ источниковъ, которымъ онъ придаетъ такой всъ. Такъ въ той же самой рчи Канулея, изъ которой онъ заимствовалъ главное свое доказательство предполагаемаго имъ различія въ первобытной религіи патриціевъ и плебеевъ, послдніе называются квиритами Вотъ начало рчи, съ которою Канулей обратился къ плебеямъ въ народномъ собраніи: ‘Quango opere vos, Quirites, contemnerent patres, quam indignos ducerent’ и проч. Нужно ли прибавлять, что здсь подъ patres, очевидно, разумются патриціи и противополагаются квиритамъ-плебеямъ?

Н. БЛАГОВЩЕНСКЙ.

ПРОПИЛЕИ. Сборникъ статей по классической древности, издаваемый П. Леонтьевымъ. Книга IV’. Москва. 1854.

Статья вторая.

Оставляя въ сторон другіе промахи и недомолвки автора, переходимъ къ слдующему отдлу его сочиненія, носящему заглавіе: ‘Объ основныхъ различіяхъ квиритской и анропоморфической религіи въ Рим’. Тонъ автора, до-сихъ-поръ довольно-нершительный, выражающійся словами ‘кажется’ и ‘по всему вроятію’, принимаетъ здсь характеръ рзкій и настойчивый, несмотря на то, что выводы, которые мы находимъ въ этомъ отдл разбираемаго сочиненія, исходя изъ ложнаго основанія, попрежнему отличаются неврностью и отсутствіемъ критики.

Мы не будемъ подробно слдить за каждымъ выводомъ автора, за злоупотребленіемъ цитатъ, которымъ онъ такъ часто придаетъ совершенно-произвольный смыслъ — однимъ словомъ, за неправильностью его изложенія, ибо, иначе, вслдствіе множества такихъ нердко-намренныхъ недосмотровъ въ разбираемомъ сочиненіи, рецензія наша разрослась бы въ цлую книгу. Остановимся только на главныхъ положеніяхъ автора. Основаніемъ патриційской или квиритской религіи является у него (стр.

Нума Помпилій, а средоточіемъ этого культа — регія и храмъ Весты.

Но какимъ образомъ попалъ сюда Нума Помпилій? Въ римскихъ преданіяхъ онъ, подобно Сервію Туллію и Тарквинію Приску, нетолько не является намъ патриціемъ, но, напротивъ, человкомъ самаго темнаго происхожденія. Доказательства тому мы можемъ заимствовать, не выходя изъ той же несчастной рчи Канулея. Канулей, негодуя на патриціевъ за то, что они не хотятъ допустить плебеевъ къ консульскому званію, напоминаетъ, между-прочимъ, народу, что консулы явились въ Рим непосредственными преемниками царской власти. Если (говоритъ Канулей) римляне, при выбор своихъ царей, не руководствовались исключительно знатностью рода, но преимущественно обращали вниманіе на доблести и душевныя качества претендентовъ на римскій престолъ, то по какому праву патриціи исключаютъ притязанія плебея получить консульское званіе на томъ только основаніи, что онъ плебей? ‘Неуже-ли (продолжаетъ онъ, IV, 3 10) до васъ не дошелъ слухъ о томъ, что Нума Помпилій, небывшій нетолько патриціемъ, но и гражданиномъ римскимъ, былъ приглашенъ изъ земли сабинской и царствовалъ въ Рим по желанію народа и но вол сенаторовъ?’

Но, можетъ-быть, намъ замтятъ, что знатность, какъ мы видли, не всегда составляла, по теоріи г. Крюкова, отличительный характеръ римскихъ патриціевъ, и что Нума Помпилій могъ войдти въ ихъ сословіе по тому же праву, по которому вступили въ него кліенты Линія Клавдія. Потому мы не остановимся на первомъ нашемъ возраженіи и постараемся отъискать другія. Нума Помпилій, какого бы онъ ни былъ происхожденія, нетолько, по нашему мннію, не можетъ быть основателемъ квиритской или символической религіи патриціевъ, но ско. ре самъ чисто-символическая личность, вполн-отвергаемая исторіею. Въ римскихъ преданіяхъ ему предоставлено такое же символическое значеніе, какое въ греческой саг — Дедалу, Смилиду, Гомеру и другимъ подобнымъ именамъ. Преданіе вообще любитъ соединять въ подобныхъ личностяхъ совокупность какихъ-нибудь однородныхъ явленій. Въ римскихъ преданіяхъ Нума Помпилій противополагается воинственному Ромулу (точно такъ же, какъ, хотя и не въ такой мр, Анкъ Марцій — Туллу Гостилію), ибо нетолько воинская, но и гражданская доблесть иметъ въ народныхъ легендахъ своихъ представителей. Въ многочисленныхъ, впрочемъ, давно уже всмъ извстныхъ свидтельствахъ древности, собранныхъ нашимъ авторомъ, Нума является намъ установителемъ первоначальнаго римскаго культа. На это значеніе Нумы достаточно указываетъ самое его имя (), которое, очевидно, состоитъ въ этимологической связи съ существеннымъ — законъ, уставъ и съ глаголомъ , между различными значеніями котораго значеніе учреждаю одно изъ главнйшихъ. Такимъ образомъ самое имя Нумы заставляетъ насъ смотрть на него, какъ на основателя римскаго устава (), преимущественно религіознаго, какъ на учредителя различныхъ религіозныхъ церемоній и обрядовъ. Вс эти благодтельныя для юнаго государства учрежденія Нумы преданіе старалось представить дломъ вышечеловческимъ. Отсюда сказка о связи его съ нимфою Эгеріею, ибо религія не была бы религіею, еслибъ начало ея представлялось дломъ человческой, а не божественной мудрости. Изъ этого же стремленія придать блескъ и величіе учрежденіямъ Нумы родилось преданіе, по которому онъ приводится въ связь съ Пиагоромъ и является намъ царемъ-философомъ, преданіе, которому не врилъ уже Титъ Ливій.

Изъ всхъ подобныхъ свидтельствъ и преданіи давно уже составилось мнніе, имвшее довольно защитниковъ какъ въ древности, такъ и въ новое время, мнніе, по которому религія, созданная Нумою, отличалась простотою врованій и вмст съ тмъ символическимъ характеромъ. Въ этомъ мнніи нтъ ничего страннаго, ибо вообще начальный періодъ существованія каждаго языческаго культа, представителемъ и олицетвореніемъ котораго является намъ въ римскихъ преданіяхъ Нума, характеризуется несложностью, а потому и простотою религіозныхъ врованій и въ то же время тсною связью человка съ природою. Пораженный величіемъ созданнаго, первобытный человкъ забывалъ о Создател и во всякой сил природы видлось ему божество то грозное и карающее, то благодтельное и покровительствующее. Потому мнніе о символическомъ значеніи религіи Нумы, которое, какъ мы замтили, давно уже не новость, иметъ свое основаніе, но никому, однако, не приходило на мысль считать эту религію исключительно патриційскою, потому-что объ этомъ нтъ ни малйшихъ намковъ у древнихъ писателей.

Римское преданіе, въ числ прочихъ религіозныхъ учрежденій Нумы, приписываетъ этому царю также введеніе служенія Вест, хотя, по другимъ древнимъ сказаніямъ, которыя приводитъ Діонисій (Anliqu. Rom. H, 65) и о которыхъ умалчиваетъ нашъ авторъ, основателемъ этого культа въ Рим считался Ромулъ. Которое изъ этихъ показаній врне — мы не беремся ршить, да и другимъ не совтуемъ принять на себя этотъ трудъ.

Смыслъ и значеніе служенія Вест были много разъ подвергаемы изслдованію и вс давно уже пришли къ заключенію, которому слдуетъ нашъ авторъ, а именно, что это служеніе попреимуществу имло характеръ символическій. Потому напрасно г. Крюковъ подтверждаетъ эту аксіому безчисленными цитатами, которыя только пестрятъ статью его и не прибавляютъ ничего новаго къ свдніямъ нашимъ объ этомъ предмет. Но не въ этомъ дло. Мы не видимъ, какое отношеніе Веста иметъ къ квиритскому культу Нумы, и гд доказательства того, что плебеи наравн съ патриціями не покланялись этой богин? Еслибъ авторъ доказалъ, что служеніе Вест съ его символическимъ характеромъ возникло первоначально между римскими патриціями, то его мнніе отличалось бы и новостью и прямо говорило бы въ пользу его теоріи, но доказать этого невозможно. Служеніе Вест, общее и патриціямъ и плебеямъ, возникло не въ Рим и везд отличалось символическимъ характеромъ. Римлянинъ соединялъ съ именемъ Весты (‘, или , съ эолическою дигаммою, откуда латинское Vesta) ту же идею, которую усвоили этому божеству греки и, задолго до нихъ, народы Азіи {См. Fr. Creuzer: Symbolik etc.. Leipzig, 1841. III th., стр. 293.}. Съ древнйшаго времени мы находимъ этотъ культъ распространеннымъ подъ разными именами въ отдаленныхъ странахъ Востока и въ государствахъ Запада, напримръ, у древнихъ персовъ, на остров Крит и на континент Греціи, откуда онъ проникъ наконецъ и къ римлянамъ, религія которыхъ вообще представляла собою гостепріимную смсь всхъ возможныхъ врованій.

Мы не будемъ спорить съ авторомъ, который утверждаетъ, что въ храм Весты не было идола богини, но не основали бы этого показанія, какъ длаетъ это г. Крюковъ, на однихъ только словахъ Овидія (Fast. VI, ст. 285), и тмъ мене назвали бы его показаніе положительнымъ свидтельствомъ. Мы еще будемъ имть случай возвратиться къ Овидію, какъ авторитету въ подобныхъ вопросахъ, а теперь ограничимся только указаніемъ на то, какъ этотъ положительный свидтель иногда противорчитъ себ. Въ III и книг тхъ же самыхъ фастъ (ст. 4-5) онъ говоритъ о ‘Vestae simulacra’, то-есть объ идол Весты, который, по преданію, ‘закрылъ глаза двственными своими руками’ въ то время, какъ весталка Рея Сильвія на глазахъ богини разршилась отъ бремени близнецами — Ремомъ и Ромуломъ’. Здсь бы можно было съ большимъ основаніемъ привести показаніе добросовстнаго Павзанія (Corinth. II, 35 2), который дйствительно не нашелъ въ храм Гестіи (или Весты) идола богини, а видлъ тамъ только жертвенникъ съ неугасимымъ пламенемъ {Впрочемъ, вн храма Весты Павзаній не разъ встрчалъ изображенія этой богини. До нашего времени дошло нсколько такихъ идоловъ, которые, впрочемъ, вообще трудно отличить отъ изображеній весталокъ. См. О. Mller Handbuch d. Arch., стр. 565.}.

Огонь Весты, замнявшій ея изображеніе и безпрестанно-поддерживаемый весталками, ‘почитался квиритами не ради полезности своей, но какъ божественная сила природы, равно какъ и вода’. Вслдъ за этими словами слдуютъ у автора доказательства касательно того, въ какомъ почет были у квиритовъ (отчего же не у плебеевъ?) эти священныя стихіи. Вотъ нкоторыя изъ этихъ доказательствъ: ‘нельзя было тушить лампы’ или ‘никому, даже врагу, нельзя было запретить взять огня изъ лампы’, или ‘нельзя было взять огня съ алтаря боговъ для обыкновеннаго употребленія’ и тому подобные доводы (стр. 12), которые нашъ авторъ подкрпляетъ въ этомъ мст авторитетомъ Плутарха и Плавта. Вообще авторъ съ благодарностью принимаетъ всякое свидтельство древности, нердко не обращаетъ никакого вниманія на то, идетъ ли оно къ длу или нтъ, и вмст съ тмъ не хочетъ видть, что въ древнихъ писателяхъ разсяно множество замтокъ нелпыхъ до крайности и неимющихъ никакого значенія. Тутъ же авторъ почему-то счелъ нужнымъ перечислить вс слова, находящіяся, по его мннію, въ этимологической связи съ существительнымъ flатта. Здсь онъ прежде всего указываетъ намъ на слово flаттеит (а не flammeus, какъ онъ пишетъ), которое означало свадебный нарядъ римской невсты, состоявшій изъ покрывала ярко-желтаго цвта {О наряд римской невсты см. въ разбираемомъ том ‘Проп.’, стр. 242.}. Мы тоже думаемъ, что flаттеит, происходитъ отъ flатта, но не можемъ, однако, не спросить, съ какою цлью указываетъ намъ авторъ на это слово? Какое отношеніе иметъ этотъ костюмъ къ предполагаемой авторомъ символической религіи патриціевъ? Еслибъ въ приведенныхъ имъ древнихъ свидтельствахъ, въ которыхъ идетъ рчь о flаттеит, этотъ нарядъ исключительно присвоивался только двушкамъ изъ патриційскихъ фамилій, то мы бы, по-крайней-мр, поняли, почему авторъ счелъ необходимымъ выписать эти цитаты, но въ нихъ объ этомъ не говорится ни слова. Г. Крюковъ продолжаетъ: ‘даже имя flamines заставляетъ видть въ нихъ жертвоприносіггелей пламени, которые раздували огонь на алтаряхъ боговъ’. Слдовало бы ожидать, что и слово flатеи авторъ произведетъ отъ [атта, но въ примчаніи къ этому мсту (примч. 132) онъ лаконически прибавляетъ: ‘отъ flare какъ [атта’. Здсь опять большой недосмотръ и опять самая странная этимологія, ибо ни flатеи въ значеніи Фламина, ни flатта ничего не имютъ общаго съ глаголомъ flare {Flamma очевидно иметъ одинаковый корень съ греческимъ словомъ , въ эолическомъ діалект , и съ глаголомъ — воспламеняю, откуда и == пламя, Flamme и т. д. Точно также не находятся ни въ какой связи съ глаголомъ flare и слово flamen, въ значеніи жреца. Древніе грамматики очень-неправильно производятъ его отъ pileus, ilium и т. д. Есть другое слово flатеи (тоже, что flatus дуновеніе), которое не состоитъ ни въ какой этимологической связи съ предъидущимъ словомъ flатеи и дйствительно происходитъ отъ глагола flare.}.

Переходя къ ближайшему разсмотрнію характеристики символическаго культа Нумы, представленной г. Крюковымъ, мы считаемъ нужнымъ еще разъ возвратиться къ мннію его о томъ, что этотъ культъ былъ безобразный. ‘Божества Нумы (говоритъ нашъ авторъ, стр. II) были совершенно-неспособны принять опредленную человческую форму. Въ этомъ случа они имли много общаго съ божествами пеласгическими. Ни т, ни другія не считались божественными личностями, какъ боги греческіе (гелленскіе), по были вообще силы міра и могли, слдовательно, являться только подъ неопредленною формою символа’.

Мы уже видли выше, почему пеласгическія божества не имли первоначально человческой формы, и чмъ должно объяснять отсутствіе идоловъ у римлянъ въ начальный періодъ существованія ихъ религіи. Анропоморфическія изображенія боговъ не составляли въ это время существенной принадлежности римскихъ храмовъ не потому, что самый культъ былъ безобразный и символическій, а потому, что фабрикація идоловъ въ эту отдаленную пору, за совершеннымъ еще отсутствіемъ техники въ Рим, представляла большія трудности. Объясняя такимъ образомъ отсутствіе идоловъ въ Рим, мы нисколько не впадаемъ въ противорчіе съ древними свидтельствами, въ которыхъ говорится о томъ, что уже въ самую раннюю эпоху его существованія изображенія боговъ были иногда завозимы въ Лаціумъ изъ другихъ странъ. Сюда, напримръ, принадлежатъ совершенно-несогласныя съ теоріею нашего автора сказанія о палладіум, которыя онъ потому отвергаетъ, но безъ всякаго достаточнаго основанія. ‘Эти свидтельства (говоритъ онъ, стр. 5) подтверждаютъ существованіе его (то-есть, палладіума) только во время боле-позднее, когда появились сами свидтельства’. Но по этимъ свидтельствамъ, однако, палладіумъ появился въ Италіи одновременно съ троянцами, слдовательно, въ эпоху очень-отдаленную, а не при начал римской исторіографіи. Не принимая подобныхъ свидтельствъ въ буквальномъ ихъ значеніи, мы можемъ, однако, видть въ нихъ историческую основу и доказательство тому, что, но общему убжденію древнихъ историковъ, римская религія при самомъ своемъ начал не исключала идоловъ. Къ такимъ свидтельствамъ принадлежитъ также сказаніе о томъ, что Эней привезъ съ собою изъ Трои въ Лавиніумъ деревянныя или каменныя изображенія пенатовъ. Правда, что Тимей, въ противность свидтельству Баррона, утверждаетъ, что въ лавинскомъ храм не было никакихъ другихъ святынь, кром священнаго сосуда и частью желзныхъ, частью мдныхъ тростей: но кто изъ этихъ писателей правъ и кто виноватъ — ршить въ наше время очень-трудно. Нашъ авторъ принимаетъ, однако, сторону Тимея, по на какомъ основаніи? ‘Стоитъ только припомнить (говоритъ онъ стр. 26), что въ Лавиніум только жрецы могли видть пенатовъ, прочимъ они были недоступны’. Слдовательно, жрецы могли видть лавинскихъ пенатовъ, а если могли видть, то эти пенаты существовали въ лавинскомъ храм. Несмотря на это, авторъ продолжаетъ: ‘Итакъ, нтъ сомннія, что Барронъ и другіе, кто только ни говорилъ о статуяхъ энеевыхъ пенатовъ, имли дурные источники подъ-руками и приписывали пенатамъ человческую форму только потому, что они вообще не могли себ представить боговъ подъ другимъ видомъ’. На это мы можемъ замтить, что если Барронъ не могъ видть лавинскихъ пенатовъ (потому-что они были недоступны), то, по той же самой причин, не могъ видть ихъ и Тимей, а потому и его слова не могутъ быть приняты за несомннное свидтельство. Дальнйшія доказательства автора касательно того, что пенаты не имли анропоморфической формы не удачне тхъ, которыя мы только-что привели. Оставляя ихъ въ сторон, обратимся къ другимъ частямъ сочиненія г. Крюкова, въ которыхъ онъ старается доказать безобразность квиритскаго культа.

Къ числу боговъ, относящихся къ религіи, созданной Нумою, или, врне, нашимъ авторомъ, онъ причисляетъ также Indigetes. Здсь опять выступаетъ на сцену этимологія, которая и въ настоящемъ случа не отличается особенною правильностью. Длятого, чтобъ видть въ Indigetes боговъ, недопускавшихъ аперопоморфизма, г. Крюковъ въ производств oxi. имени слдуетъ этимологіи Феста {Г. Крюковъ принимаетъ эту этимологію на томъ основаніи, что Indigetes ‘назывались отечественными богами (dii patrii) и были, сталобыть, богами собственно римскими (dii Romani), а настоящія имена такъ-называомыхъ римскихъ боговъ были неизвстны’, Замтимъ, что это тождество Indigites и dii patrii, дйствительно-принимаемое многими и, между прочими, Сервіемъ, находится въ противорчіи съ нкоторыми древними свидтельствами. Наприм. тотъ же самый Сервій въ одномъ мст (ad G. I, 498) различаетъ dii patrii отъ Indigetes и подъ первыми разуметъ тхъ боговъ ‘qui singulis praesunt civitatibus’, а подъ вторыми тхъ ‘qui sunt dii ex liominibtis facti, quasi in diis agentes’. Несмотря на это противорчіе, мы готовы послдовать мннію автора, по въ такомъ случа этимологія слова indiges открывается сама-собою. Дйствительно, между всми производствами этого слова, предложенными, какъ въ-древности, такъ и въ наше время, самымъ логическимъ кажется намъ — отъ indu (или endo, старинной формы вмсто tin, наприм. въ словахъ: endoperator = imperator, endoitium — initium и т. д.) и ago (въ смысл kabito). По этой этимологіи выходитъ, что Indigites то же, что diipatrii ( ). Вторая часть слова indiges также могла произойди! отъ адеге, какъ слово teges отъ tegere. Такимъ-образомъ самое значеніе слова indiges и аналогія его съ другими подобнымъ же образомъ составившимися словами — все это много говоритъ въ пользу принимаемаго нами производства этого слова. Очевидно indiges есть другая форма слова indigena — туземецъ.}, который, говоря, что это такіе боги ‘quorum nomina vulgari non licet’, очевидно производитъ слово Indiges, отъ глагола dico и отрицательной частицы in. По смыслу этого производства выходитъ, что Indigites — боги непроизносимые. ‘Впрочемъ, это объясненіе (говоритъ г. Крюковъ стр. 9), не достаточно-основательно, потому-что ‘Indigetes Нумы являются не только не произносимыми, но и неизъяснимыми богами, понятно теперь, отчего такія божества были совершенно неспособны принять опредленную человческую форму’. Но еслибъ мы и согласились въ этомъ случа со всми доводами автора, то что жь выигрываетъ его теорія оттого, что Indigetes были богами неизъяснимыми? Какъ-будто анропоморфическая форма языческихъ боговъ не была дломъ фантазіи художниковъ, которая, какъ извстно, нисколько не стсняется неизъяснимымъ.

Рядомъ съ Вестою является намъ въ теоріи автора (стр. 15) никогда небывалое въ римской миологіи божество Drum {Слово dium означало въ старинномъ латинскомъ язык: coelum, aer, и universus mundus, какъ объясняетъ Фестъ. Отсюда въ позднйшемъ язык осталось выраженіе sub dio = подъ открытымъ небомъ. Павелъ Діаконъ въ эксцеритахъ своихъ изъ Феста (изд. О. Мюллера, стр. 74′) говоритъ: ‘dium, quod sub coelo est extra tectum, ab Jove dicebatur, et Dialis flamen, et Dius heroum aliquis ab Jove genus ducens’. Прилагательныя dius и divus, безъ-сомннія, произошли отъ родительнаго падежа = Jovis, а слова divinus и dialis, очевидно, видоизмненія формы dius или divus.}. Не удивительно потому, что Dium ‘не имлъ ни храмовъ, ни даже особенныхъ праздничныхъ дней’. Жрецомъ этого божества безъ храмовъ и праздничныхъ дней былъ, по убжденію автора, flamen Dialis. Правда, этотъ flamen Dialis является везд въ римскихъ свидтельствахъ жрецомъ Юпитера (на что указываетъ самая этимологія слова dialis), а отнюдь не бога Dium, по это нисколько не останавливаетъ автора. Такое значеніе Фламина (говоритъ онъ) произошло, вроятно, уже ‘посл слитія квиритскихъ сакръ съ религіею этрусковъ’, а первоначально этотъ жрецъ не имлъ никакого отношенія къ Юпитеру, потому-что Юпитеръ, по мннію г. Крюкова, былъ главнымъ божествомъ плебейской, или этрусской религіи, точно такъ, какъ Dium — религіи патриційской, или квиритской. И тутъ же (примч. 150), въ подтвержденіе словъ своихъ, авторъ не задумывается привести цитату изъ Тита Ливія (I, 20), которая совершенно противорчитъ его мннію, потому-что тутъ говорится, что Нума сдлалъ фламина постояннымъ жрецомъ Юпитера (‘Numa’ Патщет Jovi assiduum sacerdotem creavit). He обращая никакого вниманія на слова Ливія, авторъ продолжаетъ слдующимъ образомъ доказывать, что поклоненіе Юпитеру не могло имть мста въ квиритской религіи Нумы (стр. 13): ‘стоитъ только припомнить отношеніе Юпитера къ Нум въ извстной сказк о заклинаніи Юпитера, и невольно согласимся, что Нума никогда не былъ его слугою. Нума, любимецъ боговъ своихъ, принужденъ былъ стащить Юпитера на землю съ помощью чуждаго этрусскаго демона (Пика), и притомъ еще силою. Богъ явился ему въ гнв и не на его квиритской земл, но на плебейской гор, Авевтин, онъ жаждетъ крови и требуетъ, для примиренія, человческихъ жертвъ. Хитрый царь квиритовъ обманываетъ его ложнымъ толкованіемъ собственныхъ его словъ, и обманутый богъ, довольный мудростью царя, учитъ его примирять молнію. Примирять молнію было древнимъ искусствомъ этрусковъ, сводить ее на землю, а вмст съ тмъ и Юпитера, считалось таинственною частью этрусской гаруспицины’. Не говоря уже о томъ, что здсь Юпитеръ, по словамъ самого же автора, учитъ основателя квиритскаго, или патриційскаго культа этрусской, слдовательно, плебейской мудрости, согласимся, по-крайней-мр, въ томъ, что нецеремонное обращеніе Нумы съ Юпитеромъ достаточно показываетъ, что они находились между собою въ самыхъ пріятельскихъ отношеніяхъ. Авторъ, однако, думаетъ иначе и вслдъ за приведенными словами продолжаетъ: ‘Итакъ трудно будетъ отвергнуть мнніе, что Jupiter Elicius, низведенный этрусскимъ демономъ на землю, и притомъ на плебейской гор, былъ богомъ, вовсе неблизкимъ квиритскому царю Нум.

Постараемся изложить дальнйшіе выводы автора и наши возраженія какъ-можно-кратче. Главную роль въ теоріи г. Крюкова играетъ сабинское слово quiris или curls, которое первоначально означало копье и потомъ совершенно исчезло изъ латинскаго языка въ этомъ значеніи. Это копье, по мннію автора, было главнымъ символомъ религіи патриціевъ и замняло въ ней идолы боговъ. Отсюда и сами патриціи, по словамъ автора, получили имя квиритовъ, которое, такимъ-образомъ, означаетъ (стр. 48) ничто иное, какъ символопоклонниковъ {Здсь мы считаемъ нелишнимъ еще разъ возвратиться къ слову Quirites, которое авторъ оставилъ безъ дальнйшаго объясненія, несмотря на то, что ему придано такое большое значеніе въ его теоріи. Единственное число этого слова, то-есть Quiris мы находимъ только въ древней формул funus indiзtivum, то-есть въ словахъ, которыми глашатаи объявляли похороны значительныхъ римскихъ гражданъ. Вотъ эти слова, которыя приводитъ Фестъ въ своемъ лексикон (изд. О. Мюллера, стр. 254): ‘ollus (ille) Quiris leto datus.’ Кром-гого, форма эта встрчается у поэтовъ. Въ томъ и въ другомъ случа это слово исключительно означаетъ римскаго гражданина, а въ значеніи копья оно, какъ мы уже замтили, нигд не встрчается въ дошедшихъ до насъ памятникахъ римской литературы. Что же касается множественной формы Quirites, то она очень-часто встрчается у римскихъ писателей и отдльно въ извстной формул: Populus Romanus Quirites (или P. R, Quiritium и также P. R, Quiritesque). Никому ни въ-древности, ни въ новйшее время не приходило на мысль относить это названіе квиритовъ исключительно къ сословію патриціевъ. Фестъ (ibid), Сервій (ad Aen. VII, 710) и Ливій (I, 13) утверждаютъ, что это имя усвоено было всми римлянами по соединеніи ихъ съ сабинами. По мннію Нибура, въ формул P. R. Quirites выражается двойственное населеніе первоначальнаго Рима, а потомъ, говоритъ онъ, когда различіе между латинами и сабинами исчезло, названіе квиритовъ перешло на плебеевъ, а populus Romanus — на патриціевъ. Что касается до происхожденія слова Quirites, то Нибуръ очень-произвольно полагалъ, что оно произошло отъ сабинскаго города Quirium (хотя о такомъ город нигд не упоминается), который будто, при основаніи Рима на Палатинскомъ Холм, лежалъ на mons Agonalis, или Quirinulis. См. Rm. Gesell. 1 ч., 123 стр. Изъ всхъ извстныхъ производствъ слова Quirites (отъ Cures, Caere, curia и пр.) самое правильное, очевидно, отъ quiris — hasta, копье. По смыслу этого производства выходитъ, что подъ квиритами нужно разумть отнюдь не копьепоклонниковъ (и тмъ мене символопоклонниковъ), а копьеносную, тоесть воинственную дружину гражданъ (какъ-бы societas hominuni hastatorum, или annatorum) — названіе, которое очень-идетъ къ древнимъ римлянамъ.} (по-крайней-мр, копьепоклонниковъ), а куріи, по его толкованію (стр. 23), были часовнями копій и священными мстами символическаго культа.

На томъ же основаніи, къ числу божествъ символической религіи Нумы авторъ нашъ относитъ всхъ римскихъ боговъ, которые, въ числ прочихъ своихъ эпитетовъ, имли также прозвища Quirinus, Quiris и Curis, напримръ, Mars Quirinus, Janus Quirinus, Juno Curis и пр. Мы готовы согласиться съ авторомъ въ томъ, что какъ названіе квиритовъ, такъ и эти эпитеты происходятъ отъ древняго слова quiris, или curis, и что вс боги, носившіе такія прозвища, были первоначально божества-копья, по здсь опять представляется намъ неизбжный вопросъ: гд же доказательства того, что эти божества-копья исключительно принадлежали религіи патриціевъ? Самъ авторъ приводитъ мсто изъ Юстина, въ которомъ говорится, что древніе римляне покланялись всмъ богамъ въ образ копья. Это свидтельство, посл того, что мы сказали выше о характер древнйшей римской религіи, объясняется очень-просто. Юстинъ, очевидно, разуметъ то время, когда римляне, за отсутствіемъ техники, покланялись своимъ богамъ подъ видомъ нехудожественныхъ символическихъ знаковъ, въ числ которыхъ одно изъ главныхъ мстъ занимало копье.

Но тутъ для автора является новое затрудненіе: какимъ образомъ копье могло служить символомъ въ религіи миролюбиваго Нумы? Г. Крюковъ не затрудняется, по обыкновенію, въ устраненіи такого видимаго противорчія. ‘Это копье (говоритъ онъ, стр. 20) не было копьемъ воинственнымъ, по просто мирною тростью, потому и боги, которые получили свои прозвища отъ quiris, то-есть Марсъ, Янусъ и другіе, не были богами воинственными и существенно, по мннію автора, отличались своимъ характеромъ отъ Марса, Януса и другихъ боговъ, принадлежавшихъ къ анропоморфической, этрусской, или плебейской религіи.

Эти доводы автора находятся въ тсной связи съ другимъ основнымъ положеніемъ его теоріи, по которому квиритская религія Нумы отличалась отъ плебейской кроткимъ и миролюбивымъ характеромъ (стр. 29). Въ древнихъ преданіяхъ вкъ Нумы дйствительно представляется золотымъ вкомъ Римскаго Государства, временемъ всеобщаго мира и господства добродтели. Потому очень петрудно набрать множество цитатъ, говорящихъ на эту тэму, по, съ другой стороны, нтъ также недостатка въ показаніяхъ, изъ которыхъ видно, что религія Нумы не вовсе была лишена воинственнаго характера. Самъ авторъ приводитъ эти показанія (примч. 241, 242 и 248), по усилія его устранить прямой и ясный смыслъ ихъ и въ этомъ случа отличаются какимъ-то страннымъ и вовсе некритическимъ произволомъ. Такъ, напримръ: изъ словъ Геллія (N. А. IV, 6) и Сервія (ad Aen. VII, 603) ясно видно, что въ регіи, средоточіи религіи Нумы, находился sacrarium Marlis, а въ немъ — hastae Martine и анциліи, посвященные тому же богу. Римляне, какъ видно изъ словъ Сервія, придавали этимъ атгрибутамъ воинственный характеръ, потому-что (говоритъ Сервій), по объявленіи войны непріятелямъ, былъ обычай потрясать этими янциліями (moris luerat indicto hello in Martis sacrario ancilia commovere)… Способъ, избранный авторомъ для обезсиленія подобныхъ свидтельствъ, находящихся въ видимомъ противорчіи съ его теоріею очень-оригиналенъ. ‘Въ сакраріум Марса въ регіи (говоритъ онъ, стр. 20), гд были анциліи, находились также hastae Martiae. Эти копья носили, правда, имя Марса, но это происходило, вроятно, оттого, что имъ придавали, равно какъ и Марсу, ложнымъ образомъ воинское значеніе. Точно такъ же ложно приписывали Марсу всеобщее символическое святилище, которое названо было не мене ложно sacrariuin Martis. Марсу принадлежало, безъ-сомннія, одно копье, прочія же копья принадлежали другимъ божествамъ’.

Въ другомъ мст (ad Aen. VIII, 3) къ прежнему своему свидтельству Сервій прибавляетъ слдующее: ‘Тотъ, на комъ лежала забота о войн, войдя въ святилище Марса, потрясалъ сначала анциліями, а потомъ копьемъ самаго идола (haslam simulacri ipsius) и говорилъ при этомъ: ‘Марсъ, бодрствуй!’ Изъ этихъ словъ видно, междупрочимъ, что въ регіи Нумы былъ идолъ Марса, а такъ-какъ это совершенно противорчитъ теоріи автора о безобразномъ квиритскомъ культ, то онъ утверждаетъ (стр. 21), что ‘изображеніе Марса, поставленное позже въ регіи (отчего же позже?), копье, котораго имло, по всму вроятію, воинское назначеніе, было посвящено Марсу Градиву и не находилось ни въ какой связи съ Марсомъ Квириномъ’.

Вс подобныя доказательства нашего автора, равно какъ и т, которыми онъ старается подтвердить принадлежность мирной религіи Нумы всхъ римскихъ боговъ, имвшихъ прозвища Quirinus, Curis и т. д., очевидно, не заслуживаютъ подробнаго и серьзнаго разбора. Не говоря уже о томъ, что на все это нтъ никакихъ намековъ у древнихъ писателей (за исключеніемъ незначительной замтки Сервія о различіи между Mars Quirinus и М. Gradivus), припомнимъ здсь только, что въ римскихъ преданіяхъ имя Квирина носитъ также воинственный Ромулъ. Подъ этимъ именемъ, которое было придано Ромулу посл его апоеозы, римляне, какъ извстно, обоготворили миологическаго основателя своего государства. Ни сколько не стсняясь этимъ фактомъ, авторъ говоритъ (стр. 21) безъ всякаго достаточнаго повода, что ‘обоготворенный Ромулъ сталъ этимъ Квириномъ только черезъ позднйшее смшеніе’.

Изъ этого же представленія о кроткомъ характер религіи Пумы возникло уже въ-древности мнніе о томъ, что въ его время, то-есть въ древнйшій періодъ существованія римскаго культа, жертвы изъ растительной природы были у римлянъ въ исключительномъ употребленіи. Основываясь на подобныхъ свидтельствахъ, г. Крюковъ объявляетъ (стр. 29), что означенныя жертвы служили однимъ изъ главныхъ отличій квиритской религіи, недопускавшей жертвъ кровавыхъ, которыя, по словамъ его, составляли отличительный характеръ плебейскаго, или этрусскаго культа. Съ этою цлію авторъ нашъ прилежно собралъ цитаты, изъ которыхъ дйствительно видно, что жито и соль занимали одно изъ первыхъ мстъ въ древнйшихъ жертвоприношеніяхъ римлянъ, но все это очень-просто объясняется изъ началъ стариннаго земледльческаго быта. Напрасно, впрочемъ, авторъ придаетъ особенную цну приведеннымъ имъ свидтельствамъ, потому-что, съ другой стороны можно набрать изъ древнихъ писателей столько же показаній о томъ, что кровавыя жертвы ни въ какую пору не были вовсе исключены изъ римскихъ жертвоприношеній. Самъ г. Крюковъ приводитъ нкоторыя изъ этихъ показаній (въ примчаніи 337), но устраняетъ ихъ авторитетъ, по своему обыкновенію, безъ дальнйшихъ доказательствъ. ‘Правда (говоритъ онъ на стр. 30-й) позже (отчего же позже?) упоминается о животныхъ, приносимыхъ въ жертву въ куріяхъ, но это не были жертвы первоначальныя, а введены, вроятно, въ квиритскія сакры посл совершеннаго слитія обоихъ культовъ’. Не вдаваясь въ подробное разсмотрніе этихъ ничмъ недоказанныхъ словъ автора, приведемъ, въ опроверженіе ихъ, только одно показаніе древности, о которомъ онъ умалчиваетъ. Между-тмъ г. Крюковъ, принимающій Нуму за историческую личность, долженъ былъ бы придать этому показанію особенную цну. Мы разумемъ здсь законъ Пумы о кровавыхъ жертвахъ, который приводитъ Фестъ въ своемъ лексикон подъ словомъ ‘opima spolia’ (у Отфр. Мюллера, стр. 189). Въ этомъ закон Нума опредляетъ три вида ‘opima spolia’ (богатой добычи) и для каждаго изъ нихъ учреждаетъ особыя кровавыя жертвы (въ первомъ случа bovem caedito, во второмъ — solitaurilia, а въ третьемъ — agnum marem caedilo). Это показаніе Феста вмст съ тмъ служитъ прямымъ отвтомъ на вопросъ, который, вслдъ за нашимъ авторомъ, предлагаетъ г. Безсоновъ (на стр. 161): ‘хотлось бы узнать отъ него (отъ Овидія), почему же римляне не приносили древнимъ божествамъ кровавыхъ жертвъ, подобно другимъ народамъ?’ Этотъ вопросъ, впрочемъ, совершенно-лишній, потому-что у Овидія (напримръ: Fast. IV, 652) можно найдти прямыя указанія на кровавыя жертвы Нумы.

Недостатокъ мста не позволяетъ намъ заняться повркою множества другихъ недомолвокъ и ошибочныхъ положеній, которыя на каждомъ шагу встрчаются въ -й глав разбираемаго нами сочиненія. Мы не можемъ, однако, не обратить вниманія на совершенно-ошибочный взглядъ г. Крюкова на rex sаcrificulus, потому-что, какъ извстно (см. ‘Библіографическій Словарь’, ч. I, стр. 441), этотъ жреческій санъ въ особенности навелъ его на мысль о религіозномъ различіи патриціевъ и плебеевъ, и нашъ авторъ собирался посвятить изслдованію этого предмета особенную главу, которая должна была служить дополненіемъ къ первымъ двумъ изданнымъ отдламъ его сочиненія. По мннію г. Крюкова (стр. 17), царь-жертвоприноситель (rex sаcrificulus) былъ прямымъ наслдникомъ царей не квиритскихъ, а жреческія должности квиритскихъ царей были переданы (по уничтоженіи царской власти) понтифексамъ и фламинамъ. Само-собою разумется, что такое мнніе нисколько не оправдывается древними свидтельствами, а доводы самого автора и въ этомъ случа совершенно-неудовлетворительны. Что, напримръ, доказываютъ подобныя слова? ‘Уже одно то обстоятельство, что Таркиппій Гордый, ненавистный патриціямъ (извстно, что онъ столько же былъ ненавистенъ и плебеямъ), былъ rex sаcrificulus, и что regia regis sacrificuli находилась въ дом его, доказываетъ намъ, что rex sаcrificulus былъ жреческимъ наслдникомъ царей неквиритскихъ’. Авторъ при этомъ совершенно забываетъ, что достоинство царя-жергвоприносителя возникло въ Рим въ начал періода республики, и что, слдовательно, ни Тарквиній Гордый, ни кто-либо другой изъ римскихъ царей не могъ называться rex sаcrificulus. Обстоятельства, послужившія поводомъ къ установленію въ Рим этого жреческаго сана, объясняются очень-просто. Дло въ томъ, что римскіе цари, составлявшіе средоточіе высшей власти (гражданской, военной и духовной) были, между-прочимъ, и верховными жрецами въ своемъ государств. Извстно, что гіератическія формы государства везд отличаются стойкостью и нелегко подчиняются переворотамъ, дающимъ государству иной видъ. Реформа, испытанная Римомъ въ означенную эпоху существованія его, также коснулась только гражданскаго его устройства и отнюдь не духовнаго. Потому, даже по изгнаніи царей, которые, какъ мы уже замтили, между-прочимъ, облечены были высшею жреческою властью, власть эта должна была остаться въ рукахъ царя, и для отправленія разныхъ религіозныхъ церемоній возникъ въ это время новый санъ царя-жертвоприносителя (rex sacrorum или sаcrificulus). Въ-сущности это было пустое имя, потому-что rex s. не получилъ никакого гражданскаго значенія, и хотя занималъ, повидимому, первое мсто въ ряду римскихъ жрецовъ, но даже и въ духовномъ управленіи былъ подчиненъ великому понтифексу (pontifex inaximus).

Переходимъ ко второй и послдней глав сочиненія г. Крюкова, которая иметъ заглавіемъ: ‘Отношеніе квиритскаго и анропоморфическаго культа къ патриціямъ и плебеямъ’. Здсь авторъ подвергаетъ ближайшему разсмотрнію плебейскій культъ и старается убдить читателей своихъ въ томъ, что первоначальныя различія римской религіи совершенно совпадали съ племеннымъ различіемъ древнйшихъ обитателей Рима. Парадоксы и доказательства автора въ этой части статьи его до крайности произвольны и напрасно онъ надялся, при посредств ихъ, ‘возвысить свои предположенія до яснаго сознанія’. Логическая несостоятельность этихъ парадоксовъ до-того бросается въ глаза даже неопытному читателю, что мы считаемъ совершенно-излишнимъ останавливаться на подробномъ ихъ разсмотрніи.

Длятого, чтобъ уяснить это парадоксальное тождество религіознаго различія римскаго народа съ племеннымъ его различіемъ, авторъ въ начал второй главы старается доказать, что плебеи въ древнемъ Рим были попреимуществу этрусками и, въ противоположность символопоклонникамъ-квиритамъ, держались этрусской вры. Все этрусское является у г. Крюкова исключительно плебейскимъ и вс этрусскіе элементы римской жизни были первоначально, по его убжденію, ршительно-чуждыми патриціямъ. Еслибъ г. Крюкову удалось критически оправдать это оригинальное мнніе, то онъ бы дйствительно сдлалъ большое открытіе въ наук римскихъ древностей. Доказать этого, однако, невозможно, и вс свидтельства, которыя во множеств приводитъ авторъ, безъ всякой, впрочемъ, критической ихъ оцнки, подтверждаютъ только давнишнее и общепринятое мнніе о томъ, что Этрурія оказала въ свое время ршительное вліяніе на цлый народъ римскій, а отнюдь не на какую-нибудь отдльную часть его. Дйствительно умственное вліяніе Этруріи на Римское Государство въ первый періодъ его существованія несомннно. Оно представляетъ собою историческую аксіому и показаніе Ливія (IX, 36 гл.) о томъ, что этрусское образованіе имло въ эту пору въ Рим такое же значеніе, какое впослдствіи греческое, подтверждается всми другими свидтельствами древности. Нтъ сомннія, что римляне завяли весьма-многое изъ религіозныхъ и политическихъ учрежденій этрусковъ и, сознавая ихъ умственное превосходство надъ собою, нердко отдавали имъ дтей своихъ на воспитаніе. У древнихъ писателей (напримръ, у Ливія IX, 36 и V, 27) не разъ упоминается объ этрусскихъ школахъ, въ которыхъ молодые римляне, преимущественно изъ знатныхъ фамилій, получали свое образованіе. Другаго образованія въ разсматриваемое нами время не могло и быть въ Италіи (разумется, за исключеніемъ южной части ея, или великой Греціи), потому-что вс племена, населявшія страну эту, находились еще въ первобытномъ состояніи и далеко уступали этрускамъ, къ которымъ уже успла проникнуть въ эту пору греческая цивилизація. Это образованіе, которое Этрурія передавала Риму, преимущественно было направлено къ изученію религіозныхъ врованій и обрядовъ этрусскихъ и несомннно, что патриціи пользовались имъ наравн съ плебеями. На это мы имемъ доказательства во всякомъ случа не мене сильныя, чмъ т, которыя приводитъ, въ подтвержденіе своей теоріи, нашъ авторъ. Ограничимся здсь указаніемъ на свидтельство Валерія Максима, которое мы находимъ въ самомъ начал его сборника (I, 1, I). Изъ словъ Валерія Максима, въ исторической врности которыхъ, посл всего сказаннаго, мы не имемъ никакого нрава сомнваться, видно, что въ отдаленную пору существованія Рима десять молодыхъ людей изъ самыхъ знатныхъ римскихъ фамилій (principum filii) постоянно, по опредленію Сената, отдавались въ пауку къ этрускамъ для изученія ихъ религіи {Вотъ слова Валерія М.: Tantum autem Studium antiquis non solum servandae, sed etiam amplificandae religionis fuit, ut, florentissima turn et opulentissima civitate, decern principum filii scto singulis Hetruriae populis, percipiendae sacrorum disciplinae gratia, traderentur.}. Прибавимъ, что подъ ‘principum filii’ необходимо разумть въ приведенныхъ словахъ Валерія Максима дтей римскихъ патриціевъ потому-что въ то время, о которомъ здсь идетъ рчь, не образовалась еще въ Рим, въ противоположность родовой патриційской аристократіи, аристократія плебейская, бюрократическая, извстная подъ именемъ nobilitas imaginum.

Неудивительно посл этого, что нашему автору не удалось доказать, что этрусская цивилизація (а вмст съ нею и религія) коснулась однихъ только плебеевъ и нисколько не подйствовала на патриціевъ, но, во всякомъ случа, онъ могъ бы уволить своихъ читателей отъ доказательствъ въ род тхъ, которыя мы находимъ на 38 и 39-й стр. его сочиненія. Вотъ эссенція тхъ доводовъ, которыми г. Крюковъ хочетъ убдить насъ въ тождеств этрусскаго элемента съ плебейскимъ: Ремесла и торговля (говоритъ онъ) были въ Рим этрусскаго происхожденія, ремеслами и торговлею занимались въ Рим плебеи, а не патриціи: стало-быть, плебеи и этруски одно и то же, а патриціи не этруски. Никого не удивитъ, надемся, что римскіе патриціи, подобно англійскимъ лордамъ и французскимъ маркизамъ, никогда не были ремесленниками, но вдь ими не были также и плебеи. Вообще авторъ нсколько разъ смшиваетъ въ своемъ сочиненіи плебеевъ съ кліентами и не уяснилъ себ, какъ видно, характера этихъ двухъ классовъ римскаго народа. Теперь уже всми признано, что ремеслами занимались въ Рим преимущественно кліенты, находившіеся въ такой тсной связи съ патриціями. Въ число этихъ ремесленниковъ, конечно, часто вступали обднвшіе граждане изъ плебеевъ, но этотъ классъ народа, по справедливому замчанію Нибура, преимущественно состоялъ изъ поземельныхъ владтелей и земледльцевъ (Landwirtheil und Feldarbeitern).

Къ числу парадоксальныхъ странностей, которыя мы встрчаемъ въ разбираемомъ отдл, сочиненія г. Крюкова, принадлежитъ и мнніе его о томъ, что первоначальные римскіе всадники (equites) также были плебеи {Желающимъ ближе ознакомиться съ исторіею римскихъ всадниковъ, указываемъ на монографію Маркварта (Marquardt): ‘Historiae equitum romanorum, libri IV. Berol. 1840.}. Трудно дать себ отчетъ въ томъ, какимъ образомъ авторъ могъ дойдти до этого убжденія. Вс древнія свидтельства согласны въ томъ, что всадники выбирались изъ курій, самъ г. Крюковъ признаетъ, въ первой глав своего сочиненія, римскія куріи чисто-патриційскимъ учрежденіемъ и даже утверждаетъ (на стр. 23), что эти куріи ‘были общими часовнями копій и священными мстами символическаго (то-есть патриційскаго) культа’. Какимъ же образомъ согласить съ этимъ мнніемъ автора слдующія слова его (стр. 28): ‘въ новйшее время утверждаютъ, правда, вс вообще, слдуя Нибуру, что всадники находились въ близкихъ отношеніяхъ съ патриційскими куріями, и что этотъ институтъ былъ чисто — патриційскій, но celeres (другое названіе equites) уже потому не могли имть ничего общаго съ куріями, что у нихъ были, какъ говорятъ, врныя свидтельства, свои особенныя сакры, совершенно-отличныя отъ курій, былъ даже особенный жрецъ’. Мы не постигаемъ, съ какою цлью авторъ замшалъ тутъ имя Нибура, который въ этомъ случа произноситъ не свою собственную догадку, а повторяетъ мнніе общепринятое какъ въ-древности, такъ и въ новой паук. Гд доказательство, что у всадниковъ были свои особенныя сакры, отличныя отъ курій, былъ даже особенный жрецъ? Въ 450 примчаніи, на которое ссылается авторъ вслдъ за выписаннымъ мстомъ, говорится только, что начальникомъ конницы былъ tribunus celerum. Это не новость, по гд же указанія на то, что tribunus celerum былъ въ тоже время жрецомъ всадниковъ? ‘Мы, правда, не знаемъ (прибавляетъ авторъ, стр. 38), въ чемъ состояла его жреческая должность’. Очень-естественно, что мы этого не знаемъ, потому-что tribunus celerum никогда не былъ жрецомъ. Но положимъ, что всадники имли свои сакры и своего жреца — что жь изъ этого слдуетъ? Каждая курія имла также своего жреца и свои сакры, даже каждый родъ (gens) имлъ свои sacra privata. Точно также каждый городской и подгородный участокъ (vicus и pagus), вслдствіе организаціи, которую далъ Римскому Государству Сервій Туллій, имлъ свои сакры (compitalia и paganalia) и т. д. Слдуетъ ли, однако, изъ этого, что въ Рим было столько религій, сколько было курій, городскихъ и подгородныхъ участковъ и т. д.?

Приведенному доказательству плебейскаго характера сословія римскихъ всадниковъ предшествуютъ въ стать г. Крюкова другія, въ томъ же род. Такъ на стр. 36 авторъ основываетъ тождество римскихъ всадниковъ съ плебеями, а вмст съ тмъ и съ этрусками, на томъ, что эти equites назывались также celeres. Римскіе грамматики оставили намъ, но своему обыкновенію, нсколько производствъ этого послдняго названія, которыя собралъ Сервій въ одномъ изъ примчаній своихъ къ ‘Энеид’ (XI, 603). Отъ Сервія мы узнамъ, что нкоторые въ древности производили это слово отъ существительнаго celeritas (и принимали, слдовательно, celer за прилагательное въ настоящемъ его значеніи скорый, быстрый), а другіе приводили его въ этимологическую связь съ греческимъ словомъ (конь, лошадь). Нашъ авторъ умалчиваетъ объ этихъ двухъ производствахъ и останавливается на третьемъ, по которому celeres получили это имя отъ предводителя своего Целера (Celer), который въ римскихъ преданіяхъ является убійцею Рема {Основываясь на случайномъ сходств имени Celer съ Celes (Уіbenna), который въ римской саг является современникомъ Ромула и предводителемъ этрусковъ, авторъ объявляетъ (ibid), безъ всякаго, впрочемъ, достаточнаго повода, что Celer и Celes одно и то же лицо.}. Затмъ авторъ отъискалъ у одного ничтожнаго византійскаго версификатора и грамматика (Iohannes Tzetzes), жившаго въ XII вк нашей эры, показаніе о томъ, что этотъ сказочный Целеръ былъ этрускъ, а такъ-какъ этрускъ и плебей у нашего автора одно и то же, то этого показанія для него достаточно, чтобъ построить на немъ новую свою теорію о тождеств всадниковъ и плебеевъ. Впрочемъ, у автора есть и другія доказательства врности этой теоріи. Преданіе (говоритъ онъ, ibid) приписываетъ этому Целеру ‘надзоръ за работами при построеніи Рима, а такъ-какъ способъ построенія былъ этрусскій, то нельзя не принять, что первый tribunus celerum былъ этрускъ, и celeres, которыми онъ начальствовалъ, пришли въ Римъ, ежели не вс, то побольшой-части, изъ Этрурш’. Кром-того, вншнія отличія (insignia) всадниковъ (говоритъ авторъ, ibid.), были этрусскаго происхожденія и при этомъ забываетъ, что такого же происхожденія были вншнія отличія (sella curulis, sceptrum, diadema и пр.) римскихъ царей не только неквиритекихъ, но и квиритскихъ. Однимъ изъ весьма-сильныхъ доказательствъ служитъ для автора въ настоящемъ случа и то обстоятельство, что, по словамъ Сервія, ‘въ древнія времена въ Рим было чрезвычайно-мало лошадей’, и что ‘кони (которыхъ авторъ также относитъ къ числу инсигній всадниковъ) вывозимы были вообще въ Римъ изъ Этруріи’. Если кони были изъ Этруріи, то, по мннію автора, нтъ ничего удивительнаго, если оттуда же были и всадники. Мы не видимъ, какое отношеніе этрусскіе кони имютъ къ римскимъ всадникамъ и полагаемъ, что не было никакой нужды смшивать людей съ лошадьми. Заключимъ этимъ замчаніемъ разсмотрніе оригинальнаго трактата о римскихъ всадникахъ, который мы встрчаемъ въ разбираемомъ сочиненіи, и перейдемъ къ другимъ его отдламъ.

Уже въ конц первой главы статьи своей (стр. 30) г. Крюковъ объявляетъ, что, въ противоположность регіи, этого, по его словамъ, панеона квиритскихъ боговъ-копій, средоточіемъ плебейской анропоморфической религіи служилъ Капитолій. Доводы, представленные авторомъ въ подкрпленіе этого парадокса, едва-ли и въ настоящемъ случа найдутъ сочувствіе въ ученомъ мір. ‘Есть извстія (говоритъ онъ на стр. 41), что постройка его (Капитолія) совершена была при помощи плебеевъ и вспомоществованіемъ союзниковъ’. Это открытіе, вроятно, не удивитъ никого изъ читателей, потому-что никто изъ нихъ, безъ-сомннія, не предполагаетъ, что между римскими патриціями можно было найдти каменьщиковъ и плотниковъ. Само-собою разумется, что римскіе патриціи не участвовали въ сооруженіи Капитолія по той же причин, по которой древніе русскіе бояре не принимали участія при постройк московскаго Кремля. Въ числ доказательствъ, что Капитолій былъ средоточіемъ плебейскаго культа, авторъ приводитъ (ibid) и слдующее: ‘Во время галльскаго нашествія патриційскіе жрецы предпочли лучше зарыть свои святыни въ землю или перенести въ чуждый городъ, нежели отдать ихъ подъ защиту Капитолія, ненавистнаго богамъ ихъ’. Изъ древнихъ свидтельствъ и, между-прочимъ, изъ словъ Тита Ливія и Валерія Максима, на которыя при этомъ ссылается г. Крюковъ, мы знаемъ, что во время галльской катастрофы, римляне отвезли нкоторые священные предметы въ городъ Церо (Caere). Авторъ при этомъ забываетъ, что Цере былъ городъ этрусскій, слдовательно, по его же собственной теоріи, столь же ненавистный патриційскимъ жрецамъ и квиритскимъ богамъ, какъ и Капитолій.

Оставляемъ въ сторон перечень боговъ, которые, по убжденію г. Крюкова, принадлежали къ этрусско-анропоморфическому культу, и укажемъ только на заключительный выводъ (стр. 4-6), которымъ нашъ авторъ завершаетъ свое ученіе о томъ, что все этрусское было въ древнемъ Рим плебейскимъ, а все латинское и сабинское — квиритскимъ {Въ томъ же смысл выражается авторъ и на стр. 36: ‘Въ-самомъ-дл, какъ сабинскій элементъ былъ, такъ-сказать, главною закваскою латинской субстанціи патриційскаго племени, точно такъ же элементъ этрусскій былъ еще боле-сильною закваскою въ латинскихъ плебеяхъ’.}. О первомъ изъ этихъ пунктовъ мы уже говорили, касательно же втораго, авторъ сообщаетъ намъ, что ‘самымъ важнымъ доказательствомъ латинскаго происхожденія квиритскаго культа служитъ тождество религіозныхъ обрядовъ сосднихъ латинскихъ племенъ съ религіею римскихъ квиритовъ’. Затмъ авторъ доказываетъ, при помощи множества цитатъ, что религія жителей Альбы, Лавиніума, Тибура, Тускула, Пренесты и другихъ латинскихъ городовъ, была та же самая, которую исповдывали жители Рима. Нтъ особенной необходимости прибавлять, что изъ всхъ свидтельствъ, приводимыхъ авторомъ, видно, что это тождество врованій жителей Лаціума съ врованіями древнихъ римлянъ касалось всхъ сословій, а не исключительно одного какого-либо класса римскаго народонаселенія. Но г. Крюковъ упорно настаиваетъ на томъ, что жители Лаціума были единоврцами однихъ только патриціевъ. Считаемъ совершенно-излишнимъ серьзно опровергать такое ничмъ неоправдываемое мнніе и только спросимъ, что выигрываетъ отъ этого теорія автора и въ чемъ состоитъ заключительное ея слово? Не-уже-ли въ томъ, что вс латинскіе города были населены патриціями, и что каждый житель такого города, кто бы онъ ни былъ, какъ единоврецъ патриціевъ, имлъ право на вступленіе въ ихъ сословіе? Вотъ оригинальный результатъ, къ которому привело г. Крюкова его изслдованіе.

Отвергая дуализмъ, предполагаемый г. Крюковымъ въ древнйшемъ римскомъ культ, мы нисколько, однако, не намрены доказывать, что въ Рим при самомъ его начал существовала одна государственная религія, напротивъ, очень-естественно, что здсь, какъ въ центр Италіи, къ которому тяготли вс племена, населявшія эту страну, издревле должно было происходить броженіе религіозныхъ врованій. (Отсюда мы объясняемъ также происхожденіе римскихъ sacra privata, или gentilicia). Но изъ этого еще не слдуетъ, чтобъ все римское народонаселеніе распадалось по своимъ врованіямъ на два отдла: патриційскій и плебейскій. Это религіозное броженіе было общимъ какъ для патриціевъ, такъ и для плебеевъ, потому-что оба эти сословія составились изъ разнородныхъ частей и представляли собою, какъ принимаетъ и самъ авторъ, colluvies gentium, то-есть пеструю смсь изъ многихъ Фамилій. Даже впослдствіи, когда изъ этихъ частныхъ врованій и другихъ элементовъ выработалась государственная религія, никогда она не имла въ Рим общаго и для всхъ въ равной степени нравственно-обязательнаго значенія. Не находя твердой опоры въ самой религіи, которая безпрерывно видоизмнялась фантазіею поэтовъ и художниковъ и тмъ смысломъ, который старались придать ей философы и люди правительственные, имвшіе въ виду государственныя цли. римляне, какъ и вс язычники, ни въ какую пору не могли отличаться особенною стойкостью своихъ религіозныхъ убжденіи и врованій. Уже этой одной причины достаточно, чтобъ понять, что знаменитая борьба патриціевъ съ плебеями не могла имть религіозной основы. Если плебеи, между-прочимъ, домогались такъ настойчиво мста въ римской іерархіи, то это потому, вопервыхъ, что они стремились къ совершенно-равнымъ правамъ съ патриціями, а вовторыхъ — и это, безъ-сомннія, главное — потому-что въ Рим боле, чмъ гд-нибудь, жреческій санъ былъ соединенъ съ политическимъ значеніемъ. Однимъ словомъ: характеръ борьбы плебеевъ съ патриціями такъ ясно и рзко выдается въ римской исторіи, что всякое стараніе придать этому явленію какое бы то ни было значеніе помимо политическаго, необходимо должно повести къ парадоксамъ совершенно-произвольнымъ и ничмъ-неоправдываемымъ.

Другая причина, но которой изслдованіе нашего автора совершенно не удалось и не удовлетворяетъ требованіямъ критики, заключается въ томъ, что онъ коснулся въ своемъ труд вопросовъ изъ того періода римской исторіи, который до-сихъ-поръ представляетъ еще неразршенную и, можетъ-быть, никогда-неразршимую загадку для историка. Извстно, что древніе писатели не прослдили систематически ни одной стороны своей жизни. Они оставили намъ только множество разсянныхъ замтокъ о различныхъ сторонахъ римскаго быта, и эти замтки, чмъ дале проникаютъ въ глубь исторіи, тмъ становятся запутанне и отрывочне. Дло критики, отдлить истину отъ сказки въ этомъ множеств древнихъ извстій и преданій и умть соединить все это въ стройное и гармоническое цлое. Трудность такой работы значительно увеличивается постоянно-разнорчивыми показаніями древнихъ авторовъ объ одномъ и томъ же предмет, такъ-что, на основаніи этихъ свидтельствъ, можно доказывать что угодно. Главная причина этого разногласія въ свидтельствахъ древнихъ писателей заключается, конечно, въ различіи времени, въ которое они жили, въ личномъ ихъ характер, то-есть въ различіи ихъ убжденій и взглядовъ на вещи я, наконецъ, въ большей или меньшей степени ихъ образованности и добросовстности. Многіе изъ этихъ писателей очень-простодушно и легковрно повторяютъ древнія сказочныя преданія — плодъ народной фантазіи, или, что еще хуже, пускаются въ ложный прагматизмъ, стараются міръ сказокъ превратить въ исторію и построить на этомъ шаткомъ фундамент никогда-небывалую древность.

Потому необходимо прежде всего знать цну каждому древнему писателю и опредлить степень достоврности его показаній. Этимъ, необходимымъ для успха работы условіемъ, совершенно-пренебрегъ г-нъ Крюковъ. Самое ничтожное и явно-нелпое показаніе какого-нибудь византійскаго версификатора иметъ для него такую же цну, какую, напримръ, свидтельство Баррона или другаго писателя съ неотъемлемымъ авторитетомъ. Длятого, чтобъ, при изслдованіи начальнаго періода римской исторіи, изъ хаотической массы древнихъ свидтельствъ добыть какой-нибудь положительный результатъ, если не требуется непремнно голова Нибура, то по-крайней-мр необходимъ тотъ критическій тактъ, котораго и слдовъ мы не нашли въ разбираемомъ изслдованіи. Во всякомъ случа, посл всего сказаннаго, мы имемъ нкоторое право не соглашаться съ однимъ изъ сотрудниковъ ‘Пропилеи’ въ томъ, что покойный Крюковъ выказалъ какую-то особенную проницательность ума въ сочиненіи своемъ, подробный разборъ котораго представленъ нами выше {Мы имемъ при этомъ въ виду слдующія слова г. Безсонова (стр. 85): ‘Наконецъ — и это замтилъ проницательный умъ Крюкова — самая борьба патриціевъ и плебеевъ имла въ скрытомъ, глубочайшемъ основаніи своемъ, почти незамтномъ для взгляда, различіе и ту борьбу религіозныхъ убжденій, которую древле принесли съ собою въ Римъ выходцы Италіи’.}.

Мы уврены, что нашъ отзывъ о стать г. Крюкова никому не покажется пристрастнымъ, тмъ немене мы считаемъ нелишнимъ подкрпить этотъ отзывъ словами одного знаменитаго ученаго, котораго мнніе въ настоящемъ случа, безъ-сомннія, должно имть большой авторитетъ. Мы говоримъ о Беккер, который, въ одномъ изъ примчаній къ извстному своему сочиненію о римскихъ древностяхъ, упоминаетъ и о стать г. Крюкова и, указавъ на ея парадоксальность, прибавляетъ, что авторъ, конечно, откажется и самъ отъ своихъ взглядовъ {См. Handbuch der roui. Alterlhьiner et. von W. А. Becker, Il Th., стр. 139, примч. 314. Подобный отзывъ о труд г. Крюкова -слышалъ отъ самого Беккера пишущій эти строки, бывшій около этого времени его слушателемъ (въ Лейпцигскомъ Университет). Г. Крюковъ познакомился съ Беккеромъ во время второй поздки своей за границу, въ 1842, и воспользовался пребываніемъ своимъ въ Лейпциг для изданія своей брошюры.}. Мы, съ своей стороны, уврены, что нашъ ученый не только отказался бы отъ своихъ взглядовъ, но и отъ желанія писать не порусски. Отъ этого труды, которыхъ ждала отъ него наша литература, безъ-сомннія, много бы выиграли. Имя дло съ русскими читателями, г. Крюковъ, конечно, постарался бы придать другую форму своимъ сочиненіямъ и коснулся бы вопросовъ уже вполн-разработанныхъ и уясненныхъ въ паук, которые тмъ не мене составляютъ у насъ совершенную новость.

Отрицая въ г. Крюков призваніе реформатора въ наук, тотъ критическій умъ, который необходимъ при изысканіяхъ, дающихъ ей другой видъ, мы тмъ не отрицаемъ въ немъ, однако, учености и даже таланта. Неврность взгляда на какой-нибудь предметъ не есть еще признакъ отсутствія таланта въ писател. Человкъ бездарный не иметъ никакого взгляда, или усвоиваегъ себ какой бы то ни было взглядъ, попавшійся ему на глаза въ первой прочитанной книг. Въ сборник г. Леонтьева нердко были приводимы и опровергаемы ошибочные парадоксы, родившіеся въ умахъ знаменитйшихъ ученыхъ, что, однако, какъ мы уврены, не нарушило ни въ комъ почтительнаго со знанія громадной ихъ учености и таланта. Во всякомъ случа, мы вполн признаемъ, что преждевременная смерть Крюкова — печальная утрата для нашей юной науки.

Н. БЛАГОВЩЕНСКЙ.

‘Отечественныя Записки’, т. 103, 1855

ПРОПИЛЕИ. Сборникъ статей по классической древности, издаваемый П. Леонтьевымъ. Книга IV. Москва. 1854.

ПРОПИЛЕИ. Сборникъ статей по классической древности, издаваемый П. Леонтьевымъ. Книга IV’. Москва. 1854.

Читайте также: