О возвышенномъ.
О возвышенномъ.
Э. Радловъ.
Примчанія къ IV тому.
Примчанія къ IV тому.
О ВОЗВЫШЕННОМЪ.
О ВОЗВЫШЕННОМЪ.
Русскіе переводы.
О возвышенном, Шиллер Фридрих, Год: 1795
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Собраніе сочиненій Шиллера въ перевод русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ IV. С.-Пб., 1902
Переводъ Э. Л. Радлова
‘Ни одинъ человкъ не долженъ долженствовать’ сказалъ еврей Натанъ дервишу, и это справедливо въ боле обширномъ смысл, чмъ, можетъ быть, многіе думаютъ. Въ вол состоитъ родовое отличіе человка, и разумъ представляетъ собой лишь ея вчное правило. Разумно поступаетъ вся природа, однако, прерогативой человка является то, что онъ поступаетъ сознательно и произвольно. Вс предметы должны’, человкъ же есть то существо, которое хочетъ.
Именно поэтому вполн недостойно человка терпть насиліе, ибо насиліе, уничтожаетъ человка. Кто насъ насилуетъ, тотъ не признаетъ въ насъ человчности, кто трусливо переноситъ насиліе, тотъ отвергаетъ свою человчность. Но, кажется, это требованіе безусловнаго освобожденія отъ всего, что именуется насиліемъ, предполагаетъ существо, одаренное въ достаточной мр силою, чтобы оградить себя отъ всякой другой силы. Если это требованіе находится въ существ, которое въ царств силъ не занимаетъ высшаго мста, тогда возникаетъ несчастное противорчіе между стремленіемъ и способностью.
Въ такомъ положеніи находится человкъ. Человческая природа, окруженная безчисленными силами, которыя могущественне ея и господствуютъ надъ нею, предъявляетъ права на то, чтобы не терпть никакого насилія. Правда, разумъ человка искусственнымъ путемъ увеличиваетъ его силы и до извстнаго предла ему дйствительно удается физически стать властелиномъ надъ всмъ физическимъ. Всего можно избгнуть, говоритъ пословица, кром смерти. Но это единственное исключеніе, если оно является дйствительно таковымъ, въ строгомъ значеніи слова, уничтожаетъ всецло понятіе человка. Никоимъ образомъ человкъ не можетъ быть существомъ хотящимъ, если есть хоть одинъ случай, въ которомъ онъ безусловно долженъ претерпть то, чего не хочетъ. Это единственно ужасное, что онъ долженъ и чего онъ не хочетъ, станетъ преслдовать его какъ привидніе и отдастъ его — какъ это дйствительно и случается съ большинствомъ людей — во власть слпому страху, созданному его фантазіей. Хваленая свобода есть чистое ничто, если человкъ связанъ хотя бы только въ одномъ пункт. Культура должна освободить человка и помочь ему осуществить всецло свое понятіе. Она должна сдлать человка способнымъ настоять на своемъ, ибо человкъ есть существо хотящее.
Это возможно двоякимъ путемъ, или реалистическимъ, когда человкъ сил противуполагаетъ силу же, когда онъ какъ природа овладваетъ природою, или идеалистическимъ, когда онъ преодолваетъ природу и, такимъ путемъ, по отношенію къ себ уничтожаетъ понятіе насилія.
Физическая культура длаетъ его способнымъ къ первому. Человкъ вырабатываетъ свой разсудокъ и чувственныя силы, дабы сдлать силы природы, пользуясь законами ея, орудіями своей воли, или же дабы обезопасить себя отъ тхъ явленій природы, которыя онъ иметъ возможность направить. Но овладть силами природы или обезопасить себя отъ нихъ можно только до извстнаго предла, за этимъ предломъ он ускользаютъ изъ сферы могущества человка и подчиняютъ его своей власти. И человкъ лишился бы своей свободы, еслибъ онъ не былъ способенъ ни къ какой иной культур, кром физической. Онъ долженъ быть безъ ограниченія человкомъ, т. е. ни въ какомъ случа не терпть чего либо противнаго его вол. Если онъ не въ состояніи противопоставить физической сил соотвтственную физическую силу, то ему, дабы не терпть насилія, не остается ничего иного, какъ совершенно порвать столь невыгодное для него отношеніе и уничтожить въ понятіи насиліе, которое онъ фактически претерпваетъ. Унитожить насиліе въ понятіи означаетъ не что иное, какъ добровольное ему подчиненіе. Культура, которая длаетъ человка способнымъ къ этому, называется нравственною.
Нравственно образованный человкъ, и только онъ одинъ, совершенно свободенъ. Онъ или преодоллъ силу природы или же чувствуетъ себя въ единеніи съ нею. Что бы природа съ нимъ ни длала, это не будетъ насиліемъ, ибо прежде чмъ послднее коснется его, оно станетъ уже его собственнымъ дйствіемъ, и динамическая природа никогда не достигнетъ человка, ибо онъ свободно устранилъ себя отъ всего, чего оно можетъ достигнуть. Этотъ образъ мыслей, который нравственность обозначаетъ словомъ подчиненія необходимости, а религія подводитъ подъ понятіе смиренія предъ божественнымъ промысломъ, требуетъ, для того чтобы быть дломъ свободнаго выбора и размышленія, большей ясности мысли и боле высокой энергіи воли, чмъ обыкновенно свойственно человку въ дятельной жизни. Но по счастью, въ его раціональной природ имется не только предрасположеніе къ нравственности, которое можетъ быть развито при помощи разсудка, но даже въ его чувственной и разумной, т. е. человческой природ существуетъ эстетическое къ ней стремленіе, которое можетъ быть пробуждено нкоторыми чувственными предметами и, путемъ очищенія чувствъ, можетъ образовать идеалистическій подъемъ духа. Объ этомъ-то по своему понятію идеалистическомъ предрасположеніи, которое однако и реалистъ достаточно ясно обнаруживаетъ въ жизни, хотя и не признаетъ въ своей систем {Вообще говоря, ничто не можетъ быть названо истинно идеалистичнымъ, чего въ дйствительности не осуществляетъ безсознательно совершенный реалистъ, хотя по непослдовательности и отрицаетъ.}, я теперь и буду говорить.
Правда, для того, чтобы въ извстной мр освободить насъ отъ природы, понимаемой какъ сила, достаточно развитого чувства красоты. Духъ настолько облагороженный, чтобы боле быть тронутымъ формою предметовъ, чмъ ихъ матеріей, чтобы почерпать свободное наслажденіе изъ простого разсужденія о способ проявленія предметовъ, такой духъ въ себ самомъ иметъ внутренній источникъ жизни, не могущій быть утраченнымъ, и такъ какъ такой духъ не нуждается въ присвоеніи вещей, среди которыхъ онъ живетъ, то онъ и не подвергается опасности лишиться ихъ. Однако, и самая показность нуждается въ тл, въ которомъ она могла бы проявиться, и до тхъ поръ, пока имется потребность хотя бы только въ красивой показности, остается и потребность въ существованіи предметовъ и слдовательно наша удовлетворенность зависитъ еще отъ природы въ смысл силы, повелвающей надъ всмъ существующимъ. Громадная разница, имемъ-ли мы потребность въ красивыхъ и хорошихъ предметахъ, или же только требуемъ, чтобы предметы были красивыми и хорошими. Послднее можетъ сосуществовать съ высшей свободой духа, первое — нтъ. Мы можемъ требовать, чтобы существующее было красивымъ и хорошимъ, но существованія красоты и блага можетъ лишь желать. Великимъ и возвышеннымъ называется по преимуществу то душевное настроеніе, которому безразлично, существуютъ ли красота, благо и совершенство, но которое съ ригористической строгостью требуетъ, чтобы существующее было хорошимъ, красивымъ и совершеннымъ, ибо это настроеніе содержитъ въ себ всю реальность прекраснаго характера, не заключая въ себ его ограниченій.
Добрымъ и прекраснымъ, но слабымъ душамъ свойственно нетерпливо стремиться къ осуществленію своихъ идеаловъ и огорчаться встрчаемыми препятствіями. Такіе люди ставятъ себя въ грустную зависимость отъ случая, и можно всегда съ увренностью сказать, что они удляютъ слишкомъ большое значеніе матеріи въ предметахъ нравственности и эстетики и что они не вынесутъ высшаго испытанія характера и вкуса. Нравственно ошибочное не должно вызывать въ насъ страданія и боли, которыя всегда свидтельствуютъ о неудовлетворенной потребности боле, чмъ о неисполненномъ требованіи. Послднее должно сопровождаться бодрымъ аффектомъ и должно скоре укрплять духъ и увеличивать его силы, чмъ длать трусливымъ и несчастнымъ.
Природа даровала намъ двухъ геніевъ въ качеств спутниковъ жизни. Одинъ, общительный и милый, сокращаетъ намъ своею веселою игрою трудный путь, длаетъ легкими оковы необходимости и ведетъ насъ радостно и шутливо до опасныхъ мстъ, въ коихъ мы дйствуемъ, какъ чистый духъ, и должны сложить съ себя все тлесное, т.е. до области познанія истины и осуществленія долга. Здсь онъ насъ покидаетъ, ибо его область одинъ лишь чувственный міръ, запредлы котораго земныя крылья не могутъ перенесть его. Но вотъ приближается другой геній, серьезный и молчаливый, сильною рукою переноситъ онъ насъ чрезъ головокружительную бездну.
Въ первомъ геніи мы узнаемъ чувство красоты, во второмъ — чувство возвышеннаго. Правда, красота уже есть выраженіе свободы, однако не той, которая возвышаетъ насъ надъ могуществомъ природы и освобождаетъ отъ всякаго тлеснаго вліянія, а лишь той, которою мы, какъ люди, наслаждаемся въ самой природ. Мы чувствуемъ себя свободными въ красот, ибо чувственныя стремленія соотвтствуютъ законамъ разума, мы чувствуетъ себя свободными въ возвышенномъ, ибо чувственныя стремленія не имютъ вліянія на законодательство разума, ибо духъ здсь дйствуетъ такъ, какъ будто бы онъ не подчиненъ инымъ законамъ, кром своихъ собственныхъ.
Чувство возвышеннаго — смшанное чувство. Это сочетаніе страданія, выражающееся на высшей своей степени ужасомъ, съ радостнымъ настроеніемъ, которое можетъ достигнуть восторга и, не будучи въ настоящемъ смысл наслажденіемъ, далеко предпочитается чуткими душами всякому наслажденію. Это сочетаніе двухъ противорчивыхъ ощущеній въ одномъ чувств безспорно доказываетъ нашу нравственную самостоятельность. Такъ какъ безусловно невозможно, чтобы одинъ и тотъ же предметъ стоялъ къ намъ въ противоположныхъ отношеніяхъ, то изъ этого слдуетъ, что мы сами стоимъ къ предмету въ двухъ различныхъ отношеніяхъ, что слдовательно въ насъ соединены дв противоположныхъ природы, которыя заинтересованы противоположнымъ способомъ въ одномъ и томъ же представленіи. Итакъ, мы, благодаря чувству возвышеннаго, узнаемъ, что состояніе нашего духа не слдуетъ по необходимости состоянію нашихъ чувствъ, что законы природы не суть необходимо и наши законы, и что въ насъ есть самостоятельное начало, которое совершенно независимо отъ всякихъ чувственныхъ вліяній.
Возвышенный предметъ бываетъ двоякаго рода. Или мы его относимъ къ нашимъ средствамъ познанія и оказываемся не въ состояніи создать себ картину или понятіе о немъ, или же мы относимъ его къ нашей жизненной сил и разсматриваемъ его, какъ силу по сравненію съ которой наша сила обращается въ ничто. И хотя мы и въ томъ и въ другомъ случа испытываемъ, благодаря этому предмету, непріятное чувство нашего ограниченія, все же мы не избгаемъ его, а, напротивъ, онъ насъ влечетъ настолько, что мы не въ состояніи ему противостоять. Разв это было бы возможнымъ, еслибъ границы нашей фантазіи въ то же самое время были бы границами нашего познаванія? Было ли бы намъ пріятно напоминаніе о всемогуществ силъ природы, еслибъ у насъ не было въ запас чего-либо такого, что не становится добычей этого всемогущества? Мы наслаждаемся чувственно безконечнымъ, ибо мы можемъ мыслить то, чего чувства не могутъ воспринять и чего разсудокъ не можетъ понять. Ужасное насъ приводитъ въ восторгъ, ибо мы можемъ хотть то, что нашимъ стремленіямъ кажется отвратительнымъ, и отвергать то, къ чему они влекутъ насъ. Намъ нравится, когда воображеніе побждаетъ царство явленій, ибо въ конц концовъ все же только чувственная сила торжествуетъ надъ другою чувственною же, но безусловно великаго въ насъ самихъ природа, при всей ея безграничности, не можетъ достичь. Мы охотно отдаемъ во власть физической необходимости какъ наше благополучіе, такъ даже и самое наше существованіе, ибо именно это напоминаетъ намъ, что она не иметъ власти надъ нашими принципами. Человкъ въ рукахъ необходимости, но воля человка только въ его собственныхъ рукахъ.
И вотъ природа воспользовалась даже чувственнымъ средствомъ для того, чтобы научить насъ, что въ насъ есть нчто большее, чмъ одна чувственность. Природа сумла воспользоваться даже ощущеніями для того, чтобы навести насъ на слдъ открытія, что мы не рабски подчинены сил ощущеній. И это слдствіе совершенно иного характера, чмъ то, которое могло бы быть получено путемъ красоты, т. е. красоты реальной, ибо въ идеальной красот должно исчезнуть даже и возвышенное. Въ красот разумъ и чувственность согласованы между собой, и только это согласіе въ красот насъ и прельщаетъ. Поэтому красота одна никогда бы намъ не пояснила, что мы предназначены и способны къ проявленію своей чистотой интеллектуальности. Въ возвышенномъ, напротивъ, разумъ и чувственность не согласованы, и именно въ этомъ противорчіи двухъ началъ и заключается его прелесть, охватывающая нашъ духъ. Физическая и нравственная природа человка здсь раздлены самымъ ршительнымъ образомъ, ибо именно въ такихъ случаяхъ, когда одинъ испытываетъ лишь свое ограниченіе, другой обртаетъ сознаніе своей силы и безконечно возвеличивается именно тмъ самымъ, что другого придавливаетъ къ земл.
Предположимъ, что человкъ обладаетъ всми качествами, соединеніе которыхъ образуетъ прекрасный характеръ, пусть онъ находитъ сильнйшее наслажденіе въ осуществленіи справедливости, благотворительности, умренности, твердости и врности, пусть вс обязанности, которыя возложены на него обстоятельствами, будутъ для него лишь легкою игрою, и онъ не встртитъ препятствій своей дятельности, къ которой онъ найдетъ побужденіе въ своемъ любвеобильномъ сердц. Кого не восхититъ это прекрасное созвучіе естественныхъ стремленій съ предписаніями разума, и кто въ состояніи не полюбить такого человка? Однако можемъ-ли мы, при всемъ расположеніи къ нему, быть увренными, что онъ дйствительно добродтеленъ и что, вообще, добродтель существуетъ. Такой человкъ, не будучи глупцомъ, не могъ бы поступать иначе, даже еслибъ онъ стремился къ однимъ пріятнымъ ощущеніямъ, ибо онъ пренебрегъ бы своей выгодой, еслибы захотлъ быть порочнымъ. Можетъ быть, источникъ его дйствій и чистъ, но это ужъ дло его сердца, мы ничего подобнаго не видимъ. На нашъ взглядъ, онъ поступаетъ такъ, какъ поступалъ бы умный человкъ, боготворящій собственное наслажденіе. Итакъ, чувственный міръ объясняетъ всецло видимость его добродтели, и намъ незачмъ искать основаній ея вн этого міра.
Но пусть на этого человка обрушится великое несчастье, пусть онъ лишится своего имущества, пусть его доброе имя будетъ запятнано, болзни прикуютъ его къ ложу страданій, всхъ, кого онъ любитъ, пусть похититъ смерть, пусть вс, кому онъ доврялъ, покинутъ его въ нужд. Постите несчастнаго, находящагося въ такомъ положеніи и побудите его къ осуществленію тхъ добродтелей, которыя въ счастіи онъ столь охотно выказывалъ. Если онъ во всемъ остался совершенно прежнимъ, если бдность не уменьшила его благотворительности, неблагодарность — готовности услужить, страданіе — ровнаго настроенія его духа, собственное несчастье — сочувствія чужому счастью, если измненныя обстоятельства отразились на его наружности, но не на его поведеніи, на матеріи, но не на форм его дятельности,— тогда, конечно, всякое объясненіе изъ понятія природы окажется недостаточнымъ (такое объясненіе безусловно требуетъ, чтобы настоящее, какъ слдствіе, покоилось бы на прошедшемъ, какъ своей причин), ибо нельзя себ представитъ большаго противорчія, чмъ то, что слдствіе не измнится, когда причина замнена противоположнымъ. Итакъ, слдуетъ отказаться отъ естественнаго объясненія, слдуетъ совершенно отвергнуть объясненіе поведенія изъ даннаго положенія и перенести основаніе объясненія изъ физическаго порядка явленій въ совершенно иному, до котораго разумъ можетъ подняться въ своихъ идеяхъ, который, однако, совершенно недосягаемъ для разсудка съ его понятіями. Открытіе безусловной нравственной силы, не связанной условіями природы, придаетъ горестному чувству возвышеннаго, охватывающему насъ при вид такого человка, ту особую, невыразимую прелесть, съ которой не можетъ тягаться никакое чувственное наслажденіе, какъ бы ни было оно облагорожено.
Возвышенное, такимъ образомъ, доставляетъ намъ выходъ изъ чувственнаго міра, къ которому красота охотно приковала бы насъ навсегда. Не постепенно (ибо нтъ перехода отъ зависимости къ свобод), но внезапно и путемъ потрясенія исторгаетъ возвышенное самостоятельный духъ изъ стей, которыми утонченная чувственность его опутала и въ которыхъ она его держитъ тмъ крпче, чмъ он прозрачне. Какую бы власть мало-по-малу ни получилъ изнженный вкусъ надъ человкомъ, даже если утонченной чувственности удалось проникнуть, пользуясь соблазнительнымъ покровомъ духовно-прекраснаго, въ тайники нравственнаго законодательства и тамъ отравить святость нравственныхъ правилъ въ самомъ ихъ источник,— все же часто достаточно испытать чувство возвышеннаго для того, чтобы разорвать сти обмана, сразу вернуть всю энергію опутанному духу, открыть ему его истинное назначеніе и навязать ему, хотя бы не надолго, чувство собственнаго достоинства. Красота въ образ богини Калипсо околдовала храбраго сына Улисса, и силою своихъ чаръ она долго держала его въ плну на своемъ остров. Долгое время онъ мнилъ, что поклоняется безсмертной богин, между тмъ какъ онъ только предавался сладострастію, но внезапно его охватываетъ возвышенное умиленіе, при вид Ментора онъ вспоминаетъ о своемъ лучшемъ назначеніи, бросается въ пучину и становится свободнымъ.
Возвышенное и красота разлиты съ расточительностью по всей природ, и вс люди способны воспринимать какъ то, такъ и другое. Однако, способность къ этому развивается не равно, и искусство должно способствовать развитію его. Это въ цляхъ природы, чтобы мы стремились къ красот, въ то время какъ мы еще бжимъ отъ возвышеннаго, ибо красота является охранительницей нашего дтства, и она ведетъ насъ отъ грубости естественнаго состоянія къ утонченности. Но, хотя красота и есть наша первая любовь, и наша воспріимчивость по отношенію къ ней развивается ране всего, однако природа все же позаботилась о медленномъ ея созрваніи, и полному развитію ея предшествуетъ образованіе разсудка и сердца!
Чувственный міръ на-вки остался бы предломъ нашихъ стремленій, если-бъ вкусъ достигалъ своей полной зрлости ране, чмъ насаждены въ нашемъ сердц истина и нравственность, притомъ насаждены лучшимъ путемъ, чмъ тотъ, который можетъ быть указанъ вкусомъ. Мы не преступили бы границъ чувственнаго міра ни въ нашихъ понятіяхъ, ни въ нашихъ убжденіяхъ, и то, чего не въ состояніи представить себ воображеніе, не имло бы для насъ реальности. Но къ счастью, самой природой устроено такъ, что вкусъ, хотя онъ и разцвтаетъ ране, созрваетъ, однако, поздне всхъ остальныхъ душевныхъ способностей. Между тмъ выигрывается достаточно времени для насажденія цлаго сокровища понятій въ голов и клада убжденій въ груди, а потомъ уже развивается изъ разума воспріимчивость красоты и возвышеннаго.
Пока человкъ былъ лишь рабомъ физической необходимости и не нашелъ еще выхода изъ узкаго круга потребностей, пока онъ не подозрвалъ еще демонической свободы въ своей груди, необъятная природа могла ему напоминать лишь о границахъ его силы представленія, а природа разрушительница — лишь о его физическомъ безсиліи, ему приходилось малодушно сторониться первой и съ ужасомъ отворачиваться отъ второй, но какъ только свободное созерцаніе нсколько отстранитъ отъ него слпой натискъ природныхъ силъ, какъ только онъ въ поток явленій откроетъ нчто непреходящее въ собственномъ своемъ существ, окружающія его дикія природныя громады станутъ говорить его сердцу на совершенно иномъ язык, и относительно великое вн его явится зеркаломъ, въ которомъ онъ будетъ созерцать безусловно великое въ самомъ себ. Безъ страха и съ трепетнымъ наслажденіемъ приблизится онъ теперь къ этимъ пугаламъ своей фантазіи и нарочно приложитъ вс силы этой способности къ изображенію чувственно-безконечнаго, для того чтобы, въ случа неуспха этой попытки, съ тмъ большей жизненностью ощутить превосходство своихъ идей надъ тмъ, что можетъ быть достигнуто чувственностью. Созерцаніе безграничной дали и необозримой высоты, обширный океанъ у его ногъ и еще боле обширный океанъ надъ нимъ — отторгнутъ духъ человка отъ узкой сферы дйствительности и удручающаго плненія физической жизни. Въ простомъ величіи природы онъ найдетъ боле высокую мру оцнки и, окруженный великими образами природы, онъ будетъ не въ состояніи выносить мелкаго въ мышленіи. Кто знаетъ, сколько свтлыхъ мыслей и геройскихъ ршеній породила смлая борьба духа съ великимъ геніемъ природы, возникшая во время прогулки,— этого не въ состояніи создать ни одинъ кабинетъ ученаго и ни одинъ салонъ. Можетъ быть, боле рдкимъ общеніемъ съ этимъ великимъ геніемъ и слдуетъ отчасти объяснять склонность характера горожанина къ мелочному, его захирлость и вялость, между тмъ какъ умъ кочевника открытъ и свободенъ, подобно небесному своду, подъ которымъ онъ разбиваетъ свой шатеръ.
Однако, служить изображеніемъ сверхчувственнаго и поводомъ къ подъему духа можетъ не только недосягаемое для воображенія, возвышенное въ количественномъ отношеніи, необъятное для разума, но также и хаосъ, если онъ великъ и представляетъ собой явленіе природы (въ противномъ случа онъ презрненъ). Разв намъ не боле пріятенъ остроумный безпорядокъ ландшафта, чмъ тупой порядокъ французскаго сада? Не наслаждается ли нашъ глазъ охотне дикими потоками и туманными вершинами Шотландіи, великой природой Оссіана, не изумляемся ли мы ужасамъ борьбы и разрушенія на Сицилійскихъ нивахъ боле, чмъ тяжелой побд терпливой съ правильнымъ очертаніемъ Голландіи надъ самой упрямой стихіей? Никто не станетъ отрицать, что человку, какъ существу физическому, легче устроиться на лугахъ Батавіи, чмъ у подножія коварнаго кратера Везувія, и что разсудокъ, задача котораго все понять и привести въ порядокъ, признаетъ въ правильномъ садоводств большую пользу, чмъ въ дикой природ. Но человкъ обладаетъ не только потребностью жить и благоденствовать, его назначеніе состоитъ не только въ томъ, чтобы понимать окружающія явленія.
Что для воспріимчиваго путешественника длаетъ дикую странность физическаго міра столь привлекательной, именно это же духу, способному восторгаться, открываетъ въ опасной анархіи нравственнаго міра источникъ совершенно своеобразнаго наслажденія. Конечно, тотъ, кто освщаетъ великое домоводство природы бднымъ факеломъ разсудка и постоянно стремится къ тому, чтобы смлый безпорядокъ превратить въ гармонію,— тотъ не можетъ чувствовать себя хорошо въ мір, въ которомъ правитъ безумная случайность, а не разумный планъ и въ которомъ въ большинств случаевъ заслуга и счастье стоятъ другъ съ другомъ въ противорчіи. Ему хотлось бы, чтобы въ великой смн событій все такъ же было устроено, какъ въ хорошемъ хозяйств, и если онъ не замчаетъ — а иначе это и быть не можетъ — закономрности, то ему не остается ничего иного, какъ ожиданіе, что будущая жизнь и иная природа доставятъ ему удовлетвореніе, котораго не дало ему настоящее и прошедшее. Если же онъ добровольно откажется отъ попытки подвести подъ единство познанія этотъ не закономрный хаосъ, то онъ въ иномъ отношеніи достатотчо выиграетъ по сравненіи съ тмъ, что онъ въ этомъ отношеніи теряетъ. Именно полное отсутствіе какой либо цлесообразности въ сочетаніи этого нагроможденія явленій, благодаря которому они превышаютъ силы разсудка, долженствующаго придерживаться цлесообразности, какъ формы связи, и становятся для него безполезными, именно это длаетъ ихъ точнымъ символомъ чистаго разума, который усматриваетъ въ дикой необузданности природы собственную независимость отъ природныхъ условій.
Если въ цломъ ряд предметовъ уничтожить ихъ взаимную связь, то получится понятіе независимости, которое удивительно соотвтствуетъ чистому понятію разума — свобод. Подъ эту идею свободы, которую разумъ беретъ изъ самого себя, онъ подводитъ въ единств мысли то, что разсудокъ не можетъ соединить въ одно познаніе, разумъ этой идеею подчиняетъ себ безконечную игру явленій и тмъ самымъ обнаруживаетъ свое превосходство надъ разсудкомъ, какъ чувственно обусловленной способностью. Если вспомнить, какое значеніе должно имть для разумнаго существа сознаніе независимости отъ законовъ природы, то станетъ понятнымъ, какимъ образомъ люди, одаренные возвышеннымъ душевнымъ настроеніемъ, могутъ считать себя вознагражденными дарованной имъ идеей свободы за неудачи познанія. Свобода представляетъ для благородныхъ душъ, при всхъ нравственныхъ противорчіяхъ и физическомъ зл, гораздо боле интересное зрлище, чмъ богатство и порядокъ безъ свободы, когда овцы терпливо слдуютъ за пастухомъ, а самодержавная воля унижается до роли служебной части въ часовомъ механизм. Послднее длаетъ человка лишь остроумнымъ произведеніемъ и счастливымъ гражданиномъ природы, свобода длаетъ его гражданиномъ и соправителемъ боле высокой системы, занимать въ ней послднее мсто безконечно почетне, чмъ въ физическомъ порядк предводительствовать рядами.
Съ этой точки зрнія, и только съ этой, міровая исторія мн представляется возвышеннымъ объектомъ. Міръ, какъ предметъ исторіи, есть въ сущности не что иное, какъ борьба силъ природы между собой и съ свободой человка, исторія и разсказываетъ намъ о побдоносномъ исход этой борьбы. Въ настоящій моментъ историческаго развитія о природ (къ которой должны быть отнесены и вс аффекты человка) можно разсказать гораздо большіе подвиги, чмъ о независимомъ разум, который проявилъ свое могущество лишь въ немногихъ исключеніяхъ изъ законовъ природы, напр., въ Катон, Аристид, Фокіон и подобныхъ мужахъ. Кто приступитъ къ исторіи съ большими ожиданіями свта и познанія, тотъ сильно разочаруется! Вс попытки философіи, предпринятыя съ добрымъ намреніемъ привести требованія нравственнаго міра въ согласіе съ тмъ, что даетъ дйствительный міръ, опровергаются показаніями опыта, и насколько въ царств организмовъ природа услужливо руководствуется или же лишь повидимому руководствуется регулятивными принципами обсужденія, настолько же въ царств свободы она необузданно обрываетъ возжи, при Помощи которыхъ спекулятивный духъ желалъ направлять его и держать какъ бы въ плну.
Дло иное, если отказаться отъ объясненія ея и самую непонятность ея сдлать основаніемъ обсужденія. Именно то обстоятельство, что природа, взятая въ главнйшихъ моментахъ, насмхается надъ всякимъ правиломъ, которое нашъ разсудокъ ей предписываетъ, что она въ своемъ самовольномъ и свободномъ шествіи съ одинаковымъ невниманіемъ попираетъ въ прахъ созданія мудрости и случая, что она охватываетъ въ одномъ гибельномъ поток важное и мелочное, благородное и пошлое, что она здсь оберегаетъ муравейникъ, а тамъ охватываетъ руками великана свое прекраснйшее созданіе, человка, и разбиваетъ его, что она въ одинъ легкомысленный часъ расточаетъ самыя трудныя сбереженія и часто цлыя столтія трудится надъ нелпой работой,— однимъ словомъ это отчужденіе природы, разсматриваемой съ общей точки зрнія, отъ правилъ познанія, которымъ она подчиняется въ единичныхъ явленіяхъ, выясняетъ безусловную невозможность объясненія самой природы законами природы, и подчиненіе ея царства тому, что въ немъ иметъ значеніе, такимъ образомъ духъ неудержимо долженъ стремиться изъ міра явленій въ міръ идей, изъ условнаго въ безусловное.
Коль скоро мы лишь свободно созерцаемъ ужасную и разрушительную природу, тогда она ведетъ насъ далеко за предлы природы чувственно безконечной. Безъ сомннія, чувственный человкъ, а равно и сама чувственность въ разумномъ человк, ничего такъ не боятся какъ разрыва съ этой силой, отъ которой зависитъ какъ благополучіе, такъ и самое бытіе.
Высшій идеалъ, изъ-за котораго мы боремся, состоитъ въ томъ, чтобы остаться въ добромъ согласіи съ физическимъ міромъ, охранителемъ нашего благополучія, не будучи въ то же время вынужденными порвать съ нравственнымъ міромъ, опредляющимъ наше достоинство. Извстно, однако, что не всегда можно служить двумъ господамъ, и еслибъ даже (случай почти невозможный) долгъ никогда не боролся съ потребностями, то все же природная необходимость никогда не вступитъ въ соглашеніе съ человкомъ, и онъ не можетъ обезопасить себя отъ рока ни силою, ни ловкостью своей. Благо ему, если онъ научился переносить, чего не можетъ измнить, и отказываться съ достоинствомъ отъ того, чего спасти не можетъ! Можетъ случиться, что рокъ завоюетъ вс бастіоны, на которыхъ человкъ думалъ основать свою безопасность, такъ что ему останется только бгство въ сферу священной свободы духа, бываютъ случаи, когда нтъ другого средства къ удовлетворенію чувства самосохраненія, кром желанія спастись въ эту сферу, когда нтъ другого средства противостоять мощи природной, какъ опередить ее, уничтоживъ себя морально путемъ свободнаго отказа отъ всхъ чувственныхъ интересовъ, предупредивъ такимъ образомъ дло физической силы.
Въ этомъ укрпляютъ человка чувство возвышеннаго и боле частое общеніе съ разрушительной природой, какъ въ тхъ случаяхъ, когда сила ея проявляется лишь въ отдаленіи, такъ и въ тхъ, гд она дйствительно отражается на его ближнихъ. Патетическое — есть искусственное несчастье и, подобно истинному несчастью, оно насъ вводитъ въ непосредственное общеніе съ закономъ духа, который повелваетъ въ нашей груди. Но истинное несчастье не всегда хорошо выбираетъ человка и время, оно насъ часто застаетъ врасплохъ безоружными, и, что еще хуже, оно насъ часто длаетъ безоружными. Искусственное несчастье патетическаго рода напротивъ застаетъ насъ въ полномъ вооруженіи, и такъ какъ оно только воображаемое несчастье, то самостоятельный принципъ нашего духа получаетъ просторъ для заявленія своей безусловной независимости. Чмъ чаще духъ возобновляетъ этотъ актъ самодятельности, тмъ боле онъ превращается въ умніе и тмъ больше преимуществъ пріобртаетъ онъ предъ чувственнымъ стремленіемъ, такъ что онъ, подъ конецъ, даже тогда, когда воображаемое и искусственное несчастье превращается въ настоящее, въ состояніи разсматривать его, какъ искусственное, и такимъ образомъ, при наивысшемъ подъем человческой природы, можетъ претворить дйствительное страданіе въ возвышенное умиленіе. Можно сказать, что патетическое есть прививка неизбжнаго рока, благодаря которой онъ теряетъ свой злостный характеръ и нападеніе его направляется на сильнйшую сторону человка.
Итакъ, отбросимъ ложно понятую снисходительность и слабый изнженный вкусъ, который набрасываетъ покровъ на серьезный ликъ необходимости и, желая подольститься къ чувствамъ, сочиняетъ какую то гармонію благополучія и благого образа дйствій, между тмъ какъ въ дйствительномъ мір нтъ и слда чего-либо подобнаго. Лицомъ къ лицу стоимъ мы предъ злымъ рокомъ. Наше спасеніе не въ невдніи окружающихъ насъ опасностей,— ибо оно должно же когда-либо прекратиться,— а только въ знакомств съ ними. Это знакомство мы пріобртаемъ благодаря страшному и въ то же время чудесному зрлищу все сокрушающей и вновь созидающей и вновь сокрушающей смны явленій, то медленно подкапывающей, то быстро нападающей гибели, это знакомство мы пріобртаемъ благодаря патетическимъ картинамъ борьбы, которую ведетъ человчество съ судьбою, картинамъ неудержимо исчезающаго счастья, обманутой безопасности, торжествующей несправедливости и побжденной невинности, которыхъ такъ много въ исторіи, подражаніе имъ и даетъ нашимъ взорамъ трагическое искусство. Разв можно себ представить человка съ несовсмъ искаженнымъ нравственнымъ чувствомъ, который при созерцаніи сценъ упорной и все же тщетной борьбы Митридата, гибели городовъ Сиракузъ и Карагена, не преклонился бы въ ужас предъ тяжкимъ закономъ необходимости, не обуздалъ бы тотчасъ своихъ страстей и, пораженный этой постоянной обманчивостью всего чувственнаго, не обратился бы къ вчно пребывающему въ немъ самомъ. Итакъ, способность ощущать возвышенное составляетъ одну изъ превосходнйшихъ чертъ человческой природы, которая достойна нашего уваженія, потому что проистекаетъ изъ самостоятельности нашей способности мышленія и хотнія, и заслуживаетъ наибольшаго развитія, ибо вліяетъ на нравственную сторону человка. Красота служитъ только человку, возвышенное — чистому демону въ человк, и такъ какъ наше назначеніе состоитъ въ томъ, чтобы, несмотря на чувственную ограниченность, руководствоваться законами чистаго духа, то возвышенное должно присоединиться къ красот, чтобы завершить цльное эстетическое воспитаніе и распространить за предлы чувственнаго міра воспріимчивость человческаго сердца, сообразуясь съ цлымъ объемомъ нашего назначенія.
Не будь красоты, существовала бы постоянная борьба между нашимъ природнымъ и разумнымъ назначеніемъ. Стремясь удовлетворить духовному назначенію, мы пренебрегли бы своей человчностью и, всегда готовые покинуть этотъ чувственный міръ, остались бы чужестранцами въ той сфер дятельности, которая намъ опредлена. Не будь возвышеннаго, и красота заставила бы забыть насъ о своемъ достоинств. Мы потеряли бы бодрость характера, будучи разслаблены непрерывнымъ наслажденіемъ, и будучи неразрывно прикованными къ этой случайной форм бытія, мы потеряли бы изъ виду свое неизмнное назначеніе и свое истинное отечество. Только въ сочетаніи возвышеннаго и красоты и въ равномрномъ развитіи воспріимчивости той и другой, мы становимся совершенными гражданами природы, не становясь съ тмъ вмст ея рабами и не теряя своихъ правъ гражданства въ умопостигаемомъ мір.
Природа сама по себ доставляетъ уже достаточно объектовъ, на которыхъ мы можемъ упражнять свою воспріимчивость къ красот и возвышенному, но человку удобне и въ этомъ случа, какъ и въ другихъ, пользоваться посредственными услугами, а не непосредственными, и онъ охотне принимаетъ приготовленный и избранный матерьялъ изъ рукъ искусства, вмсто того, чтобы съ трудомъ и въ ограниченномъ количеств черпать изъ нечистаго источника природы. Подражательное творческое стремленіе не можетъ испытать впечатлнія безъ того, чтобы не постараться подыскать живого образа, и въ каждой красивой или великой форм природы оно усматриваетъ приглашеніе къ борьб, однако это стремленіе иметъ передъ природой то преимущество, что оно можетъ разсматривать какъ главную цль и самостоятельное цлое то, что природа творитъ только мимоходомъ, имя въ виду осуществленіе боле важной цли,— если вообще природа не творитъ совершенно непреднамренно. Если природа въ ея прекрасныхъ органическихъ образованіяхъ испытываетъ насиліе, благодаря недостаточной индивидуальности матеріи или благодаря вмшательству отличныхъ отъ нея силъ, или если она сама насилуетъ въ своихъ великихъ и патетическихъ сценахъ и дйствуетъ на человка, какъ мощь, въ то время какъ она можетъ стать эстетичною лишь какъ объектъ свободнаго созерцанія, то подражающее ей созидающее искусство, совершенно свободно, ибо оно устраняетъ изъ своего предмета вс случайныя ограниченія, оно не затрагиваетъ и свободы духа въ созерцающемъ, ибо искусство подражаетъ лишь показности, а не дйствительности. Но вся прелесть возвышеннаго и красоты заключается лишь въ показности, а не въ содержаніи, поэтому искусство обладаетъ всми преимуществами природы, не раздляя ея оковъ.
Написано, вроятно, посл 1795 г. и представляетъ собою разсужденіе объ ‘энергичной’ красот, общанное въ конц шестнадцатаго ‘Письма объ эстетическомъ воспитаніи’ (стр. 319).
Стр. 360. Натанъ — въ ‘Натан Мудромъ’ Лессинга (актъ I, явленіе 3).
Стр. 864. Храбраго сына Улисса — Телемаха см. въ словар).
Стр. 365. Великой природой Оссіана — см. примч. къ стр. 376. Баталія — латинское названіе Голландіи. Фокіонъ см. примч. къ стр. 508.
Стр. 367. Тщетная борьба Митридата царя Понтійскаго (132—63 г. до Р. Хр.) съ Римомъ.— Гибель Сиракузъ и Карагена — городовъ, также взятыхъ и разграбленныхъ войсками побдоносной римской республики.
1. А. Востоковъ. (Шиллерово разсужденіе о высокомъ, въ ‘Санктпетерб. Встникъ’ 1812. ч. III).
2. Анонимъ, въ изд. Гербеля.
3. Э. Л. Радловъ Переведено для настоящаго изданія.