Новые сведения о Сандуновых, Сиротинин Андрей Николаевич, Год: 1890 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

НОВЫЯ СВЕДЕНЯ О САНДУНОВЫХЪ.

Сандуновымъ посчастливилось. Посл любопытныхъ бумагъ о нихъ, открытыхъ г. Опочининымъ въ театральномъ архив {См. ‘Историческй Встникъ’, 1889 г., т. XXXVIII, стр. 342.}, редакця ‘Историческаго Встника’ получила въ свое распоряжене теперь новые и еще боле важные подлинные документы, освщающе до сихъ поръ совершенно неизвстный перодъ службы Сандуновыхъ въ Петербург посл ихъ свадьбы. Всхъ документовъ три: 1) просьба Сандуновыхъ императриц объ отставк, 2) справка объ ихъ служб и 3) объяснене, поданное артистами по требованю императрицы. До сихъ поръ вс лтописцы нашего театра, за исключенемъ одного Зотова, представляли дло такъ, что тотчасъ же посл свадьбы, молодые Сандуновы ухали въ Москву и потупили тамъ на Медоксовъ театръ. Теперь оказывается, что они пробыли въ Петербург еще цлыхъ три года и только весною 1794 года получили отставку, пройдя ране черезъ цлый рядъ всевозможныхъ штарствъ. Подробно излагая вс эти мытарства, наши бумаги возсоздаютъ интерескую и вполн законченную картинку театральной интркги прошлаго вка, давая не одну любопытную черту не только для характеристики современныхъ театральныхъ порядковъ, но и вообще для истори нравовъ.

Читатели, можетъ быть, помнятъ, что только благодаря смлому обращеню къ самой императриц, Лизаньк Урановой удалось избавиться отъ сластолюбивыхъ поползновенй Безбородки и выйти закужъ за Сандунова. Императрица такъ разгнвалась на помогавшихъ Безбородк директоровъ театра, Соймонова и Храповицкаго, что въ тотъ же вечеръ, какъ получила отъ Лизаньки просьбу, 11-го февраля 1791 года, велла заготовить и указъ объ ихъ увольнени. На другой день на ихъ мсто уже былъ назначенъ князь Николай Борисовичъ Юсуповъ. Но новый вершитель театральныхъ судебъ съ самаго вступленя молодой четы ‘подъ его команду’ сталъ выказывать къ обоимъ супругамъ явное неблаговолене. Гордый и неуживчивый Сандуновъ. конечно, былъ но изъ такихъ людей, которыхъ прятно имть хотя бы и подчиненными. Но кажется, что неблаговоленю князя были и другя постороння причины, и не послднюю роль игралъ здсь все тотъ же Безбородко. Упрямый, какъ истый малороссъ и притомъ мстительный, Безбородко не могъ, повидимому, простить Лизаньк того представленя ‘Рдкой вещи’, когда публично передъ всмъ театромъ насмялась она надъ его притязанями. А можетъ быть, несмотря на неудачу, онъ все еще надялся достичь своего. не удалось поймать ‘Амура’ золотой сткой, не соблазнили богатые посулы, но оставался еще неиспробованнымъ путь прижимокъ и всевозможныхъ притсненй. Какъ бы то ни было, съ самой свадьбы своей Сандуновы стали жертвою театральной интриги, ни мало не сомнваясь при этомъ относительно источника всхъ своихъ бдъ, какъ показываетъ слдующй разсказъ Сандунова о случа съ театральными экипажами. Сандуновы, какъ и вс проче артисты, пользовались казенной каретой и лошадьми. Театральныхъ клячъ и допотопные экипажи можно и теперь отличить съ перваго взгляда. Въ старину, безъ сомння, они были еще въ боле безнадежномъ состояни и нердко грозили серьезной бдой, особенно же пвцамъ и пвицамъ, какъ Сандунова. ‘Отъ расщелявшихся экипажей и полтинныхъ на день пары лошадей она не разъ простужалась, но сколько ни просили артисты князя о замн экипажа лучшимъ, хотя бы наемнымъ, въ отвтъ не получалось ничего, ‘кром открытыхъ и язвительныхъ издвокъ’. ‘Наконецъ, передаетъ Сандуновъ, въ своемъ объяснени, прошлаго 792 года, ноября 24-го дня, жена моя, дучи изъ театра посл представленя ‘Рдкой вещи’, остановлена была дряхлостью лошадей и, простоявъ на улиц часъ съ четвертью, принуждена дойти домой пшкомъ, по мокрой тогдашней погод, а, дошедъ, почувствовала ужаснйшую горячку, которой сколь ни мучительны были для насъ слдствя, но все несравненно сносне тхъ слуховъ, которые объ насъ были распущены по всему городу и даже самимъ княземъ и съ прибавкою, что мы очень развратную ведемъ жизнь и потому ихъ должно-де непремнно развести и если бъ кто въ томъ могъ успть, я бы не пощадилъ на то 10,000 рублей. Это истинное изражене князя и другя сему подобныя всюду имъ же самимъ разглашенныя’. ‘Тотъ же князь — пишетъ Сандуновъ въ другомъ мст своего объясненя, — при всякомъ раз, увидя мою жену, говорилъ, чтобъ она меня, какъ злобнаго и дурного поведеня человка, не слушалась и остерегалась — пунктъ очень малый, но притомъ и очень замтный’, оговаривается артистъ. Если ко всему этому прибавить, что неблаговолене князя стало, по словамъ артистовъ, особенно замтно посл того какъ Сандуновъ отдалъ подаренныя его жен Безбородкой карету и алмазныя вещи въ ломбардъ въ пользу бдныхъ и, несмотря на вс увщаня князя Юсупова, не захотлъ ихъ взять обратно, то за спиною князя Юсупова передъ нами ясно обрисуется другая фигура, державшая въ своихъ рукахъ вс нити задуманной интриги — фигура Безбородки. Очень можетъ быть, что напуганной подозрительности Сандуновыхъ мерещилось то, чего не было, но во всякомъ случа нельзя не видть, что вс притсненя. перенесенныя ими отъ князя Юсупова и по пунктамъ до мелочей изложенныя въ объяснени императриц, безъ всякаго труда укладываются въ общую рамку картины преднамреннаго и разсчитаннаго гоненя.

Не успла еще Сандунова вполн оправиться отъ простуды посл вынужденной прогулки пшкомъ въ ненастную погоду, какъ князь сталъ ‘со всевозможнымъ устращиванемъ принуждать ее играть, называя болзнь ее притворствомъ, и играть, пишетъ Сандуновъ, не то что бы она по слабости могла, но именно ‘Венецанскую ярмарку’, гд роль жены моей наитруднишая, наконецъ игранъ ею сей спектакль, но такъ, что посл каждой почти сцены она отъ слабости едва стоять могла, и тутъ открылось течене изъ горла въ крови и ломъ въ груди. Но онъ (т. е. князь), по окончани пьесы взошедъ къ ней въ уборную съ посторонними, видя ея растроенное здоровье, не только не тронулся тмъ ни мало, но черезъ день еще опять оную жъ ей играть приказывалъ, тутъ одни просьбы и устыженя стороннихъ убдили его отмнить жестокое се приказане, исполнене котораго ей не только невозвратною потерею здоровья грозило, но и самой жизни стоить могло’. Неудивительно посл этого, что и новаго экипажа артистка, несмотря на вышеописанный случай. могла добиться отъ князя только посл долгихъ просьбъ и напоминанй. Лошадей же такъ-таки и пришлось Сандуновымъ имть своихъ, издерживая на ихъ содержане и наемъ до 600 рублей въ годъ. Но это были не единственные расходы, на которые вынудилъ ихъ князь. Оправясь отъ болзни, Сандунова, ‘чтобы не потеряться безъ практики’ стала продолжать свои занятя пнемъ, и ей понадобился учитель музыки. При театр были таке учителя, и князю ничего не стоило дать одного Сандуновой. Но онъ отказалъ наотрзъ, и артистк пришлось нанимать сторонняго преподавателя, платя отъ 3 до 5 руб. за визитъ, что опять по словамъ Сандуновыхъ, обходилось имъ до 600 руб, въ годъ. Вмст съ расходомъ на лошадей это составляло 1,200 рублей въ годъ — сумма очень тяжело ложившаяся на бюджетъ обоихъ супруговъ. Приданое, полученное Сандуновымъ отъ императрицы за женою — ‘300 руб. и по два куска гранитуру и атласу’ — пошло на заведене ихъ маленькаго хозяйства и единственнымъ рессурсомъ мужа и жены было ихъ общее жалованье — 2,000 руб. въ годъ {Какъ видно изъ справки о служб Сандуновыхъ, сдланной, очевидно, для императрицы, Сандуновъ, поступивъ на службу въ Петербург по опредленю комитета 1-го дскабря 1783 года, получалъ жалованья всего 500 руб.Ни при правлени Стрекалова, 1-го января 1788 года, получилъ прибавку въ 200 руб, Затмъ при Соймонов и Храповицкомъ онъ, 11-го сентября 1790 года, былъ. какъ извстно, уволенъ отъ службы. Когда же при княз Юсупов и посл своей свадьбы онъ былъ обратно принятъ, 20-го февраля 1790 года, на службу, ему положили окладъ въ 1, 200 руб., на которомъ и оставался онъ вплоть до своей отставки въ 1794 году. Что касается до Сандуновой, то опредленная на службу, 20-го февраля 1791 года, съ жалованьемъ въ 500 руб., она въ 1792 году получила прибавку въ 300 руб., такъ что всего она получала 800 руб. Въ обшемъ выходило 2000 руб. Вс эти цифры, сообщаемыя справкой очень важны: он окончательно устанавливаютъ хронологическя даты петербургской жизни Сандуновыхъ, которыя ране можно быле обозначать лишь гадательно.}, — но за вычетомъ вышесказанныхъ расходовъ въ 1,200 руб. отъ чего оставалось всего 800 руб. въ годъ, ‘Если бы князь, пишетъ Сандуновъ, благоволилъ уважить, хотя мало, мои о семъ представленя, то конечно бы мы не дошли до того состояня, въ которомъ мы, безъ постороннихъ пособевъ, едва могли пропитане имть’.

Но князь ни мало не думалъ объ облегчени денежныхъ затрудненй артистовъ. Напротивъ, матеральныя притсненя всегда были всемогущимъ орудемъ въ рукахъ театральной интриги, и имъ не преминули воспользоваться и въ преслдовани Сандуновыхъ. Когда отказать какой-нибудь просьб артистовъ было невозможно, длалось все, чтобы замедлить ея исполнене. Вынужденные плохими обстоятельствами, артисты просили о бенефис, но ‘цлый годъ, пишетъ Сандуновъ, едва былъ достаточенъ къ выполненю вашей просьбы. Наконецъ полученъ посл многихъ другихъ бенефисъ. Но онъ былъ новымъ поводомъ къ обидамъ, ибо ни одного не упущено случая, гд бы мн и жен не было отъ него (князя) симъ вспоможенемъ упрекаемо до поношеня’. Не довольствуясь прямыми притсненями, князь, по словамъ Сандуновыхъ, позаботился даже лишить ихъ и тхъ средствъ, которыя добывали они побочными занятями. Сандуновъ приготовлялъ актеровъ и актрисъ для частныхъ театровъ. Князь поспшилъ его очернить передъ его доврителями. Гд не помогали совты, онъ пускалъ въ ходъ самое ‘убдительное доказательство’ негодности Сандунова, какъ учителя: грозилъ, что если кто ему будетъ давать учениковъ, ‘онъ, какъ директоръ театра, лишитъ ихъ людей входа въ оный’.

Рядомъ съ этими матеральными притсненями шли прижимки другого свойства, больно задвавшя артистическое самолюбе. Съ самаго начала артистовъ стали, выражаясь на театральномъ жаргон, ‘затирать’. Напрасно благодарные за оказанныя императрицею милости супруги ‘усугубили’ оба стараня свои по должности и ‘съ превеликой рачительностью’ играли во всхъ тхъ пьесахъ, которые подходили къ ихъ амплуа. Дирекця не замчала ихъ усердя. Видя, что театръ перебивается однимъ старьемъ я боясь, какъ бы Сандунова ‘не потерялась отъ единообразности игры четырехъ или пяти оперъ’, артисты ршились заказать новую оперу на свой счетъ въ полной увренности, что дирекця не откажется ее дать. Но и здсь ихъ стараня ‘оказать услугу и выгодность театру’ привели только къ тому результату, что они потеряли 400 руб., въ которые обошлась имъ опера. Представленная въ дирекцю въ октябр 1791 года, она, несмотря на вс ходатайства передъ княземъ Юсуповымъ, пролежала два съ половиною года у капельмейстера Мартини и въ конц концовъ актеры должны были взять ее назадъ. Для ‘яснйшаго уразумня’ неблаговоленя князя, артисты доносили императриц, что даже приказане графа Платона Александровича Зубова, чтобы Сандунова играла въ опер ‘Флейта’, осталось безъ послдствй, и артистку обошли и здсь ‘для того единственно, чтобы отставить ее отъ всякой новости’.

Понятно, что, мшая успхамъ актрисы передъ обыкновенной публикой, дирекця еще старательне заботилась не дать ей отличиться передъ императрицей. Много разъ Сандуновы просили князя доставить ей возможность выступить при двор въ тхъ новыхъ пьесахъ, гд она пользовалась успхомъ. Но за цлые три года, кром оперы ‘Федулъ’, {‘Федулъ’ былъ впервые данъ 16-го января 1791 года, т. е. еще до свадьбы Сандуновыхъ я до директорства князя Н. Б. Юсупова. ‘Школа злословя’, Шеридана была переведена съ англйскаго, какъ говорятъ, великими князьями Александромъ и Константиномъ Павловичами. въ юности, когда они оба учились англйскому языку, подъ руководствомъ И. М. Муравьева-Апостола. Первое представлене этой комеди въ Эрмитаж Араповъ, основываясь на дневник А. В. Каратыгина, относитъ къ 3-му декабря 1794 года. Но объяснене Сандуновыхъ помчено апрлемъ 1794 года. Вроятно, у Арапова ошибка, какихъ не мало въ первой половин его книги.} сочинене самой императрицы и двухъ разъ ‘Школы злословя’, Сандуновой ничего такъ и не удалось сыграть передъ своей высокой покровительницей.

Характеренъ слдующй, хотя и мелочной случай. Однажды князь черезъ Сандунова приказалъ его жен именемъ императрицы занять въ Эрмитаж роль актрисы Софроновой и даже далъ на то письменный адресъ. ‘Посл же, пишетъ Сандуновъ, по претензи о семъ оной Софроновой, отъ онаго формально отозвался, сказавъ, что я это о семъ просилъ для своей жены, и приказаня но, то вашего величества никакого не было, и тмъ разстроены стали со многими въ сотовариществ’. Сандуновъ и самъ по себ былъ неуживчивъ, безъ сомння, случаи, подобные вышеописанному, подливали еще боле масла въ огонь. Съ матеральнымъ и служебнымъ притсненямъ присоединялось и третье оруде всякой театральной интриги — сялись закулисные раздоры. Вс эти утсненя были тмъ чувствительне, что они шли отъ самаго директора и нердко были совершенно неотразимыми. Стоитъ только начальнику не взлюбить подчиненнаго, чтобы на каждомъ шагу находить случаи досаждать ему такъ или иначе. А князь Юсуповъ, повидимому, особенно недолюбливалъ Сандунова и не упускалъ случая отозваться о немъ съ самой худой стороны.

‘Въ бытность здсь въ Санктпетербург, передаетъ артистъ въ своемъ объяснени, его свтлости покойнаго князя Григоря Александровича Потемкина-Таврическаго и при представлени комеди ‘Братомъ проданной сестры’ {‘Преступникъ отъ игры или братомъ проданная сестра’, комедя Ефимьева, Сандуновъ игралъ здсь роль слуги Семена. Въ этой роли онъ изображенъ на портрет, снимокъ съ котораго приложенъ къ 9 кн. ‘Ист. Вс.’ 1889 г.} я имлъ счасте заслужить его благоволене до того, что угодно ему было бросить мн на театръ нсколько сотъ червонныхъ, князь, будучи тутъ же въ лож, и изъ сего лестнаго для меня благоволенй и чести составилъ чувствительнйшую обиду и поношене, сказавъ его свтлости: первое, что се здсь не въ употреблени, а второе, что я недостоинъ сего знака отличя, ибо я при весьма дурномъ поведени пьяница и гордецъ. И такъ мало для него казалось лишить меня знака милости его свтлости, нужно было и обнести до совершенства’.

‘Развратникъ’, ‘пьяница’, ‘гордецъ’ — вотъ, значитъ, эпитеты, какими разукрашивалъ князь имя Сандунова.. Здсь еще можно однако оправдывать князя, хотя, конечно, нравственныя качества артиста были не причемъ въ оцнк и поощрени его дарованя, но вотъ случай, изъ котораго видно, что князь не гнушался ничмъ, чтобы очернить нелюбимаго имъ артиста. ‘Жена моя, разсказываетъ Сандуновъ, получа охоту къ дйствованю въ драмахъ и трагедяхъ, избрала трагедю ‘Сорена’ и, выуча оную, хотла ее играть, а тмъ боле, что актрисы къ занятю сихъ ролей у театра не имется — трагедя, хотя и печатная и все излишнее изъ нея со тщанемъ вычернено и выброшено, но оную играть княземъ не позволено. Симъ бы и должно было все окончиться, и намъ за усерде наше къ театру, если не награжденемъ, то по крайности обычнымъ спокойствемъ пользоваться надлежало, но князь по принятымъ противу насъ поступкамъ и симъ воспользоваться не преминулъ, и обратилъ оное въ чувствительнйшее мн поражене, утверждая открыто, что выборъ сей трагеди непремнно мой единственно, хотя мы всмъ театромъ оную выбрали, и вс вообще чернили оную ‘. Чтобы понять, въ чемъ тутъ была суть, надо знать, что ‘Сорена’, трагедя, нкогда пользовавшаяся большимъ успхомъ и составившая славу ея автора, слпого Николева, имла но мало стиховъ очень рзкихъ, которые легко было истолковать въ дурную сторону. Тамъ былъ напримръ такой монологъ:

‘Исчезни навсегда сей пагубный уставъ,

‘Который заключенъ въ одной монаршей вол!

‘Льзя-ль ждать блаженства тамъ, гд гордость на престол

‘Гд властью одного вс скованы сердца?

‘Въ монарх не всегда находимъ мы отца’!

Въ Москв графъ Брюсъ не ршился даже допустить представленя трагеди, но императрица, когда ей было объ этомъ доложено, сняла запрещене. ‘Авторъ возстаетъ противъ самовластя тирановъ, а Екатерину вы называете матерью’, — сказала она и сама велла напечатать трагедю въ ‘Россйскомъ еатр’. Но это было до французской революци. Въ начал же 90-хъ годовъ, когда напуганному событями на Запад правительству мерещились всюду заговоры, когда предавали всесожженю княжнинскаго ‘Вадима’, ссылали Радищева и заключали въ крпость Новикова, на выбор для постановки ‘Сорены’ можно было легко построить цлое обвинене въ политической неблагонадежности. И князь Юсуповъ, повидимому, не прочь былъ набросить тнь на Сандунова и въ этомъ отношени. ‘Не было, — пишетъ артистъ, — ни однихъ по театру раскиданныхъ вздорныхъ и безумственныхъ стиховъ, коихъ бы сочиненя князь не выдавалъ на счетъ моего сочиненя и призывая неоднократно, уграживалъ мн Степаномъ Ивановичемъ’ {Шешковскй.}.

Эти угрозы придаютъ своеобразный историческй колоритъ театральной интриг, отдльныя перипети которой только-что прошли передъ нами въ изложени самого Сандунова. Все было пущено въ ходъ противъ артистовъ — и крупныя утсненя и мелкя прижимки. Но мелочи, будучи, по словамъ Сандуновыхъ, ‘тьмочисленными’ и повторяясь на каждомъ шагу, иной разъ уязвляли еще больне, чмъ крупныя непрятности. Соединяясь-же вмст, все это легко могло довести ‘до совершеннаго отчаяня’. И доводили многихъ. За примрами ходить не далеко. Но Сандуновы были не таковы, чтобы ихъ сломить. Ихъ удалось только выжить изъ театра. Финалъ, которымъ разыгралась вся эта исторя трехлтнихъ преслдованй, уже всецло относится къ истори нравовъ прошлаго вка, и вотъ какъ доносили о немъ императриц сами Сандуновы въ своемъ прошени объ отставк. Оно такъ живо и интересно, что мы приводимъ его здсь цликомъ, исправивъ только орографю: {Прошене, какъ и объяснене Салдуновыхъ, писано писарской рукой и только подписано самими актерами, такъ что удерживать орографю не представляется надобности.}

‘Всеавгустйшая Монархиня!
‘Всемилостивйшая Государыня!

‘Благость и правосуде, окружающя освященный Вашъ Престолъ, подаютъ смлость подвергнуться къ стопамъ Вашего Императорскаго Величества гонимымъ и бдствующимъ супругамъ, не имющимъ на всей земной поверхности, кром Васъ, Всеавгустйшая матерь, инаго себ покровительства. Воззри, Всемилостивйшая Государыня, на слезы и бдстве наше окомъ милосердя, съ каковымъ премлешь всхъ несчастныхъ подъ кровъ благости Твоея, Три года наслаждались мы блаженствомъ, дарованнымъ намъ отъ Вашего Величества, три года злоба сильныхъ удручала меня и жену мою различностю пораженй, негнушаясь противъ насъ употреблять ни дкэ.го злословя, ни всеочерняющихъ пасквилей, и всего того, что могло содйствовать къ совершенной нашей пагуб: три года воображали мы, обожая Тебя, нашу благотворительницу, что злобствующе имть могутъ услаждене и конецъ въ гонени ненавидимыхъ, но событе не отвчало нашему чаяню: по мр нашего совершеннаго терпня, возростали совершенныя угнетеня и наконецъ увидли мы разрушеннымъ покой нашъ до основаня. Директоръ нашъ, князь Николай Борисовичъ Юсуповъ, угнетая насъ различными притсненями. довелъ до совершеннаго отчаяня, которое превзойдя вс мры нашего терпня, принуждаетъ противъ воли нашей безпокоить Ваше Императорское Величество, льстясь надеждою, что вы, яко милосердая мать, вопль и и просьбу чадъ своихъ милостивно внять соизволите. Такъ, Великая Государыня, я съ женою моею, обоготворяя Васъ, признаваемъ за истинную матерь, устроившую наше блаженство, а потому и осмливаемся горести, удручающя сердца наши, изъявить вамъ:

‘Ныншняго генваря 21-го дня, жена моя, прхавъ въ Каменный театръ, сла въ ложу, актрисамъ всегда отдаваемую, но итальянцемъ Казасемъ {А. Н. Казасси былъ смотрителемъ за сборами.} изъ оной была, самымъ грубымъ образомъ, выводима въ парадисъ, и на вопросъ ея, кто ей назначилъ тамо сидть, онъ отвтствовалъ, что князь ему приказалъ всхъ русскихъ актеровъ и актрисъ сажать тамо, жена моя, не пошелъ въ парадисъ, похала домой и на другой день относилась о томъ письмомъ къ его сятельству, но вмсто чаемаго нами на итальянца удовлетвореня: ибо мы никакъ не ожидали, чтобъ онъ не сдлалъ сего самовольно. такъ какъ князь предоставилъ ему совершенное распоряжене всего театра: но вмсто разобраня сей обиды письмо ея принято княземъ за письмо ругательное, и не изслдовавъ ни онаго, ни существа дла, приказалъ насъ обоихъ, не премля никакихъ недовольно оправданй, но и не видя насъ, взять въ контору подъ караулъ, — Вдругъ приходитъ театральной команды офицеръ съ вооруженными солдатами, возвщаетъ намъ именемъ его сятельства, что мы беремся подъ стражу — жена моя и я, не имя никакой за собой вины, кром правилъ честности, слдуя оной по сил нашей возможности, мы были оба тмъ поражены совершенно, а особливо бдная жена моя, которая за мсяцъ передъ симъ происшествемъ, бывъ беременною, выкинула, ее столько се поразило, что едва осталася жива, я, нехотя врить виднному мною и спрашивая отъ присланнаго офицера, какъ преступникъ, почти со слезами, чтобы мн позволено видть князя, узнать причину вины нашей, съ великимъ его упорствомъ получилъ на то позволене, теперь соизвольте, Милосердая Матерь, замтить, что несчастная моя жена въ совершенно истеричной болзни лежащая на постели, окруженная и тащимая солдатами, противу всякой благопристойности, безъ сомння по особому на то приказаню. Я чувствительности сердца Вашего Величества предоставляю судить, сколь разительна была ся картина для мужа, обожающаго свою жену, жену, которой все преступлене въ томъ, что любитъ своего мужа и не хочетъ сдлаться въ угодность сластолюбцевъ развращенною женщиною.— Я прзжаю къ его сятельству, прошу позволеня его видть, но мн отвтствуютъ, что онъ нигд инд не хочетъ меня и жену мою слушать, какъ въ контор, я прзжаю въ контору, куда тоже прхалъ его сятельство — спрашиваетъ меня, гд моя жена? я ему отвтствую, что посл поступленнаго съ нею она теперь больна и затмъ сюда не прхала, да она же, по его приказаню, содержится ужъ подъ стражею дома, потомъ спрашиваю его сятельство, за что столь непомрная жестокость съ нами происходитъ. Онъ отвтствуетъ, что за письмо ея, которое онъ признаваетъ для себя ругательнымъ, я отвтствую, что оное таковымъ ни почему почесть нельзя, и просилъ по оному меня выспрашивать, и что я не премину его объяснить и оправдать, и чтобъ позволилъ мн его сятельство оное при себ прочесть. Князь мн возражаетъ, что онъ мн не дастъ и никакя мои оправданя недйствительны, когда онъ находитъ его предосудительнымъ. Я, вынимая копю и читая, испрашиваю на оное обвинительныхъ вопросовъ, получаю, отвтствую, объясняю и совершенно оправдываю оное и даже до того оправдалъ, что самъ его сятельство, не находя достаточныхъ причинъ ни возражать на письмо, ни обвинить за оное, выпускаетъ меня изъ конторы и изъ-подъ караула — но симъ не кончилось. Отъзжая, приказываетъ жену мою, въ какомъ бы она положени ни была, не взирая ни на что. притащить въ контору подъ караулъ. Слабы мои слезы смягчить жестокое се приказане, не принимаются ни просьбы мой, ни доказательства, онъ отъзжаетъ, даже восхищаясь моимъ отчаяньемъ — прзжаю домой, вижу выполняемыя его приказаня: пренесчастную мою жену опять принимаются тащить, но ужъ съ угрозами, съ разными грубостями и насмшками. Государыня, судите еще теперь мое состояне и сколь должно быть растерзано бдное мое сердце и къ чему я могъ тутъ прибгнуть, разв къ одной моей правот и чувствованю оной, но сколь слабый помощникъ правота, когда она подавляется насильствомъ. Къ жалобамъ? но отъ меня и оныхъ никто не приметъ, потому что я и жена моя, едва не во всемъ здсь город, описаны самыми черными красками и злослове везд успло, въ угодность злобствующихъ исполиновъ, превратить насъ въ сущихъ изверговъ. Мы остановились на томъ, что влекутъ насильственно съ постели жену мою — вдругъ приходитъ отъ его сятельства повелне въ контору ее не брать, но заарестовать насъ обоихъ дома, не давать намъ ничего, кром воды и хлба, недопускать къ намъ никого сторонне-приходящихъ, а пришедшихъ не выпускать. Итакъ, вс ко мн пришедше такъ же, какъ и я съ женою, безвинно были арестованы, мы первую ночь: да дай Боже, чтобъ и послднюю: препроводили при 4-хъ вооруженныхъ солдатахъ и одномъ сержант, который не преминулъ везд осмотрть и разспросить, безъ сомння тоже по приказаню, нтъ ли гд потаенныхъ выходовъ? Наконецъ проведена нами ночь. Слабо перо мое изъяснить точность моихъ тогдашнихъ чувствованй! потомъ приходитъ утро и начинается, по полученному отъ него приказаню, приступъ брать опять жену мою въ контору, и на отвтъ мой, что я еще не одлся и что двумя наказанями одна вина не наказывается, мн кричатъ караульные, чтобъ я отперъ двери и къ нимъ вышелъ, караульный офицеръ сказываетъ, что сейчасъ князь приказалъ опять взять въ контору и если она станетъ отговариваться, то они будутъ брать ее, какъ бы ушедшую колодницу, я прошу, чтобъ хотя часа 3 или 2 погодили до тхъ поръ, пока ей хоть мало будетъ полегче, ибо она, не спавъ всю ночь, получила теперь отъ огорченя и безпокойства, сверхъ истерики, горячку.— Офицеръ детъ о семъ его сятельству докладывать и потомъ, возвратясь, объявляетъ мн, что будто я хотлъ его и команду стрлять, о чемъ-де я князю и докладывалъ и онъ-де изволилъ послать вдне къ господину оберъ-полицимейстеру за городовою ротою для взятя тебя и жены, которая по приказаню господина оберъ-полицймейстера и была откомандирована, и собрана: я видя столь вредный для себя, на лжи составленный ковъ, а насильство и несправедливость, доведенныя до совершенства, убждаго всевозможно любезную и несчастную мою жену, хотя черезъ крайнюю слабость, хать въ контору и повиноваться угнетающему насъ року, окутываю ее, сажаю въ карету. Прзжаемъ опять въ контору, появляется князь, вдругъ, подходя съ свирпостью къ жен моей, спрашиваетъ: ‘ты ли писала это письмо?’ она отвтствуетъ: ‘я, ваше сятельство’. ‘Читай!’ Она почитая строки три, была имъ спрошена: ‘какя ты имешь неудовольствя?’ на что она возразила, что ихъ она очень много отъ его сятельства имла и стала оныя объяснять — но онъ, вырвавъ у нея письмо, говоритъ съ совершенной жестокостью: ‘Прямая ты русская Фетинья, пошла отсюда вонъ, ты свободна’. Итакъ она для того столь ругательно влекома была въ контору, чтобы услышать, что она Фетинья. ‘А ты, оборотясь ко мн говоритъ, ты оставайся подъ карауломъ, я тебя здсь заморю на вод и хлб’. Я спрашиваю: ‘чмъ я оное заслужилъ?’ онъ отвтствуеть: ‘Я такъ хочу — и знаю, что длаю, и ты же хотлъ стрлять караульныхъ!’ — Я хочу доказать, что это истинная несправедливость и удивляюсь, съ чего взята столь грубая ложь, но онъ, не внимая никакимъ оправданямъ, сталъ мн ужаснйшимъ образомъ угроживать. Жена моя, причина моего страданя и за меня равно мучимаая, составляющая все мое блаженство, возрыдала, видя оказанное со мною насильство, и для утшеня моего и любя меня, хочетъ со мною остаться, но онъ съ жестокостью приказываетъ ее изъ конторы тащить, говоря что здсь не квартира, чтобъ мужья съ женами могли сидть, не памятуя того, что за нсколько минутъ передъ симъ самъ обоихъ насъ тутъ посадить приказывалъ, наконецъ тронулся онъ слезами жены моей, позволилъ ей остаться со мною, и выходя почти вн себя сказалъ мн: ‘ты у меня будешь мягокъ и сговорчивъ на все’.— Онъ уходитъ. Въ маломъ времени появляются солдаты, съ обнаженными шпагами, для стереженя меня. Жена моя, видя се, пришла въ отчаяне — я съ моей стороны, сколько ни мужался, но слеза, не ложный встникъ угнетеннаго сердца, открыла слабость души моей, и мы имли только то утшене, что соединя слезами омоченныя наши руки, простирали ихъ къ испрошеню отъ Бога и Тебя — Великая наша благотворительница — защиты. Въ вечеру умножившаяся слабость и горячка жены моей принудили меня просить ее со слезами, чтобъ она возвратилась домой, на что съ великимъ затрудненемъ получилъ ея согласе, остался одинъ препроводить другую ночь подъ обнаженными шпагами. И во все время ареста моего никого ко мн, какъ къ величайшему злодю, пропускать не велно, подъ жестокимъ наказанемъ, и кром самаго малаго куска хлба и воды, чтобъ ничего мн не давали. Такъ приказано отъ его сятельства, что и исполнено въ точности. На друге сутки, въ 10-ть часовъ ночи, приказано офицеру меня освободить, необъявляя ничего, за что я былъ строптиво взятъ и содержанъ и чего мн остерегаться должно, чтобъ не заслужить въ другой разъ подобнаго истязаня. Теперь воззри! Великая Наша благотворительница, съ снисхожденемъ на си строки: еслибъ письмо жены моей и въ подлинну показалось странно его сятельству, какъ писанное отъ разгоряченнаго человка, еслибъ письмо и вс взводимыя имъ на насъ обвиненя были справедливы, то не иметъ ли власти и способовъ командиръ наказать подкомандующихъ, не присовокупляя къ тому ни жестокости, ни столь унизительныхъ поступокъ? Къ чему тутъ было помщать, что письмо ругательное и предосудительное? къ чему насильственно два раза тащить съ постели истинно больную женщину? къ чему, освободя меня въ первый разъ изъ конторы, потомъ заарестовать дома и жену и меня? а продержавъ сутки, къ чему опять брать ее въ контору? къ чему, взявши ее въ оную, съ столь жестокимъ усилемъ, опять свободить, и оставя меня подъ карауломъ, опять вонъ ее тащить? потомъ, къ чему изводить на меня офицеру напраслины о стрляни, еслибъ не былъ поощренъ на се командиромъ? къ чему, для взятя мужа съ женою, наряжать цлую роту городовыхъ солдатъ, когда у театра ихъ есть въ его команд боле 50 человкъ? къ чему обнаженныя шпаги и неоднократно слышимые мною отъ него страшныя угрозы, начатыя съ самаго того времени, какъ его сятельство запрещалъ мн препровождать въ ломбардъ, на пользу бдныхъ, какъ цну безчестя и обиды, гнусныя для меня алмазныя вещи, карету и разныя платья, съ того времени онъ мн открыто сказать изволилъ, что, если я вещи назадъ изъ ломбарда не возьму, то онъ и друге, не знаю кто, открытые мн будутъ враги, и какъ я ни полагался на мою правоту, Бога и на Ваше, Государыня, высокое покровительство, но вижу съ того времени дйстве общанныхъ угрозъ, устремленныхъ на меня и мою жену, подъ разными предлогами. Къ чему вс си жестокости, если не къ тому, чтобъ угнести совершенно бднаго человка? и какая жъ поступь можетъ быть употреблена съ истиннымъ уголовнымъ преступникомъ, когда съ нами столь мучительные оказаны поступки, и недолжно ль, взирая на спасительныя Твой, Государыня, узаконеня, наказаня всего соразмрять съ преступленями и гд первые употреблены съ излишней жестокостью и безъ принятя оправданй, то не доказываетъ ли се очевидную несправедливость и наклонене къ одному только погубленю. И посл всего вышеписаннаго соизволите, Государыня, усмотрть, можно ли спокойно и безъ опасности быть намъ при такомъ мст, гд самъ командиръ угнетаетъ открыто и не щадитъ никакихъ на то способовъ. Вотъ, Великая Государыня причины, побуждающя обременять Ваше Величество врноподданническою просьбой о увольнени отъ театра насъ обоихъ. Мы умалчиваемъ здсь о тьмочисленныхъ намъ обоимъ учиненныхъ обидахъ и поношеняхъ, которыя, сколько для насъ обидны и чувствительны, столько унизительны и гнусны для злодевъ, насъ угнетающихъ, и да не потревожатъ они своимъ мерзостнымъ источенемъ сострадательной души Вашей. Наконецъ, его сятельство, совершая открыто свое къ намъ неблаговолене, по неоднократной нашей просьб, увольняетъ отъ театра меня одного, а жену мою подъ предлогомъ, что она воспитанница театральной школы, удерживаетъ въ служб, не памятуя того, что Ваше Императорское Величество, облаготворяя Россю, учредили корпусы, монастыри и училища, не прикрпляя къ онымъ обучавшихся, но чтобъ воспитанные подъ кровомъ Вашего милосердя были полезные сыны и дщери отечества, предоставляя на ихъ волю избране должностей и службы.

‘И такъ Всемилостивйшая Государыня! сжальтесь надъ горестнымъ нашимъ состоянемъ, благоволите насъ обоихъ уволить отъ россйскаго театра, а за 11-лтнюю мою службу, удостоить меня, изъ милосердя своего, хотя самомалйшимъ пенсономъ, дабы я могъ имть, съ бдною моею женою, хотя дневное пропитане, но предвижу, что мстяще мн сластолюбцы, нигд не оставятъ меня въ поко, если не буду имть врнаго куска хлба. Всеавгустйшая Государыня! безпредльная благость Ваша и великодушное чувствоване, я уповаю, что не оставятъ умереть отъ крайности съ голоду, уволя насъ отъ такого мста, гд одни угнетаня слдуютъ за другими, и благоволите несчастнымъ подать руку помощи, которыя съ толикою щедротою разсеваетъ милости на пространныя Твои владня, а инако мы будемъ жертва сильныхъ и пища злобствующихъ, причемъ дерзаемъ донести, что память благодянй Вашихъ, Милосердая Матерь, во всю нашу жизнь пребудетъ намъ драгоцнна, и какую бъ участь судьба намъ не предопредлила, мы всегда блаженствомъ поставлять будемъ обожать нашу великую благотворительницу.

‘Всеавгустйшая Монархиня
‘Вашего Императорскаго Величества
‘врноподданные
‘Сила Сандуновъ,
‘Елизавета Сандунова.

‘Марта дня 1794 г.

Получивъ это прошене, императрица пожелала узнать, въ чемъ заключались ‘тьмочисленныя’ угнетеня кн. Н. Б. Юсупова и черезъ Дм. Прок. Трощинскаго повелла артистамъ подать особое объяснене. Съ нимъ читатель уже знакомъ. Мы только сгруппировали иначе описанныя Сандуновыми по пунктамъ притсненя князя и намренно опустили одинъ послднй пунктъ, такъ какъ оъ дополняетъ изложенное въ прошени и, по выраженю Сандунова, ‘совершенно открываетъ, что князь вс мры употреблялъ къ истинной пагуб’ артиста. Это — подробность изъ объясненя Сандунова съ княземъ въ контор. Оправдывая письмо своей жены, артистъ, между прочимъ, сказалъ, что, хоть за деньги бы дали жен его мсто и не тащили въ парадисъ. Князь съ величайшимъ презорствомъ возразилъ:

— Ужъ и ты можешь за деньги просить ложу?

— Любя жену мою, могу для нея нанимать, — отвчалъ артистъ.И почему можно лишить насъ права имть за деньги мста, когда портной, слесарь, сапожникъ и самый послднй мщанинъ въ прав имть оное, то я будучи такой же, какъ они, гражданинъ, могу ласкаться за деньги тамъ имть себ мсто, гд вс имютъ за оныя.

‘Се слово гражданинъ, — пишетъ Сандуновъ, — принято заслоно, имющее смыслъ казистой дерзости и всюду разславлено, что я произнесъ оное съ правилами буйства и ими упоенъ до совершенства.Судите, Всемилостивйшая Государыня, сколь притснительны должны быть дйствя, когда съ усилемъ обращаютъ во злоумышлене слово самое невинное, слово всюду употребительное, слово, изложенное въ самомъ богоподобномъ начертани Вашего наказа, гд именно сказано: слова не вмняются никогда въ преступлене, разв оныя пруготовляютъ, или соединяются, или послдуютъ дйствю беззаконному’.

Будущее показало, однако, что князь Юсуповъ, считая слово ‘гражданинъ’ зловреднымъ, лишь не надолго опередилъ свое вреля, Прошло нсколько лтъ и, какъ извстно, это слово наравн съ другими подобными же было изгнано изъ русскаго языка указомъ императора Павла Петровича.

Намъ неизвстно, какъ посмотрла императрица на притсненя князя Юсупова. Онъ оставался, однако, въ должности директора до самой смерти Екатерины Второй и сохранилъ свое мсто и въ слдующее царствоване. Что касается до просьбы артистовъ объ отставк, то она была удовлетворена, и они получили увольнене оба. Но вмсто пенсона, на который Сандуновъ не имлъ еще права, императрица пожаловала имъ, какъ видно изъ другихъ источниковъ, единовременное вознаграждене. Посл этого Сандуновы ухали въ Москву, гд и продолжали свою службу на театр Meдокса. Дальнйшая ихъ судьба извстна читателямъ ‘Историческаго Встника’. Чего напрасно добивалась театральная интрига, впослдстви сдлалось само собой. Супружеская жизнь Сандуновыхъ не была счастлива.

Разсказанный здсь эпизодъ изъ ихъ жизни какъ нельзя лучше обрисовываетъ, какъ цнились въ старину наши первоклассные сценическе таланты. Грубое обращене князя Юсупова нельзя объяснять однимъ личнымъ его нерасположенемъ къ Сандуновымъ, еще мене патрархальностью тогдашнихъ нравовъ. Въ немъ несомннно сказался общй взглядъ на актерское сослове, какъ на ‘скоморошье’. H тутъ артистамъ было одно только утшене: высокое покровительство русскихъ государей, которые почти вс безъ исключеня не оставляли русскй театръ и артистовъ своимъ вниманемъ. Особенно же императоръ Николай Павловичъ и, какъ показываетъ, между прочимъ, исторя Сандуновыхъ, Екатерина II. Не даромъ же Сандуновъ до конца своей жизни, какъ святыню, хранилъ мраморный бюстъ государыни и ея свадебную псню.

А. Сиротининъ.

‘Историческй Встникъ’, No 3, 1890

НОВЫЯ СВЕДЕНЯ О САНДУНОВЫХЪ.

Читайте также: