Новое крестьянство, Тан-Богораз Владимир Германович, Год: 1905

Книга очерков
Время на прочтение: 101 минут(ы)
Скачать в PDF

Сельскому сходу села Ивановки Второй, Балашевскаго узда Саратовской губерніи, съ любовью посвящаетъ авторъ.

Книгоиздательство Б. Д. Мягкова
‘КОЛОКОЛЪ’.

Танъ.

НОВОЕ КРЕСТЬЯНСТВО.

Очерки деревенскихъ настроеній.

1) По губерніи Безпокойной.
2) Крестьянскій създъ въ Москв.

МОСКВА.

1905.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

I.— По губерніи Безпокойной:
Вмсто предисловія
Артель
Въ усадьб
Крамаевка
Совщаніе въ Петровск
Въ лсу
Алексй Петровичъ
Ивановка Вторая
II.— Первый крестьянскій създъ въ Москв

I. По губерніи Безпокойной.

ВМСТО ПРЕДИСЛОВІЯ.

Девять мсяцевъ тому назадъ, въ разгаръ осени и наперекоръ стихіямъ, началась русская весна. Она явилась не въ естественной смн явленій природы, но возникла въ глубин человческихъ сердецъ и вырвалась наружу порывомъ бури, освжившимъ духоту жизни и мракъ угнетенія За эти немногіе мсяцы наша страна пережила больше, чмъ за предшествовавшее сорокалтіе. Посл того стихіи русской жизни перестали совпадать между собою. Такимъ образомъ, путешествуя по Волг въ средин текущаго лта, я убдился, что на Волг ледоходъ,— бурное стремленіе мыслей и страстей, растущія волны огромнаго общественнаго движенія.
Русскія воды играютъ, и бурное солнце лучится въ ихъ брызгахъ, какъ радуга на водопад. Россія мняетъ оболочку, какъ исполинская змя, сорокъ лтъ проспавшая подъ холоднымъ камнемъ произвола, и ея новая кожа, еще измятая и непрочная, уже цвтетъ и блещетъ живымъ переливомъ красокъ.
Путешествіе мое совершалось не безъ препятствій. Въ начал іюня въ город Костром, возвращаясь ночью изъ клуба, я встртилъ членовъ мстной черной сотни, вооруженныхъ длиннйшими палками, выше человческаго роста, и шествовавшихъ рука объ руку съ форменными чинами. Порочная дятельность этой соединенной эскадры послужила поводомъ къ производству строгаго слдствія… надъ избитыми. Въ начал іюля въ селеніи Ивановк. Второй я попалъ въ плнъ къ приставу Сахарову и былъ отправленъ въ городъ Балашовъ въ приложеніи къ казенному пакету и усиленному полицейскому конвою, вооруженному нагайками.
Кстати сказать, за пятнадцать лтъ моего скитальчества со мной никогда не было подобнаго приключенія,— ни въ дикихъ чукотскихъ стойбищахъ, ни въ уединенныхъ поселкахъ азіатскихъ эскимосовъ, ни въ одной мелкой деревушк Японіи, гд я путешествовалъ за два года до войны, когда Абаза и Безобразовъ еще не научили ея населеніе смотрть на русскихъ съ недовріемъ и враждой.
Но препятствія только разжигаютъ охоту путешественниковъ, и я напередъ каюсь, что, не взирая на вс увщанія саратовской полиціи, могу и впредь впасть въ тотъ же грхъ. Запретный плодъ сладокъ, и слишкомъ сильно желаніе проникнуть въ огражденный кругъ русскихъ деревень и уловить загару возникающихъ тамъ настроеній. Я не могу также забыть, что, по справедливому выраженію одного знакомаго слесаря въ Маріинской больниц въ день 9-го января текущаго года, ‘улицы и дороги назначены для свободнаго движенія публики, а не для военныхъ атакъ’.
Какъ бы то ни было, въ промежутк между Костромой и балашовскимъ приставомъ я видлъ много интересныхъ, даже необычайныхъ явленій.
Въ город Нижнемъ, во время забастовки извозчиковъ, на Нмецкой площади каждый день собиралось народное вче. Представитель извозчичьяго комитета становился въ средин и, заложивъ полы кафтана за поясъ, произносилъ пламенную рчь о всеобщемъ избирательномъ прав. Онъ цитировалъ Четьи-Минеи и Некрасова, какую-то Заволжскую Тріор и ‘Буревстника’ Горькаго. Онъ называлъ бюрократію вавилонской блудницей.— ‘Отъ воскрылій ея одежды не останется лоскута на земл’.
— Все мняется,— восклицалъ онъ вдохновенно,— новый свтъ, новая заря восходитъ надъ родиной.
И, окончательно наэлектризовавъ толпу, онъ поворачивался ко мн и конфиденціально сообщалъ:— ‘Довольно на сегодня. Я имъ далъ хорошую зажигалку’.
Въ Сормов каждый вечеръ собирались митинги рабочихъ, привлекавшіе нсколько тысячъ человкъ. Они происходили правильно, восемь разъ въ недлю, ибо по воскресеньямъ было два митинга,— утренній и вечерній. Приходили мужчины и женщины, старухи приносили съ собой чулки, матери приводили дтей. Толпа разсаживалась въ большой кругъ, выбирала предсдателя и открывала рчи и пренія. Безбоязненно произносились самыя дерзкія слова, провозглашались ‘крпкіе’ лозунги, и ничего ужаснаго не происходило: солнце не тускнло, завса въ храм не раздиралась, и даже полицейскій участокъ оставался на своемъ мст, а на крылечк передъ нимъ сидли казаки и мирно лущили смечки. Ибо бюрократическая стна повсюду дала трещины и для ежедневной свалки не хватаетъ казацкаго рвенія.
Я былъ на этихъ митингахъ и даже, ужасно сказать, и самъ говорилъ рчи, ибо я тоже человкъ и ничто человческое мн не чуждо. И вмст съ другими я отвергъ старое правило о томъ, что языкъ данъ намъ для того, чтобы скрывать свои мысли и молчать, и призналъ новую и весьма простую истину, что для пользованія свободой слова слдуетъ только открыть ротъ и заговорить…
Въ город Самар я встртилъ отголоски обширной забастовки торговыхъ служащихъ, когда десять тысячъ приказчиковъ прошли по улицамъ стройными отрядами, не хуже десяти тысячъ грековъ въ ‘Анабазис’ Ксенофонта, а, съ другой стороны, благодаря нкоторымъ ошибочнымъ маневрамъ, казаки подвергли избіенію мстную черную сотню.
Среди всеобщаго ледохода намтились даже особые ледоходные типы, представители которыхъ встрчались въ каждомъ город, на каждомъ общественномъ собраніи.
Типъ нумеръ первый: ораторъ, въ род описаннаго выше нижегородскаго извозчика. Это былъ типъ человка ‘голоднаго къ слову’ по преимуществу. Онъ молчалъ больше тысячи лтъ, съ самаго основанія русскаго государства, и неожиданно почувствовалъ, что на язык его шевелятся членораздльныя слова. Съ тхъ поръ онъ заговорилъ и не умолкаетъ ни на минуту. Я просидлъ съ нижегородскимъ извозчичьимъ комитетомъ въ трактир часовъ десять, и ораторъ-извозчикъ все время говорилъ, какъ заведенный. Все въ немъ было кудрявое: языкъ, и умъ, и волосы, и даже жесты рукъ. Онъ разсказалъ мн, что ему тридцать пять лтъ и что сызмальства онъ ужасно любитъ читать книги. До послдняго времени читалъ одно божественное, но въ прошломъ году нкій человкъ наставилъ его на путь. Съ тхъ поръ онъ усплъ перечитать цлую библіотеку, вплоть до ‘Краснаго смха’ и ‘Поединка’ изъ ‘Сборниковъ Знанія’. Этотъ любитель чтенія отличался феноменальной памятью и цитировалъ поминутно цлыя страницы стиховъ и прозы изъ Некрасова, Сурикова, Дрожжина, Щедрина, Льва Толстого и многихъ другихъ. Еще лучше онъ былъ освдомленъ по предмету занятій своего извозчичьяго комитета. Грудной карманъ его армяка былъ набитъ разнородными бумагами. Здсь были два проекта новой легковой таксы Нижняго-Новгорода съ помтками на поляхъ, такса петербургская, такса московская и даже какой-то переводъ берлинской извозчичьей книжки. Ораторъ-извозчикъ зналъ вс эти таксы и правила на-зубокъ и безошибочно могъ указать на какой страниц находится любой пунктъ или примчаніе.
Посл двухчасового разговора я мало-по-малу сталъ замчать, что мой собесдникъ при всей своей словоохотливости въ то же время слдитъ и за моей рчью и какъ-будто производитъ за моими словами какую-то своеобразную мысленную охоту. Я недоумвалъ въ чемъ дло, но въ конц-концовъ загадка разъяснилась.
Надо сказать, что вначал я стснялся длать замтки, по потомъ не вытерплъ и досталъ записную книжку. Извозчикъ немедленно послдовалъ моему примру и тоже извлекъ книжку изъ своего неистощимаго армяка. Съ этой минуты мы длали записи, не стсняясь другъ передъ другомъ. Подъ конецъ я заглянулъ въ книжку моего собесдника и увидлъ, что онъ записываетъ иностранныя слова и политическіе термины: корпорація, бюрократическій режимъ, автономное управленіе. Для новыхъ идей ему были нужны новыя опредленія, и онъ хваталъ ихъ налету, какъ ласточка пухъ, не стсняясь временемъ и поводомъ.
Эту жадность къ слову я встрчалъ потомъ повсюду. Такъ, въ город Петровск на собраніи уполномоченныхъ экономическаго совта одинъ крестьянинъ говорилъ восемь разъ, пока другіе, желавшіе говорить, стали его останавливать. Онъ тоже приводилъ непонятные термины изъ газетъ и просилъ разъясненія. Требовалъ также, чтобы новйшія дешевыя брошюрки по разнымъ ‘вопросамъ’ были переведены съ ‘интеллигентнаго’ языка на простой русскій.
Типъ нумеръ второй: физическій вожакъ. Представителемъ этого типа является мужчина ‘при своемъ тлесномъ капитал’, восьми пудовъ вса и одиннадцати вершковъ роста, съ толстымъ краснымъ затылкомъ и низкимъ трубнымъ голосомъ. Кулаки у него огромные, глаза большіе, немного на выкат, и устремлены прямо впередъ, въ одну точку.
Въ извозчичьемъ комитет рядомъ съ ораторомъ состоялъ и мужчина типа нумеръ второй. ‘Я не по интеллигентной части,— заявилъ онъ мн своимъ трубнымъ басомъ,— мое дло — толчки давать’… Дйствительно, я имлъ случай убдиться въ его готовности давать толчки въ прямомъ и переносномъ смысл. И имя у него было самое подходящее: Мишанька. Когда депутація извозчиковъ явилась для переговоровъ къ полицеймейстеру, Мишанька первый придвинулъ къ себ стулъ и слъ на глазахъ изумленныхъ подчасковъ, стоявшихъ на вытяжку во фронтъ. Этимъ ознаменовалось начало новой эры. Вслдъ затмъ между Мишанькой и полицеймейстеромъ произошелъ короткій діалогъ столь экстреннаго свойства, что я затрудняюсь даже привести его здсь,— боюсь, строки не выдержатъ. Стны полицейскаго управленія однако выдержали, и эта забастовка окончилась мирно, къ общему удовлетворенію.
Кстати сказать по поводу экстреннаго діалога. Въ август, когда я писалъ эти строки, русская печать еще не сбросила намордника и могла скалить зубы только съ оговорками и въ скобкахъ. Теперь, наконецъ, большую часть вещей можно называть ихъ настоящими именами.
Разговоръ между полицеймейстеромъ и Мишанькой былъ слдующаго содержанія. Наканун одинъ изъ самыхъ богатыхъ легковыхъ хозяевъ сдлалъ попытку нарушить забастовку и послалъ коляску одному изъ мстныхъ богачей, для поздки на вокзалъ. Забастовщики остановили экипажъ, стали выпрягать лошадей и для скорости обрзали постромки. Въ разговор съ Мишанькой, описывая этотъ фактъ, полицеймейстеръ по привычк пожелалъ прибгнуть къ устрашенію.
— Доведись на меня,— заявилъ онъ съ грознымъ видомъ,— я бы перваго на мст уложилъ.
— А съ вами что бы сдлали, Ваше В-діе,— сказалъ Мишанька своимъ трубнымъ басомъ,— васъ по ног бы раздернули…
Типъ нумеръ третій: молодой человкъ, очень молчаливый, со страннымъ взглядомъ, прозрачнымъ и какъ-будто остановившимся. Это — взглядъ идейнаго экстаза. Отличать его меня научили еще канадскіе духоборы.— ‘Когда задумается человкъ,— объясняли они,— съ нимъ какъ-будто сдлается чего-то. Виски у него присохнутъ, губы заскорбнутъ, а глаза станутъ такіе свтлые, свтлые, какъ вода’.
Молодой человкъ со свтлыми глазами попадался мн ршительно везд. Онъ сидлъ впереди, внимательно смотрлъ передъ собою и не шевелился. Нельзя было ршить, слушаетъ ли онъ рчи, или думаетъ о своемъ. О біографіи такого молодого человка я никогда не могъ узнать ничего положительнаго.— ‘Кто его знаетъ,— говорили вс,— молчитъ, все думаетъ. Пожалуй, заржетъ кого-нибудь’. Мн казалось, что у молодого человка со страннымъ взглядомъ еще нтъ никакой біографіи и что, когда она начнется, взглядъ его долженъ потерять свою прозрачную сосредоточенность.
Но виднные мною образцы деревенскихъ настроеній еще интересне городскихъ. Мн случилось разсказывать о нихъ въ интеллигентныхъ кругахъ, и почти никто не вритъ. Я этому не очень удивляюсь,— если бы не видлъ собственными глазами, я бы тоже ни за что не поврилъ. Теперь же чувствую себя такъ, какъ бы побывалъ на лун.
Мн случалось съ тхъ поръ приводить наиболе отъявленныхъ скептиковъ на собранія интеллигентныхъ крестьянъ, но даже это не дйствовало.
— Начитались!— ршали они и пожимали плечами. Я же говорю наоборотъ:— Слава тому времени, когда тысячи крестьянъ могли ‘начитаться’ и почерпнуть изъ книгъ и газетъ вс новыя идеи, ибо и мы тоже не изобрли своихъ взглядовъ заново, но почерпали ихъ изъ того же литературнаго источника. Трижды слава тому времени, когда единеніе интеллигенціи и народа изъ мечты превращается въ дйствительный фактъ!..
Впрочемъ, не одн газеты,— самый воздухъ дйствуетъ заразительно, ибо онъ наполненъ новымъ микробомъ пытливости и безпокойства. Въ наиболе глухихъ поселкахъ я встрчалъ полуграмотныхъ крестьянъ, которые развивали мн самые подробные политическіе и соціально-экономическіе планы, поразительно напоминавшіе то Генри Джоржа, то Джона Локка и Жанъ-Жака Руссо, и Фурье, и Кабе.
Но мы на верхахъ русской жизни не имемъ объ этомъ никакого понятія. Мы проникнуты тмъ же бюрократическимъ духомъ, мы закоснли въ незнаніи и высокомрномъ презрніи къ народу, и когда московскія кликуши возглашаютъ намъ лозунги черной сотни, какъ мнніе ‘добрыхъ русскихъ мужичковъ’, мы вздрагиваемъ и ежимся. Когда къ намъ доходятъ всти объ ивановскихъ сельскихъ сходахъ или сумскихъ народныхъ собраніяхъ, мы щуримъ глаза и замчаемъ: ‘Преувеличиваютъ!’. Но мы забываемъ, что жизнь стала щедра и обильна и даже преувеличенія увлекающихся людей имютъ пророческій характеръ.
Что касается меня, то я сталъ мудре. Когда незнакомый молодой человкъ предъявляетъ рекомендательное письмо и называетъ себя делегатомъ царевококшайскаго кружка, я уже не задаю недоврчивыхъ вопросовъ, ибо я знаю, что, пока этотъ’делегатъ’ вернется въ Царевококшайскъ, жизнь успетъ создать на мст самый реальный кругъ единомышленниковъ. И когда я читаю въ газетахъ о чириковскихъ, исадскихъ, ендеевскихъ и другихъ сельскихъ приговорахъ яркаго политическаго содержанія, я больше не пожимаю плечами и не спрашиваю о вдохновителяхъ, ибо я видлъ на дл, съ какимъ энтузіазмомъ и стихійнымъ вдохновеніемъ составляются эти деревенскіе приговоры. И газетныя сообщенія одлись для меня плотью и кровью.
Еже видста очи моя…
Губернія Подтянутая превратилась въ губернію Безпокойную и губернія Неурожайная — въ губернію Строптивую, и вся Русская земля пошла пятнами, какъ въ осп,— по выраженію одного знакомаго крестьянина.
Рядомъ съ людьми, вопрошавшими объ иностранныхъ словахъ, я видлъ въ каждомъ узд сотни интеллигентныхъ крестьянъ, свободно разбиравшихся во всхъ необходимыхъ терминахъ, оживленно разсуждавшихъ о цензовомъ прав и всеобщей подач голосовъ, о прогрессивной и реакціонной партіяхъ, о семи свободахъ и четырехъ избирательныхъ членахъ. Нкоторые термины получили широкое народное употребленіе, часто съ легкой русификаціей для усиленія выразительности. Напримръ, ‘пролетаристы,’ ‘пролетаріатъ!’ или собирательно ‘вся наша пролетарія’, ‘буржуазы’ и даже ‘баржаузи’. ‘Малократы’ вмсто демократы, въ качеств заступниковъ за малыхъ людей. ‘Блократы’ вмсто бюрократы, въ качеств представителей блой кости, ‘таторъ’ въ сокрашеніи изъ ‘агитаторъ’ и т. д.
Я видлъ многолюдныя крестьянскія собранія, сходившіяся въ зданіи земской управы при какомъ-нибудь экономическомъ или санитарномъ совт, въ сельскомъ народномъ дом, при школьной библіотек или прямо подъ открытомъ небомъ. Я видлъ семидесятилтнихъ стариковъ, приходившихъ на такія сборища съ дтьми и взрослыми внуками, древнихъ николаевскихъ солдатъ боле ршительныхъ, чмъ молодые люди. Я слышалъ страстныя рчи на т же темы, которыя волнуютъ и наши сердца, пренія, происходившія въ такомъ образцовомъ порядк, какой дай Богъ, имть и нашимъ собраніямъ, стройные сельскіе хоры, распвавшіе наши молодыя псни, провозглашавшіе наши собственные крылатые призывы. Я видлъ у молодой деревни трогательное уваженіе къ интеллигенціи, равносильное разв той ненависти, которую питаетъ къ ней черная сотня.
Передо мной прошла вереница фигуръ изъ 1789 года, рядъ заявленій, какъ-будто заимствованныхъ изъ извстныхъ сельскихъ ‘наказовъ’ того времени.
Юноши въ рубахахъ-косовороткахъ и въ высокихъ сапогахъ, съ руками, одеревенвшими отъ мозолей, но съ яснымъ, сознательнымъ взглядомъ, длали публичныя признанія, похожія на Аннибаловы клятвы. Цлыя села поголовно заявляли о своей принадлежности къ такъ называемой ‘сознательной партіи’. Старики и старухи учились грамот, чтобы читать газеты и сравняться съ дтьми. Группы деревенскихъ женщинъ упорно отстаивали свое право на избирательный голосъ.— ‘Мы тоже не обсвки въ чужомъ пол,— возражали он на вс сомннія.— Чего тутъ бояться?.. Намъ тоже надо права и слободу! А если мужикъ хорошій, то и баба по немъ. Худая баба по худомъ муж. А другая баба умнй всякаго мужика. Въ сел теперь иная баба мужика удерживаетъ, такъ это страха ради, чтобы дтей не оставить сиротами. А если будутъ права, никто не будетъ страшиться’…
Я слышалъ и записалъ десятки рчей, гнвныхъ и трогательныхъ, язвительныхъ и полемически-литературныхъ, часто способныхъ составить украшеніе любой газеты для истинно народнаго чтенія.
— Публицистъ Сергй Шараповъ,— говорилъ одинъ крестьянинъ,— предлагаетъ: Заложимъ женъ и дтей, но будемъ вести войну. А я спрашиваю, гд та ссудная касса, чтобы заложить жену и дтей. Не-то придется вести ихъ въ экономію и заложить на работу по 10 копекъ на день. Я пойду на войну, потомъ приду домой, моя семья въ залог, какъ бы не у самаго господина Шарапова…
— Когда уничтожили крпостное право,— говорилъ другой,— мы, крестьяне, еще жили въ курныхъ избахъ. Господа землевладльцы, какъ добрые сосди, понастроили трактировъ, свтлыхъ, высокихъ, съ музыкой, чтобы мы приходили купаться въ алкогольномъ болот…
— Даже китайское правительство запрещаетъ употребленіе! опіума. Только мы не можемъ ничего сдлать противъ казенной винной лавки…
Ибо молодое крестьянство ведетъ ожесточенную борьбу противъ виннаго соблазна, и на его пирушкахъ и складчинахъ отсутствуютъ крпкіе напитки.
Другіе ораторы выражались еще опредленне: — ‘Начальства надъ нами, крестьянами, столько, что не знаешь, кого больше бояться. Законъ у нихъ одинъ — палка. Въ обращеніи къ намъ у нихъ имется только одно ласковое слово: Дай!..
А приставъ Сахаровъ и его спутники разъзжали изъ веси въ весь и на каждомъ шагу подтверждали эту аттестацію практическими примрами.
Рядомъ съ этимъ движеніе захватило даже административные элементы деревни. Я встрчалъ волостныхъ старшинъ, сельскихъ писарей, даже мелкихъ лавочниковъ и ‘монопольныхъ’ сидльцевъ, которые стояли во глав ‘сознательной партіи’ и часто выносили мелкое подвижничество рука объ руку съ народнымъ учителемъ и фельдшерицей.
Такимъ образомъ, основы моего воззрнія на деревню, заимствованныя изъ Успенскаго и признававшія всхъ волостныхъ старшинъ и писарей преданными мамон и казенному интересу, видоизмнились и сдвинулись влво.
Съ другой стороны, цлые волостные сходы упорно отстаивали земельную общину, не желая слушать никакихъ экономическихъ аргументовъ новйшаго стиля. ‘Если нарушить общину,— говорили они,— намъ и милостыню не у кого попросить будетъ’.
Другіе сельскіе сходы отстаивали свою независимость отъ начальства и полиціи сдержанно, но безтрепетно и въ полномъ состав членовъ. Такъ-называемые ‘зачинщики’ возвращались домой посл временнаго отсутствія. Навстрчу имъ вызжали кортежи троекъ, украшенныхъ листьями и лентами. Группа дтей встрчала ихъ привтственной псней, имъ говорились рчи, устраивались сельскіе банкеты. Ибо молодая деревня уже иметъ своихъ героевъ и уметъ чтить ихъ наряду съ другими, боле извстными, общими всему русскому народу…
Откуда выросли на народной почв эти новыя идеи и чувства?
При разспросахъ молодые крестьяне указывали на книги и газеты, говорили о народныхъ учителяхъ и фельдшерицахъ, о земскихъ служащихъ и о своихъ же односельчанахъ, побывавшихъ въ город и набравшихся тамъ новаго духу. Во многихъ мстахъ мстная традиція указывала на семидесятые годы, когда русская интеллигентная молодежь производила знаменитое ‘хожденіе въ народъ’.Въ то время оно казалось безнадежнымъ и не дающимъ результатовъ, но теперь, черезъ тридцать лтъ, смена, наскоро брошенныя тогда на народную ниву, наконецъ взошли и дали плодъ, ибо ихъ поливали народныя слезы и теперь ихъ обвялъ свжій втеръ начавшейся бури, готовой разрушить башни и стны всероссійскаго острога.
Нсколько дней тому назадъ одинъ полтавскій крестьянинъ разсказывалъ мн о групп сознательныхъ крестьянъ, съорганизовавшейси въ какомъ-то селеніи, но имени Новый Хомутецъ.
— Тамъ искони ведется вольный духъ,— объяснялъ онъ,— еще отъ декабристовъ. Потому тамъ Тульчинская Управа засдала. И ее помнятъ.
Ссылка на декабристовъ и въ частности на Пестеля была повторена другимъ крестьяниномъ на Московскомъ Крестьянскомъ създ.
Ибо въ исторіи, какъ въ природ, ничто не пропадаетъ даромъ. Каждое насиліе рождаетъ себ мстителя и каждое смлое слово создаетъ себ защитника, даже черезъ тридцать и восемьдесятъ лтъ.

1.
‘Артель’.

‘Да здравствуетъ начальство и Россія, долой расъ публика! и студенты. Хохолъ Васка раздутый, скотскій докторъ, ты у насъ не смучай народъ, ты у насъ политикъ не разводи въ читальной. Вы говорите, чтобъ была воля и земля, намъ земли не надо, намъ и это работать не охота. Вы отъ японцевъ взяли много золото, отъ этого вы бунтуети, а если вы въ лто разведете холеру, то мы не оставимъ васъ ни одного студента и больницу разобьемъ и всхъ докторовъ перебьемъ. Вы вс политчики, а Степанъ Васильевичъ чтобы не ездилъ въ Верхорожье, не читалъ курсы и Макосеиха и вся медицина, а то убьемъ всхъ васъ. Вс вы сволочи, вы наемники, вы все одно японцы, вы враги. Живите тише, не бунтуйте, а то всхъ перебьемъ. Если будете бунтовать, мы будемъ бунтовать на васъ, берегись, Васка!’
— Что, нравится?
Произведеніе черносотенной литературы, предъявленное мн ветеринарнымъ врачемъ села Верхорожья, Василіемъ Васильевичемъ Чепурнымъ (‘Васка раздутый’ тожъ), дйствительно въ нкоторыхъ отношеніяхъ побивало общій рекордъ.
Не довольствуясь японскимъ золотомъ, оно нагло угрожало холерною травлей, требовало закрытія читальни, вечернихъ курсовъ и прочей ‘политики’ и общало генеральное избіеніе.
— Наклеили мн эту штуку ночью на столбъ у воротъ. Видите, буквы печатныя и многія ошибки нарочно сдланы, но мы, конечно, знаемъ, кто писалъ. И не угодно ли: пишутъ отъ имени мужиковъ:— Намъ земли надо, намъ и эту работать не охота…
— Отъ черной сотни житья нтъ,— жаловался Василій Васильевичъ,— что не устроимъ,— мутятъ. Курсы завели въ Верхорожьи, больше ста человкъ приходили, другіе пшкомъ являлись изъ сосдняго села. Сталъ батюшка здить. До тхъ поръ здилъ, пока разршеніе отняли.
— А молодые крестьяне стали озлобляться. ‘Разнесемъ, говорятъ, черную сотню, головы поотрываемъ, камня на камн не оставимъ’…
— Врите, даже моя ветеринарія поперекъ горла у нихъ стоитъ. Первый годъ я завелъ трехъ симментальскихъ быковъ. Шипли: ‘Не надо, не къ чему!’. Теперь стали бычки на свтъ являться. Иду по деревн, тотъ скажетъ спасибо, другой — спасибо. ‘Та геть, отвяжитесь! Хиба я ихъ самъ робивъ!’ А съ жеребцами земскій начальникъ вмшался, поставилъ старшину распоряжаться. Тутъ пошло плодокрадство. За бутылку воровали жеребячью силу. А кровь не оказывалась…
— Есть у насъ совтъ библіотечный, помщица Мукосиха, два учителя, да я вотъ, да человкъ тридцать крестьянъ, а они хотятъ закрыть непремнно.— ‘А то они кредитное общество откроютъ’,— мы, то-есть. Такое общество имъ ножъ вострый. Кулакъ есть у насъ Ерофеевъ, прозвали его Милуша, можетъ каждому безъ мыла въ душу влзть. И есть у нашего села общественный лсъ. Раньше сдавали его кулаку, а теперь по душамъ раздлили, и вс получаютъ по сорока рублей за бревна. То онъ и злобствуетъ. Если же намъ открыть кредитное общество, съ кого же онъ будетъ сто на сто драть?
— Милуша даже меня бить похвалялся. Самъ здоровый, сажень ростомъ, да зять бывшій урядникъ. Могутъ поколотить, а у меня револьвера нема Но только, если ножъ будетъ на стол лежать, я и ножомъ пырну.
— Вонъ въ сел Сердобинскомъ тоже сельскохозяйственное Общество, шестьдесятъ членовъ. Что же вы думаете? Во время ярмарки подбили хулигановъ сдлать погромъ. Село большое, торговое, есть хулиганы. Конечно, и парни пристали выпивши. Полиція сперва посмивалась, пока разбивали лотки да карусель. А они потомъ за монополію взялись. Приставъ сталъ кричать, но было поздно. Ударили его самого доской по спин, даже доска разлетлась, а онъ устоялъ. Стражника — камнемъ. Потомъ разнесли винную лавку…
— Такъ они всю эту штуку хотятъ на это общество свалить. Двухъ членовъ арестовали, которые и водки никогда не пьютъ, и по базару не ходятъ. Но, конечно, у полиціи на самомъ дурномъ счету.
— Теперь народъ въ безпокойств, легко подбить на погромъ. Пожалуй, безъ скандала ни одна ярмарка не обходится. На прошлой недл въ Мордовской-Горк тоже ярмарка была. Пьяный мужикъ сталъ ломиться безъ билета въ балаганъ. Его вытолкали. Онъ задлъ лицомъ за проволоку и ободралъ себ щеку. Собралась толпа. Онъ пощупалъ щеку, а на рук — кровь.— ‘А, говоритъ, пусть мы будемъ вс ровные’,— да и мазнулъ сосда по лицу кровью, одного, другаго… Урядникъ подошелъ — и его кровью, по лицу и по блому кителю. Толпа кровь почуяла и всколыхнулась. Крикъ, бунтъ. Торговцы разбжались. Потомъ вернулись къ лоткамъ, а тамъ уже половина товара расхватана.
— Въ сел Кататрас постановили чужихъ людей не допущать, поставили у села карантинъ. Въ сел Троекуров приговорили газетъ не выписывать. Батюшка не веллъ, потому вс газеты врутъ. Газеты еретическій соблазнъ. Въ этомъ самомъ сел посл Цусимскаго боя служили благодарственный молебенъ за русскую морскую побду. Батюшка распорядился, а батюшка лучше знаетъ. Въ сел Краснояр постановили прозжихъ бить. Прозжалъ учитель на велосипед. Искалчили его, теперь лежитъ въ больниц…
Помощникъ Чепурного по ветеринарной части, проще говоря, сторожъ при амбулаторіи, прибавляетъ новыя подробности.
— Въ Баклушиной кузнецъ попа обругалъ, а попъ въ набатъ ударилъ. Думали — пожаръ, прибжали, а попъ говоритъ: — Бейте этого кузнеца, онъ сана не почитаетъ.— А кузнецъ пьяный.
— А въ сел Лыкачев,— начинаетъ опять Чепурной,— молодые крестьяне устроили сельско-хозяйственное общество, а батюшка организовалъ вольную пожарную дружину. Село торговое, большое, вся дружина изъ торговцевъ.
— Въ то воскресенье,— прибавляетъ сторожъ,— было у нихъ большое пьянство. Посл пьянства ударили въ набатъ, собрались человкъ двнадцать, похали на бочкахъ по селу.
А батюшка стоитъ на крыльц о косякъ опершись. Шатаетъ его…— Эта дружина, говоритъ, великое дло. Она всхъ крамольниковъ вздернетъ… Говоритъ: военное положеніе, нужны жертвы, будемъ вшать!..
— Потомъ собиралась ярмарка, пошелъ слухъ о бунт. Торговцы послали за солдатами самовольно, а обществу не сказали. Пришли дв роты, офицеръ посылаетъ къ старшин, чтобы выставить 45 подводъ на случай отъзда.
А старшина ни сномъ, ни духомъ.— ‘У насъ, говоритъ, все благополучно. Мы не звали воинскую силу’.Такъ солдаты было ушли, но изъ вольной дружины Сокольниковъ и Еропкинъ догнали ихъ и упросили вернуться. Тутъ складку сдлали торговцы, устроили пиръ. А батюшку качали на кресл, съ рюмкой въ рук, потомъ подняли вверхъ. Онъ ту же рчь сказалъ къ солдатамъ.— Здшнихъ крамольниковъ нужно искоренить!
— А молодежь озлилась,— прибавляетъ сторожъ.— Ночью у батюшки ворота дегтемъ вымазали…
— У нашихъ сосдей въ сел Сиротскомъ, начинаетъ онъ опять — отецъ дьяконъ подъ окнами слушаетъ. Парни стали грозиться:— Поймаемъ, патлы острижемъ!
— А ну ихъ къ черту!— отрывисто говоритъ Чепурной.— Подемъ на хуторъ.
Хуторъ, это — оригинальная затя части Верхорожскихъ крестьянъ. Семь семействъ изъ ‘сознательныхъ’ соединились и составили хозяйственную артель. Эти семьи были изъ самыхъ бдныхъ, но посл основанія артели он получили возможность снять въ аренду изрядный участокъ владльческой земли и основали артельный хуторъ. Хуторъ стоитъ въ сторон отъ села, въ густомъ дубняк. Онъ находится на замчаніи у начальства, и, прежде чмъ попасть туда, мы длаемъ извилистый крюкъ, въ род лисицы, путающей свои слды.
На хутор, къ сожалнію, было мало народа. Большая часть мужчинъ была на полевой работ, кое-кто — на отхожемъ промысл. Пять семействъ проживали въ сел въ собственныхъ избахъ, и только дв жили на хутор. Впрочемъ самъ основатель артели былъ на-лицо. Это былъ слпой съ дтства, и онъ не вызжалъ на поле. Ослпъ онъ отъ оспы, которая изрыла ему все лицо. Несмотря на эти рытвины черты его не были лишены пріятности. Онъ былъ еще очень молодъ, тонокъ тломъ и производилъ впечатлніе какой-то одухотворенности. Говорилъ онъ тихо и медленно, его слпые глаза были постоянно закрыты, и казалось, что онъ обдумываетъ какія-то важныя мысли. Я давно замчалъ, что въ рабочей сред увчные часто пріобртаютъ особую интеллигентность. Жизненная сила, освобожденная отъ мускульнаго труда, уходитъ въ голову и порождаетъ новыя мысли. Увчье отрываетъ отъ грубой матеріальной ‘радости бытія’ и порождаетъ сосредоточенность и безстрастіе. При вид этого слпого учредителя новой артели мн вспомнился другой слпецъ, именемъ Шендеръ Капоресъ, тоже ослпшій въ дтств отъ оспы, который нкогда побирался въ маленькомъ литовскомъ мстечк, а теперь, несмотря на слпоту, объзжаетъ весь околотокъ съ проповдью новаго слова и новой истины…
Слпой хозяинъ настойчиво приглашалъ насъ остаться на ночлегъ.
— Наши подъдутъ, поговоримъ. Вы разскажете намъ, что на свт длается!..
Мы отказались съ большимъ сожалніемъ. На третье утро мы должны были попасть въ Петровскъ на экономическій совтъ, а по дорог хотли постить еще три села.
— У насъ все сообща,— разсказывалъ мн слпой:— продукты, и деньги, и даже одежда. Напримръ, одинъ артельщикъ иконы пишетъ, другой — маляръ. Теперь работаютъ на сторон, каждый мсяцъ сюда деньги посылаютъ. А трое здсь, около земли. Надльная у насъ земля по тридцатк въ каждомъ пол, а арендованной — 45 десятинъ,— тридцатка обозначаетъ десятину въ 30 X 80 = 2,400 саженъ.— Надльная земля вовсе истощала,— разсказывалъ слпой,— Сей годъ на смена не соберешь. А арендная родитъ…
— Седьмой артельщикъ у насъ — церковно-приходскій учитель. Запугали его батюшки, не похожъ на человка, а на зайца. И, напримръ, женили его 18-ти лтъ, жена каждогодъ рожаетъ, теперь ему 26 лтъ, а у него шесть человкъ дтей. Мы его изъ церковныхъ учителей взяли, опредлили его писцомъ къ страховому агенту. Теперь хотимъ изъ него человка сдлать. Онъ учиться очень охочъ, пусть готовится на настоящаго учителя.
— Мы ршили артелью,— продолжалъ слпой,— наемныхъ рабочихъ не брать, водки не пить и табаку не курить, и на молебны деньги не тратить. Отъ того боле батюшка и сердится на насъ. Колесо порядочное, а дохода причту нтъ.
— А женщины не ссорятся у васъ?
— А почто намъ ссориться?— весело отозвалась молодка, хлопотавшая у стола.— У насъ борщъ разный. А захотимъ — вмст сольемъ.
— Мы длимъ продукты по докамъ,— объяснилъ слпой,— а стряпаемъ разно, какъ случится: кто вмст, кто порознь.
— Какъ же у васъ артель началась?— настаивалъ я.
— Вотъ я теб разскажу,— предложилъ маленькій старичокъ, служившій намъ проводникомъ на опальный хуторъ.— У насъ въ сел два конца, Лозиноватый и Лозный. На Лозиноватомъ торговые мужики живутъ. А нашъ конецъ бдный, пятьдесятъ два двора. Но живемъ мы дружно, вс вообще. Напримръ, если теб хать надо, ты вышелъ и поймалъ сосдскую лошадь. А сосдъ твою. И хлбомъ помогали… Такъ у насъ идетъ въ род артели. А на будущій годъ еще десять семействъ хотятъ къ нимъ вотъ присоединиться…
Здсь нарождалось новое хозяйственное стремленіе, напоминавшее организацію гурійскихъ крестьянъ. Повидимому, это была первая стадія той же эволюціи.
Слпой однако не далъ мн продолжать вопросы. Ему хотлось поговорить на общія типы. ‘Что длается на свт?— приставалъ онъ,— Скоро ли?… И какъ другіе люди ршили дйствовать?… Хотя на колнкахъ дополземъ до учредительнаго собранія,— сказалъ онъ въ заключеніе,— все равно отстать нельзя’.
— А у васъ что длается?— спрашивалъ я въ свою очередь.
— У насъ въ род японской войны…— Слпой махнулъ рукой.— Покоряютъ насъ подъ нози супостатовъ. Ходу никакого нтъ. Кто ворохнется — бьютъ, въ холодную сажаютъ. Тутъ самые смиренные стали ожесточаться… Вонъ подете по дорог, зазжайте въ Крамаевку. Покоренное село…

II.
Въ усадьб.

Было десять часовъ вечера. Мы прохали верстъ сорокъ, но до ‘Покореннаго’ села осталось еще тридцать. Ночь была лунная, погожая, но въ почтовой телжк трясло немилосердно. Я запросилъ пардону и сталъ заговаривать о ночлег.
— Если хотите, задемъ къ Челищеву,— предложилъ мн Чепурной,— его имніе близко.
Я встрчалъ Челищева въ город на земскомъ собраніи, это былъ очень милый и либеральный землевладлецъ. Меня заинтересовало посл крестьянской избы заглянуть въ дворянскую усадьбу.
Мы свернули съ дороги и похали узкимъ проселкомъ. Тотчасъ же показались перелски, указывавшіе на близость рки. Мы прохали греблю и мостъ и выхали вверхъ по довольно крутому подъему. Усадьба Челищева стояла на высокомъ берегу, надъ самой Мердицей. Даже ночью можно было различить, что отсюда открывается великолпный видъ на зарчную степь. Прежніе помщики вообще 4 умли выбирать мста для своего поселенія. Въ неврномъ лунномъ свт широкая равнина какъ-будто переливалась тонкими и призрачными волнами. Поближе выступала темная полоса прирчнаго лса, и гд-то далеко въ сторон поблескивала свтлая черточка воды,— Богъ всть, степное ли озеро, или неожиданный зигзагъ той же извилистой Мердицы. Внизу подъ усадьбой дремало большое село, крытое соломой и зарывшееся въ темный и длинный оврагъ.
Окна господскаго дома были ярко освщены. Мы поднялись на веранду и постучали въ дверь, но намъ отворили не сразу. За дверью слышалось какое-то движеніе, раздавались поспшные шаги, передвигались стулья.
— Кто тамъ?— наконецъ спросилъ неувренный голосъ.— Что нужно?
— Какого бса?— съ удивленіемъ сказалъ Чепурной.— Разв мы — разбойники?
Дверь, наконецъ, пріотворилась, и въ промежутк показались дв мужскія головы и одна женская. Выраженіе у всхъ было довольно опрокинутое. Узнавъ насъ, хозяинъ принужденно засмялся и спряталъ въ карманъ какой-то блестящій предметъ.
— Какъ поживаете?— спрашивалъ Чепурной, внося свой чемоданчикъ.
— Пожаръ у насъ былъ,— сказалъ Челищевъ,— третьяго дня. Амбаръ сгорлъ и стогъ сна.
— А это — мой братъ,— прибавилъ онъ, указывая на толстаго старика, стоявшаго рядомъ,— изъ Закрайскаго узда. Только-что пріхалъ предъ вами, часа два. У нихъ тоже пожаръ былъ, рига сгорла и соломы скирда…
У чайнаго стола сидло нсколько дамъ различнаго возраста.
— Скажите пожалуйста,— обратилась ко мн жена второго Челищева,— вы все здите… Что будетъ съ нами? Пожгутъ насъ или къ тому же побьютъ?
У нея было красивое породистое лицо, пышные волосы, чуть подернутые просдью. Лобъ и щеки были совсмъ молодые, безъ морщинъ, съ нжнымъ румянцемъ. Маленькія, тонко очерченныя ноздри нервно трепетали. Несмотря на. сумятицу внезапнаго путешествія она была въ изящномъ дорожномъ туалет съ большой соломенной шляпой и темными шведскими перчатками. По лицу ея можно было съ увренностью заключить, что жизнь ея протекла не омраченная ни однимъ облачкомъ, и эти неожиданные пожары были для нея первой серьезной тревогой.
— Что будетъ съ нами?— повторила madame Челищева и даже привстала съ мста.
Эти люди бжали съ пожара, отъ нихъ еще пахло горлымъ. Они заговаривали съ незнакомыми со странной непринужденностью, какая является во время внезапныхъ катастрофъ.
— Другъ-друга будемъ убивать,— сказалъ второй Челищевъ, тяжело отдуваясь,— вотъ что будетъ.
— Какъ это?— подхватила его жена.— То-есть я и Анна Павловна будемъ другъ-друга убивать? За что же?— Она слегка улыбнулась хозяйк, сидвшей напротивъ за самоваромъ.
— Никогда я не поврю,— воскликнула она опять,— чтобы въ нашемъ сел Первушин наши собственные крестьяне, которые насъ съ дтства знаютъ, вдругъ пришли на насъ съ вилами и топорами. За что? Какое зло мы имъ сдлали?
— Луга у меня испольные,— мрачно сообщилъ первый Челищевъ,— ихъ косятъ исполу, такъ сей годъ крестьяне свою часть сейчасъ свезли. Потому, говорятъ, тебя будутъ жечь, грабить. Люди выходили изъ лсу, сказывали.
— Какіе люди,— быстро спросила madame Челищева,— агитаторы, студенты?
— Какіе тамъ студенты,— неохотно проворчалъ хозяинъ,— сами выдумываютъ.
— У меня двойная бда,— обратился онъ къ Чепурному,— батраки забастовали. Вы знаете сами, содержаніе у меня лучше, чмъ у всхъ сосдей, ну и плата, какая обыкновенно, а они просятъ прибавки пятнадцать рублей на кругъ, и отдльныя квартиры, и еще съ резонами:— ‘Вы сами говорили, что нужно уважать человчество. Какое же человчество, чтобы семейные и холостые вмст жили?..’
— А сосди косятся на меня, говорятъ я нарочно устраиваю стачки, чтобы подводить другихъ.
— Дерзкіе такіе стали,— жаловалась madame Челищева:— пойдешь по деревн, глядятъ теб въ глаза, и никто не кланяется. Дорогу перестали уступать. Вотъ сюда хали. Мы на тройк въ тарантас, а онъ пустой телгой прямо къ намъ подъ дугу оглоблей въхалъ. Распутывали потомъ. Что ему трудно свернуть?.. Я была бы налегк, тоже свернула бы…
Люди такъ устроены, что во всхъ общественныхъ смятеніяхъ прежде всего обращаютъ вниманіе на мелочи, на дерзкіе взгляды, скупые поклоны. Часть этихъ жалобъ г-жи Чедищевой относилась, повидимому, къ тмъ же собственнымъ крестьянамъ изъ села Первушина, благомысліе которыхъ она только-что защищала. Впрочемъ и сама madame Челищева обнаруживала прогрессъ: она была готова и сама свернуть налегк передъ крестьянами.
— Госпор!— вырвалось у второго Челищева.— Хоть бы отъ правительства ршеніе вышло, выкупъ или что. Одинъ конецъ. Я бы отдалъ имніе и все, ухалъ бы въ Петербургъ, домъ купилъ бы.
— А мн что длать?— отозвался первый Челищевъ.— Другіе посылаютъ за военной силой, а я не могу. Батракамъ далъ прибавку. Косари пришли толпой съ косами, стали у крыльца, Анну Павловну до-смерти напугали,— далъ косарямъ по 80 копеекъ на день. Крестьяне пришли изъ села — убавилъ имъ аренду. А урожай плохой. Сей годъ о доход не думаю, только бы убытковъ не было. Бросилъ бы все, ухалъ бы заграницу, дочери надо на воды хать, докторъ веллъ, но инвентарь куда? 2,000 овецъ, сотня головъ скота,— съ голоду поморятъ.
— А имніе-то вдь еще при Михаил едорович нашему предку дано, боярскому сыну Ваньк Челяку…
— Отдайте имніе въ охрану сельскому сходу,— посовтовалъ Чепурной,— цло будетъ.
— А что вы думаете,— ухватился Челищевъ за эту новую мысль.— Объ этомъ надо подумать… Приказчику моему они велли уйти,— сообщалъ онъ дальше,— говорятъ: ‘Ты, грубая скотина, уйди добромъ’. Теперъ я самъ за приказчика. Сталъ нанимать въ помощь одного изъ своихъ же крестьянъ. Грамотный мужикъ и толковый.— ‘Я,— говоритъ,— прежде стариковъ спрошу, разршатъ ли’.
— Я знаю, у нихъ бываютъ въ лсу сходы,— продолжалъ онъ задумчиво.— На послднемъ сход приговорили меня не трогать и не жечь, кром семи человкъ, которые не хотятъ подчиняться, все самые отчаянные люди. А теперь опять пожаръ. Для поджога много ли надо,— одной спички довольно.
— Какъ они села не подожгутъ?— полюбопытствовалъ я.
— Они выбираютъ такое время, безвтренное,— объяснилъ хозяинъ,— или чтобы втеръ отъ села тянулъ. А помогать ихъ не дозовешься. ‘Намъ,— говорятъ,— нужно собственныя избы оберегать’. Напримръ, на хутор Сорокин былъ пожаръ. Пріхалъ земскій начальникъ. ‘Отчего вы не помогали, вы, должно-быть, подожгли’? Такъ они взълись на него: ‘Когда баринъ горитъ, ты къ намъ съ привязкой. А когда наше село горло четыре раза, отчего ты не здилъ къ барину, не говорилъ: Ты поджегъ?… Пошелъ отседова!’.
— Наши имнія перестали въ страховку брать,— сообщилъ Челищевъ.— Теперь сожгутъ,— нищимъ останешься. Эти напуганные землевладльцы, готовые все бросить и ухать на теплыя воды за границу, представляли какъ бы противовсъ моей завтрашней перспективы. Ибо на завтра мн предстояло постить село Покоренное, гд землевладльцы являлись воинствующей и побдоносной стороной.

III.
Крамаевка.

Наша ‘явка’ въ Крамаевк была прямо въ сельское управленіе, къ старост. Мы однако не похали прямо. Сначала, передъ въздомъ въ село, мы подвязали колокольчикъ, потомъ захали въ почтовую избу на другомъ конц села, а ужъ оттуда пошли пшкомъ въ управленіе. Признаюсь, въ то время вс эти предосторожности казались мн излишними и даже немного театральными. Мн представлялось, что мы играемъ въ какихъ-то заговорщиковъ на мирномъ деревенскомъ приволь. Балашовскій приставъ Сахаровъ заставилъ меня потомъ перемнить свое имніе и убдиться въ реальности угрозъ, тяготющихъ въ русской деревн надъ каждымъ простымъ статскимъ человкомъ.
Староста былъ высокій, рыжій мужикъ. Лицо у него было мрачное, суровые глаза, широкія скулы и скудная растительность на щекахъ. Все вмст не было лишено тяжелой и своеобразной красоты. Это лицо почему-то показалось мн уже знакомымъ.
— А я гд-то васъ видлъ,— не удержался я,— но только не помню гд…
— Не знаю,— протянулъ староста сомнительно.— Мы изъ Мордвовъ…
Я внезапно понялъ свое впечатлніе. Мн приходилось уже встрчать такія тяжелыя мордовскія лица среди ‘сознательныхъ’ крестьянъ на нижней Волг. На всероссійскомъ създ учителей народный учитель-мордвинъ выдавался своимъ суровымъ краснорчіемъ, и каждое слово его падало, какъ ударъ молота. Лицо этого учителя было чрезвычайно похоже на лицо сидвшаго передо мной мордовскаго старосты. Южная мордва вообще сильно отличается отъ сверной. Она составилась изъ разбойничьихъ шаекъ, и бродячей вольницы, освшихъ потомъ на мст, и до сихъ поръ обладаетъ безпокойнымъ духомъ.
— Мордва выдумчива,— говорятъ про нее русскіе сосди, и даже грамотность этой мордвы выше нормальнаго уровня русской деревни.
— Ну, какъ у васъ дла?— задаю я первый обычный вопросъ.
— Да что,— угрюмо говоритъ староста,— вьяв покорился народъ… Ну, а ужъ изъ-подъ руки чего будетъ.— онъ длаетъ широкій жестъ,— только держись!..
— Нашей сознательной партіи еще не очень много, человкъ за сто однако будетъ. А другіе тоже тутъ, но еще не упрограммились, теперь доходятъ…
— А черная сотня есть у васъ?— спросилъ я подъ впечатлніемъ вчерашнихъ жалобъ.
Староста поднялъ огромный кулакъ и медленно покачалъ имъ въ воздух.
— Какеи у насъ черныя сотни!..— сказалъ онъ выразительно.— Мы имъ такую самотряску…
— Жалко, теперь рабочее время,— сказалъ староста,— народъ на пол… Я, впрочемъ, пошлю за рку и къ кузнецамъ. Соберемъ кое-кого.
Мы объяснили, что можемъ оставаться въ Крамаевк не боле двухъ или трехъ часовъ.
— Ну, такъ я позову дда Лазаря. Онъ здсь у насъ. Изъ Хрновки пришелъ. Хрновка и Ерамаевка были два парныя села, лежавшія другъ противъ друга черезъ рку. Одно изъ нихъ совершило ‘нарушеніе правъ’, но покоренію, въ виду его спшности, подверглись вмст оба села.
Черезъ минуту за дверью послышались кашель и шарканье лаптей, и въ комнату вошелъ ддъ, старый, загорлый и сморщенный, какъ-будто вырубленный изъ коричневаго древеснаго пня. Впрочемъ, держался онъ довольно бодро. Голова у него была косматая, словно вся поросла спутаннымъ срымъ мохомъ, и маленькіе глазки сверкали изъ-подъ сдыхъ бровей, нельзя сказать, чтобы весьма дружелюбно.
— Чего тамъ?— ворчалъ онъ, усаживаясь на лавку.— Поди и этотъ смъяться станетъ. Стаканники!..
— Какіе стаканники, ддушка?— спросилъ я, заинтересовавшись этимъ новымъ терминомъ.
Ддъ Лазарь коротко засмялся.
— Я ихъ все стаканниками называю,— сказалъ онъ,— которые съ пуговицами или при блях. Больно они охочи чужое вино стаканами пить, отъ послдняго сельскаго до самаго что ни на есть…
— А кто же надъ тобой смялся, ддушка?— спросилъ я.
— Тяжбится наше общество объ луг съ бариномъ Крошинымъ,— началъ ддъ.
— Этотъ Крошинъ будетъ Матвй Филиппьевичъ, а отецъ его — Филиппъ Матвевичъ, а ддушка опять Матвй Филиппьевичъ. Такъ этотъ допрежній Матвй у нашего общества закосилъ лугъ. Тому прошло 60 лтъ невступно. Закосилъ и только. Ничего подлать не могли. Тогда, самъ знаешь, суды были тихіе. Теперь, какъ пошло въ народ безпокойство, стали наши общественные барина скучить: ‘Отдай лугъ назадъ!’ Прізжаетъ къ намъ все начальство. ‘Есть ли у васъ бумаги, документы, напримръ?’ — ‘Документовъ, говорятъ, нту, а есть. свидтели-старички, которые помнятъ: Лазарь Косой, это я то-есть, да Фифа Антипьевъ’.
— А теб сколько лтъ, ддушка?— полюбопытствовалъ я.
— Я-то еще не столько старъ,— сказалъ ддъ Лазарь,— мн семьдесятъ девять лтъ, а Фиф въ позапрошломъ году сто минуло. Когда волю давали, у него ужъ внуки были… Но только я рчисте,— прибавилъ онъ просто.— А баринъ говоритъ: ‘Они слабоумные, чего ихъ и слушать’. А я ему отвтъ далъ: ‘Если я слабоумный, давай на пятьсотъ рублей объ закладъ биться. Вынимай деньги. Буде я не сосчитаю,— вся ваша правда. А буде я пересчитаю, да въ карманъ положу, и ты тогда походи за мной’.— А нашъ-то воинъ, земскій начальникъ, говоритъ: ‘На что самоуправничать, отчего вы не жаловались?’…— ‘Кому, говорятъ, жалиться. Къ теб двери открыть — четвертной билетъ, закрыть — сотельная. У насъ, мужиковъ, кишокъ не хватитъ’. Такъ прямо и сказали, да…
Я не имлъ времени продолжать свои разспросы. За окномъ раздался звонъ колокольчика, очевидно, боле смлаго, чмъ нашъ, и черезъ минуту въ избу вошелъ урядникъ съ пакетомъ въ рукахъ и съ шашкой черезъ плечо. Впрочемъ, ни староста, ни мой спутникъ не выказали особаго смущенія. Оба были люди мстные и поздоровались съ урядникомъ за руку, какъ старые знакомые. Только ддъ Лазарь насупился и даже отодвинулся отъ стола.
Урядникъ имлъ особенно молодцеватый видъ. Лицо у него было открытое, насмшливое, маленькая рыжеватая бородка и въ лвомъ ух серебряная серьга, похожая на круглую заклепку.
— А, старый смутьянъ,— обратился онъ къ Лазарю,— все ходишь.
— Изволите видть, этакіе старые огарки всю бду сочинили. Что было при цар Горох, все вспомнили, е Онъ, говорятъ, тогда самоуправно закосилъ,— это за шестьдесятъ лтъ,— надо и намъ такожъ, для права владннаго’. Прізжаетъ его высокородіе, господинъ исправникъ, они косятъ… Что, неправду я говорю?— обратился онъ къ Лазарю.
Старикъ молчалъ.
— У, нераскаянность!— засмялся урядникъ.— Что, спрашивалъ у мужиковъ, налущили имъ? Чешутся у нихъ спины?..
— У мужиковъ не чешутся,— хмуро сказалъ ддъ Лазарь,— они съ кольями были. Налущили-то бабамъ да старикамъ, да одного дитенка потоптали.
— Слышите?— отнесся ко мн урядникъ.— За такую ихнюю нераскаянность перво на перво забрали у нихъ на покос двухъ лошадей, увели на барскій дворъ. Они шумъ сочинили, похватали косы, пали верхомъ, погнались за тарантасомъ.— ‘Стой,— кричатъ,— все равно не уйдешь’.— Заскакали впередъ.— ‘Выходи, говорятъ, пріхали… Сейчасъ молъ съ сихъ мстъ посылай стражника за нашими лошадьми’. А Ванька Кудлатый кричитъ исправнику: ‘Хочешь я теб вилками брюхо пропорю?’ — Насилу отняли у него. И даже бабы поучаствовали, сказали: ‘Видишь, какое у него пузо гладкое. У нашего быка въ стад такого пуза нтъ. Налъ на нашихъ трешникахъ’…
— Что, хорошо это?..— прибавилъ онъ насмшливо укоризненнымъ тономъ, настойчиво обращаясь къ старику.
Ддъ Лазарь упрямо тряхнулъ головой.
— Тоже кудлатый,— подмигнулъ мн урядникъ на косматую гриву старика.— Кудлатые заворушились!..
— Конечно, пришлось привезти имъ науку изъ города. Земскій начальникъ созвалъ ихъ на сходъ. Говоритъ: ‘Снимите шапки’. А они: ‘Самъ прежде сними. Ты одинъ, а насъ много’. Тутъ баринъ Крошинъ заговорилъ съ ними: ‘Братцы!.. Будемъ по-братски!’… А передній отозвался: ‘Какой ты мн братъ! У тебя земли не объхать, а у меня только подъ избой’.— ‘Ахъ ты!.. Арестовать его!’… Ночью зачинщиковъ перехватали, тринадцать человкъ. На утро посадили ихъ на подводы, повезли. Восемь человкъ убгли. Прибжали въ Хрновку, опять сочинили шумъ. Кричатъ: ‘Идемъ отбивать нашихъ братей!’
— Что же вы думаете: побгли съ кольями, догнали. Говорятъ имъ драгуны: ‘Не лзьте’, а они прутъ. Тутъ ихъ, конечно, пощелкали кнутиками. Изъ ихней партіи стали кричать къ драгунамъ: ‘Зачмъ насъ обижаете? У самихъ небось старики не вши сидятъ!’ А унтеръ говоритъ: ‘За своими смотрите! Не вашъ ли высокій, красноглазый, ночью принесъ списки, кого хватать’…
Староста во все время этого страннаго разговора держался въ сторон и молчалъ. Но при этихъ словахъ урядника лицо его внезапно исказилось судорогой неумолимой ненависти.
— Что, кумъ, морщишься?— наметанный взглядъ урядника немедленно подхватилъ на-лету выраженіе его лица.— Не любишь?
— Врите,— обратился онъ ко мн,— у того красноглазаго уже сожгли ригу и полдвора… Гадина мужикъ, чертъ съ нимъ.
Староста опять помолчалъ.
— Можетъ и ваша правда, кумъ,— заговорилъ онъ неспшно.— Только одного я не понимаю. Хрновскіе сочиню шумъ. А крамаевскіе при чемъ? Ихъ за что щелкали?
— Гд тутъ разбирать,— безпечно возразилъ урядникъ. Пускай не попадаются по дорог. Потомъ, должно-быть всхъ разберутъ,— прибавилъ онъ въ утшеніе.
Мн вспомнилось изреченіе католическаго монаха, сказанное еще во время альбигойскаго похода: ‘Бей всхъ кряду. На томъ свт Господь разберетъ, кто правъ, кто виноватъ’
— И то сказать,— сентенціозно заключилъ урядникъ, со смутьянами рядомъ живете, какъ самимъ смутьянами и прослыть…
— Все-жъ-таки они пообмякли,— продолжалъ разсказывай урядникъ.— Какъ увезли зачинщиковъ въ другой разъ больше двадцати человкъ, его высокородіе господинъ исправникъ опять созвалъ сходъ, однихъ стариковъ. Проморили ихъ часа четыре, потомъ вышелъ да какъ крикнетъ: ‘Становитесь на колни!’ Они послушали, встали. ‘Нтъ, говоритъ, не прощу, ни за что не прощу’… Да еще цлый часъ продержалъ ихъ на колняхъ.
Ддъ Лазарь низко опустилъ свою косматую голову.
— А господинъ земскій начальникъ говоритъ: ‘Окружить бы ихъ со всхъ сторонъ да переполосовать всхъ кряду, тогда поумнли бы’. А исправникъ говоритъ: ‘Я не могу васъ простить, а идите къ своему барину, станьте на колни передъ его крыльцомъ. Если онъ проститъ, то и я прощаю’. Нечего длать, пошли, стали на колни, стояли, стояли… Вышелъ Матвй Филиппьевичъ, стали торговаться. Онъ говоритъ: ‘Что взяли, привезите мн обратно’. А они отговариваются.
‘Если такъ,— говорить,— то въ уплату за сно уберите мой хлбъ и траву, сколько осталось, скосите и свозите… Такъ, говорить, никому убытку не будетъ. У васъ, вдь, трудъ не купленный, еще сно, вамъ даромъ осталось’.
— Теперь и жнуть и косятъ, потомъ повезутъ,— закончилъ урядникъ.
— Повезутъ,— подтвердилъ Лазарь,— только на чьи дворы,— вотъ въ чемъ разговоръ.
— Баринъ изъ части передумалъ,— сообщилъ староста,— и половину хлба со счета сбросилъ. Теперь легче стало. Сно его тоже рублей триста стоило.— Онъ какъ-будто искалъ утшенія въ этомъ расчет уменьшенныхъ убытковъ отъ предпріятія хрновскихъ ‘смутьяновъ’.
— Нтъ, ты скажи,— снова началъ урядникъ, обращаясь къ Лазарю,— что вы о себ помышляете? Такая сила стоитъ, можно сказать, башня вавилонская, а вы что можете подлать противъ ней? Жалко васъ, слпые вы люди.
Лазарь внезапно поднялся съ мста и подошелъ къ порогу.
— Гришутка,— крикнулъ онъ, пріотворивъ дверь.— Подить ка сюда, дай книжку-то, что даве читали.
Черезъ минуту дтская рука, принадлежавшая, должно-быть, мальчику лтъ 10-ти, просунула въ дверь тоненькую и истрепанную листовку и тотчасъ же исчезла. Гришутка стснялся войти въ комнату къ большимъ. Лазарь со сосредоточеннымъ видомъ принесъ книжку и положилъ ее на столъ.
— Прочитай-ка чего написано,— пригласилъ онъ урядника.
Это было одно изъ изданій ‘Посредника’. И въ вид девиза на заглавномъ листк было выведено: ‘Не въ сил Богъ, а въ правд’.
На стол появился самоваръ и даже бутылка водки. Староста молча налилъ три большія рюмки. Въ отношеніяхъ этихъ людей не все для меня было одинаково ясно. Староста и урядникъ называли другъ-друга кумовьями. Въ рчахъ урядника рядомъ съ насмшкой и укоризной проскальзывали своеобразныя соболзнующія нотки, и даже самъ ‘старый смутьянъ’ Лазарь, хотя хмурился, но не прекращалъ разговора и не уходилъ прочь.
Урядникъ съ видимымъ удовольствіемъ выпилъ первую ь, рюмку, спутникъ мой сдлалъ то же самое. Я отказался наотрзъ, и моя рюмка перешла къ старому Лазарю, который посл нкоторыхъ отнкиваній не устоялъ противъ соблазна. Староста ничего не пилъ, но немедленно налилъ опуствшія рюмки.
Посл четвертой рюмки урядникъ перешелъ съ насмшливаго тона на меланхолическій.
— Живите, какъ знаете,— бормоталъ онъ,— красные ваши птухи и куры. Мое дло низенькое, мое дло — сторона!..
Странно было слышать такія низенькія рчи отъ этого высокаго, виднаго человка.
Старикъ неожиданно всхлипнулъ:
— Внучка жаль,— сказалъ онъ въ объясненіе,— Петюшку… Что онъ теперь длаетъ!..
— Ничего ему не станется,— утшалъ его урядникъ.— Мсяцъ отсидитъ, такой же выйдетъ. Еще растолстетъ на даровыхъ хлбахъ.
Ддъ Лазарь горестно качалъ головой.
— Мн говорятъ, зачмъ служишь,— заговорилъ урядникъ о своемъ,— а куда я пойду? Кто меня возьметъ? Въ голов у меня немного, только руки крпкія да грудь, а жалованье доброе, почетъ, водка…
Онъ на мгновеніе улыбнулся своей прежней насмшливой улыбкой. Угощеніе, повидимому, имло въ виду не только родственное радушіе, но также и общественное положеніе гостя.
— Еще, говорятъ, опасно,— продолжалъ урядникъ,— а по-моему за такія деньги даже мало. Вы возьмите, напримръ, на завод: слесарь каждый день лазіетъ въ котелъ, заклепки набиваетъ, за двадцать рублей. Подвергаетъ свою жизнь опасности, смерть у него, можно сказать, на носу. А мн что?.. Глупости все!..
Этому разсужденію нельзя было отказать въ логичности.
Оно показывало только, какъ въ сущности мало значенія иметъ чувство страха на этомъ жестокомъ, слпомъ, кровавомъ, войнолюбивомъ свт.
Старикъ Лазарь охмллъ. ‘Умирать пора,— заявилъ онъ внезапно.— Пожили, довольное..
— Поживи съ нами еще, ддушка,— упрашивалъ урядникъ такимъ тономъ, какъ-будто возможность продолжить свое существованіе на бломъ свт всецло зависла отъ доброй воли старика.
— Эхъ, Иванъ Петровъ,— возразилъ старикъ снова,— умирать не страшно. А только предъ смертью хотя бы я одинова кому-нибудь трехрожки въ мягкое всадилъ.!
Староста усиленно пилъ чай и молчалъ. Рядомъ съ этой разнокалиберной компаніей онъ выглядлъ, какъ будто часовой, который ожидаетъ своей смны, чтобы снова выйти на свжій воздухъ.

IV.
Совщаніе въ Петровск.

Засданіе экономическаго совта при земской управ открылось при довольно торжественной обстановк. За столомъ сидли земцы, члены управы, гласные, въ томъ числ даже одинъ земскій начальникъ, два агронома, докторъ, ветеринарный врачъ. Кругомъ на стульяхъ и скамьяхъ размстились делегаты, уполномоченные отъ сельскохозяйственныхъ обществъ и просто приглашенные въ качеств свдущихъ людей. Повстки о засданіи были разосланы на спхъ и сначала управа опасалась малолюдства. Кром того, деревенская страда была въ полномъ разгар и можно было предполагать, что часть приглашенныхъ поневол останется дома. Тмъ не мене, опасенія эти не оправдались. Делегаты стали являться съ шести часовъ утра. Многіе были немытые, въ пыли, прямо съ дороги. Они получили повстки слишкомъ поздно и хали всю ночь, чтобы попасть во-время на засданіе. Двое пришли пшкомъ за шестьдесятъ пять верстъ. Нсколько человкъ явились безъ приглашеній, они представляли полномочія и настойчиво просили допустить ихъ къ участію въ совт.
Глубина залы была переполнена публикой. Впереди сидли мщане, нсколько купцовъ, аптекари. Группа земскихъ служащихъ стояла у дверей. Сзади толпились крестьяне. Ихъ было много, человкъ до двухсотъ. День былъ воскресный и половина базара, отторговавшись, вмсто того чтобы отправиться въ чайную, забралась сюда послушать, о чемъ будутъ говорить на совт.
Въ зал было довольно темно и публику было плохо видно. Одинъ разъ въ заднихъ рядахъ произошло небольшое смятеніе, но оно тотчасъ же улеглось. Я посл узналъ, что смятеніе произвелъ гороховый спектръ, проникшій вслдъ за толпой въ открытыя двери. Судя по описанію, это былъ наивный провинціальный призракъ явно секретнаго вида. Довольно сказать, что изъ подъ штатскаго пальто у него выглядывали синіе суконные штаны съ форменнымъ кантомъ. Недвусмысленный ропотъ его сосдей заставилъ его тотчасъ же очистить позицію и возвратиться вспять.
Зато фигуры уполномоченныхъ ясно выступали предъ нами по тремъ сторонамъ стола. Почти вс были одты довольно бдно. У многихъ сапоги были съ изъяномъ и одежда въ заплаткахъ. По деревенскому опредленію:— ‘Т, что съ дырками,— хулиганы. А ‘сознательные’ изъ тхъ, что съ заплатками’.— Молодежь щеголяла въ короткихъ пиджакахъ и блыхъ косовороткахъ съ кожанымъ поясомъ, что составляетъ посильное народное подражаніе блымъ воротничкамъ культурныхъ классовъ. Руки у нихъ обросли мозолями и были тверды, какъ желзо. Ихъ щеки были обвтрены и шеи сожжены дотемна отъ работы подъ солнцемъ и открытымъ небомъ. За то лица у нихъ были молодыя, славныя, открытые взгляды, полные пробужденнымъ сознаніемъ и напоминавшіе учащуюся молодежь. Не даромъ молодое крестьянство настойчиво называетъ себя ‘сознательной партіей’.
Большинство уполномоченныхъ все-таки принадлежало къ среднему возрасту. У нихъ были широкія бороды, нердко подернутыя просдью, суровые глаза и лобъ въ морщинахъ.
Предсдатель земской управы открылъ собраніе. Изъ всхъ присутствовавшихъ здсь ‘господъ’ это былъ безспорно самый замчательный. Богатый землевладлецъ и безкорыстный народникъ, Александръ Петровичъ Челищевъ, въ теченіе всей своей сорокапятилтней жизни не имлъ никакого другого интереса, кром земской работы и культурнаго роста деревень. Александръ Петровичъ былъ тщедушенъ, хилаго здоровья и не имлъ семьи и никакой личной жизни. Какъ многіе другіе, онъ началъ свою карьеру съ исканія подвиговъ. Для этой цли двадцать пять лтъ тому назадъ онъ бросилъ свое
Имніе и ухалъ въ Новгородскую губернію народнымъ учителемъ, въ глухой деревн и на пятнадцати-рублевомъ жалованьи. Въ первые шесть мсяцевъ ему пришлось вынести много нападокъ и назойливыхъ приставаній. У Александра Петровича былъ и остался тихій голосъ и неистощимо кроткій нравъ, а начальство въ деревн, какъ водится, было грубое. Потомъ ближайшее начальство узнало объ имущественномъ ценз бднаго учителя. Начался періодъ лести, смнившійся опасливымъ наблюденіемъ. Раньше первой годовщины явилась отставка, и Челищеву пришлось хать обратно. Съ тхъ поръ Александръ Петровичъ работалъ преимущественно въ предлахъ родного округа и опираясь на свое независимое матеріальное положеніе. Онъ былъ очень популяренъ среди крестьянъ, и его ровный и корректный характеръ внушалъ уваженіе даже буйнымъ охранителямъ изъ мелкопомстныхъ дворянъ и черносотенныхъ мелкихъ торговцевъ.
Я съ интересомъ ожидалъ начала преній. На очереди для обсужденія стоялъ вопросъ о коопераціяхъ,— о пользахъ и нуждахъ сельско-хозяйственныхъ, кредитныхъ и сберегательныхъ обществъ Петровскаго узда. Въ послдніе десять мсяцевъ мн пришлось присутствовать на многихъ интеллигентныхъ собраніяхъ. Нкоторыя хватали быка за рога и прямо переходили къ новому вопросу, другія, смотря по обстоятельствамъ времени и мста, начинали плясать менуэтъ отъ довольно далекой печки. Помнится, было одно собраніе духовыхъ музыкантовъ, которое отъ вопроса о кларнетахъ перешло къ свободной композиціи, а потомъ уже къ четырехчленной формул. Мн было любопытно наблюдать, насколько сплись между собой эти простонародные ораторы и какъ они разыграютъ свою очередную симфонію.
Предсдатель сказалъ только нсколько словъ, а изъ числа деревенскихъ делегатовъ записались уже десять человкъ. Это былъ ихъ день, они торопились высказаться, и не хотли ждать ни минуты.
Первый ораторъ, дйствительно, заговорилъ о польз коопераціи:— Разумные люди должны жить въ складку и помогать другъ другу. Одинокое поле ржа выстъ. Надо намъ заводите побольше обществъ и отбиваться отъ притснительства купцовъ…
Но въ слдующей рчи уже стали прорываться характерныя бытовыя ноты.
— Общество мы завели, а собираться не можемъ,— жаловался ораторъ.— У нашихъ враговъ мы, какъ бльмо на глазу. Распускаютъ про насъ развратные слухи, обзываютъ насъ дтьми сатаны.
Священникъ упрекаетъ: ‘смотрите, это латинство какое-то зашло, что-то иностранное!’ Отчасти вмсто слова Божія говорятъ про насъ проповди! Къ примру, я одну на бумажку списалъ:— Завелись люди, которые зачитались до безумія и въ своемъ сумасшествіи говорятъ разныя глупости, что будто не нужно бояться старшинства. Вы отъ нихъ избгайте, молю васъ, не ради выгодъ моихъ, а ради спасенія вашихъ душъ отъ геенны огненной. Вотъ они говорятъ, что попы у васъ просятъ. Какое имъ дло, не ихъ грхъ, да и не вашъ, а поповъ. Потому въ писаніи сказано. ‘Если кто сниметъ съ тебя ризу, отдай ему и рубашку’, а значитъ, если попъ проситъ пятерку, ты по закону долженъ дать ему десятку, а грхъ не твой, а поповъ’…
Первыя волны пробжали по собранію. Молодой человкъ съ сердитымъ лицомъ и горящими глазами вскочилъ съ мста.
— Я учитель грамоты въ моемъ родномъ сел,— быстро заговорилъ онъ,— научите, какъ мн жить! Кричатъ на меня, топаютъ ногами. Заикнешься словомъ,— ‘молчать, не разсуждать!’ Намедни, далъ я мальчику книжку, философа Эпиктета. Стражникъ ее отобралъ.— ‘Эта книжка не дозволенная!.. вотъ сказано: не покланяйся тельцу!’ — ‘Ну такъ что же, говорю, это хорошо, дай Богъ всмъ!— Нтъ, говоритъ, какой телецъ, можетъ, это укоръ церкви?.. Или, говорить, никого не нужно бояться. Это значитъ и полиціи не нужно бояться’…
Предсдатель звонитъ въ колокольчикъ, требуя соблюденія очереди.
— Господи,— выкрикиваетъ учитель,— когда уберутъ это мучительство? Поступаютъ съ нами, какъ въ завоеванной стран…— Голосъ у него дрожитъ, руки сжимаются. Онъ принадлежитъ къ составу новой деревенской интеллигенціи, которая всплываетъ на поверхности крестьянства въ послднія десять-пятнадцать лтъ. Эти люди терпятъ двойное гоненіе: и какъ податныя единицы, и какъ строптивые козлища, и жизнь для нихъ стала совершенно невыносимой.
Слдующій очередной ораторъ начинаетъ съ самообвиненія.
— Можно ли намъ заводить общества,— спрашиваетъ онъ,— мы живемъ въ невжеств, въ разноту. Общества наши распадаются отъ нашей темноты. Другъ другу нтъ доврія. Только оснуютъ, годъ простоитъ и развалится. Одинъ другому на руки смотритъ…
— Мы упущенные, опозданные люди,— заключаетъ онъ.— Надо хоть молодежь просвтить, чтобы не были такіе тумаки, какъ мы.
Этотъ ораторъ затронулъ первое больное мсто современной деревни,— недостатокъ образованія. Нсколько человкъ въ разныхъ углахъ залъ требуютъ слова.
Зачмъ заграждаютъ намъ науку?— кричитъ маленькій лысый человкъ съ нервнымъ лицомъ.— Я дтей своихъ ненавижу, за то что они невжи…
— Зачмъ ограничиваютъ программу,— кричатъ въ другомъ углу,— пусть будетъ ограничено въ меньшемъ, а не въ большемъ. Что больше, за то спасибо наше…
— Другимъ людямъ можно книжки читать. Насъ крестьянъ усчитываютъ на книгахъ. Чего они боятся, Богъ ихъ знаетъ. Даютъ намъ пустяки, сказки…
— Сдлать постановленіе,— предлагаютъ съ разныхъ сторонъ.— Религія свободна, свобода цензуры… Слобода слова и печати.
Они произносятъ не совсмъ правильно, но это ничему не мшаетъ. Выразительность терминовъ и лозунговъ оттого нисколько не уменьшается. Въ ихъ сердцахъ слишкомъ много страсти, въ настроеніи электричества, а въ сердц негодованія.
— А какъ намъ учиться?— снова заявляетъ лысый.— Только кулакъ, если зашибетъ сотню или дв, начнетъ эксплуатировать, то и учитъ своихъ дтей. А крестьянину бда. Даже керосину нтъ, чтобы заняться мальчику…
Старшина мордовскаго села Кашмасъ, высокій, рыжія, съ лохматой бородой, возвращается къ коопераціи и попутно задваетъ новую тему.
— Коопераціи вещь хорошая,— говоритъ онъ,— но гд ихъ примнять.
— У меня надлъ одна десятина въ восьми разныхъ мстахъ, по дв съ половиной сажени. Гд тутъ ворочаться? Надо, чтобъ вся земля была въ кучк. Надо прибавить намъ земли, полегчить народъ.
— Зачмъ мн общественная лавка,— разсуждаетъ мордвинъ,— когда купить не на что. Денегъ у меня полтинникъ, не стоитъ лавку заводить. Если плугъ пріобрсти что имъ пахать?— земли нтъ. За что ни хватись… Банкъ завести, изъ банку брать будемъ, а отдавать чмъ? Не оттого ли происходятъ всякіе аргарные безпорядки?..— Онъ произноситъ аргарине вмсто аграрные.— Если у насъ не будетъ увеличенія земли, никакія коопераціи не помогутъ…
Начинается вавилонское столпотвореніе. Мордвинъ задлъ за самую чувствительную струну.
Лысый делегатъ быстро протискивается къ столу. Онъ дождался своей очереди въ наиболе подходящую минуту и теперь онъ можетъ говорить, не опасаясь предательскаго колокольчика.
— Я практикантъ жизни,— начинаетъ онъ.— Я человкъ трезвый. Никто не скажетъ, что я развратно живу. Каждую копейку завязываю въ девять узловъ. Что подлаешь? Мой отецъ понималъ, что неученые больше уважаютъ родителей, а мы понимаемъ, что наши дти одубютъ, какъ и мы одубли. А какъ ихъ исправить? Я чмъ живу, все изъ лавочки таскаю. Надо заработать четвертакъ, это стоитъ трудовъ. Пока рубль добуду, а дыра на полтора. Такъ я завертлся, заведу какихъ-нибудь курешекъ пятокъ, а яички другому продаю. Самъ кушать^не могу, въ царствіи небесномъ покушаю. Недоимка на мн, начальство теребитъ, а платить нечмъ. Такъ я кружусь, голову теряю. Дти мои на меня негодуютъ. Потому щи постныя, вода особо, квасъ особо, капуста особо, а заправить нечмъ. Гд свинья лежитъ, тутъ мы тюрю хлебаемъ. Если каша уродится, такъ она безъ масла. А масло на базар. А намъ снятое молоко хуже воды. Вчно гадаемъ, абы только свести конецъ съ концомъ.
Лысый говоритъ безъ конца. Въ рчи его проскакиваютъ все новые образцы и житейскіе примры. Наконецъ, другіе начинаютъ роптать. Они тоже хотятъ говорить.— Пусть примутъ мры,— заканчиваетъ лысый.— Я вполн увренъ, что если такъ останется, то вся Россія пойдетъ врозь.
Слово переходитъ къ делегату села Супровскаго. Это высокій мужикъ съ умнымъ взглядомъ и ршительнымъ выраженіемъ лица.— Русская земля стоитъ на трехъ китахъ, начинаетъ онъ,— голодъ, невжество, безправіе. Всхъ страшне третій китъ… Надъ нами гнетъ хуже татарскаго ига. Ни одинъ жомъ на маслобойномъ завод не давитъ такъ. У насъ прежде было меньше полиціи, а порядокъ устройства былъ получше. Теперь насъ затянули, какъ тугую супонь. Позавидовали нашему нищенскому куску, суму забрали и веревочку оторвали. Какъ теперь жить, все намъ запрещено. Только одно дозволено: дтей плодить, нищихъ. Лучше бы то запретили…—
Во всхъ концахъ залы подымается необычайный шумъ. Предсдательскій колокольчикъ безсиленъ. Одинъ предлагаетъ одно, другой другое. Лысый говорунъ предлагаетъ перенести обсужденіе всхъ вопросовъ на сельскіе сходы.— Мало этого,— заявляетъ нестарый мужикъ угрюмаго вида, до сихъ поръ державшійся на заднемъ план.— На сельскомъ сход участвуютъ люди старые, которые прожили свою жизнь и думаютъ только о могил и о царствіи небесномъ. Для молодыхъ людей тамъ нтъ мста. Тысячи людей просыпаются отъ шелеста втра. Новое вино надо вливать въ новые мхи, надо устроить новое крестьянское общество… Я былъ мальчикомъ, думалъ учиться, но не вышло по-моему. И я сказалъ себ: Болото меня стало засасывать. Я останусь въ этой тин и сглажусь. Но въ пятнадцать лтъ люди перемнились. Весной пахнуло на нихъ. Мы дадимъ возможность этому новому народу выйти изъ желзныхъ рамокъ. Пусть Петровское земство будетъ повивальной бабкой нашего новаго союза.
Шумъ увеличивается. Вс говорятъ, говорятъ. Лысый делегатъ требуетъ слова уже въ восьмой разъ.— Садись — кричатъ ему протестующіе голоса.— Господинъ предсдатель, пусть онъ перестанетъ.— Предсдатель звонитъ въ колокольчикъ и объявляетъ перерывъ.
Нкоторые изъ интеллигентныхъ членовъ совщанія чувствуютъ себя не совсмъ ловко. Они похожи на курицу, высидвшую утиныя яйца. Страсти собранія слишкомъ разгорлись. Эти люди заговариваютъ объ умренности и начинаютъ вырабатывать рядъ среднихъ ‘пріемлемыхъ’ постановленій.
Въ дешевой чайной напротивъ собрались вс главные ораторы собранія. Они тоже вырабатываютъ рядъ постановленій и вкладываютъ въ ихъ редакцію все свое возбужденіе. Собраніе открывается черезъ два часа. Лидеръ умренной группы взываетъ къ разсудительности и предлагаетъ принять ‘практическую формулировку’.
Начинаются новыя пренія. Къ изумленію ‘умренныхъ интеллигентовъ’ нкоторые изъ самыхъ яркихъ ораторовъ собранія, перейдя на практическую почву, стали весьма осторожны. Близкій товарищъ неукротимаго учителя грамоты заявляетъ, что считаетъ необходимымъ существованіе консервативной партіи. Изъ равновсія двухъ партій создается государственная жизнь. Супровскій делегатъ отстаиваетъ выкупъ помщичьей земли.— Нельзя безъ выкупа, доказываетъ онъ,— помщики намъ тоже не виноваты. Будущее народное собраніе должно это предусмотрть.—
Группа, засдавшая въ чайной, предлагаетъ заслушать свой проектъ формулы. Его мотивировка написана тмъ же красивымъ, сильнымъ, оригинальнымъ, образнымъ языкомъ, какимъ говорили деревенскіе делегаты.
— Мы родились и воспитались въ крестьянств, никакихъ промысловъ, кром земледлія, не знаемъ и не въ силахъ вести, такъ какъ для этого у насъ нтъ капиталовъ.
— Земледліе должно насъ кормить. Оно должно дать намъ возможность скопить копейку на черный день, на голодный годъ, или когда придется свадьбу сыграть, или сына въ солдаты отдать. Съ нея же мы подати платимъ, свое сельское начальство и судъ содержимъ, духовенству за требы даемъ, церкви, больницы и школы строимъ, дороги, содержимъ и что самое главное, косвенные налоги на своихъ плечахъ выносимъ. Весь акцизъ на вино, спички, керосинъ, чаи, сахаръ, собирается по большей части съ насъ. Сотни милліоновъ рублей должны мы выжать изъ земли, чтобы удовлетворить государственныя нужды.
— Однако земли у насъ столько, что мы не въ силахъ жить на ней даже впроголодь. У крестьянъ нтъ выгоновъ для скота, нтъ снокоса, нтъ лса для топлива, нтъ водопоевъ, нтъ никакихъ угодьевъ. Вс угодья либо казенныя, либо удльныя, либо монастырскія, либо дворянскія и купеческія.
— Годъ отъ году становится?все хуже жизнь, а дться некуда.
— Мы пробовали посылать ходоковъ въ Сибирь, но тамъ вс лучшія земли принадлежатъ кабинету его Величества и казакамъ, почему заграждены для переселенцевъ. Другія земли отводятся помщикамъ, которыми хотятъ обогатить Сибирь, какъ и Россію.
— Вотъ какъ живется намъ при малоземельи, но не лучше приходится намъ и отъ безправія. Надъ нами столько начальства, что мы на знаемъ подчасъ, кого больше бояться, Мы не знаемъ, кто именно и для чего ихъ столько поставилъ, но видимъ, что начальниковъ надъ нами больше, чмъ надзирателей надъ арестантами въ тюрьм. Точно мы, крестьяне такіе большіе преступники!.. Вс начальники на насъ кричатъ, ругаются, грозятъ тюрьмой, плетью, нагайкой и воинской силой. Законъ у нихъ одинъ: палка. Въ обращеніи къ намъ у нихъ имется одно только ласковое слово: дай.
— Земскій начальникъ и становой, исправникъ и губернаторъ, даже наше выборное начальство, старшины и старосты, даже священники, призванные быть пастырями церкви Христовой, и они измываются надъ нами, потому что нашей мірской воли нтъ надъ нами никакой- Вся воля въ рукахъ чиновниковъ и высшихъ сословій.
— Мы строимъ школы, тратимся на нихъ, чтобы научить нашихъ дтей. Мы хотимъ, чтобы наши дти черезъ школу узнали, гд правда, но чиновники назначаютъ намъ учителей противъ нашего желанія, которые забиваютъ ребятамъ голову всякимъ соромъ вмсто науки, запрещаютъ имъ читать хорошія книжки и хоронятъ отъ нихъ правду.
— Мы составляемъ изъ себя приходы церкви Христовой и по правиламъ вры имемъ право выбирать себ пастыря. Намъ же назначаютъ чужихъ священниковъ, которые берутъ съ насъ безбожные поборы, шпіонятъ за нами, смущаютъ насъ непотребными проповдями, сютъ смуту и соблазнъ, а мы не можемъ даже на нихъ пожаловаться.
— Намъ запрещаютъ читать хорошія книги и газеты, даже и цензурныя.
Мы не знаемъ, куда идутъ собираемые съ насъ налоги, не знаемъ, кто и какъ ихъ расходуетъ, потому что предъ нами никто не учитывается. Если же мы почему либо не угорли во время заплатить ихъ, надъ нами насильничаютъ.
— У насъ нтъ праваго суда. Когда же надъ нами чинятъ произволъ, то защитниковъ у насъ нтъ. Когда же мы ршаемся возстановить наши попранныя права, на насъ шлютъ войско, грозятъ смести насъ съ лица земли, бьютъ плетьми.
— Бьютъ насъ наши же сыновья и братья, которыхъ мы съ воплями и стонами отрываемъ отъ семьи и посылаемъ для защиты отечества. Ихъ научаютъ бить своихъ кровныхъ, своихъ братьевъ, а защитить отечество отъ враговъ они но научены.
— Такъ дальше продолжаться не можетъ. Мы находимъ необходимымъ высказаться по совсти, по Божьи, что порядки въ нашей земл нужно измнить.
— Нужно, чтобы землей управляли не высшіе чиновники изъ высшихъ сословій, а выборные люди изъ всего народа.
— Вс, кому исполнилось гражданское совершеннолтіе, мужчина ли, женщина ли, какой бы вры кто ни былъ, какимъ бы языкомъ кто ни говорилъ, должны выбирать изъ себя уполномоченныхъ для управленія землей. Выборщики должны быть вс равны, и богатый и бдный, и ученый и темный.
Подавать голоса должны тайно шарами, или закрытыми конвертами, чтобы не было насилій и подкуповъ. Выборные люди должны издавать равные для всхъ законы и слдить, какъ тратятся народныя деньги.
Вс дла, которыя ведетъ теперь мстное начальство, должны быть переданы въ руки мстныхъ правленій, члены которыхъ будутъ избираться общимъ голосованіемъ и передъ народомъ учитываться.
— Постоянное войско надо распустить и замнить народнымъ ополченіемъ, для чего обязать каждаго мужчину изучать военную науку у себя дома, въ свободное отъ работъ время. Мы думаемъ, что народное ополченіе въ случа войны суметъ защитить родину не хуже теперешней арміи.
— Народу должно быть дано право собираться и свободно говорить обо всемъ, о длахъ государственныхъ, общественныхъ и другихъ.
— На книги, газеты и журналы не должно быть никакой цензуры, ибо отъ нея одинъ вредъ и затемнніе.
— Необходимо, чтобы за вс преступленія судилъ судъ присяжныхъ, а безъ суда чтобы не смли никого держать подъ арестомъ больше одного или двухъ рей.
— Нужно, чтобы подати съ народа собирались не такъ, какъ теперь, акцизомъ да пошлинами, да съ мужиковъ и бднаго народа. Напротивъ, надо брать налогъ процентами чистаго дохода, и чмъ дохода больше, тмъ процентъ долженъ быть выше.
— Также всякій, кто получаетъ большое наслдство, пусть платитъ съ него большой налогъ, ибо онъ получилъ богатство, которое не зарабатывалъ.
— Нужно, чтобъ не было никакихъ притсненій въ длахъ вры и молитвы, ибо по ученію Христа не дло христіанскихъ людей преслдовать другихъ за вру.
— Точно такъ же въ нашей православной церкви священники и архіереи должны выбираться и смщаться прихожанами.
— Нужно, чтобъ образованіе народа было безплатное, для всхъ равное и при большой матеріальной помощи со стороны государства.
— Наконецъ, самое главное, что необходимо сдлать возможно скоре, это устранить нашу кабалу, остановить разореніе. Кабала развилась оттого, что рядомъ съ крестьянами-землепашцами живутъ собственники-землевладльцы, богатющіе отъ крестьянскаго труда, благодаря беззаконному праву собственности на даръ Божій — землю, указанную Создателемъ во владніе тому, кто въ пот лица своего сндаетъ хлбъ свой.
— Необходимо вс земли въ Россіи отобрать отъ частныхъ собственниковъ, кто бы они ни были, и отдать ихъ въ пользованіе земледльческимъ обществамъ съ тмъ, чтобы земля длилась по душамъ между землепашцами-собственниками, обрабатывающими ее своими трудами.
— Только посл того, какъ исполнится все нами намченное, начнется въ Русской земл житье сносное и народъ сможетъ выбиться на правильный путь. Если же этого не будетъ, то родин нашей грозятъ большія бды.
— Для проведенія изложенныхъ началъ въ жизнь и устройства на нихъ жизни нашего отечества признаемъ необходимымъ немедленный созывъ Учредительнаго Собранія на основ всеобщаго, равнаго избирательнаго права съ прямой и тайной подачей голосовъ.
— Для борьбы за эти реформы учреждаемъ крестьянскій союзъ Петровскаго узда. Учредителями являются вс члены настоящаго собранія…
Пунктъ за пунктомъ проходить при дружныхъ рукоплесканіяхъ собранія и всей публики. Все принято, все подписано. Члены управы, гласные, даже земскій начальникъ записываютъ свои имена на блый листъ, приложенный къ резолюціи. Увы, черезъ дв недли земское собраніе съ большинствомъ этихъ самыхъ гласныхъ будетъ привлекать управу къ отвту именно за этотъ крестьянскій союзъ…
— Объявляю Петровскій крестьянскій союзъ учрежденнымъ,— заявляетъ предсдатель.
Начинается сборъ пожертвованій въ пользу союза. Крестьяне заворачиваютъ полы и даютъ пятаки, двугривенные, даже серебряные рубли. Даютъ больше и щедре, чмъ въ церкви.
Уже двнадцать часовъ. Предсдатель звонитъ въ колокольчикъ въ послдній разъ и закрываетъ засданіе.

——

Въ слдующее воскресенье господину начальнику узда случилось присутствовать на волостномъ създ села Круговоднаго.
— Скажите на милость, Ваше Высокородіе,— обратился къ нему одинъ изъ стариковъ съ особеннымъ, лукавымъ любопытствомъ.— Какой създъ былъ намедни въ город?
— Какой създъ!— всполошился Его Высокородіе.— Я ничего не знаю.
— Насъ вотъ не пригласили,— жаловался старикъ,— не вс стало быть села. А вели важный разговоръ о самыхъ серьезныхъ длахъ.
— О какихъ длахъ?— повторилъ Его Высокородіе — не знаю.
— О ко-о-пе-ра-ці-яхъ — пояснилъ старикъ, раздляя слоги. Въ сел Круговодномъ не было сельскохозяйственнаго общества, но послднее совщаніе экономическаго совта въ Петровск придало этому термину совсмъ особую популярность.
Начальникъ узда смолчалъ.
— Выходитъ, что и васъ тоже не пригласили,— сдлалъ заключеніе вслухъ коварный старикъ,— могутъ, стало быть…
Начальникъ узда задумался. Онъ думалъ два дня, а на третій конфидеціально попросилъ одного изъ управскихъ писцовъ объяснить ему, что такое корпорація. Писецъ при содйствіи другихъ служащихъ добылъ и отправилъ Его Высокородію небольшую брошюрку, которая разсылалась по сельскохозяйственнымъ обществамъ еще въ прошломъ году и была очень хорошо знакома всмъ ‘сознательнымъ’ крестьянамъ Петровскаго узда. Заголовокъ ея гласилъ: Что такое кооперація.
Такимъ образомъ, кооперативная идея сдлала полный кругъ.

V.
Въ лсу

Сходка была въ лсу, въ пяти верстахъ отъ огромнаго торговаго села Грекова. Мсто было выбрано очень удачно, на лсной полян въ самой глубин дубовой чащи. Конечно, какой-нибудь дерзкій сыщикъ могъ бы безнаказанно подкрасться и подсмотрть изъ-за кустовъ, съ очень серьезнымъ рискомъ при первой неосторожности. Но вооруженное нападеніе было почти невозможно, ибо въ этомъ переплет втвей ружья и даже шашки могли бы такъ же часто попадать но своимъ, ближе стоящимъ.
Съ правой стороны поляна примыкала къ болоту, которое тянулось до рки Хопра. Это сосдство тоже имло свои стратегическія выгоды, ибо пшіе и конные стражи не пускаются по болотамъ, особенно по незнакомымъ. Я знаю случай, бывшій весною въ Петербург, когда рабочая сходка, прижатая къ болоту казаками, сперва попробовала отстрляться резиновымъ мячомъ, брошеннымъ подъ ноги лошадямъ. Казаки приняли резиновый^ мячъ за ‘стальной апельсинъ’ и бросились вразсыпную. Рабочіе въ свою очередь пустились но тропинкамъ черезъ_болото. Нсколько минутъ спустя казаки вернулись и тоже бросились по болоту, но тутъ же увязли и съ трудомъ выбрались обратно.
Нсколько десятковъ человкъ сидли и лежали на трав между деревьями, ожидая остальныхъ. Въ сел была ярмарка, на которую собирались крестьяне всхъ окрестныхъ селъ и каждый вновь приходящій непремнно приносилъ съ собой заказъ отъ такой-то деревенской группы: — Будутъ непремнно, просятъ подождать ихъ малость. Еще не поторговались.
Я сидлъ вмст съ маленькимъ кружкомъ изъ села Маноцкова на самомъ краю болота. Мн вспоминалась другая сходка дней за пять назадъ, на другомъ конц узда. Она собралась въ чистомъ пол, за пять верстъ отъ ближайшаго жилья. Небо, видимо не одобрявшее вольнодумныхъ затй молодого крестьянства, обрушило на ихъ головы пятичасовой ливень. Защиты не было нигд. Мы попробовали спуститься въ неглубокій оврагъ, но и тамъ было не лучше! Мы выбрались обратно наверхъ и прижались къ подвтренной сторон низкаго холма, гд дождевыя струи хлестали не такъ сильно. Мы сбились вс вмст, какъ стадо овецъ, и пробовали пережидать. Но дождь былъ обложной и пережидать не имло смысла. Вся эта обстановка,— и срое небо, и голая степь, и дождевые потоки, и наша безпорядочная тсно сжавшаяся толпа,— все это имло въ себ что-то дикое, волчье. Но мы были не волки, а люди. Кто-то предложилъ снять пальто и армяки и растянуть надъ головами въ вид импровизированнаго навса. Потомъ собраніе расположилось правильнымъ кругомъ и стало разсуждать о длахъ, не обращая вниманія на дождь.
Такъ было пять дней тому назадъ. Сегодня, какъ будто въ вид возмездія, былъ ясный солнечный день. Самый воздухъ въ лсу былъ какой-то особенный, легкій, даже легкомысленный, странно располагавшій людей къ такому необдуманному предпріятію, какъ собирать въ лсу сходки вблизи села, наполненнаго казаками и пхотой.
Мы, впрочемъ, нимало не думали объ этомъ. Рядомъ со мной сидлъ старикъ Мартьяновъ, и мы тихо разговаривали съ нимъ о разныхъ деревенскихъ и городскихъ длахъ и даже о жизни на крайнемъ Свер, имвшей мало отношенія къ текущимъ интересамъ узда.
Мартьянову было 79 лтъ и онъ былъ почти совершенно слпъ. На сходку его привели сыновья и внуки. Впрочемъ, въ предлахъ своего маленькаго владнія онъ двигался при помощи палки съ полной увренностью, нисколько не хуже зрячаго.
Я провелъ у Мартьянова весь предшествовавшій день. У него былъ домикъ съ огородомъ и при дом участокъ въ дв десятины, весь раздланный подъ малинникъ и подъ разные фрукты.
— Я — личный крестьянинъ,— разсказывалъ Мартьяновъ.— Какъ бываютъ потомственные и личные дворяне, такъ я личный крестьянинъ, потому я вписался въ крестьяне изъ мщанъ, безъ надла, съ собственной своей землей. Развелъ садъ фруктовый, сталъ пашню въ аренду брать, тмъ кормился. Было у меня пять сыновъ, дв дочки. Я ихъ выучилъ, сколько могъ. Теперь они разлетлись во вс стороны, какъ птицы. Одинъ въ Сибири умеръ, другой въ Сибири живой, одна дочка въ фельдшерской школ, другая въ гимназіи въ город. Теперь мои орлята даже дома не сидятъ. Ну, что длать, время боевое. Все равно будто въ солдатахъ служатъ.—
Мартьяновъ два раза былъ гласнымъ отъ крестьянъ и разъ былъ въ ссылк въ Архангельской губерніи. Онъ съ гордостью показалъ мн палку съ серебрянымъ набалдашникомъ, коллективный подарокъ архангельской ссыльной колоніи. На палк было вырзано: ‘старйшему товарищу отъ младшихъ’.
Въ дом у Мартьянова жило нсколько старухъ, жена, свояченица-вковуша и еще какая-то родственница. Он до сихъ поръ сторонились отъ свободомыслія, которымъ молодое поколніе было заражено насквозь.
— О, и много же я пилки вытерплъ отъ женскаго элементу,— философски разсказывалъ старикъ.— Теперь жена стала понемножку склоняться… А прежде подводили меня подъ крупную присягу, чтобъ дтей не смущать. А что вышло? Будто людей надо сомущать. Они сами напитываются, только не мшай имъ.—
Среди своей малиновой разсады и пчелиныхъ ульевъ, съ палкой въ рук и сткой надъ слпыми глазами, старикъ выглядлъ, какъ настоящій сельскій отшельникъ.
Но здсь на сходк настроеніе Мартьянова пріобрло больше активности.
— Теперь новое время,— говорилъ онъ — теперь крышка. Прошла пора, чтобъ изъ народа масло жать. Теперь не открутятся, пошло въ массовую…—
— Вы, ддушка, похожи лицомъ на Толстого,— неожиданно замтилъ я. Въ лиц старика было много сходства съ авторомъ Воскресенія и именно въ эту минуту оживленія и активности сходство съ Толстымъ выступало въ незрячихъ глазахъ и глубокихъ морщинахъ Мартьянова ясне всего.
— Отъ мужицкой ды не будешь толстой,— отшутился старикъ,— будешь тонкій. А у нашего земскаго начальника, рожа — во!..—
Новые участники сходки подходили партія за партіей.
— Вонъ Кириковскіе идутъ,— со смхомъ указалъ младшій сынъ Мартьянова.— Погляди-ка на нихъ. Валенки у нихъ грязные, штаны съ дырами, волосы патлатые, а носы кверху…
— Здравствуй, Егоръ,— отозвался одинъ изъ Кириковскихъ.— Что теб еще не скрутили лопатки?—
— Н,— протянулъ Егоръ съ притворной неохотой — у начальства другія дла. Они васъ пороть собираются…
— Гляди, гляди,— оживился Егоръ,— Долгоруковскіе идутъ съ флагомъ… Новая партія, дйствительно, шла со знаменемъ, на которомъ было написано блыми буквами по красному полю: грядущая свобода. Во глав партіи шелъ сельскій староста, мужчина лтъ тридцати, гигантскаго роста, съ суровымъ и красивымъ лицомъ, типъ волжскаго ушкуйника или старорусскаго богатыря.
— Вотъ такъ дтинка,— засмялся Егоръ,— черезъ дубки видно.
— Рядомъ со старостой шелъ другой сдой старикъ, не моложе Мартьянова, босой, въ рубищ и съ рваной фуражкой на голов.
— А гд, дда, шапку взялъ?— засмялся неугомонный Егоръ.— Новая?
— Дырки то старыя,— тоже засмялся старикъ.— Дегтярникъ халъ, да бросилъ. А я поднялъ.
— Это бобыль,— объяснилъ мн Егоръ,— солдатъ николаевскій. А ходить дюже рзвый, дюже молодого…—
Группы собирались все шире и тсне. Общій разговоръ касался забастовки сельскохозяйственныхъ рабочихъ, которая разгоралась въ это время въ разныхъ углахъ узда.
— Что намъ съ Баклушинскими длать?— жаловались Кириковцы,— вызжаютъ до пятисотъ крюковъ (косъ), ломаютъ нашу стачку. А насъ въ Бириковой только пятьдесятъ дворовъ нашей партіи. Пробовали уговаривать ихъ, не слухаютъ. А сами пролетаристы, голочканы, тупыя головы.—
— Вы бы ихъ толкали пропагандой — посовтовалъ Егоръ.
— Пробовали,— жаловался разсказчикъ.— Не слухаютъ и программы не понимаютъ. Въ такомъ распутств живутъ, ничего ихъ не беретъ. Заговоришь,— дерутся.
— А у насъ лучше,— говорили Долгоруковцы.— Мы всмъ сосдямъ заказали’. Не здите къ нашимъ помщикамъ. У насъ крестьянскій союзъ.— ‘Не станемъ ни за что,— говорятъ,— но только помните доброту, примите и насъ въ союзъ’.
— Нтъ, худо въ глухихъ деревушкахъ,— продолжалъ жаловаться тотъ же Кириковецъ.— Фабрика много учительне. Народъ живетъ въ огул, другъ отъ дружки учится. Почитай, вс грамотные.
— Надо науку начинать темнымъ людямъ съ церковнаго закона,-отозвался пожилой мужикъ съ рыжей бородой,— потому народъ слишкомъ втянулся въ это…
— А почему такъ?— сказала юная фельдшерица, сидвшая рядомъ со мной.
— Ахъ, барышня, если бы васъ отецъ воспиталъ и съ дтскихъ лтъ маленькую училъ: ‘не гляди въ это окно’,— поди ка ты выростешь и своихъ дтей такъ выучишь. Такъ и поповская наука…
Жалобы на духовенство сразу прорвались ключемъ.
— Нашъ батюшка сыщикамъ платитъ,— говорилъ одинъ изъ Долгоруковскихъ.— Хуже ворога. Мы даже исправнику сказали: у насъ это не попъ, а жандармъ. Теперь будетъ въ Михайловъ день ходить по дворамъ, не будемъ принимать его. Отъ вры не отказываемся, а такого попа не признаемъ.
— А нашъ-то дока, Павелъ Козмодемьяновскій,— разсказывалъ новый человкъ изъ другого села,— такой счетчикъ… Кругомъ шестнадцать, полтора рубля семь гривенъ… Общество желзной дорог землю продало, а онъ деньги получилъ. Подумаешь, душа кипитъ. Придетъ къ нему голодный, онъ не подастъ.— Поди, поди,— говоритъ,— Богъ подастъ.— У насъ на собраніи недавно одинъ парень сказалъ: ‘Не надйтесь на Бога, надйтесь на самихъ себя… Говорятъ: Богъ подастъ. Ну ко, Боже, подай’!— И протянулъ шапку вверхъ.
— А у насъ хорошій народъ есть,— начинаетъ другой,— учитель, нашъ же крестьянинъ Ивановъ, псаломщикъ тоже, отверженный человкъ, такой ораторъ, ничто не стоитъ передъ нимъ. Докторъ тоже изъ мужиковъ. Отъ нихъ смя разводится. Больше всего своими усиліями, книжки читавши.
А волостной писарь, ему не дашь отчету, вритъ, а не длаетъ, какъ бсы.— Зачмъ же ты подлости длаешь?— ‘Да отъ нихъ жизнь зависитъ. къ вамъ притти, вы мн куска не дадите, а у меня восемь человкъ дтей’…
Народу собралось до полутораста человкъ. Они сидятъ партіями, по селамъ. Между ними четверо волостныхъ старшинъ и шесть сельскихъ старостъ.
— Довольно ждать!— раздается кругомъ.— Давайте митингъ длать. Рчь, рчь!..
Въ нашемъ кружк собралась небольшая кучка интеллигенціи. Дв фельдшерицы, народный учитель, огромный, какъ слонъ, и неуклюжій, какъ жирафъ, еще ветеринарный врачъ, статный, удалый и оборванный, съ длинными усами и фигурой гайдамака, и два присяжныхъ агитатора изъ числа тхъ, которыхъ травитъ полиція и которые вчно скитаются изъ веси въ весь, то съ полными карманами паспортовъ, то вовсе безъ паспорта. Это настоящая доподлинная зараза, но приставъ Сахаровъ занятъ другими длами. Денно и нощно онъ скачетъ по дорогамъ и хватаетъ ‘не тхъ едотовъ’.
Назовемъ одного изъ этихъ двухъ: Иванъ-Заверни-въ-Кусты, а другого Иванъ-Несчастной-Жизни.
Иванъ-Заверни-въ-Кусты высокъ, строенъ, съ длиннымъ носомъ и ухарскимъ цыганскимъ лицомъ. Онъ и одтъ соотвтственно: въ казакин и высокихъ сапогахъ. Иногда при случайныхъ встрчахъ мужики принимаютъ его за удачливаго конокрада. На самомъ дл онъ столбовой дворянинъ и бывшій учитель гимназіи. Иванъ-Заверни-въ-Кусты человкъ не слова, а дйствія. На собраніяхъ онъ не говоритъ, по у него много спеціальныхъ миссій и разныхъ щекотливыхъ длъ.
Иванъ-Несчастной-Жизни маленькій, тщедушный, въ рваномъ плать. У него нтъ никакого собственнаго имущества, нтъ даже перемнной рубашки. Онъ родомъ поповичъ и бывшій студентъ. Лицомъ онъ очень смуглъ, какъ будто огонь, сожигающій его душу, ударилъ наружу и обжегъ его щеки.
— Товарищи!..
Мгновенно въ толп присутствующихъ водворяется полная тишина.
— Русская земля занимаетъ шестую часть свта. Въ ней живетъ полтораста милліоновъ народу, сотня различныхъ племенъ. По своему пространству и населенію Россія должна была бы быть самой богатой, самой счастливой, самой образованной, первой въ мір страной. Между тмъ Россія самая несчастная, самая нищая, самая безграмотная страна. Кто сдлалъ Россію голодной и бдной страной? Чиновники и полиція. Они сосутъ русскую кровь, они бьютъ народъ кнутомъ, они поступаютъ съ нимъ хуже, чмъ со скотами…
— Кто страдаетъ въ Россіи больше и ужасне всхъ? Кто голодаетъ каждый годъ, съ кого дерутъ вс налоги, кто длаетъ самую черную работу, кого земскіе начальники сажаютъ въ казенку, кого гонятъ на войну за десять тысячъ верстъ?..
Это все русскіе крестьяне, товарищи!..
Русскіе крестьяне создали своими черными руками всю силу и все богатство Россіи. Ихъ больше, чмъ сто милліоновъ. Это основа государства. Если они скажутъ: ‘стой!’, все остановится, все замретъ.
Крестьяне слушаютъ съ горящими глазами. Ораторъ задваетъ самыя глубокія струны ихъ души. Они, пасынки русской жизни, уже чувствуютъ себя будущими владтелями ея.
Рчь льется длиннымъ и страстнымъ потокомъ. Отъ чиновниковъ ораторъ переходитъ къ помщикамъ и даетъ имъ столь же энергичную характеристику.— ‘Народу должна принадлежать вся власть и вся земля’ — провозглашаетъ онъ.
— Браво!— бшено рукоплещутъ слушатели.
Въ эту минуту изъ лсу выходитъ рыжая собака и останавливается, очевидно изумленная этимъ необычайнымъ собраніемъ.
Собака съ виду, какъ собака, охотничьей породы, сеттеръ, съ длинной и мягкой шерстью, но она производитъ среди собранія дйствіе разрывного снаряда.
— Это собака шпіона Куликова,— заявляютъ съ разныхъ сторонъ.
Иванъ-Заверни-въ-Кусты и еще два или три парня попроворне, быстро срываются съ мста и бросаются впередъ. Не завидую Куликову, если онъ попадется имъ на глаза.
Собраніе прервано. Десять или двадцать человкъ рыщутъ по лсу и ищутъ предполагаемаго Куликова, но безъ всякаго успха. Наконецъ, Иванъ-Заверни-въ-Кусты выходитъ изъ лсу.
— Это не Куликовъ,— говоритъ онъ успокоительно.— Это лсникъ, только собака Куликовская. А лсникъ человкъ знакомый, ему даже листки даютъ. Мы его сюда звали, да онъ не идетъ.
Бесда возобновляется и переходитъ на практическіе вопросы. Обсуждается предложеніе объ отказ имть дло съ земскими начальниками и о неплатеж податей, о всеобщей забастовк батраковъ и арендаторовъ, о принудительной нормировк арендной платы и о бойкот владльцевъ, не желающихъ подчиниться.
— Мы сдлаемъ имъ землю, какъ горячую картошку — цитируетъ ораторъ ирландскую пословицу,— чтобъ она выскочила изъ ихъ блой горсти.
Собраніе продолжается еще два часа. Посл агитатора — говорятъ, мстные интеллигенты и крестьяне. Принимается рядъ ршеній по мстнымъ вопросамъ.
— Ну, теперь пойдемъ! заявляютъ вожаки разныхъ группъ — съ пснями, вмст.— Вс поднимаются на ноги и смыкаются въ колонну.
Храбро и смло,
За наше дло,
Маршъ, маршъ, впередъ.
Рабочій народъ!…
— Вотъ гд горитъ!..
Егоръ завладлъ знаменемъ и старается поднять его, какъ можно выше, вверхъ.
— Эхъ кабы намъ да еще барабанъ,— заявляетъ онъ въ пылу увлеченія,— какихъ бы мы длъ надлали…
— Марсельезу!..
Съ громкимъ пніемъ и съ вющимъ знаменемъ колонна крестьянъ отправляется впередъ. Нкоторые гикаютъ и свищутъ въ тактъ пнію.
Такъ итти можно только нсколько минутъ. Потомъ придется разсяться въ разныя стороны. Но на протяженіи первой сотни саженей эта мужицкая толпа чувствуетъ себя боевой колонной застрльщиковъ крестьянской свободы. Одинъ высокій блобрысый мужикъ пляшетъ впереди. Но даже эта пляска какъ-то странно гармонируетъ съ громкимъ пніемъ толпы.
Насъ остается человкъ двадцать крестьянъ и интеллигентовъ пополамъ.
— Идемъ на мельницу!— предлагаетъ Иванъ Заверни въ Кусты.
Нервы, возбужденные собраніемъ, требуютъ новыхъ впечатлній. Мы спускаемся къ Хопру и по береговой тропинк версты черезъ дв приходимъ на большую водяную мельницу купца Востокова. Мельница эта представляетъ одно изъ гнздъ ‘сознательной партіи’. Хозяева и приказчики и вс до одного рабочіе проникнуты однимъ и тмъ же духомъ.
Два — три человка выходятъ къ намъ навстрчу.
— Хозяинъ ухалъ въ городъ,— сообщаютъ они.— А вы заходите въ домъ. И чего вы хотите, чай пить или закусывать?..
Но мы не хотимъ входить въ домъ. На берегу рки стоятъ дв большихъ пузатыхъ старыхъ лодки. Мы спускаемъ ихъ на воду и отправляемся кататься по Хопру.
Два или три молодыхъ рабочихъ отправляются вмст съ нами. Одинъ красивый, щеголеватый, отчаянно ухаживаетъ за молоденькой блокурой фельдшерицей.
— Барышня, барышня!— то и дло звенитъ его вкрадчивый, ласкающій голосъ.
Онъ привязалъ къ одной изъ лодокъ маленькій челнокъ, настоящую деревянную скорлупу. Наши тяжелыя лодки движутся медленно и онъ соблазняетъ ‘барышню’ прокатиться на челнок. Общественное мнніе обихъ лодокъ признаетъ катанье на челнок рискованнымъ. Быть можетъ, въ этомъ приговор сказывается нкоторая зависть къ предпріимчивости новаго ухаживателя.
Но фельдшерица любитъ маленькую опасность и также склонна дразнить мужское общественное мнніе. Посл нкоторыхъ рискованныхъ эволюцій оба уже сидятъ въ челнок, молодой рабочій на носу, а двица на корм. Они не, должны мнять своихъ мстъ подъ страхомъ очутиться въ вод. Но они могутъ глядть другъ другу въ лицо и разговаривать. Счастливый спутникъ ‘барышни’ поднимаетъ тоненькія весла и запваетъ псню, и голосъ его звучитъ нескрываемымъ торжествомъ. Челнокъ уплываетъ впередъ и быстро исчезаетъ изъ нашихъ глазъ.
Другой рабочій молча сидитъ на скамь въ лодк. Лицо у него странное, злое, измученное и какъ будто грозное.
— Тоска,— заявляетъ онъ въ вид объясненія.— А отчего,, не знаю. Кто-нибудь виноватъ тому, можетъ я самъ, а можетъ и другіе. И какъ убить тоску, тоже не знаю. Бжалъ бы я куда, да бжать некуда. Отъ себя самого не убжишь…
Съ мсяцъ тому назадъ хозяиномъ мельницы былъ старшій братъ. Младшій еще не думалъ ни о длахъ, ни объ идеяхъ.
Хозяинъ постоянно ходилъ съ браунингомъ въ карман.
Въ одинъ несчастный день ему случилось споткнуться и упасть на землю. Браунингъ выстрлилъ и нанесъ ему смертельную рану въ животъ. Съ того времени прошло мсяца два. Младшій братъ за это время претерплъ значительное измненіе и унаслдовалъ не только дловыя сношенія, но также вс идеи своего предшественника.
Между прочимъ мн много разсказывали объ оригинальной забастовк, которая была устроена въ начал мая на мельниц Востоковыхъ. Въ ма на мельницахъ и маслобойняхъ всего околотка стали поговаривать о забастовк. Никто однако не ршался начать и нужно было дать первый примръ. Старшій Востоковъ затялъ создать такой примръ на собственной мельниц. Положеніе рабочихъ было таково, что протестовать не было никакого повода. Востоковъ поступилъ очень просто. Онъ созвалъ своихъ рабочихъ на сходку и сдлалъ имъ конспиративное предложеніе устроить примрную забастовку въ цляхъ развитія общаго рабочаго движенія въ округ. Эта удивительная затя имла свой успхъ, ибо на четырехъ сосднихъ мельницахъ, гд условія работы были весьма неблагопріятныя, тотчасъ же началась забастовка самая настоящая и черезъ четыре дня владльцы были приведены къ уступкамъ.
Лори наши медленно прозжаютъ по рк Хопру мимо большого села, которое раскинулось наискось отъ мельницы на противоположномъ берегу. Это село Краснояръ, гнздо такъ называемой ‘небесной партіи’
— Вотъ это черносотенцы,— заявляетъ одинъ изъ рабочихъ.— Бда съ ними. Намъ Востоковцамъ нельзя на село показаться. Изобьютъ. Мы и покупать къ нимъ не здимъ, даромъ что близко. Ходимъ въ Маноцково за четыре версты. Зато мы имъ тоже запретили муку молоть на нашей мельниц. Пусть здятъ въ Залогино за 6 верстъ, чертъ съ ними.—
Это настоящій взаимный бойкотъ красной и черной партіи.
На Красноярскомъ берегу рки стоятъ десятка два мужиковъ, между ними какой-то чинъ съ ясными пуговицами.
— Давайте, подразнимъ ихъ!— предлагаетъ тотъ же рабочій.— Пропоемъ имъ псенку!..
Отречемся отъ стараго міра,
Отряхнемъ его прахъ съ нашихъ ногъ…
Красноярцы услышали нашу псню. Они смотрятъ въ нашу сторону и потрясаютъ кулаками. Для какихъ-либо камнеметательныхъ дйствій слишкомъ далеко, ибо Хоперъ разлился въ этомъ мст на четыре версты.
На мельницу мы возвращаемся уже въ сумеркахъ. Старуха Востокова посылаетъ намъ всмъ приглашеніе напиться чаю и закусить въ ея гостиной.
Весь домъ Востоковыхъ наполненъ иконами, лежанками у печей, большими коваными сундуками. Востокова совсмъ старозавтная старуха въ наколк и большой темной шали, но нашъ цыганъ, Иванъ-Заверни въ кусты тожъ, какъ-то съумлъ пріобрсти ея особенное благорасположеніе. Старуха знаетъ, что онъ ‘отчаянный’, изъ тоже время даетъ ему порядочныя деньги на его ‘отчаянныя дла’. И это послднее чаепитіе устроено не для насъ, а для него.
Мы выпили по первой чашк, но до закуски дло не дошло.
Съ мельницы Анисовыхъ, изъ упомянутаго выше Залогица, прискакалъ мальчикъ на кон съ сообщеніемъ, что его прислалъ старый мельникъ, а его тятя, и что мимо Анисовской мельницы прохалъ отрядъ драгунъ.
Предупрежденіе шло отъ человка незнакомаго, но, очевидно, боле сочувствовавшаго крамольникамъ чмъ драгунамъ. Самое значеніе этого факта было неясно. Драгуны могли просто прозжать мимо по другому длу. Тмъ не мене въ нашемъ маленькомъ обществ начался переполохъ. Съ нами было четыре молодыхъ двушки и мы вовсе не желали подвергать ихъ любезности драгунъ.
Посовтовавшись между собой, мы ршили отправить двухъ человкъ на развдки по главной дорог отъ Хопра къ селу Маноцкову.
Развдчики вернулись черезъ часъ и сообщили, что въ кустахъ кто-то сидитъ. Они спугнули какую-то темную фигуру, которая бросилась бжать во вс лопатки. Надо замтить, что они длали свои развдки съ револьверами въ рукахъ.
Я высказываю предположеніе, что фигура могла принадлежать мужику, сидвшему подъ кустомъ, и что эта фигура могла принять развдчиковъ попросту за разбойниковъ.
Мое предположеніе съ негодованіемъ отвергается. Военный совтъ продолжается. Я настаиваю на неправдоподобности того, чтобъ драгуны въ темную ночь засли въ кустахъ въ засаду. Доводы мои очень просты. Я знаю изъ многихъ примровъ, что драгуны и казаки боятся темноты и внезапности никакъ не мене, чмъ частные люди.
Тмъ не мене военный совтъ ршаетъ не искушать судьбу, а отправиться по обходной дорог черезъ Хоперскіе лса.
Вс рабочіе мельницы выходятъ съ кольями и выражаютъ непремнное желаніе проводить насъ вплоть до поворота на большую дорогу у села Маноцкова. Въ нашей сред у троихъ охотничьи ружья. Они становятся во глав колонны. По об стороны идетъ цпь крестьянской дружины, которая вооружена револьверами и финскими ножами. Внутри колонны помщены двушки и подростки.
Размщеніемъ отряда управляетъ Иванъ Заверни-въ Кусты въ качеств опытнаго боевого спеціалиста. Самъ онъ, впрочемъ, вышелъ изъ рядовъ и идетъ сзади рядомъ со мной. Въ рук его поблескиваетъ огромный револьверъ.
— Вотъ такъ на границ,— замчаетъ онъ задумчиво,— крадешься лсомъ верстъ на тридцать. Кругомъ стражники. Поймаютъ, изобьютъ до смерти. Вотъ и ползешь между кустами съ револьверомъ въ рук. Кто ни попадись — мн смерть или ему.
Возможная опасность настраиваетъ почему-то нашего Цыгана въ меланхолическомъ тон.
— Попадусь я, должно быть,— уныло замчаетъ онъ.— Повадился кувшинъ по воду ходить, тутъ ему и голову сложить…
— Какъ буду я сидть подъ крпкими запорами, вспомните эту дорожку и пришлите мн хоть бы одинъ калачикъ…
У насъ семь проводниковъ, все мстныхъ жителей, которые постоянно спорятъ о томъ, кто лучше знаетъ дорогу. Быть можетъ, по пословиц о семи нянькахъ и безглазомъ дитяти, черезъ полчаса мы теряемъ дорогу, сбиваемся въ сторону въ болото и, наконецъ, начинаемъ ломиться прямикомъ, черезъ молодой ивнякъ. Дамы наши вс въ грязи. Блыя платья фельдшерицъ забрызганы темными пятнами и оборваны по подолу. Это, пожалуй, не лучше встрчи съ драгунами.
Нечего и говорить, что никакіе драгуны не думали прятаться въ кустахъ у дороги. Все сообщеніе оказывается неврно истолкованнымъ. Дла у драгунъ много и безъ насъ. Они прозжали мимо Залогина, отправляясь на аграрное усмиреніе.
Черезъ два часа посл взаимныхъ пререканій изъ-за болотной дороги мы вышли на большую дорогу и забыли о драгунахъ.
Впрочемъ, это ложное сообщеніе по моему мннію имло особый вщій смыслъ. Драгуны предвщали казаковъ, которые встртились мн черезъ два дня посл собранія въ лсу и на этотъ разъ вели себя уже не какъ скромные призраки, а какъ самые матеріальные наздники, съ матеріальными нагайками въ рукахъ.
И бысть послдняя горше первыхъ.

VI.
Алексй Петровъ.

— Будете въ Балашовскомъ узд,— настаивали мои саратовскіе пріятели,— зазжайте въ село Ивановку Вторую.
Про Ивановку разсказывали различныя чудесныя вещи. Тамъ вс подростки грамотные, а старики не пьютъ водки. Мужья не дерутся съ женами, а родители не бьютъ дтей. Сельскіе сходы собираются лтомъ въ общественномъ парк, а зимою въ читальн. Сходчики садятся на скамейкахъ, а староста занимаетъ лекторскую каедру, въ качеств предсдателя. Списокъ вопросовъ, подлежащихъ обсужденію, вывшивается на стн, на лист бумаги, а списокъ ораторовъ записывается на черную доску. И сходы созываются по звону школьнаго колокола, подвшеннаго на двор у крыльца и въ просторчіи именуемаго ‘вчевымъ’.
Въ банкетную эпоху, въ начал русской общественной весны, въ Ивановк состоялось три многолюдныхъ политическихъ банкета… И вс жители Ивановки, мужчины и женщины, за исключеніемъ церковнаго причта и двухъ стражниковъ, причисляютъ себя къ ‘сознательнымъ крестьянамъ’. Я пробовалъ даже спорить и утверждать, что одна ласточка не длаетъ весны и одинъ оазисъ [не оживляетъ окружающей пустыни, но убждавшіе меня мстные ‘свдущіе люди’ стояли на своемъ.
— Содомъ и Гоморра могли бы быть спасены только изъ-за десяти праведниковъ,— доказывали они полушутливо,— а въ одной Ивановк больше, чмъ полторы тысячи жителей. Кром того есть и другія села сплошь ‘сознательныя’, Трубетчина, Чириково, и въ другихъ селеніяхъ везд есть такія же ‘сознательныя’ группы.
— Если произвести немедленный подсчетъ голосовъ,— говорили они,— то вмст съ ‘сознательными’ пойдутъ тысячъ тридцать или сорокъ человкъ…
Путь въ Ивановку лежалъ черезъ городъ Балашовъ и въ частности черезъ жилище Алекся Петровича еологова, ибо ‘Алексй Петровъ’, какъ его звали обыкновенно въ округ, жилъ и работалъ въ Ивановк около тридцати лтъ и могъ разсматривать всю Ивановскую молодежь, какъ своихъ духовныхъ дтей. Алексй Петровъ былъ волостной писарь въ отставк и крестьянскій аldокатъ, нын подъ запрещеніемъ, благодаря ‘независящимъ обстоятельствамъ’. Запрещеніе, впрочемъ, уменьшило только число денежныхъ кліентовъ. Безденежные попрежнему текли ркой и валили валомъ. Я прожилъ у еологова три для и каждый день было одно и то же. Люди съ жалобами начинали являться съ шести часовъ утра. Они проходили съ задняго хода, сквозь дворовую калитку, но калитка эта не закрывалась до поздней ночи.
Являлись портъ-артурскія солдатки, съ младенцемъ на рукахъ и прошеніемъ въ рукав, раненые изъ подъ Мукдена объ одномъ желтомъ сапог и объ одной деревяшк взамнъ недостающей ноги. Вмсто объясненій они ругались крпкими словами, и простирали костыли вверхъ.
Приходили какіе-то нищіе мщане, арендаторы городской земли.
— У насъ земля неродимая,— жаловались они,— мщанское наше племя, разнесчастное, фараонское. Никто о насъ не думаетъ. Бросили насъ на поденіе городскимъ торговцамъ.—
Прізжалъ волостной старшина изъ сосдняго узда, который разсказалъ, что земскій начальникъ N, вмсто новыхъ выборовъ, поставилъ всхъ бородатыхъ людей подъ рядъ, ‘пузо съ пузомъ’, и веллъ имъ бжать на перегонки. Приходилъ староста извозчичьей артели, который между прочимъ сообщилъ, что балашовскіе извозчики намтили его представителемъ въ Палату… Алексй Петровъ каждому давалъ совтъ, составлялъ прошеніе, или указывалъ надлежащую инстанцію.
Боле всего, несмотря на горячую страдную пору, являлось крестьянъ. Они приходили со всхъ концовъ обширнаго округа, съ Хопра и Медвдицы, съ Волги и Дона. Все это были арендаторы владльческой земли, чаще всего представители группъ или цлыхъ селеній. На Хопр и Медвдиц былъ полный неурожай. Мстами рожь скосили на кормъ скоту.
— Требуютъ съ насъ за землю,— жаловались арендаторы,— а мы ничего не собрали.
— Что скажешь, Алексй Петровъ,— платить, или нтъ?—
Алексй Петровъ давалъ отвты лаконическіе, но мудрые.
— А есть у васъ чмъ платить?— спрашивалъ онъ въ свою очередь.
— Нту!— дружно отвчали арендаторы.
Алексй Петровъ молча пожималъ плечами, но кліенты понимали его безъ словъ и удовлетворялись.
Они, впрочемъ, являлись уже съ заране составленнымъ ршеніемъ и только желали получить верховную нравственную санкцію.
— Есть законъ божескій и законъ человческій,— сказалъ мн одинъ старикъ,— мы съ поступаемъ по всмъ десяти заповдямъ, а они съ нами по одиннадцатой. То и мы не станемъ звать…—
— Это такой народъ,— говорилъ съ своей стороны Алексй Петровъ,— я того жду, въ одинъ день они придутъ ко мн и скажутъ: ‘Ну, Алексй Петровъ, съ кого начинать’?
Впрочемъ, изъ крестьянскихъ объясненій слдовало, что во многихъ мстахъ крестьяне и владльцы вступили въ компромиссъ и сдлали ‘грхъ пополамъ’.
Земля подешевла почти повсюду. Половники вмсто второго снопа отдавали третій. Денежная аренда съ 18 и 20 рублей упала до 10 и 8 рублей за десятину. Нкоторые торговцы землей изъ купеческаго званія схитрили и вовсе не стали взимать аренды, откладывая взысканіе до боле спокойныхъ временъ. Ихъ вра въ конечную побду нагайки видимо была совершенно несокрушима. Но крестьяне поднимали ихъ на смхъ и принимали свои мры.
— Въ прошлыхъ годахъ,— разсказывалъ мн Алексй Петровъ,— во всхъ земельныхъ тяжбахъ мужики стремились охранить договоръ, а землевладльцы нарушить: ‘Продешевили, молъ, земли’! Теперь наоборотъ, сами мужики нарушаютъ условія. Цлыя села даже неустойку платятъ, только бы новую снять. Подешевла земля.
Популярность Алекся Петрова была исключительнаго свойства. Къ нему прізжали хохлы изъ Донской области и мордва изъ Петровска. Изъ ближнихъ деревень къ нему прямо присылали съ просьбой:— ‘Алексй Петровъ, чего не прідешь къ намъ поговорить, духу подлить’?— Вокругъ его совтовъ понемногу наслаивалась легенда и, напримръ, крестьяне, желавшіе расправиться съ приказчикомъ, безъ церемоніи заявляли:— ‘Самъ Алексй Петровъ веллъ васъ раздлывать’.— Разумется, Алексй Петровъ не зналъ объ этомъ ни сномъ, ни духомъ. Съ другой стороны, мелкопомстные дворяне прямо величали Алекся Петрова Пугачемъ.— Когда я былъ высланъ въ Борисоглбскъ,— разсказывалъ Алексй Петровъ,— въ имніи — Новохоперскаго узда, большая экономія, приказчикъ мн знакомый — прізжаютъ къ нему три дворянскихъ семейства:
— ‘Извините, что мы безъ церемоніи. Защиту окажите. Прислали сказать: идутъ на насъ изъ Борисоглбска босяки и студенты, а ведетъ ихъ Алексй Петровъ’.
Черносотенные городскіе торговцы ненавидли Алекся Петрова отъ всей души, тмъ боле, что въ послднее время, выбитый изъ всхъ деревенскихъ позицій, онъ основался въ город и даже сталъ гласнымъ городской думы.
— Алексй Петровъ, перестань!— усовщивали его рыбники и суровцы по поводу забастовки приказчиковъ, о которой онъ не имлъ никакого понятія.— Смотри, бить будемъ!..
За нсколько дней до моего прізда пришло анонимное письмо, возвщавшее боле крутыя мры.
‘Не оскудла русская земля Миниными-Пожарскими,— гласило письмо.— Дождешься, Алексй Петровъ, пристрлимъ тебя, сатану…’
Алексй Петровъ относился ко всему этому съ шуточкой.
‘Вы у къ со мной при мужикахъ,— предлагалъ онъ купцамъ.— А не то извозчики, моя надежная охрана. Я имъ прошеніе на исправника писалъ. Онъ хотлъ ихъ въ мундиры одть’.
Послдующія событія однако показали реальность этихъ угрозъ. Во время извстнаго Балашовскаго погрома домъ Алекся Петрова былъ разрушенъ до основанія мстными хулиганами и мелкими торговцами. Впрочемъ, я описывалъ этотъ эпизодъ въ другомъ мст.
Замчательно, что по частнымъ дламъ т же самые торговцы охотно прибгали въ адвокатской помощи Алекся Петрова, ибо о немъ, какъ о Гришк Отрепьев, сложилось общее мнніе: хоть воръ, да молодецъ…
Наружностью, впрочемъ, Алексй Петровъ походилъ не на Гришку Отрепьева, а скоре на отца Мисаила. Это былъ высокій, ражій, грузный мужчина, пятидесяти лтъ съ хвостикомъ, уже отяжелвшій отъ возраста, не дуракъ выпить, любитель всхрапнуть посл обда, но зато, въ случа нужды, все еще способный не спать три ночи подъ рядъ и развивать совершенно неутомимую дятельность.
Несмотря на городскую осдлость, мысли Алекся Петровича постоянно стремились къ деревн, чаще всего къ селу Ивановк Второй.
— Я работалъ въ Ивановк тридцать лтъ,— говорилъ онъ.— Жизнь убилъ, даже меня узколобымъ называютъ. Но я думаю, каждому человку нужна своя нива. Конечно, я былъ не одинъ. Прізжали тогда въ семидесятыхъ годахъ разные люди, приносили свтъ истины. Я былъ мстный человкъ, приспосабливалъ ихъ, кого писаремъ, кого учителемъ, но только не сидлось имъ, Иные не уходили, оставались. Напримръ, учитель NN намъ, Ивановнамъ, много добра сдлалъ…
Алексй Петровъ былъ и остался народникомъ въ лучшемъ смысл этого слова.
— Тридцать лтъ я веду этотъ споръ,— разсказывалъ онъ.— Спрашиваютъ: что можетъ сдлать въ деревн ‘интеллигентный человкъ’… А я говорю: ‘все можетъ сдлать. Одинъ человкъ можетъ цлое село передлать’… Приходили люди въ деревню, сяли смя, но не терплось имъ, чтобы увидть плодъ. И все-таки изъ того сва ничто не заглохло. Ибо на свт ничто не пропадаетъ даромъ,— горячо доказывалъ Алексй Петровъ.— Старое смя теперь стало вырастать…
— Знаете небось о Ц—н?..
Онъ упомянулъ довольно извстное Самарское село, гд, четверть вка тому назадъ, нкоторое время была учительницей одна изъ славныхъ русскихъ женщинъ, изъ числа ‘распятыхъ за мы при Понтійстмъ Пилат и страдавшихъ и погребенныхъ’, именно Софья Перовская. Тогда имя ея пришло въ забвеніе, но теперь его вспомнили и чтутъ отъ всего сердца. Въ ближайшее время то же мсто занималъ учитель однороднаго направленія, но меньшаго калибра. Онъ работалъ зато пятнадцать лтъ и оставилъ боле глубокіе слды. Иго учительская дятельность закончилась ‘независящими обстоятельствами’, путешествіемъ вверхъ по меридіану, вплоть до Благо моря, и въ свое время смертью.
Два года тому назадъ группа его бывшихъ учениковъ, нын взрослыхъ домохозяевъ села Ц-ми, собрали складчину и затяли построить своему учителю памятникъ. Расходовъ было немного, ибо село Ц-на отпускаетъ на отхожій промыселъ каменщиковъ и штукатуровъ, стало быть, работа была своя.
По явились затрудненія дипломатическаго характера. Сперва священникъ запретилъ ставить памятникъ на церковной земл. Строители не смутились этимъ, стали строить памятникъ за церковной оградой и успли возвести пьедесталъ. Тогда на опальный памятникъ упало еще боле дйствительное запрещеніе исправника, и онъ такъ и застрялъ на половин. Впрочемъ, ц-скіе каменщики вывели надпись на пьедестал и твердо ршились довести свою работу до конца’…
Въ сел Ивановк Второй были памятники, воздвигнутые Алексемъ Петровичемъ еологовымъ.
— Если хотите, я разскажу вамъ свою жизнь,— предложилъ онъ.— Я родомъ поповичъ, званіемъ потомственный почетный гражданинъ. Съ пятнадцати лтъ былъ писарькомъ сельскимъ, да знаете, такимъ, настоящимъ, который ‘ни справки безъ семишника, ни росчерка безъ трешника’… Потомъ, какъ сталъ я расти, пришло такое время, что я сказалъ: ‘Отче, согршилъ передъ тобою’. Посл этого еще былъ писаремъ восемь лтъ. Мужики стали говорить: ‘Запишись къ намъ въ общество.’ Я вычиталъ въ закон о состояніяхъ, что потомственнымъ почетнымъ гражданамъ предоставляется записываться въ крестьяне. По этому закону я причислился, запасся пріемнымъ приговоромъ, даже на надлъ право получилъ. Потомъ думаю:— ‘Распоясываться, такъ вполн’. Поступилъ въ крестьянскій домъ пріемнымъ зятемъ, все время жилъ крестьянскими трудами. На всхъ сходахъ былъ первымъ горлопаномъ. Пом старшины первый стаканъ водки мой. И хотя было мн двадцать пять лтъ, но я водилъ компанію только съ шестидесятилтними стариками, а молодежь къ намъ съ почтеніемъ, издали картузики снимаетъ…—
Алекси Петровъ разсмялся и потомъ вздохнулъ.— Теперь такое почтеніе стало выводиться. Молодые ушли дальше насъ стариковъ. Мое родительское сердце болитъ о нихъ. Не было бы имъ какого худа.—
Опасенія Алекся Петрова были не безосновательны. Черносотенная охрана считала Ивановку главнымъ очагомъ завиральныхъ идей. Властный голосъ съ амвона называлъ ивановцевъ безбожниками и крамольниками, и даже еще крпче, крамольными мерзавцами. Ивановцы платили за грубость вжливостью и величали богобоязненную черную сотню ‘небесной партіей’. Съ другой стороны, мстная бюрократія изготовляла для ивановцевъ офиціальные скорпіоны:— Расточить бы ихъ на вс четыре стороны,— высказывалось административное предположеніе въ стил Калигулы,— чтобы и мсто самое сравнять, и смянъ не оставить…—
— Я былъ избираемъ на разныя общественныя должности,— началъ опять Алексй Петровъ,— до церковнаго сторожа включительно. Исправникъ даже ругаться сталъ. ‘Какой онъ къ черту мужикъ? Водку пить онъ мужикъ, а если подъ рубашку заглянуть или въ казенку посадить, такъ онъ потомственный почетный гражданинъ’.
Посл того власти двнадцать лтъ разсматривали вопросъ, мужикъ я или нтъ, и въ комиссіяхъ ршили извергнуть меня изъ мужицкаго званія, вверхъ по сословной лстниц, обратно въ потомственное почетное гражданство.
— Вдь, вы то подумайте,— прибавилъ Алексй Петровъ,— кто кончить высшее учебное заведеніе, обязанъ выписаться изъ крестьянъ, теряетъ гражданскія и имущественныя права. Онъ уже сталъ чужой, не членъ общества…
— Впрочемъ, за эти двнадцать лтъ,— продолжалъ онъ,— мы сдлали кое-что. Обстроили школу, читальню, развели общественныя дла. Потребительную лавку, торговлю, хорошо шла. Завели общій посвъ. Я думалъ расширять понемногу, пока засемъ весь надлъ. Но отъ притсненій стало…
— Особенно я любилъ чтенія устраивать. Завели фонарь, картинки. На наши чтенія люди приходили пшкомъ за тридцать верстъ изъ всхъ окрестныхъ селъ. Мста не хватало, чтобы стоять.
— И такіе они непосредственные. Разсказываешь имъ, напримръ, изъ русской исторіи, какъ варяги завоевали славянъ.— Ахъ, черти,— говорятъ,— вотъ съ какого времени пошла разница…
— Или разъ я приводилъ доказательства вращенія земли. Одинъ паренекъ и выскочилъ: правду должно быть земля вертится, а солнце стоитъ. Только видимость иная. Если бы солнце вертлось, подсолнухи бы себ вс шеи выкрутили.
— Я себ выбралъ семью самую благочестивую,— продолжалъ Алексй Петровъ.— Жену мою будущую въ двицахъ Богородицей звали. Она хотла итти въ монастырь. Я тоже все соблюдалъ, ходилъ въ церковь, постилъ посты, пока съ теченіемъ времени все стало передлываться. Молодые скоро подались, а старики держались долго. Потомъ бывало такъ: Выдемъ на покосъ, или на жниво, станемъ варить полевую кашу, а на двор середа. Вотъ мы на нашей сторон все-таки сало кладемъ, а старики на своей сторон въ тотъ же котелъ постное масло. Подъ конецъ стали замчать: нашъ старый ддъ съ нашей стороны понемножку ложкой цпляетъ и себ размшиваетъ…
— Когда я былъ крестьяниномъ и узжалъ въ поля,— разсказывалъ Алексй Петровъ,— нашъ шалашъ былъ, какъ у патріарховъ древнихъ. Сотни людей собирались около. Напримръ, тогда было такъ, что мужики въ аренду платили хлбомъ, а цну имъ приказчикъ сбавлялъ противъ базарной цны на полтора или два рубля. Конечно, попищатъ, да и сдадутся. Разъ въ жниво детъ мужикъ и у него дв пары воловъ. У переднихъ надты повязки на морды, а у заднихъ нтъ.— Отчего такая разница,— говорю,— что задніе волы вольные?— Попробуй, сунься,— говоритъ,— они тебя на рога посадятъ.— Вотъ, думаю себ, прекрасная иллюстрація смиренства и строптивости. Вдругъ тотъ же мужикъ породитъ, плачется.— Даетъ мн приказчикъ только по шести рублей за четверть, а на базар отъ восьми. Что длать?
— ‘А это,— говорю,— ты у своихъ заднихъ валовъ спроси, а не у меня’.
Съ этого слова пошелъ въ народ разговоръ и не стали отдавать хлбъ. Пошла цна вверхъ, не то восемь, до четырнадцати рублей дошла, только бы не свезли съ тока, а то потомъ ищи съ него. А съ дюжину приказчиковъ въ больницу свезли съ ребрами поломанными. Посл того даже хохлы стали прізжать изъ самыхъ далекихъ мстъ.— ‘А гд тутъ разбиратель, который знаетъ законы, якъ землю дешево брать?’ — И такъ чудно. Прідетъ, напримръ, съ дломъ.— Гд Алексй Петровъ?— ‘Въ пол!’ — ‘А можетъ онъ тамъ написать?’ — ‘Можетъ! ‘— Ну, онъ перо, бумагу возьметъ, придетъ. Я либо пашу, либо крюкомъ (косой) вожу. Сейчасъ разспросишь, ну, а работу не останавливать… Дашь ему: паши за меня, либо коси. Ну, онъ возитъ. Потомъ напишешь, а онъ за карманъ, достаетъ деньги.— ‘Нтъ, не надо!’ — ‘Да вдь ты писалъ!’ — ‘А ты косилъ!’ — Это ихъ особенно поражало, обмнъ трудовъ.
Алекси Петровъ показалъ мн дв карточки, свою и своей жены. Оба были въ мстномъ наряд, онъ въ поддевк, она въ широкомъ сарафан. Лица у обоихъ были молодыя, ясныя.— Тогда мы такъ ходили,— объяснилъ Алексй Петровъ.
— Въ то время мы перевидали много разнаго народа… Въ 81 году была сенаторская ревизія. Прізжали Платоновъ и Горемыкинъ. Я поврилъ имъ, написалъ докладъ на шестидесяти листахъ. Они лестили меня, а взяли факты и цифры. Платоновъ говорилъ:— ‘Такого крестьянина Богъ въ первый разъ создалъ’. Мы съ нимъ всю ночь водку пили. Онъ говорилъ:— ‘будетъ земскій соборъ, все образуется!’ — Потомъ оставилъ свою карточку.— ‘Если будутъ васъ тснить, обратитесь къ намъ, мы окажемъ вамъ всяческую защиту’.
Потомъ лтъ черезъ пятнадцать, когда отняли мои адвокатскія права, я похалъ въ Петербургъ хлопотать. Думаю: пойти посмотрть, можетъ у нихъ еще теплится искра Божья. Надлъ фракъ, пошелъ въ Платонову. Не скажу слова, принялъ онъ меня тотчасъ же и узналъ сразу.
— ‘Радъ васъ видть, Алексй Петровичъ’.— Но только лицо у него препостное. Заговорили объ нашей губерніи.— ‘Какъ же,— говоритъ,— очень помню… Въ сред вашего патріархальнаго населенія я имлъ случай убдиться въ спасительномъ воздйствіи строгости на крестьянскій бытъ и въ благотворномъ вліяніи тлесныхъ наказаній на народную нравственность’.— А самъ въ лицо мн смотритъ, какъ будто хочетъ прибавить:— ‘И для твоей бы нравственности не мшало бы теб заглянуть, куда слдуетъ’.— Ну, думаю, шалишь. Не сталъ даже говорить о своемъ дл, откланялся и ушелъ. Этакія у нихъ несчастныя выхолощенныя души, утшаются на березовый прутъ…
— Такъ мн не помогла никакая протекція,— продолжалъ Алексй Петровъ.— Отъ начальства своего былъ мучимъ неоднократно. Въ первое посщеніе меня дома не было. Были одни женщины. Тринадцать конныхъ жандармовъ оцпили домъ. Сестра женина съ непривычки такъ испугалась, потомъ немного поболла и умерла. А жена обозлилась. Пошли въ чуланъ, тамъ сундуки холстами набиты. Велли старост ихъ переворачивать, а староста больной человкъ. Моя жена говоритъ: — ‘у васъ лодыри покрпче есть’.— Тогда велли жандармамъ спшиться, ворочать сундуки. Потомъ надо лзть на чердакъ, никому не хочется. Вс въ блыхъ кителяхъ, а тамъ пыль.— ‘Ну, говоритъ, я ползу’.— Ползла, а тамъ овчины вохреныя, пыли полны. Давай ихъ по одной швырять внизъ, имъ на головы. Они расчихались.— ‘Будетъ, пожалуйста’!— А она швыряетъ… Потомъ говоритъ: ‘посмотрите въ шубныхъ карманахъ!’ — И шубы въ низъ, а он еще хуже…
— Изъ одного сундука вытащили брошюрокъ пачку. Ухъ, кинулись, заиграли. А то аонскія богомолья. Семья то, говорю, была благочестивая…
— Посл того стали на меня доносы писать. Лавочникъ, священникъ, урядникъ…Будто я побуждаю крестьянъ къ возстанію. Столько доносовъ написали, у меня столько волосъ нтъ на голов…
— И за вс двнадцать лтъ, пока я былъ крестьяниномъ, не было дня, чтобы я подъ судомъ не состоялъ, либо по политическому поводу, либо уголовнымъ образомъ по поводу начальства. Подъ конецъ даже дипломатическій поводъ былъ. Въ 89 году, въ столтнюю годовщину французской революціи, мы составили проектъ адреса. Тогда подобрали насъ цлую группу и стали обвинять въ сношеніяхъ съ иностранными державами…
— На этихъ слдствіяхъ и судахъ я изучилъ законы. Саратовскіе адвокаты прізжали, помогали. Посл одного процесса, я рчь тогда сказалъ, оправдали насъ. Они стали поздравлять, уговариваютъ: ‘отчего вы не сдадите экзаменъ на частнаго повреннаго, будете адвокатомъ’.
— Когда выкинули меня изъ крестьянства, я послушалъ, сдалъ экзаменъ. Посл того былъ адвокатомъ восемнадцать лтъ. Жилъ въ деревн и въ город, но занимался больше крестьянскими длами. Защищалъ по процессамъ, устраивалъ школы, чтенія, сельскохозяйственныя общества. У насъ бываютъ вопіющія дла. Напримръ, въ селеніи Русскій Сарай былъ старшина Воронинъ съ писаремъ, которые насильно завладли волостью и не хотли уходить. Предводитель дворянства былъ съ ними, исправникъ тоже, общество ничего не могло подлать. Такой былъ старшина, что если мужикъ пройдетъ мимо и шапки не сниметъ, то либо въ кутузку попадетъ, либо подъ рубашку засыплютъ. Казну разграбили. Общественниковъ съ аукціона въ кабалу продавали. Потомъ они приходятъ ко мн оба, старшина и писарь.— Алексй Петровъ, какъ намъ сдлать? Насъ не жалаютъ, а мы жалаемъ? Есть, говорятъ, хуторъ у насъ, сдлаемъ его десятидворнымъ, пошлемъ на волостной сходъ. Я говорю:— ‘Это трудно, господа’.— ‘Ничего,— говорятъ,— сей годъ какъ-нибудь пройдемъ, а на будущее передлаемъ. Если которое общество будетъ не такихъ десятидворныхъ посылать, какъ надо, мы его штрафовать будемъ, а старосту въ холодную’…
— Все-таки на выборахъ имъ положили шары налво, а очутились направо. Тутъ общество не вытерпло, зашумло — ‘не надо ихъ’. А предводитель дворянства телеграфировалъ губернатору Косичу: ‘пошлите войско, бунтъ’. Но губернаторъ протелеграфировалъ: сперва пересмотрть выборы. Когда стали опять выбирать, начальство предложило баллотироваться прежнему старшин, такъ все общество упало на колни и завопило: — ‘не хотимъ его, стараго пса!’ Такъ онъ ихъ донялъ…
— Такъ я былъ адвокатомъ, хорошо зарабатывалъ,— разсказывалъ Алексй Петровъ.
— Три года тому назадъ начальство опять на меня ополчилось. Лишили меня права защиты и выставили въ Борисоглбскъ. Сошелъ я съ трехсотъ рублей на семь съ полтиной въ мсяцъ, а жен голодать приходилось. А когда меня выслали, Его Превосходительство собственными устами изволилъ мн сказать.— ‘Узжайте отсюда! Гд вы, тамъ нтъ мста власти’.— А я говорю:— ‘Хорошо, ваше превосходительство, я принимаю это за комплиментъ. Вы признаете за мной такой авторитетъ, что населеніе можетъ жить безъ властей’.
Разсказы Алекся Петрова тянулись нескончаемо. Въ конц концовъ, разговоръ нашъ, какъ часто бываетъ въ послднее время, перешелъ отъ фактовъ къ перспективамъ и предсказаніямъ.
— Что будетъ, Алексй Петровичъ?— Въ послдніе шесть мсяцевъ я сдлалъ привычку задавать этотъ вопросъ каждому, кто можетъ имть хоть тнь притязанія на званіе свдущаго человка.
— Кто знаетъ!..— Алексй Петровъ широко развелъ руками.— Драться будемъ сперва вс и во всю, потомъ видно будетъ… Еще жечь будутъ… Вонъ Баку сожгли…
— Если все сжечь — возразилъ я,— гд люди будутъ жить потомъ?..
— Что же длать,— сказалъ Алексй Петровъ,— весь свтъ только за палку хватается, а палка о двухъ концахъ. Выходитъ драка. Я пробовалъ имъ говорить: — ‘полегче, милые!’ — да никто не слушаетъ…
Алексй Петровъ былъ мирный человкъ и законникъ. Положеніе его въ гущ вышеупомянутой драки часто выходило воистину трагическое. Онъ старался сдерживать друзей и учениковъ, а враги направляли удары именно на него.
— И то сказать,— Алексй Петровъ какъ будто возражалъ своему собственному опасенію,— слишкомъ много нечисти развелось кругомъ. Не ошпарить ее безъ хорошаго кипятку…
Жизнь шла впередъ, куда-то въ багровый туманъ, къ зареву бурнаго разсвта. И Алексй Петровъ слдовалъ за нею, вооружаясь на ходу школами, лекціями и другими культурными средствами, стараясь не отставать и по временамъ выкрикивая свое’:— полегче, милые!…

VII.
Ивановка Вторая.

Мы выхали изъ Балашова рано утромъ, отправляясь въ объздъ по селамъ. Насъ было трое: Алексй Петровъ, А. А. Абловъ, членъ земской управы, и я. Мы съ трудомъ помщались въ тсной коробк почтовой брички. При самомъ вызд случилось непріятное приключеніе. На ухаб дороги изъ передка брички выскочилъ желзный сердечникъ, лошади убжали вмст съ передними колесами и волоча за собой ямщика, вцпившагося въ вожжи, а мы вылетли вонъ и очутились на земл.
— ‘Худенько началось!’ — сказалъ Алексй Петровъ, поднимаясь съ земли и обтирая кровь съ разсченной щеки. Для его грузнаго тла такое сальто мортале могло быть опасне, чмъ для другихъ.
Въ эту минуту мимо насъ проскакалъ конный стражникъ, остановился, поглядлъ на нашу маленькую группу и ускакалъ прочь.
Это былъ, такъ сказать, первый офиціальный андронъ, пущенный намъ въ-догонку и уже предвщавшій трагикомическую развязку.
Какъ бы то ни было нужно было хать дальше. Мы починили телжку и пустились въ путь. Часа черезъ два мы пріхали въ Ивановку безъ дальнйшихъ приключеній.
Въ центр Ивановки расположена группа просвтительныхъ учрежденій, пятиклассная школа, читальня, чайная. При школ есть порядочная библіотека, нсколько наборовъ учебныхъ пособій, волшебный фонарь. Въ одной изъ школьныхъ залъ въ вид иконы повшена копія картины Ге: Христосъ въ пустын. Мн показалась весьма счастливой идея помстить предъ свтлыми дтскими глазами вмсто традиціонной кипарисной доски эту скорбную фигуру, склонившую свою задумчивую, отяжелвшую отъ мыслей голову на тонкія руки, исхудалыя отъ бдній и поста,— фигуру мученика и пророка, бжавшаго отъ гоненій въ пустыню, и посл этого короткаго этапа готоваго итти на смерть.
Мы хотли въ другой разъ повсить картину: Христосъ передъ Пилатомъ,— сказалъ завдующій,— да намъ не разршили.
Зданія окружены прекраснымъ паркомъ, занимающимъ десятину съ четвертью земли. Крестьяне сами развели этотъ паркъ семь лтъ тому назадъ и относятся къ нему съ большой заботой и любовью. Несмотря на короткій срокъ, паркъ хорошо разросся. Его аллеи составляютъ любимое мсто гулянья Ивановской молодежи. Въ центр парка разбита большая круглая лужайка, на которой лтомъ происходятъ собранія и даже сельскіе сходы. И среди этой свжей зелени крестьянскій сходъ получаетъ почти идиллическій оттнокъ и напоминаетъ древнее сельское вче на лсной полян, или на лугу, подъ снью стараго деревенскаго дуба. Такъ новыя идеи заставляютъ иногда людскія учрежденія возвращаться къ старой, боле непосредственной и свжей обстановк и возобновлять общеніе съ зеленью, природой и землей.
Паркъ окруженъ плотнымъ частоколомъ съ крпкими воротами подъ надежнымъ замкомъ. Школьные сторожа имютъ строгій наказъ отъ всего общества не пускать въ крестьянскій паркъ ‘постороннихъ лицъ’.
— Я сегодня заставилъ уйти трехъ казаковъ,— съ озабоченнымъ видомъ разсказывалъ старшій сторожъ.— Какъ угодно, господа, а я васъ несогласенъ пустить. Вы науродуете, а мн придется отвчать передъ обществомъ.
— И то сегодня ночью науродовали,— съ горечью жаловался сторожъ,— пойдемте, я покажу.
Въ углу парка, примыкающемъ къ церкви, почти у самой калитки, ведущей на церковный дворъ, полтора десятка молодыхъ деревьевъ были сломаны и брошены тутъ же на землю. Очевидно, это было тенденціозное озорство, сдланное съ цлью кого-то раздразнить, отомстить хотя бы порчей предметовъ и обстановки.
Группа молодежи, стоявшая подъ деревьями, горячо и открыто негодовала.
— Ребра ему поломать,— заявляли они,— за каждое дерево по ребру…
— Будемъ сторожить по ночамъ по очереди.—
— А калитку эту непремнно забей,— приказывали они сторожу,— это нашъ садъ, не поповскій…
Какой-то безпристрастный голосъ, впрочемъ, вступился за нона.
— Въ немъ нтъ причины, это попадая поджигаетъ, да подуськиваетъ. Съ ней племянники, сторожъ церковный, да два хулигана. А попъ ее и самъ боится.
Деревенская публика стала мало-по-малу собираться въ садъ.
На скамейкахъ въ глубин аллеи усаживались отдльныя пары, часть молодежи группировалась на лужайк, собираясь пть. Вокругъ насъ собралась другая группа. Здсь было много людей постарше возрастомъ, даже нсколько сдыхъ стариковъ, ибо вообще среди сознательныхъ крестьянъ люди средняго возраста занимаютъ довольно видное мсто. Молодежь, холостая и неотдленная, не иметъ хозяйственной самостоятельности и скоре играетъ роль хора, хотя тонъ и настроеніе все-таки создаетъ она. Сознательныхъ крестьянъ въ общемъ тоже называютъ ‘молодой партіей’, ‘молодежью’. Но въ этомъ смысл и по сравненію съ городами деревенское понятіе молодежи гораздо обширне и обнимаетъ многихъ людей лтъ 25—30, женатыхъ, съ дтьми, участниковъ на сходахъ, но все-таки, конечно, молодыхъ, сравнительно со старичками. Съ другой стороны, въ селахъ, гд преобладаютъ ‘сознательные’ самыхъ вліятельныхъ сходчиковъ, хотя бы молодыхъ лтами, тоже причисляютъ къ ‘старичкамъ’.
Разговоръ завязался почти мгновенно.
— Теперь въ сто разъ легче жить,— говорили старики,— какъ стали напирать. Съ арендаторомъ недавно сцпились.— ‘Не будемъ платить по старому, будемъ по новому’.— А арендаторъ говоритъ:— ‘Ну, давайте смена оточтемъ да грхъ пополамъ’.— А мы говоримъ:— ‘Нтъ, лучше смена оточтемъ и работу, а уже остальное пополамъ:— Онъ кричитъ:— ‘Я позову полицію!’ — Полиція говорить:— ‘Какъ вы смете? Это бунтъ!’ — ‘Нтъ,— говоримъ — не бунтъ, а мы требуемъ своего’.— И еще такъ говоримъ:— ‘Намъ васъ жалко. Если мы не внесемъ въ казначейство, чмъ вамъ жалованье будутъ платить,— а вы заступаетесь за купцовъ, да за дворянъ’.
Такъ даже Попова приказчикъ плюнулъ и сказалъ: — ‘Нтъ, такая-сякая, тянуло, тянуло, да перевсило.
Молодежь смотрла мрачно и жаловалась на казаковъ.— здятъ они взадъ впередъ, по дворамъ шарятъ, по дорогамъ дерутся. Съ возомъ подешь, клади вилы на возъ для худой встрчи. По улиц пройти нельзя, наскачутъ съ нагайками: ‘Идите на покой, пока цлы’!.
— Ужъ мы ихъ пробовали уговаривать…
— Третьяго дня,— разсказывала молодежь,— обступили наши въ переулк трехъ казаковъ:— ‘Вы, кобели, не надоло вамъ ваше дло, кнутами народъ гонять?’ — Слово за слово. Упросились казаки.— ‘Братцы, пустите насъ, мы такіе же люди!’ — ‘Люди, молъ, такіе, да нагайки у васъ другія’.— И прибавили имъ ихнее же присловье:
— ‘Идите на покой, пока цлы!’
Вмст съ мужчинами собралась группа женщинъ, человкъ десять или пятнадцать. Он завели свой разговоръ и категорически потребовали себ избирательныхъ правъ въ законодательномъ собраніи.
— А вы понимаете про законодательное и учредительное?— спросилъ я съ нкоторымъ недовріемъ.
— А то!— настаивали бабы,— все понимаемъ. Теперь какія старушки даже за букварь взялись. Только башки тугія, не слишкомъ къ наук пригодны. Но все-таки подучились. Читаютъ по крупному. А изъ молодыхъ многія ученыя, не хуже мужиковъ. Он могутъ намъ объяснить.
— У насъ вообще старики стали учиться,— разсказывали въ свою очередь мужчины,— Одному даже пятьдесятъ пять лтъ, сына у него забрали. А онъ говоритъ: — ‘Научите меня грамот! Хочу знать, за что людей забираютъ’. И въ одинъ мсяцъ научился, сталъ газеты читать. Теперь его нтъ здсь. Бросилъ хозяйство на старшихъ сыновей, завлекся газетами, здитъ по округ, читаетъ, объясняетъ.
— А въ сел Самойловк,— разсказывали съ другой стороны,— забрали одного старика за раздачу книжекъ. Стали ему говорить: подпиши протоколъ. А онъ говоритъ: ‘Вы бы, ваше высокородіе, сперва научили меня читать да писать, потомъ бы я подписывалъ’.
Безграмотный старикъ въ роли распространителя ‘литературы’. Только Безпокойная губернія можетъ создавать такія сочетанія.
— Какъ же онъ книжки распространялъ?— спрашиваю я съ недоумніемъ.
— Такой старикъ! У него были книжками карманы набиты, а разбиралъ онъ ихъ по оберткамъ. Поймаетъ грамотнаго человка и достанетъ для него, что боле подходящее.— Почитай вотъ эту! А другому другую даетъ:— Почитай вотъ эту…
— Такой старикъ… Его прежде называли земскимъ начальникомъ. Потому онъ изъ Корытовской улицы и всю улицу судилъ. И даже лтъ десять тому назадъ, когда онъ былъ еще въ старыхъ мысляхъ, одну бабу приговорилъ выпороть. Конечно, тутъ же выпороли, за нехозяйственность.
Другой земскій, настоящій, казенный, призвалъ его къ себ.— ‘Какъ же, говоритъ, ты распоряжаешься, по какому праву и суду’?— ‘А такъ же, говоритъ, у васъ свой судъ, а у насъ свой’.— Съ этого его прозвали: Корытовскій уличный земскій…
— Бабы слушательницы все-таки разсердились.— Самого ни дно безперечь пороли,— сказала одна молодуха, поджимая губы.
— Я весной была въ Самойловк,— сказала другая постарше и въ примирительномъ тон,— напомнила ему про эту бабу поротую. Такъ онъ самъ смется да кается.— Говоритъ, былъ дуракомъ. Что съ дурака возьмешь?..
— А что за Корытовская улица?— полюбопытствовалъ я.
— Тамъ наши живутъ,— объяснилъ тотъ же разсказчикъ.—
— Корытовскую улицу даже попъ въ церкви проклялъ за неблагонадежность.— Я, впрочемъ, уже привыкъ, что разные концы одного того же села рзко отличались другъ отъ друга и имущественнымъ положеніемъ и политическимъ настроеніемъ, часто доходя до взаимныхъ дракъ и даже поджоговъ.
Бабы опять свернули разговоръ на женскія права.
— А что можно дать бабамъ права?— полушутя обратился я къ мужикамъ.
— Не дадимъ!— сказалъ такъ же шутливо одинъ изъ стоявшихъ поближе.
— Что-жъ пусть ихъ,— прибавилъ онъ снисходительно.— Он тоже ищутъ встать за свою свободу.—
— А вотъ въ Бельгіи католическіе попы забрали женщинъ въ руки,— привелъ я всмъ извстный аргументъ.— А у насъ какъ будетъ?
Мннія раздлились, но преобладало оптимистическое.
— Наши попы больше насчетъ доходу,— объяснила та же примирительная старуха.— Напримръ, гд несчастье, у женщины мужъ умретъ, они сейчасъ обступятъ, какъ воронье. Въ такое время, ежели жили мало-мальски по человчески, она всего готова ршиться, весь домъ. А онъ подговариваетъ, улещаетъ:— ‘Дай для спасенья души’.— У меня братъ двухродный умеръ недавно, не очень богатый. А дьякъ уже присылалъ узнавать:— Не закажутъ ли сорокоустъ?— ‘А вдь это шестьдесятъ рублей’.
— Не очень закажутъ,— вступилась молодая,— многіе есть понимающія. У насъ теперь ихъ доходы упали. Прежде въ поминальный день поставятъ попы кошолку, такъ ее полную накладутъ яйцами, блинами, кренделями, а теперь пустая стоитъ.
Мою тетку попъ призывалъ даже, уговаривалъ:— ‘Что же, говоритъ, вы хлбнаго для покойника стали жалть? Онъ вдь у васъ былъ хлбопашецъ’.
Въ этихъ очеркахъ мн приходилось уже нсколько разъ говорить о сельскомъ духовенств. Я долженъ сказать вообще, что въ другихъ губерніяхъ мн приходилось слышать и благопріятные отзывы. Но въ Саратовской губерніи дятельномъ сельскаго священства отличается изнурительнымъ и темнымъ однообразіемъ. Изъ встрчъ нсколько иного характера могу привести только одного изъ городскихъ священниковъ, отца Виссаріона. Я встртилъ его раза два на интеллигентныхъ собраніяхъ, но онъ обыкновенно слушалъ чужія рчи и молчалъ.
— Какъ намъ говорить,— сказалъ мн однажды отецъ Виссаріонъ,— мы рождаемся рабами, мы не можемъ говорить. Вотъ я хочу ротъ раскрыть, а меня какъ будто кто за горло ухватилъ. Или, напримръ, ты съ архіереемъ нашимъ никогда не разговаривалъ? Ты посмотри-ка на него. Это такая личность, на кого хочешь впечатлніе произведетъ. Поневол замолчишь…
— Былъ дьяконъ Сходниковъ,— разсказывалъ отецъ Виссаріонъ.— Пилъ жестоко. Спрашиваютъ его купцы:— ‘Хорошій ты человкъ, а зачмъ пьешь’?— ‘Да если бы и тебя привязать къ столбу, да заставить часа три:— гу, гу гу!— ты не то запилъ, а повсился бы. А я тридцать лтъ гавкаю но собачьи’.
Впрочемъ, самые яркіе разсказы были про извстный Ивановскій подвигъ ибо это крамольное село составило первый общественный приговоръ политическаго содержанія.
Лучше всхъ объ этомъ разсказывалъ бывшій сельскій писарь Бычонковъ, принимавшій видное участіе во всей этой исторіи и только что вернувшійся изъ Камышинской тюрьмы.
Бычонкову было двадцать лтъ. Лицо у него было славное, такое ясное, твердое, открытое. Несмотря на свою молодость, Бычонковъ пользовался въ Ивановк большимъ вліяніемъ и въ настоящую минуту даже являлся народнымъ героемъ.
Мн передавали трогательныя подробности о немъ и его двухъ товарищахъ.
На первомъ Ивановскомъ банкет одинъ изъ нихъ выступилъ отъ имени всего кружка и сказалъ слдующее:
— Легче вельбуду пройти сквозь угольное ушко, чмъ мужицкому сыну добраться до настоящей науки. Откроютъ мужику щелку къ образованію, а сунь туда палецъ, его и прищемятъ.Предъ нами каменная стна, а брешь пробить не подъ силу. Такъ Богъ съ нимъ, съ ученьемъ. Вмсто ученья, мы приняли клятву: бороться противъ этой стны и кричать до тхъ поръ, пока она разсыплется въ прахъ. Потомъ, можетъ, дти наши будутъ учиться…
Одному изъ трехъ товарищей, впрочемъ, удалось протиснуться сквозь вышеупомянутую щелку и поступить въ учительскую семинарію. Будущій учитель лтомъ работаетъ въ деревн простымъ батракомъ и мсяцъ за мсяцемъ собираетъ свою скудную плату, а зимой возобновляетъ ученье и старается пропитаться на эти плоды своего заработка.
Два другіе товарищи бросили мечту объ учень и вошли въ жизнь.
Говорившій на банкет поступилъ сельскимъ писаремъ въ одно изъ самыхъ отсталыхъ селеній округа. Теперь по разсказамъ сосдей село раскололось на дв партіи, кулацкую и сознательную.
— Все село, какъ медвдь, ходитъ на дыбахъ,— разсказывали мн.— Кулаки стали грозиться на писаря. А молодые говорятъ:— Только суньтесь къ нему, голову оторвемъ. Даже такъ, что писарь сказалъ своей партіи:— Трудно стало, надо на время уйти назадъ въ Ивановку.— А молодые покраснли въ лиц.— Какъ же, говорятъ, мы безъ тебя останемся? Ты начиналъ, стой теперь посередк. Не пустимъ тебя.
Бычонковъ остался въ Ивановк, тоже поступилъ въ сельскіе писаря и принялъ участіе въ составленіи вышеупомянутаго общественнаго приговора, который какъ бы послужилъ прототипомъ сотнямъ другихъ ему подобныхъ. Резолюція Петровскаго экономическаго совта, приведенная выше, можетъ служить другимъ образчикомъ такого приговора, ибо во всхъ приговорахъ говорится о необходимыхъ свободахъ, объ учредительномъ собраніи, на основаніи четырехчленной формулы, и о передач земли въ руки народа.
Ивановскій приговоръ былъ написанъ языкомъ боле сдержаннымъ, но столь же опредленнымъ и твердымъ, какъ и Петровская резолюція. Копія его была немедленно отправлена по начальству.
На другой день прискакалъ становой и исправникъ:— Ахъ вы, такіе сякіе, зачинщиковъ выдавайте! Кто вамъ подсунулъ такой приговоръ? Изъ города привезли наврно.
Эти рчи имли въ виду Алекся Петрова.
Бычонковъ выступилъ и сказалъ: — Приговоръ писалъ я.
— Врешь, врешь!.. Ты не можешь трехъ словъ такъ написать. Садись, пиши подъ мой диктантъ, ошибокъ не оберешься.
— Это я могу,— возразилъ Бычонковъ,— а потомъ вы подъ мой диктантъ попробуйте, будемъ считать, у кого больше ошибокъ.
Черезъ два дня прискакалъ губернаторъ Столыпинъ — Крамольники, бунтовщики, кто васъ подбилъ?
— Всмъ міромъ.
— Врете, врете! Кто писалъ приговоръ?
Бычонковъ опять выступилъ и заявилъ:— Я!—
— Лжешь ты! Поди садись, напиши!—
— Это я могу!
Бычонкова отвели въ сосднюю комнату и дали бумаги и чернилъ.
— Ну, отчего ты не пишешь?—
— Постойте, дайте обдумать. Я слишкомъ взволнованъ.—
— Врешь ты все! Отчего теб волноваться?
— Я еще такой особы не видывалъ такъ близко.—
Черезъ полчаса Бычонковъ написалъ на память новую копію приговора.
— Врешь ты все! Ты наизусть заучилъ… Цыцъ, молчать, не разсуждать!..
Особенно разозлило губернатора требованіе націонализаціи земли. На почв вопроса о частной собственности у него уже было столкновеніе съ Ивановскимъ сходомъ мсяца за два до приговора.
— Вы собственности не уважаете,— упрекалъ губернаторъ Ивановцевъ,— ловите рыбу въ чужихъ прудахъ, ломаете жерди въ помщичьемъ лсу. Это грхъ передъ Богомъ,—
Посл этихъ упрековъ выступилъ одинъ сдой старикъ и сказалъ слдующее:
— Ваше превосходительство, мы твою рчь выслушали, теперь ты выслушай нашу! У меня два сына на войн, доковъ въ дом 21, а земли одна душа. Какъ намъ пропитаться?—
Губернаторъ нашелся возразить только по Мальтусу.
— А кто вамъ веллъ такъ расплодиться?—
— Это грхъ,— заговорили старики,— Это не по Божьему.—
— Цыцъ, молчать, не разсуждать!—
На этотъ разъ губернаторъ вздумалъ возобновить пренія съ Ивановскимъ сходомъ по тому же предмету.
Онъ даже положилъ руку на плечо одному изъ мужиковъ, стоявшему поближе, и сказалъ:— Это твоя поддевка?— Моя.—
— Ты не хочешь, чтобы отняли ее у тебя. Ну и земля такъ.—
— Да вдь поддевку сдлали руки человка, а земля Божья.
— Цыцъ, замолчать! Кто васъ сбиваетъ, внушаетъ такіи идеи?—
Упорствующій сельскій сходъ былъ запертъ въ сельскомъ правленіи и окруженъ казаками.
— Эхъ, и кричалъ же онъ,— разсказывали мужики,— только брызги летли. Затопаетъ ногами, выскочитъ на крыльцо:— ‘Мужичье, конституціевъ захотли. Земли да вольности! ‘
Мужики отвчали на вс крики крайне сдержанно, но бабы обложили кругомъ сельское правленіе и были настроены боле строптиво.
— Какъ выскочитъ онъ на крыльцо,— разсказывала мн одна изъ старухъ,— да крикнетъ что-то. А намъ слышится: ‘Розогъ’ — Ну, думаемъ: ‘все равно, берите бабы кирпичи, заполосуемъ его, будь что будь! ‘
— Потомъ вывели ихъ, оцпили, дочка моя прибжала къ отцу:— ‘Что съ тобой длаютъ, папаня?’ — Казаки стали гнать, она какъ крикнетъ:— ‘Прочь отъ меня. Потомъ не увидимъ его. Теперь мы должны быть вмст съ нимъ’.—
Черезъ два часа безполезныхъ криковъ губернаторъ положилъ резолюцію:— На другой день выдать зачинщиковъ, сказать, кто подучилъ, и кто написалъ приговоръ, и составить другой приговоръ въ офиціальномъ дух.
Вечеромъ общество совщалось и въ виду присутствія воинской силы ршило молчать, а говорить за себя предоставить сельскому старост.
— Ну что, надумались, старики?— спросилъ губернаторъ на слдующее утро.
— Надумались, ваше превосходительство,— отвчалъ староста.
— Ага!.. Гд новый приговоръ?—
— Нтъ, ужъ мы при старомъ, Ваше в — во!..
Губернаторъ опять разсердился и предпринялъ личный опросъ.
— Эй ты съ краю, ты что, надумался?
Но ‘ты съ краю’ хранилъ упорное молчаніе. Весь сходъ молчалъ.
— А, внизъ меня хотите сдлать Иванушку Дурачка? Я вамъ покажу!— погрозился губернаторъ.
На другой день по доносу деревенскаго шпіона было арестовано двадцать наиболе вліятельныхъ крестьянъ. Въ числ ихъ было нсколько сдовласыхъ стариковъ и даже любопытная пара: отецъ съ тридцатипятилтнимъ сыномъ.
По своей обыкновенной систем губернаторъ назначилъ имъ административное наказаніе, 18 человкамъ одинъ мсяцъ тюрьмы, а Бычонкову и одному старику Савельеву — два мсяца.
Кстати сказать, общее число крестьянъ, заключенныхъ въ тюрьму по такимъ и подобнымъ дламъ по одной Безпокойной губерніи, уже къ сентябрю доходило до 600.
Фигура деревенскаго доносчика тоже очень типична. Безъ собственнаго доносчика или цлой группы не обходится ни одно село. Ихъ бьютъ, поджигаютъ, выселяютъ вонъ, но на ихъ мсто являются новые.
Ивановскій доносчикъ былъ разорившійся деревенскій кулакъ. По разсказамъ, лтъ пятнадцать тому назадъ, у него въ горниц была мягкая мебель, и по утрамъ онъ надвалъ на себя халатъ съ кистями. Онъ добывалъ деньги ростовщичествомъ, но появленіе кредитнаго товарищества разорило его въ два года. Подъ конецъ ему пришлось на старости лтъ приняться за плугъ.,
— дешь мимо,— разсказывали мужики,— а онъ пашетъ, да не уметъ. Разучился смолоду. Козыряетъ у него: плугъ, какъ бумажный змй безъ хвоста… Ну кто-нибудь, и посмется:— ‘Не натеръ ли ты свои руки? Потри, говорятъ, по пальцамъ сальцемъ!..— Изъ такихъ разорившихся ростовщиковъ, земельныхъ арендаторовъ, мелкихъ торговцевъ, набираются самые неумолимые враги освободительнаго движенія въ деревн и город, готовые не только на доносъ, но и на грабежъ и убійство.
Впрочемъ, судьба ивановскаго доносчика была не изъ пріятныхъ. Объ его участіи въ этомъ дл узнали на другой же день и все село объявило ему безпощадный бойкотъ и войну. Дворъ его два раза поджигали и, наконецъ, сельскій сходъ категорически предложилъ ему убраться прочь. Несчастный доносчикъ отправился въ Вольскъ къ сыну, но даже сынъ не принялъ его и объявилъ: ‘мн такихъ Искаріотовъ не надо!’ Въ конц концовъ, неудачному Искаріоту пришлось перехать въ другую губернію.
Арестованные крестьяне для большей безопасности были отвезены въ сосдній Камышинскій уздъ и заключены въ Камышинскую тюрьму. Общество исполнило для ихъ семействъ вс нужныя работы, вывезло навозъ, помогло косить сно. Врнйшимъ дали хлба и картофелю.
Черезъ мсяцъ восемнадцать человкъ вернулись домой. Общество выслало имъ навстрчу восемнадцать породъ. На каждой подвод сидло по четыре человка. Лошади были, украшены зелеными листьями и красными лентами. Когда торжественный поздъ възжалъ въ село, навстрчу ему вы шли изъ конопляниковъ трое ребятишекъ, дв двочки и мальчикъ и въ вид привтствія пропли извстную крестьянскую марсельезу:
За честь, за свободу, за хлбъ трудовой
Мы выйдемъ бороться съ врагами.
Это привтствіе со стороны дтей было такой неожиданностью, что нкоторые изъ освобожденныхъ просто расплакались.
Въ сущности такое поведеніе дтей было довольно естественно.
Въ Ивановк вышли изъ употребленія вс народныя псни и замнились общими пснями русской интеллигентной молодежи, изъ которыхъ Некрасовскій хоралъ: ‘Укажи мн такую обитель’, является изъ самыхъ умренныхъ. Деревенскій хоръ въ Ивановк большой, хорошо организованный, съ регентомъ и даже съ аккомпаниментомъ скрипокъ. Немудрено, что ребятишки, стоящіе кругомъ, перенимаютъ т же псни.
— Посмотри на дтишковъ нашихъ,— указала мн одна старуха во время такого пнія.— Они страсть хитрые. Голосомъ то не выводятъ, а губами все шепчутъ.
Посл псеннаго привта маленькихъ шептуновъ, весь поздъ подъхалъ къ чайной. Собралось человкъ триста крестьянъ, устроили тутъ же складчину и вышелъ импровизированный банкетъ.
Бычонковъ съ Савельевымъ вернулись черезъ мсяцъ въ разгар страды.
День былъ будній. Тмъ не мене молодежь сбжалась со всхъ концовъ и предыдущій банкетъ былъ повторенъ на- скоро, часа на два или на три.
— Какъ увидали, что Бычонковъ детъ,— разсказывали мн молодые люди,— сейчасъ побжали въ его улицу. Потомъ думаемъ, что же мы съ пустыми руками? Собрали кой-чего, стали считать, перво на на-перво собралось четыре съ полтиной. Купили меду, пряниковъ, коржиковъ, смечекъ, пошли встрчу, спли кой-чего, потомъ ушли въ садъ.
Не лишне указать, что на этихъ банкетахъ не было ни водки, ни даже пива, ничего, кром безобиднаго бутылочнаго меду, ибо молодежь вообще относится къ пьянству непріязненно и даже поговариваетъ о бойкот винныхъ лавокъ.
Бычонковъ и Савельевъ разсказывали любопытныя подробности о своемъ тюремномъ заключеніи.
— Жилось намъ въ тюрьм не худо,— разсказывалъ Бычонковъ,— все у насъ было. Денегъ намъ посылали изъ дому и изъ общества. Разъ приходитъ къ намъ на свиданіе молодой студентикъ, приноситъ шесть рублей.
Я говорю:— ‘Намъ не нужно, насъ не забываютъ въ Ивановк.’ — А онъ чуть не плачетъ: — ‘Возьмите пожалуйста. Это мы собрали’.— ‘Что же, говорю, я возьму для той же общей кассы.’ — Насчетъ книгъ хуже было. Книги тюремныя плохія. Напримръ, разсказъ: ‘отъ Божія ока не укроешься’. Будто для воровъ, что чего ни длать, Богь найдетъ. Но воры ихъ не читаютъ. Другія повсти все про дворянскія добродтели. Такія книги: читаешь, читаешь, плюнешь, да захлопнешь, чтобъ ей не раскрываться и не разлпливаться.
— А дядя Савелій читаетъ, читаетъ, дакавъ закричитъ:— Кто писалъ, я бъ его, я бъ его, я бъ его!..
— Потомъ отпустили насъ. Идемъ двое, насъ желзнодорожные рабочіе спрашиваютъ:
— Откуда идете!— Такъ мы!— Какъ такъ?— Мы тюремщики, ослобонились.
— Вы, должно быть, Балашовцы. Эхъ, тогда полиція догадалась, не повела васъ черезъ нашъ мостъ. Мы думали васъ отбить. А тамъ тогда стачка была, человкъ 800 желзнодорожныхъ.
На лужайк собиралось все больше и больше молодежи.
— Пвцы, сюда!
Въ центр собранія образовался большой кругъ, внутри котораго стоялъ регентъ съ камертономъ и скрипкой.
Мы жертвою пали въ борьб роковой
Любви беззавтной къ народу.
Мы отдали все, что могли, за него,—
За братство, любовь и свободу.
Торжественные звуки громко неслись въ воздух. Вс сняли шапки и притихли. Стройной и сильной волной лилась надъ Ивановскимъ паркомъ и носилась вокругъ старой церкви заупокойная пснь борцовъ русскаго освобожденія.
А деспотъ пируетъ въ роскошномъ дворц,
Тревогу виномъ заливая,
Но грозныя буквы на черной стн
Чертитъ ужъ рука роковая.
— Марсельезу!
Хоръ дрогнулъ и сомкнулся тсне. Лица у всхъ засвтились юнымъ задоромъ и самый воздухъ какъ будто сталъ ярче и свтле.
За честь, за свободу, за хлбъ трудовой
Идемъ мы бороться съ врагами.
Довольно имъ властвовать нами.
На бой, на бой, на бой!..
Пніе росло. Люди подходили и подходили. Къ хору примыкали все новые пвцы.
— Ну-ка студенческую!— предложилъ голосъ изъ толпы слушателей.
Тамъ, гд тинный Булакъ
Со Казанкой ркой
Словно братецъ съ сестрой,
Обнимаются..
— Веречумъ, веречумъ, я студентъ!— подхватили припвъ пятьдесятъ звонкихъ женскихъ голосовъ.
А Варламій святой,
Словно лшій какой…
— Веречумъ, веречумъ, я студентъ!— подхватилъ звонкій женскій хоръ.
Голоса молодыхъ пвицъ звучали такъ громко и убжденно, и я внезапно уразумлъ, что если черная сотня называетъ сознательную крестьянскую молодежь студентами, то въ этомъ опредленіи заключается доля истины. Об группы русской молодежи, студенческая и народная, сходны и по взглядамъ, и по настроенію, и по особой чистот, которая обвиваетъ этихъ юношей какъ будто свтлымъ розовымъ флеромъ.
Инстинктъ черной сотни чувствуетъ это сходство и во многихъ мстахъ имя студентъ совершенно потеряло педагогическое значеніе и пріобрло партійный характеръ. Балашовскіе торговцы говорятъ про Ивановскихъ, Трубецкихъ и Тростянскихъ крестьянъ, что они ‘поверстались въ студенты’.
Въ сел Лопатин былъ случай еще характерне. Пятеро крестьянъ изъ селенія Песчанки, лежащаго въ самомъ глухомъ углу узда и населеннаго хохлами, пріхали въ Лопатино искать, гд ‘записываются въ студенцы’.
— Такіе студенцы,— настойчиво объясняли они,— которые бунтуются, а между прочимъ не велятъ денегъ за аренду платить…
— Долой полицію!..
Одинъ изъ Ивановскихъ стражниковъ, воспользовавшись тмъ, что вниманіе школьнаго сторожа было отвлечено псней, вошелъ въ садъ сквозь открытыя ворота.
Толпа встртила его свистомъ и криками.
— Долой, долой! Какіе съ кокардами, имъ здсь не мсто.
— Да я снялъ кокарду!— оправдывался стражникъ.
— Кокарду то снялъ,— возразили изъ толпы,— а ржавая дырочка осталась.—
Раздался дружный хохотъ. Дйствительно, на шапк стражника, на мст снятой кокарды, осталась дырочка съ желтоватыми краями.
— Уйди добромъ. Чужимъ мы не позволяемъ.—
— Садись, ребята, въ кружокъ, будемъ длать митингъ.—
Публика услась на трав, оставивъ въ средин мсто для ораторовъ.
— Пожалуйте на сельскій сходъ,— обратился ко мн и къ еологову одинъ изъ нашихъ собесдниковъ.
— Будемъ рчи говорить.
Начались рчи, то задорныя и страстныя, то боле спокойныя, взывавшія къ обдуманности и планомрнымъ дйствіямъ.
— А у насъ новость открылась,— сталъ разсказывать одинъ молодой крестьянинъ,— мясная пропаганда.—
— Какая мясная пропаганда!—
— Это посл Петровскихъ розговнъ,— смялись крестьяне,— нападутъ мужики на чей ни попало гуртъ, отобьютъ пару овецъ, да быка. Потомъ уведутъ на деревню и мясо подлятъ по душамъ ‘Вотъ и разговлись’!—
— И вы такъ длаете?— спросилъ я въ упоръ.
Разсказчикъ замялся.— Нтъ, мы такъ не длаемъ,— признался онъ,— напрасно на насъ говорятъ купцы, еще и разбойниками насъ величаютъ.
— Длаютъ это изъ тхъ селъ, которыя темне и зле.
Очевидно, ивановцы были слишкомъ культурны для такихъ прямыхъ операцій надъ чужимъ стадомъ, хотя бы имъ владлъ богатый помщикъ или купецъ.
— А вчера ночью цлый гуртъ угнали,— смялись крестьяне,— у Попова купца. Невдомо кто, невдомо куда. Штукъ съ полсотни. А остальныхъ должно быть по степи разогнали. Теперь какъ хочешь, такъ и собирай.—
Изъ дальнйшихъ разговоровъ выяснилось, что Поповъ за свои операціи по аренд помщичьей земли пользуется единодушной ненавистью всхъ окрестныхъ селъ.
— Теперь бываетъ разное,— смялись крестьяне.— Напримръ, село Мартыновка, то было черносотенное, а вдругъ объявило, что переходитъ къ сознательнымъ, и покосило у помщика траву…—
— А въ сел Лопатин,— разсказывалъ другой,— изъ черносотенныхъ даже роптать стали:— ‘Надо, говорятъ, переходить въ бунтовщики, а то на ихъ сторон теперь силы больше, даже матросы вмст съ ними’.—
— А въ Камышевк у шпіона просянку подожгли,— разсказывалъ новый разсказчикъ,— но только и въ шпіонской партіи есть проворные. Въ ту же ночь у одного сознательнаго тоже сожгли просянку…—
— Вы что же это, другъ друга жжете?— заволновался Алексй Петровъ.
— Этакъ у васъ въ селахъ житья не будетъ.
— А что съ ними длать?— доказывали изъ толпы.— И такъ житья нтъ отъ ихняго зврства… Стражники, шпіоны, казаки, попы… Обдираютъ народъ, какъ липку. Съ ихними казаками и нагайками ангелъ и тотъ обозлится.
— Въ нашихъ селахъ стражникамъ не очень много ходу,— разсказывали другіе.— Гд ни встанутъ на квартиру, ночью на окно прилпляется билетикъ: — ‘Здсь полицію не держать’. Не то одно средство…
Ну, хозяинъ и всполошится: ‘Уходи, пожалуйста. А то и меня съ тобой сожгутъ’…
— Какъ это вы всхъ селъ не пережгли,— замтилъ я.— Крыши у васъ соломенныя…
— Ты тоже скажешь,— возразили изъ толпы.— Въ комитетахъ люди знающіе. Они выбираютъ такое время, росистое до безвтренное, или чтобы втеръ не въ ту сторону и тянулъ…
— Да вы бы полегче какъ-нибудь,— умолялъ Алексй, Петровъ. Лицо его было взволнованно. Всю жизнь онъ велъ проповдь культуры и свободы, а теперь благодаря желзнымъ условіямъ русской жизни, эта проповдь, претворенная въ дло, явилась одной изъ дйствующихъ партій междоусобной войны.
На лиц его даже проступило что-то безпомощное, женски, растерянное. И со своимъ грузнымъ тломъ и большими руками онъ напоминалъ матерую деревенскую насдку, которая вывела партію бойцовыхъ птуховъ…
— Именемъ закона!..
У ограды парка показались головы лошадей и силуэты всадниковъ. Они положили винтовки поверхъ частокола и цлились прямо въ толпу. Вотъ оно русское ‘полегче’!..
Началось невообразимое смятеніе. Женщины и двушки бросились въ глубину парка, укрываясь за деревьями. Мужчины хлынули къ воротамъ.
Не знаю, что бы могло произойти, но въ слдующую минуту энергія осаждавшихъ нашла себ новую цль.
Мы съ Алексемъ Петровымъ, два учителя школы и членъ управы Абдовъ отступили въ школьнымъ зданіямъ, спутники мои вошли внутрь школы. Я остался стоять на крыльц школы, откуда можно было можно видть всю группу наступавшихъ казаковъ. Разумется, и моя фигура была хорошо видна съ улицы.
Какъ только ворота посл нкоторыхъ переговоровъ были ‘открыты, внутрь парка вошелъ урядникъ и обращаясь ко мн заявилъ, что господинъ приставъ просятъ меня пожаловать на минутку.
Недолго думая, я сошелъ съ крыльца и вышелъ изъ воротъ.
Почти въ ту же самую минуту я увидлъ себя въ центр группы вооруженныхъ всадниковъ, которые съ большой ловкостью захали сзади и заставили меня отступить отъ стны парка. Они показались мн чрезвычайно высокими. Лица у нихъ были свирпыя, глаза вытаращенные и даже усы топорщились съ какимъ-то чисто азіатскимъ видомъ. Въ рукахъ у казаковъ оказались нагайки, которыми они размахивали въ непріятной близости надъ самой моей головой.
Противъ меня въ центр группы былъ молодой безбородый человкъ на черной лошади. Это былъ приставъ Сахаровъ. Лицо у него было странное, злое и вмст измученное, и даже испуганное. Онъ напомнилъ мн извстнаго Арабин-тойона, сумасшедшаго курьера изъ разсказа Короленки.
Пятнадцать лтъ тому назадъ мн пришлось сдлать путешествіе изъ Иркутска въ Якутскъ въ партіи политическихъ ссыльныхъ и подъ командой того казачьяго сотника, который повидимому послужилъ прототипомъ Арабина.
Приставъ Сахаровъ походилъ на Арабина не только правомъ, но даже чертами лица.
Всадникъ на черной лошади безъ церемоніи сталъ наступать и оттснилъ меня назадъ къ казацкой цпи.
— Я васъ арестую,— кричалъ онъ.— Отвести его въ сельское управленіе.
— Прежде посмотрите мою визитную карточку — возразилъ я.
Полицейскій урядникъ, помщавшійся въ цпи, спшился, принялъ изъ моихъ рукъ карточку и поднесъ ее приставу.
— Здравствуйте, дорожный знакомецъ!— привтствовалъ онъ меня съ ехидной улыбкой.— Пришлось таки встртиться!
Это былъ урядникъ Аршинъ, который считается самымъ умнымъ изъ полицейскихъ чиновъ Балашовскаго узда и въ то же время играетъ очень дятельную роль въ полицейской организаціи для совмстнаго взиманія взятокъ. Ибо по разсказамъ обывателей такая организація существуетъ и дйствуетъ не хуже итальянской маффіи. И члены ея будто бы даже приносятъ присягу не выдавать другъ друга и не допускать слдствія.
Впрочемъ, и вся русская полиція представляетъ ни что иное, какъ одну огромную организованную маффію.
Я встртилъ Аршина за два дня передъ этимъ въ вагон, подъзжая къ Балашову. Онъ халъ вмст съ жандармскимъ унтеръ-офицеромъ. Моимъ спутникомъ въ свою очередь былъ народный учитель Д., человкъ того новаго настроенія, которое народилось на Руси въ послдніе полтора года. Учителю Д. было лтъ тридцать пять отъ роду. Всю свою жизнь онъ, вроятно, помалкивалъ. Теперь онъ говорилъ неумолкая и постоянно вступалъ въ споры въ публичныхъ мстахъ и съ незнакомыми людьми, не уклоняясь отъ самыхъ щекотливыхъ вопросовъ. Учитель сцпился съ Аршинымъ. Мало-по-малу въ споръ были втянуты не только я и жандармъ, но и вся остальная публика вагона.
Рчи Аршина были въ высокой степени характерны. Это былъ какой то анархистъ въ полицейскомъ мундир, Кассандра изъ участка, предчувствовавшая паденіе своего чернаго царства и желавшая напророчить гибель всему міру. Японская война еще не была окончена, и, разумется, полицейскій пророкъ былъ ярымъ противникомъ мира.
— Возьмутъ съ насъ японцы пятьдесятъ милліардовъ контрибуціи,— выкликалъ онъ почти истерическимъ голосомъ,— отберутъ всю Сибирь, Польшу, Кавказъ. А потомъ что?.. Эту аграрную смуту въ десять лтъ не унять. У насъ началась подлость гаже, чмъ у всхъ народовъ. Даже у Франціи въ революціи полегче было. Хотя они короля казнили, такъ въ деревн другъ дружку не жгли…
— Вотъ Трубецкой говорилъ откровенно государю,— продолжалъ Аршинъ.— А гд были эти Трубецкіе раньше? Отчего не остановили войну? Отъ трусости своей.
— Или отчего не исполняется царево приказаніе о скорйшемъ созыв? Гд передачи? Отчего раньше не объединялись въ союзы, не возставали противъ произвола?.. А теперь народъ натравливаютъ. Я бы ихъ на медленномъ огн посжигалъ…
— Погибаетъ Россія,— выкликалъ онъ чуть не черезъ каждыя дв фразы.
— На части распадается Россія… Вотъ мы теперь демъ по длу. А гд-нибудь въ закоулк намъ могутъ голову пробить. Подохнешь, какъ собака…
Эти іереміады продолжались вплоть до подгородней станціи, гд оба чина слзли съ позда и отправились по своему длу.
Какъ только они вышли, вагонъ зашумлъ, какъ потревоженный улей.
— Слышите,— сказалъ какой-то толстый сдоватый купецъ съ злымъ смхомъ.— Самъ пьянъ, а говоритъ, что весь свтъ кружится. Отчего, молъ, насъ раньше не унимали? Гд были передачи? А чмъ его унять? Разв дубиной по лбу.
Теперь встрча съ этимъ казеннымъ Іереміей не предвщала ничего утшительнаго.
Аршинъ взялъ ною карточку и поднесъ ее приставу.
На карточк было напечатано:— ‘Такой-то, въ командировк отъ Академіи Наукъ.
Къ несчастію, приставъ Сахаровъ повернулъ ее вверхъ оборотной стороной. А на оборотной сторон то не самое было напечатано по-англійски.
— Вотъ видите!— объявилъ онъ съ торжествомъ,— вы, значитъ, иностранный агитаторъ. Я васъ арестую.
Тщетно я ссылался на свой паспортъ, тоже выданный изъ Академіи Наукъ.
— Не знаю никакой Академіи!— кричалъ Сахаровъ.— Отвести его въ холодную.
Мало того, когда я вынималъ паспортъ, зоркій взглядъ Арпшна подозрилъ въ моемъ бумажник литографированный листокъ.
Не долго думая, онъ очень ловко нырнулъ пальцами въ бумажникъ и вытащилъ предательскій листокъ на свтъ Божій.
— Прокламація!— кричалъ онъ съ торжествомъ.
Я объяснилъ, что это только программа очень умреннаго рабочаго Союза.
— Все равно, и союзы не разршены,— возразилъ Арши,— придется вамъ отвчать.
Подъ конвоемъ всхъ сорока пяти казаковъ меня повели въ сельское правленіе. Абловъ выскочилъ на шумъ и попытался вразумить пристава, но и самъ чуть не попалъ подъ арестъ.
Зато крестьяне шли за нами вслдъ большой толпой и поближе къ сельскому правленію шествіе ихъ постепенно приняло характеръ манифестаціи.
— Разойдись!— кричали казаки,— затопчемъ!—
Но толпа вела себя строптиво. Особенно ршительно вели себя женщины, и въ частности портъ-артурскія солдатки. Каждая изъ нихъ имла на рукахъ по младенцу. Это была заране выработанная тактика, и нкоторыя брали даже чужихъ младенцевъ.
Вооруженныя этимъ живымъ щитомъ, он дерзко лзли подъ самыя морды лошадей.
— На, песъ! бей невинную душку!— кричали он.— Гладкіе черти, отъ японцевъ небось бгаете, а съ бабами мастера, воевать, горшки обшаривать.—
Обозленные казаки арестовали одного изъ мужчинъ, но солдатки немедленно отбили его назадъ.
— Это мой деверь!— кричала одна изъ наиболе бойкихъ.— Моего мужа небось на войну взяли. А если деверя возьмете, мн что, съ голоду помирать? Чертъ васъ возьми.
— Бей васъ лихая немочь!— проклинали солдатки.— Принесло васъ сюда на нашу погибель.—
— Идите, жалуйтесь на меня!— заявилъ, наконецъ, Сахаровъ.
— Кому жаловаться?— кричали солдатки,— какому кобелю!
— Вотъ ничего теперь у насъ нту, такъ намъ не страшно. Пойдемъ по имніямъ да по хуторамъ, сами, что нужно, отберемъ.
Въ сельскомъ правленіи между мной и Абловымъ съ одной стороны, и приставомъ Сахаровымъ и урядникомъ Аршинымъ — съ другой, произошелъ продолжительный споръ. Я доказывалъ, что арестовать меня нтъ никакихъ причинъ, ссылался на Академію Наукъ и на русскую литературу, но приставъ Сахаровъ стоялъ на своемъ и утверждалъ, что я подозрительная личность, и что меня нужно отправить въ городъ.
Въ своихъ рчахъ Сахаровъ постоянно сбивался на бунтовщиковъ крестьянъ.
— Я отъ нихъ ночей не сплю,— жаловался онъ,— на ногахъ едва держусь, до того доведи подлецы.— Я заболю отъ нихъ, я умру отъ нихъ. А вы говорите объ Академіи Наукъ..
Въ конц концовъ разговоръ принялъ острыя формы.
— Знаете что,— сказалъ я обозлившись,— я васъ такъ распишу въ газетахъ, что радуга на васъ заиграетъ.
— Пишите,— возразилъ Сахаровъ съ безпечной улыбкой,— про меня уже и не то писали.
— Даже стихи сочиняли про меня,— прибавилъ онъ неожиданно доврчивымъ тономъ,— называли меня: Ивушка, Ивушка, дерево гнилое. Это еще когда я въ конторщикахъ служилъ.
Три года тому назадъ приставъ Сахаровъ дйствительно служилъ мелкимъ пивцомъ или конторщикомъ на пятнадцати-рублевомъ жалованьи. Теперь онъ длалъ гораздо боле удачную карьеру, главнымъ образомъ благодаря покровительству губернатора Столыпина, съ которымъ онъ сносился черезъ голову Балашовскаго исправника. Конечно, въ пылу этой карьеры ему было не до газетъ.
Урядникъ слъ составлять протоколъ для предстоящаго казеннаго пакета, въ приложеніи къ которому я имлъ быть пересланъ въ городъ Балашовъ.
— Придя я въ школьный садъ,— гласилъ протоколъ,— тамъ оказалась неразршенная толпа, которая занималась чтеніемъ. При ономъ присутствовалъ неизвстный человкъ, по описи бумагъ и имущества называющій себя такъ-то…
Когда казенный пакетъ былъ приготовленъ, пришлось садиться въ телжку. Казачій конвой, окружавшій телжку, имлъ чрезвычайно свирпый видъ. Въ воздух пахло избіеніемъ, урядникъ Аршинъ улыбался такъ зловще. Другая часть казачьяго отряда продолжала наступать на толпу солдатокъ, но попрежнему безъ особаго успха.
Въ виду всей этой обстановки я попросилъ Аблова не оставлять меня одного и хать въ Балашовъ въ той же почтовой телжк. Двоихъ всегда трудне избить, чмъ одного, и въ худшемъ случа я имлъ бы хоть одного свидтеля.
Предосторожность оказалась далеко не лишней.
Наши конвоиры имли чрезвычайно обозленный видъ и съ самой околицы села начали употреблять весьма недвусмысленныя выраженія.
— Безстыдники, балбесы!— кричали они, подскакивая къ телжк,— съ мужиками, съ лапотниками знаетесь, а порядочную полицію пренебрегаете!.. Я относился къ ихъ брани безъ особаго раздраженія, вспоминая свой юношескій этапный опытъ, но Абловъ былъ возмущенъ и попробовалъ въ свою очередь возвысить голосъ. Но при первыхъ же его словахъ стражники угрожающе подскочили къ намъ вплотную.
Я попробовалъ усовстить ихъ, говорилъ объ Академіи Наукъ объ ожидающей ихъ серьезной отвтственности и тому подобное. Не могу сказать, чтобъ я особенно врилъ въ свои слова, но стражники невидимому поврили и отъхали прочь.
Такія сцены повторялись по дорог три или четыре раза. Абловъ негодовалъ, стражники потрясали нагайками, а я проливалъ на эти бурныя воды словесное масло законности и озарялъ ихъ миражемъ отвтственности по суду.
Наконецъ, въ отдаленіи показались городскія колокольни. Старшій урядникъ задумался, окончательно утихъ и отъхалъ прочь. Мои слова въ соединеніи съ блескомъ золотыхъ крестовъ надъ церквами видимо производили на него свой гипнозъ. Внезапно съ правой стороны показался товарный поздъ. Нсколько вагоновъ и платформъ были заняты казаками, которые вроятно хали на новое усмиреніе.
Урядникъ поскакалъ впередъ, сталъ махать шапкой. Поздъ остановился. Урядникъ соскочилъ съ лошади, взобрался на платформу и черезъ- минуту отъ него осталось только воспоминаніе и пустое сдло.
Это была если не физическая, то нравственная побда…
Въ город ‘недоразумніе’ разъяснилось. Жандармскій ротмистръ чувствовалъ себя довольно смущенно. Онъ говорилъ о нервности и крайней возбужденности измученной полиціи. Доказывалъ также, что въ такія безпокойныя селенія, какъ Ивановка или Трубетчина, не слдуетъ вовсе здить.
— Что вамъ тутъ длать,— вырвалось у него,— узжайте лучше въ другое мсто.
Часа черезъ два мы были отпущены. Главная цль Сахарова и его нагайской команды все-таки не была достигнута, ибо избіеніе не состоялось.
Обдумавъ положеніе, я ршилъ послдовать совту ротмистра и ухалъ въ Москву. Слдующее столкновеніе съ ‘нервной’ полиціей вроятно не обошлось бы мн такъ дешево.
До сихъ поръ я не могу безъ сожалнія вспомнить, что благодаря вмшательству Сахарова мое знакомство съ Ивановкой прервалось въ самомъ начал. Ивановка, напримръ, имла своего стихотворца импровизатора изъ семьи Дудниковыхъ, гд умнье говорить въ складъ и острословіе переходятъ отъ отца къ сыну. Теперь это упущеніе не можетъ быть исправлено, ибо вскор посл моего отъзда, казачій отрядъ, помщенный въ Ивановк, въ цляхъ обузданія ея строптивости, зарубилъ Дудникова на смерть, вроятно, въ отместку за какое-нибудь летучее словечко.
Посл моего отъзда и въ Балашов и въ Ивановк произошли исключительныя событія. Приставъ Сахаровъ въ присутствіи губернатора Столыпина организовалъ черную сотню, одну изъ первыхъ въ великорусскихъ городахъ. Эта черная сотня въ союз съ казаками сдлала нападеніе на либераловъ и при этомъ дйствовала нагайками боле ршительно, чмъ со мною и Абловымъ. Домъ еологова былъ разгромленъ и разграбленъ хулиганами. Казаки и черная сотня открыто хвастали, что имъ ‘приказано’ убить еологова. Алексю Петрову пришлось спасаться изъ Балашова въ Тамбовъ.
Крестьяне изъ окрестныхъ селеній, Ивановцы, Тростянцы, Самойловцы, собирались явиться въ городъ и расправиться съ громилами, но Ивановцамъ скоро пришлось трепетать о своей собственной судьб. Ибо начальство задалось цлью извести до тла это крамольное гнздо всми законными и незаконными способами.
По этому поводу на самомъ порог конституціи я получилъ изъ Ивановки слдующія два письма, которыя и привожу съ сохраненіемъ правописанія.

Милостивый Государь
Владиміръ Германовичъ!

Меня просили написать Вамъ Ивановцы, пославшіе Вамъ письмо 8-го сентября о тхъ безпорядкахъ, какіе чинятся въ Ивановк полиціей и казаками. Имъ желательно было бы получить отъ Васъ отвтъ: получили ли вы ихъ письмо или нтъ. Отвтъ вашъ многихъ ободритъ и вы этимъ сдлаете Ивановцамъ большую услугу, которыя забываются рдко. Жизнь въ Ивановк почти безъ возможности. Насилія надъ женщинами, побои, грабежи и воровство безъ числа. 20-го сентября въ Ивановку прізжалъ предводитель дворянства со слдователемъ — полковникомъ о побояхъ и воровств, заявленій страшно много, боле 30 заявленій не могли выслушать за недостаткомъ времени. Одинъ старикъ, хозяинъ казачьей квартиры, заявилъ, что у него изнасиловали 3-хъ снохъ. Дв снохи солдатки — (одинъ сынъ на Дальнемъ восток, другой на дйствительной служб, одна замужняя (мужа дома не было). Взводный, унтеръ и артельщикъ насиловали, казакъ держалъ 5 дтишекъ, сложивъ ихъ крестомъ, а остальные казаки (ихъ на квартир всего 20 человкъ) держали старика, который бросился было на улицу, желая призвать помощь.
О прочихъ насиліяхъ не заявили, боясь стыда и побоевъ.
Мужиковъ, которые жалуются, казаки бьютъ или офицеръ наказываетъ постоемъ.
Въ общемъ творится что-то ужасное — невозможное — подавляющее. Жить страшно. Ночью крестьяне не спятъ почти, ждутъ побоевъ или воровства, т. к. пьяные казаки врываются въ дома и дворы, колотятъ или грозятъ отколотить и воруютъ. Скотину крестьяне сгоняютъ на одинъ дворъ и караулятъ поочереди. Настроеніе подавлено. Желательно сочувствіе и ободреніе, поэтому Ивановцы и ждутъ жадно съ нетерпніемъ вашего отвта.

Милостивый Государь Г-нъ Танъ

Быть можетъ, вы забыли, когда прізжали къ намъ въ село 2-ую Ивановку. Но у насъ Ивановцевъ останется ваше посещеніе нашего села на долго въ памяти. Во первыхъ мы васъ лично видли, что и у многихъ останется вашъ образъ надолго и долго въ памяти. Во вторыхъ читали ваши кореспонденціи и они звучали грустью и тоской. Самый худшей день для Ивановцевъ когда васъ повезли изъ Ивановки арестованнымъ, грусно было смотрть на весь народъ, смотревшій вамъ въ слдъ. Только одинъ приставъ Сахаровъ былъ веселъ и напущалъ куда ненужно своихъ подвластныхъ казаковъ.
Съ того почти времени мы и переживаемъ нечто ужасное. Вамъ можетъ и извстно было или нтъ, что вокругъ Ивановки были нападеніе на землвладельческіе гурты, и вотъ землевладельцы жаловались губернатору, что это Ивановцы нападаютъ. Въ виду этихъ жалобъ 20 іюля и прізжалъ къ намъ въ Ивановку губернаторъ съ 100-го казаковъ, прожилъ два дня, но ничего не разслдовалъ и ухалъ оставилъ въ нашемъ сел 100 казаковъ при офицр и 8 стражниковъ при пристав Посподов который и проявилъ полнейшій произволъ.
Вотъ съ этихъ поръ и засвистали по мужичьимъ спинамъ и голованъ нагайкой. Бьютъ Ивановцевъ бьютъ и прозжихъ и кто подъ руку подвернется картину избіенія мы не можемъ описать а она равна будетъ, какъ описалъ г. Дорошевичъ на остров Сахалин только разьв съ тою разницей, что тамъ били по извесному месту тела, или были произшествіе въ рим, на турнирахъ когда выводили на арену разъяреннаго тигра или быка и пущяли на человка, точно такъ и здесь. Напьется надзиратель водки разъярится и кинется на арестованнаго какъ тигръ виновенъ или нтъ арестованный ему все равно бьетъ гд попало и чемъ попало когтями за лицо кулоками по ребрамъ нагайками а если оторвется нагайка отъ рукоятки то пинками. Сейчасъ надзиратель другой Штопель но онъ еще зврее того. Избили людей одинокихъ, у которыхъ по 4—5 человкъ дтй и бросаютъ изувеченныхъ прежде въ полицейское управленіе а потомъ въ тюрьму безъ всякой медицынской помощи.
И вотъ когда вы были у насъ въ Ивановк, Ивановцы прихорли посмотрть васъ, какъ человка-писателя, но полиція приписала ваше посещеніе и наше собраніе въ незаконному сборищу и переписала много мужиковъ, бабъ и девокъ. И грозитъ всемъ адмистротивный арестъ конечно неисключая и васъ съ еологовымъ.
Если это сбудется попророчеству полиціи, то некоторые дома останутся безъ людей пустовать, приходится заколотить окна и двери, а скотину пустить на подножный снгъ.
Еще полиція грозитъ нашему селу, что семей 150 вышлютъ изъ Ивановки вовсе на поселеніе въ разные места. И вотъ по избіенію вышупомянутыхъ лицъ сколько мы не жаловались, но они ни откого защиты намъ нтъ и мы вспомнили русскую пословицу до Бога высоко а до царя долеко а большое наше начальство отдало насъ на произволъ Надзирателямъ, казакамъ, ябедникамъ и доносчикамъ имъ всемъ вра, что кто ни скажетъ, а мы чего не говоримъ, намъ нечего не врятъ.
И вотъ мы Ивановцы 30 Августа сего года написали приговоръ къ Губернатору объ всехъ обидахъ, которые произнесли намъ казаки, и приставъ въ приговор вы усмотрита подробно хотя приговоръ и написали но зверство не прекращается. Приговоръ этотъ прилогаемъ къ этому письму.

Копія.

1905 года, августа 30 дня, мы нижеподписавшіеся, состоящіе въ вдніи г. Земскаго Начальника 9 участка, бывшіе удльные крестьяне, Саратовской губерніи, Балашовскаго узда, Ивановской 2-й волости, Ивановскаго 2-го сельскаго общества, въ которомъ ревизскихъ душъ 572 и домохозяевъ имющихъ право голоса на сход 230. Сходъ былъ созванъ нашимъ сельскимъ старостою г. Дудинымъ и вмст съ нимъ находилось 178 домохозяевъ, на которомъ составили настоящій приговоръ въ слдующемъ:
Пун. 4). Въ нашемъ сел Ивановк 2-й, по распоряженію г-на Саратовскаго губернатора съ 21-го іюля сего года поставлена охрана изъ полусотни казаковъ 7-го Оренбургскаго полка, для водворенія тишины и спокойствія въ окружности. Вслдствіе чего охрана казаковъ производить сама безпорядки, о чемъ было сего числа предъявлено на Сельскомъ сход крестьянами нашего общества объ обид ихъ казаками изъ означенной охраны, а именно: Степанъ Павловъ Именновъ заявилъ, что казаки днемъ его дочь Марію 16 лтъ, изстегали плетью. Николай Васильевъ Митянинъ 75 лтъ заявилъ, что его самого днемъ, въ дом крестьянина Михаила едорова Осипова, казаки, находящіеся у него на квартир, изстегали плетью до 50 ударовъ. Илья Быковъ заявилъ, что въ томъ же дом ему нанесли плетью до 50 ударовъ ни за что. Фятей Теншинъ заявилъ, что у него ночью казаки украли 4 рубашки ситцевыхъ и 4-ро шароваръ. Артемъ Никуловъ заявилъ, что у него также ночью украли казаки съ вшалки со двора 4 рубашки мужскихъ. Пантелей Семеновъ Колядовъ заявилъ, что казаки у него украли ночью дв копны ржи въ снопахъ изъ скирда и въ дополненіе къ сему и его у его же дома вечеромъ избили плетью ни за что. Кузьма Ефимовъ Дудниковъ заявилъ, что у него расхищено казаками два воза сна и украденъ одинъ гусь, и кром того, днемъ рубили шашками ветлы на огород, ради потхи. Наумъ Кузнецовъ заявилъ, что къ нему въ домъ явились казаки въ его отсутствіе, начали требовать водки и разнаго угощенія съ угрозами, отчего все его семейство изъ дому разбжалось. Матвй Зубревъ заявилъ, что у него ночью казаки разбили два окна вдребезги, не зная за что. Яковъ едоровъ Семикинъ 2-й заявилъ, что у него казаки ночью съ разъзда, украли одну свинью. Дементій Родіоновъ Орловъ заявилъ, что у него казаки, стоящіе на посту, расхитили два воза яровой соломы. Силантій Гав. Кузнецовъ заявилъ, что казаки ночью забрались къ нему въ домъ и подъ угрозою разогнали все его семейство изъ дому и у сосда Назара Блинова украли 5 горшковъ молока изъ погреба. Петръ Кузнецовъ заявилъ, что 4 казака зашли къ нему на огородъ для похищенія корма днемъ, но имъ не удалось украсть, а ночью вытащили вс сани съ огорода и разставили на переулк. Карпъ Дуриковъ заявилъ, что у него съ огорода ночью похищено изъ скирда 50 сноповъ овса. Павелъ Бляевъ заявилъ, что казаки днемъ забрались къ нему въ домъ, начали бить его цпную собаку, которая оторвалась и убжала и напугала его дтей. Тимофей Ивановъ Блиновъ 2-й заявилъ, что у него ночью украли 10 мръ ячменя и балаганъ, который они и возвратили обратно. Гаврилъ Ивановъ Колотовкинъ заявилъ, что у него казаки расхитили 50 сноп. овса, 25 сноп. пшеницы и 70 сноп. ржи. Сергй Чирсковъ заявилъ, что у него казаки расхитили два воза мякины. Иванъ Яковлевичъ Семикинъ 2-й заявилъ, что у него изъ скирда похищено 50 сн. ржи, а также похищены у разныхъ лицъ гуси и овцы. Вс означенныя похищенія казаки производили самоуправно. Кром сего изложеннаго, находящійся при охран Полицейскій Надзиратель, производящій дознаніе, допрашиваетъ крестьянъ у себя на квартир, бьетъ таковыхъ нагайкою, гд попало, и дозволяетъ производить то же истязаніе казакамъ, такъ что въ числ арестованныхъ ране сего 13 челов., вс были избиты нагайками и двоихъ Антона Орлова и Андрея Бляева, арестованныхъ посл избили нагайками до полусмерти, которые пріобщены священникомъ Святыхъ Таинъ и осмотрны врачемъ, препровождены 30 августа въ тюрьму. Командиръ, находящійся при охран полусотни казаковъ, за казаками вовсе не смотритъ, которые пьянствуютъ, каждодневно производятъ разные грабежи и насилія, ходятъ по селу днемъ и ночью, какъ безпастушная скотина и наказываютъ крестьянъ безвинно нагайками. И кром всего изложеннаго, крестьянинъ Николай едоровъ Дудниковъ, Георгіевскій кавалеръ, честнаго поведенія, 28 августа сего года со схода съ прочими крестьянами былъ уполномоченъ къ надзирателю съ объясненіемъ, чтобы тотъ прекратилъ производящіеся насилія и грабежи казаками. И вотъ посл сего 29-го августа, крестьянинъ Н. . Дудниковъ оказался убитымъ казаками въ 2 часа дня, въ дом крестьянина Басилія Григорьева Семикина, за то, что онъ претендовалъ противъ грабежа казаками.
Въ виду происходящихъ безпорядковъ производимыхъ казаками при охран, со стороны общества можетъ возникнуть противъ казаковъ оборонительное положеніе и произойти нежелательное для общества происшествіе.
Постановили просить Госп. Саратовск. Губернатора казачій постой и охрану по случаю производимыхъ казаками безпорядковъ удалить изъ нашего общества, виновныхъ казаковъ производившихъ безпорядки предать суду и водворить въ нашемъ обществ порядокъ, тишину и спокойствіе.
Въ виду производимыхъ, безпорядковъ казаками по доставленію фуража для оныхъ казаковъ, подводы отъ общества прекратить, дровъ для варки имъ пищи не доставлять впредь до распоряженія. Госп. Саратовскаго Губернатора при производств дознанія виновныхъ просимъ, чтобы дознаніе производилось въ нашемъ волостномъ правленіи при волостномъ старшин или сельскомъ старост, не подвергая прежде суда наказанію нагайками.
Означенный приговоръ просимъ нашего сельскаго старосту чрезъ уполномоченныхъ крестьянъ нашего общества, Ивана Ильина Осипова и Давыда Кузьмича Бунина, представить Госп. Вемск. Начальнику на утвержденіе, и но утвержденіи представить Г. Сарат. Губернатору и кром того послать копію предводителю дворянства и судебному слдователю. Въ чемъ составивъ настоящій приговоръ, подписомъ утверждаемъ.

Сельскій Староста Г. Дудинъ.
Сельскій писарь Черновъ.

Такъ расправилось начальство и казаки съ Ивановскими крестьянами наканун конституціи.
Привтъ вамъ, Ивановцы! Что-то длается съ вами теперь? Былъ ли у васъ по поводу конституціи новый казацкій погромъ? Или дйствительно, какъ говорилъ Поповскій приказчикъ: ‘тянуло, тянуло, да перевсило’? Ау, Ивановцы, откликнитесь!..

——

Посл того, какъ эти строки были написаны, пришли первыя извстія о томъ, что взрывъ народнаго отчаянія въ Саратовской губерніи наконецъ разразился. Если принять во вниманіе все, что тамъ происходило и что происходитъ во всхъ концахъ русской земли, можно только удивляться, что онъ не разразился ране.
Казацкія и полицейскія экзекуціи имли мсто не въ одной только Ивановк Второй, он прошли по всмъ селеніямъ, такъ или иначе прикосновеннымъ къ ‘сознательной партіи’, а такихъ селеній въ нкоторыхъ уздахъ чуть не половина. До конституціи молодое крестьянство терпло. Посл 17 октября выносить доле поруганіе личности и организованный сверху разбой не стало никакой возможности, и случилось то, что должно было случиться. Формы движенія были продиктованы обстоятельствами, стихійнымъ недовольствомъ и озлобленіемъ всего русскаго крестьянства, отчасти предвкушеніемъ жестокой расправы, которая тотчасъ же стала надвигаться со всхъ границъ Саратовской губерніи. Теперь эта расправа осуществилась, но подвести какой-нибудь итогъ совершенно невозможно. Великая освободительная трагедія еще только начинается. Все, что произошло до сихъ поръ, можетъ назваться разв прологомъ. Теперь желзный занавсъ, закрывавшій черную арену русской жизни, уходитъ вверхъ. На сцен еще темно, еще хаосъ. Въ хаос реветъ буря, сверкаетъ молнія, восходитъ багровая заря.
Главнымъ актеромъ новой драмы явится народъ. Будемъ ждать начала перваго акта, группировки народныхъ актеровъ, уясненія взаимныхъ положеній, свободнаго развитія героическихъ страстей.

II.
Первый Крестьянскій създъ въ Москв.

— Тогда явился земскій начальникъ, собралъ черную сотню, мстныхъ богачей и старшину. Послали доношеніе, куда слдуетъ. Потомъ созвалъ сельскій сходъ, говоритъ прямо, ‘Если попадутся вамъ братья Крамаренки, избейте ихъ!’ — Тутъ зашумли: ‘За что?’ — ‘Цыцъ! Молчать, не разговаривать!..’
Между тмъ, по округ пошелъ слухъ, стали къ намъ являться люди изъ разныхъ волостей.— ‘Просятъ васъ покорно пріхать приговоръ писать!’ — И везд постановляли тоже о земл и о собраніи народныхъ представителей’…
Засданіе крестьянскаго създа происходитъ подъ Москвой въ сельской мстности. Участвуютъ больше ста делегатовъ изъ двадцати пяти русскихъ губерній. Большая часть великороссы, есть блоруссы и хохлы. Инородцевъ нтъ ни одного. Есть нсколько газетныхъ корреспондентовъ, секретарей и пр.
Мстомъ засданія служитъ большой старый сарай, укромно расположенный въ сторон отъ дороги. Несмотря на полтораста присутствующихъ, въ сара полная тишина. Публика слушаетъ докладъ съ напряженнымъ вниманіемъ. Многіе встали съ мста и подошли къ самому столу. Другіе сидятъ на импровизированныхъ скамьяхъ изъ досокъ, положенныхъ на чурбаны и кое-какъ прибитыхъ гвоздями. Огромное большинство въ высокихъ сапогахъ, поддевкахъ и косовороткахъ. У многихъ одежда совсмъ старая, въ заплаткахъ. Руки у всхъ обросли мозолями и тверды, какъ желзо. Щеки обвтрены и шеи сожжены отъ работы подъ солнцемъ и открытымъ небомъ. Мстами встрчаются славныя молодыя лица, открытые взгляды, напоминающіе учащуюся молодежь. Но у большинства широкія бороды, часто подернутыя просдью, глаза у нихъ суровые и лобъ въ морщинахъ. Вс молчатъ и слушаютъ, какъ въ церкви. И, несмотря на убогую обстановку, собраніе дышетъ какой-то особой торжественностью, и высокая кровля сарая, прорзанная въ разныхъ направленіяхъ тонкими стропилами, похожа на острый куполъ готическаго храма.
— Тогда пріхалъ непремнный членъ,— продолжаетъ ораторъ,— собралъ выборныхъ отъ всхъ десяти волостей на сельской площади ‘для усовершенствованія приговоровъ’.— ‘Пишите,— говоритъ,— только о мстныхъ нуждахъ, напримръ, о прирзк выгона. Не вступайтесь въ высокія дла!..’
— Не надо!..— Чернобородый мужикъ, стоящій въ переднемъ ряду, неожиданно вмшивается въ рчь оратора. У него голая грудь, огромная мохнатая голова. Рукава у него засучены, какъ будто бы онъ приготовился къ какой-то спшной работ. И, глядя на него, я вспоминаю крылатое слово одного моего знакомца изъ саратовскихъ крестьянъ: ‘Кудлатые заворошились…’
— Мстныя нужды было прежде обсуждать,— заявляетъ чернобородый.— Теперь не время. Намъ, быть можетъ, больне, что наше отечество гибнетъ, чмъ имъ… Пропадаетъ оно и дома и на пол… здятъ на насъ, душатъ, обдираютъ, какъ блку, истязуютъ невинныхъ людей!..
Голосъ у чернобородаго запальчивый, съ надрывомъ, глаза горятъ мрачнымъ огнемъ. Гд я видлъ эту зловщую фигуру? И вдругъ мн вспоминается парижскій Салонъ, большое полотно молодого художника Лафорта: толпа идетъ въ лохмотьяхъ и шерстяныхъ колпакахъ, босикомъ, или въ деревянныхъ лаптяхъ. У всхъ колья, косы, желзныя палки. Впереди огромная чернобородая фигура съ желзными вилами въ рукахъ. И на вилахъ болтается какой-то ужасный, безформенный, кровавый лоскутъ…
— Двадцать пять приговоровъ,— продолжаетъ докладчикъ и поднимаетъ со стола пачку срыхъ документовъ.— Сколько тысячъ подписей, а скрплены печатями. Люди приходили слишкомъ за 60 верстъ. А то побгутъ съ косовицы, по дорог рка. Обходить греблю далеко и некогда. Вотъ они скинутъ одежду и переплывутъ на нашу сторону. Въ чемъ мать родила, приходятъ подписываться.
— Изъ другихъ волостей насъ звали, да мы сюда хали. И даже на вокзалъ намъ три подписки принесли отъ новыхъ обществъ: ‘Что для крестьянскаго союза вы длать будете, мы заране согласны и во всемъ томъ спорить и прекословить не будемъ’.
— Въ нашей губерніи то же самое,— говоритъ другой делегатъ.— Узнали про указъ изъ газетъ и отъ добрыхъ людей, собрались обсудить противъ этого. Старшина запретилъ и урядникъ потому жъ. Тутъ вс встрепенулись. Почему скрываютъ, или, можетъ, языкомъ прибалтываютъ?.. Вотъ будутъ народные выборные. Надо съхаться намъ въ сел Хомутахъ. Сейчасъ старшина послалъ къ земскому нарочнаго. Узнали про нашъ интересъ. Пріхалъ къ намъ въ четыре часа утра, засталъ насъ спящихъ, похалъ, конечно, въ экономію, къ барину.
— Является въ восемь часовъ, напитавшись экономическимъ духомъ, а можетъ и шампанскимъ.
Публика смется.— Извстно, стаканники они,— продолжаетъ ораторъ,— чужое вино стаканами пьютъ, отъ волостного судьи до самого земскаго…
— Веллъ намъ собраться въ классъ, въ земскую училищу. Мы входимъ въ классъ и ршили: полицію не пускать. Такихъ смлыхъ людей новаго времени поставили у дверей,— не пускать и только. Стражники не уходятъ.
— Почему не пускаете насъ?— Потому, мы не арестанты и не японцы, чего вамъ надо на нашемъ сход?.. Можетъ, намъ радости привезъ начальникъ, ласковый манифестъ.
— Тутъ приходитъ земскій.— ‘Покорнйше прошу васъ не волноваться’.— А что правда, что есть царскій указъ отъ 18 февраля? Почему вы скрывали четыре мсяца?..
— ‘Писаря своего спросите, почему онъ не объяснилъ’.— ‘Эй, писаря сюда’.— А писарь убжалъ со схода… А земскій кричитъ: ‘Не волноваться!.. Вспомните сосдей вашихъ, село Шахово. Три года тому назадъ пришла на нихъ воинская сила, разбила, изувчила. И вамъ то же будетъ. Чмъ смуту заводить, теперь такое время, надо за отечество стоять!..’
— Я впереди стоялъ и отвчаю къ нему:— Я согласенъ стоять, но если я паду, потомъ мои дти пойдутъ побираться. У васъ собакъ много, а крестьянамъ подать нечего…
— Тутъ онъ разсерчалъ: ‘Отвести его къ дверямъ’.— Я отошелъ шагъ къ дверямъ, на мое мсто вступилъ другой товарищъ, можетъ говорить еще хлеще меня. Такъ у насъ было сформировано, пока онъ шампанскимъ наливался.
— А земскій опять говоритъ: ‘Вамъ лучше положиться на насъ. У меня есть дядя, знатный сановникъ. Онъ составилъ для васъ милостивый проектъ, чтобы примрно переселить васъ на казенныя земли, отъ сотворенія міра никмъ не паханныя. Тамъ строевого лсу много. И даже валежникъ по восьми саженъ’.
— А мой товарищъ говоритъ: — Не хотите ли вы сами, господа дворяне, этотъ валежникъ корчевать? У насъ и такъ спины трещатъ!
Новый ораторъ быстро вскакиваетъ на скамью. Онъ тонкій и рой, въ рчи волнуется и сильно размахиваетъ руками.
— Земскій начальникъ, какъ чирей,— кричитъ онъ,— наболло отъ него. Только доткнися, ревмя ревемъ… Мы дожили до конца. Дальше жить нечмъ. У всего народа земельная болзнь. Везд смута аргарная.— Онъ произноситъ аргарная, а не аграрная.— Но прежде всего свобода, всеобщій и равный приговоръ, законодательный разборъ.
Одинъ ораторъ смняетъ другого. Вс они разсказываютъ изумительныя вещи.
— У насъ десять приговоровъ,— говоритъ одинъ,— восемь послали въ комитетъ министровъ, а два задержаны…
— Въ нашемъ узд было собраніе, шестьдесятъ уполномоченныхъ. Полиція переписала, но крестьяне отказались разойтись…
— У насъ двадцать два человка, можно бы двсти, но это пока. Тоже выбираемъ не зря. Другіе бываютъ болтуны… Но если угодно, за нами пятьсотъ пристанутъ…
— У насъ въ одиннадцати уздахъ организація, гольные крестьяне. Только теперь стали интеллигенцію привлекать, да она идетъ туго…
— У насъ было собраніе въ четыреста человкъ изо всхъ селъ, ршили: передать всю землю въ руки народа.
— У насъ было сходбище въ пять тысячъ человкъ, въ город, у земскаго дому. Прочитали петицію, согласились, выбрали уполномоченнаго. А онъ теперь въ Харьковской тюрьм казенныхъ блохъ кормитъ…
Не мене поразительныя вещи они разсказываютъ о матеріальномъ состояніи деревня.
— Неурожай у насъ. Яровые на траву скосили. Коней кормить нечмъ, самимъ голодъ. Дти мрутъ, народъ пухнетъ, милостыню некому подавать…
— У насъ другой годъ подати не платятъ. Пробовали худобу продавать, никто покупать не сметъ. Боятся кулаки. Теперь искать перестали.
— А у насъ наберутъ недоимщиковъ въ холодну, а они не входятъ вс. Десятскій и пойдетъ къ старшин, что не хватаетъ мста ихъ садить…— ‘Нужно ли ихъ садить! пусть постоятъ, не велики бары!’ — Съ тмъ и набьютъ ихъ въ холодну, какъ огурцовъ въ кадку, и двери замкнутъ. Стойте тамъ!
Среди делегатовъ есть двое увчныхъ. У одного отрзаны по локоть. об руки, онъ потерялъ ихъ на фабрик, подъ маховымъ колесомъ. У другого параличныя ноги, и онъ кое-какъ ползаетъ по земл при помощи двухъ костылей. Они присланы сюда, вроятно, какъ неспособные къ страдной земледльческой работ, которая теперь кипитъ во всхъ концахъ Руси. Впрочемъ, я замчалъ, что увчные часто становятся деревенскими интеллигентами. Работоспособность, покинувъ руки, уходитъ въ голову, и физическій трудъ замняется чтеніемъ и размышленіемъ. Повторяется старая исторія Игнатія Лойолы и Тихо де-Браге.
Безрукій делегатъ выходитъ впередъ. Онъ не можетъ длать жестовъ. Быть можетъ, поэтому рчь его иметъ медленный и торжественный характеръ.
— Имю честь привтствовать первое собраніе крестьянскихъ депутатовъ для великаго дла земли русской. И желаю передать собранію отъ имени пославшихъ меня товарищей общій подъемъ, энергію и силу движенія, которое охватило нашу дорогую страну. Натяжка гнета, какъ тугая струна, вотъ-вотъ оборвется. Они просили меня передать вамъ ту вру, ту надежду, и чтобы не забывать намъ, крестьянамъ, что насъ 120 милліоновъ и легко мы можемъ отмнить все злое надъ нами…
— Сравнивая разницу газетъ ‘Сынъ Отечества’ и ‘День’, просили передать тог? плевокъ, котораго достойны эти самозванные пустохвалы. Какое право имютъ курскіе кабатчики или разные Амаліи Карлы говорить отъ крестьянскаго имени? И просили меня передать порицаніе черносотникамъ и хулиганамъ, но выразить подлинное довріе интеллигенціи, нашимъ истиннымъ радтелямъ. Если намъ соединиться съ нашими учеными братьями изъ интеллигентовъ, то едва ли найдется сила, которая предъ нами не уступитъ’.
Публика рукоплещетъ.— ‘Ура!— стремительно восклицаетъ чернобородый.— Теперя все поняли. Студенты, головы клади за нихъ, больше ничего’!..
Я не ожидалъ отъ этой черной фигуры такого экспансивнаго доврія къ ‘ученымъ братьямъ’. Но я вспоминаю изъ своихъ волжскихъ наблюденій, что терминъ: ‘студентъ’ теряетъ свой учебный характеръ и превращается въ политическую категорію. О жителяхъ цлаго ряда селеній говорятъ, что они ‘поверстались въ студенты’.
Между прочимъ за Невскою заставой старики говорятъ то же самое о сознательной рабочей молодежи.
Посл безрукаго вышелъ пожилой крестьянинъ, одтый нсколько лучше общаго уровня, по профессіи садоводъ и плотникъ, и произнесъ прекрасную, тщательно обдуманную рчь.
— Есть проектъ,— сказалъ онъ,— чтобы дать права богачамъ, а народу ничего. Бойтесь этого. Если теперь плохо, тогда будетъ стократъ хуже. Потому чиновникъ не такъ держится за свое, какъ богачъ и вс его домочадцы. Даже, коснись дло до земли, есть изъ крестьянъ, которые прикупили участки, они говорятъ: у насъ есть земля, а до другихъ намъ дла нтъ. И, напримръ, въ несчастной Англіи свобода такая, о которой еще только начинаемъ мечтать, а землю прозвали, теперь и огородовъ нтъ. Если и мы прозваемъ теперь, то на триста лтъ, да и никогда не поправимъ. Когда начнутся выборы, то намъ будетъ ловко на предвыборныхъ совщаніяхъ заявить свою волю, что мы добиваемся всеобщаго, для всхъ равнаго права.’ Конечно, у тхъ, кто надъ нами, есть такая думка, чтобъ сдлать выборы тихо да гладенько, безъ лишняго разговора, какъ у Шевченки сказано: ‘на всихъ языкахъ вси мовчатъ, бо благоденствуютъ’… А только мн вспоминается хохлацкая присказка, какъ человкъ снялъ со столба веревочку, а на веревочк были привязаны волы, а за волами была повозка. Нельзя протащить веревку, чтобы вмст не прошли и волы и возъ. А безъ воловъ одна веревка не стоитъ ничего.
— Такъ уже сбылось у насъ въ Черниговской губерніи. Губернаторъ пригласилъ выбирать депутатовъ въ комиссію по крестьянскому положенію, гд засдаютъ господинъ Горемыкинъ да Стишинскій и Плеве. Такіе друзья крестьянскіе, что одобряютъ крестьянскую обособленность въ безправіи и безземель. Отъ каждой волости выбрали по двое уполномоченныхъ. А десятка два уполномоченныхъ отъ каждаго узда выбрали по три депутата, всего 45 отъ 15 уздовъ. Одного губернаторъ не хотлъ позвать, одного арестовалъ, а еще шесть по назначенію. А когда губернаторъ сталъ имъ говорить о старыхъ сословныхъ правахъ, они и слушать не захотли.
— ‘Эти законы, говорятъ, нужно давно въ архивъ сдать.
А если вы одобряете наши отдльныя права, то возьмите ихъ себ, а намъ дайте общія, для всхъ равныя!’ — А потомъ написали петицію, чтобъ дать землю всмъ народамъ, кто бы ни былъ, евреямъ, полякамъ и другимъ, кто хочетъ. И общее образованіе на государственный счетъ, какъ общую повинность. И законодательное собраніе. Подали губернатору, а онъ читать не сталъ, а сталъ говорить напротивъ. тутъ самый старый сказалъ: ‘Мы не для этихъ рчей прізжали, намъ эти рчи давно надоли. Пойдемте, лишень, отсюда’!.. Да такъ вс и ушли, только шесть назначенныхъ остались…
Настроеніе собранія растетъ. Со всхъ сторонъ требуютъ слова, перебиваютъ другъ друга, говорятъ по двое. Предсдатель все время звонитъ въ колокольчикъ, но съ трудомъ поддерживаетъ необходимый порядокъ.
— Кто работаетъ, тотъ долженъ пожинать плоды. Кто нтъ, пусть голодаетъ. А у насъ наоборотъ, на резиновыхъ шинахъ, здятъ за границу, трудомъ тысячъ рукъ нашихъ братьевъ…
— Трудно приходится жить. Мы плакали, просили, но безъ всякихъ послдствій. Теперь приходится принять другія мры…
— На что намъ переселеніе? Мужикъ летитъ въ пропасть, такъ соломиной не поддержишь?..
— Начальства слишкомъ много, земскіе, урядники, стражники, старшины, сотскіе, не перечтешь: пусть ори народные представители распоряжаются!
Вскакиваетъ какой-то растрепанный парень совсмъ первобытнаго вида и заявляетъ:
— Отъ попа крестьянамъ еще хуже, чмъ отъ земскаго. Открылась чайная, сталъ здить. Евангеліе мшаетъ читать: ‘Не вашего ума’! Устроили спектакль, произвели театръ, сталъ говорить, оттого и дождь не идетъ, наряжаетесь въ хари. ‘Сказано, говоритъ, отдавайте кесарево кесарю’, а самъ наложилъ на двокъ налогъ, по полтиннику съ головы. Какой же въ этомъ кесарь?
Это заговорили народныя ндра, вплоть до самыхъ застнчивыхъ и безсловесныхъ.
Съ открытія засданія прошло шесть часовъ, а высказалось не боле четверти присутствующихъ. Несмотря на весь интересъ ихъ описаній, собраніе начинаетъ обнаруживать нетерпніе.— ‘Время дорого.— раздаются голоса — надо приступить къ программ’ — ‘Будемъ засдать сплошь,— предлагаютъ самые ретивые,— съ утра и до утра. Кто знаетъ, удастся ли еще разъ собраться’.
Первые три пункта программы проходятъ быстро и единогласно. Вс новыя личныя права, семь свободъ, четыре члена извстной избирательной формулы, законодательное собраніе. Равенство языковъ и національностей. Т же начала и въ мстномъ управленіи. Никакой администраціи, кром выборной на срокъ, выборные судьи, полиція по назначенію отъ мстной выборной власти и прочая и прочая. Даже параграфъ: безъ различія половъ — проходитъ съ полнымъ единодушіемъ. Одинъ старикъ мотивируетъ женское равноправіе оригинальными аргументами.— ‘Мы хотимъ земельнаго надла на женскую душу. Больше этого права нтъ. Остальныя права въ приложеніи’…
Хохлы требуютъ областного самоуправленія. ‘Намъ болятъ наши нужды по полосамъ, по областямъ’. Больше говорить объ областяхъ некому, ибо на этомъ замчательномъ совщаніи нтъ никого, кром русскихъ, изъ половины губерній, обозначенныхъ въ положеніи о Государственной Дум.
Вопросъ о народномъ образованіи проходитъ тоже гладко. Общее, обязательное, безплатное, по расширенной программ, кормежка дтей въ школахъ. Отмнить Законъ Божій, или по желанію родителей. Даже отмнить и
Со всхъ сторонъ сыплются добавочныя предложенія, свидтельствующія о томъ, что надъ этимъ вопросомъ много и тщательно думалось.
Связать низшее образованіе съ среднимъ, а среднее съ высшимъ. Обязательный учебный возрастъ до 13 лтъ. Пятилтній срокъ низшей школы.— ‘Какой съ малолтка работникъ, только убивать его!’ — мрачно заявляетъ чернобородый мужикъ съ голой грудью и тотчасъ же выражаетъ желаніе, чтобы государство давало стипендіи всмъ способнымъ дтямъ, желающимъ продолжать образованіе, дабы не пропадали русскіе таланты.
Собраніе все-таки продолжаетъ проявлять нетерпніе.— ‘Давайте говорить о земл’!— раздаются голоса.— Ибо ‘земельная болзнь’ составляетъ центральную ось всего этого со вщанія.
Вопросъ о казенной земл проходитъ очень быстро.— То наша казна,— заявляютъ съ разныхъ сторонъ.— Та земля для насъ, а не для купцовъ брать ее съ торгу.— ‘Я Костромской губерніи — заявляетъ одинъ делегатъ,— такого-то узда, такого-то села. У насъ земли только по одной десятин. Фабрикъ нтъ, одно крестьянство, а землишка плохенькая. Сей годъ самъ второй не придетъ. Кругомъ насъ земля удльная. мы видимъ, прекрасные луга сгниваютъ безъ всякой пользы, лсъ сохнетъ, а если потрава, то приходитъ стрлокъ и беретъ съ насъ полный штрафъ. Такимъ хозяйствомъ заниматься нельзя. Надо удльную землю приспособить крестьянамъ’.
— Драгуны!— раздается со двора предостерегающій окликъ. У воротъ и на перекрестк стоятъ люди ‘на стрем’. Это они подаютъ свой голосъ. По большой дорог, саженяхъ въ двухстахъ, медленно прозжаетъ эскадронъ драгунъ. Онъ тянется, Богъ знаетъ откуда, длинной, узкой и прямой лентой. Переднія лошади приближаются къ боковой дорожк.— Свернетъ, или не свернетъ?— Вс глаза напряженно слдятъ за движеніемъ всадниковъ.
— Прогуливаются они!— Вздохъ облегченія вырвался изъ полутораста грудей. Драгуны прохали поворотъ. Мало-помалу эскадронъ сползъ внизъ, по скату широкой ложбины, и скрылся изъ виду. Въ глубин дороги показался второй эскадронъ, потомъ третій. Оба прохали мимо. Потомъ одинъ вернулся и также медленно прохалъ назадъ.
Вечеръ стоитъ чудной красоты. Тихо, ясно. Легкая роса ложится на траву и на листья молодыхъ березъ. Быть можетъ, эта красота искушаетъ кавалерію продолжать свою прогулку. Мсто собранія выбрано не безъ лукаваго расчета въ центр расположенія драгунскихъ полковъ, и даже изъ дверей сарая легко различить на крышахъ ближайшихъ избъ странные значки, указывающіе число расквартированныхъ лошадей, легкими шариками, плавно раскачивающимися на тонкихъ соломенныхъ жгутахъ…
Совщаніе давно возобновилось. Вопросъ о земл возбуждаетъ такой интересъ, что никакія опасенія посторонняго нашествія не могутъ заглушить его.
— Объявить всю землю владніемъ народа. Кто работаетъ своими трудами, пускай получаетъ участокъ. Остальная отходитъ для общаго владнія.
Предложеніе проходитъ въ полномъ единодушіи. Полтавцы, черниговцы и херсонцы поддерживаютъ его еще ревностне общественниковъ великоруссовъ.
Вопросъ какъ-то самъ собой сводится къ самому щекотливому пункту: о выкуп частновладльческихъ земель.
Мн пришлось въ одномъ очень почтенномъ собраніи либеральныхъ землевладльцевъ разсказывать о крестьянскомъ движеніи но видннымъ мною примрамъ. Когда я коснулся аграрной программы, слушатели прервали меня единодушнымъ вопросомъ:
— А признаютъ ли они выкупъ?
Я могъ только сказать, что я лично признаю выкупъ.
Теперь оказывается, что большая часть членовъ совщанія отнюдь не раздляетъ моего взгляда на вещи.
— Какой выкупъ?— заявляетъ одинъ за другимъ.— Земля — Божій даръ, какъ воздухъ или свтъ. Кому сколько нужно, тотъ пусть и возьметъ!
— Мы крестьяне при земл, а дворяне при двор, а земля придатокъ. Намъ земля, а имъ окладъ.
— Землю люди не робили, Богъ или Духъ Святой. Ее захватано князьями, да графами. Это надо нарушить. Перешелъ въ другую профессію, тогда окладъ, земли не надо. Кузнецу, столяру, плотнику.
— Наша собственная земля!.. Сколько мы заплатили въ вид выкупныхъ платежей. Теперь разв съ помщиковъ потребовать выкупъ!..
Предложеніе нравится многимъ. Они предлагаютъ отобрать у помщиковъ инвентарь и составить кредитный капиталъ для ссудъ бднымъ крестьянамъ.
Другіе предлагаютъ обще: взять у богачей часть ихъ капиталу и уплатить изъ него государственные налоги.
Рчи противъ выкупа становятся все страстне.
— Зачмъ выкупать землю, мы не продавали ее. Мы ее давно окупили работою за безбожную цну. Есть хутора, зимою поденщина по гривеннику, а лтомъ и по воскресеньямъ работаютъ.
— Выкупъ меня возмущаетъ,— заявляетъ непримиримый голосъ.— Тотъ, кто устраиваетъ изъ народной жизни скачку съ препятствіями, черезъ барьеръ… Вспомните, какъ нашихъ бабушекъ и прабабушекъ продавали въ придачу къ шарабану, заставляли щенковъ грудью кормить. Это разв не выкупъ? Это кровавый выкупъ. Бочками кровь проливали. Неужели еще бочки золота? А лучше по-моему: ‘Встань, проснись, пахарь-другъ, разогни-ка спину. Брось на время свой плугъ и возьми дубину’…
— Браво!— кричатъ со всхъ сторонъ, рукоплещутъ и топаютъ ногами, несмотря на шипніе предсдателя, требующаго сдержанности.
Нкоторые голоса однако начинаютъ высказываться за выкупъ. Первый голосъ подаетъ человкъ культурнаго обличья, въ воротничкахъ и пиджак. Это бывшій волостной писарь, нын гласный отъ крестьянъ и членъ земской управы.
— Какъ же безъ выкупа?— говоритъ онъ.— Фабрика и земля одинаковое средство. Многіе помщики перекупили свою землю.
Публика принимаетъ эти аргументы очень холодно.
— Наврное самъ владлецъ,— говоритъ мой сосдъ,— по обличію видно.
Въ собраніи есть еще нсколько такихъ делегатовъ въ воротничкахъ. Они говорятъ по разнымъ вопросамъ, но не пользуются особеннымъ вліяніемъ.
Безногій крестьянинъ медленно выползаетъ на передній планъ, перебирая костылями. Онъ произноситъ свою рчь, полулежа на земл и раскинувъ врозь свои длинныя деревянныя опоры. А публика стоитъ на скамьяхъ и смотритъ на него внизъ. Я невольно соображаю, какого труда ему, должно быть, стоило добраться съ далекаго юга до Москвы.
— Мы не имемъ нравственнаго права,— тихо говоритъ онъ,— вырвать у нихъ изъ рукъ ихъ питаніе и выбросить ихъ на улицу. Дать имъ пожизненную пенсію. Пусть тоже живутъ…
— Дать пенсію по триста рублей въ годъ,— соглашается черниговскій,— сколько пригодно для безбдной жизни культурнаго человка.
Начинается ожесточенный споръ. Особенно рзкія рчи раздаются противъ дворянскихъ латифундій.
— Я живу въ селеніи Отрада, графа ***, но только чья отрада,— не наша, а его. Онъ иметъ имніе кругомъ моего дома. Курицу прогнать на водопой, надо деньги платить. Въ селеніи дв церкви, одна для насъ, а другая для него, и попъ особенный, а служба начинается съ десяти часовъ. Передъ церковью онъ поставилъ Катерину, свою ‘пралюбительницу’, къ себ, значитъ, грудями, а къ паперти задомъ. Выкупиться у него только четверо могли, а мы все въ кабал. Теперь у него есть 300,000 десятинъ. Какъ ему выкупъ платить, откуда такую уйму денегъ взять?
— Мы тоже помнимъ, откуда они земли получали,— подхватываетъ другой — Екатерина да Павелъ тысячами десятинъ раздавали… Даромъ получили, въ банкахъ за большія деньги заложили да перезаложили, а за что же еще выкупъ. И такъ они воспользовались. А лучше банковые кредиты на себя перенять.
Вопросъ переходитъ къ выкупу мелкихъ владній и даже крестьянскихъ участковъ.
— Не надо выкупа,— заявляютъ непримиримые.— Кто хоть двадцать десятинъ купилъ, то не мозолистами руками. Отъ трудовъ праведныхъ не наживешь палатъ каменныхъ.
— Кто хоть пять десятинъ купилъ,— заявляетъ южанинъ хохолъ,— то за чужой трудъ. У меня есть десятина купленная, я не стою за нее.
Одинъ изъ поволжскихъ делегатовъ немедленно идетъ дальше.
— Ддъ мой двадцать лтъ копилъ грошъ къ грошу, купилъ 35 десятинъ земли. Мы довольно пользовались ею, теперь отдаю ее въ земельный фондъ, на общую пользу… Не надо выкупа!..
Но черниговскій делегатъ не хочетъ уступать.— ‘Я три губерніи пшкомъ исходилъ,— сообщаетъ онъ,— Черниговскую, Воронежскую. Тамбовскую. Наши крестьяне не сдаются на безвыкупъ. Напримръ, въ Усманскомъ узд мужики весь скотъ продали на приплату къ банковскимъ. Кто раньше молоко пилъ, теперь не иметъ, дти тощаютъ, за то съ землею. Станутъ картошку копать, да такъ сырую, какъ оршки, въ ротъ и бросаютъ,— такъ истощали. Это ихъ не сласть пріучила, а нужда. А теперь они попользоваться не успли, а мы у нихъ безъ выкупа отнимаемъ. Въ этомъ нтъ справедливости. Насъ теперь въ разныхъ мстахъ называютъ Христолюбивое воинство, какъ первые христіане,— то намъ надо не отгонять, а пріобртать сторонниковъ. А такъ многихъ отгонимъ’.
Споръ разгорается. Нкоторые предлагаютъ уплатить вс ‘кредиты’, т. е. банковскіе долги, тяготющіе на частновладльческихъ земляхъ, но боле осторожные продолжаютъ настаивать на выкуп.
— Нельзя не платить,— доказываетъ южанинъ.— У насъ не проведешь такъ. У насъ крестьяне хотятъ, что надо платить, но только надо сбить цну.
— Если я найду два рубля,— аргументируетъ другой, опять южанинъ,— то беру себ. Каждый старается самъ для себя. Поэтому надо уплатить чужія деньги.
Средняя партія предлагаетъ компромиссъ, минимальный выкупъ до пятидесяти или до ста десятинъ или же до десяти тысячъ рублей по умренной оцнк естественной стоимости земли.
Но непримиримые настаиваютъ на своемъ.
— Хорошо, что только землю,— иронически говоритъ одинъ,— а если бы захватили свтъ, воздухъ, воду, такъ тоже выкупать?.. Но если кто изъ бдныхъ купилъ десятину или дв, кто у него отберетъ?.. Ему еще прибавится. А если сто или двсти десятинъ, такой крестьянинъ хуже помщика.
— Полно спорить,— предлагаетъ, наконецъ, новый голосъ,— во всемъ свт это самое трудное. Вотъ выберемъ народныхъ представителей въ учредительное собраніе, пускай сговариваются между собой и ршаютъ, какъ лучше.
На двор давно стемнло, но въ этомъ старомъ сара было бы несвоевременно зажечь огонь. Совщаніе продолжается въ темнот, и лица ораторовъ все выступаютъ изъ густющей мглы.
— Кого принимать въ члены,— поднимаетъ вопросъ черниговецъ,— насъ пока двадцать или тридцать тысячъ, ничтожная горсточка. Нужно привлекать многихъ. Требуется ловкость, политика. Нельзя безъ ума.
— Крестьянъ принимать, другихъ не надо,— раздаются голоса.
— Интеллигентовъ принимать, городскихъ и деревенскихъ!..
Предложеніе объ интеллигентахъ проходитъ безъ возраженій.
— А принимать ли землевладльцевъ?— спрашиваетъ какой-то не совсмъ увренный голосъ.— Есть люди полезные!..
— Не надо помщиковъ,— кричатъ со всхъ сторонъ,— хвали траву въ стогу, а барина въ гробу.
Низенькій пожилой крестьянинъ выходитъ впередъ.
— Разные бываютъ господа,— заявляетъ онъ.— Я имю честь быть потомкомъ барскаго человка отъ полковника Пестеля. Мы помнимъ, какъ онъ пострадалъ, и знаемъ за что. За то самое, чего и мы теперь добиваемся. И братъ его былъ честный господинъ, всю землю отдалъ безъ копйки. Надо разбирать не по состоянію глядя, а по человку.
Вопросъ сорванъ и оставленъ открытымъ на разршеніе мстныхъ совщаній.
— Городскихъ рабочихъ привлекать,— предлагаетъ голосъ.
— Городскіе рабочіе — наши братья,— отвчаютъ съ равныхъ сторонъ,— они такіе же трудящіе…
Кто-то предлагаетъ резолюцію:
— Только въ союз и солидарности съ рабочими крестьяне могутъ добиться освобожденія.
Одинъ изъ интеллигентовъ пробуетъ развивать предъ собраніемъ точку зрнія безземельнаго прогресса, но не иметъ успха. Ибо вмсто безземельнаго прогресса собраніе настаиваетъ на націонализаціи земли.
Интеллигентъ говоритъ длинно и собраніе слушаетъ не безъ нетерпнія.
Временами между ораторомъ и слушателями завязываются отдльные діалоги.
— Вы хотите, господа,— говоритъ ораторъ,— передать всю землю въ руки народа. Я не придаю этому особаго значенія. Напримръ, фабрики и заводы нельзя передать. Стало быть, и землю также…
— Отчего стало быть?— возражаетъ голосъ изъ толпы.— Вы не съ того конца зашли. Начали съ меньшаго, а перешли къ большему… Вы начните отъ земли, а перейдите къ фабрикамъ…
— Если передать крестьянамъ всю обработанную землю, какая есть въ Россіи,— продолжаетъ ораторъ,— на каждую душу придется не больше одной десятины прибавки…
— Ничего, намъ хватитъ,— успокоительно сообщаетъ тотъ же голосъ.— Вы считайте лучше по иному: примрно, крестьяне одну часть работаютъ на своей земл, другую на арендованной, а третью въ господскихъ экономіяхъ. Надо передать крестьянамъ вс три части. Больше того, сколько есть земли, мы не ищемъ…
— Чмъ станетъ бдный крестьянинъ обрабатывать увеличенный надлъ?— вопрошаетъ ораторъ,— у него инвентаря не хватитъ…
— Найдется,— упорно возражаетъ тотъ же голосъ.— Въ аренду беремъ, да находимъ, чмъ пахать. Для собственной какъ не найти?..
— Я знаю,— продолжаетъ ораторъ,— многіе изъ насъ стоятъ за поземельную общину. А въ сущности, общину создала казна для круговой поруки при уплат податей. Многіе крестьяне хотятъ разрушить общину…
Въ разныхъ концахъ собранія раздается ропотъ.
— Потомъ можно будетъ устроитъ новую общину, свободную,— успокоительно сообщаетъ ораторъ.— Я тоже признаю преимущество общиннаго владнія…
Онъ начинаетъ довольно подробно описывать преимущества общиннаго владнія землей.
Собраніе успокаивается.
— А зачмъ сперва уничтожать, а потомъ опять создавать?— настаиваетъ оппозиція.
Начинаются послднія рчи.
— Почтить память всхъ жертвъ вставаніемъ,— предлагаетъ голосъ. Въ сара совершенно темно. Только слышно, какъ вся масса быстро вскочила на ноги.
— Поздравляю васъ съ первымъ всероссійскимъ совщаніемъ крестьянъ,— говоритъ предсдатель.— Желаю вамъ вернуться сюда съ новыми отрядами. Каждому вернуться корпуснымъ командиромъ.
— Ура!..
Теперь слишкомъ поздно для какой-либо опасности. Собраніе кричитъ и рукоплещетъ, не стсняясь. Ворота сарая открываются и группа темныхъ призраковъ начинаетъ исчезать во мгл…
Тан-Богораз Владимир Германович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Г. Д. Уэллс и современная утопия, Тан-Богораз Владимир Германович, Год: 1909
  2. Ованес Туманян, Городецкий Сергей Митрофанович, Год: 1958
  3. Кастрен — человек и ученый, Тан-Богораз Владимир Германович, Год: 1927
  4. Духоборы в Канаде, Тан-Богораз Владимир Германович, Год: 1904
  5. Герберт Джордж Уэллс, Тан-Богораз Владимир Германович, Год: 1909
  6. Живая сказка, Тан-Богораз Владимир Германович, Год: 1927
  7. Эйнштейн и религия, Тан-Богораз Владимир Германович, Год: 1925
  8. Огонь и дым, Алданов Марк Александрович, Год: 1922
Электронная библиотека