Новая біографія Мирабо.
Новая біографія Мирабо.
(Das Leben Mirabeaus von Alfred Stern. Berlin, 1889).
Н. Каревъ.
‘Русская Мысль’, кн.I, 1891
Новая биография Мирабо, Кареев Николай Иванович, Год: 1891
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Въ столтнюю годовщину великой французской революціи особенно посчастливилось первому ея крупному дятелю, знаменитому графу Мирабо, о которомъ въ 1889 году вышло въ свтъ два большихъ историческихъ труда, одинъ по-французски, другой по-нмецки. Одинъ изъ нихъ, томъ въ 730 страницъ, представляющій собою жизнеописаніе Мирабо до начала революціи, является продолженіемъ капитальной работы о род Мирабо, предпринятой нсколько лтъ тому назадъ академикомъ Луи деЛомени: смерть автора, успвшаго окончить два первые тома этой работы, лишь на время пріостановила ея продолженіе, такъ какъ его сынъ, Шарль де Ломени, взялъ на себя трудъ довести начатое дло до конца, и вотъ въ позапрошломъ году поступилъ въ продажу указанный томъ, въ которомъ заключается біографія самаго знаменитаго изъ всхъ Мирабо. Такимъ образомъ, Мирабо-отецъ, такъ называемый ‘другъ людей’, біографія коего входитъ въ составъ первой части всей работы, и Мирабо-сынъ, герой революціи, нашли своихъ историковъ въ отц и сын Ломени. Послднему остается только выпустить четвертый томъ общаго предпріятія, который будетъ заключать въ себ біографію Мирабо уже во время революціи. Если первый томъ работы Ломени-сына, доводящій біографію Мирабо почти до самаго 1789 г., подосплъ къ столтней годовщин событія, сдлавшаго Мирабо крупною историческою личностью, то нужно желать, чтобы къ столтней годовщин со дня смерти великаго трибуна, скончавшагося, какъ извстно, 2 апрля 1791 года, вышла въ свтъ и та часть работы, въ которой должна быть изображена дятельность Мирабо въ національномъ собраніи. Читателямъ Русской Мысли уже былъ данъ отчетъ о сочиненіи Шарля де-Ломени однимъ изъ рецензентовъ ‘Библіографическаго отдла’ (Русская Мысль 1890 г., кн. IV), и въ настоящей замтк мы остановимся только на другой біографіи Мирабо, принадлежащей перу Альфреда Штерна, профессора исторіи въ цюрихскомъ федеральномъ политехникум. Появленіе этого труда въ 1889 г., повидимому, не было случайностью: наступленіе столтней годовщины 1789 г., вообще оживившее интересъ къ изученію исторіи переворота, который унесъ съ собою ‘старый порядокъ’ во Франціи, могло внушить и почтенному цюрихскому профессору мысль заняться біографіей Мирабо, игравшаго столь видную роль въ событіяхъ того времени, да и самъ авторъ въ предисловіи къ своей книг прямо заявляетъ, что слдовало ‘bei der hundertjhrigen Wiederkehr der grossen Erinnerungstage des dmonischen Mannes nicht zu vergessen’. Сочиненіе Штерна, состоящее изъ двухъ томовъ по 320 страницъ каждый, содержитъ въ себ полную біографію Мирабо, раздленную на дв части — до революціи и во время революціи. Когда будетъ оконченъ трудъ Ломени, мы будемъ имть, такимъ образомъ, дв капитальныя работы объ одной изъ главныхъ историческихъ фигуръ французской революціи, и тогда будетъ удобно на основаніи новыхъ изысканій познакомить читающую публику съ замчательною личностью, уже столько разъ привлекавшею къ себ вниманіе историковъ и, тмъ не мене, до сихъ поръ остающеюся во многихъ отношеніяхъ психологическою загадкой. Пока мы ограничиваемся нсколькими замчаніями не о самомъ Мирабо, а объ указанной о немъ книг, которая, конечно, найдетъ читателей среди не одной нмецкой публики.
Трудъ проф. Штерна иметъ характеръ самостоятельнаго изслдованія, произведеннаго на основаніи документальныхъ источниковъ: не ограничившись изученіемъ работъ своихъ предшественниковъ и всего печатнаго матеріала, касающагося Мирабо, авторъ предпринялъ архивныя разысканія въ Париж, Берлин, Вн, Невшател и Женев, давшія ему немало интереснаго матеріала, изъ котораго кое-что онъ помстилъ въ вид piè,ces justificatives въ приложеніяхъ къ обоимъ томамъ своего труда. Впрочемъ, по количеству неизданныхъ источниковъ, вошедшихъ въ работу, сочиненіе Штерна значительно уступаетъ книг Ломени, получившаго громадное количество матеріала въ наслдство отъ своего отца и умножившаго его своими собственными разысканіями. Можно даже сказать, что во многихъ отношеніяхъ нмецкій біографъ Мирабо прямо зависитъ отъ французскаго. Дло въ томъ, что Ломени предпослалъ своему труду рядъ отдльныхъ статей о Мирабо, которыми Штернъ, какъ самъ онъ признается, широко воспользовался: пишущему эти строки пришлось прочесть оба труда одинъ за другимъ, французскій прежде нмецкаго, и при чтеніи перваго тома біографіи, написанной Штерномъ, весьма легко было отмчать т мста книги, гд зависимость Штерна отъ Ломени совершенно очевидна. Кром того, въ своемъ предисловіи первый благодаритъ второго за устныя и письменныя сообщенія, которыя онъ ему длалъ, за критическія замчанія, присланныя французскимъ историкомъ на корректурныхъ листахъ книги во время ея печатанія. Впрочемъ, и Штернъ не остался въ долгу передъ своимъ корреспондентомъ: и Ломени для своей работы имлъ не разъ случай воспользоваться указаніями, какія ему длалъ Штернъ. Сравнивая, кстати, об біографіи Мирабо, должно отмтить, что изложеніе Ломени является, такъ сказать, боле громоздкимъ, благодаря именно масс сырого матеріала, включеннаго въ текстъ: недаромъ французская біографія общаетъ превосходить размрами нмецкую боле, нежели въ два раза, причемъ еще значительную часть нмецкой біографіи занимаютъ главы, посвященныя предкамъ и родителямъ Мирабо и опирающіяся на работы Ломени-отца. Что касается каждаго тома книги Штерна въ отдльности, то второй, несомннно, гораздо боле самостоятеленъ, чмъ первый, такъ какъ для него авторъ уже не имлъ такого подспорья, какимъ были для перваго тома упомянутыя статьи Ломени-сына {Самъ Штернъ указываетъ только на зависимость перваго тома отъ работъ Ломени: ‘Wie viel der deutsche Biograph Mirabeaus den Arbeiten schuldet, die den Namen Lomnie tragen,— wird jedes Kapitel des ersten Bandes der nachfolgenden Darstellung beweisen’.}. Кром того, этотъ второй томъ иметъ значеніе какъ бы совершенно отдльнаго сочиненія, излагающаго событія французской революціи съ мая 1789 г. по мартъ 1791 года: дятельность Мирабо въ эти два года была такъ кипуча, многостороння, вліятельна, что въ рамки его жизнеописанія съ удобствомъ вкладывается исторія цлаго періода французской революціи. Поэтому въ числ книгъ, разсказывающихъ исторію великаго переворота, не можетъ оставаться неотмченнымъ второй томъ біографіи Мирабо, написанной Штерномъ, тмъ боле, что, сосредоточивая изложеніе событій около центральной фигуры, авторъ волей-неволей долженъ былъ касаться такихъ сторонъ дла, которыя часто ускользали отъ вниманія общихъ историковъ эпохи, и выводить на сцену людей, принимавшихъ участіе въ политической борьб только благодаря тому, что ихъ трудами пользовался Мирабо, довольно часто, какъ извстно, загребавшій жаръ чужими руками. Весьма нердко сосредоточеніе историческихъ событій около одной личности, принимавшей въ нихъ участіе, влечетъ за собою ошибочное преувеличеніе ихъ значенія въ описываемыхъ событіяхъ, но Штернъ не заслуживаетъ упрека съ этой стороны: скоре можно думать, что общее его историческое міросозерцаніе покоится на тезис, діаметрально противуположномъ признанію за личностью силы и способности вліять на ходъ событій, что, конечно, должно было его спасти отъ какихъ бы то ни было преувеличеній въ изображеніи дятельности Мирабо. Притомъ, самый неуспхъ политическихъ плановъ и предпріятій великаго трибуна способенъ скоре приводить къ мысли о тщетности индивидуальныхъ попытокъ отвращать теченіе исторіи отъ его естественнаго русла, хотя это не мшало нкоторымъ историкамъ высказывать увренность, что Мирабо былъ единственный человкъ, который могъ консолидировать пріобртенія революціи и предотвратить слдовавшія за его смертью потрясенія государства.
Личность Мирабо интересна въ двухъ отношеніяхъ: въ историческомъ и въ психологическомъ. Историческій интересъ къ его личности возбуждается, конечно, тою выдающеюся ролью, какую Мирабо игралъ въ начал революціи, тою оцнкой, какую онъ длалъ положенію вещей, ходу событій, людямъ, принимавшимъ въ нихъ участіе, тми, наконецъ, политическими планами, осуществленіе коихъ, по его мннію, только и могло установить во Франціи конституціонную монархію, упрочить новый общественный строй и спасти страну отъ анархіи. Съ этой точки зрнія Мирабо интересенъ для историка не только въ ту пору, когда совершалась его дятельность въ національномъ собраніи, но и въ пору, когда происходила въ немъ, такъ сказать, подготовка будущаго политическаго борца. Особенно, разумется, любопытны его теоретическія воззрнія въ области политики, его взгляды на современное положеніе вещей передъ революціей, его предсказанія, касавшіяся будущихъ генеральныхъ штатовъ, его стремленіе къ политической дятельности въ то еще время, когда никто не предвидлъ событій 1789 г.: историческій матеріалъ, оставшійся отъ Мирабо и о Мирабо, позволяетъ его біографу прослдить, какъ складывались его политическія воззрнія и стремленія, когда ничто еще не указывало на событія, которыя открывали передъ честолюбіемъ Мирабо и его поразительною жаждой дятельности самые широкіе горизонты. Быть можетъ, Штерну въ виду этого слдовало бы нсколько подробне, нежели онъ это сдлалъ, остановиться на тхъ политическихъ идеяхъ, которыя сложились у Мирабо къ 1789 г. подъ вліяніемъ и жизненнаго опыта, и читавшихся имъ книгъ. Быть можетъ также, что Штерну не мшало бы рельефне оттнить то обстоятельство, что основные элементы политической программы Мирабо въ 1789—91 годахъ уже заключаются въ его теоретическихъ воззрніяхъ предъидущихъ лтъ. Чтобы выдвинуть все это на первый планъ, на мст Штерна мы, быть можетъ, пожертвовали бы нкоторыми подробностями личной судьбы Мирабо, хотя и он опять-таки очень любопытны въ историческомъ же отношеніи: семейная хроника Мирабо содержитъ въ себ массу матеріала для характеристики нравовъ французскаго общества въ XVIII вк, такъ что Ломени-отецъ имлъ полное право разсматривать свой трудъ Les Mirabeau, какъ ‘tudes sur la socit franaise au XVIII siè,cle’. Впрочемъ, въ своей біографіи Штернъ, повидимому, поставилъ себ задачу прослдить шагъ за шагомъ жизнь Мирабо, слдуя чисто-хронологическому порядку, что и мшало ему при разсмотрніи боле раннихъ фактовъ указывать на ихъ значеніе для фактовъ позднйшихъ, а при разсмотрній послднихъ ссылаться на факты боле ранніе: ему некогда, такъ сказать, останавливаться, чтобы подводить итоги подъ предъидущимъ и намчать послдующее, онъ считаетъ излишнимъ сближать однородныя черты изъ разныхъ моментовъ для того, чтобы дать боле или мене ясную характеристику главнаго героя своей книги, и все это онъ предоставляетъ длать самому читателю, давая ему массу интересныхъ фактовъ, характеризующихъ и нравы французскаго общества во второй половин XVIII вка, и личность самого Мирабо, и его политическіе взгляды и стремленія, и его участіе въ событіяхъ революціонной эпохи, но какъ бы остерегаясь отъ того, чтобы высказать собственное сужденіе о человк и объ его исторической роли, которое касалось бы не отдльныхъ его дйствій и намреній, а самаго его существа. Я не говорю, чтобы читатель не вынесъ изъ книги Штерна никакого общаго представленія объ историческомъ значеніи Мирабо, но это общее представленіе приходится ему создавать себ самому, такъ какъ авторъ на всемъ протяженіи двухъ томовъ заставляетъ говорить самые факты, взятые въ ихъ хронологической послдовательности. Совершенно такъ же (и это, конечно, вполн послдовательно) исполняетъ онъ то, что можно назвать психологическою стороной въ задач каждаго біографа, изображающаго какую бы то ни было историческую личность: изъ массы фактовъ, которые онъ могъ бы втиснуть въ свое изложеніе, онъ съ большимъ искусствомъ выбираетъ наиболе характерные, давая такимъ образомъ читателю готовый матеріалъ для характеристики Мирабо, какъ личности съ извстнымъ темпераментомъ, талантомъ, умственнымъ и нравственнымъ строемъ, но не давая самой характеристики. Между тмъ, личность Мирабо, какъ мы сказали, кром интереса историческаго, способна, возбуждать интересъ и психологическій: его способности и пороки, его великодушныя стремленія и недостойныя слабости, то обаяніе, которое онъ производилъ на людей, имвшихъ съ нимъ дло, и то недовріе, которое онъ, тмъ не мене, встрчалъ съ разныхъ сторонъ, — все это длаетъ личность Мирабо весьма мудреною для пониманія, весьма трудною для характеристики, и уже самое разногласіе, существующее въ приговорахъ о немъ современниковъ и потомства, указываетъ на то, что передъ біографомъ находится здсь весьма нелегкая задача. Самъ Штернъ въ конц своего предисловія заявляетъ, что въ предмет его книги содержится своего рода психологическая проблемна, ‘wie sich so viel Monstrositt des Menschlichen mit so viel politischem Genius verbinden konnte’, но, поставивъ себ задачей начертать образъ (ein Lebensbild), ‘который, по крайней мр, не слишкомъ былъ бы далекъ отъ дйствительности’, онъ понялъ свою задачу только въ смысл точнаго воспроизведенія отдльныхъ чертъ, не позаботившись о томъ, чтобы творчески соединить ихъ въ одно цлое и, познакомивъ съ предметомъ по частямъ, дать и цлое его изображеніе, боле выпуклое и ярче освщенное. Читатель былъ бы гораздо боле удовлетворенъ по прочтеніи книги,— самой по себ, все-таки, интересной,— особенно тогда, если бы Штернъ пошелъ еще дале, если бы слилъ воедино такую психологическую характеристику Мирабо съ историческою характеристикой его политической роли, быть можетъ, читатель и не согласился бы съ тмъ или другимъ въ такой характеристик, но она облегчила бы ему составленіе собственнаго взгляда на историческую личность и ея жизненную роль, такъ какъ вполн самостоятельная обработка такихъ приговоровъ, хотя бы и на основаніи искусно выработанныхъ фактовъ, дло нелегкое, особенно ежели приходится сочетать точки зрнія психолога и историка, подходящихъ къ одному и тому же предмету съ разныхъ сторонъ. Весьма вроятно, что если бы Штернъ не уклонился отъ того, чтобы и самому почаще выступать съ собственными сужденіями и приговорами, а не заставлять почти всегда говорить только одни факты, какъ бы краснорчивы они ни были, его общій выводъ изъ всей книги былъ бы содержательне той формулы, въ которой мы позволяемъ себ видть ‘мораль басни’. На послдней страниц второго тома авторъ разсуждаетъ приблизительно слдующимъ образомъ. У каждаго, кто окидываетъ однимъ взоромъ жизнь Мирабо, являются два вопроса: о судьб самого Мирабо (сложись его молодость иначе) и о ход революціи (не умри онъ такъ безвременно),— и смльчаки ршались отвчать на эти вопросы, но обязанность (Amt) историка лишь въ томъ, чтобы узнать дйствительно случившееся, а изъ сопоставленія силы событій и безуспшности стремленій генія онъ можетъ быть склоненъ вывести только то заключеніе, что ‘желзная необходимость событій въ общемъ и цломъ сильне дйствующей въ противность имъ вол сильнйшей единицы’. Не касаясь пока вопроса о врности или неврности этого вывода, мы не можемъ не назвать его слишкомъ тощимъ въ сравненіи съ тмъ обиліемъ собраннаго Штерномъ матеріала, который самъ напрашивается на боле содержательныя обобщенія: и объективныя данныя обоихъ томовъ книги, и частныя соображенія автора, вызванныя нкоторыми отдльными фактами, позволяютъ,— даже вовсе не прибгая къ смлымъ гаданіямъ о томъ, что было бы, если бы и т. д.,— установить боле опредленный общій взглядъ на Мирабо, какъ на человка и какъ на политическаго дятеля, указавъ, между прочимъ, и на то, какія причины, лежавшія въ самой личности Мирабо, мшали ему сдлаться тмъ, къ чему онъ стремился и на что имлъ вс права по своему политическому таланту, и отмтивъ, что проиграла Франція вслдствіе неосуществленія политическихъ плановъ Мирабо, которымъ и Штернъ не отказываетъ, по крайней мр, въ врности пониманія того положенія, въ какомъ находились дла, и въ проницательности относительно будущаго. Ссылка на силу событій — общее мсто: если планы Мирабо не увнчались успхомъ, то причины этого заключались не въ однихъ вншнихъ по отношенію къ Мирабо обстоятельствахъ, создававшихъ ходъ событій, но и въ собственномъ поведеніи Мирабо, которое тоже участвовало въ созиданіи этого хода наравн съ поведеніемъ другихъ лицъ, игравшихъ ту или другую роль на тогдашней исторической сцен, происходило ли дйствіе во дворц или въ якобинскомъ клуб, въ національномъ собраніи или на городскихъ улицахъ. Въ собственной книг Штерна ходъ событій вовсе не является единымъ и безраздльно царящимъ въ исторіи рокомъ. Пристальное изученіе имъ дятельности Мирабо во всхъ подробностяхъ и на основаніи документовъ, изученіе ея въ связи съ оцнкою, какую онъ длалъ поведенію другихъ лицъ, и съ оцнкою, какую послднія длали его поведенію, должно было привести автора къ пониманію того, что ходъ событій создавался не самъ собою, что событія складывались подъ вліяніемъ отдльныхъ поступковъ отдльныхъ лицъ, что разъ Мирабо принималъ въ нихъ большое участіе, его поступки опредляли ихъ ходъ и не только тогда, когда онъ достигалъ своихъ цлей, но и тогда, когда именно его-то участіе при извстномъ къ нему недовріи и портило то самое дло, ради котораго онъ напрягалъ вс усилія. Штернъ въ своей книг достаточно анализировалъ и политическую дятельность Мирабо, и главныя событія эпохи для того, чтобы съ полнымъ правомъ, охватывая жизнь Мирабо однимъ взглядомъ, резюмировать ея историческій смыслъ въ такой формул, которая дйствительно была бы выводомъ изъ изученія этой жизни, а не была бы общимъ мстомъ, способнымъ имть тысячи приложеній. Притомъ, идея, что ‘die eherne Notwendigkeit der Ereignisse im ganzen und grossen ist strker als der entgegenstrebende Wille des strksten Einzelnen’, въ качеств общаго вывода, играетъ скоре роль предвзятой мысли, руководившей Штерномъ, когда онъ приступалъ къ изученію жизни Мирабо: ссылка на эту общую формулу, кажется намъ, и помшала автору біографіи Мирабо произвести боле тонкій анализъ, результатомъ коего могъ бы быть только боле содержательный приговоръ объ историческомъ значеніи этого политическаго дятеля. Именно Штерну слдовало бы внимательне отнестись къ вопросамъ о томъ, почему воля Мирабо стремилась дйствовать въ противность ходу событій, въ чемъ и почему между ними заключалось противорчіе, что обусловливало неуспхъ Мирабо, несмотря на его почти пророческую проницательность, его энергію, обаятельность его личности, его популярность. И тмъ боле было бы послдовательно со стороны Штерна это сдлать въ одномъ общемъ итог, что онъ именно такъ и поступаетъ, когда ему приходится касаться единичныхъ намреній и поступковъ своего героя.
При всемъ нашемъ уваженіи къ чисто-ученой сторон сочиненія Штерна, мы самымъ ршительнымъ образомъ возстаемъ противъ историко-философской концепціи, подсказавшей ему такой тощій выводъ относительно всей политической дятельности Мирабо и, какъ намъ кажется, отклонившей его отъ боле топкаго анализа фактовъ, который только и могъ привести его къ боле содержательному rsum. Въ области исторіи нельзя работать безъ извстныхъ историко-философскихъ презумицій, ясно сознанныхъ и опредленно формулированныхъ или безсознательно руководящихъ научною дятельностью историка и узнаваемыхъ только посредствомъ критическаго анализа ея результатовъ. Если наше толкованіе врно, основною исторіологическою концепціей Штерна является приведенная выше формула о роковой сил событій, о роковомъ безсиліи личности, и мы ршаемся поставить въ прямую связь то, что на нашъ взглядъ есть капитальный недостатокъ въ сочиненіи Штерна, съ этою формулой, ибо, прежде всего, при предположенной врности мысли, въ ней заключающейся, біографія, какъ отрасль научно-исторической литературы, собственно говоря, почти утрачиваетъ всякій смыслъ. Въ самомъ дл, если историкъ долженъ изучать только дйствительно случившееся, а таковымъ нужно считать лишь то, что создано желзною необходимостью событій, какіе научные резоны могутъ существовать у историка для того, чтобы изслдовать индивидуальныя стремленія, идущія весьма часто наперекоръ теченію, а потому не осуществляющіяся? И, прежде всего, съ этой точки зрнія пришлось бы осудить самого Штерна за то, что въ своемъ историческомъ труд (во второй его части, главнымъ образомъ) ему гораздо больше приходится заниматься неосуществившимися планами и неудавшимися попытками Мирабо, чмъ событіями дйствительно совершившимися и тмъ самымъ доказавшими свою необходимость. Какъ бы мы ни смотрли на мысль заключительной формулы Штерна съ общеисторической точки зрнія, въ примненіи къ жизни отдльнаго человка или къ историческому изображенію такой жизни, она является прямо убійственной: въ практическомъ отношеніи принятіе заключительной формулы Штерна равносильно принятію ршенія дать полное laissez passer совершающимся вокругъ насъ событіямъ, такъ какъ перечить имъ безсмысленно, хотя бы мы были вс геніальны, какъ Мирабо, въ теоретическомъ же отношеніи только съ нкоторою непослдовательностью, допуская внутреннія противорчія въ своей работ, можно при такомъ фаталистическомъ взгляд заниматься біографіями, если только послднія не предпринимаются исключительно для доказательства фаталистическаго тезиса. Очевидно, не съ такою цлью занялся Штернъ жизнеописаніемъ Мирабо, а потому у него дло и не могло обойтись безъ противорчія между исторіологическою идеей и дйствительнымъ отношеніемъ автора къ своему предмету. Это противорчіе мы ставимъ ему даже въ заслугу, ибо для насъ немыслимо было бы положить столько труда на изученіе одной исторической личности, какъ бы заране зная, что значеніе ея равно нулю. Съ точки зрнія желзной необходимости событій, Штерну слдовало бы вообще осудить Мирабо за то, что онъ пытался идти наперекоръ имъ, а, между тмъ, въ общемъ біографъ находитъ правильною ту оцнку, которую его герой длаетъ положенію вещей, и не безъ сочувствія относится къ его политическимъ планамъ. Или различнымъ образомъ судя въ отдльности т или другіе планы и попытки Мирабо, одинаково вытекавшіе изъ противленія его воли ходу событій, но не одинаково цлесообразные и практичные, судя ихъ именно со стороны ихъ пригодности и осуществимости, Штернъ тмъ самымъ признаетъ, что передъ желзною необходимостью событій, создаваемыхъ, конечно, поведеніемъ самихъ людей, поведеніе той или иной единицы, дйствующей имъ наперекоръ, не всегда бываетъ совсмъ безсильно и не всегда должно отступать безъ всякаго успха. Только отвергая въ душ историческій фатализмъ, только безсознательно вря въ активную роль личности въ исторіи, можно вообще, какъ это и длаетъ Штернъ въ біографіи Мирабо, съ интересомъ и вниманіемъ слдить за словами и дйствіями исторической личности, за ея отношеніями къ людямъ и событіямъ.
Задумавъ дать русскому читателю понятіе о книг Штерна, я невольно остановился подробне всего на такой ея сторон, которая могла бы пройти незамченной, если бы не представлялось при этомъ нкотораго общаго вопроса касательно біографіи, какъ особаго вида исторической литературы. Когда говорятъ, и, нужно замтить, говорятъ въ настоящее время часто, что при современномъ состояніи исторіи, какъ науки, на біографіи слдуетъ смотрть, какъ на научныя работы не особенно высокаго порядка, то едва ли отдаютъ себ ясный отчетъ о томъ, какое значеніе иметъ вообще біографическій элементъ въ исторіи. Беря исторію какой-либо эпохи въ прагматическомъ отношеніи, т.-е. исторію какихъ-либо событій, составляющихъ изъ себя цлое историческое движеніе, историкъ-аналитикъ необходимо долженъ будетъ разложить эти событія на отдльныя дйствія отдльныхъ людей и каждому лицу указать его мсто въ ход этихъ событій, тутъ, такъ сказать, онъ наблюдаетъ сплетеніе отрывковъ отдльныхъ біографій въ сложную ткань скрещивающихся взаимодйствій, и лишь тогда онъ наилучшимъ образомъ могъ бы понять ходъ событій даннаго времени, когда ему были бы извстны біографіи всхъ лицъ, принимавшихъ въ нихъ участіе. Мы, несомннно, достигли бы наиболе совершеннаго пониманія, напримръ, прагматической стороны французской революціи, если бы біографіи наиболе выдающихся ея ‘героевъ’ и наиболе типическихъ лицъ изъ ‘толпы’ были изслдованы столь же обстоятельно и безпристрастно, какъ изслдована въ сочиненіи Штерна жизнь Мирабо. Говоря это, я имю въ виду только одну сторону дла, значеніе біографій для прагматической исторіи, каковою должна являться, напримръ, исторія революціи, разсматриваемой, какъ цпь находящихся между собою въ причинной связи событій. Конечно, этимъ не исчерпывается научное значеніе біографіи, и, не касаясь другихъ еще сторонъ дла, особое вниманіе слдуетъ обратить на то значеніе, какое могутъ имть научно разработанныя біографіи для того, что позволительно называть теоріей историческаго процесса. Однимъ изъ капитальнйшихъ вопросовъ такой теоріи всегда будетъ вопросъ о роли личности въ исторіи, и біографіи историческихъ дятелей, принимавшихъ, подобно Мирабо, наибольшее участіе въ событіяхъ, несомннно, должны быть принимаемы въ разсчетъ при теоретической разработк отдльныхъ частей этого вопроса. Здсь не мсто, конечно, распространяться о томъ, что въ его ршеніи должно основываться на общихъ соображеніяхъ и что необходимо отнести на счетъ фактическаго матеріала, который долженъ въ данномъ случа заключаться въ научно разработанныхъ біографіяхъ, по едва ли лишнимъ, хотя бы и прямо по отношенію къ сочиненію Штерна, будетъ сказать, чего слдовало бы требовать отъ научно разработанныхъ біографій въ виду мало, впрочемъ, еще сознаваемыхъ требованій теоріи историческаго процесса. Само собою разумется, что написанная Штерномъ біографія Мирабо оказалась бы совершенно неудовлетворительною, если бы мы прикинули къ ней такую мрку, но въ этомъ отношеніи неудовлетворительными нужно будетъ признать вс существующія въ исторической литератур біографіи, даже наилучшія изъ нихъ, и по причин весьма понятной, такъ какъ кто же когда-либо подходилъ къ работ надъ біографіей исторической личности со сколько-нибудь выработанною теоріей историческаго процесса, съ сколько-нибудь значительнымъ запасомъ нуждающихся въ проврк положеній и требующихъ ршенія вопросовъ о роли личности въ исторіи, со сколько-нибудь намченными теоретическими цлями? Характеръ всякой научной работы и даже прямо ея содержаніе зависятъ не только отъ того фактическаго матеріала, который былъ въ распоряженіи работника, но и отъ тхъ отвтовъ, ради которыхъ онъ приступаетъ къ допросу своихъ свидтельствъ, а, въ такомъ случа, что же мудренаго въ томъ, что вс существующія біографіи не содержатъ въ себ прямыхъ отвтовъ на вопросы, интересующіе всякаго, кто занимается теоріей историческаго процесса? Если, однако, многимъ кажется еще весьма проблематичной какая бы то ни была польза отъ подобной теоріи, едва ли кто станетъ оспаривать, что самое дло біографической литературы, имющей свои собственныя задачи, только выиграло бы, если бы біографы расширяли кругъ вопросовъ, съ коими они подходятъ къ своему фактическому матеріалу. Если Штернъ не далъ намъ ни психологической, ни исторической характеристики Мирабо, имъ самимъ сдланной, а не той, которая длается самими фактами, то только потому, что самъ съузилъ свою задачу, не поставивъ себ нкоторыхъ психологическихъ и историческихъ вопросовъ, ршеніе коихъ должно было бы привести его къ боле опредленному и содержательному выводу объ исторической роли Мирабо, но разъ біографъ подходитъ къ своей работ съ опредленными вопросами относительно личности и роли даннаго лица, естественное расширеніе круга его вопросовъ можетъ совершиться въ одну только сторону,— въ сторону вопросовъ историко-теоретическихъ. Такъ какъ, собственно говоря, нельзя взяться ни за одинъ историческій предметъ, не раздляя тхъ или другихъ теоретическихъ взглядовъ на сущность историческаго процесса, то чмъ они ограниченне, тмъ скудне будетъ и содержаніе (не просто фактическое, конечно) работы, въ которой они проявятся даже безъ вдома самого историка. Въ примненіи къ книг Штерна отсутствіе теоретическаго элемента сказывается замтнымъ образомъ на томъ общемъ представленіи, какое онъ даетъ объ исторической роли Мирабо: ссылка на общее мсто тамъ, гд слдовало бы ожидать подведенія конкретныхъ итоговъ подъ конкретными фактами, свидтельствуетъ, что, изучая участіе Мирабо въ событіяхъ французской революціи, онъ не задавался общимъ теоретическимъ вопросомъ о томъ, каковымъ можетъ быть — какъ по своимъ мотивамъ, такъ и по своимъ слдствіямъ — дйствіе единичной личности въ ход событій, соотвтствующихъ или несоотвтствующихъ стремленіямъ этой личности. Намъ кажется, что, помимо той пользы, какую могло бы принести теоріи историческаго процесса иное, т.-е. боле широкое отношеніе Штерна къ предмету своего изслдованія, и самое освщеніе личности Мирабо значительно выиграло бы, если бы авторъ его біографіи не ограничивался занесеніемъ въ свою книгу только тхъ отвтовъ, которые даются самими фактами, когда ихъ ни о чемъ даже не спрашиваютъ. Конечно, для читателя, желающаго просто познакомиться съ замчательною личностью столь виднаго дятеля 1789 г., какимъ былъ Мирабо, въ этомъ бды большой нтъ, небольшая въ этомъ бда съ высшей научной точки зрнія и особенно для біографіи вообще, которой слдуетъ поднять свое научное значеніе въ виду успховъ, длаемыхъ другими видами исторической литературы.
Личность Мирабо и его историческая роль даютъ весьма много поводовъ для общихъ соображеній не только моральнаго и политическаго свойства, но именно и чисто историко-теоретическаго содержанія. Какое противорчіе мы ни обнаруживали бы между тмъ, къ чему онъ стремился, и тмъ, что осуществлялось ходомъ событій, мы никакъ не можетъ отказать ему въ значеніи одного изъ наиболе рзкихъ представителей современнаго ему общества, тмъ боле, что онъ во многихъ отношеніяхъ гораздо ране другихъ формулировалъ т идеи, которыя потомъ длались общимъ достояніемъ. Съ этой-то особенно стороны и интересны т мста перваго тома сочиненія Штерна, гд излагаются политическія воззрнія Мирабо, относящіяся ко времени, когда он не могли еще быть частями программы, подлежавшей непосредственному осуществленію. Его отношеніе къ физіократическому идеалу ‘законнаго деспотизма’ (I, 140 и слд.), къ политическимъ идеямъ Монтескьё и Руссо, къ англійской конституціи, къ задач монархической власти во Франціи, отъ которой онъ желалъ бы ‘возвращенія стран ея политическихъ и гражданскихъ правъ’, наконецъ, къ реформамъ, бывшимъ, по его мннію, необходимыми въ сфер чисто-гражданской (I, 70 и слд., 130—131, 175, 178 и др.), напоминаетъ намъ содержаніе позднйшихъ брошюръ и cahiers 1789 г. и многихъ реформъ, совершенныхъ національнымъ собраніемъ. Мирабо идетъ впереди своего общества и задолго до того, когда онъ почувствовалъ, что горизонтъ его расширился и что для него наступила пора дйствовать, онъ все свое высшее честолюбіе полагалъ въ томъ, чтобы быть ‘наставникомъ націи’ (instructeur de la nation). Въ историко-теоретическомъ отношеніи весьма любопытно прослдить на примр Мирабо, какъ формируются единичныя личности, которыя ране другихъ приходятъ къ извстнымъ идеямъ, длающимся потомъ общимъ мнніемъ. Въ данномъ случа Мирабо является человкомъ, который не только въ своихъ желаніяхъ и стремленіяхъ предварялъ событія, соотвтствовавшія этимъ желаніямъ и стремленіямъ, но и въ своихъ описаніяхъ, относящихся ко времени оптимистическаго энтузіазма среди представителей прогрессивнаго движенія, онъ прозрвалъ грядущія событія, совсмъ, напротивъ, не соотвтствовавшія тому, чего онъ желалъ для Франціи. И тутъ онъ шелъ впереди своихъ современниковъ, весьма часто не понимавшихъ того, что вокругъ нихъ совершалось. Конечно, такой человкъ, дйствительно, могъ бы дать ходу событій иное направленіе, ^находись онъ у власти, насколько властное положеніе даетъ человку особую силу. Мирабо имлъ полное право говорить, что у него имлся опредленный планъ, который правительству нужно было лишь отдать на простую ратификацію представителей націи, чтобы произвести крупное политическое и общественное преобразованіе и, вмст съ тмъ, взявъ движеніе въ свои руки, упрочить свое положеніе, а у Неккера, которому пришлось сдлаться идоломъ націи въ эпоху созыва государственныхъ чиновъ, какъ разъ не было даже намека на что-либо подобное (I, 267): историки революціи порицаютъ за это Неккера, тмъ самымъ отдавая передъ нимъ преимущество Мирабо, и Штернъ не составляетъ тутъ исключенія, такъ что, несмотря на строгій фактицизмъ своей книги и на свое отвращеніе ко всмъ гаданіямъ, и онъ долженъ былъ бы сознаться, что будь на мст Неккера человкъ со способностями и энергіей Мирабо, революція приняла бы иное направленіе. Исторія такихъ сложныхъ событій, какимъ была французская революція, состоитъ обыкновенно изъ цлаго ряда ршительныхъ моментовъ, отъ коихъ зависитъ, въ какую сторону направится дальнйшее теченіе, и это по отношенію къ отдльнымъ фактамъ изображаемой эпохи признаетъ и самъ Штернъ (см., наприм., нсколько словъ о ршительности момента и для Франціи, и для самого Мирабо, созданнаго королевскимъ засданіемъ 23 іюня 1789 года, т. II, стр. 26), а потому, конечно, не малое значеніе принадлежитъ тому, кто и какъ иметъ возможность дйствовать въ ршительную минуту, когда другіе скоре ждутъ чужой иниціативы, чмъ предполагаютъ дйствовать на собственный страхъ. Проводя въ жизнь свою программу, Мирабо не могъ довольствоваться ролью простаго наставника націи, онъ прямо заявлялъ, что роль дятеля съ наступленіемъ переворота стала важне роли наставника (I, 266), и цлью его стремленій сдлалось добиться власти, отстранивъ отъ нея людей, коихъ онъ считалъ неспособными или опасными, и подчинивъ себ тхъ людей, безъ которыхъ власть не имла бы прочной опоры. Въ этомъ стремленіи Мирабо не было ничего несбыточнаго. Post factum легко говорить, что Мирабо потерплъ неудачу потому, что его воля стремилась дйствовать въ противорчіи съ желзною необходимостью событій, но совершенно неосновательно обобщать неудачу Мирабо, выставляя фаталистическую формулу, какъ легко post factum выводить успхъ Наполеона изъ соотвтствія его воли съ ходомъ событій, и, вмст съ тмъ, одинаково было бы неосновательно утверждать, что Наполеонъ не самъ создалъ свое положеніе, и длать отсюда другой фаталистическій выводъ. Весь интересъ судьбы Мирабо въ революціонные годы въ томъ и заключается, что, по его мннію, люди, главнымъ образомъ и создавшіе событія, вели Францію не туда, куда ей слдовало идти, и что онъ добивался власти для осуществленія собственной своей программы, которая могла бы, какъ онъ думалъ, привести государство въ мирную пристань. Весьма многое въ воззрніяхъ Мирабо было справедливо, и существовало не мало шансовъ, чтобы Мирабо добился своей цли, т.-е. достигъ власти для осуществленія своей правительственной идеи: онъ не хотлъ ничего, что само по себ было несбыточно, и многіе люди, стремившіеся къ власти для противодйствія неодобряемому ими теченію исторіи, не только ея добивались, но достигали и тхъ результатовъ, коихъ ждали отъ ея примненія. Общіе историки революціи указывали не разъ на общія причины неудачи Мирабо, а въ повствованіи своемъ Штернъ имлъ возможность отмчать и боле частныя причины, лежавшія, между прочимъ, въ недовріи отдльныхъ дятелей къ самой личности Мирабо, а не его идеямъ только, и въ собственныхъ его ошибкахъ, касавшихся отдльныхъ предметовъ, а не всего теченія длъ. Съ точки зрнія теоріи исторіи, при опредленіи успха или неуспха какого-либо дятеля весьма интересно классифицировать общія и частныя причины по ихъ значенію для даннаго результата, а такъ какъ причины эти заключаются въ настроеніяхъ и дйствіяхъ отдльныхъ лицъ, какъ самого дятеля, такъ и другихъ людей, то анализъ, о коемъ мы говоримъ, весьма часто будетъ приводить къ открытію главной причины того или другаго явленія не въ общемъ факт, достаточно его, повидимому, объясняющемъ, а въ факт весьма частнаго свойства. Факты, объясняющіе намъ, какъ планы и попытки Мирабо не приводили къ поставленной цли, собраны и изображены у Штерна въ достаточномъ количеств и съ большою врностью дйствительности, и въ этомъ отношеніи представляютъ богатый матеріалъ для иллюстрацій нкоторыхъ теоретическихъ положеній о значеніи общихъ и частныхъ причинъ въ ход событій. Частныя причины принято по кое-какимъ теоретическимъ соображеніямъ умалять передъ причинами общими, и, быть можетъ, анализъ причинъ, наприм., историческаго успха или неуспха какой-либо личности врод Мирабо, могъ бы содйствовать установленію боле правильнаго взгляда на мсто того, который не хочетъ ничего знать, кром общихъ причинъ. Очень обстоятельно слдитъ Штернъ и за тми средствами, какія пускалъ въ ходъ Мирабо, чтобы добиться власти, мняя ихъ сообразно обстоятельствамъ. Совершенно основательно поворотнымъ пунктомъ въ политической жизни Мирабо считаетъ онъ 7 ноября 1789 г., когда Мирабо потерплъ и политическую, и личную неудачу по вопросу о парламентарномъ министерств, ибо, ‘лишенный всякой надежды достигнуть власти прямымъ путемъ, онъ увидлъ себя отброшеннымъ къ роли интригана’ (II, 120), вслдствіе чего въ скоромъ времени онъ, цлью котораго было сдлаться руководящимъ министромъ, унизился до роли наемнаго писаки и тайнаго агента (1,151). Нельзя сказать, чтобъ и раньше революціи Мирабо не вступалъ на подобный путь, вовсе, однако, не торгуя при этомъ своими убжденіями. Удача и неудача человка зависитъ отъ цлесообразности и примнимости средствъ, которыя онъ же и пускаетъ въ ходъ, и самъ Штернъ судитъ иногда планы Мирабо съ этой точки зрнія (наприм., I, 170—171), отмчая и т случаи, когда онъ совтуетъ для упроченія новаго порядка вещей пустить въ ходъ средства, составлявшія одну изъ язвъ стараго порядка (II, 232). Однимъ словомъ, человкъ попалъ въ противорчіе съ самимъ собою и съ своимъ собственнымъ дломъ, а это не могло содйствовать успху: причины и результаты такого противорчія въ дятельности Мирабо могутъ, равнымъ образомъ, представить большой теоретическій интересъ, и, между прочимъ, здсь возникаетъ вопросъ о томъ различіи, какое можетъ существовать между историческою ролью натуръ цльныхъ и натуръ, созданныхъ изъ противорчій.
Натура Мирабо была натурою послдняго рода. Читая сочиненіе Штерна, въ которомъ эта двойственность Мирабо отмчена весьма рельефно, какъ-то невольно проникаешься къ Мирабо противуположными чувствами, хотя и имешь передъ собою постоянно одного и того же человка.