НОВАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ ТЕОРІЯ.
НОВАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ ТЕОРІЯ.
G. Tarde. Les lois de l’imitation. tude sociologique. Paris. 1890.
I.
II.
II.
IV.
Н. Каревъ.
‘Сверный Встникъ’, No 11, 1890
Новая историческая теория, Кареев Николай Иванович, Год: 1890
Время на прочтение: 27 минут(ы)
Занимаясь критикой историко-философскихъ и соціологическихъ теорій, мы уже раньше обращали вниманіе на идеи Тарда, когда он излагались имъ въ ряд статей, помщавшихся въ Revue plilosophique Рибо {См. особенно ‘Сущность историческаго процесса и роль личности въ исторіи’, стр. 507 и слд. Объ этомъ же предмет писалъ проф. Козловъ въ особой брошюр ‘Тардъ и его теорія общества’ (Кіевъ, 1887 г.).}. Съ тмъ большимъ интересомъ должны мы были прочесть книгу, въ которой эти идеи получили вполн систематическое развитіе и стройное изложеніе, уже по одному тому, что воззрнія Тарда мы считали заслуживающими вниманія, хотя далеко не могли согласиться со всмъ тмъ, что говоритъ новый соціологъ.
Книга Тарда составилась, какъ онъ самъ заявляетъ въ предисловіи, изъ переработки именно этихъ его статей, появлявшихся въ печати между 1882 и 1888 годами. Такъ какъ существенно новаго авторъ къ своимъ прежнимъ взглядамъ ничего не прибавилъ, то мы и позволимъ себ передать главныя его мысли, пользуясь своимъ ихъ изложеніемъ въ книг о роли личности въ исторіи.
Соціальный индивидуумъ, говоритъ Тардъ, по существу своему склоненъ къ подражанію, онъ только случайно бываетъ изобртателенъ. Вс его соціальныя отношенія съ членами своей группы суть сознательныя или безсознательныя подражанія. Начиная съ языка и ходьбы до музыки и аэростатики, нтъ ни одного соціальнаго акта, которому-бы онъ не былъ наученъ. Вс общественныя животныя подражаютъ другъ другу, и вс животныя, подражающія другъ другу, общественны. Въ обществахъ, прогрессирующихъ въ промышленности, обычай, гордое подражаніе предкамъ, слабетъ, оно замняется тщеславнымъ подражаніемъ современникамъ, модой, а въ итог соціальное дйствіе подражанія становится вообще со дня на день глубже и значительне… Обыкновенно люди освобождаются отъ традиціонныхъ идей только для того, чтобы принять ходячія современныя идеи, освобождаются отъ обычая, чтобы подчиняться мод. Тардъ даже пользуется установленнымъ имъ существенно подражательнымъ характеромъ соціальныхъ фактовъ для опредленія самаго понятія общества, какъ собранія существъ, готовыхъ подражать другъ другу, или такихъ, которыя, не подражая другъ другу, сходны одни съ другими и имютъ общія черты, представляющія старинныя копіи съ одного и того-же образца. По его собственнымъ словамъ, его взглядъ на общество можно прямо резюмировать въ одномъ положеніи: ‘общество, это — подражаніе, а подражаніе, это — видъ сомнамбулизма’. Что касается до второй части тезиса, въ которой самъ авторъ видитъ ‘нкоторое преувеличеніе’, мы оставляемъ ее въ сторон, не излагая соображеній, приведшихъ Тарда къ этой, по меньшей мр, рискованной гипотез, а потому и не подвергая своей критик формулу, объявляющую соціальное подражаніе за видъ сомнамбулизма. Для насъ только важно здсь сведеніе общества на подражаніе, причемъ авторъ проводитъ параллель между тремя мірами, неорганическимъ, органическимъ и соціальнымъ. Общество, говоритъ онъ, это всегда въ различныхъ степеняхъ ассоціація, а ассоціація по отношенію къ общественности и подражательности есть то же, что организація по отношенію къ жизненности или молекулярное строеніе по отношенію къ эластичности эира. Все это, прибавляетъ онъ, новыя аналогіи, которыя нужно присоединить къ тмъ, которыя въ такомъ большомъ количеств представляютъ намъ три великія формы всемірнаго повторенія, т. е. волнообразное движеніе, воспроизведеніе — питаніе и подражаніе. Если мы хотимъ поддержать аналогію между тремя мірами, нужно разсматривать жизнь только какъ организацію возбудительности протоплазмы, а матерію только какъ организацію эластичности эира, подобно тому, какъ общество есть лишь организація подражательности.
Приводя, такимъ образомъ, идею о существенно подражательномъ характер культурныхъ явленій, Тардъ, однако, признаетъ дйствіе въ исторіи культуры и другого начала — личной иниціативы. Въ первый разъ, сколько намъ извстно, свою мысль о значеніи этого фактора онъ высказалъ въ стать: ‘Увренность и желаніе и возможность ихъ измренія’, высказалъ мимоходомъ, отвчая на вопросъ: ‘отчего соціальный прогрессъ долженъ быть, насколько возможно, постепеннымъ?’ Между прочимъ, онъ приводитъ тутъ отвтъ ‘эволюціонистовъ’, подсказанный имъ отождествленіемъ общества съ организмомъ: ‘они, продолжаетъ Тардъ, заимствуютъ у Жозефа де-Местра блестящее заблужденіе (курсивъ нашъ), заключающееся въ той мысли, что всякій институтъ есть дло анонимное и что исполненіе, хотя-бы медленное и постепенное, какого-либо систематическаго плана соціальнаго переустройства, порожденнаго ex abrupto индивидуальнымъ умомъ, есть не что иное, какъ химера и мечта. Но тмъ не мене, очевидно, замчаетъ онъ, что вс соціальныя модификаціи, крупныя или мелкія, въ сущности истекаютъ изъ индивидуальныхъ иниціативъ, изъ боле или мене разрозненныхъ личныхъ плановъ‘. Затмъ въ стать о ‘психологіи въ политической экономіи’ мы уже встрчаемся съ цлымъ наброскомъ теоріи изобртенія, т. е. личной иниціативы, инноваціи въ систем фактовъ, повторяющихся въ силу подражанія. Авторъ еще не ставитъ вопроса о томъ, какъ возможна инновація при существенно подражательномъ характер соціальныхъ явленій, онъ только даетъ опредленіе изобртенію, называя такъ всякое новое (и полезное) соединеніе образовъ или идей въ человческомъ ум, но за то онъ указываетъ и на роль изобртенія, которое, какъ онъ самъ выражается, производитъ новыя желанія и новыя увренности, распространяющіяся и распредляющіяся потомъ путемъ подражанія. Вотъ какъ происходитъ послднее: вс, безъ исключенія, говоритъ Тардъ, человческія изобртенія, вс центры подражанія имютъ то общее свойство, что возбуждаютъ новые вкусы и новыя идеи. Одни (изобртенія артистическія, литературныя, иногда даже промышленныя, напр., кулинарныя) вносятъ въ человчество новыя комбинаціи ощущеній и образовъ, скоро становящіяся предметомъ спеціальнаго желанія, драматурги создали вкусъ къ театру, каждый оригинальный драматическій писатель вызвалъ вкусъ къ своему спеціальному роду драматическаго творчества и т. п. Другія (почти вс промышленныя изобртенія: ткацкій станокъ, типографія, фотографія и проч.), понижая цну, за которую могутъ предлагаться предметы, удовлетворяющіе прежде существовавшимъ желаніямъ, длаютъ ихъ доступными многимъ лицамъ, которыя безъ дешевизны никогда-бы и не подумали ихъ пріобрсти. Значитъ, эти изобртенія возбуждаютъ у людей соотвтствующія желанія, которыхъ они не имли до ихъ появленія. Что касается до открытій, увеличивающихъ сумму увренностей, то они или научныя, или политическія, юридическія, административныя и военныя. Громоотводъ, это — гарантія отъ молніи, о которой и не мечтали до Франклина. Вковой прогрессъ законодательства, администраціи, вооруженія можетъ разсматриваться, какъ рядъ настоящихъ изобртеній, посредствомъ которыхъ государство — это громадное общество взаимнаго страхованія,— то создаетъ новые способы гарантіи, совершенно неизвстные прежде (какъ напримръ, привилегіи, охраняющія такой-то городъ, такой-то классъ или такую-то профессію отъ произвола другихъ, или гарантіи личныя, изобртенныя нашими современными конституціонными учрежденіями), то распространяетъ на большее количество гражданъ какія-либо гарантіи, уже предоставленныя небольшому числу лицъ (распространеніе на Италію, а потомъ и на всю Римскую имперію права римскаго гражданства, освобожденіе крестьянъ въ Россіи или въ другихъ мстахъ, ночь 4 августа, обобщающая привилегіи, ставшія вольностями, всеобщая подача голосовъ и проч.). Та же мысль, только иными словами, высказывается авторомъ и въ слдующихъ строкахъ той же статьи: ‘Впрочемъ, повторимъ это здсь, подражаніе всегда работаетъ надъ изобртеніемъ, а изобртеніе, хотя отчасти, создаетъ желаніе, которому удовлетворяетъ. Несомннно, что какое-либо открытіе принимается и распространяется, благодаря его относительной полезности, но въ чемъ-же его польза? Всего чаще въ удовлетвореніи желанія, которое не существовало-бы безъ него или безъ предыдущаго изобртенія. Книгопечатаніе распространилось потому, что оно лучше удовлетворяло желанію чтенія, нежели искусство перепищиковъ, но изобртеніе письма породило эту потребность одновременно съ удовлетвореніемъ ея. Я скажу то же самое о телефон, фонограф, и пр.’.
Такимъ образомъ, по воззрнію Тарда, въ области культуры (‘въ соціальномъ мір’, по его терминологіи) все сводится къ изобртеніямъ и подражаніямъ, причемъ всякое подражательное повтореніе происходитъ, въ конц концовъ, отъ инноваціи. Что касается до послдней, то въ стать ‘Les traits communs de la nature et de l’histoire’ онъ сводитъ ее къ ‘интерференціи повтореній), т. е. къ встрч двухъ соціальныхъ фактовъ, существовавшихъ нкоторое время при помощи подражанія отдльно одинъ отъ другого, а потомъ встрчающихся вмст.
Такова сущность соціологическаго ученія Тарда. Мы могли бы сказать, что цль его — выяснить общественную роль подражанія {См. именно подъ этимъ заглавіемъ статью Тарда, переведенную въ (Русскомъ Богатств‘ (NoNo 5—6 и 7) изъ Revue scientifique.}, но, какъ бы ни была велика эта роль, къ законамъ подражанія нельзя свести всю соціологію, какъ это длаетъ французскій авторъ, прямо заявляющій, что онъ старался въ своей книг d’escjuisser une sociologie pure, autant vaut dire une sociologie gnrale. Предметъ, разсмотрніемъ коего занялся Тардъ, дйствительно, иметъ большой интересъ, но скоре соціально-психологическій, чмъ строго-соціологическій, и во всякомъ случа односторонне видть въ обществ только организацію подражательности: вдвинь онъ свое изслдованіе въ надлежащія рамки, т. е. заяви, что имъ разсматривается только одна сторона общественныхъ явленій, онъ придалъ бы гораздо боле значенія своимъ выводамъ, такъ какъ къ нимъ никто не сталъ бы предъявлять требованія — объяснить все, что только ни совершается въ обществ и исторіи. Отрицая, поэтому, за теоріей Тарда всякое право называться ‘общей соціологіей’, мы можемъ привтствовать ее, какъ попытку освтить научнымъ анализомъ общественную роль подражанія. Въ этомъ отношеніи мы ставимъ ее рядомъ съ другой, къ сожалнію, недоведенной до конца работой на ту же тему, единственной во всей литератур до появленія статей и книги Тарда: указываемъ именно на большую статью г. Михайловскаго ‘Герои и толпа’ {‘Отеч. Зап.‘ за 1882 г., а также VI томъ сочиненій. Спб. 1885 г.}, въ которой равнымъ образомъ разсматривается общественная роль подражанія. Весьма любопытно, замтимъ кстати, что оба автора ставятъ въ связь нормальное явленіе подражательности съ сомнамбулизмомъ и гипнотизмомъ, какъ бы объясняя первое этими послдними. Сопоставляя об работы, я отмчу даже, что на самое подражаніе оба автора взглянули не вполн одинаково, вслдствіе чего г. Михайловскій беретъ его, напримръ, съ такой стороны, на которую Тардъ не обращаетъ вниманія, вслдствіе чего его ‘Законы подражанія’ даже не исчерпываютъ и всего этого предмета. Тарда интересуетъ вопросъ о происхожденіи сходныхъ явленій въ культурно-соціальномъ мір, каковое онъ и объясняетъ общественною ролью подражанія, но онъ не останавливается на анализ тхъ подражательныхъ явленій, сущность коихъ выражена въ самомъ заглавіи работы г. Михайловскаго — ‘герои и толпа’. Для исторію на прагматическую и культурную, т. е. на исторію событій и исторію формъ матеріальнаго, духовнаго и общественнаго быта народовъ, мы могли бы сказать, что г. Михайловскій сосредоточилъ все свое вниманіе на сил подражанія въ прагматическихъ фактахъ, а Тардъ — на его значеніи въ фактахъ культурныхъ. Этимъ еще боле съуживается содержаніе труда, который выдается самимъ авторомъ за общую соціологію. Сопоставляя об работы, мы должны отмтить еще, что русскій соціологъ тщательно искалъ въ литератур по разнымъ научнымъ спеціальностямъ фактическихъ и теоретическихъ указаній по своему предмету, тогда какъ Тардъ разработываетъ все самъ, представляя изъ себя образецъ соціологовъ, игнорирующихъ работы своихъ предшественниковъ. Сказать все это о книг Тарда заставляетъ насъ безпристрастное къ ней отношеніе: несмотря на нкоторые еще частные недостатки, эту книгу, какъ спеціальное изслдованіе общественной роли подражанія, слдуетъ признать за одно изъ наиболе интересныхъ сочиненій по соціальной психологіи, а лично для себя пишущій эти строки тмъ боле считаетъ это обязательнымъ, что собственные его исторіологическіе взгляды на роль иниціативы и подражаніе вполн гармонируютъ съ основной идеей Тарда.
Я отнесъ сейчасъ ‘Законы подражанія’ къ соціальной психологіи. Подражаніе есть фактъ психической жизни и, поскольку оно играетъ общественную роль, оно есть фактъ психической жизни не только индивидуума, но и общества. Признавая необходимость существованія особой коллективной или соціальной психологіи (особенно для цлей теоріи историческаго процесса), сочиненію Тарда мы именно приписываемъ такое значеніе, находя въ немъ изслдованіе нкоторыхъ явленій психическаго взаимодйствія (и представляющаго изъ себя предметъ коллективной психологіи, тогда какъ предметомъ соціологіи мы признаемъ общественную организацію). Въ виду важности, придаваемой нами вопросу о коллективной психологіи, намъ пріятно было узнать, что мысль эта иметъ одного лишняго сторонника въ лиц Тарда. Не высказываясь ^нигд прямо въ смысл необходимости особой коллективной психологіи, Тардъ въ нсколькихъ мстахъ своей книги различаетъ психологію индивидуальную и соціальную. Напримръ, ссылаясь въ одномъ мст на свою старую статью La croyance et le dsir et la possibilit de leur mesure, онъ оговаривается, что его прежніе взгляды нсколько измнились. ‘Теперь, говоритъ онъ, я готовъ признать, что я, быть можетъ, нсколько преувеличилъ роль врованія и желанія въ индивидуальной психологіи, и я не сталъ бы боле съ такою увренностью утверждать, что эти дв стороны человческаго я суть единственныя въ насъ вещи, къ коимъ примнимы понятія больше и меньше. Но въ замнъ этого я имъ приписываю все большую и большую важность въ психологіи соціальной’ (стр. 163). Указывая въ другомъ мст на различіе, существующее между борьбою мнній въ индивидуум и въ обществ, авторъ отмчаетъ, какъ самъ онъ выражается, ‘поразительную аналогію и очевидную разницу двухъ логикъ, двухъ психологіи, индивидуальной и общественной’ (propres l’individu et la socit, стр. 188). Отмчу еще одно мсто (стр. 230), гд Тардъ ‘первичною и основною задачею соціологической психологіи, начинающейся тамъ, гд оканчивается физіологическая психологія’, ставитъ изслдованіе дйствія, какое одинъ мозгъ производитъ на другой мозгъ. Въ связи съ этими мстами нужно поставить заявленіе о томъ, что ‘если законы изобртенія принадлежатъ существеннымъ образомъ индивидуальной логик’, то ‘законы подражанія относятся частью и къ логик соціальной’ (стр. 415).
Въ ‘Законахъ подражанія’ Тардъ касается мимоходомъ общихъ вопросовъ о значеніи соціологіи и исторіи и объ отношеніи первой къ естествознанію. Въ данномъ случа онъ весьма часто является только представителемъ ходячихъ воззрній, но не рдко обнаруживаетъ самостоятельность и оригинальность. Не настаивая на томъ, что подъ соціологіей слдуетъ разумть только науку о соціальной организаціи съ отнесеніемъ духовныхъ явленій общества въ область коллективной психологіи, мы вполн соглашаемся съ тмъ, какъ понимается у Тарда самый характеръ соціологіи, какъ науки не о данныхъ явленіяхъ, а объ общихъ законахъ, т. е. какъ науки номологической, а не феноменологической. Въ самомъ дл, онъ именно длаетъ различіе между ‘чистой’ или ‘общей соціологіей’, законы коей имютъ силу для всхъ обществъ теперешнихъ, прежнихъ или только возможныхъ, и между философіей исторіи, имющей дло съ нкоторымъ даннымъ цлымъ (avantpropos, VI). Мы сами держимся того же различенія, не раздляя только отрицательнаго отношенія Тарда къ философіи исторіи, такъ какъ и общая соціологія, и философія исторіи, имющія каждая свою задачу, не исключаютъ одна другой, какъ это думаетъ Тардъ, а только одна другую дополняютъ {См. первую главу I тома нашихъ ‘Основныхъ вопросовъ философіи исторіи’.}. Изъ того, что ‘реальное объяснимо только въ связи съ обширною областью возможнаго’ и что ‘осуществившееся является только обрывкомъ осуществимаго’ (VI—VII), мы не имемъ права длать тотъ выводъ, будто дйствительное и осуществившееся не можетъ изучаться въ нсколько иной форм, нежели изучается вообще только возможное и осуществимое. Съ другой стороны, самъ Тардъ на первой же страниц своего труда различаетъ между ‘наукой’ и ‘исторіей соціальныхъ фактовъ’: изъ того, что послдніе способны быть предметомъ исторіи, не слдуетъ, по собственному же его признанію, чтобы они не могли стать предметомъ науки, и, наоборотъ, думаемъ мы, возможность изученія общественныхъ явленій съ цлью полученія общихъ законовъ, управляющихъ ими во всхъ человческихъ группахъ, прошедшихъ, настоящихъ и будущихъ, не упраздняетъ изученія той связи, которая дана въ дйствительности между опредленными историческими фактами и дана именно только между этими фактами. Наконецъ, самъ же Тардъ вполн опредленно отмчаетъ ту, по его мннію, разницу между ‘соціальной наукой’ и ‘соціальной философіей’, что первая, какъ и всякая иная наука, должна имть своимъ предметомъ исключительно повторяющіеся сходные факты (des faits similiaires multiples), тщательно скрываемые историками (?), между тмъ какъ новые и несходные факты, т. е. факты собственно историческіе (?) представляютъ изъ себя предметъ соціальной философіи’ (стр. 14).
Въ этихъ разсужденіяхъ Тарда врна та мысль, что каждую область явленій можно изучать феноменологически (конкретно) и номологически (абстрактно). Въ связи съ этимъ находится опроверженіе имъ того мннія, будто историческіе факты не могутъ быть изучаемы такъ, какъ изучаются факты естествознанія. Если общественныя явленія, какъ ихъ изображаютъ историки и даже соціологи, представляются намъ чмъ-то хаотическимъ, тогда какъ явленія природы, изучаемыя физиками, химиками, физіологами, производятъ впечатлніе вполн упорядоченныхъ міровъ, то въ этомъ, по словамъ Тарда, нтъ ничего удивительнаго. Дло въ томъ, что натуралисты разсматриваютъ предметъ своей науки со стороны сходствъ и повтореній, какія въ немъ наблюдаются, осторожно оставляя въ тни всю область соотвтствующихъ имъ отклоненій и измненій, тогда какъ историки и соціологи, наоборотъ, не обращаютъ вниманія на однообразную и правильную сторону соціальныхъ фактовъ, т. е. на самые факты эти, поскольку они сходны между собою и повторяются одни за другими,— устремляя всю свою пытливость на то, что въ нихъ случайно и любопытно, ново и разнообразно (стр. 8—9).
Поэтому, если естественныя явленія въ своей повторяемости подчиняются извстнымъ законамъ, то то же самое относится и къ тому, что повторяется въ мір соціальномъ.
Изслдуя ‘законы подражанія’, Тардъ, конечно, долженъ былъ дать опредленіе того, что онъ разуметъ подъ законами, и это тмъ боле было для него обязательно, что онъ самъ вооружается не разъ противъ дйствительно весьма частыхъ злоупотребленій этимъ терминомъ, говоря о ‘лже-законахъ’, ‘яко-бы законахъ’, ‘воображаемыхъ законахъ’ и т. п. Наиболе важнымъ мстомъ, заключающимъ въ себ опредленіе того, что онъ разуметъ подъ законами, я считаю слдующія строки: ‘статистика доставляетъ намъ для каждаго рода подражательнаго распространенія, разсматриваемаго въ отдльности, нчто въ род эмпирическаго закона, графической формулы весьма сложныхъ причинъ. Теперь все дло въ томъ, чтобы извлечь общіе законы, истинно достойные научнаго имени и управляющіе всми подражаніями, а для этого нужно отдльно изучить разныя категоріи причинъ, прежде (т. е. въ статистик) смшанныхъ вмст’ (стр. 158). Пониманіе Тардомъ того, что слдуетъ называть закономъ въ научномъ смысл, явствуетъ изъ того, какъ онъ разршаетъ еще одинъ теоретическій вопросъ. Сущность науки видятъ въ возможности предвиднія, и нашъ авторъ съ этимъ соглашается, оговариваясь, однако, что самое предвидніе можетъ быть только условнымъ (стр. 20) и ограниченнымъ лишь правильно повторяющимися фактами (стр. 21): если дано то-то, должно произойти то-то и то-то, но лишь-бы осуществленію этого не воспрепятствовали такія-то и такія-то неблагопріятныя условія, но нельзя ничего предвидть относительно того, что Тардъ называетъ инноваціями. ‘Будущее будетъ таковымъ, каковымъ его сдлаютъ изобртатели….. послдовательныя появленія коихъ не могутъ быть формулированы въ вид закона’ (стр. 154). Т. е. Тардъ не признаетъ ‘историческихъ законовъ’ въ смысл фаталистическихъ формулъ, по коимъ яко-бы должно происходить историческое движеніе, и мы въ этомъ отношеніи съ нимъ вполн согласны {Осн. вопр. фил. ист., Т. I, кн. I, гл. II.}.
Въ своихъ взглядахъ на абстрактную (номологическую) задачу соціологіи и на значеніе научныхъ законовъ Тардъ примыкаетъ вообще къ позитивной школ обществовднія, родоначальникомъ коей былъ Контъ. Даже свойственное многимъ представителямъ этой школы,— среди коихъ почти не было историковъ,— непониманіе сущности, метода и задачъ исторической науки сказалось на томъ воззрніи, какое у него составилось относительно послдней. Кром того, этотъ взглядъ отличается нкоторою исключительностью, объясняемою тою одностороннею точкою зрнія, съ какой онъ смотритъ вообще на соціальныя явленія. Наконецъ, быть можетъ, на его идеяхъ отразилось вліяніе Бурдо, написавшаго недавно цлую книгу объ ‘Исторіи и историкахъ’ и высказавшаго въ ней идеи, весьма близкія къ тому, что говоритъ Тардъ {Разборъ этой книги сдланъ былъ мною въ ‘Сущности историческаго процесса’ стр. 108—122 и 604—610.}. Въ большой глав, отвчающей на вопросъ о томъ, что такое исторія (Qu’est-ce que l’histoire? стр. 99—157), нашъ авторъ разсматриваетъ въ сущности только современныя стремленія археологіи и статистики, двухъ наукъ, которыя, по его мннію, все боле и боле вырабатываютъ общій взглядъ на общественныя явленія, приближающійся къ его основной соціологической иде. Археологи, по его словамъ, содйствовали удивительнымъ образомъ расширенію и углубленію области человческой подражательности и почти цликомъ свели цивилизацію каждаго народа, даже на первый взглядъ самую самобытную, къ совокупности, комбинированныхъ подражаній другимъ народамъ (стр. 111). ‘Эти ученые, говоритъ онъ еще, невольно и безъ собственнаго вдома представляютъ себ соціальный міръ прошлаго съ точки зрнія, все боле и боле приближающейся къ той, на которую, какъ я думаю, соціологъ долженъ былъ-бы стать сознательно и добровольно’, и поэтому онъ готовъ даже утверждать, что археологи занимаются чистой соціологіей (стр. 113), и что имъ обязана и исторія, если она находится на пути обращенія въ настоящую науку (стр. 114)! Съ археологомъ Тардъ ставитъ рядомъ статистика, который также разсматриваетъ человческія дла съ отвлеченной и безличной точки зрнія. ‘Если археологія есть собираніе и классифицированіе подобныхъ между собою вещей, самое точное по возможности подобіе коихъ для нея важне всего, то статистика есть исчисленіе подобныхъ между собою дйствій, подобныхъ, на сколько это только возможно’ (стр. 115). Каждая статистическая таблица, особенно каждая графическая, кривая, кажется Тарду въ своемъ род исторической монографіей, а ихъ совокупность онъ называетъ ‘лучшей исторіей, какую только можно разсказать’ (стр. 117)! Въ статистик онъ усматриваетъ присутствіе соціологическаго метода par excellence и только сожалетъ, что не существуетъ психологической статистики, которая одна могла-бы объяснить цифры, доставляемыя статистикой обыкновенной (стр. 118). Общее заключеніе автора то, что исторія, какъ наука, можетъ быть только ‘собраніемъ наиболе удавшихся вещей, т. е. иниціативъ, нашедшихъ наибольшее подражаніе’ (стр. 156). Разъ, однако, судьба подражаній есть единственный предметъ, достойный занять вниманіе историка, подучаютъ свой смыслъ и исторія прагматическая, и даже исторія анекдотическая, поскольку отдльныя событія и происшествія оказываютъ вліянія на le destin des imitations (стр. 157). Онъ до такой степени увлекается своею мыслью, что, по его представленію, въ будущемъ обществ газеты, разсказывающія теперь о разныхъ людяхъ, событіяхъ и происшествіяхъ, замнятся ежедневными статистическими бюллетенями въ форм цифровыхъ и графическихъ таблицъ! Статистика останется статистикой и никогда не поглотитъ ни исторіи, ни ежедневной прессы. Отмтимъ, что и у современнаго корифея позитивной соціологіи, Спенсера, наблюдается полнйшее отсутствіе пониманія исторической науки, какъ таковой.
Другая особенность, сближающая Тарда съ позитивной школой, заключается въ томъ, что онъ ставитъ свою науку въ связь съ естествознаніемъ. На этой почв совершено было не мало увлеченій, но нашъ авторъ счастливо ихъ избгаетъ и, между прочимъ, въ томъ, что соціологіи многіе придавали біологическій характеръ, видитъ большую ошибку. По брошенному въ одномъ мст замчанію Тарда, ‘отыскиваніе законовъ, т. е. подобныхъ фактовъ какъ въ природ, такъ и въ исторіи, отнюдь не должно приводить насъ къ забвенію ихъ скрытыхъ дятелей, индивидуальныхъ и самобытныхъ’ (стр. 80), и потому нельзя отнестись иначе, какъ съ сочувствіемъ, къ тому, что въ самомъ же начал своего труда онъ указываетъ на эту именно ошибку многихъ соціологовъ, которая, по его словамъ, заключалась въ томъ, что ради вящшей ‘научности’ изученіе общественныхъ явленій получало у нихъ біологическій или скоре даже механическій характеръ (un air biologique ou, mieux encore, un air mcanique). Это, говоритъ онъ, все равно что объяснять извстное неизвстнымъ (стр. 1), ибо въ общественныхъ явленіяхъ мы обладаемъ тмъ, чего лишены въ явленіяхъ другихъ категорій, именно знаніемъ ‘истинныхъ причинъ, индивидуальныхъ актовъ, изъ коихъ состоятъ факты’ (dont les faits sont faits). Одна изъ отличительныхъ чертъ ученія Тарда заключается въ особенно для насъ симпатичномъ {См. вообще все соч. наше о сущности историческаго процесса.} отрицаніи распространеннаго въ наше время представленія о безличности соціальныхъ явленій. Его не пугаетъ ‘слишкомъ большая простота’ воззрнія, по которому человческія дйствія (les actes humains) являются единственными факторами исторіи. Напротивъ того, онъ вооружается противъ тхъ, которые ‘сочли своею обязанностью надлать другихъ причинъ, по образцу полезныхъ фикцій, имющихъ принудительное обращеніе въ другихъ наукахъ, а потомъ радовались, когда такимъ образомъ оказывалось иногда возможнымъ придавать человческимъ фактамъ, разсматривавшимся издали, почти потеряннымъ изъ виду, характеръ совершенной безличности’ (une couleur tout fait impersonnelle). Не раздляя самъ ‘банальнаго индивидуализма’, приписывающаго произволу нсколькихъ великихъ людей общественныя перемны, Тардъ самымъ рзкимъ образомъ нападаетъ на этотъ ‘туманный идеализмъ’ соціологовъ (стр. 2), на эту ‘обманчивую иллюзію’ философствующихъ историковъ (стр. 3).
Аналогія, правильно употребляемая, играетъ значительную роль въ наук. Тардъ уметъ ею пользоваться безъ злоупотребленія, и намъ особенно было пріятно встртить у него совершенно одинаковое съ нашимъ пониманіе роли иниціативы и подражанія въ мір общественномъ по аналогіи, съ ролью индивидуальной измнчивости и наслдственности въ біологіи {Осн. вопр. фил. ист. II, 182—182. Сущность истор. процесса, 502 и слд.}, причемъ Тардъ еще расширяетъ аналогію на явленія міра неодушевленнаго. Дло въ томъ, что онъ находитъ ‘замчательную аналогію’ (стр. 4) между явленіями общественными и явленіями другихъ категорій, т. е. физическими и біологическими, и онъ съ этой стороны не видитъ ничего такого, что обособляло бы предметъ соціологіи въ ряду предметовъ другихъ наукъ (стр. 5). ‘Всякое повтореніе, говоритъ онъ, будетъ ли оно общественнымъ, органическимъ или физическимъ, т. е. подражательнымъ, наслдственнымъ или вибраціоннымъ (беря только самыя выдающіяся и характерныя формы всеобщаго повторенія) происходитъ изъ новизны, какъ всякій свтъ исходитъ изъ нкотораго источника, и, такимъ образомъ нормальное во всхъ сферахъ вднія иметъ свое начало въ случайномъ’ (стр. 6). ‘Въ физическомъ мір, говоритъ онъ въ другомъ мст (стр. 12), все сводится, или, по крайней мр, рано или поздно будетъ сведено, къ волнообразному движенію, все здсь съ каждымъ шагомъ больше и больше получаетъ существенно характеръ волнообразнаго движенія, подобно тому какъ въ мір жизни способность воспроизведенія, т. е. наслдственной передачи мельчайшихъ особенностей (являющихся въ большинств случаевъ неизвстно какимъ образомъ) все боле и боле считается присущей малйшей клточк. Быть можетъ, заключаетъ Тардъ, читая мой трудъ, придутъ къ тому убжденію, что общественное существо, какъ таковое, по самой своей природ есть существо подражательное, и что подражаніе играетъ въ обществахъ ту же роль, какую играютъ наслдственность въ организмахъ или волнообразное движеніе въ неорганизованныхъ тлахъ’. Или вотъ еще одно разсужденіе Тарда, относящееся къ тому же предмету: ‘если количество обозначаетъ сходство, если всякое сходство вытекаетъ изъ повторенія, и если всякое повтореніе есть вибрація (или какое-либо другое періодическое движеніе), органическое воспроизведеніе или подражаніе, то при гипотез, по которой ни одно движеніе не было-бы вибраціоннымъ, ни одна физіологическая функція наслдственной, ни одна идея или ни одно дйствіе выученными или перенятыми, во вселенной совсмъ не было бы количества, и математика не имла бы въ ней никакого возможнаго примненія, никакого понятнаго употребленія’ (стр. 16). Эта общая идея находитъ у Тарда множество приложеній. ‘Камень падаетъ въ воду, и первая, произведенная этимъ, волна повторяется, расширяясь до предловъ бассейна, я зажигаю спичку и волнообразное движеніе, сообщенное этимъ эфиру, моментально распространяется въ обширномъ пространств. Достаточно перенести пару термитовъ или филоксеръ на новый материкъ, чтобы его опустошить въ нсколько лтъ… Подобнымъ образомъ мстный діалектъ, употребляемый нсколькими семействами, становится мало по малу въ силу подражанія національнымъ языкомъ’ и т. д. (стр. 18), но во всхъ этихъ случаяхъ предполагается однородность среды, въ коей происходитъ то или другое распространеніе (стр. 19). Другой примръ. ‘Подражанія (слова языка, религіозные миы, секреты военнаго искусства, литературныя формы и пр.) измняются, переходя отъ одной расы или націи къ другой, какъ физическія волны или живыя существа, переходя изъ одной среды въ другую’. Съ этой точки зрнія Тардъ говоритъ даже о лингвистическомъ, миологическомъ и артистическомъ преломленіи (стр. 24—26). Или еще: авторъ Законовъ подражанія признаетъ существованіе интерференцій подражаній общественныхъ вещей, подобно тому, какъ существуютъ интерференціи волнъ и живыхъ существъ (стр. 26 и слд.). Новыя аналогіи Тардъ даетъ намъ и при опредленіи того, что такое общество. Вводя въ опредленіе послдняго понятія подражательности (imitativit), онъ сравниваетъ отношеніе общества къ подражательности съ отношеніемъ организацій, животной или растительной, къ жизненности (vitalit) или молекулярнаго соединенія къ упругости эира (стр. 77). Съ этой точки зрнія онъ находитъ, что ‘жизнь есть просто организація раздражимости протоплазмы, а матерія есть просто организація упругости эира, подобно тому, какъ общество есть лишь организація подражательности’ (стр. 78). Или мы еще встрчаемся съ предположеніемъ, что между взаимными отношеніями клточекъ въ одномъ и томъ-же мозгу существуетъ аналогія съ взаимными отношеніями, въ какихъ могутъ находиться два мозга (стр. 98). Наконецъ, въ глав, въ которой подводятся итоги и длаются общіе выводы, Тардъ такимъ образомъ сопоставляетъ между собою три основные типа всеобщаго повторенія. ‘Главный законъ подражанія, читаемъ мы тутъ, заключается, повидимому, въ стремленіи подражанія къ безконечной прогрессіи. Это своего рода врожденное и безграничное властолюбіе (cette sorte d’ambition), составляющее душу вселенной и проявляющееся физически въ распространеніи свта въ пространств, а въ мір органическомъ — въ вид притязанія каждаго вида, даже самаго незначительнаго, заполонить всю землю своими представителями, повидимому, заставляетъ и каждое открытіе или изобртеніе, даже самое ничтожное, включая сюда каждое индивидуальное нововведеніе, даже самое незначительное, распространяться по всему полю общественной жизни, взятому вн опредленныхъ границъ’ (стр. 397—398). Эти соображенія Тарда вносятъ любопытное пониманіе явленій въ общую философію мірозданія.
Аналогіи, о коихъ мы сейчасъ говорили, не мшаютъ, однако, Тарду видть и различія, гд они есть. Между прочимъ, сравнивая преимущественно подражаніе и органическое воспроизведеніе, онъ указываетъ на то, что къ общественнымъ вещамъ нельзя примнять идею постепеннаго развитія въ томъ смысл, въ какомъ она примняется въ области біологіи. ‘Какими бы сторонниками мы ни были быстрой и непостепенной эволюціи, мы безъ малйшаго колебанія должны допустить, что птичьи крылья не могли замнить переднія лапы пресмыкающихся съ такою же быстротою, съ какою наши локомотивы заступили мсто дилижансовъ. Это замчаніе, прибавляетъ Тардъ, не говоря о другихъ послдствіяхъ, вводитъ въ надлежащія рамки тотъ историческій натурализмъ, въ силу котораго учрежденія, законы, идеи, литература, искусства какого-либо народа должны необходимо и всегда происходить изъ его ндръ (natre de son fond), пробиваться медленно и распускаться подобно почкамъ, что не позволяетъ создавать что-либо готовымъ у той или другой націи’ (стр. 39). Съ такой точки зрнія авторъ Законовъ подражанія ршительнйшимъ образомъ высказывается противъ de prtendues lois de la vgtation historique (стр. 40). Въ этомъ отношеніи мы тоже согласны съ авторомъ, такъ какъ сами постоянно критиковали идею органической эволюціи въ исторіи и, между прочимъ указывали на существованіе кризисовъ.
Мы не станемъ останавливаться на разбор частностей въ книг Тарда: тутъ пришлось бы отмтить не мало увлеченій и парадоксовъ, слишкомъ смлыхъ гипотезъ и научныхъ промаховъ. Въ дальнйшемъ мы извлечемъ изъ Законовъ подражанія только то, что иметъ значеніе для теоріи историческаго процесса.
Основная идея Тарда, какъ мы уже знаемъ, та, что вс общественныя явленія сводятся къ изобртеніямъ и подражаніямъ. Tout n’est socialement qu’inventions et imitations, говоритъ онъ самъ (стр. 3). Въ связи съ этимъ тезисомъ находится другой, длающій изъ подражанія источникъ всхъ соціальныхъ сходствъ: toutes les similitudes sont dues des rptitions (стр. 15). Доказательству того, что всякое общественное подобіе иметъ причину въ подражаніи, Тардъ посвящаетъ цлую главу (стр. 41—65), устраняя прежде всего одно возраженіе, которое можетъ нанести сильный ударъ теоріи. Дло въ томъ, что весьма часто у двухъ народовъ, развившихъ отдльно одинъ отъ другого, каждый своимъ независимымъ отъ другого путемъ собственную, вполн самобытную культуру, встрчаются общія сходства въ отношеніяхъ лингвистическомъ, миологическомъ, политическомъ, техническомъ, художественномъ или литературномъ, причемъ о подражаніи одного народа другому не можетъ быть и рчи. Такіе случаи, конечно, будутъ исключеніями изъ того общаго правила, которое установлено выше, но такъ какъ въ основ такихъ подобій лежитъ, съ одной стороны, единство человческой природы, а съ другой, единообразіе природы вншней, то и эти сходства сводятся въ послднемъ анализ къ повтореніямъ біологическаго и физическаго порядковъ, лежащимъ въ основ указанныхъ единства и единообразія. Это исключеніе даетъ только возможность установить и въ нашей области различіе между аналогіями и гомологіями, давно принятое въ сравнительной анатоміи, причемъ по примру натуралиста мы должны пренебречь первыми (крылья наскомаго и крылья птицъ) для того, чтобы заниматься исключительно только вторыми (крыло птицы, лапка пресмыкающагося, плавникъ рыбы), если только путемъ изученія аналогическихъ сходствъ мы не надемся ршить задачу о внутреннихъ и вншнихъ условіяхъ человческаго творчества, часто приводящихъ къ однимъ и тмъ же результатамъ такіе народы, которые никогда не оказывали вліянія другъ на друга. Съ другой стороны, Тардъ допускаетъ возможность такихъ заимствованій, самая память о которыхъ исчезла. Напримръ, онъ довольно смло предполагаетъ, что необходимъ, былъ ‘индивидуальный случай, дабы гд-то лошадь сдлана была домашнимъ животнымъ’, и что ея прирученіе въ другихъ мстахъ было уже результатомъ подражанія этому примру. То же самое думаетъ онъ относительно всхъ вообще домашнихъ животныхъ и культурныхъ растеній. Онъ не хочетъ согласиться съ тою мыслью, что въ разныхъ мстахъ долженъ былъ истощиться весь запасъ возможныхъ въ извстномъ смысл изобртеній съ устраненіемъ всхъ безполезныхъ или мало полезныхъ идей: ручательствомъ его правоты служитъ ему то соображеніе, что первобытные народы отличаются относительной безплодностью воображенія. Наконецъ, Тардъ, защищая свое общее положеніе, не безъ основанія упрекаетъ историковъ въ томъ, что въ большинств случаевъ они лишь тогда допускаютъ вліяніе одной цивилизаціи на другую, когда имъ удается установить существованіе между ними торговыхъ сношеній или военныхъ столкновеній.
Такова общественная роль подражанія. Съ этой точки зрнія индивидуумъ является простымъ продуктомъ соціальной группы, въ которой онъ живетъ и которой подражаетъ. Въ этомъ положеніи много врнаго, хотя не слдуетъ доводить его до крайности, какъ это длаетъ Гумиловичъ въ Очерк соціологіи {Сущность истор. процесса, 165 и слд., гд данъ разборъ его теоріи.}. У Гумиловича и Тарда на этотъ счетъ идеи общія, но французскій соціологъ избжалъ крайностей, признавъ и личную оригинальность. ‘Имть одн внушенныя идеи, говоритъ онъ, и тмъ не мене считать ихъ самостоятельно возникшими,— вотъ въ чемъ заключается общій самообманъ сомнамбула и человка вообще, какъ члена общества… Разв, напримръ, египтяне, спартанцы, евреи не считали себя, какъ и мы, вполн самостоятельными, будучи въ дйствительности безъ собственнаго вдома только автоматами, пружины коихъ надавливались ихъ предками, ихъ политическими вождями, ихъ пророками, если только они сами не надавливали пружинъ одни у другихъ. То, что отличаетъ наше современное и европейское общество отъ этихъ чуждыхъ намъ и первобытныхъ обществъ, это — то, что въ немъ магнетизація сдлалась, такъ сказать, взаимной, по крайней мр, въ извстной степени, но такъ какъ мы, гордясь своимъ равенствомъ, нсколько преувеличиваемъ эту взаимность и, кром того, забываемъ, что, сдлавшись взаимной, эта магнетизація, источникъ всякой вры и всякаго послушанія, сдлалась боле общею, то мы напрасно себ воображаемъ, что мы и мене легковрны, и мене послушны, словомъ — мене подражательны, чмъ наши предки’ (стр. 85—86). Высказывая это общее положеніе, Тардъ отмчаетъ тотъ фактъ, что даже въ самыхъ демократическихъ обществахъ соціальная имитація иметъ характеръ односторонности (unilatralit) и отсутствія обратнаго воздйствія (irrversibilit), и тмъ боле считаетъ онъ естественнымъ, чтобы въ начал общественной жизни съ значительною силою дйствовалъ авторитетъ нсколькихъ лицъ, обладающихъ властнымъ характеромъ и твердою волею: они царствовали, благодаря своему престижу, прибавляетъ Тардъ. Поэтому въ основу общества онъ полагаетъ ‘не взаимное подражаніе, это взаимное обаяніе, которое можно назвать симпатіей’ (въ смысл, какое даетъ слову Адамъ Смитъ), а именно обаяніе, такъ какъ, по общему воззрнію Тарда, одностороннее дйствіе должно было предшествовать взаимности (стр. 87). Въ другомъ мст онъ говоритъ, что цивилизованные народы напрасно думаютъ, что освободились отъ ‘догматическаго сна’, ибо здсь только произошла замна магнетизаціи-обычая магнетизаціей-модой (стр. 91), причемъ взаимная магнетизація остается все-таки исключеніемъ изъ общаго правила, каковымъ нужно считать лстницу послдовательныхъ и связанныхъ между собою магнетизацій (стр. 94). Это все было бы на руку Гумиловичу, если бы только Тардъ не признавалъ еще личной иниціативы, вносящей измненія въ повторенія, которыя безъ нея были бы вчными. Его книга иметъ задачей выяснить роль подражанія, но въ сущности онъ приписываетъ большое значеніе и изобртенію. Длая изъ изобртенія и подражанія ‘первичный соціальный актъ’, Тардъ разсматриваетъ этотъ актъ, лишь какъ форму нкоторой ‘соціальной субстанціи или силы’, подъ коею онъ подразумваетъ то, что изобртается и чему подражаютъ. ‘Этимъ, по его опредленію, всегда бываетъ идея или хотніе, сужденіе или намреніе, въ коихъ всегда выражается извстная доля увренности и желанія, составляющихъ изъ себя въ самомъ дл всю душу словъ какого-либо языка, молитвъ какой-либо религіи, правительственныхъ распоряженій государства, статей свода законовъ, предписаній морали, предпріятій промышленности, пріемовъ искусства. Вра и желаніе — вотъ субстанція и сила, вотъ дв психологическія величины, которыя анализъ обнаруживаетъ въ основ всхъ качественныхъ видимостей, съ какими они соединяются, и когда сначала изобртеніе, потомъ подражаніе овладваютъ ими, чтобы ихъ организовать и дать имъ употребленіе, тогда они равнымъ образомъ являются истинными соціальными величинами’ (стр. 163—164).
Свою основную идею Тардъ нсколько односторонне прилагаетъ къ опредленію общества. Онъ недоволенъ тмъ его опредленіемъ, по которому оно есть группа отдльныхъ особей, оказывающихъ другъ другу услуги. Подобно этому, экономическому опредленію, въ большей или меньшей степени его не удовлетворяютъ опредленія, кладущія въ основу общественной связи право, политику или религію, но именно экономическая точка зрнія наиболе подвергается его критик, причемъ онъ находитъ, что экономическая солидарность установляетъ между работниками скоре жизненную (vital) связь, нежели связь общественную. Но если, продолжаетъ Тардъ, юридическая солидарность иметъ характеръ уже исключительно соціальный, то лишь потому, что она предполагаетъ подобіе посредствомъ подражанія, а въ этомъ-то и все дло. Соціальная группа, говоритъ онъ, ‘есть соединеніе существъ, по скольку они находятся въ состояніи взаимнаго подражанія, или по скольку, не подражая другъ другу въ данную минуту, они похожи одни на другихъ, а ихъ общія черты суть старинныя копіи одного и того же образца’ (стр. 75). Отъ соціальной группы онъ отличаетъ соціальный типъ, повторяющійся во всхъ членахъ одной и той же группы. Тардъ сравниваетъ его съ очень большой печатью, оттиски которой не покрываютъ вполн отдльныхъ кусочковъ воска, такъ что, лишь подбирая послдніе одни къ другимъ, является возможность возстановить всю печать. Въ этомъ опять много врнаго, но такими соображеніями можно только дополнить, а вовсе не замстить соціологическое представленіе общества. По нашему воззрнію, нсколько разъ высказывавшемуся раньше, общество есть или культурная группа, или соціальная организація, и то, что Тардъ говоритъ объ обществ, относится именно только къ культурнымъ группамъ.
Опредливъ соціологическую роль подражанія, какъ основы общества, Тардъ разсматриваетъ его психологическую природу: именно подражаніе ставится имъ въ связь съ памятью и привычкой, какъ съ особаго рода видами безсознательнаго самоподражанія (une imitation inconsciente de soi-mme par soi-mme), но только подражаніе является памятью и привычкою не индивидуальною, а коллективною. Какъ немыслима безъ нихъ индивидуальная жизнь, такъ и жизнь общественная была-бы невозможна безъ извстнаго запаса рутины, обезьянства и стадныхъ привычекъ. Мы не послдуемъ, однако, за авторомъ въ опредленіи подражанія, и ограничимся только указаніемъ на то, что въ основу его онъ кладетъ то же самое, что составляетъ и сущность гипнотизма (стр. 85 и слд.). ‘Общество есть подражаніе, а подражаніе есть родъ сомнамбулизма’,— такъ самъ Тардъ резюмируетъ основную мысль главы, посвященной опредленію общества, повторяя здсь то, что было имъ высказано раньше въ одной изъ его статей. Выше нами было отмчено, что и въ русской литератур подражаніе было поставлено въ связь съ гипнотизмомъ,— именно г. Михайловскимъ.
Какъ же при всеобщемъ господств повторенія возможна исторія? Не давая въ своей книг теоріи изобртеній, Тардъ различаетъ, однако, между ними такія, которыя не предназначены быть подхваченными подражаніемъ, и, наоборотъ, находящія распространеніе посредствомъ подражанія. Къ числу первыхъ онъ относитъ новыя и блестящія идеи великихъ военачальниковъ и политиковъ, называютъ ли ихъ планами кампаніи или парламентской тактикой, законами, декретами, государственными переворотами, но въ исторіи, по его мннію, имъ принадлежитъ мсто лишь тогда, когда он содйствуютъ введенію или уничтоженію другихъ категорій уже извстныхъ изобртеній, предназначенныхъ къ распространенію посредствомъ мирнаго подражанія. Съ этой точки зрнія исторія является у Тарда не чмъ инымъ, какъ ‘помощью или препятствіемъ, кои оказываются изобртеніями, которыя не подлежатъ подражанію и имютъ временную пользу, совокупности до безконечности подражаемыхъ и полезныхъ изобртеній’ (стр. 102). Но чмъ обусловливается самая возможность какихъ-бы то ни было нововведеній? ‘Если-бы, говоритъ Тардъ въ одномъ мст своей книги,— если-бы общественное существо не было въ то же время и существомъ естественнымъ, обладающимъ чувствами и доступнымъ для впечатлній какъ отъ вншней природы, такъ и отъ чужихъ обществъ, оно не было-бы способно измняться’ (стр. 88). По его мннію, охотно раздляемому и нами, съ прогрессомъ цивилизаціи подчиненіе подражанію длается все боле и боле личнымъ и разумнымъ: ‘мы совершенно такъ же, какъ и предки наши, порабощаемся окружающими насъ примрами, но мы лучше ихъ усваиваемъ, благодаря боле логическому и индивидуальному выбору, боле приспособленному къ нашимъ цлямъ и къ особенностямъ нашей природы’ (стр. 92). Впрочемъ, авторъ допускаетъ и большее освожденіе личности отъ среды. ‘Чтобы вводить новое, чтобы длать открытія, чтобы пробудиться на мгновеніе отъ своего сна, семейнаго или національнаго, индивидуумъ долженъ на время какъ-бы выйти изъ своего общества. Тогда онъ есть скоре существо надъ-общественное (supra-social), чмъ общественное, обнаруживая столь рдкую смлость’ (стр. 97). Эти мысли мы тмъ охотне раздляемъ, что сами давно пропагандируемъ такія же идеи о роли личности въ исторіи. Въ общихъ чертахъ мы согласны и съ тмъ, какъ Тардъ понимаетъ генезисъ инновацій. ‘Всякое изобртеніе, говоритъ онъ, сводится къ счастливому скрещенію въ мыслящемъ мозгу одного подражательнаго теченія (d’un courant d’imitation), либо съ другимъ такимъ же теченіемъ, которое его подкрпляетъ, либо съ сильнымъ вншнимъ впечатлніемъ, сообщающимъ неожиданное освщеніе уже существующему взгляду, либо съ живымъ чувствомъ естественной потребности, находящимъ въ обычномъ пріем такія средства удовлетворенія, какія раньше и не подозрвались’ (стр. 49). Такое пониманіе мы считаемъ, впрочемъ, нсколько неполнымъ, и о томъ, въ чемъ мы соглашаемся съ Тардомъ и въ чемъ требуемъ дополненія, мы уже имли случай говорить въ другомъ мст {Сущность истор. процесса, 521 и слд., 525 и слд.}, но основная идея Тарда глубоко врна.
Кое-какія соображенія Тарда еще могли-бы войти въ теорію изобртеній въ томъ смысл, какъ авторъ понимаетъ послднее слово. Напримръ, признавая, что изобртатели находятъ подралгателей, стремящихся къ новымъ изобртеніямъ (стр. 48), и что потребность изобртенія развивается все боле и боле по мр своего удовлетворенія (стр. 49), Тардъ считаетъ возможнымъ говорить е генеалогическомъ дерев удавшихся иниціативъ. ‘Всякое обнаруживающееся изобртеніе, говоритъ онъ, есть осуществленная возможность изъ тысячи другихъ разныхъ возможностей, т. е. среди условныхъ необходимостей, которую изобртеніе-мать, бывшее его источникомъ, носило въ своихъ ндрахъ, и появившись, оно длаетъ теперь невозможными большую часть этихъ возможностей, но за то длаетъ возможными массу другихъ изобртеній, которыя только что еще не были возможны. Послднія осуществятся или нтъ, смотря уже по направленію и протяженію луча его подражанія среди населеній, имющихъ т или другіе задатки. Конечно, между тми, которыя осуществятся,— упрочатся, если хотите, только одни самыя полезныя, но подъ ними разумйте наиболе соотвтствующія задачамъ времени, ибо всякое изобртеніе, какъ и всякое открытіе, есть разршеніе какой-либо задачи’ (стр. 51). Вотъ еще характерное мсто, относящееся къ тому же кругу идей. ‘Если изобртатели въ данную минуту вообще направляютъ свое воображеніе въ сторону, указываемую имъ неясными потребностями публики, не нужно забывать, что само публику толкнули въ сторону этихъ потребностей прежніе изобртатели, которые въ своею очередь находились подъ косвеннымъ вліяніемъ еще ране ихъ бывшихъ изобртателей, и такъ дале, пока, наконецъ, въ начал каждаго общества и каждой цивилизаціи мы не найдемъ первичныхъ и необходимыхъ данныхъ, съ одной стороны, конечно, весьма простыхъ, хотя и весьма трудныхъ вдохновеній, обязанныхъ своимъ происхожденіемъ небольшому числу врожденныхъ и чисто жизненныхъ потребностей, а съ другой и притомъ еще боле существеннымъ образомъ, случайныхъ открытій, произведенныхъ однимъ удовольствіемъ открывать что-либо новое, простой игрой воображенія, по существу своему творческаго’ (стр. 104).
Въ заключеніе разсмотримъ немногія мста книги, гд Тардъ прямо высказываетъ свои взгляды на сущность историческаго процесса. Этихъ мстъ не такъ много, и потому мы можемъ ихъ указать почти вс.
Мы уже видли, что Тардъ отрицаетъ тождество историческаго процесса съ органической эволюціей и, какъ выразились бы мы, признаетъ въ исторіи рядомъ съ эволюціями и кризисы. По этому предмету въ его труд мы находимъ нсколько цнныхъ замчаній, на которыя долженъ обратить вниманіе каждый сторонникъ идеи о безличномъ и органическомъ характер исторической эволюціи. Непрерывность послдней не смущаетъ Тарда. Эту непрерывность онъ совершенно правильно разлагаетъ на своего рода неразложимые моменты. ‘Исторія обществъ, говоритъ онъ, какъ и психическая эволюція, при детальномъ изученіи (tudie par le menu) есть не что иное, какъ послдовательность или одновременность логическихъ конфликтовъ, если только это не будутъ логическія соединенія’ (стр. 174). ‘Везд и всегда, замчаетъ онъ въ другомъ мст, кажущаяся непрерывность (la continuit apparente) исторіи разлагается на мелкія и крупныя событія, одно отъ другого различимыя и отдлимыя, которыя суть вопросы съ слдующими за ними ршеніями‘ (стр. 176). Къ тому же кругу идей относится заявленіе, что ‘исторія въ общемъ есть ткань, сплетеніе трагедій и комедій, трагедій страшныхъ и комедій не очень-то веселыхъ, которыя при пристальномъ разсматриваніи можно изъ нея выдлять’ (стр. 195). ‘Соединенія’ и ‘конфликты’ Тарда вполн соотвтствуютъ нашей собственной мысли объ эволюціяхъ и кризисахъ, но Тардъ, собственно говоря, иметъ въ виду нсколько иную постановку вопроса, нежели мы. По его представленію, всякое движеніе впередъ совершается двумя способами, т. е. или посредствомъ замны одного другимъ (substitution), или посредствомъ наростанія одного на другое (accumulation), и между этими двумя способами авторъ не затрудняется распредлить вс историческія событія (стр. 167). Эволюціонисты длаютъ, говоритъ онъ, ту ошибку, что смшиваютъ эти два способа. Самый терминъ эволюціи кажется ему дурно выбраннымъ для обозначенія историческаго движенія. Конечно, можно говорить объ общественной эволюціи въ тхъ случаяхъ, когда какое-либо изобртеніе распространяется мирнымъ образомъ посредствомъ подражанія, что и представляетъ изъ себя, по мннію Тарда, элементарный фактъ обществъ, или даже когда новое изобртеніе, подхваченное подражаніемъ, прививается къ прежнему изобртенію, совершенствуя его или поддерживая, но въ послднихъ случаяхъ точне было бы говорить объ инсерціи, и, думаетъ авторъ, ‘философія всеобщей инсерціи была бы счастливой поправкой къ теоріи всеобщей эволюціи’. Наконецъ, когда новое изобртеніе, сначала невидимый микробъ, впослдствіи смертельная болзнь, заключаетъ въ себ зародышъ разрушенія стараго изобртенія, къ коему оно присоединяется, совсмъ ужъ нельзя говорить объ эволюціи этого учрежденія: тутъ можетъ идти рчь только о контръ-эволюціи, если угодно, о революціи, но никакъ не объ эволюціи. ‘Въ существ дла, безъ всякаго сомннія, и здсь, какъ и въ предыдущихъ случаяхъ, существуютъ элементарно только эволюціи, такъ какъ все дло и тутъ въ подражаніяхъ, но такъ какъ эти эволюціи, эти подражанія находятся между собою въ борьб, было бы ошибочно разсматривать цлое, образуемое этими противоборствующими элементами, какъ единую эволюцію’ (стр. 209). Со всмъ этимъ нельзя не согласиться, и соображенія Тарда должны быть приняты въ расчетъ при опредленіи характера отдльныхъ моментовъ историческаго процесса. Весьма любопытно, что аналогичное воззрніе высказалъ, независимо отъ Тарда, покойный Стронинъ въ своей ‘Исторіи общественности’, и Стронинъ даже гораздо подробне разработалъ мысль о различныхъ типахъ общественныхъ метаморфозъ {Стронинъ. ‘Исторія общественности’, 751 и слд.}.
Тардъ затрогиваетъ и другіе любопытные теоретическіе вопросы исторіи, которые и разршаетъ съ точки зрнія своей теоріи. Наприм., въ глав объ обычаяхъ и мод Тардъ представляетъ сущность ‘историческихъ перипетій’ въ томъ смысл, что ‘человкъ ускользаетъ, да и то не вполн всегда, изъ-подъ ига обычая лишь для того, чтобы снова ему подчиниться, т. е. чтобы, подчиняясь ему, утвердить и упрочить побды, коими онъ обязанъ своему временному освобожденію. Если у него великъ запасъ жизненности и ума, онъ снова выходитъ изъ этого состоянія и снова длаетъ завоеванія, но потомъ опять отдыхаетъ и такъ дале’ (стр. 271). Въ другомъ мст той же главы (стр. 323—324) авторъ высказываетъ ту же мысль, вооружаясь противъ противопоставленія традиціонализма либерализму. ‘Наша точка зрнія, поясняетъ онъ, показываетъ, что одинъ отъ другого неотдлимъ и что безъ наслдственнаго подражанія, безъ консервативной традиціи, изобртеніе, какое-либо новшество, введенное либералами, безслдно умерло бы на мст, такъ какъ первая такъ же связана со вторымъ, какъ тнь съ тломъ, или скоре, какъ свтъ съ лампой. Самые крутые перевороты стремятся къ тому, чтобы, такъ сказать, традиціонализироваться, и наоборотъ, въ основ самыхъ рутинныхъ традицій мы обнаруживаемъ переворотъ (ни tat rvolutionnaire), ихъ породившій’. Это своего рода ритмическое движеніе (стр. 324, 342 и др.), и для разъясненія его сущности (смны ‘акцій’ ‘реакціями’) остается еще много сдлать. Изученіе подражательности весьма значительно можетъ содйствовать опредленію той роли, какую чуясой примръ играетъ въ образованіи историческихъ движеній впередъ и возвращеній вспять. Впрочемъ, въ данномъ случа вопросу нужно дать ту постановку, какую мы находимъ въ Герояхъ и толп г. Михайловскаго. Съ точкою зрнія послдняго сходится и Тардъ, когда такимъ образомъ опредляетъ значеніе героевъ. ‘Сколько великихъ людей, восклицаетъ онъ, отъ Рамзеса до Александра, отъ Александра до Магомета, отъ Магомета до Наполеона поляризировали душу своего народа! Сколько разъ продолжительная фиксація этой блестящей точки, славы или генія человка, приводила цлый народъ въ состояніе каталепсій!’ (стр. 89). Изъ этого мста видно, что Тардъ приписываетъ большое значеніе великимъ людямъ: длая человка подражателемъ вншней сред, онъ допускаетъ, однако, исключенія въ вид героевъ. Мы были бы противъ такого рзкаго разграниченія, но хорошо уже то, что Тардъ допускаетъ въ принцип возможность выхода изъ вчнаго подражанія вншнимъ примрамъ. Вмст съ тмъ, держась, какъ мы видли, того мннія, что для будущаго возможно лишь условное и ограниченное предвидніе и возлагая въ этомъ отношеніи большую надежду на статистику съ ея ‘графическими кривыми’, Тардъ отводитъ, однако, значительное мсто въ исторіи и личному, непредрасчислимому почину. ‘Вмсто того, чтобы уменьшаться, говоритъ онъ, власть великихъ людей, случайныхъ нарушителей предуказанныхъ графическихъ кривыхъ, можетъ только увеличиваться, умноженіе населенія только дастъ возрасти числу ихъ подражателей, успхи цивилизаціи только облегчатъ, ускорятъ подражаніе ихъ примрамъ, умножая въ то же время число изобртательныхъ геніевъ’ (стр. 155). Такимъ образомъ для того, чтобы великій человкъ проявилъ себя въ исторіи, нужна помощь подражанія со стороны общества. Тардъ думаетъ, что, наприм., и общественное мнніе, въ образованіи коего элементъ подражанія играетъ несомннную роль, равнымъ образомъ исходитъ отъ единичныхъ личностей. ‘Когда, говоритъ онъ, наприм., какая-либо идея съ тріумфомъ выходитъ изъ всеобщаго голосованія, всякій сталъ бы въ неизмримо меньшей степени передъ нею преклоняться, если бы принялъ въ расчетъ, что на тысячу голосовъ, полученныхъ ею, 999 представляютъ изъ себя только отголоски. Историки, прибавляетъ онъ, и притомъ наиболе изъ нихъ серьезные, всегда при этомъ ошибаются и, подобно толп, склонны приходить въ восторгъ передъ единодушіемъ извстныхъ народныхъ желаній, подсказанныхъ народу его вождями, какъ передъ чмъ-то чудеснымъ. Нужно съ недовріемъ относиться къ случаямъ единодушія: ничто лучше не свидтельствуетъ объ интенсивности подражательнаго увлеченія’ (стр. 257).
Вопросъ объ условіяхъ успха и неуспха инновацій затронутъ Тардомъ, что и понятно при изслдованіи законовъ подражанія. ‘Почему, спрашиваетъ онъ, изъ ста различныхъ новшествъ, придуманныхъ одновременно и пущенныхъ въ ходъ ста разными индивидуумами,— будутъ-ли то словесныя формы, миологическія представленія или промышленные и иные пріемы,— насчитывается едва десятокъ такихъ, которыя распространяются въ публик по примру ихъ изобртателей, а девяносто совершенно забывается?’ Ставя себ такую задачу, Тардъ прежде всего раздляетъ причины успха или неуспха нововведеній на физическія и общественныя (стр. 158) и, оставляя первыя въ сторон, подраздляетъ вторыя на логическія и экстра-логическія, причемъ высказываетъ ту мысль, что послднія въ дйствительности значатъ гораздо больше, чмъ предъидущія. ‘Логическія причины, говоритъ онъ, обнаруживаютъ свои дйствія тогда, когда человкъ принимаетъ то или другое нововведеніе потому, что считаетъ его боле полезнымъ или истиннымъ, нежели другія, т. е. боле соотвтствующимъ уже установившимся въ немъ самомъ (посредствомъ подражанія-же) цлямъ и принципамъ. Тутъ все дло лишь въ самихъ старыхъ или новыхъ изобртеніяхъ, либо открытіяхъ безъ всякаго отношенія ни къ тому престижу или тому недоврію, какіе могутъ выпадать въ обществ на долю ихъ распространителей, ни ко времени и мсту ихъ происхожденія. Очень рдко бываетъ, однако, чтобы логическое дйствіе проявлялось такимъ образомъ во всей своей чистот. Вообще внлогическія вліянія, только что мною намченныя, примшиваются къ выбору предметовъ для подражанія, и весьма часто самые дурные съ логической точки зрнія встрчаютъ предпочтеніе въ силу своего происхожденія или просто вслдствіе времени своего возникновенія’ (стр. 159). Въ глав о логическихъ законахъ подражанія (стр. 158—212) онъ разсматриваетъ два общихъ явленія: логическіе конфликты (duels logiques) и логическія соединенія, разумя подъ первыми случаи вытсненія однихъ формъ другими, подъ вторыми — случаи соединенія однихъ формъ съ другими. Вн-логическимъ вліяніямъ Тардъ посвящаетъ дв большія главы (стр. 213—266 и 267—396), сводя вс подражанія, въ коихъ логика не принимаетъ никакого участія, къ двумъ большимъ категоріямъ, къ легковрію (crdulit) и послушанію (docilit), къ подражанію врованіямъ и подражанію желаніямъ (стр. 223). Въ первой изъ этихъ главъ устанавливаются и доказываются два положенія, изъ коихъ одно гласитъ, что подражаніе идетъ всегда отъ внутренняго къ вншнему (а не наоборотъ, какъ обыкновенно думаютъ), а въ другомъ выражается та мысль, что въ обществ подражаніе идетъ сверху внизъ. Другая глаза представляетъ изъ себя цлое разсужденіе объ обыча и мод, причемъ подражанія старин (обычай) или новизн (мода) разсматриваются, какъ особые случаи подражанія низшаго высшему, понимаемому въ особенномъ смысл (стр. 266), и вообще признается за обычаемъ большая сила, чмъ за модой (стр. 267 и слд.). Общія положенія, высказываемыя здсь авторомъ, примняются имъ къ языкамъ, религіямъ, общественнымъ формамъ, законамъ, обычаямъ (usages) и нуждамъ, правиламъ морали и искусствамъ, коимъ посвящены отдльные параграфы этой главы. Но вотъ тутъ-то мы и находимъ много такого, что положительно портитъ книгу,— часто весьма рискованныя гипотезы относительно прошлаго названныхъ элементовъ культуры и довольно-таки иногда парадоксальныя предсказанія.