Охотничьи разсказы и стихотворенія
Изданіе журнала ‘ОХОТНИЧІЙ ВСТНИКЪ’
МОСКВА, 1913 г.
НЕ ВМОГОТУ.
НЕ ВМОГОТУ.
(РАЗСКАЗЪ).
I.
II.
III.
С. Ямчитскій.
Невмоготу, Ямчитский, С., Год: 1913
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Вся природа, казалось, спала, одтая двственнымъ покровомъ молодого снга,— нигд не слышно было голоса человческаго, даже неугомонныя собаки прикурнули въ предразсвтномъ мороз, и самая жизнь въ сел таинственно замерзла, готовая съ первыми лучами зари, пробудиться съ новой силою къ повседневнымъ заботамъ и борьб за кусокъ насущнаго хлба,— когда мы съ лсникомъ казенныхъ дачъ Григоріемъ пробирались задворками къ синвшему, по ту сторону Ворсклы, бору. Два дня бушевала поздняя мартовская мятель, выскребала запасы оставшагося въ неб снга и щедро сыпала крупные хлопья на пробудившуюся отъ зимней спячки земли, но, видно, устала бситься и сама безсильно замерла въ легкомъ мороз. Занесенное снгомъ село утонуло подъ наметами, и только широкія темныя трубы хатъ, какъ простертыя къ небу гигантскія руки, чернли изъ-подъ блыхъ холмовъ и, казалось, молили небо о тепл и урожа.
Ни звука, ни шороха. Блдныя, фосфорическія звзды въ неб весело перемигивались между собою, дивною лампадою горла высоко въ неб утренняя звзда. Оставляя ногами широкія дыры въ нетронутой поверхности снга, Григорій тяжело шагалъ впереди, спотыкаясь о мерзлые кочаны прошлогодняго капустника, немилосердно дымилъ ‘козьею ножкой’ и удивительно ловко цвиркалъ черезъ зубы слюною.
Его длинная, турецкаго происхожденія, одностволка небрежно болталась на лвомъ плеч и звенла при каждомъ неловкомъ шаг своими расшатанными частями. Изъ темной дали лсного берега Ворсклы неожиданно пронесся звукъ тихій, такой неувренный, скорбный! Пронесся и словно замеръ, самъ прислушиваясь. Злобно зарычала, скрытая безконечными скирдами необмолоченнаго хлба съ ближайшаго двора собака, сердито брехнула разъ, другой, точно заявляя о своей недремлющей готовности къ бою, и смолкла будучи не въ силахъ превозмочь всеобщей дремы. Григорій остановился и, прикрывая ротъ съ обихъ сторонъ руками, тихо шепталъ мн:— Эхъ, кабы не опоздать! Вонъ уже и регентъ, слышите, возвращается! Онъ всегда даетъ сигналъ къ сбору!— Я переспросилъ, кто такой этотъ регентъ?—А это матерый волчина, самый старый! Онъ всегда первый идетъ и голосъ отмнный. Вотъ слушайте! Въ это время въ воздух снова пронеслись звуки. Тихо и скорбно выливались стованія голоднаго звря, росли, ширились и тягуче неслись вдаль. Ни злобы, ни угрозы у нихъ слышно не было. Зврь жаловался на голодъ, на загнанность, на всеобщую вражду къ нему, на холодъ, требовалъ пищи, молилъ о состраданіи. И въ отвтъ проклятьемъ и угрозою смерти залились во дворахъ кудлатые ея стражи, и яростнымъ лаемъ и шумомъ огласилась деревня, почуявъ своего смертнаго врага.— Умри,— говорили отвтные звуки,— теб нтъ мста на земл, гд все подчинено и принадлежитъ человку, — съ твоимъ голодомъ онъ считаться не станетъ и на его пиру теб куска не приготовлено, а силою взять ты не можешь, потому что для этого слишкомъ малъ и ничтоженъ. Зврь, казалось, понялъ. Дикой, безсильной злобою, лились снова грозныя завыванія, въ нихъ ясно слышалось безнадежное отчаяніе и проклятіе всему живому, сытому.
Жутко длалось на душ отъ этого голоднаго воя, жутко, тоскливо и какъ-то совстно. Григорій дернулъ меня за рукавъ.— Скоре идемте, неравно выводокъ пройдетъ, эхъ, не опоздать бы?
Спотыкаясь и проваливаясь по грядкамъ, мы быстро спустились къ рк и легко скользили по ея зеркальной, чисто подметенной бурею, поверхности, направляясь къ поросшему берегу, откуда все еще раздавались эти ужасные звуки.— Вотъ всегда такъ, регентъ зачинаетъ,— объяснялъ на ходу Григорій,— подаетъ вотъ такимъ манеромъ голосъ, подаетъ, а потомъ снова,— глядишь, и отвчаютъ изъ разныхъ мстъ, иные верстъ за десятокъ учуютъ и спшатъ по команд домой. И тутъ ихъ самое ждать надо.
— А ужъ страшный этотъ регентъ, кабы видли. Старый, шерсть въ клочья пошла, почитай и зубовъ нтъ, такъ одни пеньки торчатъ, а выйдетъ — протянетъ морду вверхъ и такъ жалобно запоетъ, тоже поди Бога по-своему хвалитъ. Голосище дюже здоровый, какъ бы сказать, врод штабъ-горниста у нихъ.
— Хата моя, сами знаете, у самаго ихъ болота, наглядлся вдоволь на нихъ, да они почитай привыкли ко мн и баб моей, иногда повылазятъ на солнышко и вниманія никакого, что тутъ ходишь. Ну, а только уже дюже много завелось звря, шкодить шибко начали. На той недл смотрю, трое ихъ ведутъ за уши свинью, а свинья еще и поросная, двое тащатъ, а третій сзади, врод какъ-бы подгоняетъ,— посл узналъ: у Кондрата на Молочныхъ хуторахъ взяли, еще и кумомъ мн доводится. Обидли человка, такъ сказать, за низачто оставили безъ сала. ‘Ну, авось, попугаете — посмирне станутъ’.
Мы выбрались на крутой берегъ и тихо пробирались по узкой тропинк, осыпаемые мягкими хлопьями снга, беззвучно опадавшаго при нашемъ приближеніи съ пригнутыхъ, мохнатыхъ втокъ молодой сосны. Теперь голодныя завыванія неслись уже съ разныхъ концовъ, гд-то далеко тонкимъ теноркомъ выводилъ высокія ноты, очевидно, молодой переярокъ, ему откликались безконечные жалобные звуки товарищей, и сколько было горя въ этой унылой, но не лишенной мелодіи, псн голода. Охотничій пылъ улегался у меня постепенно, и его смнило какое-то сознаніе несправедливой жестокости и сожалнія къ этому живому созданію, по своему правому въ этой міровой борьб за жизнь.
На небольшой полян, окруженной густыми лозами и камышами устроили основательно сижку, зарывшись въ сно небольшого стога. Впереди чернлъ обглоданный остовъ лошади, разбросанныя въ разныхъ мстахъ кости указывали на неоднократное пиршество здсь срыхъ помщиковъ. Голоса въ лсу теперь смолкли, только таинственные шорохи и потрескиванія гд-то вблизи выдавали присутствіе зврей. Съ ружьемъ на колнахъ и револьверомъ у пояса, я пытливо всматривался въ тьму зарослей, но желаніе кровавой встрчи уже совершенно улеглось. Просто хотлось заглянуть въ тайны ночной жизни лса — насладиться дикою прелестью ночной тишины.
Григорій, долго умащивавшійся въ противоположномъ конц, смолкъ, одн безчисленныя мыши въ сн подняли неустанную возню и пискъ, стараясь, несомннно, подробне познакомиться съ личностями незванныхъ гостей. Морозъ къ свту крпчалъ, невольно клонило къ дремот.
Вотъ на полян мелькнуло темное пятно и, обжигая клубами теплаго дыханія, рядомъ съ моимъ лицомъ, услся порядочный русакъ, подозрительно поднявъ уши. Не моргая круглыми глазами, онъ глядлъ пытливо на меня, готовый, при малйшемъ подозрительномъ движеніи, къ спасительному прыжку въ сторону. Въ голову приходила опасная мысль, что если косому вздумается попробовать еще и на вкусъ мое лицо. Подъ вліяніемъ неотвязной мысли, я слегка отклонился въ сторону, и косой также призрачно исчезъ. Прошло еще съ часъ, противоположные камыши закачались, роняя на землю тяжелые хлопья снга, хрустнули подъ осторожными шагами сухія втки лозы. Въ ту же минуту, на блой поверхности лужайки рельефно вырисовалась фигура крупнаго звря. Огромная волчица выпрыгнула и замерла, тревожно всматриваясь вдаль. Рядомъ вынырнули съ визгомъ два малыхъ щенка и съ характернымъ пискомъ стали играть на снгу. Ихъ мелкія тльца сплетались въ одну темную массу и черезъ минуту, разбрасывая пыльные столпы снга, зврки разбгались въ сторону, чтобы снова броситься одинъ къ одному. А мать стояла, не довряя ночной темнот лса, и ея фосфорически блествшіе глаза, казалось, пытливо прожигали тьму ночи. Въ этихъ свтящихся огонькахъ глазъ мн опять-таки не видлось ни злобы, ни ненависти,— чувствомъ страха, животнаго страха за малышей, страха граничащаго съ мольбой о состраданьи, были полны они. Позади стога, со стороны Григорія, тихо зашуршало сно, и въ стремительномъ страх зврь припалъ на переднія лапы къ земл, какъ бы стараясь своимъ тломъ прикрыть дтей. А послднія, увидя столъ знакомое движеніе матери, прыжкомъ кинулись къ ней и, смшно чмокая губами, поспшно искали ея полныхъ сосковъ. Точно земля и небо ахнули въ негодованіи на совершаемое убійство, грянулъ сзади раскатистый выстрлъ турецкой одностволки, и снопъ огня нагло понесся навстрчу первымъ лучамъ нарождавшагося утра. Зврь продолжалъ стоять въ прежней поз, но темныя пятна щенковъ безслдно исчезли. Тяжело поднявъ голову, волчица раза два качнула ею сверху внизъ, точно прощаясь и посылая благодарность въ пространство, и безъ одного звука, покойно легла бокомъ въ снгъ. Я поднялся вслдъ за спшащимъ къ убитой Григоріемъ. Капли крови брызгами оросили двственный снгъ и, спускаясь темною струею по туловищу звря, мшались съ выступающимъ изъ налитыхъ сосковъ молокомъ, а полные жизни и мысли глаза вопросительно смотрли въ бездонное небо. Григорій молча стоялъ возл трупа и носкомъ широкаго валенка приподнималъ безжизненно валящуюся голову.
— А щенки ушли безъ выстрла, все ждалъ, что вы будете бить. Ну да все равно пропали, свои же разорвутъ, — говорилъ онъ, равнодушно свертывая папиросу.
Въ чащ раздался скрипъ снга подъ чьими-то поспшными шагами и изъ камышей выдлилась фигура мужчины, безъ шапки и въ накинутомъ, прямо на рубаху, короткомъ армяк.— ‘Зачмъ стрляли, зачмъ опять кровь на землю льете, аспиды’ — кричалъ онъ, угрожающе подымая руки кверху,— ‘полна земля-матушка крови, захлебывается въ ней,— смотри, какая красная стала, не принимаетъ больше, больно ей, голубушк’. Григорій презрительно улыбнулся пришельцу.— ‘А, Вася, человкъ Божій, опять бродишь неугомонный? Иди до хаты: баба пирожка дастъ’.
Я взглянулъ на незнакомца — его острые, выразительные глаза, подъ низкимъ лбомъ, обрамленнымъ густою шевелюрою ярко огненныхъ волосъ, показались мн хорошо знакомыми. Но гд я видлъ это лицо, вспомнить никакъ не могъ. Человкъ опустился рядомъ съ волчицей и, обнявъ голову звря, страстно прижималъ ее къ своей груди.— ‘Жизнь отняли, а за что, кому тсно стало, кому мшала’? речитативомъ говорилъ онъ, цлуя въ пасть волчицу, ‘вотъ минуту назадъ ходила здоровая, сильная, имла семью, дтей кормила, а люди пришли и отняли жизнь. Такъ пусть же вернутъ назадъ, взять могли, а отдать нтъ?— Вы думаете, звря убили’?— неожиданно поворотивъ лицо въ нашу сторону, говорилъ незнакомецъ.— ‘Душу свою убили въ себ, вы не знаете, что кровь — святая вещь, она съ Богомъ говоритъ, къ Нему отъ земли несется. Ты ее на землю прольешь, а земля-матушка неповинная, такъ ее и принимать ее не можетъ, вотъ кровь въ небо и идетъ жалться’.— Я пристально продолжалъ всматриваться въ юродиваго.
Его энергичное, еще молодое лицо было сплошь изборождено преждевременными морщинами, а характерныя складки на загорломъ лбу и густыя нависшія брови говорили о нкогда сильной вол.
Григорій весело подмигивалъ мн, показывая пальцемъ въ лобъ. И вдругъ память ярко воскресила одну сценку изъ прошлаго,— блестящій залъ окружного суда, зажженныя среди зерцалъ шандалы, рядъ форменныхъ мундировъ за краснымъ столомъ и я, старшина присяжныхъ, взволнованнымъ голосомъ читающій приговоръ — ‘виновенъ ли крестьянинъ села Локощино, Василій Живаго, что въ ночь, на такое-то, съ заране обдуманнымъ намреніемъ, выстрломъ изъ ружья, лишилъ жизни жену свою Екатерину, 22-хъ лтъ’. ‘Нтъ, не виновенъ’. Взрывъ апплодисментовъ покрылъ тогда мой голосъ, публика радовалась акту справедливости, предсдатель довольный потиралъ руки, прокуроръ безпротестно закрывалъ книги. Да, несомннно, это былъ Василіи. Но какая рзкая перемна произошла съ нимъ за одинъ годъ. На суд, за ршеткой, стоялъ атлетъ съ суровымъ лицомъ, съ мужественными чертами лица и глубоко вдумчивыми глазами, и теперь передъ нами этотъ сгорбленный старикъ, юродствующій на снгу.— Ха-ха-ха,— пронесся дикій взрывъ помшаннаго,— глядите, братцы, да это моя Катеринушка смотритъ, это вы ее опять подстрлили, а я туда же думалъ, что зврь,— вотъ и кровь ея, такая же сильная да яркая’. Григорій, равнодушно все время дымившій махоркою, нетерпливо отшвырнулъ окурокъ, взялъ за хвостъ звря и, выдернувъ изъ рукъ Василія тушу, хладнокровно потащилъ въ сторону.— ‘Идемъ, баринъ, этотъ дуракъ только въ тоску вгонитъ, не переслушаешь’.
Въ воздух совершенно разсвло и на мягкомъ снгу отъ влачащагося звря оставался широкій слдъ, съ красной каемкой по об стороны. ‘И я съ вами, и я съ вами,— кричалъ помшанный, ползя по снгу на колняхъ,— возьмите меня, страшно, смотрите, сколько крови выступаетъ съ земли!’
Дло Григорія на суд было настолько просто, обычно, что заняло времени не боле трехъ часовъ. Исправный и трезвый служащій, онъ жилъ съ женою Екатериной лсникомъ въ крупномъ частномъ владніи Н. Жили дружно, душа въ душу, и хотя мстные крестьяне недолюбливали необщительнаго лсника, у котораго ‘муха безъ вдома не пролетитъ по лсу’, но общія показанія свидтелей подтвердили рдкое въ крестьянств согласіе этой супружеской четы. Катастрофа произошла совершенно случайно, настолько неожиданно для подсудимаго, что посл убійства онъ окаменлъ и силою трехъ мужчинъ его только могли сдвинутъ съ застывшаго положенія. Обычная, семейная, по пустому поводу, ссора, врод неотданныхъ въ починку сапогъ жены, и Василій, только что возвратившійся съ обхода участка, въ припадк гнва сдернулъ съ плеча ружье и съ крикомъ: ‘уходи, сейчасъ убью’, произвелъ выстрлъ, угодавшій несчастной женщин въ шею. При осмотр ружья нами, присяжными, несомннно установлено было, что правый курокъ былъ испорченъ и отъ сотрясенія произвольно падалъ. Не подлежало сомннію, что подсудимый, имвшій привычку въ лсу носить ружье съ взведеннымъ куркомъ, сдергивая ружье, произвелъ роковое сотрясеніе. Дорогою я разспросилъ подробне о помшанномъ. Посл оправданія онъ нкоторое время продолжалъ оставаться при мст, но странности стали обнаруживаться сразу. И до того необщительный, Василій сталъ окончательно бгать людей, одинъ видъ ружья приводилъ его въ ужасъ, а на ночь окна и двери своей сторожки плотно закрывалъ одяломъ и другой домашнею рухлядью. ‘Смотритъ, всю ночь смотритъ въ стекло, вся красная и такъ мн жалобно качаетъ головой’, объяснялъ онъ рдкимъ своимъ постителямъ. А спустя немного, онъ, не сказавъ никому ни слова, исчезъ изъ дому, бродя лто и зиму въ окрестностяхъ села. Наши крестьяне крайне сострадательны къ душевно-больнымъ и всякаго рода ‘блажененькимъ’, охотно кормятъ и ревниво берегутъ, даже гордятся такими односельчанами, считая подобнаго больного чуть ли не за праведника, предсказателя и молельника за ихъ грхи. Такъ и Василій скоро сталъ извстностью въ узд, и тотъ домъ, куда рдко забредалъ больной, считалъ честью накормить и дать пріютъ. Уздныя власти пробовали задержать и помстить въ больницу, но общество тщательно укрывало отъ полицейскаго ока Василія, считая его во всякомъ случа безвреднымъ для себя. ‘Божій человкъ сталъ’ — говорилъ Григорій дорогою — блохи не обидитъ, а до этого прямо звремъ въ лсу былъ. И не то, чтобъ ужъ такъ любилъ покойную, серьезный для этого онъ человкъ, а кровь человческая доняла, не можетъ ее видть теперь, все чудится, что долженъ свою отдать, не полагается на судъ людской, что оправдалъ въ губерніи. И знаешь, баринъ? Зло ему больше сдлали, что безъ послдствія дло ршили, не знаю почему, но думается, что положи на него судъ какое наказаніе и человкъ такъ не мучился-бъ’. Я задумался надъ этими словами, въ нихъ была большая правда, вдь нтъ большей муки для человка, какъ оставленное на судъ собственной совсти преступленіе. Прошло всего мсяцевъ пять и мн пришлось быть очевидцемъ трагическаго конца Василія.
Волки въ этомъ году такъ размножились за лто, что окрестнымъ мужичкамъ вовсе житья не стало, и какъ ни отказывалъ владлецъ въ облавной охот, но былъ принужденъ согласиться, особенно посл случая, когда волки взяли со двора экономіи комнатнаго его сеттера.
Въ числ другихъ охотниковъ я получилъ приглашеніе принять участіе. Въ конц сентября, раннимъ утромъ, я пробирался по густымъ зарослямъ къ своему номеру, полный той бодрой жизненности, какая невольно находитъ на человка осеннимъ тихимъ утромъ, напоеннымъ ароматомъ засыпающей природы и послднихъ ея цвтовъ. Что за дивная, сказочная красота въ этихъ безконечныхъ, разнообразныхъ колерахъ лса, окутаннаго, какъ невста фатою, дымчатой тканью легкой паутины! Словно погруженные въ вковую дрему стоятъ лсные гиганты, одтые парчевой багряницей и, равнодушные къ смерти, сосредоточенно таятъ въ себ міровую загадку жизни.
Всюду разлита лихорадочная жизнь, мелкія наскомыя съ особенно рзкимъ жужжаньемъ проносятся въ воздух, яркимъ алмазомъ переливаются разноцвтныя бабочки, въ густыхъ поблекшихъ заросляхъ травы, кипитъ поспшная работа ея обитателей. Воздухъ давно прозраченъ и косые лучи солнца, отражаясь брилліантами въ безчисленныхъ капляхъ росы, шлютъ свои холодные поцлуи, прощаясь съ засыпающею землею, до будущихъ теплыхъ весеннихъ дней. И чудится, что одинъ человкъ чуждъ природ, выброшенъ изъ ея круга, какъ злйшій врагъ и никогда не слиться ему въ таинственной гармоніи съ матерью-землею, никогда не стать ея любимымъ сыномъ. Изъ чащи густыхъ терниковъ, сплошь усыпанныхъ дымчатыми гроздьями ягодъ, съ громкимъ стукомъ сорвался вальдшнепъ и взвился винтомъ кверху, на минуту остановился, купаясь въ золотыхъ лучахъ, такъ свободный, гордый въ своемъ брачномъ опереніи и нырнулъ въ таинственную тнь лса, испугавъ своимъ паденіемъ красногрудаго дятла, что съ заботливостью добраго хозяина уже давно постукивалъ по стволамъ деревъ, выбирая кладовыя для зимней голодовки.
Легко и бодро длается на душ, и ничуть не жаль умирающей природы,— нтъ, не умираетъ она, но засыпаетъ въ здоровомъ отдых, для того, чтобы какъ сфинксъ возродиться къ новой жизни боле крпкой и прекрасной,— смерти нтъ въ природ, только одни наши слишкомъ малые глаза видятъ разрушенія, но не могутъ прослдить, понять вчность и единство матеріи. Гонъ уже начался и отдаленный ревъ разнообразныхъ голосовъ каждую минуту ширился, разростался, грубымъ диссонансомъ тревожа мирную тишину лса, было очевидно, что я опоздалъ, почему, поспшно вложивъ патроны въ ружье, я затаился подъ развсистой ивой въ конц длинной поляны. Вотъ изъ глубины лса поспшно вылетли дв сойки и, помстившись на сухой вершин дерева, долго, тревожно стрекотали и оглядывались назадъ. Вдоль опушки, трусливо поднявъ уши, поковылялъ русакъ, посидлъ въ конц поляны, прислушиваясь къ шуму, и тихо исчезъ межъ деревъ. Близко бухнулъ одинъ выстрлъ, другой и по линіи пошла канонада. Прямо на меня, чуть не задвая крыльями, налетла пара вальдшнеповъ, тревожно цыркнула и бросилась въ разныя стороны.
Легкій шорохъ въ кустарникахъ заставилъ меня поворотиться въ сторону,— червоннымъ золотомъ мелькнула межъ кустовъ лисица и какъ-то невольно задерживалось подъ прицломъ ружье, жаля прервать эту мирную картину. Вдругъ рзкій крикъ, полный отчаянія и ужаса, пронесся по лсу и всего оледенилъ меня. ‘Несчастье, помогите’, кричалъ кто-то впереди. Закинувъ ружье, безъ выстрла я бросился на голосъ. Издали сквозь деревья чернли фигуры двухъ человкъ, безпомощно стоявшихъ надъ какою-то темною массой. Выстрлы сразу смолкли и видны были силуэты охотниковъ, также спшившихъ сюда. ‘Боже мой, какой грхъ, человка убили’, поспшно проговорилъ одинъ изъ нихъ, нагоняя меня.
Среди густого оршника, вытянувшись во весь ростъ лежалъ съ широко раскрытыми глазами Василій. Одна рука безпомощно была откинута въ сторону, другая судорожно комкала разорванную розовую рубаху, на которой въ трехъ мстахъ чернли и ширились каждую минуту кровяныя пятна. Грудь высоко со свистомъ поднималась и съ каждымъ выдыханіемъ клубы розовой пны выступали на полуоткрытыхъ губахъ.
Здсь же у дерева лежалъ упавшій очевидно съ плечъ армякъ, и мелкія красныя брызги пестрили его заплаты. Я наклонился, рыжая копна волосъ шевельнулась и поддерживаемый, поспшившими на помощь охотниками, Василій приподнялся на локоть. Его потухающій взоръ разсянно пробгалъ по лицамъ наклонившихся и въ упоръ остановился на мн. Одинъ изъ наклонившихся, оказавшійся земскимъ врачомъ, поднялъ рубаху раненаго, быстро осмотрлъ изсохшуюся бронзовую грудь, на которой ниже сосковъ виднлись три сквозныя раны отъ картечи, и безнадежно опустилъ ее вновь, смущенно вытирая руки носовымъ платкомъ.— ‘Баринъ,— въ тишин пронесся вполн сознательный шопотъ умирающаго ко мн,— узналъ я васъ, помню, какъ вы читали ‘нтъ, не виновенъ’, поди радовались, что безвинный человкъ оправданъ, а вотъ мн-то хуже ножа тогда ваше слово было. Муки хотлось, пострадать за пролитую кровь, страшно было возвращаться оправданнымъ,— не было оправданія отъ самого себя. Всю жизнь посл убитая за мною ходила, все звала пострадать, очиститься и вотъ привелъ Господь! Его святая воля! Простите! А только мн: такъ легко да хорошо…’
Свтлое облачко пробжало, какъ тнь по лицу Василія, легкая судорога не то улыбка, не то боль скривила черты, ротъ раскрылся въ звоту, и, судорожно вздрогнувъ раза два, тло сразу безжизненно повисло, осунулось книзу. Державшіе его осторожно положили на землю и набожно перекрестились, снявъ шапки.
Тишина сразу нарушилась шумомъ и гамомъ людей, обсуждали неосторожность охотника, принявшаго въ кустахъ человка за звря, пеняли на покойнаго, на отсутствіе надлежащаго надзора за душевно-больнымъ, кто-то, сидя на пеньк, вытиралъ платкомъ глаза и повторялъ несвязно ‘Боже мой, Боже мой, что-же это будетъ!?’ Сквозь деревья поспшно пробиралась срая шинель урядника, цпляясь по сучкамъ звенящей шашкою. Я уныло брелъ изъ лса и тихимъ укоромъ совсти стояли предо мною скорбные глаза убитаго.