Нсколько мыслей о сценическомъ искусств *).
Нсколько мыслей о сценическомъ искусств *).
*) Русская Мысль, кн. XII.
С. Юрьевъ.
(Продолженіе слдуетъ).
‘Русская Мысль’, кн.V, 1888
Несколько мыслей о сценическом искусстве, Юрьев Сергей Андреевич, Год: 1888
Время на прочтение: 29 минут(ы)
Мы обратимъ вниманіе на одно явленіе, изучаемое изслдователями симптомовъ сомнамбулическаго сна и названнаго Шарлемъ Рише объективаціей типовъ (objectivation des types) подъ вліяніемъ внушенныхъ идей. Когда субъекту, находящемуся въ сомнамбулическомъ сн, приказываютъ словами или внушаютъ сдлаться тмъ-то, онъ, помимо своей воля, становится въ сознаніи своемъ, чувствахъ и дйствіяхъ личностью, въ какую ему повелваютъ превратиться, становится внушенною ему личностью, Гакъ какъ, согласно утвержденію К. Бернара, о которомъ мы упомянули выше, ‘патологическое состояніе какого-нибудь отправленія физіологической дятельности не боле, какъ повышеніе нормальнаго состоянія’, то явленія гипнотической объективаціи типовъ, о которыхъ мы будемъ говорить на основаніи наблюденій и изслдованій Рише, принимая въ разсчетъ условія, сопровождающія ихъ, могутъ пролить свтъ на способность артиста на сцен превращаться въ лицо, внушаемое ему поэтомъ.
‘Чмъ бы ни обусловливалось,— говоритъ Рише, — патологическое состояніе гипнотическаго, сомнамбулическаго сна, изъ сообщенныхъ мною явленій ясно, что напряженное вниманіе, обращенное на какое-нибудь представленіе, или напряженная апперцепція его, и въ нормальномъ состояніи человка можетъ приводить его, при извстномъ нервномъ возбужденіи и ослабленіи, до извстной степени самообладанія, въ состояніе, подобное тому галлюцинаціонному состоянію, которое обнаруживается въ сомнамбулическомъ невроз’.
Дале Шарль Рише переходитъ къ объективаціи типовъ. ‘Въ теченіе нсколькихъ лтъ я имлъ возможность наблюдать двухъ особъ, обнаруживавшихъ относительно амнезіи и раздвоенія личности нигд еще не описанныя или едва лишь отмченныя явленія’ {Въ настоящее время произведено и производится множество наблюденій знаменитыми физіологами, вполн подтвердившихъ факты, сообщенные Рише, и поставившихъ вн всякаго сомннія явленіе измненія личности подъ вліяніемъ гипнотическаго невроза.}.
Рчь идетъ о двухъ женщинахъ, изъ совершенно различной соціальной среды, никогда другъ друга не видавшихъ и, тмъ не мене, обнаруживавшихъ удивительное сходство въ симптомахъ и явленіяхъ такъ называемыхъ магнетическихъ.
‘Одна изъ этихъ женщинъ, которую я обозначу буквою А., высокая, полная блондинка, мать семейства, съ весьма опредленными религіозными убжденіями. Это жена выдающагося негоціанта, постоянно живущаго въ провинціи, чмъ и объясняется, что до моихъ опытовъ съ нею она ничего не слыхала о сомнамбулизм или магнетизм.
‘Другая,— я обозначу ее черезъ Б.,— маленькая блондинка, лтъ тридцати двухъ. Жизнь провела довольно бурную. Четыре-пять лтъ тому назадъ была магнетизируема различными лицами, но съ тхъ поръ не подвергалась другимъ опытамъ, помимо тхъ, которые я сейчасъ опишу.
‘Правдивость этихъ особъ, за которыми я тщательно наблюдалъ въ теченіе почти трехъ лтъ, не подлежитъ, по-моему, сомннію.
‘Интересное и сложное явленіе, которое я имю въ виду теперь описать, я охотно назвалъ бы объективаціей типовъ, если бы не боялся такого варварскаго выраженія.
‘Когда мы бодрствуемъ и вполн владемъ своими способностями, мы можемъ представить себ чувства, различныя отъ тхъ, которыя испытываемъ въ данную минуту. Напримръ, въ то время, какъ я сижу спокойно у своего стола и пишу эти строки, я могу постичь т чувства, которыя въ томъ или другомъ положеніи будетъ испытывать солдатъ, женщина, живописецъ или англичанинъ. Я могу сказать: ‘вотъ какимъ образомъ стала бы мыслить женщина’, или: ‘вотъ какъ поступилъ бы англичанинъ’,, или: ‘вотъ что сдлалъ бы солдатъ’.
‘Романисты, драматурги и поэты въ моментъ творчества надляютъ своихъ героевъ чувствами, соотвтствующими ихъ возрасту, полу, національности, общественному положенію, характеру. Но каковы бы ни были усилія этихъ писателей, они никогда не теряютъ при этомъ сознанія своей личности, никогда не отождествляютъ себя съ своимъ твореніемъ, ни на ору минуту не забываютъ своего я. Несмотря на лихорадочное вдохновеніе, они постоянно сознаютъ себя сидящими за своимъ столомъ, пишущими поэму, драму или романъ.
‘Какимъ бы фантастическимъ построеніемъ ни отличались наши измышленія, у насъ всегда сохраняется память о самихъ себ. Она не принимаетъ участія въ порывахъ фантазіи и не теряетъ подъ собою почвы. Въ то время, какъ вс остальныя умственныя способности уносятся въ безпредльное пространство міра фантазій, наше я остается прикованнымъ къ дйствительности.
‘Здсь происходитъ замчательное раздвоеніе интеллекта, которому можно было бы привести множество примровъ: зритель, плачущій въ самую патетическую минуту драмы, отлично знаетъ, что онъ зритель, что онъ сидитъ въ кресл и что передъ нимъ разыгрывается драма на театральныхъ подмосткахъ, а не въ дйствительной жизни. Человкъ, только что испытавшій большое горе или находящійся въ состояніи сильнаго безпокойства, можетъ, все-таки, заинтересоваться чтеніемъ романа и поддерживать серьезный разговоръ, продолжая, въ то же время, сознавать, что его я удручено большимъ горемъ или испытываетъ сильное безпокойство.
‘Словомъ, у нормальнаго субъекта всегда сохраняется память о своей личности, способная, съ помощью бодрствующей воли, вызвать въ сознаніи воспоминаніе о фактахъ прежней личной жизни. Онъ знаетъ, что это онъ, а не кто другой, что вчера онъ сдлалъ то-то, что сейчасъ онъ написалъ письмо, что недлю тому назадъ былъ въ Париж и т. д., и т. ц. Вотъ эта-то память о прошедшихъ фактахъ,— память, всегда присущая уму, и служитъ причиною сознанія нашей личности такою, какою она была всегда.
‘Такимъ образомъ, сознаніе своей личности такою, какою она была, есть явленіе памяти. Потеря же, вмст съ утратой самообладанія, и сознанія своей личности — явленіе частной амнезіи.
‘У двухъ вышеупомянутыхъ женщинъ (А. и Б.), которыхъ я наблюдалъ, эта частная амнезія обнаруживается весьма рельефно. Подъ вліяніемъ незначительныхъ причинъ, он немедленно теряли сознаніе своей дйствительной личности.
‘По у нихъ не только обнаруживается частная амнезія, он, вмст съ тмъ, способны принять себя за совершенно другую личность, напримръ, за солдата, священника, маленькую двочку или даже кролика, и тогда воображаютъ, что дйствительно превратилась въ солдата, священника, маленькую двочку или кролика.
‘Вотъ это я и назвалъ выше объективаціей типовъ, что обозначаетъ потерю своей дйствительной личности (амнезію личности), замной ея новою личностью.
‘Усыпленныя и подвергнутыя нкоторымъ вліяніямъ, А. и Б. забываютъ, кто он на самомъ дл,— забываютъ свои лта, одежду, полъ, общественное положеніе, національность, даже мсто и время, въ какое живутъ. Все исчезаетъ. Въ ум остается только одинъ образъ и одно сознаніе, это.— сознаніе и образъ новаго существа, явившагося ихъ воображенію.
‘Он забываютъ все изъ своей прежней жизни. Он живутъ, говорятъ, думаютъ совершенно такъ, какъ то лицо, за которое принимаютъ себя. Только присутствовавшіе при этихъ опытахъ въ состояніи понять, какою замчательною жизненною правдивостью отличается подобная объективація типовъ.
‘Простое описаніе даетъ очень блдную и неполную картину.
‘Вмсто того, чтобы только постичь данный типъ, он реализируютъ, объективируютъ его. Это не галлюцинатъ, присутствующій въ качеств зрителя передъ развертывающимися образами, а актеръ, воображающій, въ припадк самозабвенія или безумія, что пьеса, въ которой онъ участвуетъ, не фикція, а правда, и что онъ тломъ и душой превращенъ въ то лицо, которое онъ исполняетъ. Чтобы произвести такое превращеніе личности, достаточно нсколько словъ, произнесенныхъ внушительнымъ тономъ. Я, напримръ, говорю А.: ‘Вы — старуха’, и она видитъ себя превращенною въ старуху: ея физіономія, походка, чувства становятся старушечьими. Я говорю Б.: ‘Вы — маленькая двочка’, и у нея тотчасъ же являются выговоръ, манеры, вкусы двочки.
‘Хотя передача на бумаг подобныхъ сценъ крайне безцвтна, въ сравненіи съ зрлищемъ, представляемымъ этими удивительными мгновенными превращеніями, но я, тмъ не мене, позволю себ указать на нкоторыя изъ нихъ.
‘Вотъ нкоторыя изъ объективацій А.:
‘Крестьянкой.— А. протираетъ глаза и потягивается. ‘Который часъ?
Четыре часа утра! (она идетъ, волоча ноги, какъ бы обутая въ сабо). Ну, надо вставать и идти въ хлвъ! Эй, ты, рыженькая, поварачивайся!’ (длаетъ видъ, что доитъ корову).
‘Актрисой.— Вмсто грубыхъ, угловатыхъ манеръ крестьянки, вся фигура дышетъ игривостью. ‘Вы видите эту юбку? Это мой директоръ распорядился удлинить ее (это говоритъ почтенная женщина, уважаемая мать семейства, отличающаяся религіозностью.) Какіе вс эти директора несносные! Я того мннія, что чмъ юбка короче, тмъ лучше. Какъ ее ни укорачивай, она все будетъ слишкомъ длинною. Право! достаточно простаго винограднаго листочка! Не правда ли, моя крошка, ты согласенъ со мной?… Послушай, миленькій! (она смется). Ты слишкомъ робокъ съ женщинами. Напрасно! Заходи-ка иногда ко мн! Знаешь, въ три часа я всегда дома. Заходи и приноси что-нибудь въ подарокъ’.
‘Генераломъ.— ‘Передайте мн мою зрительную трубу… Хорошо! хорошо! Гд командиръ перваго баталіона зуавовъ? Вотъ тамъ крумиры! Я вижу, какъ они вылзаютъ изъ оврага… Майоръ, возьмите съ собой роту и атакуйте этихъ людей. Захватите также полевую батарею… Молодцы, эти зуавы! Какъ они отлично влзаютъ… Ну, что вамъ отъ меня угодно? Какъ? вы ждете распоряженій? (Про себя. Когда она прерываетъ рчь и говоритъ про себя, то едва шевелитъ губами и говоритъ тихо, но внятно). Это плохой офицеръ, онъ ни на что не способенъ. (Громко) Смотрите налво… Позжайте скоре! (Про себя) Вотъ этотъ лучше… но все. еще мало общаетъ хорошаго. (Громко) Ну, ведите лошадь, давайте шпагу (она длаетъ видъ, что застегиваетъ портупею). Впередъ!… Ахъ! я раненъ!’
‘Священникомъ.— А. воображаетъ себя парижскимъ архіепископомъ. Лицо принимаетъ серьезное выраженіе. Голосъ нсколько пвучій и мягкій, существенно отличающійся отъ грубаго и рзкаго въ предыдущемъ воплощеніи. (Про себя) ‘Нужно же мн, однако, докончить мое пастырское посланіе’ (Она подпираетъ голову руками и размышляетъ. Громко) Ахъ, это вы, отецъ викарій, что вамъ угодно? Я выразилъ желаніе, чтобы меня не безпокоили… Да, сегодня 1 января, нужно идти въ соборъ… Какъ вся эта толпа почтительна, отецъ викарій, не правда ли? Что бы ни говорили, а въ народ еще много благочестія. Ахъ! ребенокъ! пусть подходитъ, я его благословлю. Хорошо, дитя мое. (Она подаетъ ему свой воображаемый жезлъ, чтобы онъ приложился. Въ теченіе всей этой сцены А. постоянно благословляетъ, направо и налво, правою рукой). Теперь мн предстоитъ непріятная обязанность:я долженъ отправиться съ поздравленіемъ къ президенту республики… Г-нъ президентъ, я пришелъ вамъ передать мои пожеланія. Церковь надется, что вы проживете долгіе годы, она знаетъ, что, несмотря на жестокія нападки, ей нечего опасаться, пока во глав республиканскаго правительства будетъ находиться вполн честный человкъ. (Она умолкаетъ и длаетъ видъ, что слушаетъ внимательно. Про себя) Ну, конечно, пустыя фразы. Но что длать!… Помолимся!’ (Она преклоняется).
‘Монахиней.— А. немедленно становится на колни и начинаетъ читать молитвы, безпрестанно крестясь, потомъ поднимается на ноги. ‘Надо идти въ больницу. Тутъ, въ этой палат, раненый… Ну, что, другъ мой, не правда ли, вамъ сегодня лучше? Дайте я вамъ сдлаю перевязку. (Она длаетъ видъ, что снимаетъ бинтъ). Я ужъ и такъ осторожно дйствую, неправда ли, это васъ облегчаетъ?… Что же длать, другъ мой, окажите такое же мужество передъ страданіемъ, какое вы выказывали передъ непріятелемъ…’
‘Я могъ бы привести еще другія превращенія А.: въ старуху, маленькую двочку, кокотку. Но мн кажется, что вышеприведенныхъ примровъ достаточно, чтобы дать ясное понятіе объ этомъ полномъ превращеніи личности въ тотъ или другой воображаемый типъ. Это не простое сновидніе: это — сновидніе прожитое.
‘Объективаціи Б. такъ же поразительны, какъ и А. Вотъ нкоторыя изъ нихъ:
‘Напримръ:
‘Маленькою двочкой.— Это воплощеніе продолжается цлыхъ полчаса
и Б. ни разу не измняетъ своему дтскому лепету и обращенію. Она говоритъ какъ пяти- или шестилтній ребенокъ: ‘Я хоцу игьять. Яскази мн сто-нибудь. Давай игьять въ пьятки и т. д.’. Она бгаетъ, смется, прячется, кричитъ: ку-ку. Эта игра, весьма для насъ утомительная, продолжается почти четверть часа. Затмъ она переходитъ къ игр въ жмурки, въ пятнашки и т. п., возится съ куклой, укачиваетъ ее. Ее заставляютъ разсказать сказку про Красную Шапочку, она говоритъ, что эта сказка хорошая, но грустная. Ее спрашиваютъ, нравственная ли эта сказка,— она говоритъ, что не понимаетъ значенія этого слова. Она не хочетъ разсказывать другой сказки, сердится, показываетъ языкъ, топаетъ ногами и т. д., отказывается отъ полишинеля, потому что эта игрушка — для мальчиковъ, общается быть умной и проситъ дать ей куклу или варенья.
‘Кондитеромъ.— Эта послдняя объективація особенно интересна, такъ какъ нсколько лтъ назадъ, когда она была въ услуженіи у X., онъ прибилъ ее и, кажется, даже дло доходило у нихъ до суда. Б. воображаетъ себя X—омъ, вся фигура измняется, становится важной. Когда! являются покупатели, она принимаетъ ихъ любезно. ‘Непремнно, сударь,, сегодня въ восемь часовъ мороженое будетъ у васъ! Примете записать вашу фамилію? Извините, пожалуйста, что тутъ никого нтъ, но у меня такая лнивая прислуга. Б.! Б.! Вотъ видите, эта дура опять куда-то убжала… Я вамъ, сударь, что угодно?’ (Отв.: ‘Я полицейскій коммиссаръ, пришелъ узнать, зачмъ вы прибили вашу прислугу’).— ‘Помилуйте, г. коммисаръ, я ее не билъ…’ (Оти.: ‘Однако, она жалуется’). Б. принимаетъ смущенный видъ. ‘Право, она жалуется напрасно, я, можетъ быть, ее слегка толкнулъ, Но я ей никакого вреда не причинилъ. Увряю васъ, г. коммиссаръ, она преувеличиваетъ, она тутъ цлый скандалъ учинила передъ магазиномъ… (Б. принимаетъ все боле и боле смущенный видъ). Пусть она уйдетъ. Я васъ увряю, что она преувеличиваетъ. Да, наконецъ, я готовъ войти съ ней въ соглашеніе. Я дамъ ей приличное вознагражденіе’. (Отв.: ‘Вы били также своихъ дтей’). ‘Сударь, у меня нтъ дтей, у меня одинъ ребенокъ и я его не билъ’.
‘Какъ видно, хотя личность, воплощаемая Б., крайне антипатична ей, но она не старается представить ее въ смшномъ или отталкивающемъ вид. Напротивъ, она старается ее извинить, до такой степени она входитъ въ роль: ея смущенный видъ, ея уклончивые, хотя и вжливые отвты совершенно согласуются съ тмъ, что можетъ говорить, думать и длать человкъ, допрашиваемый судебнымъ лицомъ и сознающій свою вину.
‘Дйствительно, полное измненіе чувствованій — одно изъ самыхъ замчательныхъ явленій въ этихъ воплощеніяхъ: А. робка, но когда она воплощаетъ смлаго человка, она становится чрезвычайно смлой, она очень религіозна, но становится безбожницей, когда воплощаетъ неврующаго. Б. молчалива. Она становится болтливой, когда объективируетъ болтливаго человка. Характеръ ея совершенно измняется. Прежніе вкусы исчезаютъ и замняются новыми, соотвтствующими тмъ, которые предполагаются у воплощаемаго ею лица’.
Мы сообщимъ еще нкоторыя явленія, наблюденныя Рише при его опытахъ, имющихъ значеніе для нашей цли, и упомянемъ о нкоторыхъ явленіяхъ нервной галлюцинаціонной объективаціи, встрчающихся у великихъ сценическихъ талантовъ, которыя указываютъ на сродство нервныхъ возбужденій, испытываемыхъ ими съ гипнотическимъ неврозомъ.
Вотъ явленія, наблюденныя Рише при его опытахъ, о которыхъ мы здсь говоримъ:
‘Мн удалось проконтролировать опыты объективаціи, произведенные за двухъ субъектахъ А. и Б., помощью опытовъ, сдланныхъ надъ однимъ азъ моихъ друзей.
‘Нкто С***, въ которомъ я никогда ране не наблюдалъ явленій сомнамбулизма, оказался весьма чувствительнымъ въ этомъ отношеніи. Во второй разъ, когда мн удалось его усыпить, я не могъ заставить его въ этотъ же день отршиться отъ своей личности, на третьемъ сеанс это явленіе также не могло быть получено, такъ какъ сонъ не былъ достаточно глубокъ, то же самое повторилось и на четвертомъ сеанс, но на пятомъ (25 апрля 1883 г.) явленіе объективаціи уже какъ бы началось и, наконецъ, во время шестаго сеанса (5 мая 1883 г.) амнезія собственной личности была такъ же рзко выражена, какъ и у А. и Б.
‘Когда еще онъ не вполн уснулъ и я объявилъ ему, что онъ превратился въ какое-то лицо, онъ возразилъ мн на это: ‘Я еще не достаточно уснулъ и не могу еще забыть, кто я такой’. Но когда онъ глубоко заснулъ, черты лица его тотчасъ преобразовывались, когда ему говорили, что онъ превратился въ старика, женщину и пр., онъ принималъ осанку того лица, за котораго себя считалъ: вс, относящіяся къ новой личности, приходятъ ему на память, воспоминанія же, не относящіяся къ данному лицу, исчезаютъ изъ его памяти. Я произвелъ надъ нимъ 3 или 4 опыта.
‘Превращеніе въ священника.— Онъ приготовляется принимать приходящихъ на исповдь, выслушиваетъ съ напряженнымъ вниманіемъ вс глупости, которыя ему говорятъ, возмущается, если съ нимъ не говорятъ серьезно. По крайней мр, въ теченіе получаса онъ съ неослабнымъ достоинствомъ выполняетъ эту роль. Одинъ изъ нашихъ друзей, присутствовавшій при этой любопытной сцен, шутя сказалъ: ‘Долой камилавку!’ б., скрестивъ руки, съ необычайнымъ умиленіемъ воскликнулъ: ‘Отпусти имъ, отче, не вдаютъ бо, что творятъ’.
‘Превращеніе въ женщину.— Первыя его слова были: ‘не щиплите меня’. Онъ воображалъ себя женщиной легкаго поведенія и вообще держалъ себя какъ женщина.
‘Превращеніе въ одно изъ дйствующихъ лицъ въ комедіи, именно въ Гарпагона.— Онъ боле или мене припомнилъ многія изъ выраженій мольеровскаго героя и вообразилъ, что онъ дйствительно Гарпагонъ. Прежде всего онъ ощупалъ свои карманы, онъ разсянно слушаетъ все, что ему говорятъ, и тихо бормочетъ: ‘Я боюсь, чтобъ они не отобрали, у меня деньги’. Здсь имло мсто весьма интересное явленіе: когда онъ. вполн вошелъ въ роль, онъ говорилъ съ Валеріей, Маріанной, Фросиной, Клеантомъ, слдовательно, какъ бы чувствовалъ себя перенесеннымъ въ XVII столтіе. Ему сказали въ упоръ: ‘Все это вздоръ, извстно, что вы очень богаты: у васъ не мало государственныхъ бумагъ и желзнодорожныхъ акцій’. Онъ провелъ рукой по лбу и сказалъ: ‘Что это означаетъ?… Да они помшаны… я ничего не понимаю…’ — и съ нимъ едва не случился настоящій нервный припадокъ, въ теченіе нкотораго времени замчалось, умственное разстройство.
‘Надо, я полагаю, смотрть на эти факты, какъ на совершенно неопровержимые. Съ перваго взгляда они могутъ казаться странными, почти сверхъестественными, но, въ дйствительности, они если и возбуждаютъ удивленіе, то вслдствіе легкости, съ какою воспроизводятся, такъ какъ симптомы ихъ довольно точно соотвтствуютъ тому, что намъ извстно О нормальныхъ психологическихъ явленіяхъ.
‘Въ самомъ дл, разсматривая условія нашего умственнаго существованія, мы увидимъ, что оно складывается изъ различныхъ элементовъ.
‘Прежде всего, изъ дйствительной нашей, то-есть сознательной памяти о самомъ себ, о томъ, кто мы такіе, о нашемъ возраст, пол, національности, о мст нашего существованія, о нашихъ обычныхъ чувствованіяхъ, о нашемъ общественномъ, психическомъ и физическомъ положеніи. Все это явленія памяти.
‘Во-вторыхъ, воспріятіе окружающаго, видимыхъ нами мстностей, нашей одежды, нашего состоянія, лицъ, насъ окружающихъ, предметовъ, находящихся у насъ подъ рукой. Въ нормальномъ состояніи наши чувства, постоянно возбуждены и выражаемыя ими чувствованія порождаютъ въ насъ понятіе, которое не есть сознаніе нашей личности, но которое, тмъ не мене, приводитъ къ соотвтствующему результату, такъ какъ вншніе факты постоянно напоминаютъ о дятельности.
‘Въ-третьихъ, понятіе о нашемъ я, т.-е. понятіе о существ, въ одно и то же время, чувствующемъ и дйствующемъ существ, съ одной стороны воспринимающемъ чувственныя впечатлнія, а съ другой — могущемъ дйствовать на мускулы и приводить ихъ въ движеніе. Чувствовать, мыслить и дйствовать,— этимъ характеризуется наше я.
‘Но у сомнамбуловъ, умственное состояніе которыхъ мы только что изучали, эти психическіе элементы обнаруживаютъ замтное распаденіе. Я сохраняется, тогда какъ амнезія дйствительной нашей личности полная. Съ другой стороны, при нкоторыхъ спеціальныхъ условіяхъ, какъ мы видли, хотя личность, я вполн сохраняются, тмъ не мене, иллюзія чувствъ такова, что все окружающее субъекта измняется подъ вліяніемъ его воображенія.
‘Тутъ мы имемъ дло съ крайне любопытнымъ состояніемъ, правда, весьма слабо еще изученнымъ, но несомннно существующимъ и легко констатируемымъ на двухъ субъектахъ, о которыхъ мы выше говорили.
‘Дйствительно, у этихъ двухъ женщинъ не замчалось того рзкаго различія между магнетическимъ и нормальнымъ состояніемъ. У нихъ можно было вызывать почти вс явленія галлюцинаціи при открытыхъ глазахъ и при полномъ сохраненіи сознанія своей личности.
‘Напримръ, когда А., повидимому, вполн уже пробуждена, я ей говорю: ‘Посмотрите, вы одты мужчиной, на васъ костюмъ временъ Людовика XV: жабо, кружева, красные каблуки, французскій кафтанъ, шпага и т. д.’ Она смотрла на себя съ удивленіемъ, щупала свою одежду, удивлялась своему превращенію и говорила: ‘Какъ это смшно!… Мн нельзя выйти на улицу въ такомъ вид: меня на смхъ подымутъ’. И она расхаживала по комнат, разглядывая себя въ зеркал, и удивлялась, что одта по-маскарадному. Въ данномъ случа иллюзія полная, но сознаніе дйствительной личности не утрачено, А. сказала, что она А., а не маркизъ двора Людовика XV, она понимала, что живетъ въ 1883 г., а не въ 1750 году, что находилась въ моемъ кабинет, а не въ Версал. Поэтому, ея галлюцинація, на которую она сама смотрла какъ на галлюцинацію, а не какъ на дйствительность, не вліяла на ходъ ея мыслей.
‘Съ Б. я достигалъ совершенно тхъ же результатовъ, и, что довольно интересно, она выражала свое удивленіе тми же самыми словами: ‘Какъ это смшно! ахъ, какъ это смшно! Вы меня въ такомъ вид не оставите, надюсь? Мн нельзя будетъ показаться на улицу’.
‘Слдовательно, одной иллюзіи чувствъ недостаточно, чтобы потерять сознаніе своей дйствительной личности и своего я, можно наблюдать такое психическое состояніе, въ которомъ, при совершенной иллюзіи относительно вншнихъ явленій, сознаніе личности сохраняется вполн дйствительно’
Къ такой иллюзіи чувства способны нервы талантовъ сцены при извстной степени возбужденія ихъ фантазіи.
Замчателенъ слдующій фактъ, подтверждающій ту мысль, что нервное состояніе сценическаго артиста, при которомъ послдній нравственно сливается съ изображаемою имъ ролью и воплощается въ нее, есть именно неврозъ того свойства, который въ подвергшихся гипнотизаціи порождаетъ явленія галлюцинаціи при открытыхъ глазахъ и при полномъ сохраненіи сознанія своей личности. Фактъ этотъ мы находимъ въ біографіи мистрисъ Сиддонсъ (переводъ г-жи Сахаровой въ газет Театръ и жизнь 1885 г., Xs 17): ‘Величайшимъ торжествомъ мистриссъ Сиддонсъ,— говоритъ авторъ біографіи,— была роль леди Макбетъ. Ея концепція этой роли была такъ страстна и такъ изящна, такъ одухотворена драматическимъ геніемъ и, вмст съ тмъ, преисполнена такой жизненной реальности, что зрители, слушая и глядя на нее, совершенно переносились изъ лондонскаго театра XVIII ст. въ старый замокъ на свер Шотландіи и плакали и содрогались, потому что передъ ними воскресала, съ осязательною ясностью, ужасная, потрясающая жизненная драма. Мистрисъ Сиддонсъ сама всегда совершенно сливалась на время представленія съ различными типами, воспроизводимыми ею на сцен. Слдующій случай, относящійся къ этому періоду ея исторіи, показываетъ, до какой степени она отождествлялась съ воспроизводимыми ею образами поэтическаго творчества, Однажды, поздно вечеромъ, мистеръ Сиддонсъ сидлъ у огня въ скромной семейной гостиной, которая въ ихъ безпритязательномъ хозяйств служила и столовой. Онъ спокойно докуривалъ свою послднюю трубку и подумывалъ уже о томъ, какъ бы улечься, предполагая, что жена его, такъ какъ она не играла въ театр въ этотъ вечеръ, улеглась уже давно. Домъ былъ погруженъ въ дремотное молчаніе, нарушаемое только по временамъ отдаленнымъ стукомъ колесъ. Актеръ мысленно рисовалъ картину небольшаго праздничнаго путешествія, которое онъ надялся совершить съ своею женою Сарой слдующимъ лтомъ, и онъ задремалъ. Ему снилось, что онъ детъ по деревенской дорог среди благоухающаго боярышника и шиповника. Вдругъ его разбудили поспшные шаги по корридору. ‘Кто бы могъ это быть?’ — спросилъ онъ себя съ удивленіемъ, вскакивая и протирая свои сонные глаза. Но онъ не усплъ задать себ этого вопроса, какъ вдругъ чья-то дрожащая рука поспшно открыла дверь и въ комнату вбжала женщина. Мистеръ Сиддонсъ смотрлъ на нее съ безмолвнымъ удивленіемъ и съ нкоторою примсью страха. Передъ нимъ стояла его жена, прелестные волосы ея были распущены, платье въ безпорядк, лицо дрожало отъ сильнаго волненія. Смущенный, встревоженный, онъ спросилъ ее, что съ ней, она же, вмсто отвта, бросилась ему въ объятія и разразилась слезами. Онъ нжно успокоивалъ ее, не зная, что и подумать. Она по немногу успокоилась и тогда объяснила мужу всю тайну случившагося съ ней. Вмсто того, чтобы улечься спать по его примру, она сидла и изучала роль леди Макбетъ и такъ увлеклась этимъ изученіемъ, ужасъ переживаемыхъ героинею шекспировской драмы ощущеній такъ охватилъ ее, она такъ ясно видла передъ глазами вс фазисы драмы, точно она участвовала въ ней, ею овладлъ безразсудный ужасъ и она убжала искать общества живыхъ людей’. При этомъ нельзя не упомянуть здсь о двухъ интересныхъ фактахъ, изъ которыхъ одного мы сами были свидтелями во времена нашей юности, благодаря которой мы, къ сожалнію, не обратили въ то время на него должнаго вниманія, а именно: во время нашихъ неоднократныхъ прогулокъ въ поздній часъ зимней лунной ночи по Кремлю съ Мочаловымъ, послдній однажды внезапно прервалъ насъ въ самомъ разгар разговора о захват поляками въ 1611 г. Кремля, вдругъ остановился и, указывая на красное крыльцо и измняясь въ лиц, сказалъ: ‘Видишь этихъ двухъ бояръ на ступеньк краснаго крыльца и поляка на верхней? Какъ онъ нагло смотритъ и крутитъ свой усъ’ и т. д. Мы тогда не оцнили этого факта и не придали ему должнаго значенія. О другомъ факт мы слышали отъ покойнаго Кублицкаго, который былъ знакомъ съ знаменитою Рашель, онъ передавалъ намъ разсказъ ея о томъ, что при изученіи ролей ею овладвало нервозное состояніе такой сильной напряженности, что вызывало передъ ней совершенно реальные образы, она не только видла себя въ соотвтствующемъ, ея роли и положенію костюм, но видла и окружающихъ ее въ занимавшей ее сцен лицъ. Въ начал ея сценической дятельности это случалось съ ной весьма рдко, а потомъ, съ. развитіемъ этой дятельности, подобныя явленія стали происходить все чаще и чаще.
‘Объективація типовъ зависитъ отъ разстройства памяти и воображенія. Разъ память о нашей личности извращена, сознаніе о томъ, какая она въ дйствительности, исчезаетъ и сильно возбужденному воображенію являются галлюцинаціи, тогда уже новое я совершенно зависитъ отъ природы галлюцинацій.
‘Сновиднія въ обыкновенномъ сн не многимъ отличаются отъ этой объективаціи сомнамбуловъ.
‘Во всякомъ случа, легко видть аналогію между этими явленіями и тми, которыя были изучаемы другими авторами.
‘Между безчисленными впечатлніями вншнихъ предметовъ на нашъ головной мозгъ нкоторыя играютъ преобладающую роль въ нашей умственной жизни, это именно т, которыя относятся лично къ нашему я. Такъ, напримръ, я знаю, что два часа тому назадъ я входилъ въ свою спальню, что я разговаривалъ съ двумя лицами, что я вчера написалъ письмо, что три дня тому назадъ я получилъ такое-то письмо, что годъ тому назадъ я былъ еще здсь, а два года назадъ путешествовалъ въ такой-то стран, что десять лтъ тому назадъ я изучалъ такой-то спеціальный предметъ и т. п. Вся эта сумма фактовъ, выполненныхъ мною при условіяхъ и обстоятельствахъ, которыя я помню, длаютъ меня именно тмъ, чмъ я есть, а не кмъ-либо другимъ. Если бы я былъ другимъ, то у меня и воспоминанія были бы другія {Или точне: если бы воспоминанія были другими — и я бы представлялъ себ мою индивидуальность другою.}. Только потому именно, что въ моей памяти свжи воспоминанія о дйствіяхъ, мысляхъ и чувствахъ, лично мн присущихъ, я — именно я, а не кто-либо другой.
‘Стало быть, сознаніе дйствительной моей индивидуально мн принадлежащей личности зависитъ отъ нашихъ воспоминаній. Это цлая серія спеціальныхъ образовъ, которые не могутъ не вызываться во мн, это постоянно раскрытая книга, отъ которой я ни на минуту не могу оторвать своихъ глазъ.
‘Но пусть эти личныя вспоминанія разсятся, пусть исчезнетъ это сознаніе о томъ, какимъ я былъ минуту, день, годъ, двадцать лтъ назадъ, тогда во мн не будетъ другаго я, кром того, которое опредлится данными вншними условіями или внушеніями.
‘Если мн тогда дадутъ генеральскій мундиръ или платье священника, крестьянки, маленькой двочки, старухи, то силою ассоціаціи идей прежнія воспоминанія, разсянныя въ извилинахъ моей памяти и вызванныя представленіемъ о данномъ образ, вдругъ встанутъ предо мной. Т или другія воспоминанія изъ прочитанныхъ романовъ, виднной комедіи, лицъ, съ которыми я сталкивался во время своей жизни, безчисленныхъ словъ и фактовъ, слышанныхъ или виднныхъ мною,— воскреснутъ съ полною ясностью и помогутъ мн создать съ большимъ правдоподобіемъ то лицо, которымъ я себя воображаю.
‘Я могу привести нсколько примровъ этой ассоціаціи идеи, немедленно вызываемой галлюцинаціями.
‘Въ одномъ давнемъ опыт, которому я не могъ дать удовлетворительнаго объясненія, когда я говорилъ Ф., что онъ превратился въ животное, въ собаку, обезьяну, попугая, онъ немедленно видлъ себя превращеннымъ въ собаку, обезьяну, попугая. Разъ я ему сказалъ: ‘Ты превратился въ попугая’, и посл минутнаго колебанія Ф. спрашиваетъ меня: ‘Долженъ ли я сть конопляное смя, которое находится въ моей клтк?’
‘Я говорю А.: ‘Вы превратились въ козу’. Немедленно она умолкаетъ и стремительно лзетъ на диванъ, какъ бы желая взять приступомъ мою библіотеку. Она сдлала это съ такою поспшностью, что разорвала свое платье. Когда я спросилъ ее о причин этой странной гимнастики, она отвтила: ‘Мн показалось, что я стою на высокой скал и мн ужасно захотлось лазить и прыгать’.
‘Во всхъ вышеприведенныхъ опытахъ, конечно, мое дйствительное я не исчезаетъ, но слдуетъ отличать понятіе о личности иллюзіарной отъ понятія о дйствительной. Если я воображу себя старухой, у меня еще будетъ я, но при этомъ моя личность будетъ уже не та, что въ нормальномъ состояніи, а иллюзіарная. Моя дйствительная личность зависитъ отъ воспоминаній, присущихъ моей жизни, которыя я связываю между собою и которыя память моя относитъ къ одному и тому же существу, т.-е. ко мн.
‘Но внушенная мн личность не есть собственно мое дйствительное я. Сомнамбулы, способные мнять въ теченіе вечера свою роль и личность отъ шести до восьми разъ, не перестаютъ ни на одну минуту также имть я, но это я относится къ различнымъ личностямъ’.
‘Я не имю,— говоритъ дале Рише,— въ виду останавливаться доле на психологической сторон этого новаго явленія. Я хотлъ только представить факты въ томъ вид, въ какомъ я ихъ наблюдалъ, Объясненіе же этихъ фактовъ и вытекающія изъ нихъ послдствія представляютъ (въ настоящемъ изслдованіи) меньше интереса, чмъ опытная сторона предмета.
‘Вотъ эта-то опытная сторона и позволяетъ отмтить намъ сложные элементы, изъ которыхъ состоитъ сознаніе моего я.
‘1) Я — элементъ постоянно существующій, потому что всегда присущъ, какъ двигательная реакція, проявляющаяся мускульными движеніями и какъ сознаніе этой дятельности и чувственныхъ воспріятій, вызываемыхъ вншними раздраженіями.
‘2) Точное воспріятіе вншнихъ явленій, постоянно возвращающихъ насъ къ дйствительности напоминаніемъ о томъ, гд мы находимся, какъ мы одты, какіе предметы насъ окружаютъ и т. п.. Иногда это воспріятіе совершенно разстраивается и даетъ мсто всевозможнымъ галлюцинаціямъ, тогда какъ наше я и наша личность остаются въ полной неприкосновенности.
‘3) Сознаніе дйствительной личности того, что мы на самомъ дл зависимъ отъ памяти о вншнихъ фактахъ, лично намъ присущихъ. Если эта память уничтожена, т.-е. если иметъ мсто амнезія дйствительной личности и одновременно съ этимъ овладваетъ нами иллюзія во вншнихъ воспріятіяхъ, тогда наступаютъ т превращенія, наглядные примры которыхъ я выше представилъ.
‘Еслибъ предстояло дать названіе этому спеціальному психологическому состоянію, описанному мною, я предложилъ бы назвать его объективаціей типовъ, вслдствіе амнезіи личности’.
Необходимо -по возможности выяснить, въ какомъ общемъ свойств интеллектуальной природы человка коренится возможность явленія брэдизма {Названіе гипнотическаго сна по имени Джонса Брэда, открывшаго въ половин настоящаго столтія въ первый разъ способъ такого усыпленія посредствомъ напряженнаго фиксированія глазами свтящейся точки на нкоторомъ разстояніи.}, или возникновенія объективаціи подъ вліяніемъ внушенныхъ идей, и почему эти явленія у сомнамбуловъ совершаются съ такою легкостью и такою силой экспрессіи.
На первый вопросъ Фере и Бине отвчаютъ въ своей книг Le magnetisme animal такимъ образомъ:
‘Большая часть новйшихъ психологовъ допускаютъ законъ, указанный Дюгальдомъ Стюартомъ и прекрасно разъясняемый Тэномъ, по которому всякій образъ сопровождается непосредственно чувствомъ вры въ его реальность. ‘Немного людей, — говоритъ шотландскій психологъ,— которые бы могли смотрть внизъ со значительной высоты, не испытывая страха, хотя разсудокъ ихъ и увряетъ, что они настолько же вн всякой опасности при этомъ, какъ если бы стояли на земл’. ‘Въ самомъ дл,— говоритъ Тэнъ,— когда мы бросимъ взглядъ со значительной высоты на землю, намъ въ то же мгновеніе представляется, что мы уже въ пространств стремглавъ летимъ внизъ, и это леденитъ нашу кровь, потому что, хотя на одно незамтное мгновеніе, мы вруемъ въ реальность картины, создаваемой нашимъ воображеніемъ, и инстинктивно откидываемся назадъ, какъ бы ощущая на самомъ дл такое паденіе. Слдовательно, во всякомъ образ, представляющемся нашему воображенію, есть зародышный галлюцинаціонный элементъ, которому только стоитъ развиться при благопріятныхъ условіяхъ, чтобъ обратиться въ полную галлюцинацію’. Этотъ элементъ получаетъ такое развитіе въ гипнотическомъ состояніи или сомнамбулическомъ сн, что достаточно назвать какой-нибудь предметъ, сказать только ‘вотъ птица’, и тотчасъ внушенный такимъ образомъ загипнотизированному уму, погруженному въ сомнамбулическій сонъ, предметъ обратится въ галлюцинацію. Такимъ образомъ, между (представляемою образно) идеей и галлюцинаціей различіе только въ степени’.
Мы видли, что индивидуумы различаются способностью приходить въ гипнотическое или сомнамбулическое состояніе степенью предрасположенія ихъ природы къ такому неврозу. Фере и Бине указываютъ въ своемъ строго научномъ, прекрасномъ сочиненіи на признакъ существованія такого предрасположенія въ природ индивидуума. ‘Поразителенъ въ этомъ отношеніи слдующій фактъ: большая часть паціентовъ, служившихъ объектами въ нашихъ опытахъ, обладали въ ихъ нормальномъ состояніи въ высокой степени способностью представлять себ предметы, о которыхъ думали или слышали, до осязательности живо. Ліебо это качество воображенія принимаетъ за признакъ индивидуумовъ, способныхъ къ воспріятію гипнотическаго состоянія’.
Затмъ читаемъ у Рише: ‘У сомнамбуловъ замчается полнйшій автоматизмъ, и данный субъектъ безпрекословно отвчаетъ на вс вншнія возбужденія. Но необходимо, чтобы эти возбужденія были спеціальнаго характера или, по крайней мр, чтобы вызванное вниманіе паціента было обращено на нихъ. Такъ, закрыты ли у сомнамбула глаза, или открыты, онъ нечего не видитъ, по крайней мр, если не побудить его къ тому. Уснувшій субъектъ находится какъ бы въ состояніи оцпеннія. Возбужденіе, заставляющее его выйти изъ этого состоянія, должно быть весьма сильно, и идея, какова бы она ни была, вызванная этимъ возбужденіемъ, всецло овладваетъ мозгомъ. Такъ, напримръ, если произнести передъ заснувшимъ субъектомъ слово ‘змя’ и просто сдлать на полу волнообразные зигзаги, подражая движеніямъ пресмыкающагося животнаго, тотчасъ же въ ум сомнамбула возникаетъ, идея о зм въ форм реальнаго образа и одновременно возникаютъ ощущенія, которыя можетъ вызвать подобный образъ, они выразятся положеніемъ всего тла, выраженіемъ чертъ лица, на которомъ ясно отпечатлется ужасъ, отвращеніе и проч.
‘Обыкновенное сравненіе лучше всего пояснитъ, почему явленіе брэдизма представляется столь могущественнымъ. Въ самомъ дл, состояніе бодрствующаго субъекта можно сравнить съ состояніемъ зрителя въ театр. Свтъ, звуки оркестра, тысячи окружающихъ лицъ являются его уму, при посредств органовъ чувствъ, безчисленными возбудителями, умряющими, такъ сказать, другъ друга, благодаря чему ни одно изъ нихъ не играетъ преобладающей роли. Всякое возбужденіе исполняетъ свою роль, а взятыя вмст, они вызываютъ ощущенія, воодушевляющія зрителя. Наоборотъ, представимъ себ, что тотъ же индивидуумъ находится въ уединеніи, въ полной темнот и тишин, если одно изъ безчисленныхъ возбужденій, остававшихся незалченными въ театральномъ зал, подйствуетъ на его чувства, то оно вызоветъ идею я сильное ощущеніе, тогда какъ въ театр то же возбужденіе, такъ сказать, поглощается другими и не производить ни малйшаго эффекта. Въ состояніи бодрствованія вс чувства возбуждены въ одинаковой степени, зрніе, слухъ, обоняніе, осязаніе ежеминутно доставляютъ массу разнородныхъ ощущеній. Совершается то же самое, что и въ ярко-освщенномъ, шумномъ театральномъ зал. Наоборотъ, чувства сомнамбула притуплены. Немногія ощущенія превозмогаютъ его оцпенніе. Т изъ нихъ, которымъ удается завладть умомъ, становятся неограниченными, возбуждаютъ сильныя эмоціи и вызываютъ рядъ производныхъ идей. Однимъ словомъ, ощущеніе сильно, потому что оно единично. Такимъ образомъ, сомнамбулъ, оставленный въ поко, характеризуется своимъ несоотвтствіемъ вншнему міру. Повидимому, и внутренній міръ не существуетъ для него, и едииственныя ощущенія, которыя онъ испытываетъ, это — ощущенія, которыя ему внушены, навязаны извн.
‘Подобное вншнее возбужденіе не только охватываетъ всецло его умъ, но тотчасъ же выражается и вншними знаками. Все положеніе тла отличается такою экспрессіей, лицо такъ натурально измняется, что имвшіе случай присутствовать на сомнамбулическомъ сеанс, навсегда сохраняютъ глубокое впечатлніе: ни одинъ пластическій художникъ, ни одинъ скульпторъ, живописецъ, сценическій артистъ не съумютъ реализировать въ своемъ созданіи съ такою необычайною правдивостью различныя душевныя движенія, гнвъ, экстазъ, любовь, восхищеніе, ужасъ, какъ бдныя истеричныя женщины, когда вызываютъ у нихъ во время магнетическаго сна соотвтствующія ощущенія. Одинъ знаменитый актеръ, присутствовавшій при этихъ явленіяхъ брэдизма, сознался мн, что это былъ лучшій урокъ экспрессіи и мимики, когда-либо полученный имъ, и что, вроятно, ему никогда не дойти до такого совершенства’.
Къ этому надо прибавить, для избжанія недоразумній, что во всхъ этихъ явленіяхъ уничтожается воля, но при этомъ не слдуетъ думать, что она абсолютно уничтожена, но что сознаніе, а съ нимъ и воля какъ бы поглощаются внушенными извн активными апперцепціями, прикрпляясь къ нимъ и къ представленіямъ, соединеннымъ съ ними по законамъ ассоціаціи, прочія же представленія исчезаютъ для сознанія, но при этомъ остальныя высшія душевныя способности остаются въ нормальномъ состояніи. Послднее явствуетъ изъ слдующихъ примровъ и объясненій Рише:
‘На Т*** можно было отлично прослдить это явленіе. Такъ, сохраняя способность анализировать свои ощущенія, онъ мн говоритъ: ‘У меня въ голов нтъ никакой мысли, я не могу ни на чемъ остановиться. Голова моя пуста, и мн представляется, что все окружающее меня находится въ туман’.
‘Тогда я беру какой-нибудь предметъ, кладу ему въ руку и говорю: ‘Не давайте этой вещи никому’. Онъ отлично сознаетъ, что это простой опытъ, что моя фраза не иметъ никакого значенія, и все же никому не отдаетъ предмета. Кто-то изъ нашихъ друзей, бывшихъ при этомъ, сказалъ, обращаясь къ нему: ‘Дай мн эту книгу’. Онъ отказывается, приводя всевозможные резоны для оправданія отказа: ‘Вамъ не нужна эта книга,— говоритъ онъ,— я скоро отдамъ ее вамъ, но не теперь’. Если продолжаютъ настаивать и говорятъ ему, что опытъ именно въ томъ и состоитъ, чтобы ‘посмотрть, иметъ ли онъ достаточно силы воли, чтобы отдать книгу, отвчаетъ, что можетъ отдать, и все же не отдаетъ ее. Въ продолженіе 10 минутъ и боле онъ противится всмъ увщаніямъ, резонируетъ и объясняетъ, почему онъ не можетъ уступить въ данномъ случа.
‘Разбуженный внезапнымъ дуновеніемъ, онъ немедленно отдаетъ книгу съ словами: теперь я могу хотть.
‘Этотъ опытъ весьма характеренъ. Я повторялъ его на многихъ сомнамбулахъ, но онъ удавался всего лучше съ Т***, потому что онъ помнилъ, что съ нимъ происходитъ, и умлъ анализировать свои ощущенія. Это параличъ воли во всей своей нагот, т.-е. воли, опредленной сознаніемъ цли, къ которой она должна быть направлена. ‘Я отдамъ книгу, которую велите отдать, но отдамъ ее не теперь’, т.-е. отдамъ когда увижу кому отдать,— говоритъ сомнамбулъ. Этого образа не представляетъ его фантазіи остановившееся движеніе образовъ въ его мозгу.
‘Это уничтоженіе воли, т.-е. поглощеніе ея пассивными апперцепціями и отсутствіемъ апперцепцій активныхъ, обнаруживается отсутствіемъ противодйствія всмъ возможнымъ приказаніямъ, которыя отдаются сомнамбуламъ. Я приказалъ Т*** смяться, онъ отвтилъ мн: ‘Къ чему я буду смяться? Это вздоръ. Я не чувствую ни малйшаго желанія смяться’. Тмъ не мене, онъ разсмялся или, врне, скорчилъ какую-то похожую на улыбку гримасу и продолжалъ это до тхъ поръ, пока я того хотлъ. Я приказалъ ему плакать. Онъ нсколько разъ глубоко вздохнулъ, закрылъ глаза руками и крупныя слезы покатились по его щекамъ.
‘Во время Этихъ опытовъ онъ можетъ анализировать свои ощущенія, онъ какъ бы слдитъ за собою и, тмъ не мене, вс его поступки автоматичны, онъ не въ силахъ сопротивляться, плачетъ, хотя въ этомъ нтъ никакой надобности и, притомъ, знаетъ, что не о чемъ плакать.
‘И такъ, автоматизмъ можетъ и совпадать съ сознаніемъ даннаго состоянія. Сомнамбулъ-автоматъ не похожъ на автомата Вокансона: въ немъ сохраняется индивидуальность и сознаніе, чтобы судить о явленіяхъ. Единственно, что отсутствуетъ или, лучше, остается недвижною, скованною, это воля, но сознаніе остается безъ измненій.
‘Если предположить вмст съ этимъ автоматизмомъ вншнихъ ряженій существованіе внутренняго психическаго автоматизма, то этимъ можно объяснить достаточное число фактовъ, которые съ перваго взгляда представляются странными и сверхъестественными.
‘Сравнимъ интеллектъ съ механизмомъ, въ которомъ вншній толчокъ вызываетъ цлый рядъ движеній. Съ помощью задерживающаго нажима, когда этотъ механизмъ въ исправномъ вид, мы можемъ по желанію задержать его ходъ. Такимъ же образомъ мы имемъ возможность въ любой данный моментъ остановить и ходъ нашего интеллектуальнаго механизма. Сомнамбулы этой возможности не имютъ. Мы называемъ волей способность останавливать автоматическія идеи.
‘Способность прекращать автоматическую идею и переходить къ активнымъ апперцепціямъ не одинакова у различныхъ субъектовъ. Если сказать нервной женщин: ‘смотрите, вотъ змя’,— она тотчасъ проявитъ сильное волненіе. Наоборотъ, субъектъ, хорошо владющій собой, не выкажетъ ни страха, ни волненія, наконецъ, у сомнамбула ничто не остановитъ этой идеи, и его охватитъ глубокій ужасъ.
‘Иллюзіи нашихъ чувствъ встрчаютъ различное противодйствіе у различныхъ субъектовъ. Если мн скажутъ: ‘Вотъ магнетическая карта, дотроньтесь и вы почувствуете сотрясеніе въ рук’. Я могу оказать противодйствіе этой иде. Но у всхъ почти всегда проявятся въ большей или меньшей степени иллюзіи въ зависимости отъ способности подавленія возбужденнаго аффекта. Эта способность иметъ оттнки: у различныхъ субъектовъ, подвергающихся опыту, проявляются различныя галлюцинарныя ощущенія.
‘Но въ патологическомъ состояніи глубокаго сомнамбулическаго сна способность противодйствовать воображенію отсутствуетъ, нтъ также и власти надъ ассоціаціей идей и ничто не въ силахъ сдерживать работы автоматическаго аппарата’.
Внутреннія причины гипнотическаго сна такъ же мало изслдованы, какъ и сна обыкновеннаго, но изъ того, что достоврно, изъ того, что стало извстно строгому наблюденію, слдуетъ, какъ мы говорили, что явленія, подобныя описаннымъ, свойственны только особаго рода нервнымъ темпераментамъ и особаго рода такому ихъ состоянію, обусловленному природою субъекта. Но чмъ должна отличаться такая индивидуальность, остается еще не выясненнымъ. Мы видли, что Фере и Бине въ вышеупомянутомъ ихъ сочиненіи признаютъ вмст съ Ліебо признакомъ такой природы, способной къ гипнотизаціи или сомнамбулическому сну, способность въ нормальномъ состояніи представлять себ воображаемые предметы съ ясностью осязаемости, хотя осторожно не ршаются признать за этимъ признакомъ абсолютнаго значенія, но изъ ихъ опытовъ слдуетъ, что индивидуумы, способные къ гипнотическому неврозу, въ нормальномъ ихъ состояніи представляютъ себ отсутствующіе предметы съ такою осязательною яркостью, какъ будто они были передъ ихъ глазами. Тмъ не мене, можно съ достоврностью сказать, что изъ всхъ способовъ, приводящихъ къ гипнотическому сну или явленіямъ, подобнымъ тмъ, которыя сопровождаютъ его, есть выжидательное вниманіе или напряженно-сосредоточенное на одномъ представленіи или пункт, хотя это средство не есть исключительное, но играетъ весьма важную роль.
По своей природ сомнамбулическій неврозъ есть продуктъ задержки съ физической стороны въ орган апперцепціи и психической воли. Задержка, очевидно, происходитъ въ дятельности высшихъ нервныхъ центровъ, въ сдалищ воли, потому что рефлекторная раздражительность повышена и безпрепятственно совершаются движенія глазъ и другія сложныя двяженія.
Сознаніе также, видимо, не уничтожено, но повинуется только внушеніямъ, извн приходящимъ: въ немъ возникаютъ вызванныя послдомъ представленія, они движутся, комбинируются, но только по законамъ, свойственнымъ ихъ природ, и превращаются въ соотвтствующія имъ чувства и движенія.
Дятельность органа апперцепціи также остается, но ограничивается пассивнымъ состояніемъ, и сознаніе всецло отдается внушеннымъ представленіямъ образовъ, которые, такимъ образомъ, возростая въ яркости, становятся галлюцинаціями. Эти галлюцинаціонныя представленія, помимо воли вызываемыя въ сознаніи внушеніемъ, не имющія связи съ прежнею жизнью, а, слдовательно, съ воспоминаніями, соединенными съ ней, составляютъ единственное и исключительное содержаніе сознанія въ минуту гипнотическаго сна. Такимъ образомъ уничтожается въ человк и память о всемъ содержаніи его прежней личной жизни, а, слдовательно, сознаніе его дйствительной личности, и онъ отршается отъ нея. Его сознаніе наполнено исключительно только этими галлюцинаціонными представленіями, достигающими яркости образовъ реальныхъ предметовъ, и чувствами, вызываемыми этими образами, такъ что внутренняя сознательная жизнь человка становится внутреннею сознательною жизнью другой, внушенной ему. И самосознаніе при этомъ, какъ слдуетъ изъ предъидущаго, не уничтожается, но лишь измняется въ томъ смысл, что онъ сознаетъ себя другимъ человкомъ, и сила воли собственно не уничтожается, а только связывается съ представленіемъ, овладвшимъ сознаніемъ и составляющимъ единственное его содержаніе въ продолженіе гипнотическаго состоянія, и вслдствіе того не можетъ проявлять своей избирающей способности.
Такъ только можетъ быть объяснимо чудесное превращеніе одной личноста въ другую посредствомъ внушенія во время гипнотическаго сна. Конечно, описанное внутреннее превращеніе совершается при патологическомъ состояніи, обусловленномъ задержкой воли вслдствіе патологическаго состоянія высшихъ нервныхъ центровъ. Но изъ предъидущаго слдуетъ, что съ ослабленіемъ или уничтоженіемъ патологическихъ препятствій къ нормальному дйствію психическихъ силъ возстановляются самосознаніе и нормальное функціонированіе душевныхъ силъ. При этомъ важенъ вопросъ: при возстановленіи нормальнаго функціонированія душевныхъ силъ, которыя были парализованы въ патологическомъ состояніи глубокаго сомнамбулическаго сна, не уничтожаются ли явленія объективаціи? Другими словами, существуютъ ли опыты и наблюденія, указывающіе на то, что сомнамбулъ при извстной степени гипнотическаго состоянія можетъ мыслить самостоятельно, не по внушенному рецепту, можетъ сохранять волю, противодйствовать приказаніямъ внушенія,— однимъ словомъ, сохранять свою дйствительную личность рядомъ съ достаточно интензивнымъ проявленіемъ автоматическаго повиновенія внушенію?
Въ сказанномъ сочиненіи Фере и Бине читаемъ: ‘Интересно звать, всегда ли загипнотизированный субъектъ дйствуетъ, какъ автоматъ, только подъ неодолимымъ импульсомъ внушенія, или онъ способенъ при состояніи сомнамбулизма самостоятельно мыслить, какъ въ нормальномъ состояніи? Послднее случается нердко. При внушеніи сложныхъ повелній, при которыхъ необходимо придумать, изобрсть средства и эти средства не внушены, субъектъ изобртаетъ ихъ, слдовательно, мыслитъ’. Самостоятельная мысль, значитъ, можетъ работать, только цль этого мышленія опредлена внушеніемъ. Слдовательно, нельзя во всхъ случаяхъ отождествлять находящагося въ состояніи сомнамбулическаго невроза съ автоматомъ, и дятельность самостоятельной мысли можетъ сосуществовать съ явленіями, свойственными возбужденному сомнамбулическому неврозу. И воля загипнотизированнаго индивидуума можетъ проявлять себя какъ самостоятельная воля дйствительной личности, противуположной внушенной, борьбою съ импульсами, внушенными послдней, противорчащими идеями, свойственными природ первой.
‘Многіе изъ загипнотизированныхъ субъектовъ,— говорятъ Фере и Бняе,— обнаруживаютъ свою честную природу, отказываясь совершить Краму. Многихъ загипнотизированныхъ не могли заставить совершить убійство, хотя другія приказанія они исполняли автоматично. Ботъ еще примръ неодолимаго противодйствія внушенію. Ора изъ нашихъ больныхъ сильно полюбила одного мужчину. Она иного страдала отъ этого, но страсть не прекращалась. Когда упоминали при ней объ этомъ человк, она молча обнаруживала большую печаль и хотла бжать. Не было, однако, никакой возможности заставить ее внушеніемъ сдлать что-нибудь вредное тому, чьей жертвой она была, хотя вс другія приказанія исполняла автоматично’. ‘Это противодйствіе дйствительной личности внушенной,— прибавляютъ авторы,— есть реакція и, не уничтоженной вполн гипнотическимъ неврозомъ и сосуществуетъ съ явленіями внушенной. Это противодйствіе внушеніямъ встрчается и на высокихъ степеняхъ гипнотическаго невроза, но весьма часто на низшихъ. На степени каталепсіи индивидуумъ превращается въ машину, по сомнамбулъ сохраняетъ свой) личность. Каталептикъ исполняетъ внушенія легко и автоматично, тогда какъ сомнамбулъ представляетъ часто сильное противодйствіе. Все сказанное указываетъ, что водя и сознаніе могутъ сосуществовать со всми явленіями, представляемыми возбужденнымъ до извстной степени гипнотическимъ неврозомъ’.
Мы и выше видли примры тому, что субъектъ въ состояніи гипноза, при. парализованіи, даже до извстной степени, его воли, могъ понимать, что съ нимъ происходитъ, умлъ анализировать свои ощущенія и сохранялъ настолько воли, что могъ сознательно противиться внушаемымъ увщаніямъ. Это сохраненіе самознательной воли единовременно съ гипнотическимъ состояніемъ указываетъ на то и подтверждаетъ, что галлюцинаціонныя состоянія, внутренно превращающія личность одного человка въ другую при извстной степени нервознаго возбужденія, свойственнаго гипнотическому, возможны и при сохраненіи самосознательности и воли.
Состояніе такого субъекта, въ которомъ его воля борется съ гипнотическимъ нервознымъ состояніемъ, можно, намъ кажется, сравнить съ переходнымъ состояніемъ нормальнаго состоянія въ то изступленное, въ которомъ человкъ перестаетъ владть собою и не помнитъ себя въ минута сильнйшаго аффекта чувствъ.
Каждый, кому случалось быть свидтелемъ страстно возбужденныхъ состояній, можетъ вызвать въ своей памяти много фактовъ, подтверждающихъ аналогію такихъ отношеній съ патологическимъ состояніемъ страдающихъ истеричнымъ неврозомъ. Сценическій артистъ долженъ обладать такою нервною организаціей и такою степенью ея впечатлительности и раздражительности, которая бы длала для него возможнымъ или даже грозила ему ежеминутно опасностью впасть въ галлюцинаціонное состояніе, подобное гипнотическому, и, въ то же время, долженъ силою побороть все, что можетъ разрушить равновсіе его душевныхъ силъ. Слдовательно, чмъ наклонне его природа отдаваться увлеченію чувствъ, чмъ раздражительне его нервная система, чмъ онъ талантливе въ сценическомъ отношеніи, тмъ интензивне должно быть его самосознаніе и сильне воля, самообладаніе.
Если самообладаніе и не составляетъ само по себ таланта сценическаго артиста, за то оно есть ангелъ хранитель его, который нуженъ ему боле, чмъ другому художнику, ибо онъ создаетъ свое произведеніе въ самомъ пылу своего вдохновенія и въ пламени, которымъ охвачена его фантазія.
Что касается силы внушеній извн, испытываемой гипнотиками черезъ посредство или зрнія, или слуха, то подобное явленіе можно замтить и въ нормальномъ состояніи человка, когда онъ, ршившись сдлать что-нибудь неожиданное для него, мгновенно и невольно подчиняется жесту и голосу другаго и безсознательно исполняетъ обратное тому, что былъ прежде намренъ исполнять, когда его свобода не была стсняема никакимъ вліяніемъ, подобнымъ тому, о которомъ здсь говоримъ. Знаемъ также, какую магическую, убждающую силу имютъ интонація голоса и жестикуляція при произнесеніи рчи ораторомъ, и что иногда одинъ энергическій знаменательный жестъ и тонъ голоса, сопровождавшіе воззваніе, зажигали массы народныя и направляли ихъ къ желаемой цли.
Внушеніямъ, которыя воспринимаются человкомъ, находящимся въ гипнотическомъ сн, которымъ онъ повинуется, могутъ быть поставлены въ параллель внушенія, получаемыя сценическимъ артистомъ отъ поэта, при внимательномъ чтеніи или изученіи творенія послдняго.
Подобно тому, какъ внушеніемъ гипнотику вызывается въ его сознаніи яркое представленіе того, что онъ не то, что онъ на самомъ дл есть, и это представленіе независимо отъ его воли, находящейся въ бездйственномъ состояніи, сопровождаясь рядомъ другихъ сочетающихся съ нимъ представленій, достигаетъ до галлюцинаціонной яркости и превращаетъ его психическую жизнь въ соотвтствующую такой иллюзіи, такъ и въ, сценическомъ талант представленія, вложенныя въ его сознаніе поэтическимъ произведеніемъ и глубоко воспринятыя и усвоенныя его сознаніемъ, овладваютъ его душой и нервами и превращаютъ въ этомъ моментъ его психическую жизнь въ жизнь лица, которое онъ воплощаетъ на сцен. Но при нормальномъ состояніи его самосознанія вс дйствія его на сцен, совершаемыя инстинктивно подъ внушеніями вдохновенія его художественнаго творчества, становятся подъ контроль его ума, какъ объектъ для контролирующей мысли. Это инстинктивное творчество и этотъ контроль мысли должны совершаться единовременно, слдовательно, сценическій артистъ долженъ, ‘въ одно и то же время’, какъ мы сказали въ нашей стать о преподаваніи въ театральной школ, ‘и чувствовать и не чувствовать, и отдаваться всему пылу вдохновенъ: и спокойно разсуждать?’ Возможно ли это? Съ этимъ вопросомъ связаны другіе. Между спокойнымъ контролированіемъ мысли и вдохновеннымъ инстинктивнымъ творчествомъ существуетъ антагонизмъ, чмъ же долженъ быть разршаемъ этотъ споръ двухъ противуположныхъ силъ: подавленіемъ ли одной изъ нихъ, или же существуетъ въ художественномъ талант вообще и въ сценическомъ въ частности особая способность, могущая быть посредницей между ними, служить силою синтеза для нихъ?
Инстинктивное творчество актера зависитъ отъ возбужденія нервовъ, оно должно быть сдержано самообладаніемъ, какъ источникомъ спокойной мысли. Но, съ одной стороны, совершенное отсутствіе самообладанія, подавленіе силы мысли ведетъ къ необузданности чувствъ и фантазіи и, наконецъ, къ болзненному состоянію невроза, съ другой стороны, окончательное подавленіе возбужденія нервовъ приводитъ къ холодной искусственности, всегда, ложной и производящей непріятное впечатлніе дланности игры. Если долженъ быть избранъ средній путь между этими крайностями, то, спрашивается, до какой же степени должно быть допускаемо самообладаніемъ нервозное возбужденіе? На какой степени должно остановиться подавленіе нервнаго возбужденія самообладаніемъ, чтобы, съ одной стороны, не допустить возбужденіе до необузданности, а съ другой — чтобы дятельностью высшихъ центровъ не довести до крайняго ослабленія дятельности низшихъ нервныхъ центровъ и, слдовательно, интензивности рефлекторныхъ движеній? На этотъ вопросъ не можетъ быть общаго апріорнаго отвта. На него долженъ давать въ минуты творчества артиста на сцен ежеминутные отвты полный контроль невозмущеннаго самосознанія его ужа. Но этимъ нисколько не разъясняется трудность самаго дла. Обращаемся къ вопросу второму: какія способности или стороны таланта сценическаго артиста длаютъ возможнымъ снятіе противорчія между спокойствіемъ контролирующей мысли и инстинктивнымъ творчествомъ? На оба эти вопроса служитъ отвтомъ артистическій тактъ. Въ чемъ онъ состоитъ? Прежде чмъ отвтимъ на этотъ вопросъ, обратимся въ слдующему: въ чемъ состоитъ художественное творчество вообще?
Всякое совершенное художественное произведеніе есть истина, открывающаяся въ прекрасныхъ формахъ, и, будучи таковымъ, оно есть продуктъ высшаго чувства прекраснаго, соединяющаго вс элементарныя формы этого чувства, гармоніи, ритма, пропорціональности и т. д., съ формами истины и идеалами правды и добра, положенными разумомъ природы въ основу жизни.
Художественное произведеніе, какъ овладвающее всми силами нашего духа и вншними нашими чувствами зрнія и слуха, должно, по необходимости, быть результатомъ интеллектуальнаго творчества всхъ нашихъ душевныхъ силъ, но, будучи, въ то же время, откровеніемъ истины въ формахъ художественныхъ образовъ, оно должно быть созданіемъ преимущественно фантазіи, гармонирующей совокупное художественное творчество всхъ остальныхъ силъ нашей души. Мы можемъ разсматривать вообще строй души, какъ извстнаго рода группировку душевныхъ силъ ея, образующихъ ея внутреннюю жизнь, и отличать гармоническій строй душевныхъ силъ, какъ равновсіе ихъ дятельности, опредляемое и управляемое одною изъ нихъ, отъ боле или мене хаотическаго, при которомъ силы душевныя находятся въ состояніи взаимнаго противорчія и борьбы между собою.
Тотъ, который способенъ извести изъ себя органически-художественное произведеніе, отличается отъ прочихъ тмъ, что въ немъ центральною силой гармоническаго равновсія служитъ сила фантазіи, соединяющая дятельность другихъ силъ, гармонирующихъ въ ихъ творчеств съ нею и между собой.
Мы видли изъ примровъ возникновенія произведеній Моцарта и Шиллера, какимъ образомъ изъ первичнаго творческаго акта зарожденія художественной идеи, какъ бы первоначальнаго наброска фантазіи, возникаетъ художественное созданіе. Напомнимъ здсь слдующее замчаніе Щиллера. Шиллеръ пишетъ, что приготовленіе къ драм возбуждаетъ въ его чувствахъ странное движете, и онъ характеризуетъ это движеніе чреватостью духа, готоваго порорть новое созданіе, и прибавляетъ: ‘Я замчаю въ себ вначал внутреннее ощущеніе безъ опредленнаго и яснаго предмета, который образуется поздне. Предшествуетъ ему извстное музыкальное внутреннее настроеніе чувствъ души, за которымъ уже слдуетъ поэтическая идея’. Не есть ли это свидтельство того, что въ душ художника предварительно передъ актомъ его творчества складывается то равновсіе силъ душевныхъ, которое лежитъ въ основ художественности природы его души? Чтобы взвсить значеніе эпитета ‘музыкальное’, которымъ охарактеризовалъ Шиллеръ свое творческое душевное настроеніе, предшествующее возникновенію художественной идеи, достаточно замтить, что если приходящее изъ вншняго міра раздраженіе нервовъ при воспріятіи впечатлній отъ него отзывается въ сознаніи или свтомъ, или звукомъ, то почему же, вызванное движеніемъ внутреннихъ чувствъ, не можетъ оно отозваться въ сознаніи представленіемъ, подобнымъ представленію звука или свта, которое слышитъ духъ интеллектуальнымъ слухомъ или видитъ интеллектуальнымъ зрніемъ?
Художественное произведеніе, рождающееся, такимъ образомъ, изъ единства духа и начинающееся безсознательно, по выраженію Шиллера, и дале развиваемое настолько же сознательнымъ творчествомъ, насколько и безсознательнымъ, должно быть организмомъ, изъ себя развивающимъ вс стороны, вс органы своего бытія. Основной образъ — идея, какъ источникъ, въ которомъ берутъ начало потоки жизни, протекающіе по жиламъ художественнаго созданія, зародившись въ глубин настроенія, которое привело въ движеніе творческія силы души и создало художественныя формы, въ которыя облеклась идея, налагаетъ на произведеніе колоритъ душевнаго настроенія, изъ котораго оно возникло, этимъ колоритомъ окрашены вс части, вс подробности художественнаго созданія. Поэтому можно сказать, что въ основ такого произведенія, будь это картина, симфонія, поэма, драма, образъ, созданный на сцен артистомъ, въ начальномъ импульс его художественнаго развитія лежитъ лирическое настроеніе чувствъ, которое и выражается боле или мене въ общемъ колорит произведенія, какъ бы объективно оно ни было, и тмъ ярче, чмъ непосредственне, выше само созданіе. Мы видли это изъ трагедій Шекспира, приведенныхъ нами въ примръ, когда мы говорили о колорит драматическихъ произведеній. Изъ того настроенія чувствъ, которымъ окрашена каждая изъ этихъ пьесъ, какъ волны изъ глубины моря, возникли въ могучей фантазіи поэта образы и дйствія, открывающіеся въ каждой изъ этихъ трагедій, окрашенные колоритомъ чувствъ этого настроенія. Въ это первичное настроеніе души поэта должна перенестись удобоподвижнаго чувствами и сильно воспріимчивая душа сценическаго артиста и послдній, усвоивъ его себ, долженъ слиться фантазіей съ фантазіей поэта, до того, чтобы, при малйшемъ повод, быть въ состояніи, хотя въ общихъ очеркахъ, возсоздать организмъ всего произведенія. Такимъ образомъ, мысль артиста, занятая исполненіемъ роли, будетъ постоянно воскрешать въ его сознаніи цлое пьесы и одушевляться чувствомъ, проникающимъ ее. Тогда артистъ можетъ быть увренъ, что драматическій образъ, предварительно обдуманный и создаваемый имъ, будетъ при осуществленіи на сцен самъ собою одваться тмъ колоритомъ, какимъ покрытъ онъ въ созданіи поэта, и составлять неразрывную пасть художественнаго цлаго. Отсюда ясно, какъ важно для артиста, изучающаго какую-нибудь роль, съ величайшимъ тщаніемъ заниматься ею не отдльно отъ всей пьесы,— какъ мы говорили,— по выпискамъ въ тетрадкахъ ролей, но читать ее и обдумывать вмст съ цлымъ произведеніемъ.