НЕОКОНЧЕННОЕ
НЕОКОНЧЕННОЕ
I. <КОРНЕТ ОЛЬХОВ>
I. <КОРНЕТ ОЛЬХОВ>
II. <ПОЛКОВНИК БЕРГЕР>
II. <ПОЛКОВНИК БЕРГЕР>
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Условные сокращения
НЕОКОНЧЕННОЕ
Неоконченное, Фет Афанасий Афанасьевич, Год: 1874
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Фет А. А. Сочинения и письма: В 20 т.
Т. 3. Повести и рассказы. Критические статьи.
СПб.: Фолио-Пресс, 2006.
Августа 1840 года накануне Спаса П. П. Ольхов, сменившись с дежурства по гошпиталю в 9 часов утра [далее начато и не закончено 1 слово нрзб., после которого: и. Далее начато и зачеркнуто: сход<ил?>], успел отрапортовать полковнику, выпроситься у него на 2 дня на охоту, переодеться, слегка подкормить Трезора и выехать на своей тройке за заставу заштатно<го> города К. — штабной квартиры уланского полка, в котором [он] Ольхов служил корнетом.
— Песочком-то, Иван, дай им пройти шагом, — сказал [уланск<ий>] полуприказывая и полуупрашивая молодой корнет, то и дело покачивавшийся на переплете фантастически раскрашенной тележки, чтобы полюбоваться на коренастых пристяжных битюгов с пышными хвостами, гривами, заплетенными с красным суконцем, и большими бубенчиками около ушей.
Но круглолицый, скуластый и рябой с рыжими ресницами Иван как будто [не расслу<шал>] не слыхал замечания барина. Он только туже запахнул полу своего дымчатого, новенького летнего кафтана, поддернул под собой запасную [<запасный смурый?>] сермягу и [кивнул] кивком сдвинул ближе на глаза свою шляпу с павлиньим пером, напоминав<ш>ую формою гречневик.
Во все время этих проделок сердце Ольхова как-то болезненно сжималось, и вздохнул он свободно только тогда, когда Иван перевел лошадей на шаг. Зато в то же мгновение лицо и вся фигура Ольхова засияла [той] тем счастием, той полнотою жизни, которые выпадают на долю человека только в молодости.
Да и как ему было не радоваться. Вот оно то настоящее, о котором он так давно мечтал. Фуражка на нем почти новенькая, а дома висит под чехлом только 2 раза надеванная, сюртучок, хотя и поношенный, но сидит отлично, и никто в мире не догадается, что он перешит из старого отцовского уланского.
Не в первый раз в жизни Ольхин (sic!) испытывал счастье обновить мундир. Когда 6 лет тому назад шел он на высоких каблучках по [Пречистенке] тротуару Пречистенки в новом студенческом картузе с выпущенной в виде аксельбанта цепочке (sic!), [ему действ<ительно>] и буточник отдал ему честь алебардой, ему действительно казалось, что в мире нет человека счастливее его, но старик отец и в письмах и дома во время каникулов давал ему чувствовать на каждом шагу, что он еще ученик, а Платон Степанович еще за год перед этим [чуть не посадил (его) Ольхова (на) (в) при выпускном экзамене] преследовал Ольхина за серые штаны и чуть не посадил его на выпускном экзамене за усики в карцер.
Но теперь, теперь — совсем другая песня. Покачиваясь на переплете, Ольхин внутренно вызывал разом и отца, и Платона Степановича, и соседних барышень, и весь свет. Сам старик Ольхин, несмотря на свой крутой [нрав] и явно бычливый нрав, поддался обаянию. [Ответ] В письме к сыну, [он] вслед за строгими наставлениями [и (обычным) припиской] было сказано: ‘На днях с известным тебе Иваном [Кудряшом] Дамничем высылаю тройку добрых и очень добрых лошадей и тележку весьма и весьма пристойную. Ты лошадей-то береги, не скоро других наживешь, а Ваньку-то не балуй. Кроме обычных [далее вместо: полугодовых было — полугодичных] полугодовых 150 р. сер. посылаю 25 р. сер. на перчатки корнету’. Слово корнету было подчеркнуто.
Между тем тройка, погромыхивая бубенчиками, выбиралась из песку <н>а пригорок, с которого серою лентой убегала в безбрежную степь чумацкая [дорога] накатанная дорога.
— Что это, Иванушка, правый-то как будто неохотно натягивает посторонки, — заметил заботливо П. П.
— Да он, как вам будет угодно, и не идет к эфтой тройке, такой лукавый — уже себя не потеряет — я и батюшке Петру Федоровичу, как их только съезжали, насмелился про него доложить.
— Что ж он?
— Понюхали табаку, [да перекосо<ротились>] да поглядели на меня исподлобья — постояли, постояли, перекосоротились да и пошли прочь. Я и язык прикусил, ей Богу.
— Ну, трогай, Иван. Ехать-то ведь верст 35 по рассказам будет, с этим донтишаном в самый мор попали.
Иван тронул крупной рысью, слегка и неотвязно похлестывая правого пристяжного, отчего снова какое-то томительное чувство овладело Ольховым. Впрочем, не одна забота о лошадях нарушала блаженство корнета, непривычный к езде, огромный и сильный Трезор [все], порываясь выскочить из тряской тележки, также немного озабочивал молодого охотника. Равномерное [Равномерное — вписано вместо зачеркнутого: однообразное] дребезжание бубенчиков, топот лошадей, однообразие скошенной и почти выгоревшей степи и тоска бездействия наводили юношу невольно на раздумье [и чего только не передумал он за дорогу].
Притянув кое-как сворой неугомонного Трезора ко дну тележки, он освободился от постоянной об нем заботе и тогда [деятел<ьность>] внешняя деятельность П. П. ограничилась набиванием трубки [Жуковым] и ожесточенным курением Жукова. Но и эта внешняя деятельность [не столь] скорей усиливала в нем, чем разбивала приливы дум — и чего только не передумал он за дорогу.
Ольхину недавно сравнялось 22 года, но на вид [ему] он казался гораздо моложе. Черные как смоль вьющиеся волосы, которые он зачесывал несколько назад, не навлекая, впрочем, на себя никаких замечаний начальства о прихотливости прически, чистый прекрасный лоб, небольшой правильный нос почти с детским очертанием ноздрей и худо растущие усики [придавали], большие черные глаза, горящие мягким юношеским блеском, придавали ему моложавый вид.
Зная, что он прекрасно сложен, и не раз слыша похвалы своим рукам и ногам, он порою с особенной любовью занимался своей наружностью, хотя всякое прилизывание и подбирание волоска к волоску было ему противно. Зато нередко товарищи заставали его в старом засаленном халате и несвежем белье.
Жить значит волноваться, уклоняясь от прямого пути, но для Ольхова жить значило ежеминутно расщепляться и, пряча неизвестно куда одного П. П., выпускать на деятельность другого. То это был ленивый, созерцательный, мечтательный байбак, то кипящий жаждою деятельности, рьяный, торопливый П. П. Чтение и студенческая жизнь [еще] развили в Ольхине природную наклонность к созерцательности и рефлекции. Он давно привык и анализировать, и обобщать все явления, но внутреннее развитие приносило Ольхову мало пользы в действительной жизни, потому что развит-то был байбак, с которым университетские товарищи любили и потолковать, и поспорить в накуренной комнатке, при тусклой свече [над] за потухающим самоваром, но П. ГГ. остался тем же непосредственным, наивным П. П. который, когда нужно было действовать, не только не спрашивал советов у своего двойника, но решительно овладевал всем театром [деятельной части] деятельности и сталкивал байбака неизвестно куда. До окончания курса байбаку еще было житье порядочное, П. П. не так часто толкал его под руку, почему-то ему казалось, что торопиться некуда, что курс все-таки продолжается ровно год, но теперь, когда байбак ему на беду свою проговорился, что есть корнеты старше его по вакансии, которым только 18 лет, П. П. решительно [не] стал соваться во всякое дело, задуманное байбаком. [И дело] Только тогда байбак вступал в свои права, когда П. П. не мог ничего делать, сидя в полной походной форме в карауле или, как теперь, на тележке и принужденный от [сдержива<емого>] нетерпения жечь Жуков или жевать выдернутую из-под спинки сенную былинку.
В начале [начале — вписано вместо зачеркнутого: половине] июня 1847 года, на закате солнца стройный белокурый уланский офицер, лет 25 на вид, быстро [шел] пробирался [вдоль] по пыльному тротуару одного из [много<численных>] полковых штабов [бывш<его>] военного поселения Х-ской губернии. Три звездочки на его эполетах обозначали его поручичий чин, а портфель под мышкой указывал на звание должностного. Пройдя довольно длинную улицу, образуемую частью домами разнообразного виду и [до<стоинства?>] стоимости, частью [заб<ора-ми>] деревянными заборами, через которые местами свешивались на улицу ветви шелковицы и белой акации, — офицер круто повернул налево в растворенные ворота и пошел прямо к крыльцу, у которого стоял зеленый денежный ящик под надзором часового. Часовой стал на свое место и взял на караул, а офицер, подняв два пальца к козырьку фуражки, взбежал на ступеньки крыльца, сильно притопывая ногами, чтобы стряхнуть с сапогов неминуемую пыль. Не успел он отворить дверь в переднюю, как из соседней с нею комнатой (sic!), занятой буфетом, показался коренастый, черноглазый дворецкий в сереньком летнем платье.
— Дома полковник?
— Дома. Прикажете доложить?
— Доложи: адъютант.
— Пожалуйте сейчас в столовую, — торопливо ответил шарообразный литвин Петр, бессменный камердинер и дворецкий полкового командира Николая Карловича барона Бергера, неуклюже грациозно [указыв<ая>] сгибая левую руку по направлению к двери столовой.
Не успел адъютант войти в довольно просторную столовую и в вечернем полумраке взглянуть на себя в большое зеркало, как Петр уже снова на пороге в кабинет повторил свой грациозный жест и обычное: пожалуйте.
— Здравствуйте, князь! — сказал барон, сидевший в красном бухарском халате у письменного стола за стаканом чаю с лимоном и поворотивший под собой кресло навстречу вошедшему. — Что, опять спешное?
— Да, полковник. Спешное [сего]. Не успел доставить все сведения о бессрочных по указанным самой дивизией формам, как опять сегодня утром прислали в экстренном конверте с припечатанным пером и надписью везти большой рысью всю работу назад и выдумали еще две графы. Да адъютант еще требует все к завтрему под личною моей ответственностию.
— Это, однако, нестерпимо, — пробормотал барон, откидываясь в креслах. — Эти ракалии думают, что если человек подчиненный, то с него можно, за собственное нерадение драть не только [одну] две, но сколько вздумается — шкур. А у вас готово?
— Готово, полковник.
— Ну, давай его подмахнуть. Хорошо, что я не ушел.
— А ушли бы — я бы с разрешения вашего и сам подмахнул.
— И тут надо подписать?
— И тут.
— И тут?
— И тут.
— Всё?
— Всё.
— Когда отправите?
— Сию минуту.
— Ну, слава Богу, — сказал с комическим вздохом барон, снова передвигая свое кресло вполоборот к адъютанту.
— Ей! — крикнул он своим громким, привычным командовать голосом. В столовой послышался топот толстых подошв, который был встречен из кабинета повелительным: чаю! Но в ту же минуту шарообразный Петр уже появился на пороге с подносом, на котором стоял стакан чаю и хлебная корзинка. — Сошли [портфейль] с вестовым в канцелярию к старшему писарю, чтобы отправить сию минуту летучкой, — сказал [адъютант] вполголоса адъютант, передавая портфель освободившемуся от подноса Петру.
— Ну, садитесь, князь, и побеседуем, если не очень устали. А не то, без церемонии ступайте спать. А мне, должно быть, сегодня долго придется беседовать с моим шумом в левом ухе и связанной с ним бессонницей.
— Что касается до меня, — сказал адъютант, придвигая к себе стакан с чаем и ломая [адъютант] бублик, — я очень рад после нестерпимого зною отдохнуть у вас часок-другой, — тут так прохладно.
— Чем же вас угощать, князь? Не хотите ли хорошую, одесскую сигару?
— Благодарю, я не позволяю себе курить сигар.
— Даже чужих?
— Тем более чужих — от чужих необходимо переходить к собственным.
— Ну, так вот — закуривайте папироску.
— Если позволите, полковник, — я закурю свою. [Я прив<ык>].
— Прекрасно, князь. Я вас понимаю и одобряю, но я уже просил вас не называть меня здесь полковником. Здесь для вас я хотел бы быть Николаем Карловичем. Мы здесь не во фронте.
— Фронт везде, где находишься перед лицом старшего.
— Вы хорошо знакомы с духом уставов, но во фронте не сидят перед старшими.
— Мне кажется, в уланах, как вообще в кавалерии, преимущественно сидят во фронте.
— Опять вы с софизмом? Странное дело молодость. В ней непременно сидит червяк оппозиции. Не думайте, чтобы я давно не разглядел в вас этого червяка, да, может быть, вы им-то и понравились мне. Знаете ли, за что я предложил вам должность адъютанта?
— Никак не могу отгадать.
— А за то, что вы оказались непригодным в адъютанты к начальнику штаба, который вздумал извлечь из вас послуги шпиона.
— Как вы могли об этом узнать? — вскрикнул [адъютант] князь Мусинский, видимо покраснев до ушей и выпуча голубые глаза на полкового командира.
— Мне 47 лет, и я гожусь вам в отцы, князь. Но я тогда же подумал: ‘Ведь умница и ловкий человек этот начальник штаба, а как же он не понял, что жаркое едят вилкой, а суп ложкой’. Нашему брату начальнику необходимо все знать, что у нас делается. Нельзя отвечать за то, чего не знаешь, но нельзя и требовать несовместного. От честного и прямого человека нельзя требовать услуг сомнительного качества. Это все равно, что требовать от офицера, чтобы он выше всего берег честь своего мундира и в то же время дозволял бы всякой дряни глумиться над этим же мундиром. Чтобы один и тот же человек был и храбр, как лев, — и — кстати: прочли вы ‘Les trois mousquetaires’? {‘Трех мушкетеров’ (фр.).}
— Дочитываю и завтра с благодарностью вам их возвращу. Позвольте и мне, в свою очередь, спросить: прочли вы ‘Andr’? {‘Андре’ (фр.).}
— Это вы меня в свою веру проводите?
— Нисколько. Я только хотел спросить ваше мнение о повести.
— По-моему, преглупый муж, который вместо того, чтоб жить с женой, бросается в пропасть.
— Да есть побудительные причины.
— Если во всякой глупости отыскивать причину, то она всегда найдется. Tout comprendre c’est tout pardonner {Все понять, значит все простить (фр.).}, — говорят французы. Но с этим правилом недалеко уйдешь в военной службе. Вот я, например, очень хорошо понимаю, что мои милые предшественники распустили полк до гадости, но я этого так оставить не могу, хотя мне предстоит bien de fil retordre {Здесь: немало потрудиться (буквально: сучить немало ниток, фр.).}. Признаюсь, я до полкового сбора офицеров даже не подозревал, до какой степени в некоторых из них доходит незнание приличий. Третьего дня встречается со мной на тротуаре поручик Филипченко — и что бы вы думали? — снимает фуражку и раскланивается со мной, как со знакомым на бульваре. Я должен был подозвать его и объяснить, что при первой подобной выходке вынужден буду сделать выговор приказом по полку. А вчера еще лучше. Пока вы учили трубачей, является ко мне лакей от [кня<зя>] поручика [князя] Кумашева с просьбой отпустить ему хор трубачей — и что он им заплатит. Простительно ли, не скажу офицеру, но вообще благовоспитанному человеку такое поведение? Что же я, содержатель странствующих музыкантов что ли? Я могу сделать кому-либо одолжение, послав хор, и тот, независимо от моего распоряжения, может поблагодарить трубачей.
— Это другое дело.
— Нет, любезный князь, я прошу вас никому не отпускать трубачей без моего разрешения. Я положительно вас об этом прошу, — закончил барон, отодвигая от себя порожний стакан.
— Мне вполне достаточно слышать раз ваше приказание, чтобы в точности исполнять его, — ответил князь, затаптывая в пепельнице окурок папироски.
— Я и забыл [вам сказать], — начал барон, как бы стараясь прервать воцарившееся молчание, — сегодня ко мне явился наш новый штаб-офицер — майор Вандберг.
— Он и у меня был с визитом, — сказал князь.
— Ну что? Как вы его нашли?
— Очень красивый человек. Сейчас видно, что из гвардии. Должно быть, тонкая штука.
— А вы-таки, Сер<гей> Сер<геевич>, не без наблюдательности.
— Тут не нужно особенной наблюдательности. Стоит взглянуть на эти холеные белокурые усы или на мундир. Наши еврейчики умрут, а не сошьют такого платья. Сейчас видно, что это один из типов наших армейских гвардейцев.
— Я что-то не понимаю, какие это типы, как вы называете.
— Одни у нас служат с тем, чтобы непременно ускользнуть в гвардию, а другие приходят из гвардии нам грешным на шею.
— Понятно, что вам последние не по нутру, и вы им предпочитаете первых, которые хоть корнетам очищают ваканции.
— Я имел в виду другое.
— Что ж такое?
— То, что первые [прямо] приносят из дома [с собой] в себе то, чего вторые с грехом пополам набираются из подражания. А оригинал всегда выше копии.
— Э! — да вы просто знали, мой почтеннейший Сер<гей> Сергеев<ич>.
— Что такое?
— Про Вандберга.
— Ничего я не мог даже знать про человека, которого вижу в первый раз.
— В таком случае вы, по немецкой поговорке, den Nagel auf den Kopf getroffen {попали в точку (нем.).}. Пусть это останется между нами. Дело, я знаю, было так. При дворе был траур по Велик. Княжне, а Ван-дберг затеял попойку. Вел. Князь узнал и сказал, что ему таких бестактных офицеров в гвар<дии> не надо. И вот он у нас из штаб-рот<мистра> превратился в молодого майора. Посмотрим, как-то он управит свою лодочку между 35 подводными камнями, из кот<орых> каждый метит на его место.
— Метят одни ротмистры, а субалтернов это не касается. Трудно тому, на кого косятся 30 человек, а не тому, на кого дуются 5 или 6.
— Это правда, — как-то лениво протянул барон. После [нескольких] минуты молчания, в продолжение которой адъютант уже думал раскланяться, барон [далее зачеркнуто: пробормотал как] прибавил. — Впрочем, это его дело улаживаться. Всякий для себя, а Бог для всех. Я только боюсь новых дрожжей. Тут и своя-то закваска требует поправки, а как в нее попадут кислые дрожжи, так нашему брату достанется на орехи.
— Я уверен, — сказал князь, — [что] он сумеет подладиться к кому следует, т. е. к молодежи.
— О! — протянул барон. — И чем глупее, тем умнее. Помнится, Гете где-то сказал: ‘Если хочешь надувать людей, so mach es nur nicht fern’ {не надо ходить далеко (нем.).}. — Люди вообще глупы, а молодежь [всегда] поверхностна. Куда же тут тонкости. Чем грубей удочка, тем верней. — Ну да черт с ними.
— Эй! дайте огня, — крикнул барон, и в приотворенных половинках кабинетной двери сперва показалась полоса света, а затем в комнату вошел Петр с горящей лампой, под темно-зеленым [абаж<уром>] зонтиком. В то же время с улицы послышался стук запираемых ставней.
Большая часть собранных в томе художественных произведений и статей печатается по первым публикациям. При публикации по автографам в квадратных скобках даются слова, зачеркнутые в оригинале, в ломаных — восстанавливаемые по смыслу.
Тексты и комментарии к разделу ‘Повести и рассказы’ составлены Л. И. Черемисиновой, к статье ‘Ответ на статью ‘Русского вестника’ об ‘Одах Горация» — А. В. Успенской, к остальной части раздела ‘Критические статьи’ —А. Ю. Сорочаном и М. В. Строгановым, при участии Н. П. Генераловой и В. А. Лукиной, к разделу ‘Афоризмы’ — Н. П. Генераловой.
Редколлегия приносит благодарность за содействие в подготовке тома сотрудникам РО ИРЛИ и ОР РГБ, предоставившим возможность работать с архивными материалами, и выражает особую признательность сотрудникам ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН Т. Г. Ивановой, Л. В. Герашко, Н. А. Хохловои, Е. М. Аксененко и В. А. Лукиной, а также сотрудникам Орловского государственного литературного музея И. С. Тургенева Л. А. Балыковой, С. Л. Жидковой и Л. М. Маричевой.
Белинский — Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. М., Л., 1953—1959.
БдЧ — журнал ‘Библиотека для чтения’.
ВЕ — журнал ‘Вестник Европы’.
ВО 1 — Вечерние огни. Собрание неизданных стихотворений А. Фета. М., 1883.
Даль — Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1—4. 2-е изд. СПб., М., 1880—1882 (репринт 1978 г.).
ГАОО — Государственный архив Орловской области (Орел).
ЖМНП — ‘Журнал Министерства народного просвещения’.
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (Санкт-Петербург).
ЛН — ‘Литературное наследство’.
Летопись — Блок Г. П. Летопись жизни А. А. Фета / Публ. Б. Я. Бухштаба // А. А. Фет. Традиции и проблемы изучения. Курск, 1985. С.127—182.
МБ — Фет A.A. Мои воспоминания: 1848—1889. Ч. 1—2. М., 1890.
ОГЛМТ — Орловский государственный литературный музей И. С. Тургенева (Орел).
ОЗ — журнал ‘Отечественные записки’.
ОР РГБ — Отдел рукописей РГБ.
ОР РНБ — Отдел рукописей РНБ.
ПССт1912 — Фет А. А. Полное собрание стихотворений: В 2 т. / Со вступ. статьями Н. Н. Страхова и Б. В. Никольского. СПб., 1912. (Приложение к журналу ‘Нива’).
ПССт1959 — Фет А. А. Полное собрание стихотворений / Вступ. ст., подг. текста и примеч. Б. Я. Бухштаба. Л., 1959 (Библиотека поэта. Большая серия).
PB — журнал ‘Русский вестник’.
РГ — Фет A.A. Ранние годы моей жизни. М., 1893.
РГБ — Российская государственная библиотека (Москва).
РНБ — Российская национальная библиотека (Санкт-Петербург).
РО ИРЛИ — Рукописный отдел ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН (Санкт-Петербург).
РСл — журнал ‘Русское слово’.
ССиП — Фет А. А. Собрание сочинений и писем: В 20 т. / Гл. ред. В. А. Кошелев. Т. 1. Стихотворения и поэмы. 1839—1863. СПб., 2002, Т. 2. Переводы. 1839—1863. СПб., 2004.
Садовской — Садовской Б. Ледоход: Статьи и заметки. Пг., 1916.
Совр. — журнал ‘Современник’.
Соч. — Фет A.A. Сочинения: В 2 т. / Подг. текста, сост. и коммент. А. Е. Тархова. М., 1982.
Толстой. Переписка — Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями: В 2 т. М., 1978.
Тургенев. Письма — Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем в 28 т. Письма: В 13 т. М., Л., 1961—1968.
Чернышевский — Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений Т. 1—16. М., 1939—1953.
В Отделе рукописей Российской государственной библиотеки хранятся фрагменты двух неопубликованных прозаических сочинений Фета. В Описи II они именованы по начальным строкам {Фет-Шеншин А. А. ‘Августа 1840 года накануне Спаса П. П. Ольхов сменившись с дежурства по госпиталю в 9 часов утра [в…] и [ ] успел отрапортовать полковнику, выпросить у него 2 дня на охоту…’ — начальный отрывок повести // ОР РГБ. Ф. 315/II. Картон 2. Ед. хр. 5, Фет Шеншин А. А. ‘В [половине] начала июня 1847 года на закате солнца стройный белокурый уланский офицер, лет 25 на вид, быстро пробирался…’ — начальный отрывок повести [?] // ОР РГБ. Ф. 315/II. Картон 2. Ед. хр. 6.}, указана и их возможная жанровая принадлежность — ‘начальный отрывок повести’.
Неторопливость повествования, преобладание в нем статических элементов над динамическими, почти полное отсутствие событийной линии (в первом фрагменте корнет Ольхов (Ольхин) едет на охоту и по пути предается воспоминаниям, размышлениям, во втором — поручик Мусинский беседует с полковником Бергером) — все это черты, соответствующие жанровой специфике повести. Но это и характерные свойства прозаической манеры Фета.
Время написания обоих произведений не установлено, второе в описи РГБ датируется предположительно — не ранее 1874 г. Письмо И. П. Борисова от 22 января 1865 г. позволяет несколько уточнить эту датировку. Вот что пишет Борисов своему ближайшему другу и родственнику Фету: ‘Ну что же, Афоня, идут ли вперед Крыловские рассказы, не думаю, впрочем, чтобы Москва и П<етер>бург дали тебе время заняться нашим братом армейцем, и ты закувыркался в других животрепящих (sic!) омутах, а теперь самая пора записать то, что было, пока еще свежо предание, а верится с трудом’ (ОР РГБ. Ф. 315/II. Картон 5. Ед. хр. 76. Л. 96об. Подчеркнуто автором письма).
Как видим, речь здесь идет о так называемых ‘Крыловских рассказах’, которые должны быть написаны по армейским воспоминаниям Фета. Именно их появления ждет ‘брат армеец’ Борисов. Известно, что Фет служил (поначалу вместе с Борисовым) в Кирасирском Военного ордена полку в Новороссийском крае (см.: Летопись. С. 147, 149). Штаб кирасирского полка находился в городе Крылове (Новогеоргиевске), о котором Фет неоднократно упоминал в РГ и который изображен в рассказе ‘Семейство Гольц’. Тот же ‘заштатный город К…’ становится местом действия во фрагменте ‘<Корнет Ольхов>‘. Второе повествование, условно названное нами ‘<Барон Бергер>‘, подобно первому, начинается с указания времени (июнь 1847) и места (штаб военного поселения Х-ской губернии). Криптонимы населенного пункта и губернии в обоих неоконченных сочинениях Фета расшифровываются довольно легко — город Крылов и Херсонская губ., на территории которой он расположен.
Таким образом, оба публикуемых прозаических фрагмента Фета по праву можно отнести к упомянутым И. П. Борисовым ‘крыловским’ рассказам, во-первых, потому, что место действия в них — город Крылов, во-вторых, потому, что в основе сюжета — воспоминания об армейской жизни поэта. Возможно, что время работы над ними соответствует времени, которым датируется приведенное выше письмо Борисова, т. е. серединой 1860-х гг. По какой причине Фет не закончил своих прозаических сочинений, неизвестно.
Среди прозаических произведений Фета есть несколько рассказов, посвященных времени армейской службы в Новороссии. Они, в отличие от настоящих фрагментов, являются целостными, завершенными. Так, третий ‘крыловский’ сюжет — ‘Семейство Гольц’ (1870), четвертый и последний — рассказ ‘Не те’ (1874). В Новороссийском крае происходит действие и самого раннего по времени написания прозаического сочинения Фета — рассказа ‘Каленик’ (1854). Возможно, Фет задумывал целый цикл прозаических произведений о периоде армейской службы. Позднее он обратился к этим и другим эпизодам военной службы, работая над книгой мемуаров РГ. Фактически все ‘крыловские’ сюжеты Фета нашли отражение в этой книге. Публикуемые фрагменты не являются исключением.
В первом прозаическом отрывке речь идет о двадцатидвухлетнем П. П. Ольхове (Ольхине). Видимо, недавно произведенный в корнеты, герой испытывает счастье от ‘обновления мундира’, и, находясь в долгой дороге (ехать надо было около 35 верст), наслаждается своей красотой и молодостью, вспоминает родных и близких, учителей и знакомых. Счастье, которое ощущал Ольхов, ассоциировалось у него с аналогичным состоянием, испытанным в период студенческой юности.
Образ корнета Ольхова откровенно автобиографический. Служба его в уланском полку в Крылове, производство в корнеты, университетское прошлое, отношения с отцом, который обладал ‘явно бычливым нравом’, страсть к охоте, наличие собаки по кличке Трезор — эти и многие другие факты напоминают реалии из биографии Фета. Описание поездки на охоту накануне праздника Спаса (начальный эпизод произведения) можно найти в РГ: ‘Еще в августе, в самом начале появления в моем флигеле милых кавказцев, я, уступая природной страсти к охоте, объявил им, что собираюсь воспользоваться предстоящим праздником Спаса, чтобы отправиться за дупелями в местность, отстоящую верст за 25 от города. <...> Накануне праздника, выйдя из штаба, тотчас я выехал по большой дороге по направлению к рекомендованному месту, рассчитывая разузнать подробный маршрут от встречных…’ (С. 371).
Значительно больший интерес, чем биографические детали жизни Фета, отраженные в этом произведении, представляет ‘внешний’ и ‘внутренний’ портрет корнета Ольхова (Ольхина), изображенный здесь. Это, фактически, автопортрет Фета времен армейской службы. Таким образом, склонность к самооценке и к самоанализу, о которой уже говорилось, относилась не только к позднему творчеству (‘Вне моды’), но проявилась гораздо раньше.
В центре второго прозаического фрагмента — образы барона Николая Карловича Бергера и поручика Сергея Сергеевича Мусинского. Видимо, Фет собирался запечатлеть в памяти потомков образ полковника Карла Федоровича Бюлера, при котором он исполнял должность адъютанта (Летопись. С. 151, 155) {В ОРРГБ сохранилось одно письмо К. Ф. Бюлера к Фету от 9 ноября 1859 г., которое проливает свет на характер их взаимоотношений: ‘Ваше любезное письмо, Афанасий Афанасьевич, доставило мне душевное удовольствие, и приятно мне благодарить Вас за память о старом начальнике, который, поверьте мне, весьма часто об Вас вспоминает, на днях, будучи в Одессе, мы много о Вас говорили с Петковичем и Романовым. <...> Магденко поправил довольно удачно мой портрет, а потому я думаю, что Вам, любезный Афанасий Афанасьевич, не противно будет взглянуть иногда на него, вспомнить того из прежних своих начальников, с коим Вы почти пять лет провели и служили ладно и хорошо. К. Бюлер’ (ОР РГБ. Ф. 315/II. Картон 7. Ед. хр. 12).}. События и люди, о которых повествует Фет, не вымышлены. Слуга барона Бергера (К. Ф. Бюлера) — ‘шаровидный литвин Петр’, корнет Филипченко (в реальности — Пилипченко), который не по уставу раскланивался с командиром, поручик Кумашев (князь Кудушев), просивший ‘отпустить ему хор трубачей’ за деньги, холеный майор Вандберг (майор Вайнберг), переведенный из гвардии в уланы за неблаговидное поведение, — все это персонажи из реальной жизни Фета, ставшие впоследствии героями его позднейших воспоминаний (см.: РГ. С. 435—438, 454, 462).
I. <Корнет Ольхов>. Впервые: ‘Крыловские’ рассказы А. Фета (Два неопубликованных фрагмента) / Публ. Л. И. Черемисиновой // А. А. Фет и русская литература: XVII Фетовские чтения. Курск, 2003. С. 14—27. Печатается по автографу: ОР РГБ. Ф. 315/II. Карт. 2. Ед. хр. 5.
Стр. 146. Августа 1840 года накануне Спаса П. П. Ольхов — за заставу заштатно<го> города К. — штабной квартиры уланского полка, в котором Ольхов служил корнетом. — Служба Ольхова в должности корнета уланского полка в городе Крылове, страсть к охоте, наличие собаки по кличке Трезор — эти и многие другие факты (университетское прошлое, отношения с отцом, который обладал ‘явно бычливым нравом’), относятся к реальной биографии Фета.
Спас — народное название праздника Преображения Господня (6 августа).
Сермяга — домотканое грубое некрашеное сукно, зд.: рубаха из этой ткани.
…шляпу с павлиньим пером, напоминав<ш>ую формою гречневик. — Гречневик — высокая шляпа округлой формы, прозванная так за сходство с лепешкой, испеченной из гречневой муки.
Да и как ему было не радоваться. Вот оно то настоящее, о котором он так давно мечтал. — Позднее в РГ Фет, вспоминая ощущения, вызванные получением первого офицерского чина, писал: ‘Только вновь произведенные нижние чины способны понять восторг, который в жизни уже не повторяется. Все дальнейшие чины и почести ничто в сравнении с первыми эполетами’ (С. 348).
Не в первый раз в жизни Ольхин испытывал счастье обновить мундир. Когда 6 лет тому назад шел он- в новом студенческом картузе… — Художественное время рассказа (1840) не соответствует реальному времени начала фетовской службы в армии (1845). Однако оно соответствует реальной хронологии событий: его служба в армии началась через шесть лет и восемь месяцев после поступления в Московский университет (см.: Летопись. С. 141, 147).
Стр. 147. Аксельбант — наплечный шнур с металлическими наконечниками, принадлежность формы некоторых военных чинов русской армии.
Буточник (будочник) — городовой страж, низший чин городской полиции в Российской империи. Имел пост (будка с черно-белыми полосами) на перекрестках улиц. Во второй половине XIX в. заменен городовым.
Алебарда — старинное оружие, секира на длинном древке, заканчивающемся копьем.
…Платон Степанович еще за год перед этим преследовал Ольхина за серые штаны и чуть не посадил его на выпускном экзамене за усики в карцер. — Вероятно, речь идет о событиях переходного экзамена на четвертый курс университета, которые отразились в мемуарах Фета: ‘Когда я в ожидании вызова просматривал греческую книгу, круглолицый и рябоватый суб-инспектор Пантов, проходя мимо скамеек, нагнулся ко мне и сказал шепотом: ‘выбрейте вашу бороду’. В последнее время среди волнений я не подумал о туалете и ничего не ответил суб-инспектору. Минуты через две Пантов снова повторил свое приглашение, но на этот раз я, быть может, с раздражением, вполголоса ответил: ‘ради Бога оставьте меня’. Смотрю, Пантов прошел к экзаменационному столу и, склонившись к уху инспектора, что-то ему прошептал. Добрейший Платон Степанович поднял руку и, глядя мне в лицо, издали призывно закивал указательным перстом.
— Вы являетесь в университет небритым, — сказал инспектор, — да еще грубите суб-инспекторам, ступайте сейчас наверх к казенным студентам и прикажите цирюльнику вас обрить, а по окончании экзамена я вас посажу в карцер.
<...> В своих выговорах Платон Степанович впадал в лирический беспорядок, и, будучи гонителем стихов, иногда говорил стихами, вроде: ‘Штаны (не форменные, серые), усы, волоса! за эти чудеса, приходите ко мне в два часа» (РГ. С. 227—228).
Чумацкая дорога — торговая дорога на Украине, по которой чумаки (возчики и торговцы) до проведения железных дорог перевозили на волах соль, рыбу и другие товары.
Посторонки (постройка, постромка) — ременная или веревочная пристяжь (в конской упряжи), соединяющая валек с хомутом.
…огромный и сильный Трезор…— Возможно, речь идет о легавой собаке Фета по кличке Трезор, которую подарила ему Марья Петровна Борисова, когда он был студентом (РГ. С. 167).
Стр. 148. Свора (сворка) — ремень, шнур, на котором водят охотничьих собак.
…курением Жукова. — См. примеч. к стр. 22.
Байбак — неповоротливый, ленивый человек, бездельник. В первом значении — степной сурок, с ранней осени и до весны впадающий в спячку.
II. <Полковник Бергер>. Впервые: ‘Крыловские’ рассказы А. Фета (Два неопубликованных фрагмента) / Публ. Л. И. Черемисиновой // А. А. Фет и русская литература: XVII Фетовские чтения. С. 14—27. Печатается по автографу: ОР РГБ. Ф. 315/II. Карт. 2. Ед. хр. 6.
Стр. 149. Полковник Николай Карлович Бергер… — Прототипом этого образа явился Карл Федорович Бюлер, полковник, командовавший Кирасирским Военного Ордена полком с 21 апреля 1848 по 6 февраля 1853 г. (Летопись. С. 150,155, см. о нем также РГ. С. 434—438, 443 и др.). Фет был его адъютантом с 5 февраля 1849 по 2 мая 1853 г. {Летопись. С. 151, 155).
Три звездочки на его эполетах обозначали его поручичий чин, а портфель под мышкой указывал на звание должностного. — Поручик — офицерский чин в русской армии, которому соответствовали должности командира взвода, младшего офицера в роте, полкового и батальонного адъютанта, полкового казначея.
…шарообразный литвин Петр, бессменный камердинер и дворецкий полкового командира… — Позднее Фет писал о нем в РГ: ‘Служа когда-то в Варшаве <...>, барон сохранил при себе своего неизменного денщика литвина Петра <...>. Петр постоянно заботился о столе полкового командира, который, кушая однажды в день, не знал никогда, что будет у него за столом. <...> Не буду перечислять всех блюд неистощимого Петра. Подавалось всего с избытком, и Карл Федорович был доволен’ (РГ. С. 443).
Ракалия — негодяй, мерзавец, каналья (от фр. racaille).
Летучка — летучая почта, временно организованная почта для быстрой передачи распоряжений и донесений.
Стр. 151. Мы здесь не во фронте. — Фронт — строй войск.
…вы оказались непригодным в адъютанты к начальнику штаба, который вздумал извлечь из вас послуги шпиона. — Послуги — услуги. Речь идет об одном служебном поручении Фета — инспектировании отчетностей в нескольких уланских волостях, — по результатам которого он лишился должности старшего штабного адъютанта. В конце жизни Фет вспомнил и воспроизвел данный эпизод в РГ: ‘…Я не подозревал обязанности раскрывать что-либо, кроме специального моего поручения, и, наконец, я не мог понять, какими путями я мог, не будучи уполномочен, принимать какие-либо жалобы, открывать какие-либо злоупотребления по волостям. На заискивающий взгляд и вопрос генерала я лаконически ответил: ‘Ничего не видал, ваше пр-ство’. К концу лета в штабе открылась вакансия старшего адъютанта, и конечно, я был уверен, что надену адъютантский мундир. Каково же было мое изумление, когда я узнал, что на это место вытребован и утвержден бывший наш юнкерский командир поручик Крит. <...> И я подал формальный рапорт об отчислении меня в полк’ (С. 392— 393).
‘Три мушкетера’ — роман А. Дюма-отца (1844).
‘Андре’ — роман Ж. Санд (1835).
Стр. 152. …мои милые предшественники распустили полк до гадости…— В РГ Фет вспоминал об обстановке в полку после своего назначения на должность полкового адъютанта: ‘Мы оба с бароном Бюлером молча сознавали, что нам предстоит многотрудная задача добиться в полку нравственного равновесия. Блестящий период Энгельгардта невозвратно прошел: богатая молодежь, шедшая в полк для того, чтобы красиво отпраздновать молодость или перейти из армии в гвардию, миновала. <...> Прошло то время, когда Энгельгардту стоило сказать: ‘Господа, я уверен, что вы меня поддержите’, — для того, чтобы офицеры не пожалели никаких денег для блестящего представительства полка, но этот блеск выкупался полным отсутствием дисциплины…’ (С. 435—436).
…встречается со мной на тротуаре поручик Филипченко — и раскланивается со мной, как со знакомым на бульваре…— Этот эпизод с незначительными стилистическими изменениями повторяется в РГ (С. 436—437). Прототип поручика Филипченко — корнет Пилипенко.
…является ко мне лакей от поручика Кумашева с просьбой отпустить ему хор трубачей — и что он им заплатит. — Прототип Кумашева — князь Кудушев. См. описание подобного эпизода в РГ (С. 438).
…сегодня ко мне явился наш новый штаб-офицер — майор Вандберг. — Прототип Вандберга — майор Вейнберг. О его появлении в полку Фет впоследствии вспоминал: ‘Между тем в полку появился щегольски одетый высокий и плотный блондин, переведенный из конно-гвардии с чином майора, Вейнберг’ (РГ. С. 454). Далее Фет описывает офицерское собрание в саду и речь Бюлера к офицерам, в которой полковник обратился непосредственно к Вейнбергу: ‘Майор Вейнберг! Я знаю влияние, производимое вами на молодежь, и я в этом случае никак не могу быть вам благодарен’ (Там же. С. 462).
При дворе был траур по Велик. Княжне… — Речь идет о Великой Княгине Александре Николаевне, младшей дочери Николая I и императрицы Александры Федоровны, которая умерла родами в 19-летнем возрасте (12 июня 1825 — 29 июля 1844). В память ее в Петербурге устроена была Александрийская женская больница. В Царском Селе был установлен памятник работы Ивана Петровича Витали (1794—1855), в виде часовни со статуей Великой Княгини, держащей на руках младенца.
…таких бестактных офицеров в гвар<дии> не надо. И вот он у нас из штаб-рот<мистра> превратился в молодого майора. — Чины в гвардии до 1884 г. считались на два класса выше, чем в армии. Соответственно, чин штаб-ротмистра в гвардии был равен чину майора в армии.
Субалтерн…— Субалтерн-офицер — общее наименование всех младших офицеров роты, эскадрона, батареи в русской армии.