Nature morte, Конопницкая Мария, Год: 1895 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 6 минут(ы)

NATURE MORTE.
Мари Конопницкой.

Переводъ съ польскаго Н. А—ной.

Жалю, очень жалю, что не могу разсказать, какъ онъ выглядывалъ когда стоялъ или ходилъ, какъ шевелилъ головой или руками, былъ-ли онъ сгорбленный или прямой, а главное — какой у него былъ голосъ и взглядъ. Не потому, Боже сохрани, чтобы изъ всего этого я хотла длать секретъ, но потому, что я познакомилась съ нимъ въ минуту полнаго покоя, когда голова его лежала неподвижно, глаза были закрыты, руки скрещены, а въ груди не только не было голоса, но и дыханья. Я познакомилась съ нимъ, когда онъ лежалъ въ гробу.

Гробъ былъ простой, сосновый, окрашенный чернымъ цвтомъ, съ плоской крышкой, а по об стороны его стояли четыре свчи, въ темныхъ цинковыхъ подсвчникахъ, принадлежащихъ госпитальной часовн. Ихъ зажгли въ послднюю минуту, въ ту минуту, когда трясущяся по неровной мостовой одноконныя дроги остановились передъ часовней и факельщикъ слзъ съ козелъ, чтобы отстегнуть бережно поднятый край покрывала, окружавшаго деревянную основу катафалка.

Одновременно съ этимъ заскрипли госпитальныя ворота и въ нихъ показался сторожъ, къ которому факельщикъ сейчасъ-же подошелъ, взялъ у него табакерку, аккуратно понюхалъ, чихнулъ и, вытеревъ носъ и усы рукавомъ траурной ливреи, началъ повствовать, этимъ воспользовалась лошадь, запряженная въ дроги, сморщила лобъ, нсколько разъ мотнула головой и зажмуривши красные глаза заснула.

Въ это время на госпитальной колокольн глухо и беззвучно ударилъ колоколъ, служитель отворилъ двери часовни и кучка прихожанъ, остановившихся на противоположномъ тротуар, чтобы посмотрть на процессю, поспшно вошла въ нее. Ихъ было человкъ девять, десять: старичокъ нищй въ старой солдатской шинели, сторожиха изъ сосдняго дома, прачка изъ противоположнаго дома, мальчишка съ сапожной колодкой, нсколько дтей, баринъ, который съ поднятымъ воротникомъ и улыбкой мизантропа вышелъ изъ углового трактира, наконецъ, парень босой, полунагой, прижимающй порыжвшую шапку къ открытой груди обими грязными руками.

Женщины при вход здоровались, приближались къ гробу и съ громкимъ вздохомъ становились на колни, мужчины останавливались у порога, здоровались съ старикомъ и брали у него табакъ. Что касается дтей, то они сейчасъ-же съ шумомъ разбрелись по угламъ, трогая пальцемъ подсвчники, черное деревянное возвышене, на которомъ стоялъ гробъ, и стны, на мертвой близн которыхъ отражался желтый отблескъ четырехъ мигающихъ свчей. Колоколъ продолжалъ звенть фальшивымъ, разбитымъ звукомъ…

Въ боковыхъ дверяхъ, соединявшихъ часовню съ госпитальнымъ коридоромъ, показалась приземистая монахиня, которая встала на колни передъ поставленнымъ въ стнной ниш крестомъ, а затмъ, поднявшись съ энергичнымъ, почти солдатскимъ движенемъ повернулась къ дверямъ. За ней вошли двое служителей, которые также преклонили колна и приготовились понести гробъ.

Видно было, что здсь не было времени на всякя баловства. Если ты долженъ родиться — рождайся, долженъ умереть — умирай, а если хочешь быть погребеннымъ, то — сейчасъ-же, потому что тамъ уже десятеро другихъ рождаются и умираютъ.

Все это можно было прочесть во взгляд срыхъ глазъ монахини, съ которымъ она обращалась къ выходнымъ дверямъ.

Между тмъ, вс задвигались, чтобы поцловать руку покойника. Одинъ только парень остался у порога и его широко открытые глаза глядли тупо, безсмысленно.

— Кто это умеръ? спросила сторожиха.

— Это тамъ одинъ!— отвтила спокойно монахиня, махнувъ рукой въ широкомъ рукав и не поглядла даже на вопрошавшую. Тамъ, гд умираютъ сотни, что можетъ значить одинъ?..

— А дти остались? спрашивала дальше сторожиха.

— А какже! Трое или четверо…

Монахиня пожала плечами, какъ-бы въ изумлени надъ слпотой тхъ, кто умираетъ, покидая дтей, но въ глазахъ ея засвтилось нчто въ род безпокойства о судьб этихъ троихъ или четырехъ дтей.

Сторожиха и прачка начали вздыхать и качать головами.

Въ эту минуту, споткнувшись о порогъ, въ часовню вошли трое дтей. Они, видимо, спшили и шли издалека, потому что лица ихъ были покрыты потомъ.

Старшая, десятилтняя двочка, въ сромъ изношенномъ платьишк, въ плоской шляп съ черной лентой и сильно стоптанныхъ башмакахъ, держала за руки двухъ мальчиковъ, изъ которыхъ младшй, которому нельзя было дать пяти лтъ, едва поспвалъ за ней, качаясь на своихъ кривыхъ ножонкахъ. Оба мальчика, держали въ рукахъ поярковыя шапки, волосы ихъ стояли какъ щетки, а на ше висли больше, черные воротники, которые рзко отдлялись отъ заплатанныхъ цвтныхъ курточекъ и панталонъ. Они шли, громко стуча грубыми башмаками, надтыми прямо на босу ногу.

— Да идите-же скоре!— позвала ихъ монахиня, стоя у гроба.— Отчего такъ поздно? А гд бабка?

И, не дожидаясь отвта, потянула двочку за рукавъ.

— Встаньте на колни и молитесь. Прочитайте три раза Отче нашъ, три раза Богородицу и три раза Вчный покой. Только скоре!

Мальчики бросили на монахиню испуганный взглядъ. На грустномъ личик двочки показался яркй румянецъ, губы ея затряслись и глаза наполнились слезами.

— Это дочка? спросила снова въ полголоса сторожиха.

— Ну, да, старшая дочка,

— А мать есть?

— Гд тамъ есть! Еще осенью тутъ у насъ умерла.

— И отъ чего это онъ умеръ? спрашивала прачка.

— А Богъ его знаетъ. Чахотка, что-ли. Кашлялъ, кашлялъ, пока умеръ.

— Ремесленникъ? спросилъ баринъ съ поднятымъ воротникомъ, пощипывая свою желтую бородку.

— Какой тамъ ремесленникъ!— пожимая плечами, отвтила монахиня.— Разсыльный, а не ремесленникъ.

— Ну, дти, уже? спросила монахиня.

Двочка все еще держала братьевъ за руки и не отрывала отъ гроба глазъ, изъ которыхъ падали крупныя, чистыя слезы на ея срое, изношенное платье.

Сироты поднялись съ колнъ, какъ по команд.

— Ужъ нечего ждать,— сказала монахиня.— Если бабка не пришла, такъ видно ужъ и не придетъ. Идите, берите!

Это относилось къ служителямъ, которые стояли по об стороны гроба.

Но тутъ изъ за дверей послышался стукъ палки, ощупывающей дорогу для ногъ старой полуслпой женщины, которая шла одна, широко открывши поблвше зрачки и вытянувъ передъ собой худую высохшую руку.

— Бабка, бабка!… зашептали вокругъ и кучка людей разступилась.

— Идите, бабушка! идите, дайте руку! заговорила съ живостью монахиня, желая подвести слпую къ гробу.

Но старуха замахала высохшими руками.

— Не надо, нтъ! Я все вижу. Я сама… все вижу. Казя, ты здсь, Казя? прибавила она сухимъ, твердымъ голосомъ.

Двочка выпустила руки мальчиковъ и подойдя къ бабк поцловала у ней руку.

— Что же? спросила старуха,— отца уже закрыли? Что?

— Закрыли, бабушка!…— И ребенокъ зарыдалъ.

— Ну такъ пусть откроютъ! Пусть откроютъ еще! Я принесла ему подъ голову… Если его нужно хоронить, такъ пусть хоронятъ…

И она развернула трясущимися руками кусокъ обшитаго ситца, къ четыремъ угламъ котораго были прицплены бантики изъ дешевой блой ленты.

— Принесла подъ голову!… Такъ пусть же отворятъ…

И она пошла прямо къ гробу, еще шире раскрывая слпые глаза, наткнулась на него руками и отступила на шагъ съ какимъ-то глухимъ бормотаньемъ.

— Казя! позвала она снова, но голосъ ея вдругъ надорвался и провалившяся губы начали что-то шептать.

Монахиня кивнула служителямъ. Одинъ изъ нихъ сдвинулъ съ гроба еще не прибитую крышку.

И тогда показалось восковое желтое лицо умершаго, на которомъ лежало какое-то твердое и хмурое выражене. На запавшей груди были сложены руки, въ которыхъ торчалъ бумажный, ярко раскрашенный образокъ, вытянутыя ноги отдыхали страшнымъ отдыхомъ отъ всхъ путешествй съ ‘письмомъ’ и съ ‘посылкой’.

Присутствующе стали приближаться и подыматься на пальцахъ.

Тогда другой служитель подложилъ руку и на половину приподнялъ тло.

— Давайте, а то тяжело! обратился онъ къ старух.

Но старуха не выпускала платка.

— Разв я кому-нибудь?… Я мать — ворчала она, постукивая своей палкой по ступенькамъ возвышеня.— Разв я кому нибудь… Сама родила, сама и на смерть положу…

Но она не могла войти. Силы ли ей вдругъ измнили, животрепещущя-ли ступеньки не давали достаточной опоры, но она не могла войти.

— Казя!.. Казя!.. помоги! сказала она измнившимся голосомъ.

Двочка подбжала и почти обняла старуху.

— Тутъ бабушка, тутъ… заговорила она, направляя руку старухи.— Тутъ… вотъ тутъ голова…

— Кладите скоре, если хотите класть! спшилъ нетерпливый служитель.

Старуха, казалось, не слыхала его. Палку свою она опустила на полъ, и всунувши высохшую руку въ гробъ, ощупью постилала послднюю постель сына,

— Госпитальнаго погребенья боялся, ворчала она, такъ вотъ теб сынокъ, собственный, не госпитальный. Не пойдешь въ общую могилу, не бойся, нтъ… Гробъ у тебя собственный, купленный, а не въ долгъ… за погребенье заплачено. За двадцать лтъ, сынокъ, заплачена квартира въ святой земл… Дроги у тебя есть, четыре свчки у тебя есть, все у тебя есть. Пятнадцать рублей отдала, сынокъ… Для тебя, не для себя. Для себя ничего не припрятала, ничего, сынокъ. Коли ты умеръ, такъ что мн посл того?

Она говорила это съ какой-то болзненностью, тряся сдой головой.

Присутствующе вздыхали. Монахиня громко говорила ‘Отче нашъ’, глубоко засунувши руки въ широке рукава своей одежды.

— Ну, положили или не положили? окликнулъ служитель и, не дожидаясь отвта, опустилъ тло на руки слпой…

Сдая голова ея сильно затряслась, и тяжелыя, крупныя слезы ея падали на грудь сына, На минуту настала тишина, среди которой слышно было только всхлипыване женщинъ. Дти испуганно глядли, монахиня читала Богородицу.

Вдругъ старуха выпрямилась.

— Казя!— проговорила она прежнимъ твердымъ голосомъ,— подай дтей! Пусть попрощаются съ отцомъ.

Двочка съ усилемъ подняла младшаго до уровня гроба.

— Поцлуй, Манюшъ, отца въ руку, сказала она тяжело дыша. Но мальченка съ испугомъ отворотилъ личико отъ гроба.

— Скоре, поцлуй, коли говорятъ, заставляла сестра, держа его.

А бабка вытянула руку — и нащупавъ голову внука, пригнула ее къ скрещеннымъ рукамъ умершаго.

Старшй самъ влзъ и, поднявшись на пальцы, поцловалъ рукавъ отца. Бабка и его голову пригнула къ груди мертвеца.

— Гляди, да помни, что твой отецъ, хоть и въ госпитал умеръ, но погребене было собственное. Гробъ имлъ, все имлъ… Помни мн это!

— О, Богъ мой! выражали свое нетерпне служителя. Если бы вс такя комеди устраивали, то у человка не хватило бы времени и на половину того, что у него теперь черезъ руки проходитъ.

Двочка потянула бабку за собой. Сейчасъ же послышалось нсколько ударовъ молотка, прибивающаго крышку гроба.

— А бляха? гд бляха? спросила вдругъ старуха.

Бляху вынули изъ угла.

Она обвела рукой гробъ и указала мсто.

— Тутъ… тутъ прибить! А покрывало наверхъ.

Покрываломъ она называла кусокъ ситцу, который вылзалъ изъ гроба.

— Казя! посмотри, чтобъ прямо прибили, потому что за все это заплачено… И чтобы ленту было видно.

Два удара молотка укрпили бляху, на которой была надпись:

осифъ Щептекъ
городской разсыльный
43 лтъ.

Большей рекомендаци при первомъ знакомств нельзя было ожидать.

— Дальше!.. На право! Не такъ! Съ этой стороны! Книзу! Будетъ! говорили оба служителя и стали выносить гробъ.

Ддъ въ эту минуту застоналъ и началъ читать вчный покой. Онъ разсчитывалъ на благодарность присутствующихъ.

Услыхавъ его, старуха видимо волновалась и стала искать по своимъ карманамъ. Но ничего все таки не могла найти.

— Еще гд-то, бормотала — былъ грошъ… или два…

Я приблизилась, чтобы подать двочк немного мелкой монеты.

Ребенокъ понялъ и, не благодаря, взялъ дв монетки и подсунулъ ихъ бабк.

— Есть бабушка…— сказала двочка,— есть…

Слпая подняла высоко голову и вытянула руку.

— На! вотъ!— сказала она.— За упокой души осифа! Не говорите, что даромъ молились, коли нужно хоронить, то будетъ похороненъ.

И съ поднятой головой она медленно вышла изъ часовни, стуча передъ собой палкой…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Сверный Встникъ’, No 3, 1895.

NATURE MORTE.Мари Конопницкой.

Читайте также:

NATURE MORTE.
Мари Конопницкой.