НА РАЗСВТ
НА РАЗСВТ
РОМАНЪ
Э. Шатріана.
РОМАНЪ
Э. Шатріана.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
На рассвете, Эркман-Шатриан, Год: 1868
Время на прочтение: 204 минут(ы)
Событія, въ конц прошлаго вка, измнившія исторію Франціи, были, предметомъ множества сочиненій, написанныхъ людьми умными, учеными, разсматривавшими вопросъ съ высшихъ точекъ зрнія. Разсказа же безъискуственнаго, написаннаго просто и толково, признаюсь, мн не пришлось еще встртить. Я, старый крестьянинъ, и хочу посмотрть на эти знаменательныя событія съ своей крестьянской точки зрнія. Свои собственныя дла и наблюденія лежатъ ближе къ сердцу, и я намренъ сообщить все, что видлъ, слышалъ и отчасти самъ испыталъ.
Къ округу города Пфальцбурга, до революціи, было приписано пять деревень: Вильшбергъ, Миттельброннъ, Лютцельбургъ, Гюльтенгаузенъ и Газельбургъ, жители города Пфальцбурга и деревень Вильшберга и Газельбурга были люди свободные, въ прочихъ же деревняхъ, какъ мужчины такъ и женщины, находились въ крпостной зависимости и не смли отлучаться изъ округа безъ позволенія судьи.
Судья ршалъ дла въ общинномъ дом, онъ имлъ право суда надъ лицами и вещами, онъ носилъ шпагу, и даже могъ приговорить къ вислиц.
Подъ сводами дома мэра, тамъ, гд теперь гауптвахта, обвиненныхъ подвергали страшнымъ допросамъ, если они не сознавались во взводимомъ на нихъ преступленіи. Сержантъ г-на судьи и палачъ мучили ихъ до такой степени, что крики ихъ были слышны на площади. Вислицу ставили въ торговый день, подъ старыми вязами, и палачъ вшалъ приговореннаго, упираясь ему въ плеча обими ногами.
Нужно было имть слишкомъ ожесточенное сердце, чтобы въ это время но только ршиться, но даже подумать сдлать что нибудь дурное.
Въ Пфальцбург существовала внутренняя таможенная застава, гд за каждую телжку съ мануфактурными товарами — сукномъ, шерстью и тому подобнымъ скарбомъ взимался съ хозяина ея флоринъ, за каждую телжку съ тычинками для винограда, досками, бревнами и другимъ строевымъ лсомъ — шесть лотарингскихъ грошей, за каждую повозку съ дорогими матеріалами, бархатомъ, шелкомъ, тонкимъ сукномъ,— тридцать грошей, за вьючную лошадь — два гроша, за маленькую телжку съ товарами — 1/2 гроша, за, повозку рыбы — 1/2 флорина, повозку яицъ, сыру — шесть, грошей, за каждую бочку соли — 6 грошей, за каждую мру ржи или пшеницы — 3 гроша, мру ячменя или овса — 2 гроша, за центнеръ желза — 2 гроша, за быка или корову — 6 пфенинговъ, за теленка, овцу или свинью — 2 пфеннига, и т. д.
Такимъ образомъ, жители Пфальцбурга и его окрестностей не могли ни сть, ни пить, ни одться, не заплативъ сперва за это право герцогамъ лотарингскимъ, такъ какъ весь сборъ шелъ въ пользу этой сеньеріальной фамиліи.
Кром того, вс трактирщики, содержатели гостинницъ и кабатчики, жившіе въ Пфальцбург или въ принадлежащихъ къ нему деревняхъ, обязаны были доставлять его свтлости шесть кувшиновъ вина или пива съ каждой проданной или купленной мры. Затмъ, герцогамъ платилась пошлина съ проданнаго или унаслдованнаго имущества, а именно: при продаж дома или полученіи наслдства взималось 5 флориновъ со ста. Затмъ, пошлина съ смянъ: его свтлости платился су съ каждаго проданнаго гарца пшеницы, ржи, ячменя и овса. Платилось также за право торговли во время ярмарки. Въ году у насъ собиралось три ярмарки: первая въ день Св. Матіаса, вторая Св. Модеста, третья въ день Св. Галла. Два сержанта производили оцнку мстъ въ пользу его свтлости.
Затмъ платился су за каждый центнеръ шерсти, муки и другихъ товаровъ, потомъ, шли судебныя издержки, произвольно назначаемыя совтниками его свтлости, кром того пошлины за право пасти скотъ, за право рубить лсъ, за право добывать кирпичную глину, за право завести ткацкій станокъ, за собираніе лсныхъ орховъ, и сверхъ всего этого большая десятина, дв трети которой шли его свтлости, а треть на церковь, и малая десятина, выплачиваемая пшеницею, въ пользу одной церкви, но потомъ отнятая у нея герцогомъ, который себя любилъ еще боле, чмъ церковь.
А теперь, если угодно знать, какимъ образомъ его свтлость, судьи, окружные, сенешали и совтники получили возможность обирать столькихъ людей, надо припомнить, что лтъ за двсти до этого гуртоваго обиранія, Георгъ-оганнъ, графъ Палатинатскій, герцогъ баварскій и графъ Вельденца, владвшій огромными лсами въ нашей земл милостію германскихъ императоровъ, но не имвшій возможности извлечь изъ нихъ ни сантима дохода, за недостаткомъ людей, дорогъ для перевозки лса и ркъ для сплава его, обнародовалъ въ Эльзас, Лотарингіи и Палатинат: ‘что всмъ, желающимъ работать, стоитъ только явиться въ эти лса, сеньеръ даетъ имъ землю, и они будутъ кататься, какъ сыръ въ масл, что онъ, оганнъ Вельденцъ, длаетъ это во славу Божію! что Пфальцбургъ находится на большой торговой дорог изъ Франція въ Лотарингію и Эльзасъ, слдовательно, торговцы и ремесленники — каретники, кузнецы, бочары, башмачники,— найдутъ большой сбытъ своимъ товарамъ, также какъ и слесаря, оружейники, обойщики, цловальники и прочіе промышленники, что, начиная дло во имя Бога и желая сдлать угодное ему и людямъ, графъ всхъ людей, явившихся по этому объявленію въ Пфальцбургъ, избавляетъ отъ повинностей въ свою пользу, они могутъ строиться, получать нужный матеріалъ даромъ изъ графскаго лса! Имъ построятъ церковь, чтобы проповдывать въ ней чистоту и простоту нравовъ и благочестіе, имъ выстроятъ школу, чтобы учить дтей истинной религіи, поелику юношескій умъ есть прекраснйшій садъ для насажденія растеній, благоуханіе которыхъ восходитъ къ Богу!’
Онъ общалъ еще множество другихъ преимуществъ и облегченій, слухъ о которыхъ разнесся по всей Германіи, такъ что тысячи людей явились сюда, желая воспользоваться этими благодяніями Они выстроились, расчистили, воздлали землю, и возвысили цнность лсовъ Георга-оганна, лучше сказать, изъ ничего создали ему богатое доходное имущество.
Тогда вышеозначенный Георгъ-оганнъ, графъ Вельденцъ, во имя правды, справедливости и славы божіей, продалъ свои земли, скотъ и жителей герцогу Лотарингскому Карлу III за 400,000 флориновъ.
Большая часть жителей были лютеране, такъ какъ Георгъ-оганнъ объявилъ, что истинная вра, основанная на ученіи св. апостола Павла, есть вра лютеранская, и что только она одна будетъ имть своихъ проповдниковъ въ Пфальцбург, но получивъ четыреста тысячъ флориновъ, онъ не слишкомъ безпокоился о своихъ общаніяхъ, а преемникъ Карла III, не общавшій ровно ничего, послалъ своего любезнаго и врнаго государственнаго совтника, Дидье Даттеля, дружелюбно увщевать его подданныхъ въ Пфальцбург — покаяться и принять католическую вру, а въ случа, если бы нкоторые стали упорствовать въ своемъ заблужденіи, приказать имъ добровольно оставить городъ подъ страхомъ, въ случа неповиновенія, насильственнаго изгнанія и конфискаціи имущества.
Нкоторые обратились въ католицизмъ, другіе,— мужчины, женщины, дти,— ушли, унося съ собою кое-какіе старые пожитки.
Все пришло такимъ образомъ въ порядокъ, и герцоги начали употреблять ‘своихъ любезныхъ и возлюбленныхъ Пфальцбургскихъ подданныхъ на исправленіе укрпленій, постройку двухъ каменныхъ воротъ, со стороны Германіи и Франціи, рытье рвовъ, сооруженіе общиннаго дома для судебныхъ засданій, церкви, для поученія врныхъ, и дома господина священника, для наблюденія за паствой, и наконецъ, помщенія для казначейства, обязаннаго взимать налоги по своему усмотрнію.’ Затмъ, чиновники его свтлости опредлили права, обязанности, подати и подушныя, какъ имъ было угодно, и бдные люди работали съ 1583 по 1781) г. въ пользу герцоговъ лотарингскихъ, въ наказаніе за то, что послушали общаній Георга-оганна Вольденца, плута и обманщика, какихъ много на свт.
Герцоги учредили своими патентами множество корпорацій, это былъ родъ ассоціацій между людьми одного ремесла, съ единственной цлью мшать другимъ исполнять ихъ работу и слдовательно, самимъ безпрепятственно обирать общество.
Ученіе у такихъ ремесленниковъ продолжалось три, четыре года и даже до пяти лтъ, мастеру щедро платилось за допущеніе къ ремеслу, по окончаніи же срока ученія, исполнивъ образцовую работу, и получивъ патентъ на производство ремесла, вновь признанный ремесленникъ поступалъ съ ближнимъ точно также, какъ прежде поступали съ нимъ.
Не слдуетъ воображать городъ такимъ, каковъ онъ теперь. Конечно, направленіе улицъ и массивныя постройки не измнились, но тогда ни одинъ домъ не былъ окрашенъ, двери и окна были везд малы и круглы, въ эти-то маленькія окошечки можно было видть портныхъ, которые, скрестивъ ноги на стол, кроили сукно или водили взадъ и впередъ иголкой, ткачей за станкомъ, перебрасывавшихъ веретено и разныхъ другихъ ремесленниковъ.
Солдаты гарнизона съ ихъ огромными трехугольными шляпами, блыми, истертыми мундирами, висвшими до пятокъ, были несчастне всхъ, они ли только разъ въ день. Ихъ кашевары слоняясь по домамъ, выпрашивали всякіе объдки для своихъ голодныхъ товарищей. Это происходило за нсколько лтъ до революціи.
Люди были худы, щодущны, платье переходило въ наслдство отъ бабушки къ внучк, а сапоги дда доставались внуку. Улицы — безъ мостовыхъ, ночью — ни одного фонаря, крыши — безъ жолобовъ, маленькія оконца въ продолженія 20 лтъ затягивались бумагой. И среди всей этой бдности, представьте себ судью въ черной тог, поднимавшагося на лстницу городской думы, молодыхъ офицеровъ, дворянъ, прогуливающихся въ маленькой трехуголк, бломъ мундир, съ саблею на боку, капуциновъ съ длинными грязными бородами, въ грубыхъ шерстяныхъ одеждахъ, безъ рубашки и съ краснымъ носомъ, идущихъ толпами въ монастырь, гд теперь помщается коллегія. Я вижу все это такъ живо, какъ будто бы это происходило вчера и говорю себ: какое счастье, что и для насъ бдняковъ, въ особенности крестьянъ, наконецъ настало освобожденіе! Потому что, если нищета была велика въ город, то въ деревн она превосходила все, что можетъ представить воображеніе. Крестьяне кром тхъ повинностей, какія несли горожане, обложены были еще многими спеціально для нихъ придуманными. Въ каждой лотарингской деревн существовала помщичья или монастырская ферма, вся хорошая земля принадлежала ей. На долю же крестьянъ оставалась поплоше, а въ иныхъ мстахъ даже совсмъ дурная.
Къ тому же бдные крестьяне, на своей земл, не могли распоряжаться свооборотомъ: луга должны были всегда оставаться лугами, пашня пашнею. Если крестьянинъ обращалъ свои поля въ луга, онъ лишалъ священника десятины, если вспахивалъ лугъ,— уменьшалъ выгонъ, если сялъ клеверъ на паровомъ пол, то не могъ запретить пастись на немъ монастырскому или помщичьему стаду. Земля его истощалась фруктовыми деревьями, сборъ съ которыхъ продавался ежегодно въ пользу помщика или аббатства, крестьянинъ не могъ уничтожать эти деревья, и даже обязанъ былъ насаждать новый, если старыя почему нибудь погибали. Тнь отъ нихъ, убытки причиняемые сборомъ плодовъ, трудность пахать землю, перерзанную корнями,— стоили ему большихъ потерь.
Кром того помщикъ имлъ право охоты на всхъ земляхъ, онъ могъ прозжать по полямъ, портить жатву во всякое время года, а крестьянинъ, убившій хоть одну штуку дичи, даже на собственномъ пол,— рисковалъ попасть въ каторжную работу.
Помщики и аббатства имли кром того право выгонять скотъ на пастбище часомъ раньше крестьянъ. Крестьянскій скотъ питался такимъ образомъ остатками корма и погибалъ. Помщичья или монастырская ферма имла право содержать голубятню, безчисленное множество голубей покрывало поля. Надо было сять двойное количество конопли, гороху, вики, чтобъ надяться на сборъ.
Кром того, каждый отецъ семейства обязанъ былъ представить помщику въ теченіе года пятнадцать четвериковъ овса, десять цыплятъ и двадцать четыре яйца. Онъ обязанъ былъ работать на него три дня за себя, три дня за каждаго сына, и три дня за каждую лошадь или телжку. Онъ обязанъ былъ, косить лугъ вокругъ замка, сушить сно и отвозить его въ овинъ по первому звуку колокола, подъ страхомъ штрафа въ пять грошей за малйшую неисправность. Онъ обязанъ былъ возить камни и лсъ, необходимый для поправки фермы или замка. Помщикъ выдавалъ ему въ рабочій день ломоть хлба и чеснокъ.
Вотъ что называлось барщиной.
Я бы не кончилъ, если бы сталъ говорить объ общей печи, мельниц, давильн, куда обязана была отправляться вся деревня, чтобы печь, молоть, давить виноградъ, разумется, за извстную плату, о палач, который имлъ право на шкуру всякаго умершаго животнаго, и наконецъ о десятин, хуже которой нельзя ничего представить, потому что приходилось отдавать и безъ того жирнымъ аббатамъ одинадцатый снопъ, когда и безъ того крестьяне кормили столькихъ монаховъ, канониковъ, кармелитовъ, капуциновъ и нищенствующихъ всхъ орденовъ, я бы никогда не кончилъ, заговоривъ о всхъ налогахъ, которые угнетали тогда сельское населеніе.
Можно было подумать, что помщики и монастыри задались желаніемъ истребить несчастныхъ крестьянъ!
Но мра еще не исполнилась!
Пока наша страна оставалась подъ суверенною властью герцоговъ, права его свтлости, помщиковъ, аббатствъ, пріорствъ, женскихъ и мужскихъ монастырей, достаточно тяготли надъ крестьянами, но посл смерти Станислава и присоединеніи Лотарингіи къ Франціи, пришлось прибавить къ нимъ королевскую подать,— но только съ земли крестьянской, потому что дворяне и духовенство не платили этой подати — налогъ на соль и на табакъ, отъ которыхъ были также избавлены помщики и духовенство.
Если бы князья, дворяне, мужскіе и женскіе монастыри,— которые въ продолженіи цлыхъ вковъ владли лучшими землями, заставляя несчастныхъ крестьянъ пахать, сять и собирать за нихъ жатву, и въ добавокъ платить имъ всевозможныя подати и повинности,— если бы они употребляли свое богатство на то, чтобы проводить дороги, рыть каналы, осушать болота, удобрять землю, строить школы и больницы, зло не было бы такъ велико, но они думали только о своихъ удовольствіяхъ, о своемъ тщеславіи и скупости. Глядя, какъ кардиналъ Луи-де-Роганъ, князь церкви, какъ говорили про него, развратничалъ въ Саворн, смялся надъ честными людьми, приказывалъ лакеямъ бить крестьянъ на дорог, передъ своей каретой, или какъ дворяне въ Нейвиллер, Буксвиллер, Гильдесгаузен, держали фазаньи дворы, строили оранжереи, теплицы, разводили роскошные сады, наполняли ихъ мраморными вазами, статуями и фонтанами, въ подражаніе владльцу Версаля, не говоря уже о потерянныхъ женщинахъ, разодтыхъ въ шелкъ, которыя прогуливались среди нищаго народа, глядя, какъ безчисленное множество босыхъ кармелитовъ, кордельеровъ, капуциновъ, нищенствовало и объдалось съ перваго дня новаго года до дня Св. Сильвестра, какъ судьи, старшины, сенешали и всевозможные чиновники думали только о своихъ выгодахъ и жили штрафами, да судебными издержками — глядя на тысячу подобныхъ вещей, становилось очень грустно,— тмъ боле грустно, что все это тщеславіе и роскошь поддерживались единственно трудомъ бдныхъ крестьянъ, въ ущербъ ихъ роднымъ, друзьямъ и самимъ себ.
Попавъ въ полкъ, крестьянскіе дти забывали о деревенскихъ нуждахъ, забывали матерей и сестеръ, они знали только своихъ офицеровъ, своего командира: дворянъ, которые купили ихъ, и за которыхъ они перерзали бы всю страну, говоря, что этого требуетъ честь знамени. Между тмъ, ни одинъ изъ нихъ не могъ сдлаться офицеромъ: они были недостойны носить эполеты! но за то, если они были изуродованы въ сраженіи, они получали позволеніе просить милостыню! Плуты, основавъ свое мстопребываніе въ какой нибудь таверн, старались набирать рекрутъ и получать за нихъ премію, они останавливали прохожихъ ни большихъ дорогахъ. Приходилось посылать противъ нихъ жандармовъ, иногда даже цлые отряды. Я видлъ, какъ повсили дюжину такихъ молодцовъ въ Пфальцбург, почти вс были старые солдаты, распущенные посл семилтней войны. Они утратили привычку трудиться, не получали ни копйки пенсіи, и были захвачены въ Вильшберг за то, что остановили дозорное судно на савернскомъ берегу.
Теперь каждый можетъ представить себ старый порядокъ:— дворяне и духовенство владли всмъ, народъ не имлъ ничего.
Все это перемнилось, славу Богу! крестьяне завладли доброю частью земныхъ благъ, и я, конечно, остался не послднимъ. Вс въ окрестностяхъ знаютъ ферму дяди Мишеля, его луга, прекрасныхъ швейцарскихъ коровъ кофейнаго цвта, которыя прогуливаются въ ельникахъ Белль-Фонтонъ, и двнадцать рабочихъ быковъ.
Я не могу жаловаться: внукъ мой Жакъ изъ первыхъ въ политехнической школ въ Париж, внучка Христина замужемъ, за смотрителемъ лсовъ, Мартэномъ, очень умнымъ человкомъ, другая внучка Жюльета за инженернымъ офицеромъ Форбэномъ, а внукъ мой Мишель, котораго я люблю больше всхъ, за то, что онъ младшій, хочетъ быть докторомъ. Онъ уже получилъ въ прошедшемъ году степень баккалавра въ Нанси, если онъ только будетъ трудиться, все пойдетъ хорошо!
Всмъ этимъ я обязанъ событіямъ 1789 года! До этого приснопамятнаго года у меня не было бы ничего. Я проработалъ бы всю жизнь на помщика и монастырь. За то теперь, сидя въ моемъ старомъ кресл, посреди большой комнаты, глядя, какъ, при свт очага, блеститъ на полкахъ посуда, а моя старуха и внучата ходятъ взадъ и впередъ мимо меня, какъ моя старая собака, растянувшсь у огня, смотритъ на меня по цлымъ часамъ, положивъ голову между лапами, и любуясь моими блыми яблонями и старымъ ульемъ, слушая какъ поютъ и пересмиваются съ молодыми двушками мои работники, или какъ съ двора съзжаютъ телги, възжаютъ возы съ сномъ, какъ щелкаютъ бичи и ржутъ лошади,— я задумаюсь и вспомню жалкую хижину, въ которой жили мой отецъ и мать, братья и сестры въ 1789 г., какъ теперь вижу голыя стны, окна, заткнутыя соломой, опустившуюся отъ дождя, снга и втра крышу, припоминаю эту черную сырую конуру, гд мы задыхались отъ дыма, дрожали отъ холода и голода, подумаю о моемъ добромъ отц, мужественной матери, работавшихъ безъ устали, чтобъ дать намъ возможность пость немного бобовъ, представлю ихъ себ покрытыми лохмотьями, грустными, болзненными, и содрогаюсь, если я остаюсь одинъ, или склоняю голову и плачу.
Негодованіе мое противъ тхъ, кто заставилъ насъ выносить такое существованіе, что бы вытянуть у насъ послдній грошъ, не изгладится никогда, напротивъ, чмъ я становлюсь старше, тмъ оно длается сильне. И подумать, что дти народа пишутъ въ своихъ газетахъ, что революція все погубила, что мы были и честне, и счастливе до 89 г.!— Глупцы — я дрожу отъ гнва каждый разъ, когда такая газета попадетъ мн подъ руку, напрасно Мишель уговариваетъ меня.
— Ддушка, къ чему же теб сердиться? Эти люди получаютъ деньги за то, чтобы обманывать народъ, это профессія, средство къ жизни для этихъ несчастныхъ писакъ.
— Нтъ, отвчаю я… Съ 92 до 99 года, мы разстрляли много людей, которые были въ тысячу разъ лучше, честне ихъ: дворянъ, солдатъ Кондэ, которые защищали свое дло. Но измнять отцу, матери, дтямъ, отечеству, чтобы набить свое брюхо — это уже слишкомъ!
Со мною непремнно сдлался бы ударъ, если бы я часто читалъ эти скверныя газеты. Къ счастью, жена всегда прячетъ ихъ, когда он случайно попадутъ на ферму. Эти газеты — точно зараза, являются всюду, гд ихъ не спрашиваютъ.
Чтобы показать лживость болтовни этихъ плутовъ, я ршаюсь начать свою повсть, въ которой разскажу, что мы выстрадали до 1789 году. Въ этомъ правдивомъ описаніи будетъ разсказана цлая исторія нашего крестьянскаго быта. Я давно задумалъ этотъ трудъ. Жена моя сохранила вс наши старыя письма, и они много помогутъ мн. Съ этой работой мн будетъ не мало труда, но не слдуетъ бояться его, когда хочешь сдлать доброе дло, къ тому же, разв не истинное удовольствіе досадить тому, кто досаждаетъ намъ? ради этою одного, я готовъ просидть цлые годы за письменнымъ столомъ, съ очками на носу.
Работа разсетъ меня, пріятно вспоминать о побд своихъ друзей и братьевъ. Мн нечего торопиться. Я вспомню сначала одно, потомъ другое, и запишу все попорядку, потому что безъ порядка немыслимо никакое дло.
И такъ я начинаю.
Пусть не увряютъ меня, что крестьяне были счастливы до революціи, я видлъ доброе старое время, какъ они говорятъ, я видлъ наши прежнія деревни, я видлъ общую печь, которою однакожъ изъ общества никто, не пользовался, и давильню, и тутъ и тамъ работали только барщиной въ пользу помщика и аббатства, я видлъ крестьянъ: худые, безъ обуви, безъ рубашки, въ блуз и холщевыхъ штанахъ, лто и зиму, жены ихъ до того загорлыя, грязныя и оборванныя, что ихъ можно было принять за какую-то особую породу животныхъ — такъ мало походили он на людей! голыя дти ползаютъ передъ дверями, едва прикрытые какими нибудь лохмотьями. Ахъ! сами владльцы не могли удержаться, чтобы не написать въ своихъ книгахъ: ‘что эти несчастныя животныя, пригнутыя къ земл въ дождь и солнце, заработывая хлбъ для всхъ, заслуживаютъ сть его хоть немного!’ Они писали это въ добрыя минуты, а потомъ забывали.
Эти вещи не забываются: вотъ Миттельброннъ, Гюльтонгаузенъ, Бараки — вотъ вся страна! А старожилы разсказывали еще о худшемъ положеніи длъ, они говорили о большой войн шведовъ, французовъ и лотарингцевъ, когда несчастныхъ крестьянъ десятками вшали по деревьямъ, они говорили о великой моровой язв, наставшей потомъ, и свирпствовавшей до того, что можно было пройти цлыя мили и не встртить ни души, они молились, подымая руки къ небу: ‘Господи Боже, избавь насъ отъ чумы, войны и голода!’ А голодъ бывалъ каждый годъ. Какимъ образомъ, при шестнадцати капитулахъ, двадцати восьми аббатствахъ, тридцати шести пріорствахъ, сорока семи мужскихъ и девятнадцати женскихъ монастыряхъ въ одномъ округ, собрать на зиму достаточно гороху, бобовъ, чечевицы? Тогда еще не сяли картофеля, и единственнымъ источникомъ пропитанія несчастныхъ были одни сухія овощи. Какъ при этомъ собрать достаточный запасъ?
На это не хватало силъ ни у одного работника.
Посл барщины — запашки посва, полотья, снокоса, сушки сна, перевоза его — и сбора винограда,— посл всего этого безчисленнаго множества работъ, когда все хорошее время уходило на сборъ жатвы помщика или аббатства, что можно было сдлать для себя? Ничего!
За то, съ наступленіемъ зимы, три четверти деревень шли просить подаянія.
Пфальцбургскіе капуцины возставали противъ этого, они кричали, что если вс возмутся за ихъ ремесло, они оставятъ страну, а это будетъ величайшею потерею для религіи. Тогда г. судья Шнейдеръ и губернаторъ города, г. Маркизъ де-Таларю, запрещали нищенствовать, сержанты объздной команды и даже отряды мстныхъ полковъ помогали капуцинамъ. Нищенствующіе рисковали галерами — но жить было нужно: и они отправлялись цлыми толпами отыскивать себ пищу.
Ничто такъ не унижаетъ людей, какъ нищета!
Да, нищета и дурной примръ. Встрчая на всхъ дорогахъ капуциновъ, кордельеровъ, босыхъ кармелитовъ,— шестифутовыхъ молодцевъ, здоровыхъ, какъ быки, и способныхъ поднять на заступъ такое количество земли, что оно заняло бы всю тачку, видя какъ они проходятъ каждый день, съ большими бородами и волосатыми руками — протягиваютъ руку безъ стыда, и хнычатъ изъ-за двухъ копекъ, какъ было бднякамъ остеречься отъ того же самаго?
Къ несчастью, когда голоденъ, еще недостаточно просить милостыню, чтобы получить кусокъ хлба, надобно, чтобъ у тхъ, къ кому обращаются за помощью, былъ у самихъ лишній кусокъ и чтобы они пожелали дать его, а въ то время вс говорили:
— Каждый за себя, а Богъ за всхъ!
Почти всегда, къ концу зимы, разносился слухъ, что какая нибудь шайка нападаетъ на прозжающихъ, или въ Эльзас, или въ Лотарингіи. Отправлялись войска и дло окончивалось вислицей.
Представьте себ теперь несчастнаго крестьянина, съ женою и шестью дтьми — неимющаго ни гроша за душей, ни клочка земли, ни козы, ни курицы, однимъ словомъ, неимющаго ничего для жизни, кром личнаго труда. И ни для него, ни для дтей его, нтъ ни малйшей надежды на лучшую судьбу! потому что это было въ порядк вещей потому что одни рождались на свтъ затмъ, чтобы пользоваться всмъ — другіе, чтобы отдавать весь свой трудъ, вс свои способности на пользу другихъ, не оставляя себ почти ничего. Представьте себ такое положеніе: да впроголодь, зимнія ночи безъ дровъ и одежды, вчный страхъ предъ сборщиками, серасантами, лсничими, экзекуціонными сыщиками. И несмотря на такое безотрадное положеніе, весною, когда возвращалось солнце посл долгой зимы, и освщало бдную хижину, грязную и дымную, очагъ въ лвомъ углу, лстницу въ правомъ, убогое гумно, когда теплота, благодтельная теплота, расправляла наши окоченвшіе члены, когда начиналъ свою псню сверчокъ, а лса принимались зеленть,— не смотря на всю горечь нашего положенія, мы, дти, радовались жизни, мы были счастливы, растянувшись на земл передъ домомъ, держа въ рукахъ свои голыя ноженки — смясь, свистя, смотря на небо и барахтаясь въ пыли.
А когда, бывало мы завидимъ, что отецъ выходитъ изъ лса съ большою вязанкою зеленаго дрока или березовыми сучьями за спиною, съ топоромъ подъ мышкою, съ волосами, падавшими ему на лицо, замтивъ насъ, кротко улыбается намъ,— мы вс съ радостнымъ крикомъ бросаемся къ нему на встрчу. Онъ освобождается на время отъ своей вязанки, обнимаетъ самыхъ маленькихъ, его лицо, крупный носъ, толстыя губы сіяютъ, и онъ въ ту минуту доволенъ, онъ счастливъ!
Какъ онъ былъ добръ! Какъ любилъ насъ! А мать, бдная женщина, сдая и морщинистая въ сорокъ лтъ и, несмотря на то, всегда бодрая, вчно въ пол, копая чужую землю, по вечерамъ за пряжею чужого льна и конопли, чтобы кормить семейство, платить подати, налоги и всевозможныя повинности. Что за мужество, что за несчастіе — вчно работать, не для себя, а для другихъ, безъ всякой надежды, чтобы положеніе когда нибудь улучшилось!
Это еще не все, надъ бдняками тяготла еще невзгода, самая худшая для крестьянина: они вынуждены были длать долги.
Я помню, еще ребенкомъ слышалъ, какъ отецъ говорилъ, возвращаясь изъ города, гд ему удалось продать нсколько корзинъ, метелъ или вниковъ:
— Два гроша на соль, три на бобы, пять на рисъ, остальное на хлбъ, и у меня нтъ ни копйки. Боже мой! Боже мой! А я такъ разсчитывалъ, что останется нсколько су для г. Робена.
Робенъ былъ богатый кулакъ въ Миттельбронн, толстякъ съ длинной съ просдью бородой, въ выдровой шапк, съ толстымъ носомъ, желтой кожей, круглыми глазами и съ небольшимъ, едва замтнымъ горбомъ на спин, онъ былъ самымъ безжалостнымъ эксплуататоромъ во всемъ округ. Съ большой корзиной въ рукахъ, въ сопровожденіи здоровой, злой собаки, онъ ходилъ по домамъ своихъ должниковъ и если деньги не были приготовлены, онъ, въ вознагражденіе себя за неисправность должника, клалъ въ карманъ или въ корзину все, что ему попадало подъ руку: полдюжины яицъ, четверть фунта масла, пузырекъ водки, кусокъ сыру, вообще, всякіе жизненные припасы, которые замчалъ его зоркій, жадный взглядъ. Такой грабежъ онъ называлъ средствомъ ждать терпливо. Каждый изъ его должниковъ охотне соглашался подвергнуться такому нахальному грабежу, чмъ имть честь принимать полицейскаго, пожаловавшаго въ гости для взысканія долга. Кто не помнилъ полотняныхъ штиблетъ Робена доходившихъ ему до колнъ?
Сколько несчастныхъ еще и теперь страдаетъ отъ подобныхъ разбойниковъ! Какую тяжкую, безустанную работу взваливаютъ они на себя, чтобы удовлетворить алчнымъ требованіямъ своего мучителя, и чахнутъ они, не видя конца своей крпостной зависимости!
У насъ Робену нечего было взять, онъ зналъ это и потому, только постучавъ въ оконце, закричалъ:
— Жанъ-Пьеръ!
Дрожащій отъ страха отецъ тотчасъ же выбжалъ изъ избы и, снявъ шапку, скромно проговорилъ:
— Г. Робенъ!
— А! ты здсь… Мн нужно за барщину отработать два участка на дорог изъ Герата или Лихгойма. Ты придешь?
— Да, г. Робенъ, да.
— Завтра, всенепремнно!
— Будьте спокойны, г. Робенъ, приду.
Кулакъ удалился. Отецъ вошелъ въ избу печальный и блдный, онъ слъ подл печки и продолжалъ прерванную работу, плетеніе корзинъ, не говоря ни слова, сидя насупившись, съ сжатыми губами. На другой день, онъ пошелъ на работу къ Робену. Какъ только онъ вышелъ, мать закричала:
— О, негодная коза! о, подлая коза!…. Мы десять разъ уже заплатили за нее. Она околла… Но, кажется, и насъ всхъ погубитъ… Ахъ, какое несчастіе, что намъ пришла идея купить эту старую дрянь! О, несчастіе….
Она подняла руки къ небу и зарыдала.
Отецъ долго работалъ на дорог съ киркой въ рукахъ. Въ эти дни онъ ничего не принесъ домой за то заплатилъ ренту за мсяцъ или за два. Но едва мы нсколько успокоивались, опять слышался стукъ въ оконце, и опять фигура Робена заслоняла свтъ!
Тяжело переносить всякую физическую боль, тяжело слышать о страданіяхъ своихъ ближнихъ, подобные разсказы трогаютъ сердце, холодятъ кровь. Но ужаснйшая болзнь бдняковъ — это кулаки, они съ лицемрно-благочестивымъ видомъ выражаютъ свое сочувствіе къ вамъ, они вамъ помогаютъ въ нужд, и потомъ мучаютъ, терзаютъ васъ, мало того, вы умираете, и ваша жена, ваши дти — постоянные батраки такого благодтеля!
Трудно пересказать, что перенесли мои родители отъ этого ростовщика Робэна, они не спали, они ни минуты не имли покоя, они постарли съ горя, и единственнымъ ихъ утшеніемъ была мечта, что если одинъ изъ насъ будетъ годенъ въ военную службу, они могутъ продать его и тмъ заплатить долгъ.
Насъ у родителей было шестеро — четыре сына и дв дочери: Николай, Лизавета, я, Клодъ, Матюрина и маленькій Этьень, бдный уродецъ, блдный, некрасивый, котораго наши поселяне называли ‘маленькой лисицей’, потому что онъ ходилъ съ трудомъ, балансируя на своихъ уродливыхъ ногахъ. Вс прочіе пользовались хорошимъ здоровьемъ.
Мать часто говорила, любуясь Николаемъ, Клодомъ и мной:
— Не унывай, Жанъ-Пьеръ, изъ трехъ хоть одинъ да угодитъ въ милицію. Тогда мы избавимся отъ Робэна. Лишь бы заплатить ему, тогда я его помломъ!
Нужно быть слишкомъ несчастнымъ, чтобы лелеять подобныя надежды. Отецъ не отвчалъ, а мы не находили ничего безобразнаго въ намреніи продать насъ, мы были убждены, что безусловно принадлежимъ нашимъ отцамъ и матерямъ, которые имютъ полное право извлекать изъ насъ доходъ, какъ извлекаютъ его изъ своихъ домашнихъ животныхъ. Страшная бдность мшала намъ глядть на вещи правильными глазами. До 1789 года, выключая дворянъ и буржуа, вс отцы семействъ смотрли на своихъ дтей, какъ на обыкновенную собственность. Иные моралисты находили такой взглядъ патріархальнымъ, въ безотчетномъ повиновеніи дтей они усматривали принципъ почтенія къ родителямъ и ставили насъ въ образецъ прочимъ сословіямъ. Еслибъ они могли понять, какъ они были глупы!
Къ счастію, отецъ нашъ имлъ очень доброе сердце и ему стоило большого труда ршиться извлечь изъ насъ пользу,— бднякъ горько плакалъ, посылая насъ, во время страшной нужды, зимой, собирать милостыню, какъ это длали вс наши сосди. Но онъ никогда не соглашался пустить на снгъ маленькаго Этьеня. Меня тоже долго не посылали, и вообще я не боле двухъ, трехъ разъ ходилъ на этотъ промыселъ на дорогу отъ Миттельбронна къ Четыремъ Втрамъ, когда мн исполнилось восемь лтъ, меня взялъ къ себ, въ качеств пастуха, мой крестный отецъ Жакъ Леру, трактирщикъ и кузнецъ, жившій на другомъ конц нашей деревни, и я возвращался въ нашу избу только поздно вечеромъ, для одною ночлега.
Давно это было, и однакоже я какъ бы вижу предъ собою нашу гостинницу ‘Трехъ голубей’, съ ея вывской, прибитой высоко надъ крыльцомъ. Изъ нея виднъ былъ Пфальцбургъ, предъ нею стояла небольшая темная кузница, сзади, на небольшомъ склон, фруктовый садъ, подл большой дубъ и небольшой источникъ, протекающій по средин сада, вода источника бжала по большимъ камнямъ, пнилась, клубилась, а дубъ былъ развсистъ и давалъ хорошую тнь, вокругъ него солдаты полка Бокарта, по приказанію маіора Бахмана, въ 1778 году сдлали скамейку и бесдку изъ плюща и жимолости, и съ тхъ поръ офицеры всхъ полковъ забавлялись въ этомъ мст, которому дали прозваніе Тиволи. По воскресеньямъ, лтомъ, жены и дочери эшевеновъ и синдиковъ прізжали пить воду Тиволи и танцовать подъ дубомъ.
Шевалье Озе, изъ полка Бри, въ Тиволи, съ бутылкой, наполненной водой, произнесъ рчь по-латыни, въ честь открытія увеселительнаго убжища. Дамы, въ богатыхъ пестрыхъ платьяхъ, въ атласныхъ башмачкахъ, въ круглыхъ шляпкахъ съ цвтами, сидя на трав, слушали оратора и выражали свою радость, не понимая ни слова изъ предложенной ихъ вниманію рчи. Потомъ, квартирмейстеръ Венье заигралъ на маленькой скрипк менуэтъ, кавалеры Синьевиль, Сенфераль, Контреглизъ и другіе весельчаки въ трехугольныхъ шляпахъ, надтыхъ молодецки на бекрень, встали, расшаркиваясь, предложили руки дамамъ, поспшившимъ оправить свои буффонированныя платья,— и начались танцы.
Тогда танцовали важно, спокойно. Между тмъ слуги, все старые солдаты, часто поднимались въ трактиръ за виномъ, паштетами, пирожками и конфектами, привезенными веселой компаніей изъ города.
Бдняки, поселяне Баракъ, стоя на пыльной улиц, у своихъ палисадниковъ, завистливо глазли на знать, въ особенности на паштеты и бутылки съ виномъ, у всхъ у нихъ была одна мысль: ‘хоть бы четверть часика побыть на мст этихъ счастливцевъ’.
Наконецъ наступила ночь, гг. офицеры взяли подъ руки дамъ, и благородная компанія медленно пошла по дорог въ Пфальцбургъ.
Много полковъ постило Тиволи мэтра Жана до 1791 года, кром названныхъ выше, здсь перебывали полки: Кастелла, Руэржъ, Шено, де-ла-Фаръ, Овернскій-Короля. Гг. синдики, эшевены, совтники также посщали насъ, въ своихъ огромныхъ пудреныхъ парикахъ, въ широкомъ черномъ плать, съ спиной, засыпанной пудрой, какъ у мельника,— они вели веселую жизнь!…. И теперь изъ всхъ, кто здсь танцовалъ, или смотрлъ на веселую компанію, можетъ быть, только я одинъ остался въ живыхъ, если я не буду разсказывать о быломъ, то о нихъ столько же будутъ знать, сколько о листьяхъ, падавшихъ осенью 1778 года.
Славно мн было жить у крестнаго! Родителямъ не зачмъ было обо мн заботиться: каждый годъ мн давалась пара башмаковъ, и я имлъ пищу отъ хозяина. Кто изъ деревенскихъ дтей не захотлъ бы быть на моемъ мст! Я это зналъ, и не упускалъ ничего, желая угодить мэтру Жану, мадамъ Катерин, его жен и даже моему старшему товарищу Валентину и служанк Николь. Я жилъ въ ладу со всми. Я съ охотой исполнялъ всякое порученіе: раздувалъ мха на кузниц, карабкался на снникъ, чтобы достать сна для животныхъ, носилъ воду на кухню и пр. Я даже никогда не трогалъ домовую кошку. Я хорошо понималъ, что сидть за столомъ въ теплой, чистой комнат, хлбать супъ, сть овощи, сало, хлба, сколько хочешь,— несравненно пріятне, нежели сть супъ изъ бобовъ, почти безъ соли, вмсто хлба какое-то горькое мсиво, всего впроголодь, и сидть въ холодной, нетопленной закоптлой изб.
Когда человку хорошо, онъ уметъ себя держать. Каждое утро, въ четыре часа лтомъ, въ пять зимою, когда обитатели гостиницы еще спали и коровы отрыгали жвачку въ конюшн, я подходилъ къ дверямъ и стучалъ два раза. Тотчасъ служанка просыпалась, вставала съ постели и отворяла мн дверь въ потьмахъ. Я переворачивалъ пепелъ въ кухонной печи, находилъ горячій уголь и зажигалъ свчу въ фонар. Тотчасъ же, пока Николь доила коровъ, я лзъ на снникъ, бралъ сно, шелъ въ кладовую за овсомъ, который гарнцемъ отпускалъ для лошадей извозчиковъ и торговцевъ хлбомъ, оставшихся ночевать въ трактир. Они приходили въ конюшню и сарай, внимательно осматривали и находили все въ порядк. Посл этого, я помогалъ имъ вытащить повозки изъ-подъ навса, взнуздать лошадей, подмазать колеса. Потомъ, когда они съзжали со двора, съ криками: ‘ну, Фоксъ, ну, Реппель!’ — я кланялся имъ съ пожеланіями добраго пути, держа свой холстинный колпакъ въ рукахъ.
Эти толстые торговцы хлбомъ, эти извозчики не отвчали мн на мое привтствіе, но они были довольны, этимъ привтствіемъ выражалось почтеніе, подобающее людямъ выше поставленнымъ. Зачмъ же въ такомъ случа отвчать? Таковы были тогда отношенія людей между собою.
Окончивъ эти дла, я шелъ на кухню, и тамъ Николь давала мн мисочку кислаго молока, которое я съдалъ съ большимъ апетитомъ. Предъ уходомъ на пастбище, я получалъ отъ нея большой кусокъ хлба, дв или три хорошія луковицы, иногда крутое яйцо или немного масла. Уложивъ все это въ сумку, я шелъ на кошошню, свистя бичомъ. Животныя выходили одно посл другого, я ихъ ласкалъ, и мы отправлялись вмст изъ воротъ по дорог къ Рошской долин, я бжалъ сзади, вполн довольный и счастливый.
Жители Пфальцбурга, купающіеся въ рк долины Цорна, знаютъ эту массу скалъ, теряющуюся изъ вида, мелкій верескъ, растущій изъ ихъ разслинъ и свтлую полосу воды, высыхающую въ іюн, когда появляются блыя бабочки.
Сюда я ходилъ съ своимъ стадомъ, такъ какъ мы имли право даровой пастьбы на городской земл, и только въ конц августа, когда молодыя деревца окрпнутъ и скотина уже не можетъ ихъ портить, мы входили въ лсъ.
Но весну и почти все лто приходилось жариться на солнц.
Пфальцбургскій гардье {Тогдашнее слово, нын измненное.} (пастухъ) приводилъ только свиней, которыя, во время жары, копали ямы въ песк и валялись въ нихъ, одна подл другой, точно куры на насст. Они спали, закрывъ глаза своими розовыми ушами, бывало ходишь подл, почти наступая на нихъ, а он спятъ себ, какъ ни въ чемъ не бывало!
Съ козами изъ Баракъ, такъ бывало, натерпишься муки: залзутъ он почти къ самой снжной линіи, бгаешь, свищешь, посылаешь собакъ, а он лзутъ все выше и выше.
Сюда же приходили мальчуганы и изъ другихъ деревень,— одинъ съ слпой клячей, другой съ лысой коровой, а большая часть ни съ чмъ, у всхъ у нихъ главное наслажденіе заключалось въ хлопаньи бичомъ, въ свистаніи, въ воровств брюквы, рпы, моркови. Когда бонгардъ {Тоже.} (полевой сторожъ) ловилъ ихъ на мст преступленія, ихъ отсылали въ городъ съ ошейникомъ изъ крапивы на ше, но такіе удары судьбы на нихъ не производили никакого впечатлнія. Ихъ отпускали посл строгого выговора, и разв, если преступникъ попадался во второй или въ третій разъ, его хлестали на площади въ базарный день. Количество ударовъ соображалось съ лтами преступника. Рифлеръ {Тоже.} (палачъ) дралъ его по спин своей плетью изъ бычачьихъ жилъ. Если кто попадался и посл этого исправительнаго наказанія, его заключали въ тюрьму,
Сколько разъ, слыша, какъ богатые люди кричатъ противъ первой революціи, я тотчасъ же вспоминалъ, какъ рифлеръ расправлялся съ ихъ ддушкой или бабушкой, противъ желанія меня разбиралъ смхъ, ‘чудаки, думалъ я,— побыли бы вы въ шкур своихъ предковъ,— но то бы заговорили’.
Но при всемъ томъ, я долженъ признаться, что именно это время не выходитъ изъ моей памяти, и я жалю, что оно прошло. Но я жалю не о рифлер, не о тогдашнихъ судьяхъ, не о сеньор, не о капуцинахъ, я жалю о своей молодости. И если наши господа были ни на что не годны, все же небо было прекрасно для всхъ. Мой старшій братъ Николай, и другіе — Клодъ, Лизавета, Матюрина приходятъ мн на память. Бывало, прибгутъ ко мн, каждому хочется потаскать мой мшокъ, начинается споръ, бой. Случалось, что мэтръ Жанъ набредетъ на нашу ссору — вс разбгутся. Они очень любили меня и называли своимъ каноникомъ.
Николай же всегда защищалъ меня, онъ отличался замчательной силой. Вс деревенскіе мальчишки въ это время — изъ Гюльтенгаузена, Лютцельбурга, Четырехъ Втровъ, Миттельбронна, Верхнихъ и Нижнихъ Баракъ — собирались подраться другъ съ другомъ камнями и палками. Николай, въ изорванной и перезаплатанной одежд, съ голыми ногами идетъ во глав бараканцевъ, какъ предводитель дикарей, кричитъ во все горло: ‘впередъ!’ и его могучій голосъ слышится далеко, далеко, сила у него была необыкновенная, и если кто испыталъ его руку, тотъ долго помнилъ бараканскаго Николая.
Я чувствовалъ къ старшому брату особое расположеніе, когда онъ кричалъ: ‘Берегись, кто осмлится тронуть Мишеля?’
Однакоже мн не нравилось, что онъ всегда отбиралъ у меня мои луковицы.
Особеннымъ удовольствіемъ для насъ было травить животныхъ, и когда они слишкомъ яростно нападая другъ на друга, наносили рогами серьезные удары, Николай кричалъ, хохоча во все горло:
— Смотри, Рыжунька задла Черную…. Ловкая бестія!… Теперь Черная беретъ верхъ… Отлично… Лихо…
Случалось не разъ, что результатомъ боя были вывихнутые члены, или рога, оставленные на пол сраженія.
Къ вечеру мы усаживались около скалъ, мы наблюдали, какъ исподоволь заходило солнце, прислушивались къ шуму водыили, молча, слушали пніе лягушекъ.
Это было время обратнаго путешествія домой. Николай трубилъ въ рогъ, эхо отвчало ему со всхъ скалъ, животныя сходились въ кучу, вытягивались въ линію и отправлялись въ такомъ порядк въ Бараки въ облак пыли, придя домой я ставилъ скотъ въ конюшни, подкладывалъ имъ на ночь кормъ и шелъ ужинать съ мэтромъ Жаномъ, съ мадамъ Катериной и съ Николь, Лтомъ, когда я работалъ въ кузниц, я дйствовалъ мхами до 10 часовъ вечера, а потомъ возвращался домой, на ночлегъ, въ хижину моего отца.
Такимъ образомъ прошли первые два года моей жизни у крестнаго. Сестры мои и братья продолжали побираться милостыней, я же употреблялъ вс усилія заслужить вниманіе своего хозяина и сдлаться ему полезнымъ. Съ десяти лтъ отъ роду я уже лелялъ мысль изучить ремесло и самому заработывать хлбъ, мэтръ Жанъ отгадывалъ мои мысли, видлъ мое стараніе и помогалъ осуществленію моей любимой мечты, давая мн возможность чаще и чаще работать на кузниц, подъ разными предлогами онъ задерживалъ меня дома, при кузнечныхъ работахъ, даже въ ущербъ моему главному занятію пастуха.
Каждый разъ какъ я задумывался о своемъ будущемъ, мн казалось, я слышалъ въ воздух голосъ крестнаго, ободрявшаго меня слдующими словами: ‘мужайся, Мишель, мужайся и трудись: всего достигнешь’.
Крестный былъ толстъ и весьма большого роста. Его густыя рыжія бакенбарды извстны были въ цлой окрестности. Не меньшая слава утверждена была за его огромной косой и длиннйшими воинственными усами. Въ то время гусарскіе коновалы и кузнецы щеголяли усами и косой, размры ихъ давали право на вниманіе женщинъ и возбуждали зависть въ товарищахъ, я полагаю, мэтръ Жанъ изъ соревнованія желалъ и по наружности походить на своихъ соперниковъ по ремеслу. Онъ былъ веселый малый съ срыми добродушными глазами, съ толстымъ носомъ и вчно улыбающимся ртомъ. Онъ носилъ кожаный передникъ, застегивая его у самаго подбородка, и среди глубокой зимы работалъ на кузниц съ голыми руками, не имя сверхъ рубашки никакой другой одежды.
Очень часто, почти ежедневно, крестный спорилъ съ своимъ товарищемъ и работникомъ Валентиномъ, долговязымъ, худощавымъ и сутуловатымъ дтиной, который вчно всмъ былъ доволенъ и до страсти приверженъ ко всему существующему, какъ бы нелпо и безобразно оно ни было, онъ не могъ понять, какъ можно было нападать даже на самыя мелкія частности тогдашняго политическаго и соціальнаго устройства.
— Чудачина, кричалъ крестный, неужели ты не понимаешь, что если бы у насъ были иные порядки, ты давно уже могъ бы быть хозяиномъ, а не работникомъ, жить и работать въ свое удовольствіе, располагая временемъ по своему произволу.
Однакоже немного было на свт такихъ честныхъ и добродушныхъ людей какъ Валентинъ, но голова его была какъ-то странно устроена, и онъ размышлялъ совершенно по-гусиному. Но эту отсталость убжденій несправедливо ставить ему въ вину. Онъ и ему подобные были слишкомъ забиты и невжественны, чтобы въ нихъ могло самостоятельно развиться чувство самобытности.
Тетка Катерина думала также какъ и ея мужъ, Николь слдовала во всемъ за своей хозяйкой. Хозяйство въ нашей гостинниц процвтало, и мэтръ Жанъ каждый годъ откладывалъ малую толику въ запасъ про черный день. Изъ года въ годъ вмст съ дровоскомъ мэтромъ Кошаромъ и длиннымъ колесникомъ Лотюмье, онъ попадалъ въ списокъ сборщиковъ податей въ Баракахъ, такъ какъ онъ и эти почтенные граждане были у насъ въ числ самыхъ крупныхъ плательщиковъ податей.
Хотя наша гостинница стояла на проселочной, а не на большой почтовой дорог, тмъ не мене ея положеніе было самое выгодное. Большая дорога изъ Саверна въ Пфальцбургъ была до того дурна, что большинство извозчиковъ, не желая маяться въ грязи и рисковать опасностью выворачивать свои воза въ неровной съ каменистымъ дномъ рчк Шлиттенбах,— сворачивали на проселочную дорогу, идущую чрезъ Бараки, и считали своимъ долгомъ останавливаться на отдыхъ въ нашей гостинниц ‘Трехъ Голубей,’ гд находили, какъ сказано выше, предупредительный пріемъ и спокойный ночлегъ.
При такомъ благопріятномъ положеніи и гостинница и кузница, помогая одна другой, приносили простому большія выгоды. Пока подковывали лошадь или правили колесо, хозяинъ ихъ входилъ въ дверь ‘Трехъ Голубей’ и усаживался у окошка на улицу съ стаканомъ легкаго благо винца и кускомъ хлба, онъ избиралъ непремнно это мсто потому, что предъ этимъ окномъ стояла кузница и тутъ производилась ковка его лошади или починка колеса его телги. Извощики и купцы народъ недоврчивый, имъ хотлось самимъ наблюдать за работой. ‘Везд нуженъ хозяйскій глазъ’, весьма резонно говорили они.
Въ дни ярмарокъ большая зала гостинницы кишла народомъ, люди приходили толпами, почти каждый имя въ рукахъ корзину или маленькую телжку. Они закусывали и прохлаждались питьемъ легкаго благо вина, котораго расходилось тогда большее количество. За то, возвращаясь изъ гостинницы, очень многіе изъ нихъ чувствовали, что выпили не въ мру. Подъ вліяніемъ винныхъ паровъ, они не стсняясь высказывали свои мысли, которыя по большей части заключались въ нескончаемыхъ жалобахъ на притсненія и убытки, особенной храбростію отличались женщины, трещавшія безъ умолку, он не боялись раздавать вовсе нелестныя прозванія извстнымъ имъ сеньорамъ и судьямъ, он, съ приличнымъ пафосомъ, разсказывали о разныхъ притсненіяхъ, которыя терплъ народъ отъ этихъ господъ, и если мужья пытались останавливать ихъ, он накидывались на нихъ съ бранью и относились къ нимъ съ полнйшимъ презрніемъ.
Самыми горячими протестантами бывали эльзасскіе торговцы, негодовавшіе на заставныя пошлины, тормозящія ихъ торговлю. Но жаловались разв одни евреи, платящіе однакоже боле положенной пошлины, внося подать за принадлежность свою къ израильскому племени, этотъ забитый народъ всегда умлъ вывертываться съ барышемъ для себя изъ всякаго затруднительнаго положенія. Но христіане не могли сдерживать своего негодованія и громко заявляли свой протестъ.
Покричавъ и погоревавъ вдосталь, кто нибудь изъ бесдующихъ вставалъ и, обращаясь ко всей своей компаніи, произносилъ такую заключительную рчь:
— Да, истинная правда, что насъ разоряютъ… Стсненія усиливаются съ каждымъ днемъ, но чтоже длать? Крестьяне всегда останутся крестьянами, а сеньоры сеньорами. Пока свтъ будетъ стоять, сеньоры не уступятъ намъ ничего, и мы будемъ служить имъ… Полно болтать… Собирайтесь-ка въ дорогу… Съ божьей помощью не пропадемъ съ голода… Тетушка Катерина получитъ что слдуетъ… Пора и по домамъ.
И вся толпа выходила разомъ. Женщины впереди, продолжая болтать, мужчины сзади, они шли молча съ поникшими головами и думая крпкую думу.
Я часто раздумывалъ, что такой способъ протеста, выражавшійся въ безсильномъ, неосмысленномъ ропот, вполн удовлетворяя протестующихъ, только забивалъ имъ головы и мшалъ толково поразмыслить о безотрадномъ положеніи. Идея помочь себ собственными средствами, избавиться отъ всхъ этихъ стсненій, и вс несправедливые вымогательные налоги оставить въ своемъ карман, какъ они это сдлали позже — эта идея еще не приходила имъ въ голову. Они ждали откуда-то помощи, но откуда сами не знали, а на свои силы бдняки не надялись, они считали ихъ слишкомъ ничтожными.
Все это движеніе, эти жалобы, этотъ ропотъ въ большой зал въ дни ярмарокъ, споры и ссоры поселянъ и торговцевъ относительно цнъ на скотъ, на хлбъ, на овощи и пр., ихъ, если можно такъ выразиться, офиціальныя гримасы, которыя они длали, по обычаю, поднося стаканъ съ виномъ ко рту, ихъ предразсудки, освященныя временемъ, — все это научило меня понимать людей и давать истинную цну вещамъ. Трудно найти лучшую школу въ практическомъ смысл для ребенка какъ та, которую я прошелъ, и если я пріобрлъ кое-что впослдствіи, то это потому, что во мн навсегда глубоко запечатллись воспоминанія, вынесенныя мною изъ жизни въ гостинниц мэтра Жана. Старый еврей Шмуль и великанъ Матіасъ Фишеръ изъ Гарберга, постоянными спорами своими о существующихъ цнахъ на жизненные припасы, научили меня многому, я и теперь еще часто вспоминаю объ этихъ добрыхъ людяхъ.
Какъ внимательно я прислушивался ко всмъ этимъ толкамъ и за то какъ вознаграждено было это невольное вниманіе!
Но не одни эти толки и споры возбуждали мое дтское любопытство. И не имъ однимъ я обязанъ своимъ раннимъ развитіемъ. Особенной моей любовью пользовались газеты, которыя время отъ времени читалъ во всеуслышаніе мой добрый хозяинъ.
Нынче каждая деревенская гостинница въ нашемъ округ получаетъ какую нибудь газету, всякому интересно знать, что длается во Франціи и на всемъ бломъ свт, и онъ читаетъ своего ‘Нижне-рейнскаго Курьера’ или какую нибудь другую газету, не мене двухъ, трехъ разъ въ недлю, каждый стыдится жить, какъ оселъ, не заботясь ни о чемъ, что длается вокругъ него. Но предъ 89 годомъ люди, способные только на то, чтобы на своихъ плечахъ выносить тягкести, какія заблагоразсудится наложить на нихъ,— такіе люди не любили читать, большинство изъ нихъ не знало даже азбуки, къ тому же газеты были очень дороги, и только люди богатые могли дозволять себ роскошь выписывать ихъ. Мэтръ Жанъ не былъ на столько богатъ, чтобы позволить себ раскошелиться для такого расхода, онъ также, какъ и другіе, самъ не выписывалъ ни одной газеты.
Къ счастію, букинистъ Шовель приносилъ намъ пакетъ газетъ всякій разъ, какъ возвращался изъ своихъ періодическихъ путешествій въ Альзасъ, Лотарингію или Палатинатъ.
Вотъ еще одна изъ фигуръ, которыхъ не встртишь боле посл революціи: разнощшсъ альманаховъ, молитвенниковъ, жизнеописаній святыхъ, крестовиковъ (азбукъ), описаній чудесъ Богородицы и пр., ходилъ изъ Страсбурга въ Метцъ, изъ Трева въ Нанси, въ Вердюнь и въ разныя другія мста, его можно было встртить на всякомъ проселк, въ глубин лса, передъ фермой, монастыремъ, аббатствомъ, на деревенской улиц, онъ шелъ медленно съ огромной корзиной за плечами, одтый въ грубую шерстяную фуфайку, въ кожаные штиблеты и толстые деревянные башмаки. Онъ разносилъ духовныя книги, но кром нихъ, въ вид контрабанды, чрезъ его содйствіе, распространялись многія запрещенныя сочиненія: онъ продавалъ Жанъ-Жака, Вольтера, Рейналя, Гельвеціуса и другія извстныя сочиненія.
Дядя Шовель былъ самый искусный и самый смлый изъ всхъ альзасскихъ и лотарингскихъ контрабандистовъ. Онъ былъ брюнетъ, небольшаго роста, худой, нервный, съ сжатыми губами, съ кривымъ носомъ. Его корзина была такъ велика, что, казалось, могла раздавить его, но онъ носилъ ее очень ловко, и, но его словамъ, не чувствовалъ никакой тяжести. Его маленькіе черные глаза проникали васъ насквозь, одного внимательнаго взгляда ему было достаточно чтобы распознать, съ кмъ онъ иметъ дло: съ хорошимъ ли толковымъ покупателемъ или переодтымъ сыщикомъ, онъ узнавалъ, слдуетъ ли предложить вамъ хорошую книгу или держать себя съ вами осторожно. Опасность галеръ, въ случа открытія контрабанды, была слишкомъ достаточной побудительной причиной для излишней, можетъ быть, осторожности.
Каждый разъ какъ Шовель возвращался изъ своихъ путешествій, онъ приходилъ къ намъ поздно вечеромъ, когда вс постители нашей гостинницы уже разошлись по домамъ, а ночлежники спали крпкимъ сномъ. Онъ приходилъ съ своей маленькой Маргаритой, непокидавшей его даже въ дорог. Услышавъ ихъ шаги подл нашихъ оконъ, мы вс, въ одинъ голосъ, произносили:
— Вотъ Шовель! Мы узнаемъ много новостей.
Николь бжала отворять, и Шовель входилъ держа свое дитя за руку, и кивая намъ всмъ головой. Это воспоминаніе молодитъ меня, семидесятилтняго старика, Шовель представляется мн такимъ, какимъ я его зналъ тогда, съ его милой дочерью Маргаритой, сильной брюнеткой, съ черными кудрями, разсыпанными по плечамъ, въ синемъ платьиц, обшитомъ бахромой. Идетъ онъ медленно и спокойно, а она крпко держитъ его руку и привтливо улыбается намъ.
Шовель передаетъ Николь пакетъ съ газетами, а самъ садится подл очага, малютка Маргарита помщается между его колнями, а мэтръ Жанъ оборачивается съ сіяющимъ лицомъ и кричитъ:
— Спасибо, Шовель, спасибо… Какъ ваши дла?
— Ничего, мэтръ Жанъ, идутъ по маленьку… Книги распродаются все больше и больше… Желающихъ учиться прибываетъ съ каждымъ днемъ… Хорошо, очень хорошо…. съ добродушной улыбкой отвчаетъ маленькій человкъ.
Когда онъ говорилъ, Маргарита не сводила съ него глазъ, она хорошо понимала своего умнаго отца.
Онъ былъ кальвинистъ, потомокъ истинныхъ ла-рошельскихъ кальвинистовъ, изгнанный изъ Лихгейма, и 10—12 лтъ тому назадъ поселившійся у насъ въ Баракахъ. Онъ и дочь его рдко жили дома. Ихъ старый домъ былъ почти всегда запертъ, возвращаясь, они отворяли его и отдыхали въ немъ пять или шесть дней, чтобы потомъ снова пуститься въ путь но своей торговл, на нихъ смотрли, какъ на еретиковъ, какъ на дикарей, но это не мшало дяд Шовелю знать боле и быть умне всхъ капуциновъ страны вмст взятыхъ.
Мэтръ Жанъ искренно любилъ этого маленькаго человчка, они были между собой очень дружны.
Открывъ пакетъ съ газетами и разложивъ ихъ на стол, крестный пересматривалъ ихъ, бормоча:
— Эта пришла изъ Утрехта… Эта изъ Клева… Эта изъ Амстердама… Посмотримъ, посмотримъ… Вотъ эта хороша… А эта прелесть…. Николь, отыщи мои очки, они должны быть на окошк.
Потомъ полюбовавшись еще нкоторое время газетными листками, мэтръ Жанъ начиналъ читать. Во все время чтенія я сидлъ, не шевеля ни однимъ суставомъ и притаивъ дыханіе. Я забывалъ все, даже опасность поздняго возвращенія домой въ зимнюю ночь, когда дорога занесена снгомъ и стаи волковъ, перейдя по льду Рейна, рыскаютъ везд кругомъ, нердко заходя въ деревни и длая тамъ всякія пакости.
Я долженъ былъ уходить тотчасъ посл ужина,— мой отецъ ожидалъ меня,— но любопытство узнать новости объ Оттоманской имперіи, Америк, и о всхъ странахъ міра, было слишкомъ сильно и я оставался до десяти часовъ. Еще и теперь мн кажется, что я сижу по вечерамъ, во время чтенія газетъ, въ моемъ уголку лве старыхъ часовъ, буфетъ и дверь комнаты, гд спалъ мэтръ Жанъ, вправо отъ меня, а большой столъ гостинницы прямо предо мною. Мэтръ Жанъ читалъ, тетка Катерина, маленькая женщина, съ розовыми щеками, въ чепц, закрывавшемъ уши, вязала, слушая чтеніе, Николь въ чепчик съ нодушечкой на затылк, олицетворяла собою идею вниманія. Эта бдная Николь, красная какъ морковь, обезображенная осною, ко всему этому имла блыя брови. Тишина во время чтенія была поразительная. Казалось, самые звуки раздавались глуше: прялка Николи шипла, маятникъ старыхъ часовъ пищалъ. Мэтръ Жакъ, въ своемъ глубокомъ кресл, съ очками на носу, съ растрепанными бакенбардами, не видлъ ничего, кром своей газеты. Иногда онъ останавливался, смотрлъ мимо очковъ, и говорилъ:
— А! вотъ новости изъ Америки. Генералъ Вашингтонъ побдилъ англичанъ. Взгляните-ка сюда, Шовель!
— Да, мэтръ Жанъ, отвчалъ букинистъ,— эти американцы только три или четыре года тому назадъ возстали противъ англичанъ, они не желали платить цлую массу несправедливыхъ податей, налагаемыхъ на нихъ англичанами, которые, не зная предла своей жадности, разоряли цлый край. Теперь дла американцевъ пошли хорошо.
Онъ добродушно улыбался, и мэтръ Жанъ продолжалъ чтеніе.
Разъ, когда дло шло о Фридрих II, этомъ великомъ хитрец пруссак, мэтръ Жанъ не могъ удержаться, чтобы не сказать:
— Старые плуты. Безъ нашего Субиза этотъ пруссакъ не добился бы ничего. Экой глупецъ этотъ Субизъ, онъ намъ стоилъ Росбаха.
— Да, отвчалъ Шовель,— вроятно за этотъ подвигъ онъ получилъ пенсіонъ въ полтораста тысячъ ливровъ.
Нсколько времени они молча смотрли другъ на друга, потомъ мэтръ Жанъ ворчалъ:
— Полтораста тысячъ ливровъ этому дураку! А не могутъ найти ни копйки, чтобы поправить королевскую дорогу изъ Саверна въ Пфальцбургъ. Сколько лишняго пути приходится длать бднымъ извозчикамъ, чтобы объхать эту знаменитую дорогу. А бдные поселяне, принужденные чрезъ это платить лишнее за вс товары,— какъ они страдаютъ!
— Гэ! чего хотите вы? Вдь это пахнетъ политикой, говорилъ старый кальвинистъ.— А въ политик мы съ вами ничего не смыслимъ! Мы умемъ только работать и платить. А что длать съ нашими деньгами,— это не нашего разума дло.
Если мэтръ Жанъ горячился, тетка Катерина быстро вставала, подбгала къ окошку, прислушивалась. Скоро однако все успокаивалось, потому что крестный сейчасъ же понималъ въ чемъ дло. Онъ зналъ, какъ необходима осторожность, когда шпіоны шныряли повсюду, подслушивая у каждой щелки. Еслибъ они услышали, какъ у насъ толковали о дворянахъ, о монахахъ и о разныхъ нашихъ распорядкахъ, намъ не миновать бы знакомства съ судьей.
Шовель и его маленькая дочь уходили довольно рано, я оставался до послдней минуты, до того времени, когда мэтръ Жанъ складывалъ газоты. Тогда только онъ, бывало, замтитъ меня и закричитъ:
— Гэ, Мишель, ты еще здсь? Разв ты понимаешь что нибудь во всемъ этомъ?
И не дождавшись моего отвта:
— Ступай, говоритъ онъ,— завтра рано утромъ у насъ будетъ много работы. Завтра базарный день и съ ранняго утра надо затопитъ кузницу. Въ дорогу, Мишель, въ дорогу!
Я тотчасъ же вспоминалъ, что волки заходятъ въ деревню и бжалъ въ кухню засвтить фонарь. Сквозь маленькое окошко на дворъ я видлъ мракъ и темноту. Слышался стонъ свернаго втра. Я дрожа собирался въ путь, и Николь запирала за мною дверь.
Очутившись за дверью и увидвъ вокругъ себя широкую блую поляну, услышавъ свистъ втра, а иногда вой волковъ, перекликавшихся другъ съ другомъ, я бжалъ что было мочи, не чувствуя ногъ подъ собою и тяжело дыша, волосы мои разввались по втру, и я прыгалъ и кивалъ пятками, какъ козленокъ. Вс встрчные на пути предметы принимали въ моемъ напуганномъ воображеніи громадные фантастическіе размры, во всякомъ обыкновенномъ звук я слышалъ нчто ужасное, грозящее мн серьезной опасностію, и я бжалъ и бжалъ. Но на право и на лво опять возставали предо мной новые блдные призраки, я удвоивалъ усилія, и прибгалъ къ нашей двери блдный, дрожащій, почти потерявшій сознаніе.
Отецъ, въ своихъ старыхъ перезаплатанныхъ холщевыхъ панталонахъ, ждалъ меня у очага.
— О, мое дитя, откуда ты такъ поздно, нжно говорилъ онъ.— Вс уже давно спятъ, ты врно слушалъ газеты?
— Да, батюшка. Возьмите!
Я ему клалъ въ руку кусокъ хлба, который мэтръ Жанъ давалъ мн всегда посл ужина. Онъ бралъ его и говорилъ:
— Спасибо! Ложись спать, мое дитя, и въ другой разъ не возвращайся такъ поздно. Опасно. Столько волковъ бгаетъ въ окрестности.
Я ложился подл братьевъ въ ящикъ, наполненный сухими листьями, закрытыми старымъ рядномъ, разорваннымъ во многихъ мстахъ.
Они, усталые отъ бготни за милостыней по деревн и на большой дорог, спали очень крпко. Я же еще долго не спалъ, прислушиваясь къ шуму втра, иногда прерываемому другимъ боле ужаснымъ для меня крикомъ: волки теребили овцу и отдаленный вой ихъ глухо раздавался въ моемъ сердц. Иногда они подходили къ самымъ нашимъ окнамъ, и я слышалъ, какъ они прыгали, и скакали, и катались по снгу.
Если они подходили къ самой нашей двери, отецъ зажигалъ пукъ соломы и животныя, ненавидящія свтъ, испуганныя имъ, быстро убгали.
Я полагаю, что зимы въ то время были продолжительне и сурове, чмъ теперь. Снгъ иногда доходилъ глубиной до двухъ, трехъ и боле футовъ, онъ лежалъ даже до апрля, что, по моему мннію, происходило отъ огромнаго пространства, занимаемаго большими лсами, перескавшими по всмъ направленіямъ нашу страну, и прудами, которые въ безчисленномъ множеств были прорыты сеньорами и монастырями для своего удовольствія. Эти массы воды, эти лса и болота поддерживали излишнюю влажность почвы и охлаждали воздухъ.
Теперь, когда все кругомъ обработано, болота осушены, лса частію уинчтожены, частію расчищены,— теперь солнышко свтитъ повсюду, благотворная теплота не задерживается, и весна наступаетъ гораздо раньше.
Я думаю, мое предположеніе правильно. Но такъ или иначе, а вс старики вамъ скажутъ, что холода приходили къ намъ раньше, суровое время года оканчивалось позже и всякій годъ стаи волковъ нападали на конюшни и хлва и душили сабакъ-овчарокъ, своихъ непримиримыхъ враговъ, даже въ сняхъ самыхъ фермъ.
Въ исход одной изъ этихъ долгихъ зимъ, недли черезъ дв или три посл Пасхи, въ Баракахъ случилось нчто необычайное. Въ то достопамятное утро я проспалъ доле обыкновеннаго, что нердко бываетъ съ дтьми,— и, опасаясь выговора отъ Николь, бжалъ къ нашей гостинниц что было силы. Хозяинъ приказалъ пораньше утромъ вымыть щелокомъ полы и подоконники нашей большой залы. Эта операція мытья щелокомъ производилась всегда въ начал весны и потомъ три или четыре раза въ теченіе года.
Еще рано было выгонять скотъ на пастбище, снгъ началъ сходить только съ покатостей, обращенныхъ къ солнцу, но уже было тепло и во всхъ домахъ для освженія воздуха открыли двери и окна, везд происходила обычная весенняя работа, скотъ разгуливалъ по двору, изъ хлвовъ старательно выбрасывали навозъ. Клодъ Гурэ чинилъ свой плугъ, пролежавшій всю зиму безъ дла подъ навсомъ, Пьеръ Венсень поправлялъ сделку, тотъ возился съ телгой, другой пересыпалъ зерно, нужное для посва,— всюду шла суетня, каждому нужно было приготовиться къ началу половыхъ работъ, старики, съ своими Веніаминами на рукахъ, тоже повылзли на улицу, желая подышать свжимъ, горнымъ весеннимъ воздухомъ.
Хорошъ былъ этотъ день. Въ нашихъ мстахъ, даже и весной, не часто задаются подобные деньки.
Въ гостинниц вс окна были раскрыты, приближаясь къ ней, я увидлъ ослицу, на которой разъзжалъ отецъ Бенедиктъ, она была привязана къ кольцу нашей калитки, на спин животнаго мотался жестяной кувшинъ и дв ивовыя корзины.
Я подумалъ, что отецъ Бенедиктъ, разсчитывая встртить у насъ много ночлежниковъ, спозаранку пріхалъ къ намъ для проповди, которая всегда давала ему нсколько копекъ дохода. Отецъ Бенедиктъ принадлежалъ къ ордену нищенствующихъ монаховъ и числился въ Пфальцбургскомъ монастыр капуциномъ. Это былъ старикъ съ желтой бородой, съ волосами торчащими какъ у ежа, съ какой-то шишкой вмсто носа и еще къ тому же изборожженной маленькими синими жилками, съ плоскими ушами, съ узкимъ лбомъ и съ очень маленькими глазками. Онъ носилъ рясу изъ грубой шерстяной матеріи, она была сильно потерта, такъ что почти можно было сосчитать вс нити ея ткани, на его ше вислъ остроконечный капюшонъ, спускавшійся до поясницы, обувь соотвтствовала верхней одежд, и я не помню, чтобы когда нибудь у него не торчали наружу пальцы изъ подъ старыхъ изорванныхъ башмаковъ, какъ будто бы онъ нарочно покупалъ такіе. Ему не зачмъ было звонить въ колокольчика, о его близкомъ присутствіи заране докладывалъ сильный запахъ супа и вина.
Мэтръ Жанъ терпть его не могъ, но тетка Катерина всегда берегла для него добрый кусокъ свиного сала, а если мужъ ворчалъ за это, она отвчала:
— Я хочу имть свой уголокъ на неб, какъ имю его въ церкви, и, я полагаю, теб будетъ пріятно помститься рядомъ со мною въ небесномъ царств.
Мэтръ Жанъ молча улыбался и слегка кивалъ головой, что было его обыкновенной привычкой, когда онъ находился въ веселомъ расположеніи духа.
Я вошелъ въ гостинницу и, къ моему удивленію, увидлъ въ нашей большой зал, вокругъ стола, десятка два людей. Тутъ были и бараканцы, и альзаскіе извозчики, Николь, тетка Катерина и отецъ Бенедиктъ. Мэтръ Жанъ показывалъ имъ всмъ мшокъ, наполненный какими-то срыми толстыми клубнями, объясняя, что эти клубни получены изъ Ганновера, что изъ нихъ родятся превосходные корни и въ такомъ большомъ количеств, что мстные жители продовольствуются ими круглый годъ. Онъ приглашалъ своихъ слушателей сдлать опытъ съ новымъ растеніемъ, предсказывая, что если оно хорошо привьется, бараканцы не будутъ испытывать на себ ужасы голода, а о такой благодати до сихъ поръ никто не смлъ и подумать, такъ какъ голодъ у насъ былъ почти постояннымъ явленіемъ.
Мэтръ Жанъ говорилъ все это просто, съ радостнымъ выраженіемъ лица, Шовель съ своей Маргаритой, стоя сзади него, внимательно слушали.
Изъ прочихъ слушателей, каждый бралъ въ руки по клубню, разсматривалъ его, переворачивалъ во вс стороны, нюхалъ, потомъ клалъ обратно въ мшокъ, и глупо улыбался во весь ротъ, какъ будто бы говоря:
— Ну виданное ли дло сажать эти клубни? Это противно здравому смыслу.
Нкоторые подталкивали другъ друга локтемъ, желая этимъ выказать свою насмшку надъ простотой моего крестнаго, поврившаго такой нелпости.
Молчалъ одинъ отецъ Бенедиктъ, по вдругъ, закрывая ротъ и покачиваясь всмъ тломъ, расхохотался по все горло. Его примру послдовала вся компанія. Крестный, раздосадованный этимъ безцльнымъ взрывомъ веселости, съ негодованіемъ закричалъ:
— Вы совершенные ослы, сметесь, сами не зная чему. Не стыдно ли безумно драть горло, когда съ вами говорятъ серьезно.
Но они смялись еще громче, а капуцинъ, замтивъ Шовеля, ехидно закричалъ:
— А! А! Знаемъ, откуда втеръ дуетъ, это пахнетъ контробандой, я въ этомъ увренъ,
Онъ былъ правъ. Клубни были принесены Шовелемъ изъ Палатината, гд сажали ихъ уже нсколько лтъ къ ряду. Шовель расказалъ намъ чудеса объ этомъ многоплодномъ растеніи и, чтобы познакомить насъ съ нимъ, притащилъ цлый мшокъ клубней, предсказывая, что, посадивъ ихъ, мы получимъ нсколько мшковъ вкусныхъ и питательныхъ плодовъ.
— Ихъ принесъ еретикъ, сказалъ съ азартомъ отецъ Бенедиктъ,— какъ же вы хотите, чтобы христіане ихъ сажали и Господь Богъ благословилъ такой трудъ?
— Однако же, вы съ удовольствіемъ покушаете ихъ, когда они совсмъ созрютъ, съ гнвомъ закричалъ крестный.
— Когда они созрютъ, отвчалъ монахъ тономъ сожалнія,— когда они созрютъ! Увы! врьте мн, я хорошо знаю, что говорю, сажайте лучше капусту и рпу, какъ длали прежде…. Бросьте эти клубни, они принесутъ вамъ лишь одни убытки…. Я, отецъ Бенедиктъ, говорю вамъ это.
— Мало ли что вы говорите, не всему же врить, что вы сболтнете, отвчалъ Жанъ, укладывая свой мшокъ въ ларь.
Потомъ, спохватившись, что сказалъ лишнее, онъ сдлалъ знакъ жен, чтобы она отрзала для капуцина добрыя ломоть хлба, лицемры, подобные этому капуцину, имли везд доступъ, наговаривали на добрыхъ людей и много вредили имъ.
Вскор капуцинъ и бараканцы удалились, а я остался въ зал съ поникнутой головой, досадуя на насмшки, непрекращавшіяся даже и на улиц. Отецъ Бенедиктъ кричалъ во все горло:
— Я увренъ, г-жа Катерина, что вы не позволите своему мужу сдлать глупость и выкинете за окошко эти подлые ганноверскіе клубни, вы, какъ всегда, посадите въ своемъ огород вещи хорошія, которыми питаются добрые люди. Иначе, зайдя къ вамъ съ пастырскимъ благословеніемъ, я принужденъ буду уходить изъ вашего дома съ пустыми руками. Въ такомъ случа, вы возьмете большой грхъ на душу. Я буду молить Господа, чтобы онъ избавилъ насъ отъ этого несчастія.
Онъ говорилъ въ носъ и растягивалъ слова. Его рчь возбудила взрывы хохота въ толп, собравшейся вокругъ монаха. Крестный стоялъ у окна и сквозь зубы проворчалъ:
— Пытайся длать добро дуракамъ, въ награду получишь дурацкое глумленіе.
Шовель, печально покачивая головой, отвтилъ ему:
— Они не виноваты. Въ нихъ всми способами поддерживаютъ невжество, зная, что оно служитъ лучшей порукой безмолвнаго повиновенія всмъ незаконнымъ притязаніямъ сеньоровъ и монаховъ. Не ихъ вина, что они глупы, и нельзя обвинять ихъ, мой любезный Жанъ Леру. Если бы у меня былъ небольшой клочекъ земли, и бы тотчасъ же посадилъ эти клубни, я увренъ, что хорошій урожай и выгодная продажа новаго растенія заставили бы этихъ бдныхъ людей послдовать моему примру. Я вамъ повторяю, что это растеніе дастъ въ пять или шесть разъ боле плодовъ, чмъ всякія другія овощи. Его коренья величиною съ кулакъ, они вкусны, здоровы и питательны. Мн случалось ихъ сть: они блы, мучнисты и вкусомъ походятъ на каштаны. Ихъ можно сть съ солью или съ масломъ и приготовлять различныя кушанья.
— Будьте покойны, Шовель, вскричалъ мэтръ Жанъ,— я твердо ршился ихъ посадить. Мои сосди не хотятъ раздлить со мной барышей, я съумю получить ихъ и одинъ… Не только четверть огорода, я засажу клубнями весь. Пусть смются,— мн все равно
— И вы хорошо сдлаете. Эти клубни даютъ плодъ на всякой земл, но особено любятъ песчаную.
Разговаривая такимъ образомъ, они вышли на улицу, Шовель пошелъ къ себ домой, а крестный въ кузницу, я же и Николь, вынеся изъ комнаты столы и скамейки, принялись за мытье половъ.
Споръ моего хозяина съ капуциномъ никогда не изгладится изъ моей памяти, что весьма естественно, если вспомнить, что эти срые клубни были первый картофель, появившійся въ нашей стран. А вдь отчасти этому растенію страна обязана своимъ спасеніемъ отъ вчно-терзавшаго ее голода.
Каждое лто я вижу изъ своего окна громадную Димерингскую равнину, раскинувшуюся до окраины большого лса, и покрытую на неизмримое пространство зелеными пучками, которые увеличиваются въ объем, цвтутъ, образуютъ смена, и какъ бы превращаютъ песочную пыль въ пищу человка, осенью я наблюдаю, какъ тысячи мшковъ, наполненныхъ картофелемъ, нагружаются на телги мужчинами и женщинами, оглашающими воздухъ веселыми криками и пснями, видя все это, и припоминая наше положеніе до восемдесятъ девятаго года, жалкую пищу и жалкія жилища бдняковъ, я невольно вмст съ тмъ припоминаю насмшки и глупый хохотъ простаковъ, встртившихъ такъ безумно предложеніе крестнаго заняться воздлываніемъ полезнаго растенія, и всегда говорю самъ себ:
— О мой добрый хозяинъ, о Шовель, отчего вы не можете воскреснуть, чтобы насладиться хотя на часъ тмъ благомъ, которое вы сдлали своимъ согражданамъ. Кстати было бы пожаловать и отцу Бенедикту и выдержать, какъ справедливое наказаніе за тупоуміе,— свистки и насмшки поселянъ.
Разскажу теперь, чмъ окончилась мужественная попытка мэтра Жана.
Мой хозяинъ врилъ въ успхъ своей попытки и принялся за работу весьма дятельно. Но однимъ споромъ въ гостинниц не окончились его испытанія. Скоро обнаружилось, что людской глупости нтъ предловъ. Досужіе встовщики разнесли по цлому округу слухъ, что Жанъ Леру помшался и хочетъ посадить кожу рпы, желая получить морковь. Торговцы хлбомъ и вообще постители трактира насмшливо глядли на крестнаго, и, покачивая головой, спрашивали о его здоровьи. Конечно, эти глупыя выходки возмущали его, онъ съ горечью говорилъ о нихъ съ своей женой, возмущавшейся не мене его. Но вс эти огорченія не помшали ему хорошенько перерыть весь огородъ, приготовить землю и засадить ее ганноверскими клубнями. Николь и я усердно помогали ему въ работ.
Бараканцы, и вообще вс проходящіе, останавливались у забора, и смотрли на нашу работу, насмшливо прищуривая глаза.
Никто однакожъ ничего не говорилъ, опасаясь, что мэтръ Жанъ можетъ выйдти изъ терпнія, и здорово поколотитъ назойливаго скалозуба.
Если бы я сталъ разсказывать вс глупыя выходки нашихъ сосдей, пришлось бы написать цлую книгу. Он были такъ нелпы, что могли бы пожалуй показаться невроятными, чмъ люди глупе, тмъ больше они любятъ смяться надъ разумными людьми, если представится къ тому какой нибудь поводъ, а въ настоящемъ случа бараканцы считали его слишкомъ достаточнымъ для своихъ тупыхъ разглагольствованій и безумныхъ выходокъ. Стоило только упомянуть одно слово: ‘ганноверскіе клубни’, чтобы вся компанія залилась громкимъ смхомъ.
Эти насмшки касались также и меня, и я былъ вынужденъ каждый день драться съ мальчишками во время пастьбы, бывало, какъ только завидятъ меня, они тотчасъ же орутъ во все горло:
— Смотрите! вонъ идетъ ганонерецъ, таскающій мшокъ мэтра Жана.
Я бросался на нихъ съ моимъ бичомъ, и, часто, десять противъ одного, безъ стыда нападали они на меня, щедро расточая удары и крича:
— Долой гановерскіе клубни… прочь гановерскіе коренья.
Къ несчастію, ни Клода, ни Николая, не было со мной. Николай работалъ въ лсу, срзывая древесные прутья, а Клодъ плелъ корзины и длалъ метлы вмст съ отцомъ или ходилъ собирать дрокъ въ лсъ трехъ фонтановъ, что длалъ съ дозволенія Жоржа, швитцергофскаго лсничаго, состоящаго на служб у кардинала епископа.
Такимъ образомъ, я одинъ отдлывался отъ этихъ сорванцевъ, я не плакалъ, ибо слишкомъ былъ взбшенъ.
Понятно, какъ я желалъ, чтобы клубни дали плодъ и наши враги были сконфужены. Каждое утро, на разсвт, съ высоты забора, я пристально всматривался въ гряды, надясь увидть всходы, но время проходило, а земля все была черна, и я, въ простот душевной, проклиналъ отца Бенедикта, заколдовавшаго наше поле.
До революціи, вс крестьяне врили въ наговоры и колдовство, и это суевріе стоило жизни многимъ несчастнымъ. Если бы я только могъ сжечь капуцина, какъ колдуна, я ни на минуту не задумался бы: такъ велика была моя злоба противъ этого человка.,
Постоянныя драки мои съ мальчишками развили по мн чувство гордости, я тщеславился въ душ, что мн привелось защищать наши клубни, однакоже, я никогда этимъ не хвастался, ни мэтръ Жанъ, ни Валентинъ, ни тетка Катерина ничего не знали о моихъ подвигахъ, отецъ только случайно узналъ объ нихъ, замтивъ какъ-то красныя полосы, обильно покрывавшія мои ноги.
— И ты, Мишель, дерешься, какъ Николай, сказалъ онъ, а я считалъ тебя такимъ тихоней. Берегись, мое дитя, бичомъ не трудно выхлестнуть глаза. Что тогда будетъ съ нами?
Онъ грустно покачалъ головой и снова принялся за работу.
Въ полнолуніе наше семейство работало всегда у дверей нашей хижины, желая съэкономничать на масл. Когда слышался отдаленный бой городскихъ часовъ, показывавшихъ 10, отецъ вставалъ, убиралъ работу и, поднявъ глаза къ звздному небу, набожно произносилъ:
— О Боже, Боже, какъ ты великъ!… Умилосердись, Господи, надъ своими бдными дтьми.
Я не знаю никого, кто бы съ такою нжностью и такимъ чувствомъ произносилъ эти слова, какъ мой отецъ, онъ понималъ молитву гораздо лучше, чмъ большинство нашихъ священниковъ и монаховъ, которые съ такой же небрежностію бормотали слова молитвы, какъ я, напримръ, нюхаю табакъ.
Посл этой молитвы мы входили въ избу, день былъ конченъ дли насъ и начиналась ночь.
Но вотъ и май прошелъ, іюнь на двор. Ржи, ячмени и овсы везд росли шибко, только въ одномъ огород моего хозяина не видно было никакого ростка.
Мой отецъ не разъ заговаривалъ со мной о гановерскихъ клубняхъ, съ жаромъ я сообщалъ ему о всхъ преимуществахъ новаго растенія.
— Дай Богъ, дитя мое, чтобы это было такъ, говорилъ онъ,— намъ очень нужно такое растеніе, бдность увеличивается съ каждымъ днемъ, подати слишкомъ велики, а барщина отнимаетъ у насъ много, очень много времени.
— Да, прибавляла мать,— плохо работать на другихъ,— намъ нужно такое растеніе, которое бы помогло намъ, будь оно изъ Ганновера или изъ другого мста,— это ршительно все равно. Но такъ продолжаться не можетъ.
Она говорила правду. Къ несчастію, ни одинъ ростокъ не показывался въ огород моего хозяина. Крестный сталъ уже отчаиваться въ успх и начиналъ врить, что отецъ Бенедиктъ не напрасно смялся надъ нимъ, онъ думалъ даже перепахать поле и засять его люцерной. Flo тогда сосди окончательно подымутъ его на смхъ и будутъ смяться надъ нимъ цлые года! Только успхъ можетъ заставить замолчать глупцовъ. Боязнь глупыхъ насмшекъ и тупоумнаго глумленія останавливаетъ многихъ предпріимчивыхъ людей, и они съ трудомъ принимаются за что нибудь новое, необычное. Наша отсталость въ земледліи и промыслахъ прямо истекаетъ изъ этой причины.
Отчаяніе крестнаго сообщилось и всмъ намъ.
Шовеля не было дома, онъ былъ въ Лотарингіи, а то досталось бы ему отъ тетки Катерины, которая на него сваливала всю вину неудачи.
Въ начал іюня, рано утромъ, я по обыкновенію шелъ въ трактиръ къ своимъ обычнымъ занятіямъ. Въ эту ночь выпала обильная роса, день общалъ быть очень жаркимъ. Я, по привычк, влзъ на заборъ и посмотрлъ въ огородъ. И что же я увидлъ? Направо и налво, везд торчатъ тоненькіе стебельки, роса смочила землю и наши клубни дали тысячи ростковъ.
Я тотчасъ же соскочилъ въ огородъ, пересматривая всходы, я убдился, что они непохожи ни на одно изъ извстныхъ у насъ растеній. Радость моя была безгранична, я бросился къ дому, и какъ сумасшедшій сталъ стучать въ окна комнаты, гд спалъ мэтръ Жанъ съ своей женой.
— Кто тамъ, закричалъ мои хозяинъ.
— Отворите, крестный.
Онъ открылъ окошко.
— Крестный, коренья всходятъ.
Хозяинъ былъ очень недоволенъ, что потревожили его сонъ, но, услышавъ такую пріятную новость, онъ весь просіялъ.
— Выходятъ? И ты не врешь?
— Да, крестный, по всему полю. Въ ночь они взошли.
— Славно, Мишель, радостно проговорилъ онъ, поспшно одваясь.— Я сейчасъ пойду посмотрть. Гэй, Катерина, корни всходятъ.
Жена его вскочила также быстро, и также поспшно одлась. Мы вс вмст отправились на огородъ. Они убдились, что я не солгалъ. Ростки такъ быстро выходили изъ земли, что это явленіе намъ показалось даже чудомъ.
— Все, что Шовель разсказывалъ намъ, вполн оправдалось, торжественно сказалъ мэтръ Жанъ.— Монахъ и другіе насмшники остались съ носомъ…. Ха, ха, ха, какое счастье!… Сейчасъ же надо подсыпать земли, и я сдлаю это самъ. Необходимо слдовать точно наставленіямъ Шовеля. Сколько ума у этого человка, какъ много онъ знаетъ, Да, непремнно послдую его совтамъ.