На огонек, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1896 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 8 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ

СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА И КРИТИКО-БОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА.

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ

ИЗДАНЕ T-ва А. Ф. МАРКСЪ : ПЕТРОГРАДЪ

НА ОГОНЕКЪ.
Разсказъ.

— Вотъ такъ причина…— проговорилъ мой кучеръ, заглядывая подъ передокъ дорожнаго экипажа.— Ахъ, ты, братецъ ты мой!..

Онъ задергалъ локтями, мотнулъ головой и остановилъ лошадей.

— Что случилось?— полюбопытствовалъ я.

— Вдь говорилъ старост Ивану Митричу, что не додетъ передняя ось… Ну, и шабашъ!.. Ахъ, ты, братецъ мой, причина какая вышла…

Въ первый моментъ я не сообразилъ всей важности случившагося и отнесся къ словамъ кучера довольно равнодушно. Но это оказалось большой ошибкой. Кучеръ осмотрлъ ось, покачалъ съхавшее на бокъ колеса, бросилъ на землю кожаныя рукавицы и ршительно заявилъ:

— Что мы теперь длать-то будемъ, баринъ?..

— Какъ-нибудь додемъ потихоньку…

Кучеръ съ презрнемъ посмотрлъ на меня, какъ на человка ничего не понимающаго, и разразился новой руганью но адресу какого-то ямщицкаго старосты Ивана Митрича. Меня всегда удивляла въ такихъ случаяхъ логика виноватаго русскаго человка — онъ непремнно сваливалъ свою ошибку на кого-нибудь другого, какъ и въ данномъ случа.

— Что же ты самъ-то смотрлъ?— накинулся я на кучера.—Долженъ былъ сказать мн, вообще, предупредить… да.

— А кто его зналъ… Не впервой ду. Вся причина, что Иванъ Митричъ подвелъ… Можно сказать: совсмъ сконфузилъ передъ хорошимъ бариномъ. Вдь говорилъ я ему… Ахъ, Иванъ Митричъ, Иванъ Митричъ!..

Мн ничего не оставалось, какъ вылзти изъ экипажа и самому убдиться въ бренности довольно первобытнаго экипажа. Передняя ось, дйствительно, сломалась у самаго курка, и хать дальше нечего было и думать. Прибавьте къ этому, что несчасте случилось на самой середин длинной станци въ тридцать верстъ, что дорога была отвратительная, что быстро спускался лтнй вечеръ, что гд-то погромыхивала приближавшаяся гроза. Однимъ словомъ, отлично. Прикинувъ въ ум приблизительно, сколько времени придется здсь простоять, я пришелъ въ уныне — раньше пяти часовъ ко сдвинуться. Пока кучеръ додетъ до станци, пока будетъ ругаться со старостой Иваномъ Митричемъ, пока ему дадутъ новый передокъ и новыхъ лошадей — вообще, исторя длинная. Въ ожидани этого сиднья я началъ волноваться. Напримръ, зачмъ кучеръ ползъ подъ экипажъ, легъ въ грязь на спину и принялся разсматривать сломанное мсто? Вдь это совершенно излишнее усерде, только напрасно отнимавшее время.

— Ишь вдь, точно зубомъ кто перекусилъ…— вслухъ думалъ кучеръ, для чего-то трогая обломки оси.

— Вотъ что, ты ступай-ка поскоре на станцю,— ворчалъ я.— Только напрасно время теряешь…

Мн даже хотлось обругать этого дурака, но я удержался, потому что отъ причиненнаго огорченя онъ могъ меня проморить здсь лишнихъ два-три часа. Эта полная зависимость еще больше злила меня. Кучеръ, въ свою очередь, тоже злился на мое замчане и пересталъ меня уважать. Я подозрвалъ ходъ его мыслей: ‘вдь возилъ же другихъ господъ — ничего, а тутъ точно зубомъ перекусило’.

Мой экипажъ былъ вывороченъ изъ грязной колеи и подтащенъ въ сторону, подъ гостепримную снь придорожной березы. Кучеръ все длалъ теперь демонстративно — толкалъ экипажъ, ударилъ въ морду пристяжную кулакомъ, кого-то ругалъ въ пространство. Я былъ очень радъ, когда онъ слъ на отложенную пристяжную, взмахнулъ локтями и поплелся собачьей рысцой обратно на станцю. Мы разстались врагами, обвиняя одинъ другого въ черствости сердца и черной неблагодарности.

Когда мой возница исчезъ изъ виду, я сдлалъ нкоторое географическое опредлене мста крушеня. Вязкая черноземная дорога грязной лентой вилась по чудной долин р. Мяса, впереди громоздились неправильными контурами массивы южпаго Урала, а. позади правильными холмами тянулась гряда Ильменскихъ горъ. Съ высоты птичьяго полота, вроятно, ландшафтъ получился очень красивый, но лично для меня его портила грязная дорога, которая такъ и лзла въ глаза, точно прорха на зеленой башкирской мурав. Отложенный коренникъ, очевидно, былъ доволенъ своей судьбой и мирно пощипывалъ придорожную траву. Я долго смотрлъ на этого четвероногаго философа и пришелъ къ убжденю, что единственное и лучшее — примириться съ судьбой, и для оживленя ландшафта ршилъ разложить огонекъ. Вышло совсмъ недурно. Даже получилось нчто въ род идилли.

Солнце быстро опустилось за горы, и еще быстре наступила горная ночь. Я долго наблюдалъ, какъ терялась даль, какъ исчезали предметы одинъ за другимъ, и какъ постепенно весь мръ для меня сосредоточился въ небольшомъ круг, освщенномъ всполохами моего костра. Лично я являлся ничтожной точкой, негодовавшей на несправедливость судьбы, подсунувшей совсмъ некстати какую-то дрянную ось. Почему, въ самомъ дл, человкъ ночью чувствуетъ себя и меньше и ничтожне?

Я разостлалъ около огня бурку и улегся на ней въ поз скучающаго туриста. По общему правилу неудачныхъ путешественниковъ, я долженъ былъ испытывать страхъ — ночь, глухое мсто, пустынная дорога, но и этого не было. Кого и чего бояться? Правда, со мной было ружье, но вдь не будешь же изъ него стрлять въ живого человка, который подойдетъ къ огоньку закурить трубочку.

Прошло часа два. Мн сдлалось скучно. Въ самомъ дл, положене глупое. Почему у другихъ не ломаются оси, а моя сломалась? Если взять общее число осей въ Росси и раздлить на число ихъ ломанй, получится самый ничтожный процентъ, и непремнно почему-то я долженъ былъ попасть именно въ этотъ процентъ. Вообще, глупо… Я старался думать о чемъ-нибудь другомъ, но вс мысли упорно сводились опять-таки къ проклятой оси.

— Э, нужно попробовать заснуть,— ршилъ я, пускаясь на отчаяшюе средство.

Еще разъ я постарался поудобне устроиться на своей бурк, закрылъ глаза и про себя началъ считать до тысячи — испытанное средство отъ безсонницы.

Не помню, заснулъ я или не заснулъ, но только меня заставилъ подняться чей-то осторожный шопотъ:

— Конокрадъ, я теб говорю…

— Ну, тоже и сказалъ!.. А я теб говорю: изъ цыганъ…

— Вотъ ты всегда такъ, Антонъ Степанычъ, всегда споришь. Просто на зло говоришь, и только… Языкъ у тебя…

— Тсс… пошевелился.

Когда я слъ и оглянулся въ сторону спорившихъ голосовъ, раздался тихй смхъ и какое-то фырканье, а потомъ зашлепали по грязи невидимыя ноги и показалась изъ травы собачья морда.

— Миръ на стану!— окликнулъ меня изъ темноты веселый голосъ.

— Миръ дорогой,— отвтилъ я въ тонъ.

Черезъ-нсколько секундъ предо мною стояли по всмъ признакамъ два охотника. Одинъ — высокй, сутулый, съ козлиной бородкой и грубымъ голосомъ, а другой — низенькаго роста, съ окладистой бородой и пвучимъ тенорикомъ. Охотничьи сапоги, сумки и болтавшяся за плечами ружья обличали несомннную принадлежность незнакомцевъ къ почтенному сословю охотниковъ.

— Однако вы насъ, милостивый государь, порядочно таки-напугали,— заговорилъ высокй хриплымъ голосомъ.

— Я?..

— Да-съ, вы… Идемъ это во тьм, и вдругъ этакъ курится огонечекъ малешенекъ, ну, мы сейчасъ на огонекъ и повернули, а потомъ и раздумались — итти или нтъ. Время ночное, всяко бываетъ…

— Ничего не испугались,— заявилъ низенькй.— Все это ты врешь, Антонъ Степанычъ… А только ты сказалъ: ‘наврно, конокрадъ’. ‘Вонъ, говоришь, и лошадь краденая ходитъ’. А я говорю: изъ цыганъ. Идемъ и перекоряемся…

— Садитесь, господа,— приглашалъ я.— Ужъ если кому пугаться, такъ мн, потому что васъ двое.

Длинный прислъ на корточки, выхватилъ изъ костра головешку и, раскуривая папиросу, проговорилъ:

— Разсердилъ онъ меня… да.

— Нтъ, ты меня разсердилъ, Антонъ Степанычъ, потому какъ говоришь несообразно.

— Я? несообразно? Это ты несообразно говоришь… Вотъ все равно что ихнее дло: халъ-халъ, а тутъ ось пополамъ….

Антонъ Степанычъ съ необыкновеннымъ участемъ вошелъ въ мое положене и принялся ругать и кучера, и старосту Ивана Митрича, и проклятую дорогу. Эта усиленная энергя объяснилась охотничьей фляжкой, которую Антонъ Степанычъ добылъ изъ свой сумы и по-джентльменски предложилъ первую чарку мн.

— Оно тово… ровно бы и достаточно…— замтилъ низенькй бородачъ.— Катерина-то Асафовна что скажетъ?

— Опять ни съ чмъ несообразно: вдь намъ съ тобой еще мсить грязь верстъ на десять, ну, ничего и не останется. Не серди ты меня… Все поперекъ говоришь.

II.

У меня вообще большая слабость къ охотничьему сословю, а въ данномъ случа они просто спасли меня отъ самаго томительнаго одиночества. Оба оказались присковыми служащими. Отправились посл обда на охоту и запоздали.

— А все изъ-за тебя, Антонъ Степанычъ. Говорилъ я теб: пора домой.

— Скажите, пожалуйста… Изъ-за меня!.. Это ты меня завелъ…

Друзья не могли сказать двухъ словъ, чтобы не поспорить. Очевидно, они очень любили другъ друга, но не могли не противорчить. Помстившись у огонька, Антонъ Степанычъ выкурилъ дв папиросы съ какой-то жадностью и обратился ко мн:

— Вотъ что, милостивый государь… Цлый день мы сегодня спорили. Да… я свое, а онъ — свое. Дло, видите ли, въ чемъ…

— Да ужъ говори прямо, а не виляй хвостомъ!..

— Что же, и скажу… Все дло вышло изъ-за панталонъ, т.-е. дамскихъ панталонъ. Вы ужъ извините меня, что такой предметъ… Привязался онъ ко мн, можно сказать — впился, какъ лсной клещъ. Что же тутъ дурного, что женщины носятъ панталоны? Даже очень хорошо и притомъ для здоровья… да.

Низенькй залился какимъ-то удушливымъ смхомъ и даже спряталъ свое бородатое лицо въ траву.

— Вотъ изволите видть, милостивый государь, каковъ дикарь? Конечно, дикарь… Конечно, наши бабы воспитане получили простое и понятя не имютъ ни о чемъ подобномъ этому предмету. Такъ-съ… Хорошо. Но у меня былъ братъ… хорошо. Возьми да и помри этотъ самый братъ. Конечно, воля Божья. Хорошо. Осталась у него, напримръ, дочь-сиротка, а мн племянница. У насъ-то съ женой дтей не бывало, ну, мы и взяли сиротку. Какъ это по-вашему, смшно?

— Да ты дальше-то, дальше-то разсказывай…

— Вотъ и живетъ эта самая племянница Маша, растетъ… А я про себя думаю: что она будетъ такъ зря на прискахъ расти? Будетъ баба бабой… Долго я думалъ, напримръ, а потомъ мы и поршили съ Катериной Асафовной: отдадимъ Машу въ гимназю. Все у насъ, слава Богу, есть и на нашъ вкъ хватитъ, а Маш-то еще и посл насъ придется жить. Господинъ Некрасовъ прямо сказалъ:

Коли бдна ты,

Такъ будь ты умна…

Да-съ. А у меня свой умыселъ. Скажу вамъ, что учился я самъ-то у раскольничьихъ старухъ-мастерицъ, псалтырь да часовникъ — однимъ словомъ, получилъ полное университетское образоване. И мн это весьма обидно, потому что я человкъ съ понятемъ, и ежели бы меня учить… Ну, объ этомъ нечего говорить. Я и думаю: ежели ужъ мн не удалось ничему выучиться, такъ пусть Маша будетъ ученая. Право, даже со злостью думалъ… Обидно за себя-то. Только и знаешь, что въ газет почитаешь… Ну, хорошо. Повезъ я Машу въ Екатеринбургъ, тамъ у меня тетка… Опредлилъ ее въ приготовительный классъ. Тетк за квартиру плачу десять рублей въ мсяцъ, за ученье въ годъ сорокъ — ну, и все прочее.

— Ты въ годъ-то сосчитай, сколько это выйдетъ…

— А ты зубы у себя во рту считай… Видите, милостивый государь, какой-такой бываетъ естественный прирожденный дикарь? Ежели бы я лошадь себ купилъ, енотовую шубу — онъ весьма бы одобрилъ, потому что дальше этихъ пустяковъ ничего не понимаетъ. Привыкъ человкъ къ ничтожной жизни…

— Ты вотъ о панталонахъ-то разскажи, образованный человкъ.

— Скажемъ и о панталонахъ. Видите ли, прзжаетъ Маша на первыя каникулы и первымъ дломъ къ тетк относительно этой самой женской аммуници. Конечно, видитъ двочка, какой у другихъ порядокъ, и не хочетъ быть сама хуже другихъ. Такъ? А наша присковая дикая тьма теперь вотъ третй годъ меня донимаетъ этими самыми панталонами. Дальше-то ничего не могутъ понимать… да.

Антонъ Степанычъ вдругъ разсердился и даже плюнулъ на огонь.

— А я такъ другое понимаю…— заговорилъ онъ уже другимъ тономъ.— Да… Вотъ какъ въ ма у нихъ экзаменты кончаются, я и урвусь въ Екатеринбургъ за Машей, ужъ непремнно урвусь и непремнно заверну въ ихнюю гимназю. Съ главнымъ швейцаромъ познакомился… Стану этакъ въ шинельной, будто Машу жду, а самъ смотрю да любуюсь. Много ихъ тамъ, дточекъ милыхъ, и вс съ книжками… Понимаете, ужъ ихъ коснулось настоящее-то. Да… Шестьсотъ ученицъ въ гимнази-то, и всякая будетъ образованная двушка. Вы только это подумайте… Со всхъ он сторонъ слетлись, какъ пчелки… Стою, смотрю, любуюсь и за свою собственную дикую темноту стыжусь. Да… Вдь теперь только подумать, что эти шестьсотъ двушекъ выучатся, а на ихъ мсто новыя шестьсотъ ужъ готовы. И такъ безъ конца-краю… Ну-ка, прикинь на сто лтъ — это шестьдесятъ тысячъ. Ну-ка, а на всю Расею прикинь — миллоны выходятъ. Неисчерпаемое множество… И всякая, напримръ, въ домъ къ себ воротится, и ужъ все у нея по-другому, замужъ выйдетъ — дтокъ своихъ будетъ учить, книжки читать, умный разговоръ у ней. Да вдь этого и не пересчитаешь…

Выкуривъ еще папироску, Антонъ Степанычъ продолжалъ:

— Ну, образованнымъ людямъ не въ диковинку, что у нихъ въ дом гимназистка заведется. У нихъ ужъ это все положено… А вотъ мн, дикому человку, дорого. Везу вотъ нынче Машу изъ гимнази, ну, дорогой гршнымъ дломъ выпилъ… А она сейчасъ мн нотацю: ‘зачмъ, дядя, водку пьешь?’ — ‘А затмъ милая, что я есть дикй человкъ, и у меня одно дикое удовольстве превратиться въ образъ свиньи’. Да-съ… Такъ и говорю. А потомъ еще: ‘Машенька, а ты не гордись, что образованная будешь… Нтъ, не гордись. Это только счастье такое теб задалось передъ другими. Да… А ты вотъ этихъ другихъ-то и учи, чтобы эту самую темноту дикую изгнать и разорить’. Такъ я говорю, милостивый государь? Теперь у меня въ дому и книжка разная ведется, и тетрадки ученическя, и прочее, а выучится Маша…

Гд-то вдали слабо звякнулъ колокольчикъ, и нашъ интересный разговоръ прервался, халъ мой кучеръ.

Черезъ полчаса мы разстались. Охотники пропали опять въ темнот. Костеръ потухалъ. Въ воздух шарахнулась ночная птица и мгновенно исчезла, какъ брошенный сильной рукой камень.

1896.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ

НА ОГОНЕКЪ.Разсказъ.

Читайте также:

НА ОГОНЕКЪ.
Разсказъ.