Мечта.
Разсказъ.
Мечта.
Разсказъ.
Мечта, Дмитриева Валентина Иововна, Год: 1901
Время на прочтение: 102 минут(ы)
Никого, кажется, въ город не было бдне Ламбро {Лаврентій.} Стафилати. У каждаго изъ его сосдей и товарищей была хоть какая нибудь собственность, — у кого домъ съ виноградникомъ, у кого лодка и рыбачья снасть, — только у Ламбро не было ничего, кром широкой спины и здоровыхъ рукъ, которыми онъ и добывалъ хлбъ насущный. Но такъ какъ широкая спина и здоровыя руки всегда очень дешево цнятся на рынк труда, то даже и хлба Ламбро часто не хватало, и ему приходилось голодать съ своею хорошенькою женой, Графой (Аграфена) и двумя дтьми, изъ которыхъ младшей двочк не было еще и года. Хорошенькая Графа, по молодости лтъ и нкоторой легкомысленности нрава, тяготилась своей бдностью, и, когда въ дом не было хлба и не откуда было его достать, она падала духомъ и горько роптала, но Ламбро не унывалъ и работалъ изо всхъ силъ, не теряя надежды когда нибудь выбиться изъ нужды и даже разбогатть.
— Постой, Графа!— говорилъ онъ, когда жена плакала надъ пустыми горшками, въ которыхъ нечего было варить.— Зачмъ портить себ глаза изъ-за такой дряни, какъ да? Ну, не поли сегодня, подимъ завтра, — наше отъ насъ не уйдетъ, и отъ поста только прибавится аппетитъ.
— Ну да, завтра, я уже это слышала сто разъ!— возражала капризно голодная Графа.— А если и завтра ничего не будетъ, тогда что скажешь? Опять ‘завтра’? Каждый день ‘завтра’?
— Ну, Графа, этого не бываетъ, чтобы каждый день человкъ ничего не лъ. Люди на то и созданы, чтобы сть хлбъ, и если у человка сегодня нтъ хлба, то завтра непремнно будетъ, потому что на свт такъ уже устроено, чтобы каждый человкъ имлъ хлбъ.
— Да вотъ нтъ же его у насъ?
— Ну, сегодня нтъ, завтра будетъ, я теб это говорю. Э, Графа, подожди немного, и для насъ настанетъ время, когда мы будемъ сть каждый день! Вотъ увидишь, сколько денегъ я принесу теб когда нибудь!
— А гд ты ихъ возьмешь?
— Какъ гд? А это что?
И Ламбро, вытянувъ свои могучія руки, съ гордостью потрясалъ ими надъ головой Графы и самъ любовался, какъ напряженные мускулы играли подъ тонкою бумазеей рубашки. Но Графа не раздляла восторговъ мужа и пренебрежительно пожимала плечами.
— Арисъ-марисъ-кукумарисъ! {Выраженіе недоврія, врод нашего ‘чепуха’, ‘ерунда’.} — говорила, она иронически.— Ничего у тебя никогда не будетъ! Руки — дешевый товаръ: вотъ если бы у тебя была умная голова!..
Но хотя Графа въ минуты голоднаго отчаянія и сомнвалась въ томъ, что у ея супруга была умная голова, все таки всегда выходило такъ, что Ламбро былъ правъ, и на другой день у нихъ лоявлялся и хлбъ, и масло, а иногда даже и рыба, и баранина. И сидя за столомъ, передъ миской, въ которой дымилась вкусная макаса {Макаса — греческое кушанье изъ тушенныхъ овощей и рубленаго мяса.}, Графа на время забывала о своей тяжелой бдности и начинала даже врить въ лучшее будущее, какъ врилъ въ это самъ Ламбро.
Такъ жили они день за день, не богатя, но и съ голоду не умирая, и Графа понемногу приспособилась къ такой жизни, заразившись оптимистической увренностью Ламбро, что разъ на свт есть человкъ, то для него есть и хлбъ. Съ ребенкомъ на одной рук, съ кувшиномъ въ другой, съ маленькимъ Спиро, вцпившимся ей сзади въ юбку, она, проводивъ мужа на работу, каждое утро спускалась внизъ къ городскому фонтану и полдня проводила въ беззаботной бесд съ знакомыми женщинами, а возвращаясь домой, была вполн уврена, что найдетъ тамъ кусокъ хлба, головку чесноку, пару помидоровъ и иногда какое нибудь лакомство для сынишки. Всего этого было бы пока достаточно для счастія Графы, если бы еще не постоянная нужда въ одежд, которая страшно скоро изнашивалась и требовала вчной починки. Лтомъ ничего, лтомъ можно было и дома, и на улиц щеголять въ какой нибудь ситцевой юбченк и стоптанныхъ туфляхъ на босу ногу, — такая откровенность костюма никого не смущала, потому что даже богатыя гречанки во время жары не очень стсняли себя одеждой, но зимой, — зимой недостатокъ одежды сильно давалъ себя чувствовать и нердко заставлялъ бдную Графу проливать горькія слезы надъ своими нищенскими лохмотьями. Въ этихъ случаяхъ не помогала даже утшительная философія Ламбро, и Графа осыпала мужа упреками… Что ужъ это за жизнь, когда не во что одться и не въ чемъ выдти въ церковь и на улицу? А вдь Графа ничуть не хуже другихъ и была бы совсмъ хорошенькая, если бы у нея было приличное платье… Но проходила короткая южная зима, Графа снова расцвтала, накидывала на себя простиранную до дыръ тряпочку, носившую громкое названіе ‘чадры’, и беззаботно бгала по улицамъ, обращая на себя общее вниманіе своими огромными черными глазами и нжною смуглой кожей, подъ которой такъ и играла здоровая, молодая кровь.
Жили они не въ город, а какъ бы надъ городомъ, на склон горы, въ уединенномъ домик, принадлежащемъ къ усадьб мстнаго богача, Мавропуло. Когда-то этотъ домикъ былъ построенъ для помщенія дорогой птицы, къ которой старый Мавропуло питалъ большую слабость, но такъ какъ въ весеннее время потоки воды, сбгавшіе съ горы, просачивались во внутренность дома и оставляли тамъ непріятную сырость, сильно вредившую здоровью нжной птицы, то птица была переведена оттуда въ другое, боле удобное помщеніе, а домикъ Мавропуло великодушно отдалъ въ безплатное пользованіе Ламбро, съ тмъ, чтобы онъ исполнялъ за это обязанности ночного сторожа. Ламбро былъ очень этимъ доволенъ и съ удовольствіемъ поселился въ безплатной квартир: сырости онъ не боялся, а должность ночного сторожа была не особенно тяжела и не отрывала его отъ обычной работы. Каждую ночь онъ долженъ былъ разъ или два подняться съ постели и обойти усадьбу кругомъ, а утромъ, еще до солнца, онъ уже уходилъ изъ дому и возвращался только къ обду, да и то не всегда. Какъ у чернорабочаго, у него не было постоянной работы, и Ламбро бралъ все, что попадалось подъ руку. Онъ разгружалъ баркасы, привозившіе камень изъ Инкермана и песокъ изъ Евпаторіи, нанимался бить плантажъ подъ виноградники, когда какому нибудь лодочнику нуженъ былъ лишній гребецъ, онъ садился гребцомъ, а въ періодъ рыбной ловли онъ пристраивался къ кому нибудь въ пайщики и здилъ въ Туакъ, за Алушту, ловить блугъ и осетровъ. Это послднее дло было самое выгодное, и при удач Ламбро могъ на свой пай получить рублей 100 и больше, но, какъ назло, до сихъ поръ ни разу еще не было ему удачи, и много-много, если на его пай выпадало рублей 40—50. Съ такими деньгами никакого собственнаго дла завести было нельзя, и опять, вернувшись изъ Туака, Ламбро шелъ разгружать чужіе баркасы, таскать камень для чужихъ домовъ и штыковать землю для чужого винограда.
— Какъ ты можешь такъ жить, Ламбро? Какъ ты можешь такъ жить? — возмущался Кристо Карпузи, встрчаясь съ Ламбро на улиц въ то время, когда онъ, усталый, весь покрытый потомъ и грязью, возвращался въ свой птичій домикъ на гор.
— А что?— съ наивнымъ удивленіемъ спрашивалъ Ламбро, глядя на своего бывшаго школьнаго товарища, стоявшаго передъ нимъ въ хорошей суконной пар, въ шелковой рубашк съ широкимъ, цвтнымъ поясомъ и въ соломенной шляп, сдвинутой на затылокъ.
— Какъ что? И ты еще спрашиваешь? Да ты погляди на себя, какъ ты одтъ, погляди на свое лицо, на свои руки! Ну?
Ламбро съ тмъ же наивнымъ удивленіемъ глядлъ на свои огромныя, корявыя руки, въ кровь истертыя заступомъ, и пожималъ плечами.
— Не знаю, что теб надо, Кристо. Руки какъ руки: на то Богъ и далъ человку руки, чтобы работать. А я разв не работаю?
— Пфа! Работаю!— пренебрежительно восклицалъ Кристо, еще боле сдвигивая шляпу на затылокъ, вроятно, для того, чтобы показать Ламбро свои блыя, красивыя руки.— И волъ работаетъ, и оселъ работаетъ, а человкъ на то и человкъ, чтобы заставлять ихъ работать вмсто себя, потому что каждому человку хочется жить получше и работать поменьше. А ты какъ живешь, — разв такъ, какъ живутъ хорошіе люди? Нтъ у тебя ни костюма, ни денегъ въ карман, жена твоя ходитъ въ лохмотьяхъ, и самъ ты какъ нищій, и съ нищими вмст ворочаешь камни, и все, что заработаешь, то прошь, больше ничего… Пфа, вотъ такъ жизнь, — да я бы повсился на твоемъ мст, Ламбро!
— А зачмъ мн вшаться, когда я этого не хочу?— возражалъ Ламбро невозмутимо. — И что теб дались эти камни? За нихъ платятъ такія же деньги, какъ и за все другое, и изъ камней строятъ дома, въ которыхъ живутъ такіе же люди, а что у меня нтъ костюма, то вдь костюмъ всегда можно купить за деньги, и когда я буду за него платить, меня не спросятъ, откуда я взялъ эти деньги, и никто меня не прогонитъ изъ лавки за то, что я заработалъ ихъ своими руками. Вотъ что я скажу теб, Кристо.
— Э, ничего ты не понимаешь, Ламбро!— говорилъ Кристо, презрительно вздергивая плечами.— Ты не настоящій грекъ, Ламбро, настоящій грекъ не станетъ таскать кули, какъ турецкій хамалъ (носильщикъ), и копать землю, какъ русскій мужикъ. Мн только твою жену жалко, Ламбро, и я удивляюсь, какъ она можетъ терпть такую жизнь! Я бы на ея мст давно убжалъ.
При этихъ словахъ лицо Ламбро становилось серьезнымъ.
— Не говори о моей жен, Кристо!— говорилъ онъ сдержанно.— Моя Графа — калло курицати (славная двочка) и меня она крпко любитъ.
Кристо иронически глядлъ на огромную, сутуловатую фигуру Ламбро, на его заросшее густой щетиной лицо — въ видахъ экономіи Ламбро брился только разъ въ недлю, глядлъ на его продранную рубаху и узловатые пальцы ногъ, выглядывавшіе изъ стоптанныхъ татарскихъ чувяковъ, и, махнувъ рукою, уходилъ, думая про себя: ‘ну, ужъ я бы не сталъ тебя любить, несчастный хамалъ, и дура твоя жена, если она любитъ такого урода!’ И каждый разъ посл такого разговора, встрчая гд нибудь хорошенькую Графу, Кристо задумчиво провожалъ ее глазами, крутилъ усы и разсянно принимался насвистывать любимую рыбацкую псню:
Ржьте мое тло, пейте мою кровь,
Полюбила грека, грека-рыбака…
Кристо былъ тоже не богатъ и получилъ въ наслдство, посл смерти своего отца, только развалившуюся хату на берегу моря и старую лодку, почернвшую отъ бурь. Но, благодаря врожденной предпріимчивости и нкоторой изворотливости ума, онъ даже и изъ этихъ никуда негодныхъ предметовъ сумлъ извлечь для себя пользу и постарался устроиться такъ, чтобы ему жилось легко и пріятно. Хату свою онъ подмазалъ, подчистилъ и сталъ сдавать ее внаймы прізжающимъ на лто господамъ изъ Россіи, а лодку домашними средствами выкрасилъ, сшилъ для нея тентъ изъ гнилого каленкора и каталъ на взморь своихъ жильцовъ, получая за это приличное вознагражденіе. Такъ какъ онъ былъ недуренъ собою и чрезвычайно вертлявъ, то его особенно любили дамы и, ради его прекрасныхъ глазъ, часто предпочитали его старую, неуклюжую лодку какому нибудь изящному ялику, хозяиномъ котораго былъ угрюмый, косматый рыбакъ. Такимъ образомъ, къ концу лтняго сезона у Кристо оказывались въ рукахъ порядочныя деньжонки, и цлую зиму онъ имлъ возможность жить въ свое удовольствіе и ничего не длать. Поменьше работать и получше жить — это было идеаломъ Кристо, и только соблазнъ сразу нажить большія деньги заставлялъ его иногда примыкать къ какой нибудь рыбацкой компаніи, отправлявшейся въ Туакъ для ловли дорогой рыбы, и подвергать себя разнымъ случайностямъ этого опаснаго дла. Но и тутъ онъ всегда умлъ устроиться и выбиралъ себ самыхъ опытныхъ и самыхъ покладистыхъ компаньоновъ, на спины которыхъ можно было бы свалить большую часть работы и не особенно рисковать своею шкурой, которою Кристо очень дорожилъ.
— Нашъ Кристо — ловкій парень! — говорили о немъ рыбаки, видя его постоянно гд нибудь въ кофейн, хорошо одтаго и всегда при деньгахъ.— Онъ уметъ длать хорошія дла и уметъ жить! Такой парень нигд не пропадетъ: вотъ увидите, что у него когда нибудь будетъ и домъ, и виноградникъ, и хорошій баркасъ, а мы вс будемъ на него работать и низко ему кланяться!..
А Кристо слушалъ эти рчи и, самодовольно покручивая свои усики, еще выше задиралъ голову передъ товарищами, какъ будто бы у него уже былъ и домъ, и виноградникъ, и хорошій баркасъ. Ламбро же онъ и вовсе не ставилъ въ грошъ и при каждой встрч давалъ ему чувствовать свое превосходство надъ нимъ и глубокую пропастъ, ихъ раздлявшую. Да, этотъ бдный Ламбро всегда былъ глупъ, и Кристо любилъ вспоминать, какъ онъ, еще сидя на школьной скамь, умлъ надувать своего добродушнаго товарища, вымнивая у него перья и карандаши на всякую негодную дрянь и часто подводя его подъ наказаніе за свои собственныя проказы. О, Кристо и тогда уже подавалъ большія надежды, а Ламбро, какъ былъ гойдури, такъ и остался гойдури (оселъ)!
Однако, не смотря на все свое презрніе къ Ламбро, съ нкоторыхъ поръ Кристо сталъ часто посщать птичій домикъ на гор и каждый разъ приносилъ маленькому Спиро какого нибудь гостинца — кисточку винограду, горсть орховъ или приторно-сладкой баклавы (татарское пирожное изъ муки, орховъ и меда). Поэтому Спиро всегда радовался его приходу и, еще издали завидя Криста, кричалъ: ‘мама, адельфосъ (братецъ) идетъ’!— но Графу эти посщенія очень смущали, потому что ей нечмъ было его угощать, и, кром вонючаго кочкавала (очень старый овечій сыръ), у нихъ въ дом почти никогда ничего не было. Но Кристо и не требовалъ угощенья: онъ садился на опрокинутый ящикъ подъ тощимъ миндальнымъ деревомъ, оснявшимъ крышу птичьяго домика, и, не сводя глазъ, смотрлъ на Графу, которая съ ребенкомъ на рукахъ стояла передъ нимъ, красивая, какъ мадонна. Лицо его блднло, на губахъ появлялась загадочная улыбка, въ глазахъ загорались и потухали желтые огоньки, а Графа, чувствуя на себ этотъ странный взглядъ, конфузилась, стыдливо посматривала на свои лохмотья, и въ ея душу закрадывалось какое-то тоскливое безпокойство…
Иногда Кристо начиналъ разговоръ.
— А что, Графа, скучно вамъ здсь на гор, правда?
— О, нтъ!— поспшно отвчала Графа.— Зачмъ скучно? Если-бы я была одна, а то со мною всегда дти и, кром того, въ дом много работы. Что нибудь постираешь, потомъ сходишь за водой, сваришь обдъ, а тамъ придетъ Ламбро, — и не увидишь, какъ день прошелъ…
— И все таки скучно, — настойчиво повторялъ Кристо. — Стирать, носить воду, варить обдъ и каждый день одно и тоже, — что же это за жизнь? Разв это настоящая жизнь? Я думаю, вамъ и погулять хочется иногда, и въ гости пойти — и мало ли еще чего хочется такой молодой женщин, какъ вы?
Тоска и тревога все боле и боле возростали въ душ Графы, и отъ этого у нея даже начинался какой-то непріятный ознобъ.
— Не знаю…— смущенно бормотала она, опуская глаза и вся вспыхивая при вид своихъ грязныхъ, босыхъ ногъ, неприкрытыхъ платьемъ.— Мн не скучно… и никуда не хочется. Вотъ скоро придетъ Ламбро…
— Что Ламбро?— усмхался Кристо.— Я думаю, вамъ уже и говорить теперь не о чемъ съ вашимъ Ламбро… А у насъ внизу весело.
Приходилъ Ламбро, и у Графы на душ становилось легче. Въ присутствіи Ламбро, у Кристо сейчасъ же измнялось и выраженіе лица, и тонъ, огоньки въ глазахъ потухали и, безцеремонно звая, онъ поднимался съ мста.
— Ну, Ламбро?— говорилъ онъ съ снисходительной усмшкой.— Много-ли заработалъ сегодня?
— Ничего, хватитъ!— весело восклицалъ Ламбро, хлопая себя по кармамамъ.— Будетъ завтра и на хлбъ, и на масло, и на скордаръ (чеснокъ)! Съ голоду не умремъ.
— Что же, ты думаешь и всегда такъ жить?
— А что, теб разв завидно?
Кристо длалъ презрительную гримасу и трясъ головой.
— Не дай Богъ! Слава Богу, я настоящій грекъ и никогда не пойду въ хамалы. Лучше умру, а не подставлю спину подъ ярмо.
Графа собирала ужинъ, но въ то же время прислушивалась къ этимъ разговорамъ и опять начинала дрожать, какъ въ лихорадк. Ей было досадно, и жалко мужа, и вмст съ тмъ она злилась на него за то, что онъ позволяетъ Кристо смяться надъ собою. А Кристо между тмъ продолжалъ вызывающимъ тономъ, покачиваясь на носкахъ и засунувъ руки въ карманы, съ видомъ ни отъ кого независящаго человка:
— Ну, Ламбро, вотъ погоди немного! Когда буду строить себ домъ, найму тебя носить камень. Надо же дать заработать старому товарищу!
— Спасибо!— съ невозмутимымъ добродушіемъ отвчалъ Ламбро.— Но куда же ты? Оставайся съ нами ужинать.
— Нтъ, прощай, мн пора. Я вдь такъ зашелъ, по дорог, у меня было дло съ Мавропуло, а теперь я спшу внизъ, меня ждутъ въ кофейн…
Безпечно насвистывая ‘Маргариту’, онъ удалялся, и каждый разъ посл его визита Графа становилась раздражительна и угрюма, и ей хотлось кричать и плакать, она сама не знала хорошенько, отчего. Мужъ казался ей вдругъ некрасивымъ и глупымъ, дти — капризными и надодливыми, вся обстановка неуютною, а будущее — безпросвтно-мрачнымъ. Какъ фурія, она носилась по дому, изо всхъ силъ стуча посудой, шлепала безъ всякой причины дтей и крикливо придиралась къ Ламбро, тыча ему въ глаза многочисленными недостатками ихъ убогаго хозяйства.
— Вотъ, опять углей не на что было купить для жаровни, и весь день должна была лазить по гор и собирать хворость!— брюзжала она, нисколько не напоминая въ эту минуту мадонну.
— Вс ноги исцарапала себ объ колючки, — башмаковъ до сихъ поръ нтъ! Кто нибудь придетъ, стыдно показаться… Когда же, наконецъ, у меня будутъ башмаки, Ламбро? Ты думаешь объ этомъ когда нибудь или нтъ? или теб все равно, пусть хоть вс смются надъ нами? Ну нтъ, я этого не хочу! мн надоло! Что это за жизнь? И долго ли мы еще будемъ такъ жить? Слышишь ты, Ламбро, или нтъ? Не хочу, не хочу больше такъ жить…
Ламбро отвчалъ не сразу и, выждавъ, когда жена хорошенько выкричится и устанетъ, — раньше все равно она не дала бы ему говорить, — онъ подсаживался къ ней и начиналъ ее утшать:
— Э, Графа, ты, значитъ, совсмъ не знаешь меня, если такъ говоришь! Разв я хочу, чтобы ты ходила босикомъ и собирала колючки? И разв я не думаю постоянно о томъ, чтобы у тебя были и башмаки, и угли, и все, что теб надо? Глупая Графа, я думаю объ этомъ и день, и ночь, и для того работаю съ утра до вечера, и все у насъ будетъ, вотъ увидишь, подожди только немножко!
— Немножко!— передразнивала его Графа.— Я жду вотъ уже четыре года, — это по твоему называется ‘немножко’? И сколько еще я буду ждать, скажи мн, Ламбро, если ты это знаешь?
— Постой, Графа, большія дла не длаются сразу, а я задумалъ большое дло. Слушай, что я теб скажу: будемъ копить деньги и купимъ себ хорошую лодку, а когда у насъ будетъ хорошая лодка, деньги такъ и посыплются въ наши корманы! Съ лодкой я буду имть уже не одинъ пай, а два, а если еще заведу свои собственныя снасти, то и самъ сдлаюсь хозяиномъ и не стану уже кланяться никому. Вотъ и заживемъ мы тогда съ тобою, Графа.
— Арисъ-марисъ, кукумарисъ! — повторяла Графа свою любимую поговорку, но уже въ голос ея слышались другія, боле мирныя ноты, и мало-по-малу, увлеченная грандіозными проектами своего мужа, она затихала и изъ фуріи снова превращалось въ мадонну. И долго еще супруги, потушивъ огонь и лежа въ постели, продолжали бесдовать о будущей лодк, и пылкое воображеніе рисовало имъ самыя соблазнительныя картины ихъ будущаго благосостоянія… Графа снова любила своего Ламбро, снова ему врила, и часто въ эти минуты примиренія ей хотлось разсказать мужу о странныхъ посщеніяхъ и странныхъ взглядахъ Кристо. Но каждый разъ, какъ она собиралось сдлать это, что-то сковывало ея языкъ, горячій румянецъ стыда обжигалъ ея щеки, и она не говорила ничего.
А у Ламбро дйствительно было серьезное намреніе пріобрсти собственную лодку, и онъ давно уже лелялъ эту мечту. Потомокъ цлаго поколнія рыбаковъ, онъ унаслдовалъ отъ своихъ предковъ страстную любовь къ морю, и только необходимость заставила его сдлаться хамаломъ и тяжелой поденщиной добывать себ хлбъ. Ламбро былъ круглый сирота и выросъ пріемышемъ въ семъ своего крестнаго отца, рыбака Георгиса. Старикъ любилъ пріемыша и постоянно бралъ его съ собою въ море, желая сдлать изъ него настоящаго моряка. Собственные сыновья его увлеклись торговлей, и Георгисъ, которому это очень не нравилось, часто говорилъ, что у него вся надежда только на Ламбро и что ему онъ оставитъ посл своей смерти и лодку, и снасти, и все свое рыбацкое дло. Однако вышло не такъ: старика неожиданно прихлопнулъ ударъ, наслдники сейчасъ же выгнали Ламбро изъ дому, и пришлось ему только въ томъ, что было надто на плечахъ, выйти на свтъ Божій. Ламбро не пропалъ, потому что былъ хорошо закаленъ въ суровой школ стараго моряка и, если бы не роковая встрча съ хорошенькою Графой, можетъ быть, ему удалось бы добиться чего-нибудь получше поденной работы и не слышать изъ устъ своихъ старыхъ товарищей презрительной клички: ‘хамалъ’… Но не смотря на видимую безвыходность положенія, Ламбро никогда не покидала надежда снова вернуться къ морю, и часто, когда онъ весь въ поту и пыли гнулъ спину подъ тяжелой каменной глыбой, ему грезилась свободная, волнующаяся, голубая пустыня, и влажный, свободный втеръ, казалось, вялъ ему въ лицо, и въ ушахъ гудли зовущіе голоса рзвыхъ волнъ, заглушая крикливый говоръ людской толпы и грубые окрики надсмотрщиковъ.
Разговоры о лодк стали повторяться все чаще и чаще въ домик на гор. Прежде всего Графа сшила изъ толстаго холста ладонку, повсила ее къ себ на шею и стала откладывать туда каждый грошъ, казавшійся почему либо лишнимъ въ хозяйств. Ради этихъ ‘лишнихъ’ грошей, Графа отказалось пить по праздникамъ кофе, а Ламбро бросилъ курить и, благодаря такимъ мрамъ, скоро въ завтной ладонк накопилось столько мдяковъ, что ихъ стало тяжело носить на ше, и Графа принуждена была обмнять мдь на бумажку. Эта первая бумажка привела Графу въ такой восторгъ, что она, забывъ свою солидность матери двоихъ дтей, начала танцовать вокругъ нея, разбила разввающимся платьемъ два кувшина и опрокинула младенца, мирно сидвшаго на полу между двухъ подушекъ. Теперь почти не проходило дня, чтобы супруги Стафилати не обсуждали вопроса о томъ, гд нужно покупать лодку, за сколько, и какая она будетъ. Ламбро хотлъ, чтобы она была блая, съ желтою каймою по бортамъ, а Графа увряла, что гораздо лучше, если она будетъ голубая съ краснымъ. Но Ламбро поставилъ таки на своемъ, и ршено было, что лодка будетъ блая, но съ голубою каймой, а на носу съ одной стороны будетъ нарисованъ греческій флагъ, съ другой — названіе лодки.
— А паруса будутъ, тата?— спрашивалъ Спиро, котораго воображаемая лодка интересовала, кажется, больше всхъ.
— А какже не быть, Спиро, — будутъ паруса!— серьезно говорилъ отецъ.— Будетъ бизань, будутъ кливера. Ужъ я умю оснастить лодку, не безпокойтесь, — не даромъ 20 лтъ прожилъ съ покойнымъ Георгисомъ, своимъ крестнымъ. Онъ, меня хорошо училъ морскому длу, — ой, какъ хорошо… и сейчасъ, какъ вспомнишь, такъ и зачешется въ затылк, спасибо ему за это.
— Тата, ты и меня будешь такъ учить?
— А какже, буду!— улыбался Ламбро, переглядываясь съ женой.— Тебя я посажу на румпель, и ты у меня будешь самый главный капитанъ. Какъ распустимъ вс паруса, какъ выбросимъ на мачт греческій флагъ, да выйдемъ на взморье, — посмотрите, какая красавица будетъ наша лодка! А Спирко будетъ сидть на румпел и командовать: ‘трава ту флока! Васта шкоты’! (Подтягивай паруса, держи веревки).
Спиро скакалъ и прыгалъ вокругъ отца, хлопая отъ радости въ ладоши, а Ламбро, воспламененный собственными рчами, выпрямлялъ свою сгорбленную отъ тяжестей спину и, сверкая глазами, выкрикивалъ слова команды такимъ громовымъ голосомъ, что ихъ единственная курица начинала отъ страху безпокойно метаться и кудахтать въ сняхъ. Въ эти минуты Ламбро совершенно забывалъ, что онъ — презрнный хамалъ, и ему на яву мерещилась эта блая красавица — лодка съ шумящими парусами, и онъ былъ хозяинъ этой лодки, и она послушно скользила среди лазурныхъ волнъ, подчиняясь каждому движенію его властной руки.
— Ну, а какъ мы окрестимъ ее, тата?— продолжалъ Спиро.
— А тамъ уже увидимъ. Придумаемъ ей такое хорошее имя, какого здсь и не слыхали.
— Назовемъ ее ‘Надежда’!— предлагала Графа.— Наша дочка — Надежда, пусть ужъ и лодка будетъ ‘Надежда’.
— Ну что-жъ, можно и ‘Надежда’, — соглашался Ламбро, хотя въ душ находилъ это имя и не очень звучнымъ, и слишкомъ обыкновеннымъ.
Но однажды онъ вернулся домой веселый, принесъ серебряный рубль и, отдавая его Граф, разсказалъ, что рубль этотъ подарилъ ему сейчасъ на пристани незнакомый баринъ, которому Ламбро разсказалъ всю жизнь, что онъ очень сочувствовалъ его желанію пріобрсти себ лодку и на прощаніе со смхомъ посовтовалъ ему назвать будущую лодку ‘Мечтой’.
— А что такое — Мечта?— спросила Графа, которая хотя и училась когда-то въ русской школ, но плохо говорила по-русски и, кром греческаго молитвенника, никогда не читала другихъ книгъ.
— А это, Графа, такъ называется то, чего человку очень хочется имть и что ему трудно дается, — объяснилъ по своему Ламбро.— Вотъ, напримръ, теб хочется жить въ своемъ дом, обдать каждый день, носить хорошія платья, а денегъ у тебя нтъ и ты постоянно думаешь объ этомъ, — вотъ это и будетъ мечта… Понимаешь, Графа?
— Понимаю…— въ раздумьи проговорила Графа и, хотя все-таки имя ‘Надежда’ нравилось ей больше, она прибавила:— что-жъ, Ламбро, пусть наша лодка будетъ ‘Мечта’…
Съ этихъ поръ будущую лодку не называли иначе, какъ Мечтой, и когда маленькій Спиро хотлъ разъяснить какія-нибудь свои недоразумнія насчетъ лодки, онъ всегда спрашивалъ отца: ‘тата, а какія весла будутъ у нашей ‘Месьты?’ Самымъ любимымъ его занятіемъ теперь было играть въ ‘Мечту’, и какая-нибудь старая материна туфля или подобранная въ грязи щепка въ его воображеніи превращалась въ лодку и получала названіе ‘Мечты’. Такимъ образомъ ‘Мечта’ тсно срослась съ существованіемъ всхъ членовъ семьи Стафилаги, для ‘Мечты’ копили деньги, во всемъ себ сазывая, о ‘Мечт’ постоянно говорили, и хотя ея еще не было, но она какъ будто бы уже была, и вс были счастливы, и легче переносили бремя злой нищеты и тяжелaro труда.
Иногда въ разговорахъ о ‘Мечт’ принималъ участіе и старый Іорданъ, дядя Графы по матери, каждую субботу приходившій къ ней въ гости изъ деревни, гд онъ жилъ на поко у своей дочери. Когда-то Іорданъ былъ бравый грекъ и во время Крымской войны находился въ числ горсти храбрецовъ, защищавшихъ свой рыбацкій городокъ отъ непріятельскаго вторженія, но теперь онъ уже и плохо видлъ, и плохо слышалъ, и изъ всей своей долгой жизни хорошо помнилъ только эту геройскую защиту. Стоило только его спросить: ‘а ну, Іорданъ, разскажите, какъ вы воевали съ адмираломъ Рагланомъ’?— и старикъ вдругъ оживалъ, въ помутнвшихъ зрачкахъ его зажигались искры, онъ гордо выпячивалъ свою грудь, украшенную медалями, и начиналъ разсказывать о событіи съ такими подробностями, какъ будто все было вчера. Особенный пафосъ и подъемъ духа старикъ обнаруживалъ при воспоминаніи о томъ, какъ ихъ изъ 70 человкъ осталось только 7, какъ у нихъ вышли вс заряды и какъ, наконецъ, ихъ предводитель, Занто, раненый въ грудь, ршилъ сдаться и привязалъ къ ружью блый платокъ. Эта потрясающая картина выходила у Іордана художественно, и каждый разъ, весь трясясь и задыхаясь отъ негодованія, онъ заканчивалъ ее восклицаніемъ: ‘ахъ этотъ подлецъ Занто’!..— Но почему же подлецъ?— съ удивленіемъ спрашивали Іордана слушатели.
— А потому, что не нужно было позорно сдаваться! Нужно было защищаться до послдней капли крови!— трагически произносилъ старикъ.
— Да вдь это же было невозможно, вдь и зарядовъ у насъ не было, и Занто былъ раненъ, что же вы сдлали бы съ 40-тысячною арміей?
— Все равно, не нужно было сдаваться!— упрямо твердилъ старый герой, и съ свирпымъ видомъ, потрясая кулакомъ, точно давно уже умершій Занто могъ его слышать, онъ повторялъ:— этотъ подлецъ Занто!..
По субботамъ, какъ только внизу кончалась всенощная, и слабыя отголоски церковнаго благовста умирали въ горахъ, Графа выходила на порогъ дома и говорила сыну:
— А ну, Спиро, иди внизъ, посмотри, не идетъ-ли папу (ддушка)!
Спиро, не разбирая никакихъ препятствій, съ готовностью мчался подъ гору по каменистой тропинк, и скоро оттуда доносился его веселый голосокъ:
— Папу! Папу идетъ! Совсмъ уже близко!
А ддущка, задыхаясь отъ усталости, хриплъ ему снизу:
— Трэкси, трэкси {Бги.}, Спиро, помоги ддушк подняться, не то онъ разсыплется на дорог, какъ старое колесо, и ты никогда не узнаешь, что было у него въ карманахъ!
Спиро хорошо зналъ, что у ддушки въ карманахъ всегда были очень интересныя вещи, и изо всхъ силъ старался втащить его на гору. Но старый герой былъ грузенъ, и внучку совсмъ пришлось бы плохо, если бы на помощь къ нему не являлся Ламбро, какъ разъ въ это время возвращавшійся съ работы, и не доставлялъ обоихъ въ птичій домикъ.
Отдышавшись, отчихавшись и прокашлявшись хорошенько, Іорданъ понемногу приходилъ въ себя и прежде всего спрашивалъ:
— Ну что, Ламбро, какъ ваша лодка?
Сіяющая Графа разсказывала дяд, сколько они уже накопили денегъ, и за дымящимся, ароматнымъ кофе (ради старика Графа позволяла себ эту роскошь) начиналась безконечная, но никогда не надодавшая бесда о’Мечт’. Богъ знаетъ, въ который разь высчитывалась снова ея стоимость, перечислялись вс ея будущія достоинства, обсуждались различныя детали въ окраск, въ оснастк, и старикъ съ самымъ дловымъ видомъ, покуривая трубочку, подавалъ обстоятельные совты, какъ нужно выбирать лодку, чтобы она была устойчива, легка на ходу и въ то же время прочна.
— Прежде всего смотри ты ей въ физіономіи, Ламбро!— говорилъ онъ.— Надо, чтобы у лодки физіономія была широкая, Ламбро, — такая лодка никакой зыби не боится. А если ты посмотришь на лодку и такъ, и эдакъ и не увидишь у ней въ носу пастоящей морской души, — плюнь на такую лодку, Ламбро, и отойди подальше, потому что такая лодка ничего не стоитъ, я теб это говорю…
И Ламбро, хотя понималъ въ лодкахъ гораздо больше, чмъ старый Іорданъ, но изъ вжливости соглашался съ нимъ и поддакивалъ.
Между тмъ солнце, пославъ земл свою послднюю улыбку, исчезало за горами, и ночь безъ сумерекъ, синяя южная ночь не слышно спускалась съ вершинъ. Небо быстро темнло, и въ его глубин какъ-то сразу, точно торопясь поскоре взглянуть, что случилось за день на земл, любопытною толпою высыпали крупныя южныя звзды. Крпче и слаще пахли горныя травы, въ камняхъ сначала одинъ сверчокъ пустилъ свою мечтательную трель, ему откликнулся другой, потомъ третій, — и безмолвныя вершины ожили, заговорили, запли… А подъ миндальнымъ деревомъ все еще шла тихая бесда, и очарованные фантастическимъ пніемъ горъ, обласканные теплыми ароматами травъ, бдные люди на время забывали о своей бдной жизни и отдыхали душой.
Ламбро, которому такъ рдко приходилось бывать въ своей семь, очень любилъ эти субботніе вечера и всячески старался ихъ продлить. Когда старый Іорданъ вдругъ раскисалъ и начиналъ клевать носомъ, Ламбро сейчасъ же заводилъ рчь о знаменитой защит, и этого было довольно, чтобы старикъ немедленно воспрянулъ. Онъ требовалъ себ еще чашечку кофе, подсыпалъ въ трубку новую порцію табаку и, раза два-три крпко затянувшись, начиналъ:
— И вотъ, Ламбро, вижу я однажды странный сонъ… Стою я будто на вершин Дели-Кристо и смотрю на ту сторону бухты. Ну… и что же ты думаешь, Ламбро? Вижу вдругъ, какъ отъ старой башни поднялась цлая туча пчелъ и стала перелетать черезъ бухту прямо на Дели-Кристо. Такъ и жужжатъ, такъ и жужжать надъ головою, — одн пролетятъ, другія сейчасъ же появляются на ихъ мсто, и такое множество, что даже небо отъ нихъ почернло, какъ сажа…
— Это, Ламбро, было весной, а осенью, какъ сейчасъ помню, 17 сентября утромъ мы узнали, что на насъ идутъ англичане. И если бы, Ламбро, ты тогда былъ на свт, ты бы увидлъ, что вся земля отъ того мста, гд теперь докторова дача, и до втряной мельницы на Севастопольской дорог, была точно краснымъ сукномъ застлана, — это были все англійскіе мундиры… А у насъ, Ламбро, было только дв мортирки и больше ничего, но, Ламбро…— прибавлялъ старикъ торжественно, — мы считали своимъ долгомъ отстаивать свою родную землю…
Онъ на минуту останавливался, чтобы раскурить потухшую трубочку, и затмъ снова продолжалъ:
— Засли мы, Ламбро, на башн и открыли изъ мортирокъ огонь. Непріятель отвчалъ намъ ружейной пальбой и вотъ, когда, Ламбро, я сейчасъ же вспомнилъ свой сонъ. Штуцерныя пули летали надъ нами, какъ пчелы, и не одна, проклятая, ужалила нашихъ храбрецовъ. Былъ раненъ въ руку Петро Михали, сильно задло покойнаго Папа Леонти, только я остался невредимъ и до послдней минуты не покидалъ орудій. Въ 4 часа пополудни мы должны были прекратить огонь, потому что у насъ вышли вс снаряды, и тогда этотъ подлецъ, Занто, сказалъ: ‘надо сдаваться, чтобы прекратить эту безполезную бойню’… Охъ, Ламбро, какъ было горько намъ слышать эти слова, и хоть много лтъ прошло съ тхъ поръ, а и сейчасъ во мн вся душа дрожитъ, какъ вспомню… Мы съ Леонти не хотли сдаваться, какъ подлые трусы, и хотли лучше умереть на родной земл, но Занто выхватилъ блый платокъ, привязалъ его къ ружью и поднялъ надъ башней… Тогда мы съ Леонти забили мортирки и сбросили ихъ въ море, а сами поглядли другъ на друга и, вришь мн, Ламбро, заплакали, какъ маленькія дти… А Леонти былъ герой и имлъ за храбрость Георгіевскій крестъ…
— Въ 5 часовъ вечера мы сдались, и насъ привели къ Раглану. Невзрачный такой былъ изъ себя, и одинъ рукавъ у него пустой вислъ на пуговиц. Онъ былъ не въ дух отъ оказаннаго его войскамъ сопротивленія и сердито крикнулъ на масъ:. ‘гд войско’? И Леонти ему отвчалъ: ‘вотъ все войско, здсь на лицо, больше нтъ ни одного человка’. Многіе изъ его свиты переглянулись и засмялись, а Рагланъ весь почернлъ отъ злости и крикнулъ, топнувъ ногой: ‘Какъ же вы осмлились, ничтожная горсть, противостоять 40-тысячной арміи союзниковъ’? Тогда Леонти выступилъ впередъ и съ достоинствомъ сказалъ (тутъ голосъ Іордана пріобрталъ особую торжественность, и дряхлый станъ его величественно выпрямлялся): ‘безусловной сдачей, ваше превосходительство, мы бы навлекли на себя вчный позоръ и даже презрніе непріятеля, теперь же совсть наша спокойна: мы исполнили свой долгъ’… И что же ты думаешь, Ламбро, — принцъ Кабрицкій (такъ Іорданъ называлъ Калабрійскаго принца) потрепалъ Леонти по плечу и сказалъ: ‘браво, браво’!..
И долго еще тянется повствованіе стараго героя, и хотя Ламбро давно уже знаетъ наизусть всю эту исторію, но каждый разъ слушаетъ ее съ удовольствіемъ, наслаждаясь тмъ, что онъ у себя, дома, что здсь онъ не хамалъ, а хозяинъ, и что его усталую спину не гнететъ тяжкая ноша… А синяя ночь стелется надъ усталою землею, нжно нашептывая ей свои убаюкивающія сказки, и молчаливыя звзды жадно глядятъ съ высоты, смле и громче звучитъ волшебная музыка горъ, горяче дышутъ цвты и травы, и только отдаленный ревъ осла въ горахъ нарушаетъ очарованіе ночи, какъ бы напоминая уснувшему человчеству, что снова настанетъ шумный день, что проснутся опять боль и страданіе.
Скоро внизу всмъ стало извстно, что хамалъ Ламбро Стафилати собирается купить себ лодку и копитъ для этого деньги. Новость дошла и до Кристо, и онъ снова появился на гор, какъ всегда съ иголочки одтый, какъ всегда самодовольный, но насвистывая уже не ‘Маргариту’, а венгерскій чардашъ, который онъ слышалъ въ Севастолол, на бульвар. Обмнявшись съ Ламбро обычными привтствіями и пожелавъ ему ‘кали сперасъ’ и ‘кали ора’ (добраго вечера и добрый часъ), онъ услся подъ миндальнымъ деревомъ и приступилъ къ длу.
— Я слышалъ, Ламбро, ты покупаешь лодку? — спросилъ онъ.
— А что же?— сказалъ Ламбро.— Если ты хочешь строить себ домъ, отчего же мн не купить себ лодку?
Кристо насмшливо прищурилъ одинъ глазъ и посмотрлъ на Графу, которая по обыкновенію стояла у порога съ ребенкомъ на рукахъ.
— Стало быть, теб надоло таки быть хамаломъ, и хочешь попасть въ настоящіе люди?— продолжалъ онъ.— Ну что-жъ, пора. Но я все-таки думаю, что скоре я построю себ домъ, чмъ ты, Ламбро, купишь себ лодку.
Графа вся вздрогнула при этихъ словахъ и съ румянцемъ обиды взглянула на мужа, ожидая, что онъ скажетъ. Все въ ней кипло, и ей хотлось бы, чтобы Ламбро пинками прогналъ съ горы этого дерзкаго мальчишку и чтобы Кристо никогда больше къ нимъ не приходилъ и не смлъ смотрть на нее такими скверными глазами.
Ни Ламбро только усмхнулся и покачалъ головой.
— Тэосъ ту ксэри (Богъ знаетъ), Кристо!— сказалъ онъ.— Никто не знаетъ, что будетъ съ нами завтра! Можетъ быть, мы съ тобой разбогатемъ, какъ Мавропуло, а можетъ быть, оба пойдемъ на улицу просить у добрыхъ людей кусокъ хлба. Можетъ, вотъ я здсь сижу и думаю купить себ лодку, а тамъ гд-нибудь уже пилятъ доски, изъ которыхъ мн будутъ длать гробъ, да и теб, Кристо, готовятъ блый саванъ.
Кристо поблднлъ и принужденно засмялся. Онъ боялся смерти и не любилъ о ней даже говорить.
— Тьфу, Ламбро, на пендесъ ту мутра су! {На пятерню теб на морду, — значитъ: что ты врешь!} — воскликнулъ онъ, вставая.— Съ тобой совсмъ нельзя шутить, ты сейчасъ скажешь какую-нибудь глупость. Ну, слушай, я не болтать къ.теб пришелъ, а за дломъ: если теб нужна лодка, не купишь ли мою?
— Нтъ, Кристо, мн не нужно твоей лодки. У тебя не лодка, а старое бабье корыто, мн же нужна хорошая лодка.
— Ну, какъ хочешь, подожди хорошенько, когда у тебя будетъ хорошая лодка, — язвительно сказалъ Кристо и, бросивъ еще разъ выразительный взглядъ на Графу, скрылся подъ горой.
— Какой умный!— вымолвилъ Ламбро ему вслдъ.— Продаетъ лодку, а она у него только и годится на дрова. Нтъ, ужъ если заводить лодку, то чтобы была настоящая лодка, такая, какъ наша ‘Мечта’. Слышишь, Графа?
Но Графа не отвчала. Она была уже въ дом и по стуку посуды, которую она убирала, можно было судить, что на душ у нея не спокойно. Ламбро сейчасъ же догадался объ этомъ и пошелъ къ ней.
— Что же ты ничего не отвчаешь, Графа?— спросилъ онъ, глядя, какъ она съ сердцемъ швыряетъ сковороды и горшки.— Или, можетъ быть, теб хочется, чтобы я купилъ у Кристо его поганую лодку?
— Не нужно мн никакой лодки!— крикнула Графа, оборачивая къ мужу искаженное гнвомъ лицо.— И не дури ты мн голову, Ламбро, своей лодкой. Я ужъ вижу, что лодки у насъ никогда не будетъ… у людей хоть поганыя, да есть, а у насъ никакой никогда не будетъ, не будетъ и не будетъ…
— Вотъ теб и разъ!— проговорилъ Ламбро.— Почему не будетъ? Нтъ, будетъ, я теб это говорю, а если ты мн не вришь, то сними съ себя свой кошель и давай посмотримъ, сколько уже у насъ накопилось денегъ для ‘Мечты’….
Упоминаніе о завтномъ кошел подйствовало на Графу благотворно, и черезъ минуту супруги уже мирно сидли рядомъ и, въ сотый разъ пересчитывая свой скудный капиталъ, обсуждали, сколько еще не хватаетъ имъ денегъ на покупку лодки.
А Кристо въ это время торопливо спускался съ горы и думалъ:
‘Проклятый хамалъ, чтобы ты самъ себ напророчилъ и гробъ, и саванъ! Какъ бы я радъ былъ, если бы тебя когда-нибудь придавило хорошимъ тюкомъ! Надоло уже мн ходить по колючкамъ и смотрть на Графру безъ всякаго толку! Сколько ботинокъ я истрепалъ, и ни разу не удалось хорошенько съ ней поговорить, — ужъ очень крпкіе кулачищи у этого грязнаго верблюда… Гробъ и саванъ… тьфу! Чтобы ты самъ издохъ, подлый дьяволъ…’
И Кристо чудилось, что за нимъ съ горы гонится что-то холодное, блое, и цпляется ему за плечи, и шепчетъ въ уши: ‘Нтъ, Кристо, не убжишь, я смерть твоя, я догоню тебя…’ Холодный потъ выступилъ у Кристо на лбу, колнки у него тряслись, сердце трепетало, и каждый кустикъ на дорог, каждый камень казались ему въ вечернемъ сумрак какими-то кривляющимися чудищами, пришельцами невдомаго міра.
Но внизу, въ ярко, освщенной кофейн, среди многочисленной публики и шумнаго говора, Кристо оправился и почувствовалъ себя прежнимъ Кристо. Ему самому стало смшно надъ собой, какъ онъ, сломя голову, летлъ съ горы, точно за нимъ и въ самомъ дл кто-нибудь гнался, и, потребовавъ себ чашку кофе, Кристо, какъ ни въ чемъ не бывало, занялъ свое мсто за общимъ столомъ.
— А я сейчасъ былъ у Ламбро тамъ наверху, — началъ онъ, смясь.— И что вы думаете, этотъ ортухосъ (бднякъ) собирается покупать себ такую лодку, какой ни у кого здсь нтъ, а самъ сидитъ и кушаетъ сухой хлбъ, запивая его голою водицей… Вотъ чудакъ!
Нкоторые засмялись, но одинъ изъ постителей, почтенный человкъ съ сдыми бакенбардами и суровымъ, темнымъ лицомъ, возразилъ:
— А что жъ, если Ламбро хочетъ покупать лодку, то такъ и будетъ! Я знаю Ламбро: у Ламбро золотая голова, желзныя руки и сердце, какъ алмазъ, и я, который никогда никому не доврялъ въ жизни своей мднаго гроша безъ росписки, я доврилъ бы Ламбро цлый милліонъ на одно только слово и ручаюсь головой, что Ламбро свое слово сдержитъ… Вотъ какой человкъ Ламбро!
Кристо толкнулъ подъ столомъ своихъ сосдей, и вс они насмшливо переглянулись между собою. Почтенный человкъ съ сдыми бакенбардами былъ тотъ самый богачъ, Мавропуло, въ птичьемъ домик котораго ютился Ламбро съ своимъ семействомъ.
Къ зим въ ладонк у Графы скопилось около 20 рублей, и когда Графа пересчитала эти жалкіе гроши, собранные съ такимъ тяжелымъ трудомъ и лишеніями, она пришла въ отчаяніе. На покупку хорошей лодки нужно было, по крайней мр, 100 рублей, и если на то, чтобы скопить, отказывая себ во всемъ, 20 рублей, ушло слишкомъ полгода, то сколько же еще придется ждать до тхъ поръ, пока они будутъ въ состояніи осуществить свою мечту?.. Года два, а, можетъ быть, и больше, и эти два года казались Граф безконечно длинными, какъ пшеходу кажется безконечно длиннымъ тотъ остатокъ пути, который отдляетъ его отъ отдыха и ночлега. Чмъ ближе цль, тмъ трудне идти, и время бжитъ скоре для того, кому нечего ждать впереди. Веселая, беззаботная Графа сдлалась раздражительна и нетерплива, по ночамъ ей снились деньги, много денегъ, кучи золота и серебра, а утромъ она вставала блдная, угрюмая, съ отвращеніемъ смотрла на свою убогую утварь, колотила ребятишекъ и кричала на Ламбро, который за неимніемъ работы теперь чаще оставался дома.
Ламбро пытался утшать ее по прежнему:
— Вотъ погоди, Графа, когда будетъ у насъ ‘Мечта’…
Но Графу это только еще больше раздражало.
— Ахъ, ‘Мечта’, ‘Мечта!’ — съ злобной насмшкой восклицала она.— Лучше бы ты помолчалъ съ этой ‘Мечтой!’ Какая ‘Мечта’, когда скоро вс подохнемъ съ голоду и отъ стужи? Никакой ‘Мечты’ у насъ не будетъ, и нечего объ этомъ говорить, людямъ на смхъ! Ты думаешь, не смются надъ нами? Вс смются, нельзя на улицу выйдти! Кристо этотъ проходу не даетъ, все спрашиваетъ: ‘Ну что же ваша ‘Мечта’. Ахъ, надоло мн все, — вотъ пойду когда-нибудь на башню и брошусь оттуда внизъ головою въ море!…
Ламбро, вздыхая, бралъ шапку и уходилъ бродить куда нибудь на улицу, или взбирался по скользкимъ тропинкамъ на обледенлыя скалы, садился на камень и слушалъ, какъ реветъ сердитое зимнее море. И этотъ могучій гордый ревъ, эти холодныя, злыя волны, съ дикой смлостью бросающіяся на недвижныя каменныя громады горъ, возбуждали въ немъ бодрость и сознаніе своихъ силъ. Освженный, успокоенный возвращался Ламбро домой съ новымъ запасомъ терпнія и жаждой борьбы, и въ эти минуты казалось ему, что онъ все можетъ, всего достигнетъ и завоюетъ себ счастье.
Однажды, спускаясь съ горы, онъ лицомъ къ лицу столкнулся съ Кристо, который въ тепломъ пальто, съ поднятымъ воротникомъ, въ теплой шляп и въ высокихъ сапогахъ съ калошами озабоченно шелъ куда-то. Увидвъ Ламбро, онъ остановился и оскалилъ свои мелкіе, острые зубы.
— А, Ламбро, — воскликнулъ онъ.— Вотъ хорошо, что я тебя встртилъ! У меня есть къ теб большое дло…
По лицу и по тому рчи, въ которой не слышно было обычной насмшки, Ламбро догадался, что Кристо на этотъ разъ не шутитъ, а дйствительно нуждается въ немъ. ‘Нтъ ли у него какой-нибудь работы?’ подумалъ Ламбро и посмотрлъ на свои руки, которыя давно уже отдыхали и тосковали отъ бездлья.
— Хорошо, — сказалъ онъ.— Вотъ и хамалъ теб пригодился, Кристо. Не строишь ли ты уже себ домъ?
— Домъ не домъ, немножко поменьше, но дло все-таки большое. Пойдемъ внизъ, здсь втеръ дьявольскій, и зубы у меня пляшутъ, какъ татары на арман {Арманъ — молотьба.}.
Они сошли съ горы, на которой бсновался свирпый нордостъ, и Кристо повелъ Ламбро прямо въ кофейню, что было уже совсмъ серьезно.
— Ну, теперь я совсмъ оттаялъ и могу говорить!— началъ Кристо, проглотивъ чашку густого, душистаго кофе.— Вотъ видишь, Ламбро, я купилъ себ лодку…
— Хорошо!— одобрилъ Ламбро.
— Конечно, не такую, какъ твоя ‘Мечта’…— насмшливо подмигнувъ, продолжалъ Кристо — но все-таки ничего себ, годится. Свою старую я продалъ, а новую купилъ, теперь у меня есть и лодка, и снасти, и хочу я, Ламбро, самъ по себ идти въ Туакъ… Что ты скажешь?
— Скажу, что и это хорошо, — опять одобрилъ Ламбро.
— Ну вотъ… Эй, дайте сюда еще дв чашкикофе! Пей, Ламбро. Не хочешь ли папиросу? Хорошая, изъ бахчисарайскаго табаку… Кури, пожалуйста. Ну вотъ, стало быть, и лодка, и снасти есть, теперь мн нужно комнанію. Не пойдешь ли ты со мною, Ламбро?
— Отчего-же не пойдти?— отвчалъ Ламбро.— Конечно, мн все равно съ кмъ ни идти, но все-таки я подожду давать теб слово. Въ прошломъ году я ходилъ съ Яномъ Аргириди, и, можетъ быть, онъ позоветъ меня опять.
Глаза Кристо безпокойно загорлись, и онъ сдлалъ нетерпливое движеніе.
— Ну что тамъ Аргириди, плюнь на Аргириди!— воскликнулъ онъ.— Сколько онъ теб дастъ? Одинъ пай? Я теб дамъ два. Я знаю, чего ты стоишь и какой ты опытный морякъ. Если бы ты, Ламбро, былъ немножко не такой неповоротливый, ты бы могъ наживать ой-ой-ой какія большія деньги, и давно бы у тебя были и своя лодка, и свое дло, и не нужно было бы теб жить у этой старой лисицы, Мавропуло, въ старомъ курятник…
‘Ого-го-го! подумалъ Ламбро, посмиваясь тихонько себ въ усы. Ужъ если тебя, Ламбро, несчастнаго хамала, угощаютъ такими сладкими бубликами, это значитъ, ты очень нуженъ. А почему нуженъ? Потому что мы съ Кристо немножко боимся моря, а съ моремъ надо ладить, оно даетъ хорошія деньги. Ну что жъ, посмотримъ, можетъ, я и помогу теб нажить деньги, Кристо, только своими сладкими словами ты меня не проведешь’…
А Кристо продолжалъ, все боле и боле волнуясь:
— Ну что же ты скажешь, Ламбро? Два пая — и по рукамъ? Мн давно хочется имть свое дло и никому не кланяться, ты самъ знаешь, Ламбро, какъ трудно найдти хорошаго товарища. Когда работаешь, — ничего, все ладно, а какъ начнутъ длить паи, — такъ и ссора — и одинъ другого старается обмануть.
— Нтъ, отчего же?— возразилъ Ламбро.— Наши рыбаки народъ хорошій, честный, я съ Аргириди хожу вотъ уже три года, и никогда мы съ нимъ не ссорились, и какъ были пріятели, такъ и теперь пріятели.
— Ха, а сколько денегъ давалъ теб этотъ пріятель?— насмшливо спросилъ Кристо.
— Немного, но знаешь, Кристо, это ужъ какъ удача. Въ прошломъ году рыба совсмъ не шла, если ты помнишь, а насъ въ компаніи было пять человкъ, восемь паевъ, — раздли, много-ли придется на каждый пай? А старикъ Аргириди хорошо съ нами разсчитывался, это всякій теб скажетъ, посмотримъ, Кристо, какъ будешь разсчитываться ты!— прибавилъ Ламбро, лукаво подмигивая.
Кристо вздернулъ носъ.
— А вотъ увидишь, Ламбро!— съ достоинствомъ сказалъ онъ.— Какъ я сказалъ: теб два пая, — такъ и будетъ. Ну что-жъ, согласенъ?
— Подумаю. А кто пойдетъ съ нами еще?
Кристо немного замялся.
— А тамъ… одинъ русскій, Ефимъ. Онъ работалъ на хуторахъ и зазимовалъ у насъ, теперь хочетъ попробовать счастья въ мор.
— Значитъ, совсмъ новый? Можетъ, и весла не уметъ держать въ рукахъ?— спросилъ Ламбро, покачивая головой.— Это плохо: не люблю я работать съ такимъ народомъ.
— Ничего, Ламбро, онъ, кажется, человкъ крпкій и, по всему видно, будетъ стараться. Ему очень нужны деньги, а кому нужны деньги, тотъ и чорта не боится, Ламбро!
— Правда, — сказалъ Ламбро.— Но только до тхъ поръ, пока чортъ не высунетъ свои рога. А море, Кристо, бываетъ хуже чорта иногда, смотри, какъ бы твой Ефимъ не ушелъ отъ насъ, понюхавъ немножко, чмъ оно пахнетъ…
— Э, глупости!— съ безпечнымъ видомъ воскликнулъ Кристо.— Не уйдетъ, какъ увидитъ въ Туак, сколько денегъ въ карманахъ у московскихъ купцовъ! За то насъ будетъ только трое, и длить будемъ на шесть паевъ. При удач сколько мы заработаемъ, Ламбро, подумай! И чего намъ бояться, когда съ нами будешь ты, самый лучшій морякъ въ город!— льстиво добавилъ онъ, чтобы окончательно склонить Ламбро на свою сторону.
Ламбро усмхнулся на эту лесть и всталъ изъ за стола.
— Экій сладкій-языкъ у тебя, Кристо, настоящій медъ! Ну, ладно, я подумаю, посмотрю твою новую лодку и тогда скажу теб, пойду я съ тобой или нтъ… А что, Кристо, ты вдь любишь таки деньги, а?— спросилъ онъ уже на улиц.
— А кто же ихъ не любитъ? Правда, люблю.
— То то. Пожалуй, и и чорта не испугался бы, если бы онъ пообщалъ теб хорошій процентъ за твою душу?
— Э, чего бояться, — вдь и чорта можно обмануть, Ламбро!— смясь, отвчалъ Кристо, довольный, что уладилъ дло.
Они разстались, и Ламбро въ задумчивости пошелъ домой. Онъ хорошо понималъ, что Кристо предлагалъ ему очень выгодную сдлку, общая за одн руки два пая {Рыбакъ, вносящій въ дло только одинъ свой трудъ, получаетъ обыкновенно одну часть изъ общей прибыли, имющій какую нибудь рыболовную снасть получаетъ два пая, а хозяинъ лодки и снастей считается хозяиномъ предпріятія и иметъ право на три пая.}, но въ то же время никакъ не могъ отдлаться отъ чувства нкотораго недоврія, которое всегда внушалъ ему его бывшій школьный товарищъ. Все не нравилось ему въ Кристо: и его вкрадчивая хитрость, и хвастливая заносчивость, и жадность къ деньгамъ, доходящая до болзненной маніи, а главное, — его трусость, которою онъ отличался еще на школьной скамь. Съ такимъ компаніономъ пропадешь! думалъ Ламбро. Да еще тамъ нашелъ себ какого-то Ефима, который и моря, можетъ быть, никогда не нюхалъ! Сядутъ оба на мою спину и такъ заздятъ, что не захочешь никакихъ денегъ! А деньги нужны, если на мою долю придется хоть 80 рублей, вотъ и лодка! Тогда прощай, Кристо, — самъ буду хозяиномъ, и ни какимъ медомъ ты меня не заманишь въ свою компанію! Опасный человкъ, хитрый человкъ, въ каждомъ глазу сидитъ по бсу, и когда смотритъ на тебя, то бсы такъ и прыгаютъ во вс стороны, точно лягушки передъ дождемъ. Ну, что же длать, — это онъ правду сказалъ, что кому нужны деньги, тому нечего бояться и чорта. Не плачь, моя бдная Графа, будутъ у насъ съ тобой деньги, будетъ и ‘Мечта’, и тогда наплевать намъ на Кристо!
А свирпый нордостъ злобно вылъ, носясь, какъ бшеный, по горамъ, и за скалами бились и ревли разъяренныя волны, словно вызывая на борьбу весь міръ.
Когда Графа узнала отъ мужа, что онъ идетъ съ Кристо въ Туакъ, она сразу присмирла и затихла. Она была дочь земледльцевъ, не знала и не любила моря и каждый разъ, провожая Ламбро на опасный промыселъ, боялась, что онъ не вернется. И теперь, вспоминая, какими злыми упреками она осыпала его все это время, Графа мучилась раскаяніемъ и своими ласками старалась загладить свою вину передъ нимъ. Въ дом у нихъ опять воцарился міръ, и Ламбро послдніе дни передъ отъздомъ плавалъ какъ рыба въ масл, по его собственнымъ словамъ.
Наступилъ, наконецъ, и февраль, а вмст съ нимъ наступило и время отплытія. Каждый день почти въ море уходили лодки, нагруженныя снастями и людьми, рыбаки въ теплыхъ курткахъ, въ громадныхъ выше колна сапогахъ, пли псни, махали шапками, а провожавшіе желали имъ удачи и, долго смотрли вслдъ лодкамъ, пока он не превращались въ блыя точки и не сливались съ безконечною синевою моря и неба.
Проводили и Ламбро. Даже старый Іорданъ притащился изъ деревни на своихъ старыхъ ногахъ и долго ворчалъ и суетился около лодки, давая разные, по его мннію, очень важные совты, на которые, впрочемъ, никто не обращалъ вниманія. Онъ и мачту осмотрлъ, и паруса пощупалъ, нашелъ какой-то недостатокъ въ шкотахъ (веревки отъ парусовъ) и успокоился только тогда, когда Ламбро съ нимъ согласился и общалъ исправить замченный имъ недостатокъ.
— Ну, готово!— сказалъ Ламбро, подходя къ Граф.— Прощай, Графа, не горюй безъ меня и молись объ удач. Дядя Іорданъ, навщайте жену и дтей! Будьте имъ, какъ родной отецъ…
— Ладно, ладно, и безъ тебя это знаю!— пробурчалъ старый герой, борясь съ овладвшимъ его душою волненіемъ и изо всхъ силъ стараясь сохранить геройскій видъ и молодцоватую осанку.
— Ну, теперь поцлуй меня, Графа, на прощанье!— прибавилъ Ламбро и обнялъ жену.
Графа припала къ нему, и слезы закапали у нея изъ глазъ. Кристо стоялъ поодаль, смотрлъ исподлобья на это прощанье, и губы его подергивались не то отъ сдерживаемой улыбки, не то отъ волненія.
— Ну, а меня?— вдругъ вымолвилъ онъ, когда Графа оторвалась отъ Ламбро.— Меня разв не поцлуете на прощанье? Говорятъ, поцлуй женщины приноситъ счастье, а у меня нтъ ни сестры, ни матери, никого…
Губы его все дергались, и въ глазахъ свтилась усмшка. У Графы сразу высохли слезы, и она пугливо отъ него отшатнулась.
— Что-жъ, Графа, поцлуй и его!— сказалъ Ламбро, смясь. Правда, вдь онъ сирота, и его даже проводить некому какъ слдуетъ.
Кристо быстро подошелъ къ Граф и, прежде чмъ она могла что нибудь предпринять, съ знакомымъ уже ей, загадочнымъ блескомъ въ зрачкахъ, не поцловалъ, а точно впился ей въ губы. У Графы захватило духъ и въ глазахъ потмнло.
— Ну, будетъ!— крикнулъ Ламбро, прыгнувъ въ лодку.— Садись, Кристо. Съ Богомъ!
Кристо весь блдный, съ дрожащими губами, отошелъ отъ Графы и, не глядя на Ламбро, слъ на весла. Лодка тихо отплыла отъ берега.
— Кали ора!— прошепталъ Іорданъ и снялъ шляпу.
Весла дружно поднялись и опуетились, лодка стала быстро удаляться, оставляя за собою длинный змистый слдъ. Въ послдній разъ Ламбро махнулъ рукой, нсколько минутъ еще слышались глухіе удары веселъ — разъ-два, разъ-два… наконецъ, и эти звуки исчезли, расплылись, поглощенные вчнымъ, таинственнымъ шопотомъ моря.
— Ну, пойдемъ, Графа!— сказалъ Іорданъ.
Но Графа продолжала неподвижно стоять, закрывъ лицо руками, и все еще чувствовала на губахъ своихъ жаръ и боль пламеннаго поцлуя Кристо. ‘О, ману не ту ману’! {О, мама моя, мама.} беззвучно шептала она. ‘Пропала я теперь, совсмъ пропала’… И когда она открыла глаза, лодки уже не было видно, и Графа подумала, что вмст съ нею ушло все ея прошлое, кончилась ея прежняя тихая жизнь съ Ламбро въ домик на гор, и началось что-то другое, новое, такое же безумное, пьяное и нечистое, какъ безстыдный поцлуй Кристо.
Между тмъ лодка плавно неслась впередъ, разская носомъ шумящія волны, рзвою толпой мчавшіяся ей на встрчу. Берегъ отходилъ все дальше и дальше, вотъ уже послднія кровли домовъ скрылись за выступами скалъ, блеснулъ еще разъ на прощанье золотой крестъ церкви, и широкая даль моря раскинулась передъ рыбаками. Но мысли ихъ еще оставались тамъ, на берегу, и вс молчали. Ламбро былъ грустенъ, и за сердце его немножко щипало, Кристо съ какимъ-то ожесточеніемъ работалъ веслами, и неопредленная улыбка кривила его губы. Оба они, каждый по своему думали о Граф, только третій ихъ спутникъ, Ефимъ, кажется, не думалъ ни о чемъ, да ему и не о чемъ было думать, потому что у него не осталось никого на берегу. Это былъ высокій, широкоплечій, немножко неуклюжій парень лтъ 30, настоящій сверянинъ по виду. Его худощавое, скуластое лицо съ заостренною, совершенно блой бородкой было покрыто крупными желтыми веснушками, придававшими ему наивное выраженіе. Небольшіе срые глаза, почти безъ бровей, смотрли простодушно и немножко мечтательно, желтоватые, неровно подстриженные волосы безпорядочными косицами торчали изъ подъ глубоко надвинутаго картуза. Одтъ онъ былъ плоховато, въ старенькій клтчатый пиджачокъ съ пухлыми коричневыми заплатами на локтяхъ, въ вытертыхъ до блеска штанахъ изъ чортовой кожи и въ старыхъ морскихъ сапогахъ, которые подарилъ ему Кристо. Онъ сидлъ на вторыхъ веслахъ, и все его вниманіе было устремлено на то, чтобы пропадать въ тактъ съ Кристо. По временамъ онъ отнималъ отъ весла то одну, то другую руку, поплевывалъ на ладонь и снова начиналъ дйствовать старательно и съ оттяжкой.
— Не плюй на руку, Ефимъ, — сказалъ ему Кристо.— Не годится!
— Почёмъ?— протяжно вымолвилъ Ефимъ.
— А потомъ, что мозоли себ наколотишь, да, не дай Богъ, морская вода попадетъ, она теб такъ ихъ разъстъ, бда!
— Ишь ты!— усмхнулся Ефимъ.— А мы, кабыть, по рассейски, привышны!
— А ты откуда?— спросилъ Ламбро, выходя изъ своей грустной задумчивости.
Ефимъ отвчалъ не сразу: видно, въ прошломъ у него не было ничего такого, что стоило бы помянуть добромъ, и вопросъ Ламбро затронулъ въ немъ какія-то больныя мста.
— Мы — дальніе…— отвчалъ онъ, наконецъ, неохотно.— Кострому слыхалъ? Изъ энтихъ мстъ…
— Какже ты сюда-то попалъ?
— Замотался…— неопредленно вымолвилъ Ефимъ и, прищурившись, посмотрлъ вокругъ.— А у васъ тутъ ничего, хорошо… тепло! у насъ на Костром теперича еще снга лежатъ могучіе, а у васъ ишь ты какъ… славно!
Они шли теперь мимо невысокихъ горъ, покрытыхъ вчно зеленымъ можжевельникомъ, и горячее южное солнце пригрвало ихъ совсмъ по восеннему. Теплый ‘ялтинскій’ втеръ дулъ имъ въ лицо, и море искрилось и трепетало подъ его ласковымъ дыханьемъ. Горы нжились въ голубыхъ туманахъ, и въ полусонномъ лепет прибоя, казалось, звучали голоса пробуждающейся природы. Тепло, втеръ и возбуждающій шумъ волнъ оживили рыбаковъ: они разговорились.
— Такъ ты, значитъ, въ первый разъ идешь на ловлю?— спросилъ Ламбро у Ефима.— Въ Туак не бывалъ?
— Не приходилось.
— Ну, я теб скажу, наше морское дло трудное. Кто не привыкъ, тому тяжело.
— Насчетъ рыбы?
— Нтъ, не рыбы, — рыба ничего: когда погоды хорошія и удача, съ рыбой хлопотъ немного. А вотъ если штормъ застанетъ, да задуетъ подлый нордостъ, ну тогда опасно. И рыб не радъ: только бы скорй до берега добраться.
— Ты говоришь, съ рыбой немного хлопотъ, — возразилъ Кристо, бросая весла и закуривая папиросу.— Нтъ, Ламбро, это тоже трудная задача. Крупную рыбу тоже надо умть поймать, а разинешь ротъ, она теб махнетъ по носу хвостомъ и до свиданья! Совсмъ дуракомъ оставитъ, ажъ досадно.
— Здорова, стало, быть? — съ любопытствомъ спросилъ Ефимъ.
— Да какже, — вдь это теб не кефаль и не султанка, а настоящій рыбій царь, — осетёръ, а то блуга. Вдь это чистые дьяволы, а не рыбы, ей-Богу! Ну блуга хоть ничего, — она рыба смирная, на нее хоть верхомъ садись, — настоящая корова, а вотъ осетёръ — нтъ: этотъ водитъ-водитъ, даже въ потъ вгонитъ, а какъ вытащишь его въ лодку, такъ онъ чуть не плачетъ. Ей-Богу, точно ребенокъ, — ажъ пищитъ, право пищитъ…
— Правда, — подтвердилъ Ламбро.— Онъ море любитъ, — умная рыба.
— А когда поймаешь ее, — продолжалъ Кристо, — не надо сразу тащить, надо понемножку, чтобы она устала. Устанетъ хорошенько, — ну тогда тащи, и какъ только она голову изъ воды показала, — сейчасъ ее багромъ по башк, чтобы оглушить. Посл этого она. смирная сдлается, сама въ руки лзетъ, ну, а если опять начнетъ очень церемониться, — можно и еще раза два треснуть. Я люблю колотить ихъ по башк — у меня ажъ слюнки текутъ въ это время…— прибавилъ Кристо, и непріятная усмшка раздвинула его красныя губы.
— Нтъ, все-таки не хорошо. Жалко!— сказалъ Ламбро.
— Тоже животная!— нершительно проговорилъ Ефимъ.— Конечно, жалко.
— Жалко? — воскликнулъ Кристо и захохоталъ. — Помилуйте, да вдь это живыя деньги, рублей полтораста и больше! За эти деньги не то, что блугу, отца родного по башк, треснешь…
— Н-да… — протянулъ Ефимъ и почему-то вздохнулъ, устремивъ мечтательный взглядъ въ голубую даль.
— Нтъ, вотъ со мной была какая исторія, когда я въ первый разъ ходилъ съ покойнымъ крестнымъ на ловлю!— заговорилъ Ламбро.— Мн было тогда лтъ 15, и крестный сказалъ, что пора уже меня пріучать къ длу. Строгій былъ старикъ и не любилъ, чтобы люди даромъ ли хлбъ. Вотъ и пошли мы, съ нимъ смотрть снасти, — глядимъ, на одномъ крючк что-то попало, да такое большое, что обоихъ насъ такъ и тянетъ книзу. ‘Осетёръ!— говоритъ крестный, — бери багоръ, Ламбро, и держи на готов, а я буду тащить, какъ высунетъ онъ морду, бей его хорошенько, а промахнешься, я тебя самого побью’. Ну, я смотрю, держу багоръ, а самъ весь трясусь отъ страха, — думаю: что если упущу осетра? Вдругъ крестный какъ закричитъ: ‘Ламбро, Ламбро!..’ Я хвать багромъ, да мимо, — лодка у насъ такъ и заходила. Ну, думаю, все равно, пропалъ,— бью багромъ самъ не знаю куда, а крестный сзади колотитъ меня по голов, я бью осетра, а онъ меня, — такъ вдь и думалъ, что околю…
— Ну, и что жъ потомъ?— спросилъ Кристо, смясь.
— Да вотъ, ничего, какъ видишь, живъ, только посл того въ голов звонили колокола и въ глазахъ метали искры.
— А осетёръ?
— Ушелъ!
— Тца!— неодобрительно причмокнулъ Кристо, и вдругъ ему почему-то вспомнилось лицо и взглядъ Графы въ тотъ моментъ, когда онъ ее поцловалъ. Онъ зажмурилъ глаза, каку сытый котъ, сладко потянулся и замолчалъ, весь погрузившись въ пріятныя мечты.
Въ мор засвжло, гулъ прибоя усилился и угрюмая громада Ай-мыса надвинулась на пловцовъ. Его три зубца, словно щетиной утыканные сосновымъ лсомъ, отчетливо вырзывались на поблднвшемъ неб, отвсныя стны, испещренныя трещинами, изрытыя и изъденныя волнами, горделиво вздымались надъ моремъ, которое со стономъ металось у ногъ каменнаго великана и въ безсильной злоб плевало въ его потемнвшую отъ бурь грудь. Множество баклановъ гнздилось въ пустынныхъ скалахъ: цлыя стаи ихъ словно четками унизывали камни или, тяжело шлепая крыльями по вод, перелетали съ мста на мсто и ныряли, какъ утки въ волнахъ.
— Ну, горища!— воскликнулъ Ефимъ, задирая голову кверху.— Отсюда поглядть, у ней макушка, кабыть, въ самое небо уперлась. Здоровая!
— Святая гора!— пояснилъ Ламбро.— У насъ говорятъ, давно еще было, тутъ одинъ святой человкъ въ пещер жилъ. Ушелъ отъ всхъ, молился, день и ночь у него лампада горла. Вотъ гляди сюда, вонъ высоко чернетъ, — это и есть пещера…
На сромъ отвс скалы, почти подъ самою вершиной, чернла глубокая впадина, точно гнздо какой-то гигантской птицы.
— О, Господи!..— прошепталъ Ефимъ.— Да какже онъ тамъ жилъ… чмъ кормился? Вдь туда и не всползешь.
— А такъ… врно, ужъ Богъ его питалъ. И еще говорятъ, — по ночамъ, когда въ мор сильная зыбь и такой туманъ, что лодку, если, не дай Богъ, она заблудится въ этихъ мстахъ, несетъ прямо на камни, — въ пещер зажигается огонь, и бдные люди спшатъ скоре уйти отъ Ай-мыса. Потому что это опасное мсто для судовъ… а святой это знаетъ, и зажигаетъ свою лампадку и молится за бдныхъ рыбаковъ.
— Ты видалъ?— съ благоговніемъ спросилъ Ефимъ.
— Нтъ, я ни разу не видлъ, а многіе рыбаки говорятъ, что видали, и мой покойный крестный тоже видалъ. Такъ, говоритъ, вдругъ загорится, какъ звзда, и опять потухнетъ, и опять загорится, и сразу, говоритъ, всякій страхъ пропадаетъ, и идти легче, и знаешь уже, что придешь домой благополучно, потому что святой зажогъ лампадку…
Ефимъ долго смотрлъ на таинственную пещеру, гд въ бурныя ночи невидимая рука зажигаетъ для заблудшихъ свой спасительный огонекъ и, снявъ картузъ, благоговйно перекрестился.
Солнце уже сло, когда рыбаки обогнули мысъ-Ай, и впереди зачернли лсистые склоны Ласпи. Противный втеръ все время дулъ имъ на встрчу, не давая поднять паруса, море бурлило сильне, и идти на веслахъ было тяжело. Гребцы устали, и Кристо началъ поговаривать о ночлег.
— Погоди, — оказалъ Ламбро, зорко вглядываясь въ туманную линію береговъ.— Вотъ пройдемъ Чабанъ-Ташъ (Пастушій камень), тамъ найдемъ гд пристать. Кабы намъ въ Капканъ не попасть, — въ такую погоду это не дай Богъ.
— Какой Капканъ?— спросилъ Ефимъ.
— А это здсь есть такое мстечко, врод маленькой бухты, въ бурную погоду бда попасть туда: зайти зайдешь, а выйдти нельзя, — жди, когда утихнетъ! Мы съ крестнымъ одинъ разъ три дня тамъ просидли: ужъ и ругался старикъ! Самое горячее время для рыбака, а пропадаетъ даромъ.
— Ловко ты вс эти мста знаешь!— сказалъ Ефимъ.
— Еще-бы!— не безъ гордости произнесъ Ламбро.— Я и выросъ въ лодк, мы съ крестнымъ и не пересчитаешь сколько разъ здсь прошли. Эге, а вонъ и Чабанъ-Ташъ!
Громадный круглый камень, похожій на исполинскій черепъ, выглянулъ изъ воды. Волны такъ и кипли вокругъ него, облизывая его круглое темя, покрытое зеленою слизью. Блая пна клочьями разметалась вокругъ него, въ сумеркахъ казалось, что это развваются остатки сдыхъ волосъ на лысой голов какого-то миическаго великана, погруженнаго въ воду.
— На этомъ камн чабана убили, — началъ опять Ламбро.— Поэтому онъ и Чабанъ-Ташъ.
— За что убили?— спросилъ Ефимъ.
— А такое дло было, чабанъ, татаринъ, увезъ изъ Балаклавы гречанку. Балаклавцамъ это не понравилось, пошли они за чабаномъ въ погоню, чтобы отнять двушку. Сначала онъ прятался съ ней въ горахъ, потомъ бросился въ море и поплылъ. Греки за нимъ на лодкахъ. Измучился татаринъ, вышелъ на этотъ камень отдохнуть, а здсь они его догнали и убили.
— А двушка его любила?— спросилъ Кристо, который съ интересомъ прислушивался къ этому разсказу.
— Ну, этого я не знаю. Давно было, никто хорошенько не помнитъ, а похоже, что правда. Грекъ не любитъ, когда у него что нибудь отнимаютъ, — онъ этого никогда не проститъ, — съ усмшкой добавилъ Ламбро.
Кристо покосился на Ламбро, покосился на лысый камень съ разввающимися вокругъ него сдыми космами и, нервно передернувъ плечами, сталъ усиленно налегать на весла. Но руки у него ослабли отъ усталости, работалось плохо, онъ звалъ, капризничалъ и жаловался, что у него животъ присохъ къ спин. Ламбро смялся.
— Эге-ге, Кристо, плохой же ты морякъ!— сказалъ онъ, пересаживаясь на его мсто и берясь за весла.— Еще и до Ласпи не дошли, а ты уже разсахарился! Ну-ка, Ефимъ, ударимъ хорошенько, теперь близко, — вонъ уже и Илья засвтилъ свой фонарь…
Полный мсяцъ выплылъ изъ-за зубчатой митры горы св. Ильи, и серебряныя искры разсыпались по кипящему морю. Даль стала глубже, ясне, горы почернли и подводные камни, торчавшіе у береговъ, превратились въ какія-то фантастическія чудовища, застывшія въ самыхъ уродливыхъ позахъ. Рыбаки примолкли, и слышны были только могучіе удары веселъ Ламбро и его отрывистая команда.
Черезъ часъ они были уже на берегу и грлись у разложеннаго костра, который весело разбрасывалъ вокругъ себя цлые снопы золотыхъ искръ. На двухъ камняхъ въ котелк бурлила походная похлебка, поодаль шумлъ самоварчикъ, и Ламбро, разостлавъ на земл брезентъ, хлопоталъ около посуды. Онъ былъ какъ дома, все зналъ, все умлъ длать, и Ефимъ съ восхищеніемъ подчинялся всмъ его приказаніямъ, — таскалъ хворостъ для костра, подкладывалъ щепокъ въ самоваръ, пробовалъ похлебку. Только Кристо ничего не длалъ и лниво, растянувшись на брезент, наслаждался тепломъ и покоемъ. Жуткое чувство страха, испытанное имъ давеча, среди пустынныхъ волнъ, передъ лысымъ камнемъ, надъ которымъ виталъ окровавленный призракъ убитаго чабана, теперь совершенно покинуло его, и онъ снова предался сладкимъ мечтамъ о хорошенькой Граф.
Посл ужина и чаю лодку вытащили на берегъ, поставили на катки и стали готовиться къ ночлегу. Хотя ночь была теплая, Ламбро и Кристо завернулись въ овчинные кожухи и растянулись на брезент, у костра. Одинъ Ефимъ не ложился и, сидя на корточкахъ передъ костромъ, подбрасывалъ въ огонь можжевеловые сучья. Они корчились и трещали, распространяя дкій смолистый запахъ, потомъ сразу вспыхивали яркимъ пламенемъ, и тогда блдное лицо Ефима розовло, а его блая бородка и желтыя косицы пріобртали золотистый оттнокъ.
— Ты что же не ложишься?— спросилъ его Ламбро.
— Да не хотьца еще…— отвчалъ Ефимъ.— Посижу еще.
— Я вотъ тутъ теб одяло положилъ, завернись, когда ляжешь, а то къ утру захолодаетъ.
Ламбро громко звнулъ, перевернулся на другой бокъ и задремалъ. Разбудили его какіе-то жалобные, протяжные звуки, точно отдаленные стоны, странно выдлявшіеся среди однообразнаго шума моря. Онъ повернулъ голову и посмотрлъ на Ефима. Ефимъ сидлъ все въ той же поз, на корточкахъ, и, слегка раскачиваясь всмъ тломъ, плъ псню. Лицо его выражало глубокую скорбь, а въ псн звучала такая кромшная тоска, что у Ламбро сонъ сразу прошелъ, и ему стало холодно подъ теплымъ тулупомъ.