Дж. Г. Байронъ
Марино Фальеро.
МАРИНО ФАЛЬЕРО.
К. Арсеньевъ.
——
Dux inquioti turbidus Adriae.— Горацій.
Дйствующія лица:
Мужчины.
Женщины.
Марино Фальеро, Байрон Джордж Гордон, Год: 1820
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Марино Фаліеро, исправл. перев. А. Соколовскаго, съ предисл. почетнаго академика К. К. Арсеньева
Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 2, 1905.
‘Историческая трагедія’ ‘Марино Фаліеро, дожъ Венеціи’ была задумана Байрономъ въ 1817 г., когда онъ, пріхавъ въ Венецію, впервые увидлъ залу совта во дворц дожей съ чернымъ покрываломъ на томъ мст, гд долженъ былъ находиться портретъ казненнаго государя-заговорщика. Мысль, отодвинутая на время другими работами, получила осуществленіе только три года спустя, въ Равенн. Начатая 4-го апрля трагедія была закончена 17-го іюля 1820 года. Въ начал 1821 года она была поставлена безъ согласія и вопреки желанію автора на сцен лондонскаго Дрюриленскаго театра. Успха она не имла, неблагопріятны были и отзывы о ней въ тогдашнихъ газетахъ и журналахъ. Реакція въ ея пользу началась сравнительно недавно, но уже Гете, которому Байронъ намревался посвятить свою трагедію, удивлялся яркости мстнаго и національнаго ея колорита и считалъ возможной обработку ея для сцены. Опытъ такой обработки, не особенно удачный, былъ сдланъ гораздо поздне извстной мейнингенской труппой.
Въ предисловіи къ ‘Марино Фаліеро’ Байронъ указываетъ источники, по которымъ онъ изучалъ избранную имъ тему. Нкоторые изъ нихъ, судя по новйшимъ изслдованіямъ, не во всемъ и не вполн достоврны, но основные факты, на которыхъ построена трагедія, не возбуждаютъ серьезныхъ сомнній. Врно въ главныхъ чертахъ воспроизведено прошедшее дожа, мотивы, побуждающіе его примкнуть къ возстанію, согласно съ истиной изображена судьба заговора и заговорщиковъ. Названіе ‘исторической’ поэтому дано трагедіи по праву. Безусловной точности деталей отъ художественнаго произведенія, переносящаго насъ въ далекое прошлое, требовать нельзя: вполн достаточно, если оно правдоподобно, если оно не нарушаетъ въ общемъ и цломъ исторической перспективы. Не страдаетъ трагедія Байрона и отъ того, что онъ ршился соблюсти одно изъ псевдоклассическихъ единствъ — единство времени. Событія, проходящія передъ нами, могли совершиться въ теченіе однхъ сутокъ. Фаліеро могъ примкнуть къ заговору подъ непосредственнымъ впечатлніемъ снисходительнаго приговора, постановленнаго надъ Стено, Бертуччіо, получивъ неожиданнаго союзника въ лиц дожа, могъ или, лучше сказать, долженъ былъ ускорить введеніе его въ среду заговорщиковъ, заговорщики, заручившись могущественной поддержкой и сознавая опасность медленности, могли поспшить переходомъ къ дйствію, для котораго все было подготовлено заране, совтъ десяти, зная о враждебномъ настроеніи народной массы, могъ признать неотложной казнь главныхъ виновныхъ. Что Байронъ вовсе не считалъ себя связаннымъ требованіями традиціи, осъ этомъ свидтельствуетъ свобода, съ которою онъ отнесся къ единству мста, нсколько разъ нарушаемому въ трагедіи. И это вполн понятно: заключивъ дйствіе въ предлы дворца, авторъ былъ бы вынужденъ отказаться отъ такихъ капитальныхъ сценъ, какъ разговоръ дожа и Бертуччіо у церкви С. Джованниэ Паоло, какъ появленіе ихъ среди заговорщиковъ, какъ монологъ Ліони, прерываемый приходомъ Бертрама. Не говоримъ о единств дйствія, наимене условномъ и искусственномъ изъ ‘трехъ единствъ’: если оно соблюдено въ ‘Марино Фаліеро’, то это объясняется самымъ замысломъ пьесы, интересъ которой сосредоточивается почти всецло на ея главномъ геро.
Не помшало ли, однако, стремленіе Байрона къ единству времени обрисовк характера Фаліеро, скрывъ отъ насъ его постепенное развитіе? Такъ думаетъ одинъ изъ новйшихъ біографовъ Байрона, Аккерманнъ, упуская изъ виду, что моментъ кризиса часто отражаетъ въ себ, точно въ зеркал, всего человка, какимъ сдлала его предшествующая жизнь. Очень не великъ промежутокъ времени, отдляющій первую сцену ‘Пикколомини’ отъ послдней сцены ‘Смерти Валленштейна’, но разв вслдствіе этого остается что-либо не додланнымъ въ образ Шиллеровскаго героя? Разв дйствіе, производимое ‘Ипполитомъ’ Еврипида или ‘Федрой’ Расина, уменьшается отъ того, что мы не видимъ зарожденія и роста страсти, а застаемъ ее въ полномъ разгар?.. Съ большимъ искусствомъ показалъ намъ Байронъ, что искра недоврія и вражды къ господствующей олигархіи теплилась въ Фаліеро издавна, задолго до тенденціознаго ршенія по длу Стено, раздувшаго ее въ пожирающее пламя {*) Фаліеро говоритъ предъ судомъ:
Пожаръ
Рождается отъ искры: капля можетъ
Пролить сосудъ, а мой былъ переполненъ.}.
Или ты
Не знаешь длъ Венеці? Но знаешь
Совта Сорока?
спрашиваетъ онъ своего племянника, выражающаго, до объявленія приговора, надежду на справедливость судей (I, 2).
Знаю я
Ихъ преданность и, вмст съ тмъ, почтенье
замчаетъ онъ съ горькой ироніей, выслушавъ почтительныя слова, предпосылаемыя судомъ непочтительному приговору. Если этотъ приговоръ — присуждающій оскорбителя догарессы, клеветника Стено, къ мсячному аресту,— сразу возбуждаетъ безграничную, неудержимую ярость Фаліеро, причина тому коренится глубоко въ его прошломъ. Увнчанный славой воина и дипломата, спаситель родного города, которому была посвящена вся его долгая жизнь, онъ возведенъ на первое мсто въ государств какъ бы для того, чтобы дать ему почувствовать все безсиліе мнимоверховной власти, всю тщету номинальныхъ ея прерогативъ. И кто же превращаетъ дожа въ призракъ, никому не страшный, въ жалкое подобіе государя? Не народъ, который самъ ‘обращенъ въ ничто или хуже чмъ ничто’, а ‘ядовитая гидра аристократіи’ (I, 2), горсть презрнныхъ сибаритовъ (III, 2). Противъ нихъ направляется гнвъ Фаліеро, противъ нихъ возгорается въ немъ жажда мщенія. Ничтожный обидчикъ Стено отступаетъ на задній планъ, наложивъ на него снисходительное взысканіе, аристократическая корпорація заслонила его собою и стала лицомъ къ лицу съ дожемъ, уже и раньше нетерпливо переносившимъ ея тираннію. Съ перваго взгляда можетъ показаться преувеличеннымъ негодованіе, вызванное въ Фаліеро сначала поступкомъ Стено, потомъ приговоромъ Сорока, но стоитъ только вчитаться въ трагедію, чтобы придти къ другому заключенію. Анджіолина любитъ старика Фаліеро не какъ мужа, а скоре какъ отца, Фаліеро женился на ней, чтобы доставить беззащитной сирот, дочери друга, ‘почетную безопасность’ среди ‘гнзда пороковъ’ (II, 1), какимъ является венеціанская знать. Для него немыслимо поэтому примириться съ сознаніемъ, что въ союз съ нимъ Анджіолина не нашла единственнаго блага, которымъ могъ быть оправданъ неравный бракъ. Клевета Стено направлялась, въ добавокъ, противъ жены главы государства, санъ дожа, высокій если не въ дйствительности, то въ глазахъ Фаліеро, долженъ былъ обезпечить за догарессой особое уваженіе, а ей отказываютъ въ защит, которой вправ ожидать послдній изъ гражданъ. Фаліеро требовалъ только справедливости —
Я лишь хотлъ обрушить на злодя
Ударъ законной кары, въ чемъ отказа
Не получилъ послдній бы голякъ,
Когдабъ имлъ жену онъ, дорогую его душ и т. д.
И въ этой справедливости ему отказали, несмотря на то, что онъ дожъ,— или, врне, именно потому что онъ дожъ! Понятно, что посл перваго порыва бшенства Фаліеро сразу останавливается на мысли, какъ замнить иллюзію власти ея реальною полнотою. Слова его племянника, выразившаго желаніе видть его настоящимъ государемъ Венеціи, погружаютъ его въ тотъ ‘міръ мечтаній’, который открылся для Макбета съ привтомъ вдьмъ. Онъ чувствуетъ, однако, что для труднаго дла ему нужны союзники — и въ это самое время передъ нимъ является Израэль Бертуччіо, глава заговора, готоваго разразиться надъ правящей кастой. Плебея и патриція сближаетъ общее чувство обиды, Бертуччіо ршается посвятить дожа въ тайну заговора — дожъ поспшно, почти радостно общаетъ ему свое содйствіе. Вся сцена между ними полна удивительно мткихъ штриховъ, сразу дорисовывающихъ фигуру Фаліеро. ‘Хотите-ль — быть монархомъ’ — спрашиваетъ его Бертуччіо. ‘Да! но только счастливаго народа’ — отвчаетъ дожъ.—
Угодно-ль намъ
Монархомъ быть Венеціи
О, да
Но только съ тмъ, чтобъ мн народъ и я
Съумли свергнуть иго злобной гидры
Паіриціевъ.
И вмст съ тмъ въ Фаліеро все еще сказывается рожденный аристократъ, готовый дйствовать заодно съ народомъ, но мнящій себя чмъ-то высшимъ сравнительно съ чернью. ‘Ты смешь, тварь, напоминать мн сына’ — восклицаетъ онъ, когда Бертуччіо, нсколькими неосторожными словами воскрешаетъ въ немъ память о его погибшемъ сын. Оставшись одинъ, дожъ ужасается при мысли, что вступилъ въ общеніе съ ‘низкою сволочью’ (common ruffians), злоумышляющею противъ государства. Моменты нершительности, вызываемой этою мыслью, чередуются съ стараніями уврить себя въ справедливости задуманнаго дла. Чмъ-то не-человческимъ вяло бы отъ Фаліеро, еслибы онъ, безъ колебаній вступивъ на страшный путь, безъ колебаній слдовалъ по немъ все дальше и дальше. Вдь ему предстоялъ разрывъ съ своимъ сословіемъ, съ принципами, которымъ онъ служилъ, съ традиціями, которыми онъ гордился. Напрасно, подходя къ церкви, служащей усыпальницею его предковъ, онъ призываетъ ихъ въ свидтели своей правоты: нсколько минутъ спустя ему начинаетъ казаться, что ихъ покой нарушенъ дерзновеніемъ потомка. Мучительными его сомннія становятся тогда, когда онъ видитъ, что бунтъ, во глав котораго онъ ршился стать, долженъ привести къ поголовному избіенію людей, близкихъ ему по крови и по воспоминаніямъ цлой жизни. ‘Ты не вкушалъ съ ними хлба и соли,— говоритъ онъ, обращаясь къ Бертуччіо (III, 2),— не пилъ съ ними изъ одной чаши, не смялся и не плакалъ вмст съ ними. Сдиной, какъ моя голова, покрыты головы старйшинъ совта, съ которыми я былъ молодъ, съ которыми сражался противъ неврныхъ. Каждый ударъ, имъ нанесенный, будетъ казаться мн самоубійствомъ’. Въ этомъ внутреннемъ конфликт — главный трагизмъ положенія Фаліеро, превосходно схваченный и изображенный Байрономъ. ‘Я видлъ васъ,— говоритъ онъ, ожидая сигнальнаго удара въ колоколъ св. Марка,— я видлъ васъ, морскія волны, окрашенными кровью генуэзцевъ, сарацинъ, гунновъ, съ которою смшивалась кровь побдителей-венеціанцевъ, неужели я жилъ восемьдесятъ лтъ только для того, чтобы узрть васъ смшанными съ кровью, пролитою въ междоусобной распр — я, прозванный спасителемъ города?..’ (IV, 2) Прощаясь съ Анджіолиной, Фаліеро ищетъ утшенія въ мысли, что онъ былъ орудіемъ въ рукахъ судьбы — и, идя на эшафотъ, признаетъ, что осужденъ не безвинно. Живя въ Равенн и работая надъ ‘Марино Фаліеро’, Байронъ находился во власти двухъ чувствъ: страстнаго желанія свободы для Италіи и страстной любви къ графин Гвиччіоли. Оба чувства наложили свой отпечатокъ на ‘историческую трагедію*. Участіе въ политическомъ движеніи помогло Байрону возсоздать психическій міръ людей, стремившихся столтіями раньше, къ однородной цли. Отсюда сильное, живое впечатлніе, производимое и вождями заговора — Бертуччіо, Календаро, и массой заговорщиковъ. Какъ легко возникаетъ въ ихъ сред опасеніе измны, какъ быстро исчезаетъ довріе къ вождю, избранному ими самими! Какъ легко разногласіе относительно средствъ становится препятствіемъ къ достиженію цли? Бертуччіо головой выше своихъ товарищей: неукротимая ненависть къ притснителямъ соединяется въ немъ съ разсчетливостью и осторожностью искуснаго политическаго дятеля. Онъ спокойно, повидимому, переноситъ личную обиду, чтобы разомъ свести. счеты не только съ обидчикомъ, но съ цлымъ строемъ, создающимъ безнаказанность немногихъ и беззащитность большинства, онъ угадываетъ настроеніе Фаліеро и искусно пользуется имъ для своихъ видовъ, не останавливаясь передъ двойнымъ рискомъ — рискомъ жестокой казни, если разсчетъ его на сообщество дожа окажется неврнымъ, рискомъ подозрнія со стороны товарищей, если они не поврятъ въ искренность Фаліеро. Въ словахъ Бертуччіо слышатся убжденія самого Байрона, руководившія имъ въ служеніи освобождающимся народамъ. Вра въ правоту задуманнаго дла поддерживаетъ Бертуччіо и посл неудачи: его отвты на суд, короткіе и твердые, исполнены достоинства. Допрашиваемый о сообщникахъ, онъ указываетъ на преступленія патриціевъ и на страданія народа. Когда Календаро протестуетъ противъ приказа нести ихъ на казнь съ завязанными ртами, Бертуччіо останавливаетъ его словами:
……… Я предпочту,
Напротивъ, умереть, но бывъ обязанъ
Ничмъ убійцамъ нашимъ.
Наша кровь возопіетъ сильне къ небесамъ.
Календаро уступаетъ Бертуччіо въ проницательности, въ широт взгляда, но не въ мужеств. Онъ одинъ изъ всхъ заговорщиковъ не смущенъ появленіемъ въ ихъ сред дожа — не смущенъ потому, что безусловно довряетъ своему руководителю и другу. Порывистый и горячій, онъ соглашается ждать, пока боле мудрый Бертуччіо не признаетъ, что наступило время дйствовать. Передъ судомъ онъ является столь же безстрашнымъ, какъ и Бертуччіо, но мене спокойнымъ: онъ грозитъ судьямъ и проклинаетъ измнника Бертрама, котораго великодушно прощаетъ Бертуччіо. Не безъ основанія Фаліеро сравниваетъ обоихъ вождей заговора съ Брутомъ и Кассіемъ: есть что-то древнеримское и въ ршимости ихъ ‘возстать на море бдъ’, и въ твердости, съ которой они встрчаютъ ударъ судьбы.
Когда Байронъ задумалъ избрать Фаліеро въ герои трагедіи, онъ хотлъ сдлать мотивомъ его дйствій ревнивое чувство къ молодой жен. По совту друзей, онъ отказался, къ счастію, отъ этого намренія. Ревность уже раньше слишкомъ часто служила темой для драматическихъ произведеній (и въ томъ числ для такого, какъ ‘Отелло’), въ старик притомъ она легко могла бы показаться смшною. Оригинальной и красивой вышла, наоборотъ, картина супружеской четы, тсно соединенной, несмотря на неравенство лтъ, взаимнымъ довріемъ и уваженіемъ. Нарисовать такой высокій женскій типъ, какимъ является Анджіолина, могъ только поэтъ, глубоко проникнутый любовью. Конечно, Анджіолина, не допускающая даже и мысли о нарушеніи супружескаго долга (см. II, 1) — не портретъ Терезы Гвиччіоли, измнившей ради Байрона своему мужу: но вдь между ничтожнымъ Гвиччіоли и героическимъ Фаліеро нтъ ничего общаго. Для перваго бракъ былъ коммерческой сдлкой, для второго — исполненіемъ послдней, священной воли умершаго друга. Преклоненію Байрона передъ Терезой и, въ ея лиц, передъ идеальной женщиной вншнія узы, наложенныя на нее бракомъ, препятствовать не могли… Анджіолина соединяетъ въ себ женскую нжность и незлобивость съ твердостью и энергіей мужа. Она не раздгіяетъ мстительныхъ чувствъ Фаліеро по отношенію къ Стено и легко примиряется съ снисходительнымъ приговоромъ судей, но презрніе ея къ клеветнику такъ велико, что исключаетъ возможность прощенія. Она не умоляетъ судей простить Фаліеро, но напоминаетъ о его правахъ на милость со стороны представителей спасеннаго имъ государства. Она,— убдясь въ непреклонности суда, обращается къ мужу съ словами: ‘Умри жъ, Фаліеро, если такъ быть должно’. Она спокойно выслушиваетъ смертный приговоръ надъ Фаліеро, отказывается отъ той доли его имущества, которую предлагаютъ ей судьи, силы измняютъ ей только въ минуту послдняго прощанья.
Съ точки зрнія исполненія, главнымъ недостаткомъ трагедіи являются нкоторыя длинноты, иногда не только замедляющія ходъ дйствія, но и не соотвтствующія характеру и положенію дйствующихъ лицъ. Совершенно невроятно, напримръ, чтобы Анджіолина, потерявъ надежду на спасеніе мужа, могла произнести передъ судомъ обширную рчь на тему: ‘малыя причины ведутъ иной разъ къ важнымъ послдствіямъ’ — рчь ни для чего не нужную, уснащенную историческими примрами и не чуждую педантизма. Слишкомъ медленно подвигается впередъ и первая бесда между дожемъ и Анджіолиной. Въ общемъ, однако, трагедія захватываетъ читателя и вовсе не заслуживаетъ упрека въ скук, сдланнаго ей Маколеемъ. Не слдуетъ забывать, что Байронъ не предназначалъ ея для сцены и могъ поэтому вводить въ нее такіе эпизоды, какъ монологъ Ліони (IV. 1). Очень слабо связанный съ дйствіемъ, онъ богатъ поэтическими красотами, напоминающими самые высокіе порывы Байроновскаго лиризма. Въ картину Венеціи, разстилающуюся передъ глазами усталаго патриція, Байронъ вложилъ всю свою нжность къ удивительному городу, въ которомъ онъ только что провелъ три года, полныхъ впечатлніями и творчествомъ… Тамъ, гд поэтомъ овладвалъ трагизмъ сюжета, дйствіе развивается съ неудержимою силой. Первая сцена между Фаліеро и Бертуччіо, сцена появленія дожа среди заговорщиковъ, сцена суда надъ Бертуччіо и Календаро, и на театральныхъ подмосткахъ едва ли оказались бы мене эффектными (въ лучшемъ смысл этого слова), чмъ въ чтеніи. Превосходнымъ заключеніемъ трагедіи и лучшей эпитафіей для ея героя служитъ говоръ народа въ ожиданіи казни Фаліеро.
…….Они дерзнули умертвить
Того, кто датъ хотлъ намъ всмъ свободу,
Онъ былъ всегда къ намъ добръ и милосердъ
……….Еслибъ мы
Предвидли ихъ замыслъ, то пришлибъ
Съ оружіемъ, чтобы разбить замки.
И подъ шумъ этихъ словъ, оправдывающихъ или, по меньшей мр, извиняющихъ замыселъ Фаліеро окровавленная голова казненнаго дожа скатывается съ лстницы гигантовъ.
Какъ драматиченъ сюжетъ, избранный Байрономъ — объ этомъ можно судить по числу авторовъ, послдовавшихъ однажды данному примру. Уже въ 1829 г. появилась трагедія Казиміра Делавиня: ‘Марино Фаліеро’, мстами очень близкая къ байроновской, но уступающая ей на столько, на сколько талантъ французскаго стихослагателя ниже дарованія англійскаго поэта
Изъ нмецкихъ писателей трудились надъ той же темой Генрихъ Крузе, Отто Людвигъ Альбертъ Линднеръ, Францъ фонъ-Вернеръ (подъ псевдонимомъ: Мурадъ Эфенди), Мартинъ Грейфъ и Вильгельмъ Валлотъ, изъ англійскихъ — Свинбернъ {На тотъ же сюжетъ написана опера Доницетти.}. Францъ Краузе въ подробномъ критическомъ этюд {‘Byron’s Marino Faliero. Ein Beitrag zur vortrleichenden Literaturgeschichte’. Бреславль, 1897 и 1898.}, посвященномъ этимъ произведеніямъ, приходитъ къ выводу, что ни одно изъ нихъ не выдерживаетъ сравненія съ трагедіей Байрона — и вс приводимые имъ отрывки, какъ и все сообщаемое имъ о ход дйствія, подтверждаютъ такой выводъ. Между твореніями Байрона ‘Марино Фаліеро’ не занимаетъ, конечно, одного изъ первыхъ мстъ — но не потому, чтобы слабыми сторонами трагедіи перевшивались сильныя, а потому, что не въ ней геній автора достигаетъ высшихъ точекъ своего полета.
Заговоръ дожа Марино Фаліеро,— одно изъ самыхъ замчательныхъ событій въ анналахъ самаго своеобразнаго правительства, города и народа въ новой исторіи. Событіе это относится къ 1355 году. Все въ Венеціи необычайно — или во всякомъ случа было необычайно, ея вншній обликъ кажется сновидніемъ, и исторія ея похожа на поэму. Исторія Марино Фаліеро разсказана во всхъ хроникахъ и особенно подробно въ ‘Жизнеописаніи дожей’ Марина Сануто, которое я привожу въ приложеніи. Она передана просто и ясно и, быть можетъ, боле драматична сама по себ, чмъ всякая драма, которую можно написать на этотъ сюжетъ.
Марино Фаліеро, повидимому, былъ очень талантливъ и храбръ. Онъ предводительствовалъ венеціанскими войсками при осад Зары и побдилъ венгерскаго короля съ его восьмитысячной арміей, убилъ восемь тысячъ воиновъ и въ то же время продолжалъ вести осаду, я не знаю ничего равнаго этому подвигу въ исторіи, за исключеніемъ дйствій Цезаря подъ Алезіей или принца Евгенія подъ Блградомъ. Въ той же войн Марино Фаліеро былъ посл того начальникомъ флота и взялъ Капо д’Истрія. Онъ былъ посланникомъ въ Гену и Рим и въ Рим получилъ извстіе о своемъ избраніи въ дожи. Тотъ фактъ, что онъ былъ избранъ заочно, доказываетъ, что онъ не велъ интригъ съ цлью быть избраннымъ, потому что узналъ одновременно о смерти своего предшественника и о своемъ избраніи. Но у него былъ, какъ видно, необузданный характеръ. Сануто разсказываетъ, что за нсколько лтъ до того, когда Фаліеро былъ подестой и капитаномъ въ Тревизо, онъ далъ пощечину епископу, который слишкомъ долго не выносилъ причастія. Сануто осуждаетъ за это Фаліеро, но не говоритъ, получилъ ли онъ порицаніе отъ сената, и былъ-ли наказанъ за свою дерзость. Кажется, что онъ былъ впослдствіи въ хорошихъ отношеніяхъ съ церковью, такъ какъ назначенъ былъ посланникомъ въ Римъ и получилъ въ лэнъ ВальдиМарино въ марк Тревизо, а также титулъ графа отъ Лоренцо архіепископа ченедскаго. Эти факты я почерпнулъ изъ такихъ авторитетныхъ источниковъ какъ Сануто, Веторъ Санди, Андреа Навагеро, а также изъ отчета объ осад Зары, впервые напечатаннаго неутомимымъ аббатомъ Морелли въ его ‘Monument! Veneziani di varia Letteratura’ (1796), все это я прочелъ въ оригинал. Современные историки, Дарю, Сисмонди и Ложье, приблизительно сходятся со старыми лтописцами. Сисмонди приписываетъ заговоръ р_е_в_н_о_с_т_и Фаліеро, но это не подтверждается свидтельствами національныхъ историковъ. Веторъ Санди говоритъ, правда, что: ‘иные писали, будто-бы… изъ-за своей ревнивой подозрительности (Микэль Стэно) дожъ ршился на свой поступокъ и т. д, но это далеко не общее мнніе и на это нтъ намека ни у Сануто, ни у Навагеро, Санди самъ прибавляетъ также, что, ‘судя по другимъ венеціанскимъ преданіямъ, не только жажда мести вовлекла его въ заговоръ, но также его врожденное честолюбіе, внушавшее ему желаніе стать независимымъ правителемъ’. Первымъ поводомъ послужило, повидимому, оскорбленіе, нанесенное дожу Микэлемъ Стэно, который написалъ на герцогскомъ престол грубыя слова, и тотъ фактъ, что къ обидчику слишкомъ снисходительно отнесся судившій его ‘Совтъ сорока’, въ виду того, что Стэно былъ однимъ изъ его tre Capi. Ухаживанія Стэно, повидимому, относились къ одной изъ придворныхъ дамъ, а не къ Самой ‘догаресс’, репутація которой была безупречной, хотя ее славили за ея красоту и за ея молодость. Я не нахожу нигд указаній (если не считать таковымъ намекъ Санди) на то, что дожъ дйствовалъ подъ вліяніемъ ревности къ жен, напротивъ того, онъ высоко чтилъ ее и отстаивалъ свою честь во имя прежнихъ заслугъ и своего высокаго положенія.
Я не встрчалъ указаній на вс эти историческіе факты у англійскихъ писателей, за исключеніемъ того, что говоритъ д-ръ Муръ въ ‘View of Italy’. Его передача неврна и непродумана, переполнена пошлыми шутками о старыхъ мужьяхъ и молодыхъ женахъ, и онъ удивляется тому, что такія мелкія причины привели къ такимъ важнымъ послдствіямъ. Не понимаю, какъ это можетъ удивлять такого глубокаго и тонкаго знатока людей, какъ авторъ ‘Зелуко’. Онъ вдь зналъ, что герцогъ Мальборо получилъ отставку изъ-за того, что пролилъ кувшинъ воды на платье м-ссъ Машамъ, и что это привело къ позорному утрехтскому миру,— что Людовикъ ХІ-й впутался въ несчастныя войны изъ-за того, что его министръ обидлся, когда онъ высказалъ неудовольствіе по поводу какого-то окна, и король хотлъ занять его чмъ-нибудь, чтобы заставить забыть обиду. Извстно, что Елена погубила Трою, что Лукреція была причиной изгнанія Тарквиніевъ изъ Рима, что Кава привела мавровъ въ Испанію, что галловъ повелъ въ Клузіумъ и оттуда въ Римъ оскорбленный мужъ, что одинъ насмшливый стихъ Фридриха Иго Прусскаго по адресу аббата Берни и шутка надъ мадамъ де-Помпадуръ были причиной битвы при Росбах, что бгство Дирборгили съ Макъ Мурхадомъ привело къ порабощенію Ирландіи Англіей, что личная ссора между Маріей Антуанетой и герцогомъ Орлеанскимъ ускорила первое изгнаніе Бурбоновъ и — чтобы не нагромождать еще примровъ что Коммодъ, Домиціанъ и Калигула пали жертвами не своей тиранніи, а личной мести, и что приказъ Кромвелю сойти съ корабля, на которомъ онъ хотлъ отплыть въ Америку, погубилъ и короля и республику. Какъ же въ виду всхъ этихъ примровъ д-ръ Муръ удивляется тому, что человкъ, привыкшій повелвать, занимавшій самые отвтственные посты, долго служившій родин, можетъ глубоко возмутиться тмъ, что ему безнаказанно нанесли самое грубое оскорбленіе, какое только можно нанести человку, будь то владтельный князь или крестьянинъ. Къ тому же Фаліеро былъ въ то время старикомъ, а — какъ говоритъ поэтъ — ‘гнвъ юноши горитъ какъ солома, но раскаленной стали подобенъ гнвъ старика… Юноши легко наносятъ обиды и забываютъ о нихъ, но старость медлительна и въ томъ и въ другомъ’.
Разсужденія Ложье боле философскія, ‘таковъ былъ позорный конецъ человка, котораго его рожденіе, его возрастъ, его характеръ должны были оградить отъ страстей, ведущихъ къ тяжкимъ преступленіямъ. Его таланты, проявлявшіеся въ теченіе долгихъ лтъ въ самыхъ важныхъ длахъ, опытъ и умъ, которые онъ выказалъ въ управленіи государствомъ и какъ посланникъ, снискали ему уваженіе и довріе гражданъ и объединили вс голоса въ выбор его главой республики. Когда онъ поднялся на высоту, почетно завершавшую его жизнь, ничтожная обида влила въ его сердце такой ядъ, что вс его прежнія доблести исчезли, и онъ закончилъ жизнь позорной смертью предателя. Этотъ печальный прмръ показываетъ, ч_т_о н__т_ъ в_о_з_р_а_с_т_а, в_ъ к_о_т_о_р_о_м_ъ р_а_з_у_м_ъ ч_е_л_о_в__ч_е_с_к_і_й б_ы_л_ъ-б_ы в_ъ б_е_з_о_п_а_с_н_о_с_т_и, и ч_т_о в_ъ ч_е_л_о_в__к_ в_с_е_г_д_а о_с_т_а_ю_т_с_я с_т_р_а_с_т_и, к_о_т_о_р_ы_я м_о_г_у_т_ъ в_в_е_р_г_н_у_т_ь е_г_о в_ъ п_о_з_о_р_ъ, е_с_л_и о_н_ъ н_е_д_о_с_т_а_т_о_ч_н_о в_л_а_д__е_т_ъ с_о_б_о_й.
Откуда д-ръ Муръ взялъ, что Марино Фаліеро просилъ пощадить его жизнь? Я справлялся во всхъ хроникахъ и нигд ничего подобнаго не нашелъ. Правда только, что онъ во всемъ сознался. Его повели на мсто пытки, но нигд не упоминается о томъ, что онъ просилъ о помилованіи, и то обстоятельство, что его пытали, мене всего указываетъ на недостаточную его твердость, если бы онъ выказалъ малодушіе, то объ этомъ, наврное, упомянули-бы хронисты, которые очень далеки отъ доброжелательнаго къ нему отношенія. Малодушіе совершенно не въ характер такого воина, такъ же, какъ и не въ характер времени, въ которое онъ жилъ и въ которое умеръ,— это обвиненіе противорчитъ къ тому же исторической правд. Я считаю непростительнымъ клевету на историческія личности чрезъ сколько бы ни было времени. О мертвыхъ и несчастныхъ слдуетъ говорить правду, а т, кто умерли на эшафот, въ большинств случаевъ достаточно виновны и безъ того, не слдуетъ поэтому взводить на нихъ обвиненія, совершенно невроятныя уже въ виду опасностей, которымъ они подвергались, совершая погубившія ихъ преступленія. Черное покрывало, нарисованное на мст портрета Марино Фаліеро въ галлере венеціанскаго дворца дожей, и Лстница Гигантовъ, гд онъ былъ коронованъ, развнчанъ и обезглавленъ, произвели сильное впечатлніе на мое воображеніе, такъ же, какъ его властный характеръ и странная исторія. Въ 1819-мъ году я нсколько разъ ходилъ въ церковь San Giovanni e San Paolo искать его могилы. Когда я стоялъ подл усыпальницы другой семьи, ко мн подошелъ одинъ священникъ и сказалъ: я могу вамъ показать боле прекрасные памятники, чмъ этотъ. Я сказалъ ему, что ищу гробницу семьи Фаліеро, и въ частности дожа Марино. Я вамъ покажу ее,— сказалъ онъ, вывелъ меня изъ церкви и указалъ на саркофагъ въ стн съ неразборчивой надписью. По его словамъ, гробница эта находилась прежде въ прилегающемъ монастыр, но была удалена оттуда, когда пришли французы, и поставлена на свое теперешнее мсто. Онъ сказалъ, что присутствовалъ при открытіи могилы, когда переносили останки дожа, и что тамъ осталась груда костей, но ясныхъ признаковъ обезглавленія не было. Конная статуя передъ церковью, о которой я упоминаю въ третьемъ акт, изображаетъ не Фаліеро, а какого-то другого, забытаго теперь воина позднйшаго времени. Было еще два другихъ дожа изъ этой семьи до Марино. Орделафо, павшій въ 1117 г. въ битв при Зар (гд его потомокъ впослдствіи побдилъ гунновъ), и Виталь Фаліеро, правившій въ 1082 г. Семья эта, родомъ изъ Фано, была одна изъ самыхъ знатныхъ по крови и богатству въ город самыхъ богатыхъ и до сихъ поръ самыхъ древнихъ семей въ Европ. Подробности, которыя я привожу, доказываютъ, насколько меня заинтересовалъ Фаліеро. Удалась-ли мн, или нтъ моя трагедія, но во всякомъ случа я передалъ на англійскомъ язык достопамятный историческій фактъ.
Я задумалъ эту трагедію четыре года тому назадъ и прежде, чмъ изучилъ въ достаточной степени источники, склоненъ былъ объяснять заговоръ ревностью Фаліеро. Но, не найдя подтвержденія этому въ источникахъ, а также въ виду того, что чувство ревности слишкомъ использовано драматургами, я ршилъ держаться исторической правды. Это совтовалъ мн также покойный Мэтью Льюисъ, когда я говорилъ съ нимъ о моемъ замысл въ Венеціи въ 1817 году.— ‘Если вы изобразите его ревнивцемъ, сказалъ онъ, то вдь вамъ придется соперничать съ авторитетными писателями, даже помимо Шекспира, и разрабатывать исчерпанный сюжетъ. Остановитесь же на историческомъ характер стараго мятежнаго дожа — онъ вывезетъ васъ, если вы его очертите какъ слдуетъ — и постарайтесь соблюдать правильную конструкцію въ вашей драм’. Сэръ Вильямъ Друмондъ далъ мн приблизительно такой-же совтъ. Насколько я исполнилъ ихъ указанія и оказались-ли мн полезными ихъ совты — объ этомъ не мн судить. Я не имлъ въ виду сцены, положеніе современнаго театра не таково, чтобы онъ давалъ удовлетвореніе честолюбію, а я тмъ боле слишкомъ хорошо знаю закулисныя условія, чтобы сцена могла когда-либо соблазнить меня. И я не могу представить себ, чтобы человкъ съ горячимъ характеромъ могъ отдать себя на судъ театральной публики. Надсмхающійся читатель, бранящійся критикъ и рзкіе отзывы въ пресс — все это бдствія довольно отдаленныя и не сразу обрушивающіяся на автора. Но шиканіе понимающей или невжественной публики произведенію, которое — хорошо ли оно, или дурно — стоило автору большого умственнаго напряженія,— слишкомъ осязательное и непосредственное страданіе, усиленное еще сомнніями въ компетентности зрителей и сознаніемъ своей неосторожности въ выбор ихъ своими судьями. Если бы я смогъ написать пьесу, которую бы приняли для представленія на сцен, успхъ не обрадовалъ бы меня, а неудача сильно бы огорчила. Вотъ почему, даже когда я состоялъ нсколько времени членомъ одной театральной дирекціи, я никогда не пытался писать для театра и не буду пытаться и впредь. Несомннно, однако, что драматическое творчество существуетъ тамъ, гд есть такія силы какъ Іоанна Бэли, Мильманъ и Джонъ Вильсонъ. ‘City of Plague* и ‘Fall of Jerusalem’ представляютъ наилучшій ‘матеріалъ’ для трагедіи со времени Гораса Вальполя, за исключеніемъ отдльныхъ мстъ въ ‘Этвальд’ и ‘Де-Монфор’. У насъ не цнятъ Гораса Вальполя, во-первыхъ, потому что онъ былъ аристократомъ, а во-вторыхъ, потому что онъ былъ джентльмэномъ. Но, не говоря о его несравненныхъ письмахъ и о ‘Castle of Otranto’, онъ ‘Ultimus Romancrum’ авторъ ‘Mystericus Mother’ трагедіи высшаго порядка, а не слезливой любовной драмы. Онъ создалъ первый стихотворный романъ и послднюю трагедію на нашемъ язык и несомннно стоитъ выше всхъ современныхъ авторовъ, кто бы они ни были.
Говоря о моей трагедіи ‘Марино Фаліеро’, я забылъ упомянуть, что хотлъ если и не вполн соблюсти въ ней правило единствъ, то во всякомъ случа избжать той неправильности, въ которой упрекаютъ англійскій театръ. Поэтому у меня заговоръ представленъ уже составленнымъ, и дожъ только примыкаетъ къ нему, въ дйствительности же заговоръ былъ задуманъ самимъ Фаліеро и Израэлемъ Бертуччіо. Другія дйствующія лица (за исключеніемъ догарессы), отдльные эпизоды и даже быстрота, съ которой совершаются событія, вполн соотвтствуютъ исторической правд, за исключеніемъ того, что вс совщанія въ дйствительности происходили во дворц. Если бы я и въ этомъ отношеніи слдовалъ истин, то единство мста было бы еще боле полнымъ, но мн хотлось представить дожа въ присутствіи всхъ заговорщиковъ, вмсто однообразной передачи его діалоговъ съ одними и тми же лицами.
Желающихъ ознакомиться съ фактической подкладкой я отсылаю къ приложенію.
Марино Фаль(і)еро, дожъ Венеціи.
Бертуччіо Фаль(і)еро, его племянникъ.
Ліони, патрицій и сенаторъ.
Бенинтенде, предсдатель Совта Десяти.
Мик(а)эль Стено, одинъ изъ трехъ предсдателей Совта Сорока.
Израэль Бертуччіо, начальникъ арсенала.
Филиппъ Календаро, Дaголино, Бертрамъ — заговорщики.
Винченцо, Пьетро, Батиста — офицеры при двор дожа.
Начальникъ ночной стражи (Signore di notte).
Первый гражданинъ.
Второй гражданинъ
Третій гражданинъ.
Секретарь Совта Десяти.
Стража, заговорщики, граждане, члены Совта
Десяти, свита дожа и догарессы.
Анджіолина, жена дожа.
Маріанна, ея подруга.
Женская прислуга и про