Видение суда, Байрон Джордж Гордон, Год: 1821 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Дж. Г. Байронъ

Видніе суда

Новый перев. Ю. Балтрушайтиса съ предисл. прив.-доц. Евг. Tapлe

Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 2, 1905.

‘ВИДНІЕ СУДА’.

Едва ли нуждалось бы въ особыхъ объясненіяхъ Байроновское ‘Видніе Суда’, если-бы мы даже ничего не знали о ядовитой личной полемик и пререканіяхъ между Соути и Байрономъ. У этой сатиры есть два центра, два объекта,— и изъ нихъ Георгъ III больше приковываетъ къ себ вниманіе Байрона, нежели ‘поэтъ-лауреатъ’, несмотря на личное противъ него раздраженіе автора сатиры, несмотря также на то, что самая сатира непосредственно вызвана безтактностью и грубою, низкопоклонною лестью Соути.

Нельзя сказать, чтобы Байронъ когда-либо склоненъ былъ причислять Георга III къ числу тхъ ‘историческихъ злодевъ’, для которыхъ его муза оказывалась столь безпощадною: слишкомъ мелка, слишкомъ несамостоятельна была для этого фигура третьяго представителя Ганноверскаго дома. Но въ глазахъ не только Байрона, a и всей передовой части современнаго ему поколнія, сошедшій въ могилу король, по справедливости, могъ казаться и казался на самомъ дл — олицетвореніемъ стараго, отживающаго режима, какъ разъ въ эту эпоху, въ конц второго и начал третьяго десятилтія XIX в. обнаружившаго всюду, не исключая Англіи, неожиданно сильную живучесть. Старый, помшанный, ослпшій король давно уже былъ не похороненнымъ трупомъ, задолго до смерти онъ пересталъ оказывать какое бы то ни было вліяніе на дла,— но когда онъ умеръ, когда внезапно оживился интересъ къ нему, когда и реакціонеры, и прогрессисты безпрестанно обращались къ воспоминаніямъ и подводили итоги шестидесятилтняго царствованія,— личность Георга въ этой ‘некрологической* литератур стала все боле и боле принимать характеръ олицетворенія или, врне, эмблемы стараго вка и старыхъ порядковъ. Именно въ эти годы, до самоубійства главнаго столпа реакціи лорда Кэстльри (12 августа 1822 года) и. до занятія министерскаго поста Каннингомъ, реакція носила особенно агрессивный, вызывающій характеръ. ‘Пвецъ свободы’ при такихъ условіяхъ не могъ не чувствовать, что люди, превозносящіе память Георга III, длаютъ это вовсе не затмъ только, чтобы воздать покойному хвалу. Ихъ, главнымъ образомъ, интересовали пропаганда и возвеличеніе старыхъ принциповъ, которые при Георг процвтали почти безраздльно, a теперь, въ 1820—22 г.г., вынуждены были вести отчаянную борьбу за существованіе противъ приверженцевъ парламентской реформы, эмансипаціи католиковъ и тому подобныхъ ненавистныхъ покойному королю стремленій.

Въ самомъ дл, за все царствованіе Георга III общественныя условія сказывались такъ, что личнымъ — всегда реакціоннымъ — тенденціямъ короля былъ предоставленъ полнйшій просторъ. Виги по традиціи всегда являлись въ XVIII в. ‘династическою* партіей, неизмнно врной ганноверскому дому — и только къ самому концу XVIII столтія стало замчаться среди нкоторыхъ элементовъ этой партіи желаніе кое въ чемъ подчеркнуть освободительный характеръ основного своего политическаго символа вры. Но и ихъ французскій терроръ 1793—1794 г.г. отбросилъ въ реакцію. Что же касается торіевъ,— то они при первыхъ Георгахъ еще пребывали въ нкоторой (чисто-династической) оппозиціи, или, точне, нсколько будировали противъ ‘германскихъ выходцевъ’ и вздыхали по Стюартамъ, по претенденту Карлу-Эдуарду, скитавшемуся заграницей. Но посл неудачной попытки претендента овладть престоломъ всякія надежды на изгнаніе ганноверской династіи, конечно, рухнули навсегда и съ этихъ поръ, т. е. съ конца 1740 г., торіи быстро превращаются въ то, чмъ они и должны были стать во имя своей политической программы. При Георг III не съ ихъ стороны, разумется, могъ быть услышанъ протестъ противъ застоя или реакціи. Таковы были об большія партіи, между которыми длился англійскій правящій классъ. Широкіе круги буржуазіи, не принимавшіе непосредственнаго участія въ парламентской жизни, могли лишь къ самому концу царствованія Георга III выступить сколько-нибудь ршительно на путь агитаціи въ пользу парламентской реформы. Но и тутъ революціонныя и наполеоновскія войны на четверть вка отдалили въ Англіи всякую возможность широкаго всенароднаго движенія въ защиту этой, требуемой буржуазнымъ классомъ и вмст съ тмъ желательной демократическимъ слоямъ націи — реформы парламентскаго избирательнаго закона.

При подобныхъ благопріятно для реакціи складывавшихся обстоятельствахъ протекло долгое царствованіе Георга III,— и только этимъ можно объяснить, что личная иниціатива короля имла полную возможность проявляться почти безпрепятственно. По характеру своему Георгъ мало кому изъ знавшихъ его былъ симпатиченъ. Онъ былъ упрямъ, грубъ, всегда рзокъ въ своихъ сужденіяхъ о другихъ, полонъ нелпыхъ предразсудковъ и суеврій, безспорно эгоистиченъ и совершенно равнодушенъ къ чужимъ страданіямъ. Никакіе высшіе моральные критеріи не имли надъ нимъ никогда ни малйшей власти. Свои капризы, свои предразсудки, свои интересы, соображенія объ упроченіи и усиленіи своего могущества и вліянія, свои ханжескія суеврія касательно всхъ несогласныхъ съ англиканствомъ религій — Георгъ III всегда ставилъ выше всего и съ ними только считался. Онъ былъ, какъ врно говоритъ лучшій историкъ этой эпохи (Лекки), ‘невжественъ, узокъ, склоненъ къ произволу’, обладалъ необычайнымъ самомнніемъ, всми способами стремился заставить своихъ министровъ сдлаться послушными пшками въ его рукахъ, a если они не соглашались, тогда онъ не щадилъ усилій, чтобы всячески затруднить ихъ положеніе и принудить ихъ къ отставк. И въ извстномъ смысл Байронъ еще снисходителенъ къ Георгу, когда обвиняетъ его, главнымъ образомъ, не въ тиранств, a въ защит тирановъ. Если ‘тиранами’ были нкоторые министры и парламентская олигархія,— то король всею душою за нихъ стоялъ, если среди министровъ и парламентскаго большинства (въ рдкія минуты) замчалась тенденція къ боле гуманному, справедливому ршенію кое-какихъ государственныхъ вопросовъ,— король пускалъ въ ходъ все свое вліяніе, чтобы этому противодйствовать.

Байронъ, между прочимъ, упоминаетъ объ Америк: въ дл свероамериканскихъ колоній душою и вдохновителемъ той политики, которая привела къ возстанію колонистовъ, былъ именно король, a не лордъ Норсъ или кто иной. Конечно, возстаніе обусловлено было (какъ и самая возможность именно такой королевской политики) сложными общими причинами, — но насколько отъ англійскаго короля зависло, все было сдлано, чтобы вывести колоніи изъ послдняго терпнія. Что касается Франціи, освободительныхъ,гуманныхъ идей, шедшихъ оттуда, то король Георгъ всегда былъ изступленнымъ и слпымъ врагомъ ‘французской заразы’, врагомъ всего того чистаго, великаго и вчнаго, что дала міру французская революція. И Байронъ правъ, когда говоритъ, что кто только ни произносилъ слово ‘свобода’,— перваго противника встрчалъ всегда въ Георг III. Былъ дале одинъ вопросъ серьезнйшей государственной важности, вопросъ, ршеніе котораго въ весьма большой степени затормозилось яростнымъ противодйствіемъ короля. Освобожденіе католиковъ отъ дйствія исключительнаго закона, лишавшаго ихъ всхъ политическихъ правъ, встртило въ вол короля Георга III непреодолимое препятствіе. Мелочный деспотизмъ, ханжество, нелюбовь къ какимъ бы то ни было новшествамъ — все это соединилось въ раздражительномъ, упрямомъ и ограниченномъ человк, чтобы создать изъ него убжденнйшаго врага всхъ проектовъ эмансипаціи католиковъ. Даже воля Вильяма Питта ничего не могла тутъ подлать, даже отчаянное ирландское возстаніе 1798 года, приведшее къ уничтоженію ирландскаго парламента, не заставило короля согласиться на допущеніе католиковъ въ парламентъ англійскій, хотя именно это было общано ирландцамъ, чтобы заставить ихъ примириться съ утратой законодательной автономіи. Байронъ и эту сторону дятельности Георга III оттнилъ въ своей сатир.

Вс народы во владніяхъ Англіи и вн ея владній могутъ, по мннію поэта, порицать и обвинять покойнаго короля за его политику, частныя же добродтели авторъ иронически оставляетъ за Георгомъ, подчеркивая, что до этихъ добродтелей, въ сущности, никому нтъ никакого дла.

Среди дефилирующихъ предъ читателемъ обвинителей короля Георга III особенно рзко выдляется поэтомъ фигура Юнія, знаменитаго автора ‘Юніевыхъ писемъ’. Едва-ли въ исторіи памфлетической литературы возможно указать на другое произведеніе, посвященное злобамъ политическаго дня, которое имло бы столь громкій и блестящій успхъ, какъ ‘Юніевы письма’. Съ 21 ноября 1768 года по 21 января 1772 года появлялись эти письма, подписанныя ‘Юніемъ’ и содержавшія самую желчную, рзкую и остроумную критику дятельности короля, его министровъ и приближенныхъ. Кто скрывался подъ этимъ псевдонимомъ? Псевдонимъ никогда не былъ раскрытъ самимъ авторомъ и, хотя большинство изслдователей отождествляютъ автора писемъ съ сэромъ Фрэнсисомъ,— но до сихъ поръ это мнніе встрчаетъ кое-какія возраженія и не можетъ считаться вполн безраздльно господствующимъ. Было множество лицъ, которыхъ подозрвали въ написаніи ‘Юніевыхъ писемъ’, Байронъ склонялся въ пользу мннія, отождествлявшаго Юнія съ Фрэнсисомъ, но называетъ въ своей сатир еще двухъ лицъ — Борка и Джона Горна-Тука,— которымъ (въ числ другихъ пяти десятковъ людей слишкомъ) молва также приписывала составленіе этихъ писемъ. Вообще, подобно знаменитому средневковому религіозному памфлету ‘De tribus impostoribus’, Юніевы письма долго относились на счетъ самыхъ разнообразныхъ дятелей науки, политики и литературы.

Письма поразили и захватили вниманіе общества не только блестящими литературными своими качествами, но и точнымъ и глубокимъ знаніемъ цлой массы весьма существенныхъ тайнъ тогдашняго правительственнаго механизма и тонкимъ пониманіемъ главныхъ фигуръ, вращавшихся въ т года на политической авансцен. Ненависть автора къ королю Георгу III, ничмъ не сдерживаемая и не смягчаемая, брызжетъ изъ-подъ его пера. Онъ называетъ Георга самымъ низкимъ и гнуснымъ человкомъ во всей Англіи, обвиняетъ его въ подлости и трусости, пишетъ о немъ такъ, что не все ршались печатать издатели. Многіе изъ современниковъ (а еще больше изъ потомковъ) обвиняли Юнія въ слишкомъ ужъ большой несдержанности языка, въ слишкомъ бурной страстности, побуждавшей его иногда къ преувеличеніямъ и къ сгущенію красокъ. Но Байронъ не примыкаетъ къ этому обвиненію. Когда архангелъ Михаилъ спрашиваетъ Юнія, не можетъ ли онъ покаяться въ преувеличеніяхъ, въ томъ, что имъ слишкомъ завладла страсть и побудила его кое-гд извратить истину,— Юній отвчаетъ: ‘я любилъ свою страну и я ненавидлъ — его’. Мощныя строфы, посвященныя въ сатир появленію Юнія, особенно выдляются посл предшествующаго имъ шутливаго эпизода съ Уильксомъ. Уильксъ еще лтъ за пять до ‘Юніевыхъ писемъ’ произвелъ большую сенсацію, напечатавши въ 45-мъ No своего органа ‘North Briton’ за 1763 годъ чрезвычайно рзкую статью противъ вншней и внутренней политики короля Георга III, но при всхъ нападкахъ Уильксъ въ своей стать старался не обидть лично Георга III, отдавалъ честь его характеру, достоинствамъ и т. д., называлъ его имя священнымъ и все сваливалъ на министровъ. За эту статью Уилькса судили, но оправдали, въ дальнйшей своей литературной карьер этотъ талантливый журналистъ не разъ обращалъ еще на себя вниманіе публики, но его личная нравственность и политическая честность въ глазахъ многихъ стояли подъ нкоторымъ сомнніемъ. Легко замтить изъ относящихся къ нему строфъ, что и Байронъ весьма далекъ отъ того, чтобы отнестись къ нему такъ серьезно, какъ къ Юнію.

Естественно и умло отъ журналистовъ-обвинителей короля авторъ сатиры переходитъ къ литератору-панегиристу, къ ‘поэту-лауреату’ — Соути. Прогрессивные круги англійскаго общества въ періодъ предреформенной агитаціи относились къ Соути не только враждебно, но и явно презрительно. Они видли въ немъ не зауряднаго ‘laudatorem temporis acti’, но ренегата, который такимъ ‘хвалителемъ минувшаго времени’ сдлался, по распространенному тогда мннію, изъ-за почестей, денегъ, личныхъ выгодъ и т. д. Передовая публицистика не переставала указывать на разительныя противорчія между руководящими идеями и мотивами въ поэзіи Соути до и посл его ‘обращенія’. Его любили иронически называть бунтовщикомъ, демагогомъ, Уотомъ Тайлоромъ (вождь крестьянскаго возстанія начала 1380 г.г.),— намекая на т тенденціи и ‘революціонныя’ темы, которыми было отмчено начало его литературной дятельности. Вспоминали при этомъ охотно также объ одномъ изъ стихотвореній Соути, въ которомъ онъ, во дни своей юности, сочувственно говорилъ о цареубійцахъ. Панегиристъ цареубійцъ, обратившійся въ панегириста короля Георга III — эта метаморфоза опредляла отношеніе къ Соути его политическихъ противниковъ.

Гордый революціонный духъ Байрона въ такую эпоху обостренныхъ-общественныхъ противорчій, какъ годы между Ватерлоо и смертью Кэстльри, совершенно не согласовался бы съ мало-мальски дружелюбнымъ отношеніемъ къ Соути,— даже если-бы между авторомъ ‘Донъ-Жуана’ и ‘поэтомъ-лауреатомъ’ никогда не было никакихъ личныхъ пререканій. Но обстоятельства сложились такъ, что самая острая полемика возникла между поэтами еще за нсколько лтъ до ‘Виднія Суда’ и къ принципіальной вражд прибавила личное раздраженіе, или, быть можетъ, точне — личную ненависть.

Еще въ 1818 году Байронъ узналъ, что Соути распространяетъ среди лондонскаго общества позорящій слухъ объ имвшей будто бы мсто въ Швейцаріи развратной и даже кровосмсительной связи Байрона. Едва ли, конечно, можно было съ полною точностью установить степень активнаго участія Соути въ распространеніи этой клеветы, но Байронъ поврилъ виновности Соути,— и подъ такимъ впечатлніемъ съ рзкой ироніей высказался о Соути въ посвященіи къ первой псни ‘Донъ-Жуана’. Хотя въ первомъ изданіи, появившемся въ 1819 г., это посвященіе и не было напечатано, но Соути съ нимъ усплъ ознакомиться, раздражился и выражалъ презрніе по адресу обидчика. Вскор посл этого умеръ (въ начал 1820 года) король Георгъ III, и Соути почтилъ его память напыщенной хвалебной одой поэмой, которую назвалъ ‘Видніемъ Суда’ и напечаталъ въ апрл 1821 года. Если y Соути, безспорно, былъ поэтическій даръ, вообще, то въ этомъ произведеніи и тни поэзіи нтъ. Неискреннее, до курьеза лгущее славословіе по адресу Георга III перемежается то тамъ, то сямъ руганью, обращаемой къ его мертвымъ врагамъ и особенно къ представителямъ освободительныхъ принциповъ. И со стороны содержанія, и со стороны изложенія — это нчто жалкое, безвкусное, фальшивое, топорное…

Произведеніе Соути, какъ уже сказано нами выше, могло-бы возмутить Байрона прежде всего и больше всего потому, что въ этомъ панегирик вмст съ королемъ Георгомъ обожествлялись и восхвалялись вс темныя силы реакціи, вс принципы, не желавшіе сходить со сцены и въ лиц лорда Эльдона, Кэстльри, новаго короля (Георга IV) и др. еще имвшіе упорныхъ защитниковъ. Но Соути въ предисловіи къ своему ‘Виднію Суда’ прямо затронулъ Байрона, какъ бы вызвалъ его на единоборство. Прямо намекая на автора ‘Донъ-Жуана’, Соути говоритъ объ его испорченномъ воображеніи, о ненависти его къ божественному откровенію, о бунт его противъ священныхъ установленій и правилъ человческаго общества, онъ дале называетъ всю новую литературную школу, во глав которой стоялъ Байронъ, ‘сатанинскою школою’, утверждаетъ, что въ развращенныхъ и ужасныхъ образахъ, которые эта школа рисуетъ, царитъ духъ Веліала и Молоха, сатанинская гордыня, наглое нечестіе и т. д.

Байронъ отвтилъ на это весьма неудачно. Отвчая руганью на ругань (въ добавленіи къ ‘Обоимъ Фоскари’. См. примч. къ этой трагедіи), онъ ни съ того, ни съ сего заговорилъ о клеветническихъ обвиненіяхъ и слухахъ, ‘которые распространялъ м-ръ Соути, возвратившись изъ Швейцаріи’. Соути тотчасъ же (въ январ 1822 года) печатно на это возразилъ, что никакихъ клеветъ насчетъ Байрона онъ не распространялъ, но что относительно нравственныхъ качествъ произведеній своего противника онъ остается при прежнемъ мнніи. Выражено все это было въ томъ же оскорбительномъ тон, въ какомъ велась вся полемика. Соути обвинялъ Байрона въ писаніи пасквилей, въ сознательномъ очерненіи людей и т. д. и т. д. Байрона и всю его ‘сатанинскую школу’ Соути обвинялъ въ вражд къ религіи, учрежденіямъ и нравственности, царящимъ въ ихъ отечеств. Кром того Соути съ явною насмшкою просилъ лорда Байрона въ другой разъ напасть на него, Соути, въ стихахъ (а не въ проз), ибо это послужитъ извстной сдержкой для человка, который, какъ видно, ‘столь мало владетъ собою’.

Соути говорилъ о стихотворномъ размр, какъ объ узд для байроновскаго темперамента, но онъ плохо зналъ средства, какими располагалъ его противникъ. Правда, въ первой ярости Байронъ, жившій тогда въ Равенн, послалъ черезъ одного изъ своихъ друзей вызовъ на дуэль Соути, но этотъ вызовъ переданъ Соути не былъ. Тогда онъ обратился къ боле подходившему образу дйствій и сталъ торопить печатаніе отосланнаго еще въ октябр 1821 года въ Лондонъ своего сатирическаго ‘Виднія Суда’ (начатаго вскор посл появленія одноименнаго произведенія Соути и законченнаго къ осени того же года). Скорое появленіе въ печати этой сатиры, конечно, было бы самымъ удачнымъ отвтомъ на ироническую выходку Соути, приглашавшаго Байрона вести борьбу въ стихахъ. Но времена стояли не такія, чтобы можно было сразу найти издателя для такой рзкой и ядовитой филиппики противъ покойнаго короля и его панегириста. Только въ вышедшемъ 15 октября 1822 года номер журнала ‘Либералъ’ байроновская сатира увидла свтъ. Байронъ подписался ‘Quevedo Redivivus,’ имя въ виду испанскаго автора XVII вка Кеведо-и-Виллегаса, ‘Виднія’ котораго въ фантастической форм давали сатирическое изображеніе житейскихъ пороковъ и безобразій.

О главномъ содержаніи сатиры мы уже говорили, намъ остается лишь отмтить, сколько и политическаго такта, и умнья, не увлекаясь остротою личныхъ чувствъ, соблюсти масштабъ,— проявилъ Байронъ, посвятивши Соути только нсколько послднихъ строфъ: ‘поэтъ-лауреатъ’ въ общественномъ отношеніи, конечно, былъ мене характерной и мене интересной фигурой, нежели восптый имъ монархъ,— и Байрону подсказало чувство мры, кому сколько мста отвести въ своей сатир.

Байроновское ‘Видніе Суда’ имло громкій успхъ, этому успху не повредилъ, конечно, и процессъ, затянный правительствомъ противъ издателя сатиры (Джона Гонта) и кончившійся, уже посл смерти Байрона, въ іюл 1824 года, присужденіемъ Гонта къ штрафу въ сто фунтовъ стерлинговъ.

Евг. Тарле.

0x01 graphic

СИДНІЕ СУДА.

написанное Quevedo Redivivus въ отвтъ на поэму подъ такимъ же заглавіемъ автора ‘Уота Тэйлора’.

Онъ Даніилъ второй, я повторяю.

Спасибо, жидъ, что подсказалъ ты мн

Сравненіе такое.

Венеціанскій Купецъ, д. IV, сц. 1.

Говорятъ очень врно, что ‘одинъ дуракъ порождаетъ многихъ* (что глупость заразительна), a y Попа есть стихъ, гд сказано, что ‘дураки вбгаютъ туда, куда ангелы едва ршаются вступить’. Если бы м-ръ Соути не совался туда, куда не слдуетъ, куда онъ никогда до того не попадалъ и никогда боле не попадетъ, нижеслдующая поэма не была бы написана. Весьма возможно, что она не уступаетъ его поэм, потому что хуже послдней ничего не можетъ быть по глупости, прирожденной или благопріобртенной. Грубая лесть, тупое безстыдство, нетерпимость ренегата и безбожное лицемріе поэмы автора ‘Уота Тэйлора’ до того чудовищны, что достигаютъ своего рода совершенства — какъ квинтэссенція всхъ свойствъ автора.

Вотъ все, что я могу сказать о самой поэм, и я прибавлю только нсколько словъ о предисловіи къ ней. Въ этомъ предисловіи благородному лауреату угодно было нарисовать картину фантастической ‘сатанинской школы’, на которую онъ обращаетъ вниманіе представителей закона, прибавляя такимъ образомъ къ своимъ другимъ лаврамъ притязанія на лавры доносчика. Если гд нибудь, кром его воображенія, существуетъ подобная школа, то разв онъ не достаточно защищенъ противъ нея своимъ крайнимъ самомнніемъ? Но дло въ томъ, что м-ръ Соути, какъ Скрубъ, заподозриваетъ нсколькихъ писателей въ томъ, что они ‘говорили о немъ, потому что они сильно смялись’.

Я, кажется, достаточно знаю большинство писателей, на которыхъ онъ, повидимому, намекаетъ, чтобы утверждать, что каждый изъ нихъ сдлалъ больше добра своимъ ближнимъ въ любой годъ, чмъ м-ръ Соути навредилъ себ своими нелпостями за цлую жизнь, a этимъ не мало сказано. Но я долженъ предложить еще нсколько вопросовъ:

Во 1-хъ, дйствительно ли м-ръ Соути авторъ ‘Уота Тэйлора’?

Во 2-хъ, не было ли предлагаемое имъ лкарство отвергнуто по закону высшимъ судомъ излюбленной имъ Англіи, какъ богохульственное и вредное сочиненіе?

Въ 3-хъ, не назвалъ ли его Вильямъ Смитъ открыто въ парламент ‘злобнымъ ренегатомъ’?

Въ 4-хъ, разв онъ не поэтъ-лауреатъ, хотя y него на совсти есть такіе стихи, какъ о цареубійц Мартин?

И въ 5-хъ, соединяя вс предшествовавшіе пункты, какъ y него хватаетъ совсти обращать вниманіе закона на произведенія другихъ, каковы бы они ни были?

Я уже не говорю о гнусности такого поступка — она слишкомъ очевидна, но хочу только коснуться причинъ, вызвавшихъ его, он заключаются не боле и не мене какъ въ томъ, что его недавно слегка высмяли въ нсколькихъ изданіяхъ — такъ же какъ его прежде высмивали въ ‘Anti-jacobin’ его теперешніе покровители. Отсюда вся эта ерунда про ‘сатанинскую школу’ и т. д.

Какъ бы то ни было, a это вполн на него похоже — ‘qualis ab incepto’.

Если нкоторые читатели найдутъ въ нижеслдующей поэм нчто оскорбительное для своихъ политическихъ убжденій, то пусть они винятъ въ этомъ м-ра Соути. Пиши онъ гекзаметры, какъ онъ писалъ все другое, автору не было бы до этого никакого дла, если бы только онъ избралъ другой сюжетъ. Но возведеніе въ святые монарха, который — каковы бы ни были его семейныя добродтели — не прославился никакими успхами и не былъ патріотомъ (нсколько лтъ его царствованія прошли въ войнахъ съ Америкой и съ Ирландіей, не говоря уже о его нападеніи на Францію) — это, какъ и всякое преувеличеніе, естественно вызываетъ протестъ. Какъ бы о немъ ни говорилось въ этомъ новомъ ‘Видніи’, исторія не будетъ боле благосклонна въ своемъ сужденіи о его государственной дятельности. Что касается его добродтелей въ частной жизни (хотя и стоившихъ очень дорого народу), то он вн всякаго сомннія.

Что касается неземныхъ существъ, выведенныхъ въ поэм, я могу сказать только, что знаю о нихъ столько же, сколько и Робертъ Соути, и кром того я, какъ честный человкъ, имю больше права говорить о нихъ. Я кром того отнесся къ нимъ съ большей терпимостью. Манера жалкаго помшаннаго лауреата творить судъ въ будущемъ мір такая же нелпая, какъ его собственныя разсужденія въ этой жизни. Если бы это не было абсолютно комично, то было бы еще хуже чмъ глупо. Вотъ все, что можно сказать объ этомъ.

Quevedo Bedivivus.

P. S. Возможно, что нкоторымъ читателямъ не понравится свобода, съ которой святые, ангелы и духи разговариваютъ въ этомъ ‘Видніи’. Но я могу указать на прецеденты въ этомъ отношеніи, на ‘Journy from this world to the next’ Фильдинга на мои, Квеведо, ‘Виднія’ по испански и въ перевод. Пусть читатель обратитъ вниманіе и на то, что въ поэм не обсуждаются никакіе догматы, и что личность Божества старательно скрыта отъ взоровъ, чего нельзя сказать про поэму лауреата. Онъ счелъ возможнымъ приводить слова Верховнаго Судіи, причемъ онъ говоритъ въ поэм вовсе не какъ ‘школьный святой’, a какъ весьма невжественный м-ръ Соути. Все дйствіе происходитъ y меня за предлами небесъ, и я могу назвать, кром уже названныхъ произведеній, еще ‘Wife of Bath’ Чоусера, ‘Morgante Maggiore’ Пульчи, ‘Tale of a Tub’ Свифта въ подтвержденіе того, что святые и т. д. могутъ разговаривать вполн свободно въ произведеніяхъ, не претендующихъ на серьезность. Q. R.

М-ръ Соути, будучи, какъ онъ говоритъ добрымъ христіаниномъ, и человкомъ злопамятнымъ, угрожаетъ мн повидимому возраженіемъ на этотъ мой отвтъ. Нужно надяться, что его духовидческія способности станутъ за это время боле разумными, не то онъ опять впутается въ новыя диллемы. Ренегаты якобинцы даютъ обыкновенно богатый матерьялъ для возраженій. Вотъ вамъ примръ: М-ръ Соути очень хвалитъ нкоего мистера Ландора, извстнаго въ нкоторыхъ кружкахъ своими латинскими стихами, и нсколько времени тому назадъ, поэтъ-лауреатъ посвятилъ ему стихи, превозносящіе его поэму ‘Гебиръ’. Кто бы могъ предположить, что въ этомъ самомъ Гебир названный нами Савэджъ Ландоръ (таково его мрачное имя) ввергаетъ въ адъ не боле не мене, какъ героя поэмы своего друга Соути, вознесеннаго лауреатомъ на небо Георга ІІІ-го. И Савэджъ уметъ быть очень язвительнымъ, когда пожелаетъ. Вотъ его портретъ нашего покойнаго милостиваго монарха:

‘(Принцъ Гебиръ, сошедшій въ преисподнюю, обозрваетъ вызванныя по его просьб тни его царственныхъ предковъ и восклицаетъ, обращаясь къ сопровождающему его духу’):

‘Скажи, кто этотъ негодяй здсь подл насъ? Вотъ тотъ съ блыми бровями и косымъ лбомъ, вотъ тотъ, который лежитъ связанный и дрожитъ, поднимая ревъ подъ занесеннымъ надъ нимъ мечемъ? Какъ онъ попалъ въ число моихъ предковъ? Я ненавижу деспотовъ, но трусовъ презираю. Неужели онъ былъ нашимъ соотечественникомъ?— Увы, король, Иберія родила его, но при его рожденіи въ знакъ проклятія пагубные втры дули съ сверо-востока.— Такъ значитъ, онъ былъ воиномъ и не боялся боговъ?— Гебиръ, онъ боялся демоновъ, a не боговъ, хотя имъ поклонялся лицемрно каждый день. Онъ не былъ воиномъ, но тысячи жизней разбросаны были имъ, какъ камни при метаніи изъ пращи. A что касается жестокости его и безумныхъ прихотей — о, безуміе человчества! Къ нему взывали и ему поклонялись!..’ (Gebir, стр. 28).

Я не привожу нсколькихъ другихъ поучительныхъ мстъ изъ Ландора, потому что хочу набросить на нихъ покровъ съ позволенія его серьезнаго, но нсколько необдуманнаго поклонника. Могу только сказать, что учителя ‘высокихъ нравственныхъ истинъ’ могутъ очутиться иногда въ странномъ обществ.

ВИДНІЕ СУДА.

І.

Апостолъ Петръ сидлъ y вратъ своихъ,

Его ключи — отъ рая — были ржавы,

Столь рдко, видно, бралъ онъ въ руки ихъ,

Не то, чтобъ вся обитель вчной славы

Была полна, но въ глубь сердецъ людскихъ

Проникла сила дьявольской державы

И много душъ своимъ упорствомъ бсъ

Усплъ давно отторгнуть отъ небесъ.

II.

Хоръ ангеловъ плъ хрипло гимнъ нестройный,

Иныхъ почти не вдая заботъ,

Какъ выводить то ночь, то полдень знойный,

Или смирять падучихъ звздъ полетъ,

Иль горній бгъ кометы безпокойной,

Когда она, пронзая небосводъ,

Дробитъ хвостомъ ядро планеты встрчной,

Какъ утлый челнъ порою китъ безпечный.

III.

Сочтя свой трудъ свершеннымъ въ дольней мгл,

Въ святую высь вернулись серафимы,

Въ раю никто не думалъ о земл,

Лишь ангелъ-счетчикъ, стражъ неутомимый,

Взиралъ, какъ горько міръ погрязъ во зл,

Какъ росъ грха разгулъ неудержимый,

И, истощивъ за счетомъ два крыла,

Онъ все жъ не могъ узнать всю мру зла.

IV.

За этотъ срокъ такъ много дла стало,

Что, вопреки желанью своему —

Съ кмъ изъ земныхъ министровъ не бывало —

Пришлось просить сотрудниковъ ему,

И вотъ благое небо начертало,

Чтобъ, бдному, не чахнуть одному,

Шесть ангеловъ отправить въ услуженье

Да дюжину святыхъ въ распоряженье.

Для райской службы — славный вышелъ столъ

И всетаки на всхъ хватило дла:

Такъ много царствъ воздвигло свой престолъ,

Побдный мечъ не разъ былъ вскинутъ смло

И каждый день свой счетъ кровавый велъ,

При Ватерло дошедшій до предла —

И здсь-то перья бросили они

Изъ отвращенья къ мерзости рзни.

VI.

Но бросимъ это, то, что ужаснуло

Сердца святыхъ, описывать не мн,

Къ тому же ярость адскаго разгула

Противна стала даже Сатан,

Хотя онъ самъ направилъ мечъ и дуло,

Чтобъ мрой зла насытиться вполн.

(Ему-бъ одно въ заслугу я поставилъ, —

Что онъ вождей обоихъ въ адъ отправилъ).

VII.

Недолгій миръ опустимъ, изъ него

Земля не больше пользы извлекала,

Адъ,— какъ всегда, a небо — ничего,

Въ т дни лишь власть тирана возростала,

Но онъ дождется часа своего,

Хотя-бъ та власть ‘семиголовой’ стала,

Какъ оный ‘зврь о десяти рогахъ’:

Одни рога внушить намъ могугъ страхъ

ІІІ.

Былъ первый годъ второй зари свободы,

Когда Георгій Третій опочилъ,—

Тотъ, что любилъ всхъ деспотовъ, что годы,

Совсмъ слпой, въ безумьи жизнь влачилъ,

Прекрасный фермеръ, нжный другъ природы,

Глупецъ-король, что царство разорилъ!

Почилъ, оставивъ въ мір подчиненныхъ,

Глупцовъ и тмъ же мракомъ пораженныхъ,

IX.

Почилъ!— Никто не плакалъ въ этотъ часъ,

Гробъ утопалъ въ избытк пышныхъ тканей

И золота, былъ бархатъ, былъ атласъ,

Все, кром слезъ,— помимо тхъ рыданій,

Чья скорбь звучитъ за плату, на заказъ,

Былъ вопль элегій, купленныхъ заран,—

Герольды, мачты, факелы, какъ встарь,

Хоругви, словомъ,— полный инвентарь

0x01 graphic

Посмертной мелодрамы.— Въ часъ прощальный,

Изъ всхъ глупцовъ, сбжавшихся толпой,

Кто изнывалъ душой своей печальной?

Ихъ взоръ туманилъ трауръ показной,

Влекла ихъ пышность свиты погребальной,

Когда же гробъ засыпанъ былъ землей,

Всмъ адскою насмшкою казалось,

Что столько денегъ съ гнилью зарывалось.

XI.

И вотъ онъ — прахъ! Онъ могъ уже давно

Стать тмъ, чмъ должно, если бы природ

Возстановлять здсь было суждено

Огонь и воздухъ, землю, на свобод,

Но снадобья, бальзамы, полотно,

Чего въ простомъ не водится народ,

Ему въ земл мшали тлть нагимъ, —

Чтобъ разлагаться дольше, чмъ другимъ.

XII.

Теперь онъ мертвъ — и людямъ до него ли!…

Пустая надпись, счетъ гробовщика

Да десять строкъ его послдней воли,—

Вотъ весь итогъ. Бда не велика:

Онъ умеръ,— сынъ остался на престол,

Въ немъ живы вс примты старика,

Лишь нтъ одной черты, весьма примрной,—

Любви къ жен, уродливой и скверной.

XIII.

‘Подаждь, Творецъ, спасенье королю!’

Спасать такихъ!… Въ раю не столь просторно….

Богъ щедръ. Но пусть… Я вовсе не стою

За то, что казнь нужна и благотворна,

Быть можетъ я одинъ лишь признаю,

Что зло сердца скуетъ не столь упорно,

Разъ обуздать — конечно, не всегда —

Безмрность кары адскаго суда.

XIV.

Я знаю самъ, что думать такъ — безбожно,

Я знаю: тотъ, кто слпо убжденъ,

Что осужденье даже невозможно,

Пожалуй, первый будетъ осужденъ.

Все въ нашей церкви — свято, непреложно,—

Такъ учатъ всхъ, кто въ Англіи рожденъ,—

A остальныя церкви, синагоги

Живутъ обманомъ, врою убоги.

XV.

Пусть Богъ намъ всмъ поможетъ! Всмъ и мн!

Я слабъ, обречь меня на муки ада

Такой-же трудъ ничтожный Сатан,

Что мяснику достать овцу изъ стада,

Не то, чтобъ я пригоденъ былъ вполн

Для блюда благороднаго, изъ ряда

Тхъ вчныхъ блюдъ, куда войдутъ, какъ сндь,

Должно быть, вс, чья доля — умереть.

XVI.

Апостолъ Петръ сидлъ y двери рая,

Въ дремот часто голову клоня,

Вдругъ грянулъ гулъ, пространство содрогая,

Порывъ потока, вихря иль огня,—

Ну, словомъ, чья-то сила неземная

Низверглась въ тишь безтрепетнаго дня,

Но тамъ, гд все бы въ мір трепетало,

Петръ лишь сказалъ: ‘Еще звзды не стало!’

XVII.

Ho не усплъ онъ вновь забыться сномъ,

Какъ вдругъ явился ангелъ и такъ больно

Своимъ блестящимъ, радужнымъ крыломъ

Задлъ Петра, что тотъ звнулъ невольно.

Онъ крикнулъ: ‘Встань!’ — И сталъ летать кругомъ,

Что твой павлинъ, въ крас самодовольной.

Святой сказалъ: ‘Что значитъ этотъ гамъ?

Не Сатана ль собрался въ гости къ намъ?’

XVIII.

‘Георгій Третій умеръ!’ — ‘Такъ! ты все же

Скажи мн толкомъ, кто же онъ такой’.—

Георгій кто? Кто Третій? Ахъ ты, Боже,—

Король британскій!— ‘Разъ онъ съ головой,

Я очень радъ столь рдкому вельмож.

A то здсь былъ король совсмъ иной,

Его въ раю отвергли бъ непремнно,

Не брось онъ въ насъ

Читайте также: