Любовь и бедность, Старостин Василий Григорьевич, Год: 1870

Повесть
Время на прочтение: 57 минут(ы)
Скачать в PDF

ЛЮБОВЬ И БДНОСТЬ.

ПОВСТЬ ИЗЪ КРЕСТЬЯНСКОЙ ЖИЗНИ.

ПЕРВАЯ ГЛАВА

Въ десяти верстахъ отъ Ярославля, на большой дорог, стоитъ село Добрынино. Около этого села скучена цлая группа деревень и деревушекъ. Всхъ ближе къ нему стоитъ Красное Поле. Эта деревня по наружности представляетъ смсь матеріяльнаго достатка съ горе-горькой бдностью, изъ чего можно заключить, что здшніе крестьяне живутъ не одной землей, а имютъ посторонніе заработки, для которыхъ необходимы лишнія и здоровыя руки. Если въ семь нтъ такихъ рукъ, то нтъ и достатка. И хозяйство плохое, и земля худо родитъ. На краю деревни стоитъ самый большой и богатый домъ, въ два этажа и въ три избы, съ ярко разкрашенными ставнями и вырзными навсами. Хозяинъ его, Антипка Шилохвостовъ, издавна занимается извозомъ и постоянно держитъ у себя отъ 5 до 8 дюжихъ лошадей. Рядомъ съ этимъ богатымъ домомъ плачутся на свою судьбу дв хижины, которыя снаружи отличаются отъ бань только тмъ, что стоятъ въ самой деревн, а не на задворкахъ. Слдующій затмъ домъ принадлежитъ Арсену Шилохвостову, о которомъ я поведу рчь. Надо сказать, что въ деревн половина жителей — однофамильцы, но безъ родственныхъ связей, такъ Арсенъ не родня Антипк Шилохвостову, что даетъ знать самая обстановка ихъ домовъ. Кругомъ Антипкина дома стоятъ дворъ, анбаръ, погребъ и другія пристройки, и все это смотритъ также солидно, какъ самъ Антипка, между тмъ, около Арсенова дома только и есть, что низенькій хлвъ, да два высокіе столба — остатки отъ бывшаго двора. Впрочемъ, самый домъ Арсена не очень плохъ и даже не лишенъ нкоторыхъ украшеній. Такъ, на крыш его стоитъ двухаршинный деревянный птухъ, невольно обращающій на себя вниманіе всхъ прохожихъ. Когда-то цлую недлю Арсенъ трудился надъ этимъ птухомъ, сдлалъ на немъ множество разнообразныхъ вырзокъ и такимъ образомъ произвелъ нчто въ род восьмого чуда, надъ которымъ даже почтенный Антипка Шилохвостовъ довольно смялся. Самъ Арсенъ подчасъ нарочно выходилъ на улицу, отходилъ отъ своего дома на нсколько саженъ и подолгу смотрлъ на птуха, склоняя свою голову то къ правому, то къ лвому плечу.
Это было назадъ тому пять лтъ, когда Арсенъ еще не былъ женатъ. Въ то время онъ жилъ вдвоемъ съ матерью, доброй и безсловесной старушкой. Отецъ умеръ, когда Арсену было 18 лтъ. Съ того времени онъ заправлялъ своимъ хозяйствомъ. И надо сказать, что хозяйничалъ толково, т. е. хлбъ наживалъ, исправно подати платилъ за дв души, а больше этого нельзя было и длать при ихъ бдномъ хозяйств. На двор стояло дв коровы всего на все. Лошади и при отц не было. А крестьянская жизнь безъ лошади — послднее дло. И теперь еще помнитъ Арсенъ, какъ онъ разъ выпросилъ у сосда лошадь свозить сно. Только усплъ онъ выхать за деревню, какъ настигъ его сосдъ и сталъ просить лошадь обратно, говоря, что тучки сбираются и что самимъ нужно свозить сно до дождя. Какъ-будто тучки не для всякаго сна опасны!… Чтожъ длать, принужденъ былъ Арсенъ вернуться и выпрячь чужую лошадь изъ своей телги, — даже слезы подступили къ глазамъ! Случай не важный, а очень досадный.
Арсенъ былъ парень немножко гордый, немножко мечтатель. Даже порядочный мечтатель. Бывало цлый зимній вечеръ сидитъ онъ и смотритъ на коптящую лучину, а въ голов роятся безчисленные планы и мечты, одно желаніе смняется другимъ. Хотлъ-бы онъ имть домъ въ три горницы, тройку лошадей, расписные сани, вырзную дугу съ колокольцемъ… Подчасъ фантазія его улетала такъ далеко, что онъ вскакивалъ съ мста и начиналъ быстро шагать по изб изъ угла въ уголъ. Мать поднималась на печк и съ испугомъ слдила за сыномъ. ‘Вишь, какъ убивается, думала она.— Молодъ еще, погулять охота, а какая ужь гульба при таковской жизни!’
— Охъ-охъ-о! восклицала она.— Не крушись, Арсенушко, Господь намъ помощникъ!
— Постой, матушка, заживемъ! Ужь такъ заживемъ!… утшалъ ее сынъ, не понимая, что она совершенно примирилась съ своей судьбой и кром теплой печки, да хлба съ крупянкой ничего не желала.
Много энергіи, много надеждъ было въ то время у Арсена. Оттого и жизнь его весело шла. Оттого и въ компаніи онъ былъ первый хохотунъ и допускалъ себ самыя ребяческія шалости, въ род кувырканья на мурав, задиранія товарищей и тому подобныхъ продлокъ. Въ пріятеляхъ онъ не имлъ недостатка. Только двушки не очень любили его. ‘Играть по уметъ, говорили он.— Другіе парни такъ тебя ущипнутъ, что индо вся кровь хлынетъ въ голову! и какъ вдь садетъ то мсто, просто любо! Ну, либо похватаютъ тебя за угломъ и начнутъ мять, да щекотать, да цловать… А этотъ не щипнетъ, не поцлуетъ!’
— Живности мало въ немъ! говорили одн изъ нихъ.
— Ни, двоньки! отвчали другія, — шибко стыдливъ! Ужо пооботрется межъ людьми, такой-ли будетъ жгутъ, что ой люди!
И при этомъ двушки прищуривали свои масляные глаза.
Впрочемъ, была еще другая причина того, почему он не любили Арсена. Здшнія двушки у-у, какія! не клади пальца въ ротъ! Парни, это ихъ врноподданные, которые должны постоянно льстить и ухаживать за ними. Арсенъ не былъ таковъ. Напротивъ, при каждомъ случа онъ старался какъ-нибудь подкузьмить ихъ. Бывало сидитъ краснопольская молодежь гд-нибудь на задворкахъ, хохочетъ, да сыплетъ шутки и остроты. Вдругъ Арсенъ подходитъ къ какой-нибудь двушк и серьезно спрашиваетъ: — ‘А ты, Марья Ивановна, на кого этта изъ-за Степкина овина выглядывала?’ Марья Ивановна краснетъ и сердито отвчаетъ: ‘Это я вдь на тебя, мой желанный!’ — ‘Зачмъ-же ты смотрла въ другую сторону? Оттуда въ ту пору шелъ Андрюшка, а не я… Али опозналась? ‘ Марья Ивановна еще пуще краснетъ, потому-что Андрюшка сидитъ у самыхъ ногъ ея. Она хочетъ оправиться и еще больше путается. Другія двушки хихикаютъ. Выйдя изъ терпнія, она вскакиваетъ на ноги и азартно заявляетъ: ‘Ну, такъ что? я не спорю, ждала Андрюшку! Да вдь не я одна… вотъ и ты, Павлушка, и ты, Аксютка, у всхъ есть занозы!’ Павлушка и Аксютка краснютъ и отплевываются, — ихъ занозы сидятъ тоже очень близко къ нимъ.
Во все это время Арсенъ стоитъ и хохочетъ, будучи очень доволенъ, что произвелъ ‘антиресную исторію’, какъ онъ выражался. Понятно, что двушки не могли быть довольны такимъ пересмшникомъ.

ВТОРАЯ ГЛАВА.

Былъ какой-то праздникъ. Краснопольскіе парни и двушки понемногу сбирались у качели, поставленной въ средин деревни и служившей сборнымъ мстомъ молодежи. По временамъ слышался сдержанный двичій хохотъ, которому дружно вторили парни густыми голосами. По временамъ начиналась хоровая псня, но скоро обрывалась, потому-что главные запвала еще не явились. Вдругъ изъ одного дома послышалась громкая, визгливая брань какой-то бабы. Компанія навострила уши. Нкоторые тотчасъ отправились къ этому дому. Вскор подъ окномъ его собралась толпа народа. Тутъ-же былъ и нашъ Арсенъ. Вс хотли знать, въ чемъ заключается дло и наперерывъ заглядывали въ окна. Дло, дйствительно, было любопытное. Въ изб, у столба, служившаго подпорой для полатей, стояла молодая двушка. Длинная коса ея была, обернута вокругъ столба и завязана узломъ. Голова была приподнята кверху, а корпусъ выдавался нсколько впередъ. Изъ глазъ ея текли крупныя слезы и падали на шею, на плечи и руки. Не разъ она старалась распутать свою косу, но видя безуспшность, въ отчаяніи закрывала руками лицо и еще сильне плакала.
Предъ печкой бгала или, врне, топталась на одномъ мст мать двушки, тетка Грипена. Она перебрасывала съ одного мста на другое деревянную посуду, выражая этимъ свою крайнюю злобу.
— Я тебя проучу, шельма эдакая! кричала она.— Вколочу теб въ голову умъ! Нутко-се ребенку наговаривать, что, молъ, твоя мать нехорошая!.. И это сестра! Сестра сестру учитъ, что, молъ, ты не будь такой дурой, какъ мать!.. Да я вс зубы вычикаю у тебя! Вс волосы вытаскаю!
— Матушка… все наврали… я не такъ сказала… отрывисто говорила дочь.
Но мать не слушала ее и продолжала кричать на всю деревню. Между тмъ въ избу набирался народъ. Арсенъ тоже вошелъ. Вс съ большимъ любопытствомъ смотрли на невиданную сцену. У самой Паши, привязанной къ столбу, стояла толпа ребятишекъ и длала разныя замчанія.
— Пузо-то, пузо… дрыгаетъ какъ! шептала одна двочка другой.
— И глаза закрыла… совсмъ закрыла! отвчала другая.
Дв старухи жалостно качали головами.
— Ну, будетъ, матка! Всю душу вытянешь у ней! сказала одна изъ нихъ, обращаясь къ тетк Грипен.
— А ты, старуха, не суйся не въ свое дло! отвтила послдняя и еще грозне напустилась на дочь: — нтъ, я тебя, голубушка, до самаго вечера продержу у этого столба! Я пропишу теб праздникъ!.. Вишь, какъ нарядилась! Гулять пошла! А мать, не бось, дура!.. а, мать!.. У, чтобъ т выщепило! и мать, потрясая кулакомъ, такъ близко поднесла его къ лицу дочери, что изъ носа послдней показалась кровь.
Тутъ зрители заявили громкій и безцеремонный протестъ. Ребятишки съ шумомъ выбжали на улицу и по пути спихнули съ крыльца ведра, въ знакъ своего недовольства теткой Грипеной. Нашъ Арсенъ тоже хотлъ выйти изъ избы, но вдругъ вернулся отъ дверей, подошелъ къ Грипен и, стиснувъ ея руку, проговорилъ: ‘Слышь, тетка! ежели ты теперь… эдакимъ звремъ’… больше этого онъ не могъ ничего сказать отъ волненія. Бросивъ вокругъ себя угрожающій взглядъ, онъ быстро вышелъ изъ избы. Вс зрители пришли въ большее недоумніе отъ такого пассажа. Вс думали, что Арсенъ недаромъ такъ вступился за Пашу. Между тмъ это была у него простая вспышка. Имя впечатлительную натуру, онъ сильно возмутился жестокостью Грипены и въ азарт хотлъ отомстить ей, но скоро опамятовался.
Впродолженіе нсколькихъ дней въ воображеніи его носилась привязанная Паша съ заплаканными глазами, съ дрожащими руками и ногами. Еще нсколько дней, и онъ забылъ заплаканные глаза и дрожащія руки, а думалъ просто о скромной, работящей и хорошенькой двушк. Это обыкновенная исторія. Когда чрезъ недлю онъ увидлъ на улиц Пашу, то ршился подойти къ ней и заговорить. Трудненько это было, потому-что онъ только въ компаніи бойко велъ себя съ двушками, при встрчахъ же съ ними одинъ на одинъ, терялъ все мужество и уподоблялся мокрой куриц. Однако, первый шагъ онъ сдлалъ: подошелъ, поздоровался. Дале хотлъ что-то спросить, но совсмъ забылъ, потерялся и тщетно искалъ въ голов какихъ-либо вопросовъ. ‘Чтобы такое сказать? думалъ онъ.— Экая ежовая голова!.. А этотъ Михей все еще не убиралъ съ улицы колоду…. лшій… вдь на самой дорог лежитъ… не спросить ли, когда будетъ Спасовъ день? а, спросить, или нтъ’?
— А я хотлъ было купаться идти… Ты, Паша, часто купаешься?
— Нтъ…
— И плевое дло! рчка только по колнъ!.. Эй, Митрій, постой-ко… у меня есть дло до тебя… и Арсенъ, не простившись съ Пашей, быстро своротилъ въ сторону.
И какъ-же онъ ругалъ себя посл за этотъ маневръ. Ругалъ и смялся. И все-таки не могъ ршиться на новое свиданіе съ Пашей. Къ счастію, ему пришла мысль высказать свою симпатію къ ней чрезъ одну маленькую посредницу.
У Паши была сестра Галя, двнадцатилтняя, умная и бойкая двочка. Он были искренними друзьями между собой, несмотря на то, что Паша когда-то качала Галю въ люльк и была ей вмсто пстуньи. Такія явленія возможны тамъ, гд и взрослые и дти имютъ почти одинаковый умственный горизонтъ.
Такъ вотъ эта самая Галя, чрезъ два-три дня посл вышеописаннаго свиданія Арсена съ Пашей, ложилась спать съ сестрой и разсказывала ей слдующую исторію.— Идемъ мы дав съ двками мимо Арсенова дома, а на крыльц сидитъ самъ Арсенъ. Вдругъ онъ крикнулъ меня: Галя, иди-ко сюда! говоритъ. Я подошла ко крыльцу. Да ты ближе, говоритъ. Я ближе подошла. Тутъ онъ взялъ меня за руку и усадилъ на колни. Я застыдилась и стала вырываться. А токо не хочешь, говоритъ, такъ поди, пожалуй, только я, говоритъ, хотлъ посидть съ тобой, а ты недобрая! Я вдь, говоритъ, люблю тебя. Ну, я подумала и снова подошла къ нему, и сама сла на колни. Тутъ онъ сталъ разспрашивать меня, весело-ли ты живешь, и все такое. Я говорю — весело. Мы, говорю, чуть не каждый день цлуемся съ ней, да сказываемъ другъ другу разныя бывальщинки… ну, я тутъ и стала разсказывать, что мы съ тобой длаемъ, что говоримъ. Онъ долго смотрлъ на меня и вдругъ какъ прижалъ къ себ! Свою-то щеку къ моей щек прижалъ и долго такъ держалъ. Потомъ поцловалъ меня въ ухо! Галя засмялась.— И то въ ухо! Ну, кабы въ губы!.. Ты, говоритъ, не боишься меня? Нтъ, говорю, не боюсь, и… я ужь сама не знаю какъ, взяла, да и поцловала его въ губы и такъ пристыдилась, что сейчасъ хотла убжать. Однако онъ удержалъ меня и веллъ сказать теб поклонъ. Только смотри, говоритъ, но сказывай, что сидла у меня на колняхъ. Ладно, молъ, не скажу.
Паша съ затаеннымъ дыханіемъ слушала этотъ монологъ. Она понимала Арсена. На сердц ея становилось такъ легко и пріятно, что по временамъ она невольно хваталась за плечо Гали и крпко сжимала его.
— Такъ ты говоришь, что онъ поцловалъ тебя въ ухо? спросила она.
— Какже! Вотъ въ это самое мсто. Я сначала испугалась, а потомъ ничего.
— Хорошо?
— Хорошо! Немножко изъ ума вышибло. Поди вотъ! цлуемся съ тобой, а не такъ выходитъ! Это оттого, что мы съ тобой часто цлуемся и что ты завсегда такая добрая! А другіе сердиты, особливо мужики…
— Охъ ты моя хорошая сестричка! прошептала Паша, сжавъ своими ладонями сестричкины щеки.
Посл этого он обнялись и замолкли. Паша углубилась въ думы. Она мысленно представляла себ Арсена, припоминала, какой онъ добрый всегда былъ съ ней, не въ примръ добре всхъ другихъ парней! и какой онъ славный парень, опять-же не въ примръ лучше другихъ! И вдругъ мысли ея перескакивали къ дтству, когда маленькій Арсюшка при ссорахъ держалъ сторону двчонокъ и вмст съ ними ходилъ войной на мальчишекъ. Затмъ Паша снова переносилась къ извстному дому съ большимъ деревяннымъ птухомъ…
— А ты зачмъ шибко прижимаешь меня? вдругъ сказала Галя, начавшая-было засыпать.
— Прижимаю? Гм… затмъ, что я люблю тебя… Слушай, Галя, скажи завтра поклонъ Арсену, скажешь?
— Скажу.
— Въ три сажени поклонъ! сказала Паша, приподнимаясь на постели.— Впрочемъ, нтъ! не сказывай, что въ три сажени, а такъ… небольшой! Знаешь?
— Знаю — въ полсажень! Только спать охота, Паша!
Паша не смла больше безпокоить Галю. Однако сама еще долго не спала и все думала объ Арсен.

——

Паша принадлежала къ большой семь, состоявшей изъ восьми человкъ,— мужа съ женой и шестерыхъ дтей, изъ которыхъ она была старшая. Большой, хотя и старый домъ, съ широкими постройками, показывалъ, что семья жила не бдно. Однако, тетка Грипена имла нкоторое право жаловаться на судьбу, потому-что на рукахъ у нея было четыре дочери, а въ кубышк ни гроша. Хотя мужъ ея и занимался извозомъ, но не могъ скопить богатства. ‘Кажиный годъ здитъ на четверк, а домой привозитъ одинъ шишъ’, говорила она съ оттнкомъ ироніи про заработки мужа. Ну, это несовсмъ правда. Привозилъ онъ иногда 10 руб., иногда 20, да велики-ли это деньги? Придетъ староста, и отдай ихъ на подать!
Паш было уже 19 лтъ, когда мы познакомились съ ней. Конечно, она была хорошая работница, но все-же не мшало подумать о замужеств. А жениховъ не было, между прочимъ, потому, что не было приданаго. Здшніе парни, съизмала привыкшіе къ обычаямъ почтовыхъ дорогъ, смотрли на приданое, какъ на необходимый придатокъ къ невст. Увы, первые слды цивилизаціи одинаково грязно проявляютъ себя, какъ въ городахъ, такъ и въ деревняхъ. ‘Хоть-бы какой-нибудь дьяволъ присватался…. прости меня Богъ! По-невол согршишь съ этакой ватагой’! думала подчасъ тетка Грипена.
Домашняя жизнь Паши была неочень красна. Съ восьми лтъ она должна была няньчиться съ маленькими братьями и сестрами. Хотя въ деревняхъ годовыя и двухгодовыя дти часто по цлымъ днямъ остаются на произволъ судьбы и получаютъ полную свободу падать съ крыльца, ползать по грязной улиц и т. п., однако для 8—10-ти-лтней няньки они представляютъ немалую помху. Если ребенокъ, не имя няньки, упадетъ съ крыльца, то мать его-же самого нащелкаетъ. Но если есть у него нянька, то вс громы обрушатся на нее. Такимъ образомъ, Паша много брани и подзатыльниковъ получала отъ своей матери, которая, какъ мы видли, не отличалась мягкостью характера, получала ихъ за свои шалости и ошибки, получала и за маленькихъ ребятъ, съ которыми водилась. Оттого въ характер ея замчалась нкоторая забитость. Однако, веселой компаніи она не бгала, любила смотрть, какъ другіе веселятся, и сама подчасъ шалила, но только съ однми двушками. Съ парнями она совсмъ не умла сходиться. Многіе изъ нихъ считали ее церемонной и вслдствіе этого непрочь были подсмяться надъ ней. Арсенъ еще первый выказалъ искреннюю симпатію къ ней. Тмъ боле дорожила она этой симпатіей.
Какъ и Арсенъ, она тоже ршилась высказать свои чувства къ нему чрезъ Галю. Такимъ образомъ, послдняя сдлалась настоящей посредницей между ними. И надо сказать, что она ревностно исполняла эту роль. Каждый день, иногда дважды и трижды, она носила поклоны и разныя хорошія пожеланія отъ Арсена къ Паш и отъ Паши къ Арсену. Къ поклонамъ и пожеланіямъ вскор прибавились заочные поцлуи. Пришло счастливое время для Гали.— Арсенъ цловалъ ее за Пашу, Паша — за Арсена. А она, бдняжка, принимала это за чистую монету. Такъ продолжалось съ недлю, до личнаго объясненія Арсена съ Пашей.
Случай къ этому объясненію представила имъ тетка Грипена. Она послала за чмъ-то Пашу къ Федось, матери Арсена. Паша не безъ волненія взялась за порученіе. Однако она ршилась не заходить въ избу къ Федось, а спросить ее подъ окномъ. Такъ и было сдлано. Но въ окн, вмсто Федосьи, явился Арсенъ.
— Это ты, Паша? радостно сказалъ онъ.— Матушка сейчасъ вышла, она скоро придетъ. А ты пока зайди въ избу.
— Ни…. Паша покачала головой.
— Ну-же, зайди! Мн нужно сказать теб очень…. очень важное!
Паша стояла съ опущенной головой и думала. Дло было подъ вечеръ, на улиц пусто, отчего не зайти? Сообразивъ это, она нершительно сдвинулась съ мста и тихонько пошла къ крыльцу.
Арсенъ невольно захлопалъ руками и засуетился,— прислъ-было на скамью, потомъ вскочилъ, кинулся къ печк, къ окну, и въ конц концовъ спрятался у дверей за стной. Лишь-только Паша отворила дверь, какъ онъ схватилъ ее за руки и сталъ цловать ея голову, плечи, глаза…
— Отстань! слышь, отстань! шептала Паша, стараясь вырваться.
Наконецъ Арсенъ отпустилъ ее. Она обернулась и пошла изъ избы. Но онъ снова схватилъ ее и молящимъ голосомъ сказалъ:
— Какъ хочешь, казни, только не уходи… больше пальцомъ не тропу!
— Да ты совсмъ ошаллъ! сердито отвтила она.— Убирайся! отпусти меня!
— Не уходи-же! прости меня!… А-то я весь вкъ буду ругать себя за это!
Паша молчала и не ршалась. Но ужь понятно — она должна была остаться, коли ‘молчала и не ршалась’.
— Пойдемъ, сядемъ этамо! сказалъ Арсенъ, указывая въ передній уголъ.
Пошли и сли. Сначала молчали нсколько минутъ. Оба искали словечко, которымъ бы достойно было начать разговоръ, но найти никакъ не могли. Вдругъ Арсенъ всталъ, досталъ съ полки пирогъ и подложилъ его къ Паш. Потомъ снова взялъ его и, разломивъ на дв части, съ усмшкой проговорилъ: слушай, Паша! ежели пойдешь за меня,— дамъ пирога, а нтъ — и такъ сиди!
— Ну, что еще выдумалъ!… Охъ, Арсенъ, напрасно я пришла къ теб…. И на кой прахъ пришла? Дура, право дура!…
— Снявши голову, по волосамъ не плачутъ!.. Ты лучше скажи, любишь-ли хоть на эстолько меня?
— Да я не хочу пирога… потому… я сейчасъ домой пойду! Паша поднялась на ноги и сдлала шагъ.
— Ну, больше не стану шалть! будь проклятъ, не стану! Садись-же… пожалуйста, садись!
Паша нершительно сла.
— Вотъ что, Паша, мы съ тобой важно заживемъ! Такъ весело заживемъ, что и-и! Работать станемъ крпко!
Минута общаго молчанія.
— Я ужь надумалъ разныхъ штукъ. Примрно, мы съ тобой мельницу заведемъ! Выгодно будетъ. У мельницы насадимъ яблоней, яблоковъ урона будетъ! Ты не смотри, что у Степы Лапина не пошли яблоки! Онъ чего смотрлъ? Вдь и за деревомъ надо ухаживать, какъ, примрно, за тобой, не такъ-ли?
Паша тихо засмялась.
— Такъ вотъ построимъ мы мельницу и станемъ денежки наживать, да каждый день пировать!… А тутъ еще земля у мельницы будетъ…. хлба-то, хлба, лопатой греби! Потому-что вдь за помолъ тоже хлбомъ даютъ. Вотъ будетъ жизнь!
Паша слушала и улыбалась. Ей были очень любы эти рчи, потому-что он такъ близко, близко подходили къ ея собственнымъ мечтамъ.
— А деньги гд? спросила она.— Вдь мельницу не построишь съ бухты-барахты!
— Деньги? воскликнулъ Арсенъ, вскакивая на ноги.— Деньги мы наживемъ! Изъ-подъ земли выкопаемъ, изъ моря достанемъ. Да я дуракомъ буду, токо денегъ не добуду! Я на зиму въ Питеръ уйду, да такъ работать стану, что небу жарко будетъ! Вотъ т Христосъ жарко! А ты думаешь — какъ?
— Значитъ, ты не любишь меня, что хочешь въ Питеръ уйти? лукаво спросила Паша.
— Тебя?… Арсенъ вскочилъ и бросился къ ней, но она въ минуту была у дверей, и снова онъ униженно просилъ ее воротиться.
— Да что этакъ баловаться? говорила она.— Мн вотъ и такъ хорошо, а ты все цловаться!
— Да будь я сейчасъ…. ежели я…. тоись…. и вдругъ Арсенъ снова бросился къ Паш и схватилъ ее. Теперь она не могла убжать. Онъ непремнно хотлъ поцловать ее въ губы, а она не хотла и скрывала свое лицо то на правой, то на лвой сторон. Наконецъ, онъ пересилилъ ее и крпко поцловалъ одинъ разъ.— Вотъ какъ я люблю тебя! проговорилъ онъ.
— Послушай Арсенъ, ежели ты будешь такъ длать, такъ я не знаю… ужь я не знаю…
— Ну, не сердись, Паша! голубушка, не сердись! Вдь я, ей Богу, въ разум, значитъ, понимаю, что длаю… Поди вотъ, такая проклятая натура!
Оба нсколько времени молчали.
— Однако, твоя мать что-то долго не идетъ, мн надо идти! проговорила Паша.
— Какъ хочешь, только не сердись на меня!
— Съ чего сердиться?
— Вотъ и спасибо.
— Прощай…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Черезъ мсяцъ посл этого свиданія Арсенъ и Паша съиграли свадьбу. У простыхъ людей и дла идутъ просто, если не усложняются какими-нибудь посторонними обстоятельствами. Свадьба съиграна была не богато, но что за дло? Ихъ любовь была такъ естественна и глубока, что не требовала шумныхъ праздниковъ и богатой обстановки. Оба они были вполн счастливы и не предвидли конца своему счастью. И чмъ больше они узнавали другъ друга, тмъ ближе сходились, потому-что не только физіологическая потребность любить, но и моральная связь была между ними. Конечно, связь эта заключалась не въ убжденіяхъ, а въ чувствахъ, но въ крестьянскомъ быту чувства замняютъ убжденія. Арсенъ и Паша — оба были недовольны прошедшимъ, оба надялись вмст бороться съ бдностью и быть побдителями. Арсенъ уже много разъ развивалъ свои планы о постройк мельницы, о большой изб съ двумя перегородками, о тройк лошадей съ расписной дугой и т. п. Паша слушала его и во всемъ соглашалась. Впрочемъ, сама она хотя и желала быть богаче, хотя съ удовольствіемъ слушала планы Арсена, но была вполн довольна настоящимъ. Подъ вліяніемъ любви она не замтила даже перехода отъ своего стараго дома въ дв избы, съ широкими пристройками, наполненными разнымъ добромъ, къ бдной и пустой изб Арсена.
— Слушай-ко, Арсенъ, разъ сказала она въ минуту особеннаго прилива счастья,— вдь правду говорятъ, что съ милымъ рай и въ шалаш!
— Глупушка ты моя, если рай въ шалаш, то въ хоромахъ еще лучше будетъ! отвтилъ Арсенъ.
Самъ Арсенъ ни на минуту не забывалъ окружающей бдности. Глядя на свою любимую Пашу, онъ еще сильне убждался въ томъ, что нужно улучшить хозяйство и домашнюю обстановку. Въ самомъ дл, обстановка эта была очень незавидна. Въ небольшой изб, отъ черныхъ стнъ, отъ узкихъ скамеекъ, отъ всего слышалась крайняя бдность и непривтливость. Не блестлъ въ углу фольговый образъ, не висло на стн зеркальцо въ четверть высоты, много годовъ не блилась печка и до того почернла, что въ темный вечеръ казалась страшнымъ привидніемъ. Тетка Федосья еще прошлаго года говорила Арсену, что нужно поставить, новую печку, пока эта совсмъ не развалилась, но гд-же новую печку поставить, коли денегъ нтъ? Предъ свадьбой Арсенъ кое-какъ замазалъ лишнія трещины, да пока на этомъ и кончилъ.
Такою обстановкою даже самый нетребовательный человкъ не будетъ доволенъ. А Арсенъ былъ самолюбивъ, да еще долженъ былъ отвчать за самолюбіе любимой жены. Неудивительно, если голова его постоянно и усиленно работала надъ однимъ вопросомъ,— какъ разбогатть, т. е., поставить свое хозяйство на такую степень высоты, чтобы ложно было чувствовать себя спокойно, чтобы не раздражалось отъ каждой неудачи неудовлетворенное самолюбіе, чтобы косой взглядъ сосда не возбуждалъ въ душ непріятныхъ подозрній! Для достиженія этого требовалось не очень много,— именно, сдлаться заправнымъ мужикомъ, у котораго стояла-бы лошадь на двор, да въ изб было-бы поприглядве. Для Арсена пока этого было довольно, а тамъ дальше можно подумать и о другомъ…
Арсенъ самъ хорошо понималъ, что нужно достичь сначала небольшого достатка, а когда явится съ этимъ достаткомъ душевное спокойствіе, тогда можно будетъ приступить къ осуществленію и боле широкихъ плановъ. Онъ понималъ, что сначала нужно ‘терпть и работать’, тогда и деньги заведутся, хотя немного, очень немного, но все-же достаточно для возбужденія къ дальнйшему труду, который будетъ уже успшне, выгодне предъидущаго. Понималъ онъ все это, но вдь требуется пять, десять лтъ… длинная исторія, между тмъ-какъ мысли въ голов очень быстро мняются и представляютъ все новыя задачи и требованія. Вотъ почему, спустя годъ посл свадьбы, когда Арсенъ увидлъ кругомъ и около себя ту-же непроглядную бдность, какая была и прежде, терпніе начало измнять ему. Думы стали принимать нсколько заоблачное направленіе. Ему казалось, что есть какія-то средства, которыя сразу могутъ возвысить или обогатить человка, но самъ онъ не могъ найти этихъ средствъ, потому-что не былъ достаточно силенъ для нихъ. А между тмъ онъ непремнно хотлъ быть богатымъ, хотлъ жить вполн довольною и счастливою жизнью и для этого готовъ былъ на какую-угодно трудную работу. И какой-бы тогда онъ былъ добрый со всми людьми! И какъ-бы счастливы были его Паша и мать! ‘Эхъ, кабы я былъ богатъ, думалъ онъ иногда, — показалъ-бы вамъ, добрые люди, какъ нужно жить! Повашему, праздникъ съ утра до вечера проспать — куда какъ весело! А помоему такое веселье и въ могил найдешь!’ Очевидно, натура Арсена не годилась для того положенія, которое выражается въ словахъ — ‘терпть и работать’. Живой и требовательный характеръ его не позволялъ по грошамъ копить богатство. И то сказать, въ нашемъ крестьянств бдному человку очень трудно подняться вверхъ. Для этого, дйствительно, нужна или большая сила, или большое терпніе и терпніе, котораго-бы хватило на пятнадцать, на двадцать лтъ. Со всхъ сторонъ видишь стсненія, ограниченія, да поборы, со всхъ сторонъ — безпощадное невжество, которое не позволяетъ осуществить самый умренный планъ и вконецъ убиваетъ энергію. Какъ хорошенько подумаешь обо всемъ этомъ, такъ и поймешь псню Кольцова — ‘Что ты спишь, мужичокъ?’…
И такъ прошло годъ, полтора посл свадьбы. Арсенъ сталъ сильно задумываться надъ своей судьбой, надъ будущимъ. Это были уже не прежнія легкія мечты, быстро и безслдно скользившія по душ, какъ солнечные лучи, а забота и тяжелыя думы, оставлявшія посл себя грустное настроеніе духа. Паша не любила, когда Арсенъ задумывался такъ. Поэтому, съ ней онъ старался быть попрежнему веселымъ и ласковымъ. Но тмъ грустне становилось ему, когда онъ оставался самъ съ собой.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

На двор зима. Снгомъ покрытыя горы, да глубокіе снжные сугробы, раскатистыя дороги, да заиндевлыя сосны и ели по сторонамъ… это главное въ картин. Волчьи слды искрестили снжную поляну. Гнилыя деревушки то тамъ, то тутъ чернютъ среди глубокихъ снговъ. Въ деревушкахъ двигаются живыя фигуры въ кошачьихъ шапкахъ и собачьихъ рукавицахъ… До смерти люблю эту невеселую картину!
Уже совсмъ стемнло. На Красномъ Пол почти во всхъ домахъ свтились яркіе огни. Въ нкоторыхъ домахъ топились печки. Везд встрчали или поджидали гостей,— отца, мать или дтей, которые съ Покрова, или съ Рождества работали въ город и въ этотъ вечеръ возращались домой, по случаю окончанія работъ. Дло было передъ масляницей. Въ маленькомъ дом съ большимъ деревяннымъ птухомъ тоже топилась печка. Старух Федось говорили сосдки, недавно пришедшія изъ города, что Арсенъ и Паша скоро придутъ домой. Поэтому она захотла приготовить до нихъ горячую похлебку изъ картофеля. Вдь цлыхъ шесть недль не видлись! Недаромъ свтилась у нея на губахъ такая добродушная улыбка! Сегодня и ей выпалъ праздникъ. На радости она ршилась даже испечь овсяныхъ блинковъ, хотя для этого нужно было и сковороду, и мучки овсяной выпросить у сосдей.
— А долго что-то нейдутъ мои гости! бормотала она по временамъ.— Намаялись, бдняжки. Съ утра, чай, работали, а тутъ еще десять верстъ отшагай… Поди, невеселые придутъ… Житье, житье!
Затмъ Федосья подходила къ окну я прислушивалась.— Все-ли ужь счастливо, за грхи? боязливо проговаривала она и крестилась. Въ самомъ дл, Арсенъ и Паша что-то очень долго не приходили.
Но вотъ, наконецъ, послышался скрипъ отъ шаговъ. Федосья тотчасъ ршила, что это они, и быстро бросила въ печку два-три полна, — пускай, дескать, погрются. На лиц и во всей ея фигур отразилось сильное волненіе, точно предстояло ей любовное свиданіе.
Отворилась дверь. Вошли Арсенъ и Паша съ заиндевлыми головами и сильно нарумянеными лицами. Въ изб загуляли туманныя облака, по стнамъ зашумли тараканы. Мать стала заботливо раскутывать гостей.
Минутъ десять длилось молчаніе. Слышно было лишь сильное пышканье.
— Что, матушка, ужиномъ хочешь кормить? поспросилъ, наконецъ, Арсенъ, грясь у печки.
— Какже! Да я не вдругъ, погрйся маленько, отвтила мать и нарочно замедлила сборы.
— Паша, поди, погрйся! Али осердилась? обратился Арсенъ къ своей жен.
Паша быстро взглянула на него.
— А я думала, что ты осердился на меня!
Арсенъ замялся и ничего не отвтилъ. Видно было, что у нихъ произошла какая-то перемолика и оба считали себя виноватыми. Мать замтила это и шутливо сказала:
— Ишь, видно поссорились на радостяхъ, что кончили работу! Нуте-ко садитесь за столъ да разсказывайте, какъ было дло.
— Ты смотри, Паша! держи языкъ за зубамъ! полушутя замтилъ Арсенъ.
— Чего смотрть? перебила мать, — разсказывай скоре! Согрубилъ онъ, что-ли?
— Какое согрубилъ? сказала Паша, усаживаясь за столъ.— Просто убжалъ отъ меня! Пошли мы дав изъ города, мой Арсенъ такой печальный сталъ, что и голову повсилъ. О чемъ ты? спрашиваю, а онъ молчитъ. Такъ молча и прошли мы половину дороги. Тутъ я снова стала разспрашивать да уговаривать его, а онъ слушалъ, слушалъ, да какъ вдругъ своротилъ въ сторону, на ишутинскую дорогу! и плюнулъ еще! Я лишь глазами захлопала. Куда ты, Арсенъ, кричу ему, а онъ претъ себ впередъ, ничего не слушаетъ. Я испугалась не на шутку, оббжала его и загородила дорогу. Онъ какъ крикнулъ на меня: — убирайся, говоритъ, я не хочу съ тобой идти! А самъ покраснлъ весь, — шибко озлился! Ну, тутъ я не смла удерживать его и дала дорогу. А онъ еще пуще прежняго зашагалъ! Однако и я не отставала… Такъ-то мы верстъ шесть откатали. Потомъ, должно быть, наскучила ему эта исторія, поворотилъ взадъ и пошелъ домой. Только со мной не шелъ,— или назади отстанетъ, или впередъ убжитъ.
Пиша кончила этотъ разсказъ въ минорномъ тон. Глубоко вздохнувши, она положила ложку на столъ и неподвижно устремила глаза на какую-то точку. Даже Федосья задумалась, недоумвая, что-бы это значило? Арсенъ молчалъ и шумно схлебывалъ съ ложки.
— Да онъ нын и часто бываетъ какой-то угрюмый да недобрый, въ раздумья сказала Паша, и въ голос ея слышалась большая печаль.— Вотъ и въ город работали: ино цлую недлю все на что-то дуется, ничего не говоритъ. Ежели что скажешь ему, онъ крикомъ отвчаетъ, либо еще и того хуже: возьметъ тебя за плечо и таково ласково скажетъ: не тронь меня, Паша: мн оченно скучно! а самъ отвернется и уйдетъ куда-нибудь.
— Да перестань душу тянуть! крикнулъ Арсенъ, — и безъ того невесело!
— Невесело… А мн, думаешь, весело, когда ты бгаешь отъ меня?
— Да отъ тебя, что-ли, я бгаю? Голубушка, Паша!.. Подчасъ я самъ своей жизни нерадъ, а когда посмотрю, какъ ты убиваешься надъ работой, да какая ты худая стала нынче, тогда еще тошне станетъ. Помнишь-ли, какое твое житье было дома? Чай, надялась на счастіе, выходя за меня! Поврила моимъ сладкимъ словамъ! Вотъ теб и счастіе! Дома били да сытно кормили, а здсь не бьютъ, зато впроголодь держать. Ни одежи-то нтъ на теб, ни спокою… ничего! Вотъ теперь съ Покрова работали, спины не разгибаючи, а въ карман десять рублевъ! гм… что эти десять рублевъ? Отдадимъ на подать, все-же недоимка останется… А гд лошадь? Вдь весна на двор!… поневол тоска одолетъ! А ты еще уговаривать станешь, да голову гладить! Даже больно станетъ, что никогда не обругаешь меня дуракомъ! И вправду, не дуракъ-ли я, коли не могу выбиться изъ проклятой бдности? За что-же ты любишь меня?.. а? за что ты полюбила меня?
Послднія фразы Арсенъ произносилъ съ разстановкой, какъ-будто онъ хотлъ, но не могъ ршить, за что, въ самомъ дл, она любитъ его.
— За то и полюбила, что ты меня полюбилъ, отвтила Паша.— Мн больше ничего и ненадо… Только не сердись на меня, да не скрывайся. А что мы бдны, такъ бываютъ и бдне люди!
— Бываютъ, чего не бываетъ? А я не хочу! Не хочу всякому въ зубы смотрть! А между тмъ смотришь да кланяешься, одолжи, дескать, лошадки, одолжи того, другого… ужо вотъ весна-то придетъ!…
Арсенъ махнулъ рукой.
— Ну, немного одолжаемся мы, вступилась мать.— Опять-же и то сказать, безъ этого никто не живетъ, дитятко! И Господь веллъ другъ другу помогать.
— Что говорить! Нищему всякій и помогаетъ. Да вдь не охота быть нищимъ-то. Будь я заправный человкъ, я не сталъ-бы считаться, что у кого взялъ, а теперь — другое дло! Теперь подчасъ стыдно бываетъ шапку снять сосду, потому — изъ-за корысти, подумаютъ.
— Охъ, Арсенушко, гордость — великій порокъ, замтила мать.— И жаловаться на жизнь — тоже порокъ. Кому какую долю далъ Богъ, на томъ и нужно быть довольнымъ. Счастіе-то у всхъ людей одинаково. Ты думаешь, богатый человкъ счастливе тебя? Нтъ, дитятко, у богатаго свои заботы, да такія заботы, что подчасъ и спать не даютъ. Вотъ оно… Я давненько, еще съ лта, примчаю, что грызетъ тебя какая-то тяжелая дума, да что я, старуха, подлаю? Небось, не послушаешь моихъ словъ. Ну, по крайности, послушай Пашутки. Ты ее любишь, она тебя любитъ, и живите какъ голуби, — то-ли не жизнь!.. Посмотрли-бы вы, какъ мы прежде жили! Бдность-то бдностью, да и любови-то нтъ, не на комъ сердцу отдохнуть. Охъ-охъ-о! Я еще никогда не сказывала теб, Арсенушко, какъ я выходила замужъ. Давай скажу теперь, заодно разговорилась. Была, знаешь, у меня зазнобина, Осипомъ звали. Изъ богатаго дома. Страхъ мы любились съ нимъ. Бывало, цлые дни все думаешь о немъ: за работой думаешь, за обдомъ думаешь… Ино долго не видаешься съ нимъ, такъ, по крайней мр, сбгаешь на то мсто, гд видлись въ послдній разъ, если это было гд-нибудь въ пол, за деревней, перещупаешь вс щепки, черезъ которыя онъ проходилъ, да этоли еще?— бывало цлуешь сосну, у которой стоялъ онъ…
Арсенъ и Паша взглянули другъ на друга и засмялись. Арсенъ немного покраснлъ. Когда-то и онъ разсказывалъ Паш подобную исторію.
— Ну, смйтесь, робятка, это не вредитъ, замтила мать.— Такъ вотъ и сдлали мы съ Осипомъ уговоръ: или пожениться другъ на друг, или вмст умереть. Хе, хе, молодо — зелено. Надо вамъ сказать, что мои-то родители были въ давнишней ссор съ родителями Осипа. Не проходило ни одного воскресенья, чтобы моя матушка не поругалась съ евоною маткой. Бывало, шумъ стоитъ на улиц! Бабы-то деревенскія тоже вступятся въ споръ, сначала, уговариваютъ нашихъ, а потомъ и сами начнутъ костить другъ друга, когда во вкусъ войдутъ. До того разругаются, что схватятъ ино палки и начнутъ помахивать. Почитай въ каждый споръ вступались мужики, чтобы разнять своихъ бабъ. Случались и потасовки хорошія. Ну, понятно, такая непріязнь не общала добра намъ съ Осипомъ. Однако, онъ парень былъ рзовый. Не струсилъ и вдругъ пришелъ къ намъ свататься. Я тотчасъ смекнула это, хотя онъ мн и не сказывалъ. И какъ-же я испугалась въ ту пору! Наклонила это голову надъ шитьемъ, а руки-то трясутся, а въ глазахъ такъ и мелькаютъ огоньки… страхъ! Отца-то не было дома, а мать терпть не могла Осипа. Опять-же и Осипъ, мой желанный, не любилъ поддаваться.
— Здорово, крещенные! сказалъ онъ и головой мотнулъ. Это значитъ, онъ ршилъ думу въ голов,— молъ, панъ либо пропалъ.— Дома-ли, говоритъ, Максимъ Иванычъ? это мой батюшко.— Максима Иваныча дома нтъ, и если за дломъ пришелъ, то говори со мной, сказала матушка.— Ужь не знаю, говорить-ли съ тобой объ этомъ дл? отвтилъ Осипъ.— Наврядъ, говоритъ, ты согласишься на мою просьбу. Матушка ему на это говоритъ: — если я, говоритъ, не соглашусь, то и Максимъ Иванычъ не согласится. Я тоже не чужая въ дом, говоритъ,— а хозяйка.
— Осипъ слъ на лавку и сталъ думать. За цлый уповодъ мн показалось то время, какъ онъ думалъ, въ глазахъ совсмъ потемнло, никакихъ огоньковъ не стало, въ голов сумятица… Однако Осипъ надумалъ, наконецъ, всталъ это съ лавки и говоритъ моей матушк: а, говоритъ, хочу жениться на твоей дочк. Только и сказалъ. Матушка какъ-будто ошалла, да скоро оправилась. Оправилась и говоритъ: да ты, говоритъ, должно быть, не съ того конца зашелъ въ мою избу? Вотъ Богъ, а вотъ порогъ, говоритъ: убирайся подобру, поздорову.— Да что ты, ошалла разв? сердито сказалъ Осипъ. Я — такъ и замерла. Ну, думаю, конецъ пришелъ намъ съ Осипомъ.— Ошалла! Ахъ ты разбойникъ! крикнула матушка, схватила лопату и напустилась на Осипа. Въ то время на меня нашла какая-то храбрость: я вскочила съ мста и побжала къ нимъ… Только мой Осипъ схватилъ одинъ конецъ лопаты и держитъ такъ, а матушка скачетъ, матушка скачетъ. Она, видишь, хочетъ вырвать лопату.— Такъ и есть, съ ума спятила баба! сказалъ Осипъ. Тутъ матушка еще пуще заскакала. А Осипъ стоитъ это, молчитъ, да смотритъ на нее. Смотрлъ, смотрлъ, да вдругъ обернулся и пошелъ изъ избы.— Тьфу, говоритъ, настоящая дура! Матушка такъ и осталась съ поднятой лопатой, слова не могла сказать отъ злости. Ну, за то мн досталось отъ нея, отъ этой самой лопаты. Господи, какъ била меня матушка!… Какъ она била меня!
Федосья замолчала и наклонилась надъ столомъ. Морщинистое лицо ея сдлалось чрезвычайно грустно. По щекамъ прокатились дв крупныя слезы. Глядя на нее, Паша тоже прослезилась и украдкой отерла глаза. Арсенъ отвернулся къ свтильн и что-то слишкомъ долго поправлялъ лучину.
— Дай Богъ ей царство небесное! задумчиво проговорила Федосья.
И опять прошло нсколько минутъ молчанія.
— Однако, слава Создателю! прожила я свой вкъ не хуже людей. А думала, что непережить мн и недли съ покойникомъ мужемъ. И какъ я билась, когда наряжали къ внцу! Все хотла убжать, или извести себя. Наднутъ на меня платокъ, а я тотчасъ сорву его!… Волосъ сколько вырвала у себя!… Опять-же, когда меня посадили въ телгу, я и давай метаться, да кричать: не хочу, молъ, идти за Сеньку Шилохвостова!… Покойница матушка, да еще тетка покойница, едва удержали меня. Ноги связали кушакомъ, такъ всю дорогу и лежала я полномъ…. Нынче рдко такъ длаютъ, люди подобре стали. Вотъ и вы женились по любви, да по согласью, а все плачетесь на что-то.— Гршно, мои дтушки, подумайте-ко.
Федосья встала изъ-за стола и помолилась Богу. Арсенъ и Паша пока сидли за столомъ и думали.
— Такъ, какже ты, Паша… не сердишься? спросилъ наконецъ Арсенъ.
— А ты?
— Я ничего.
— И я ничего.
— Ну, вотъ эдакъ-то лучше, прибавила мать.
Паша придвинулась къ Арсену и наклонила къ его плечу свою голову. Арсенъ взглянулъ на мать и, видя, что та не смотритъ на нихъ, тихо поцловалъ жену. Этимъ скрпилась мировая.

ПЯТАЯ ГЛАВА.

На другой день было мясное заговнье. Федосья очень рано встала и начала обряжаться. Прежде всего нужно было достать дровъ. Вчера вечеромъ она изрубила послднюю жердь. Не желая будить на первый разъ Арсена, она надла на себя его полушубокъ, рукавицы и отправилась въ лсъ, недалеко отъ деревни, гд лежала еще съ осени куча жердей, приготовленныхъ Арсеномъ на дрова. Темень была непроглядная, и Федосья неразъ сворачивала съ дороги въ снгъ. Еще хуже было идти назадъ съ большой жердью на плеч. Федосья довольно-таки покряхтла, хотя и отдыхала чрезъ каждые двадцать шаговъ. Впрочемъ ей не привыкать было и жерди таскать на себ, и въ темную ночь въ сугробахъ бродить. Въ то время, какъ Арсенъ работалъ въ город, она справляла дома всякую мужицкую работу.
Кое-какъ она дотащила жердь до дому. Теперь нужно было изрубить ее. Но такъ-какъ было еще очень темно, то Федосья засвтила въ изб у самаго окна лучину и при свт ея рубила жердь. Лучина быстро догорала, и нужно было засвчать другую, потомъ третью. Такимъ образомъ Федосья постоянно ходила изъ избы на улицу и съ улицы въ избу. Она длала это солидно и съ большой осторожностью, боясь разбудить дорогихъ гостей.
Но, несмотря на осторожность, Арсенъ проснулся-таки и долго молча наблюдалъ за матерью. Добродушное лицо ея проникнутое заботой, осторожное, но быстрое хожденіе взадъ и впередъ, глухой, но твердый стукъ, съ которымъ она рубила свою жердь, все это производило на Ар’ена какое-то полупріятное, полуболзненное впечатлніе. Сердце его то сильне билось, то на мгновенье совсмъ замирало. Въ эту пору онъ любилъ свою мать, можетъ быть, больше, чмъ когда-либо прежде. ‘Вотъ она какая! думалось ему,— а вдь съ виду такая простушка… И никогда не пожалуется на свою жизнь! А тоже, кажись, не шибко наградила судьба… А я-то дуракъ… и себя напрасно мучу, и людей безпокою’…
— Зачмъ ты, матушка, сама рубишь дрова? спросилъ онъ, поднимаясь съ постели.
— Да вотъ, голубчикъ, вчера осталось дровецъ на одно изтопле, да и т извела вечеромъ. Ты посл свози изъ лса жерди, а-то сегодня я сама ужь принесла оттуда жордочку,— такая тяжелая, проклятая…
— А-а! протянулъ Арсенъ и больше ничего не сказалъ. Ему стало досадно на себя, что онъ заставилъ старуху-мать носить жерди изъ лса. То отчасти добродушное настроеніе духа, съ какимъ онъ началъ разговоръ, тотчасъ пропало. Онъ способенъ былъ грубо высказать матери, зачмъ она не заявила ему вчера, что нтъ дровъ на двор. Однако онъ вспомнилъ свою недавнюю думу, вспомнилъ, что она, эта добрая мать, можетъ быть, во сто разъ несчастне его, и сдержали свое недовольство.
— Только, матушка, ты не длай такъ посл, замтилъ онъ.
— Э, полно, дитятко, что за счеты? Лучше поспи еще, а посл, какъ встанешь, попроси у тестя лошадки и привези возикъ жердей… одинъ-то возикъ негршно и въ праздникъ.
— Нтъ, ужь лучше я на себ перетаскаю, чмъ поклонюсь тетушк Грипен, отвтилъ Арсенъ.— Она и безъ того, чай, всякому твердитъ — мы-ста, да мы-ста… благодтели!
Тетку Грипену Арсенъ не терплъ съ того самаго времени, какъ она привязала свою дочь къ столбу. И тетка Грипена, въ свою очередь, тоже не любила ‘любезнаго зятюшку’, какъ она называла его. Оба они нердко ссорились между собой и по полугоду не ходили другъ къ другу. Впрочемъ Паша и Федосья дружно жили съ Грипеной и послдняя, дйствительно, часто длала имъ разныя одолженія по хозяйству.
Когда Арсенъ отказался просить у тестя лошади, мать не противорчила, зная его упрямый характеръ. Но когда онъ, спустя полчаса, началъ одваться, съ очевиднымъ намреніемъ идти въ лсъ, она стала уговаривать его, по крайней мр, помедлить до завтра. Но онъ махнулъ рукой и поскорй вышелъ изъ избы.
— Дурень, совсмъ дурень, шептала она.— Досыта будетъ таскать на своихъ плечахъ, а на лошадк разъ създилъ, — вотъ и все! Сходить разв самой да попросить…
И быстро накинувъ на себя какой-то кафтанъ, она вышла на улицу. Минутъ черезъ десять она возвратилась съ лошадью. ‘Небось, не откажется отъ готовой лошадки’, добродушно говорила она, снова принимаясь обряжаться.
Вскор въ избу вошла Галя, наша старая знакомая. Она только-что узнала отъ Федосьи, что пришли изъ города Арсенъ и Паша, и поспшила сдлать имъ визитъ.
Галя теперь была уже 14-ти-лтняя двушка, съ чудесными глазами и съ такой-же улыбкой. Но всего восхитительне были ямочки на щекахъ, являвшіяся съ улыбкой. И какъ-только могли образоваться эти глаза и эти ямочки среди глухой природы, въ грязной изб, при постоянныхъ крикахъ и колотушкахъ матери?…
Впрочемъ, несмотря на дурную обстановку, Галя не могла очень жаловаться на судьбу. Съ самаго ранняго дтства она имла искреннихъ друзей, съ которыми длилась пирогомъ, сказкой, горемъ и радостью. Извстно, какое живительное дйствіе иметъ на душу искренняя любовь или дружба!
До двнадцати лтъ Галя имла друга въ своей сестр Паш. Когда Паша вышла за-мужъ, Галя подружилась съ десяти-лтней двочкой, съ которой он около года жили почти неразлучно, — что называется, наяву и во сн видли другъ друга. Въ деревн прозвали ихъ за это ‘молевыми’. Странно то, какъ это Галя, посл дружбы съ взрослой двушкой, подружилась съ ребенкомъ? Извстно еще, что въ начал этой дружбы Галя находилась въ очень пріятельскихъ отношеніяхъ съ Арсеномъ. Наконецъ, недавно она подружилась опять со взрослой двушкой, Анкой Шилохвостовой, дочерью богача Антипки.
Войдя въ избу, Галя тотчасъ увидла спящую Пашу и проговорила: она спитъ еще, тетя?
— Спитъ, не шуми! въ полголоса отвтила Федосья.
Галя положила на столъ платокъ, въ которомъ было что-то завернуто, и подошла къ постели.
— Ой, какая худая стала она! шепнула она, тихонько приподнявъ съ лица Паши одяло.
Вдругъ Паша засмялась и, схвативъ ее за голову, притянула къ себ.
— А, плутовка! ты думаешь — я сплю? сказала она.
— А зачмъ закрыла глаза?… Ты слышала, что я тет сказала?
— Слышала. Только и ты, кажись, не потолстла противъ прежняго.
— Да я не то! Ты нын какая-то блдная стала. Опять-же и смешься не такъ, какъ прежде… Ты нын кисло смешься!
И Галя разсыпалась самымъ звонкимъ смхомъ. Прелестныя ямки на щекахъ ея такъ рзко обрисовались, что Паша невольно сжала ея личико своими ладонями, какъ это она длывала прежде.
— А я нын часто такъ хохочу, замтила Галя, — потому Апка такая смшная бываетъ, и такую околесицу ино несетъ, что просто умора… Опять-же плачетъ… и плачетъ, и смется, и такъ это смшно бываетъ, что мы об захохочемъ.
— А ты все еще въ дружб съ Анкой? спросила Паша.
— Да-а, протянула Галя.
— И очень любишь ее?
— Очень… очень, уже совсмъ серьезно сказала Галя.
— Я слышала, что она за-мужъ выходитъ!
— Какъ-же, отвтила та, и снова ямки появились на щекахъ.— Знаешь Максю Безмалаго со Слежина. Вотъ онъ самый — ейной женихъ.
— Этотъ-то маленькій? Да вдь онъ до плечъ ей не хватитъ!
— Подижъ ты! Вдь сколько жениховъ у нея было, — всмъ отказала! А отецъ и мать приступаютъ, что, молъ, выходи замужъ. Давно поютъ они это, выбирай, говорятъ, любого парня, денегъ не пожалемъ, только выходи… Они, говорятъ, порядкомъ потрушиваютъ Ани! шопотомъ прибавила Галя и снова разсыпалась смхомъ.
— Зачмъ потрушиваютъ?
— Да, вдь она такая… сорви-голова! Думаютъ, что посл, пожалуй, никто ее и замужъ не возьметъ.
— Зачмъ-же она выбрала Максю?
— Полюбила! Вдь онъ такой смшной!.. махонькій, и все чего-то стыдится. Аня говоритъ, что у него одна душа стоитъ всхъ прочихъ жениховъ. Опять-же, говоритъ, никто не будетъ командовать мной. А стань-ко, говоритъ, другой мужъ командовать, я бы голову свихнула ему. Ей Богу, такъ и говоритъ.
Паша на нсколько минутъ призадумалась.
— Знаешь, сегодня обрученье будетъ у нихъ, сказала Галя.
— А свадьба когда?
— Свадьба весной. Такой ужь былъ уговоръ. Видишь, тмъ охота сейчасъ-же и свадьбу съиграть, особенно жениховымъ, а Аня ни за что не соглашается на это. Такъ вотъ, по крайности, хотятъ закрпить ихъ.
Въ это время вошелъ въ избу Арсенъ и бросилъ на скамейку свою шапку.
— Вдь я теб, матушка, говорилъ, что ненужно лошади! сердито сказалъ онъ.
— Да что ей сдлается, — одинъ-то разикъ създить! какой, право, сердитый!
— Будешь сердитъ, коли вы не дадите самому мн шагу ступить. Тьфу! Какъ-будто вашимъ плечамъ тяжело, когда я таскаю дрова! Смхъ… Хочешь на минутку успокоиться, он непремнно влзутъ теб въ душу!… Станешь молчать, — сейчасъ допросы, о чемъ, молъ, запечалился, пойдешь за дровами, — сейчасъ теб услуги…
— Пошелъ, пошелъ! проговорила мать.
— Нечего тутъ бормотать! Ступай, поведи взадъ лошадь, да скажи поклонъ тещ, скажи, что я плевать ей хочу. Я у кого-нибудь другого выпрошу лошадь, а не у этой…
Арсенъ не договорилъ. Подойдя къ столу, онъ взялъ платокъ, принесенный Галей, и развернулъ его.
— Пирожковъ нанесли! съ ироніей сказалъ онъ.— А по петровское не пора-ли идти?…
И пирогъ полетлъ къ порогу.
— А ты, даромъ, не бросай чужіе пироги! крикнула Галя съ пашиной постели.
Арсенъ оглянулся и только теперь замтилъ гостью.
— Маменька прислала! засмялся онъ.
— Нтъ, не маменька, а я сама взяла.
— Украла, значитъ! это еще лучше.
— Не украла, а просто взяла, да и сказала: это, говорю, Паш гостинца унесу. Она только хмыкнула… А пирогъ-отъ горячій!
— Такъ шь поскоре, чтобы не простылъ, а потомъ лошадь поведи, хладнокровно прибавилъ Арсенъ и до самаго обда больше ничего не говорилъ.
Вмст съ нимъ пріуныла и вся компанія. Галя начинала-было заговаривать то съ тмъ, то съ другимъ, но видя, что толку небудетъ, взяла изъ-подъ порога пирогъ, снова завернула его въ платокъ и безъ всякихъ словъ ушла домой. Арсенъ еще сердите сталъ, ему было стыдно, что при первой-же встрч онъ обидлъ Галю, когда-то бывшую его любимицей. Съ горя онъ ушелъ посл обда въ Добрынино повидаться со старыми пріятелями.
— Вотъ онъ и въ город такъ! сказала Паша.— Просто изъ-за одного слова разсердится ино на два, на три дня. А въ другой разъ не на что хлба купить, хозяйка ругается, дескать — за фатеру не платите, а онъ ничего, — все, говоритъ, перемелется, мука будетъ.
Мать только руками развела.
— А ты не смотри на него, присовтовала она, подумавши, — небось, шибко скучно станетъ, теб-же поклонится.
Паша промолчала на такой совтъ.
Уже поздно вечеромъ возвращался Арсенъ изъ Добрынина. Гулянье не могло прогнать его печаль, напротивъ, еще усилило ее. Онъ видлъ вокругъ себя веселыя лица, слышалъ беззаботный хохотъ, между тмъ-какъ на душ у него было такъ скучно и грустно… Вотъ теперь сидитъ моя Паша, думалъ онъ, — моя бдная Паша… сидитъ и думаетъ… поджидаетъ меня… Страстно я люблю тебя, Паша… но лишь увижу тебя, ровно кошка заскребетъ мое сердце! И вотъ цлую зиму длится такая исторія! И скоро-ли она, кончится?…’ Грустное чувство охватывало Арсена, и еще грустне было предчувствіе, что и впередъ не видать ему съ Пашей полнаго счастія, когда-бы душа забыла вс тревоги, и не было-бы давящихъ сердце воспоминаній, и не было-бы опасеній за будущее.
Съ такими мыслями Арсенъ вошелъ въ свою деревню. Въ антипкиномъ дом свтился яркій огонь,— на двухъ столахъ, стоявшихъ въ разныхъ углахъ, горли дв сальныя свчи, кром того у печки пылала лучина. Значитъ, праздновали обрученье. Впрочемъ, надо сказать, что въ деревняхъ обрученье не празднуется богато, но какъ въ этотъ день было мясное заговнье, то къ Антипк Шилохвостову собралось порядочно гостей.
Арсенъ посмотрлъ съ дороги въ освщенныя окна и потомъ подошелъ къ нимъ, чтобы заглянуть въ избу. Въ изб, на стол стоялъ полштофъ съ виномъ и валялись куски пироговъ. На скамь стояла четвертная бутылька. Хозяинъ одной рукой обнялъ эту бутыльку, другой обнялъ какую-то сватью,— выходила картина. Шумъ. За другимъ столомъ сидло нсколько человкъ молодежи, въ томъ числ женихъ и невста. Вс они играли въ карты, впрочемъ, не столько играли, сколько дурачились и смялись. Невста была всхъ шумне и безпокойне.— Она постоянно вскакивала съ мста и то принималась страстно цловать подругу Галю, сидвшую рядомъ съ ней, то хлопала картами кого-нибудь по носу, то начинала развеселую псню, къ которой тотчасъ приставали мужики, уже порядкомъ подгулявшіе. Мать нердко подходила къ ней и что-то внушительно говорила, вроятно, уговаривала быть посмирне, — ‘постыдись, дескать, добрыхъ людей! Кажись, не такое время галовситься-то’. Однако Анка нисколько не слушала ее, она, какъ-будто, торопилась пользоваться тми веселыми минутами, какія давала ей жизнь. Надо сказать, что крестьянскіе обычаи непремнно требуютъ отъ невсты большой скромности на свадебныхъ праздникахъ. Анка совсмъ не была скромна и даже выпила цлую рюмку вина.
Впрочемъ женихъ, съ своей стороны, кажется, не думалъ изъявлять претензію на такое поведеніе невсты. По маслянымъ взглядамъ его видно было, что онъ питалъ къ ней большую симпатію. И то сказать, раньше онъ не могъ и мечтать, что подднетъ себ такую завидную невсту. Даже шалости ея, несмотря на всю ихъ неумстность, имли въ его глазахъ какую-то особенную прелесть. Онъ очень хорошо зналъ, что многіе поднимутъ за это на смхъ ее, а вмст съ ней и его, по что за бда? Онъ тоже зналъ, что многіе завидуютъ ему.
Довольно долго стоялъ Арсенъ передъ окнами Антипки. Потомъ отошелъ отъ нихъ и снова всталъ въ сторон, склонилъ свою голову и задумался. Прошло десять, пятнадцать минутъ. Вдругъ на антипкиномъ крыльц появилась женская фигура, немного постояла и тихо спустилась на землю. Хотя темно было, но Арсенъ могъ видть, что это Анка и что она встала къ столбу, которымъ подпиралось крыльцо. Вскор послышался плачь, который мало-по-малу перешелъ въ глухія рыданія. Арсенъ ясно могъ разслышать ихъ, несмотря на шумъ веселой компаніи, засдавшей въ изб. Такой быстрый переходъ отъ веселья къ слезамъ сильно поразилъ его, и онъ невольно двинулся съ мста.
— Зачмъ ты плачешь, Аня? шепнулъ онъ, подходя къ ней.
Анка остолбнла. Но столбнякъ продолжался одно мгновенье, посл чего она быстро плюнула въ самое лице Арсену.
— Вотъ теб! Потомъ не подслушивай! громко проговорила она.
Арсенъ въ свою очередь смутился и не зналъ, что сказать. Молча онъ поднялъ полу своего полушубка и вытеръ ею лицо.
Но Анка еще разъ плюнула въ него и пошла на крыльцо.
— Поди, сказывай матери! ребячески прибавила она.
Арсенъ снова утерся полой и, не говоря ни слова, пошелъ къ своему дому. Анка проводила его глазами съ крыльца и не тотчасъ ушла въ избу.
‘Такъ и надо дураку! шепталъ между тмъ Арсенъ. Каждый долженъ плевать теб въ глаза!… А эта первая еще плюнула, молодецъ двка!’
Долго стоялъ онъ у своего дома и раздумывалъ о себ, о своей жизни, о своихъ отношеніяхъ къ людямъ. Еще въ первый разъ въ жизни онъ ясно понялъ, какъ несправедливы были его отношенія къ Паш, къ тетк Грипен и вообще ко всмъ сосдямъ. ‘Не лучше ли быть проще и добре?.. думалъ онъ.— Вдь и другіе такіе-же люди… такіе-же несчастные люди… Вотъ она… Анка… толи не счастливый человкъ? и богатство, и честь! а плачетъ!.. Сущую правду этта говорила моя матушка’.
Наконецъ онъ вошелъ въ избу. Мать и Паша уже спали. Осторожно досталъ онъ огня и засвтилъ лучину. Затмъ онъ взялъ ножъ, подошолъ къ одной стн и вырзалъ на бревн какой-то знакъ.
Этимъ знакомъ онъ закрпилъ свое желаніе быть терпливымъ и безобиднымъ человкомъ. Уже не въ первый разъ онъ длалъ себ такой зарокъ, но прежде не могъ выдержать его, выдержитъ-ли на этотъ разъ,— посмотримъ.

ШЕСТАЯ ГЛАВА.

Семью Антипки Шилохвостова составляли пять человкъ,— самъ онъ съ женой, сынъ съ женой и дочь Анка. Сынъ женился назадъ тому полтора года. Молодая, державшая мужа подъ своей командой, всми силами старалась взять хозяйство въ свои руки. Эту политику втолкала ей въ голову мать, при помощи разныхъ тетушекъ. Впрочемъ, завладть хозяйствомъ было не очень трудно, потому-что набольшая хозяйка, жена Антипки, была смирная, уступчивая баба. И если бы не Анка, то она давно бы стояла на второмъ план въ домашней администраціи. Случалось, что молодая просила кого-нибудь принести изъ чулана ту или другую нужную вещь. Уступчивая мать тотчасъ вставала съ мста, съ намреніемъ исполнить просьбу. Но Анка загораживала ей дорогу и говорила: ‘вдь ты, мама, хозяйка! пускай она сама идетъ’. Молодая сердилась, но молчала, зная по опыту, что останется въ дурахъ, если будетъ ссориться съ Анкой. Послдняя въ подобныхъ случаяхъ даже не вступала въ словесныя пренія съ ней, а просто упирала свои руки въ бока, приподнимала голову и протягивала: фю-у-у!
Анка и ея мать никогда не питали другъ къ другу особенной любви. Зато отецъ и Анка были хорошими пріятелями. Прежде, когда ей было восемь или десять лтъ, онъ всегда привозилъ ей изъ города писанный пряникъ въ дв копейки, и она, бывало, версты за дв отъ деревни выбгала на встрчу ему. Сидитъ она иногда два-три часа гд-нибудь подъ сосной, недалеко отъ дороги, да подслушиваетъ, не слышно ли стука отъ колесъ? Отецъ такъ привыкъ къ этимъ встрчамъ, что еще далеко до деревни поглядываетъ по сторонамъ, дескать, не сидитъ-ли тутъ Анка? И всегда, при встрч съ ней, останавливалъ лошадь, выходилъ изъ телеги и медленно накладывалъ трубочку. Анка-же въ то время прересматривала кошели, какіе онъ везъ изъ города.
Жизнь Антипки Шилохвостова представляетъ немало интересныхъ фактовъ. Напримръ, онъ до сихъ поръ, т. е. до пятидесяти лтъ, все еще очень любилъ читать сказки. Грамот учился онъ дважды,— обстоятельство тоже не безъинтересное. Въ первый разъ учился онъ на двнадцатомъ году жизни. Въ то время былъ у него грамотный пріятель,— большой бахвалъ, который старался сдлать изъ грамоты какую-то мистическую тайну, Антипка, частію изъ интереса, частію въ пику пріятелю, захотлъ самъ выучиться грамот. И вотъ пошелъ онъ въ Добрыпино, къ.одному старому солдату, который зналъ грамоту. Солдатъ этотъ былъ очень бденъ, работать не могъ, по старости лтъ, а родныхъ не имлъ, кром жены, такой-же старухи. Старуха сбирала милостнику и кормила его, самъ же онъ никакъ не хотлъ ходить подъ окнами, помня царскую службу и кресты на своей груди. Желая заработать копейку ‘на табачокъ’, онъ сталъ учить ребятъ грамот. Вотъ какого учителя нашелъ нашъ Антипка. Тотчасъ былъ заключенъ ими договоръ: ученикъ обязался приносить за каждый урокъ три яйца, или за два урока крынку молока. Дло пошло на ладъ. Мсяца черезъ три онъ порядочно смекалъ книгу, разругался съ своимъ пріятелемъ-бахваломъ и бросилъ ученье. Съ тхъ поръ прошло десять лтъ, когда онъ въ первый разъ похалъ съ дядей (отца въ то время не было у него) на Макарьевскую ярмарку. И въ первый разъ явилась нужда въ грамот. Раскрылъ онъ книгу, и что-же? не могъ разобрать, которое азъ, которое буки! Даже покраснлъ съ досады. Впрочемъ, онъ тотчасъ-же ршилъ вытвердить грамоту въ слдующую зиму, при помощи знакомаго ему дьячка. И вытвердилъ.
Антипка видалъ виды на своемъ вку. Прежде онъ каждый годъ здилъ на какую-нибудь ярмарку съ хозяйскими товарами. Неразъ бывалъ и ‘въ большой деревн’, какъ онъ называетъ Петербургъ. Про эту деревню, про тамошній блескъ и богатство, про тамошнихъ людей онъ много разсказывалъ. Про людей онъ выражался лаконически: ‘не народъ, а зврь!’ или: ‘собаку сълъ народъ!’
Для Анки отецъ былъ книгой откровенія. Онъ обладалъ большими географическими и этнографическими познаніями, можетъ быть — несовсмъ точными, но зато очень интересными. По мр того, какъ эти познанія переходили къ Анк, она сильне и сильне желала сама увидть все. Еще очень недавно она серьезно просила отца взять ее въ Петербургъ. Отецъ, конечно, не взялъ. Зато онъ часто бралъ ее съ собой въ Ярославль и каждый разъ поилъ тамъ чаемъ въ трактир.
Характеръ Анки не отличался умренностію. Напротивъ, почти вс качества его шли черезъ край. Напримръ, когда она имла гостинцы,— а гостинцевъ въ праздники парни насыпали ей по цлому подолу,— то всегда отдавала ихъ ребятамъ, а сама боялась състь даже одинъ пряникъ. Дйствительно боялась. Случалось въ подобныхъ случаяхъ, что кому-нибудь изъ ребятъ недостанетъ гостинцовъ, — выйдетъ ссора, иногда слезы, она тотчасъ пойдетъ къ отцу и выханжитъ у него дв-три копейки. Это на счетъ доброты. Что касается до бойкости, то мы уже нсколько наблюдали это качество. Домашніе нердко говорили отцу, какъ первому баловнику своей дочери: ‘смотри, отецъ! не дастъ теб спасиба будущій зять’! Да кстати заговаривали, что пора бы сбывать ее съ рукъ.
Въ самомъ дл, Анк уже стукнуло двадцать лтъ. Въ эти годы деревенская двушка непремнно должна выдти замужъ, чтобы не потерять репутаціи хорошей невсты. У Анки, въ свое время, перебывало до двадцати жениховъ, и всмъ она отказывала. Зато въ послдній годъ не было ни одного. Женихи, должно быть, боялись отказа. Между тмъ, кумушки начинали втихомолку подсмиваться,— дескать, прошла коту масляница. Даже самолюбіе отца было нсколько ущемлено за любимую дочь. Анка стала чувствовать тяготніе семейнаго недовольства. Братъ, подгущаемый своей женой, прямо высказывалъ, что пора образумиться, иначе, молъ, останешься въ двкахъ. Въ это-то время посватался къ ней богатый женихъ изъ Добрынина, съ жирнымъ лицомъ, съ добродушнымъ характеромъ. Женихъ завидный былъ. Вс думали, что Анка не отпуститъ его. Но Анка наотрзъ сказала, что не пойдетъ за него. Тутъ уже вступился и отецъ.
— Что ты, съума сошла? сказалъ онъ.— Чмъ это не женихъ? нтъ, Анка, больше не стану слушать тебя. Сегодня-же дамъ ему согласье.
Анка долго не отвчала на это и потомъ заплакала.
— Вы вс хотите выжить меня изъ своего дома, сказала.— Я давно это вижу. Ежели такъ, то давайте — я въ городъ уйду и стану жить въ кухаркахъ тамъ. А за этого Ивана въ жизнь не пойду.
— Да что теб не нравится въ немъ?
Анка молчала, потому-что и сама не знала, что не нравится въ немъ.
— А палкой хватить, такъ понравится! проговорилъ братъ.
Анка съ презрніемъ взглянула на него и вскочила съ мста. Глаза ея горли страшной злобой. Слезъ незамтно было на нихъ и слда.
— Ахъ ты дуракъ! крикнула она.— Сначала я теб… тьфу!…
Анка совсмъ спуталась, и снова градомъ покатились слезы по ея щекамъ. Однако вскор она успокоилась, отерла глаза и подошла къ отцу.
— Послушай, батюшко: я теб говорю, что не пойду за Ивана! А ежели хочешь, такъ сватай мн Максю Безмалаго.
Вся семья пришла въ крайнее недоумніе отъ такого ршенія. Макся Безмалый — это тотъ самый парень, надъ которымъ вс двки смялись, потому-что онъ всмъ имъ былъ до плечъ. Ни вида, ни характера. Хорошъ женихъ для Анки!
Впрочемъ, Макся Безмалый былъ тоже не бдный женихъ. Гллавное же достоинство его было, это открытая, безобидная душа. Хотя двки и смялись надъ нимъ, однако любили, и онъ на этотъ разъ былъ даже счастливе жирнаго Ивана. Анка тоже любила его, какъ брата, о другой любви онъ и самъ не думалъ. Какъ-то разъ въ компаніи одна двушка шутя посовтовала ему посвататься къ Анк.— ‘Не смйся, даромъ, отвтилъ онъ.— Анка не пойдетъ за меня, а вотъ вы, пожалуй, не откажетесь’. Вс захохотали, а Анка громче всхъ. ‘Зачмъ не пойду? посватайся’, сказала она. Компанія еще громче захохотала. Только Макся вдругъ пригорюнился, и глаза его очень быстро замигали.
Это было незадолго до того времени, какъ Анка велла своему отцу сватать ей Максю. И сосватали. Дло пошло, какъ по маслу. Женихъ не могъ насмотрться на невсту и готовъ былъ хвастать ею предъ каждымъ встрчнымъ. Мы уже побывали на ихъ обрученьи и видли, какъ Анка плюнула въ лице Арсена.
О чемъ она, въ самомъ дл, тогда плакала? Разв не сама она выбрала жениха? Разв вс окружавшіе не были добры до нея, даже слишкомъ добры? Ей прощались вс капризы и шалости, которыхъ другой невст никто не простилъ-бы. Для деревенскаго самолюбія это хорошая пища. Однако, Анк хотлось чего-то другого, хотлось иной жизни… только и сама она не знала, какой, въ ней было одно предчувствіе, что должна быть другая жизнь — веселе и шире. Ей хотлось испытать ее, между тмъ, она выходила за-мужъ, т. е. хоронила и ту малую долю свободы и нкоторой широты, которою обладаютъ крестьянскія двушки.
Теперь она вступала въ длинный, страшно монотонный періодъ жизни, за которымъ слдуетъ смерть. Тутъ уже нечего ждать, если до сихъ поръ не было ничего хорошаго.
Анка имла слишкомъ страстную натуру для того, чтобы довольствоваться положеніемъ мужа съ женой, равнодушныхъ другъ къ другу, равнодушныхъ ко всему свту, кром мелкихъ домашнихъ хлопотъ. Вотъ почему она такъ настойчиво отказывала всмъ женихамъ. И вотъ теперь все-таки рядомъ съ ней сидитъ женихъ! Конечно, хорошій, добрый женихъ, но… именно такой женихъ, которому ничего ненадо, кром ласковой жены, да свжаго хлба… Цлые годы, годъ за годомъ, все одна и та-же деревенская, скучная жизнь! И такъ долго она будетъ душу тянуть! А зачмъ?…
Очень грустно становилось подчасъ Анк. Она хотла-бы съ кмъ-нибудь поговорить отъ души, спросить разршенія своимъ думамъ, но съ кмъ поговорить? Изъ близкихъ людей она знала одного отца, который-бы могъ искренно посочувствовать ей, но то отецъ! У дтей съ родителями почти никогда не бываетъ совершенной искренности и откровенности, потому-что не бываетъ между ними полной равноправности. Къ тому-же отецъ Анки имлъ свой собственный взглядъ на жизнь, не могшій удовлетворить молодую натуру. ‘Коли Богъ. далъ жизнь, говорилъ онъ, такъ и живи, пока живешь, не стуй на судьбу. Всякая животина носитъ тяготы, а тоже не гршне насъ’. До такой философіи Анка еще не дошла. Кром отца, была у нея подруга Галя, съ которой можно было подлиться горемъ. Но Галя была слишкомъ молода и, хотя имла довольно развитое чувство, но все-же не могла понять серьезныхъ стремленій.
‘И зачмъ подходилъ ко мн Арсенъ, когда я плакала подъ крыльцомъ? подчасъ приходило Анк на умъ.— Онъ такимъ ласковымъ и печальнымъ голосомъ спросилъ, о чемъ я плачу!… А я плюнула… дура… Вдь онъ доброе слово хотлъ сказать мн’. И затмъ она представляла себ, какъ Арсенъ утирался полой, какъ онъ обернулся и тихо пошелъ домой. ‘Хоть-бы что-нибудь сказалъ! Хоть-бы одно грубое слово! А вдь не любитъ уступать обидчикамъ!’…
Посл такихъ думъ Анк казалось, что вотъ именно Арсенъ можетъ дать ей совтъ… не совтъ, а такое словечко, которое хоть немного уяснило-бы ей тяжелыя думы. Ей хотлось видться съ нимъ и говорить. Но съ другой стороны можно-ли ожидать что-нибудь искреннее отъ человка, котораго она такъ грубо и напрасно оскорбила? Можетъ-быть, онъ и говорить съ ней не станетъ, можетъ-быть, онъ захочетъ отплатить ей тою-же монетой… Ну, тмъ лучше, по крайней мр, расквитаются, — совсть не будетъ укорять.
Однако Арсенъ не хотлъ отплачивать ей за обиду. Напротивъ, когда она въ первый разъ посл обрученья встртилась съ нимъ наедин и стала оправдываться въ сдланномъ ею поступк, онъ даже не далъ договорить ей.
— Полно, Анка! сказалъ онъ.— Я нисколько не сержусь на тебя… Я еще тогда назвалъ тебя молодцомъ! потому — захотла плюнуть, и плюнула! На нашего брата всякій долженъ плевать…
И сказалъ онъ это такъ просто, что не могло быть ни малйшаго сомннія въ его искренности. Анка помялась и прекратила разговоръ.
Посл этого они долго не видлись, потому-что Арсенъ въ чистый понедльникъ снова ушелъ, въ городъ на работу. Тутъ потянулись для Анки длинные дни. съ полусознательной тоской, съ неопредленными стремленіями. По временамъ организмъ ея какъ-будто уставалъ отъ этого напряженнаго состоянія, Анка успокоивалась. Иногда являлся у нея отчаянный взрывъ веселья, а потомъ опять скучно. Даже Галя совсмъ терялась, глядя не нее. Об он иногда по цлымъ часамъ молча сидли на одномъ мст и думали. Что думали? про то одинъ Богъ знаетъ, да двичье сердце.

СЕДЬМАЯ ГЛАВА.

Подошла весна.
Ранняя весна неочень прелестна. Сырой воздухъ, на улиц слякоть, кучи чернаго снга тамъ, гд не хватаетъ солнца, пищатъ одни воробьи… Но все это неважно! Дорога надежда, ожиданіе близкаго лта. Такъ и въ жизни людей.— Еще неочень печально, если судьба не гладитъ по голов, если несладко шь, немягко спишь! лишь-бы были хорошія надежды!…
Арсена совсмъ покидали эти драгоцнныя надежды. Будущее казалось ему безконечнымъ, темнымъ облакомъ. Въ настоящемъ — ничего. Недавно пришли они съ Пашей изъ города. Дома мать лежитъ нездоровая, до нихъ печка по два и по три дня не топилась, спасибо, одна сосдка изрдка навщала Федосью и обряжалась въ изб. Сама Паша ‘дехтемъ харкала’, какъ говорятъ здшніе крестьяне. Хотя подать всю уплатили, но зато лошади не на что купить, а скоро наступятъ весеннія работы. Пожалуй, еще оставишь поля незасянными, такъ-какъ половину запасныхъ зеренъ давно уже съли, а другая половина всю зиму лежала въ сыромъ мст, — будетъ-ли толкъ изъ нея?
Эти обстоятельства сильно занимали Арсена, въ то время, какъ онъ шелъ въ Егорьевъ день въ Добрынино. Въ этотъ день тамъ бываетъ сельскій праздникъ съ ярмаркой. Опять и то, зачмъ Паша не пошла съ нимъ погулять? Вдь раньше непремнно хотла идти, и вдругъ утромъ, посл свиданія съ Галей, отказалась! Галя сильно звала ее на гулянье, Паша сначала дала слово, потомъ он шептались, потомъ Галя молча ушла домой, а Паша съ полчаса сидла грустная, потомъ она весело заявила, что не пойдетъ на ярмарку,— дескать, матушк стало хуже и нельзя отходить отъ нея. Зачмъ она сказала это весело, когда рчь шла о болзни матушки?.. Арсенъ догадывался, что ей не во что было одться и потому она не пошла съ нимъ на ярмарку. Это, дйствительно, была правда. Только онъ не зналъ того, что Галя предлагала ей сестрино платье и свой хорошій платокъ. Паша не отказалась бы отъ этого предложенія, но она знала, что идти въ чужой одежд на ярмарку будетъ не по сердцу Арсену, поэтому ршила лучше совсмъ не идти.
Къ девяти часамъ утра этого дня Добрынино представляло нчто въ род цыганскаго табора. По об стороны широкой улицы стояли балаганы, покрытые выбленнымъ холстомъ. Въ балаганахъ помщались разбитные ярославскіе торговцы со своими красными и пряничными товарами. На одномъ конц села расположились крестьяне, нахавшіе изъ-за двадцати и боле верстъ съ кадушками, съ росписными чашками и ложками, съ колесами, дугами и другими деревенскими произведеніями. Въ этомъ же конц деревни, немного въ сторон отъ дороги, была устроена распивочная, т. е. на клтк, сдланной изъ дровъ, былъ поставленъ боченокъ съ виномъ. Тотчасъ посл обдни эта клтка съ боченкомъ стягивала около себя большую толпу народа. Умильныя лица, знаменательныя покрякиванья, вызывающее хлопанье плечъ,— все это общало бочонку хорошую наживу. Дв лоттереи, устроенныя рядомъ одна возл другой, тоже привлекали къ себ немало народу. Особенно многолюдно было около ‘пряничной’ лотереи, въ которой разыгрывались пряники, рожки, орхи и другія лакомства. Тутъ бабы, двки и ребята усердно работали локтями и колнками, бранили другъ друга, визжали и хохотали. Вс желали пробовать счастіе и наперерывъ отдавали торговцу свои копейки. Торговецъ обиралъ копейки и подставлялъ честной компаніи шапку, въ которой заключалось шесть бумажекъ, свернутыхъ въ трубочки. На бумажкахъ было написано: ‘падажди немного’, ‘клади въ карманъ’, ‘встань братецъ до утрея’ и т. п. Одинъ изъ шести билетовъ выигрывалъ полфунта пряниковъ, рожковъ, или чего-нибудь другого на шесть коп. Для публики такая игра не убыточна, дв — три коп. проиграть — плевое дло, а между тмъ сколько смху, сердечныхъ замираній! Торговецъ, съ своей стороны тоже не въ убытк: товаръ его очень быстро расходится. У другой лоттереи, въ которой разыгрывались разныя вещи и въ которой билетъ стоилъ 20 коп., стояли больше молодые парни. Тутъ не столько брали билетовъ, сколько занимались оцнкой выставленныхъ вещей,— самовара, особенно самовара, чашекъ, стакановъ, гармоникъ, замшевыхъ кошельковъ, коробочекъ со спичками, коробочекъ съ булавками и т. д. ‘Вотъ это бы выиграть! думали зрители, глядя на самоваръ и судорожно ощупывая въ карманахъ свои кошельки.— Вотъ бы вс поахали!.. Опять-же и капиталъ… рублевъ десять… Эхъ, Пресвятая! хоть бы разъ вывезло!’…
Густая толпа народа шумно двигалась по добрынинской улиц. Красные платки и сарафаны сильно красили картину. Веселый говоръ, щелканье орховъ, разъудалая псня, зазываніе торговцевъ… это въ центр ярмарки, а тамъ, за селомъ, лошадиныя скачки, цыгане тараторятъ, — продаютъ и покупаютъ! Гд-нибудь въ закоулк молодой парень силится поцловать свою кралю. Въ другомъ мст пьяный мужикъ со слезами обнимаетъ другого мужика и изъясняется въ любви… Все это извстныя сцены крестьянскаго праздника. Тутъ бдные люди испытываютъ рдкія минуты душевнаго довольства, и набираются силъ тянуть горемычную жизнь до новаго праздника, который снова дастъ небольшую порцію хорошихъ минутъ.
Была на ярмарк и Анка. Она гуляла въ компаніи двухъ — трехъ двушекъ и бойко перебрасывалась съ ними вопросами. Вс он прилежно кусали орхи и скорлупами нечаянно попадали въ прохожихъ парней. Впрочемъ, за неимніемъ парней, он не пропускали и стариковъ. Арсенъ, безцльно, скучно бродившій отъ одного балагана къ другому, случайно увидлъ этихъ двушекъ и долго слдилъ за ними, или, лучше сказать, за Анкой, этой чудной двушкой, которая перессорилась со всми краснопольскими бабами, отказала двадцати женихамъ и была дома господиномъ себ. Онъ уважалъ ее, потому-что видлъ въ ней силу, а сила соломинку ломитъ.
Впрочемъ, онъ совсмъ не желалъ встртиться съ ней и потому держалъ себя нсколько въ сторон. Но сама Анка, увидвъ его, отстала отъ своей компаніи и, будто ненарочно, подошла къ нему.
— Здравствуй, Арсенъ! ласково сказала она.— Ты что, пришелъ горе продавать на ярмарк?
— Пожалуй, что такъ. А тебя какъ отпустили? Разв гуляютъ невсты на ярмаркахъ? Я слышалъ, что свадьба скоро у тебя.
— Ну! ты ровно моя матушка, она то-же самое говорила даве. Спасибо пришелъ на ту пору Макся. Я сейчасъ приступила къ нему, милосердый мой властелинъ, говорю ему, отпусти меня погулять… еще, молъ, одинъ разокъ въ жизни. Онъ покраснлъ, какъ невста… т. е. я самая! И, конечно, отпустилъ. Я пришла сюда съ теткой, да потеряла ее, а по правд сказать, нарочно оставила въ толп. Пускай глазетъ.
Арсенъ засмялся и покачалъ головой.
— Не осуждай, голубчикъ мой! нараспвъ сказала Анка и чрезъ минуту прибавила:— а хочешь, я куплю теб гостинца? Денегъ у меня много теперь! Потому, передъ свадьбой вс ухаживаютъ…
И Анка очени лукаво подмигнула Арсену.
— Ну, я вижу, что тебя горе не задавитъ, приговорилъ онъ, глядя на нее съ грустной улыбкой.
— Горе?… Ты думаешь, одного тебя оно давитъ! Анка въ мигъ сдлалась серьезной.— Нтъ, и на меня часто находитъ такая тоска, такая печаль, что и жизни нерада. Ино веселишься, хохочешь до упаду, а на сердц все что-то копошится, и вдругъ станетъ тошно, какъ-будто сердце-то кто ниточкой перевяжетъ!.. Такъ и убжала бы куда-нибудь далеко, далеко, гд и люди лучше, и жизнь веселе, и гд ненужно плясать по чужой дудк. А здсь что? кажется, сдлала это по своей вол, а подумаешь, выходитъ — совсмъ не по своей… Ужь я не умю объяснить теб всего этого.
Человку, вообще, пріятно видть довріе къ себ другого. А тмъ боле Арсену пріятно было слышать задушевную рчь Анки, потому-что она вторила въ унисонъ его собственному душевному настроенію. Онъ хотлъ сказать ей спасибо, но не сказалъ. Оба нсколько минутъ молчали.
— Послушай, Анка, сказалъ наконецъ Арсенъ,— зачмъ ты выходишь за Максю? Разв любишь его? Разв хочешь заживо похоронить себя?.. Смотри, не спокайся посл. Макся не по характеру теб. Сначала доброта да смиренство его будутъ любы теб, а пройдетъ годъ — другой, тоска заберетъ… Потомъ она выростетъ больше! И дло дойдетъ до того, что не захочется взглянуть на мужа. Тогда и сытная жизнь покажется каторгой. Къ примру скажу про себя.— То ли не люблю я свою Пашу, а когда приду домой, такъ бы снова и бжалъ куда-нибудь подальше. Да и бжишь! и сидишь гд-нибудь на задворкахъ, да соболзнуешь о ней! А все отчего? Оттого, что она плакса, какъ и твой Макся… не то, чтобы плакса, а такъ… совсмъ не по характеру…
— Да я сама думала объ всемъ этомъ, перебила Анка,— да что подлаешь? Ничего… совсмъ ничего…
Она произнесла послднія слова съ разстановкой и самымъ убдительнымъ тономъ, какъ-будто каждое ‘ничего’ заключало въ себ цлый рядъ безспорныхъ мыслей.
Посл этого оба они долго молчали. Они шли уже въ пол, за деревней, чего и сами не примчали. Настигла ихъ какая-то баба и спросила, куда пошли. Анка оглянулась и покраснла. Арсенъ широко раскрылъ глаза.
— И въ правду! подумаютъ, что мы въ Іерусалимъ путешествуемъ… Пойдемъ скоре взадъ. Тетушка, поди, давно ищетъ меня.
Они вернулись и пошли къ деревн.
— А знаешь что, Арсенъ? сказала Анка.— Мы этта неразъ говорили съ Галей о теб. Она жалуется, что ты нын какой-то сердитый сталъ, все голову всишь, людей дичишься и все такое.
— А ей-то какое дло? съ сердцемъ отвтилъ Арсенъ.
— Да ты не сердись на нее! Она вдь любитъ тебя. Она говоритъ, что ты и сердитый все-таки лучше другихъ… и глаза у тебя, говоритъ, очень добрые бываютъ… ну, и все такое. Много говорила она про тебя. А людей, говоритъ, ты боишься!
— Смшныя вы, право! Да вотъ тебя, примрно, я не боюсь… ей-богу, не боюсь! Арсенъ невольно засмялся и взглянулъ на Анку.
Анка ничего не отвтила. Но, немного погодя, она вдругъ взяла его за плечи и сильно сдавила ихъ.
— Охъ, Арсенъ, Арсенъ! проговорила она и, наклонивъ къ нему свою голову, осталась такъ на нсколько моментовъ.— Однако, прощай! прибавила она и быстро пошла къ дверямъ.
Арсенъ остановился и угрюмо слдилъ за ней. ‘Вотъ-бы не пропалъ съ эдакой женой!’ подумалъ онъ и даже плюнулъ въ досад на такую мысль. Когда Анка скрылась въ толп народа, онъ сдвинулся съ мста и съ тяжелыми думами пошелъ въ деревню. У клтки съ боченкомъ онъ нашелъ себ нкоторое развлеченіе. Тутъ волновалась и страшно шумла большая толпа народа. Было довольно смшного. Два мужика, соткнувшись своими лбами, что-то тихо бормотали и сильно качались. Немного въ сторон стояла группа женщинъ, изъ которыхъ одна украдкой наливала вина изъ полштофа въ стаканъ и подчивала своихъ товарокъ, эти отказывались, ужимались и выпивали, а выпивши, боязливо оглядывались по сторонамъ. Какой-то парень молодой, съ окровавленнымъ посолъ, ударился въ середину ихъ и ползъ цловаться. Хихиканье.
Арсенъ долго смотрлъ на это веселье и отчасти завидовалъ ему.— ‘Не выпить-ли и мн? пришло ему въ голову, — авось веселе пройдетъ праздникъ!’ Надо сказать, что онъ почти совсмъ не пилъ вина. Къ счастію, и на этотъ разъ не удалось ему выпить, потому-что вскор подошли къ нему парни и стали приглашать на картежную игру. Арсепъ съ радостью согласился, думая размыкать этимъ свою тоску, и вмст съ ними пошелъ искать другихъ партнеровъ, чтобы составить компанію, примрно, въ десять человкъ.
Картежная игра въ тхъ мстахъ въ большомъ ходу между молодежью и даже между пожилыми мужиками. Нердко, по праздникамъ, игроки собираются изъ нсколькихъ деревень въ одну и просиживаютъ надъ картами цлыя ночи. Бываетъ, что иной проиграетъ всю одежду съ себя или корову, лошадь… Конечно, корову или лошадь проигрываютъ въ кредитъ, но кредитъ простирается на одинъ, на два дня. И проигравшій непремнно долженъ заплатить проигранное, — этого строго требуетъ общественное мнніе.
Начинало вечерть. Въ одной добрынинской изб, за большимъ столомъ, сидли наши игроки. Передъ ними лежали засаленныя карты, которыя порядочный шулеръ въ полчаса могъ-бы вс замтить. Недалеко отъ стола, подъ лавкой, стояла полуведерная бутыль. Одинъ парень вытиралъ полой своего кафтана чайную чашку, назначенную для выпиванія. По всему было видно, что игроки хотли дать серьезный бой на картахъ. Блестящіе глаза ихъ, вызывающіе звуки выказывали душевное безпокойство. Арсенъ тоже входилъ въ роль игрока. ‘Тряхнемъ стариной!’ уже неразъ повторялъ онъ, сидя за столомъ. Надо сказать, что прежде онъ любилъ играть въ карты, но съ тхъ поръ, какъ женился, но игралъ. Теперь въ голов его мелькала мысль, что недурно-бы эдакъ… выиграть что-нибудь… примрно рублей пять-шесть или корову…
Начали играть. Сначала въ три листика съ бардадымомъ. По три копейки ставка. Для деревенскихъ кошельковъ такая ставка слишкомъ богата. Эта истина вскор подтвердилась. На кону, вмст съ деньгами, стали появляться, то жилетка, то табачный кисетъ съ разноцвтными кистями, можетъ быть, подаренный любимой двушкой. Я не буду описывать всю игру, хотя было тутъ немало интересныхъ сцезъ. Напримръ, одинъ парень въ конц концовъ до того проигрался, что долженъ былъ выложить на столъ свою рубашку. Такъ-таки и сидлъ онъ, совершенно нагой, впродолженіи нсколькихъ минутъ. Кругомъ была могильная тишина. Другой игрокъ, блдный, какъ смерть, съ судорожнымъ волненіемъ поглядывалъ то въ свои карты, то на столъ, на которомъ лежали вс его деньги вмст съ кошелькомъ. Чтобы продолжать игру, ему тоже нужно было снимать съ себя кафтанъ или что-нибудь другое… Такихъ сценъ было немало впродолженіе ночи.

ВОСЬМАЯ ГЛАВА.

Уже совсмъ разсвло, когда молодежь кончила игру. Арсенъ проигралъ около пяти рублей, но такъ-какъ денегъ у него было очень мало, то онъ долженъ былъ расплатиться своей визиткой. Ему не жалко было этой визитки, уже очень поношенной, но дло въ томъ, что домой онъ долженъ былъ идти въ чужомъ балахон, который далъ какой-то добрынинскій пріятель. Арсенъ проклиналъ свою судьбу и готовъ былъ разбить голову объ стну. Однако, въ кругу людей онъ велъ себя твердо и даже старался быть веселымъ, желая замаскировать свое горе. Тмъ хуже было, когда онъ разстался съ компаніей и одинъ пошелъ къ своей деревн. ‘Ну, поздравляю, Паша, бормоталъ онъ съ улыбкой отчаянія.— Еще этого недоставало! Послднюю визитку промотать!.. Нутко, посмотримъ, какъ ты станешь утшать меня?..’
Очень медленно шелъ онъ по дорог и очень часто останавливался. Самыя странныя и неожиданныя мысли мелькали въ его голов. Глаза его постоянно блуждали по сторонамъ, какъ-будто отыскивали потерянный предметъ. По временамъ онъ останавливалъ ихъ на какой-нибудь сосн и думалъ: ‘а что, ежели повситься на этой самой сосн?’ и затмъ машинально начиналъ размышлять: на какомъ суку лучше вситься и не лучше-ли подальше отъ дороги сдлать это?.. ‘Ахъ, если-бы какъ-нибудь выкупить визитку!’ восклицалъ онъ внезапно. Всевозможныя средства придумывалъ онъ для этого, но вс они были несостоятельны. ‘Вотъ разв украсть у Паши зимнюю шубейку?’ думалъ онъ. ‘Вдь это можно сдлать… На шубейку перемнятъ визитку, а посл можно выкупить шубейку… Теперь лто, шубейку ненужно, и Паша не хватится ее…’ Арсенъ крпко задумался надъ этимъ вопросомъ и совсмъ забылъ, что такого дла никакъ не скроешь отъ людей. Онъ совершенно готовъ былъ уворовать шубейку и уже началъ обдумывать средства для этого. Вдругъ позади его послышались шаги. Онъ оглянулся и увидлъ тетку Грипену. Даже руки и ноги затряслись у него: такъ онъ испугался этого неожиданнаго обстоятельства. Однако, испугъ продолжался недолго. Арсенъ стиснулъ зубы, еще разъ оглянулся назадъ и ускорилъ шаги. Но тетка Грипена скоро настигла его.
— Здравствуй, голубчикъ! Каково ночку погулялъ? насмшливо сказала она.
Арсенъ молчалъ.
— Эвоно, въ чужой армякъ нарядился! Видно, промоталъ свою визитку?
— Послушай ты… проходи мимо, ежели добра хочешь! крикнулъ Арсенъ.
— У-у, какой страшный! А поди-ко посмотри дома: мать еле жива, Пашутка всю ночь не спала, ожидаючи тебя… разбойникъ ты эдакой! Два года прошло, какъ ты женился, а купилъ-ли ей хотя одинъ платокъ? Нутко-се, вчера ушелъ на ярмарку, а она дома осталась, затмъ, что нечего надть! Постыдись, красная рожа!
— Я теб говорю, не замай меня! Будетъ и того, что ты когда-то грызла свою Пашу… слышь?
Грипена немного испугалась угрожающаго тона, но скоро оправилась и сказала:
— Добру учила! Не теб, видишь, готовила!
Арсенъ нсколько времени шелъ молча. На лиц его выступали красныя пятна, показывавшія крайнее волненіе. Тетка Грипена, ободренная его молчаніемъ, дала волю своему языку и то надсмхалась надъ тмъ, что онъ надлъ чужой азямъ въ накидку, дескать, выфрантился какъ! то совтовала промотать и голыя стны, какія еще остались у него дома… Выйдя изъ терпнія, Арсенъ схватилъ ее за руки и, какъ въ клещахъ, стиснулъ ихъ въ своихъ рукахъ.
— Мн давно хотлось поквитаться съ тобой еще за Пашу, да все не удавалось! сквозь зубы сказалъ онъ и затмъ мгновенію сдернулъ съ нея поясъ, крпко связалъ имъ ея руки и потащилъ ее къ какому-то дереву. Грипена сначала очень испугалась и потому лишь отрывочно говорила: отпусти, душегубъ… отпусти! но когда Арсенъ сталъ привязывать ее къ дереву, она громко закричала о помощи.— Шалишь, голубушка! злобно проговорилъ онъ и туго завязалъ ея ротъ платкомъ. На все это дйствіе прошло не больше минуты.
— Ну, картина! проговорилъ Арсенъ съ насмшливой улыбкой и пошелъ своей дорогой.
Привязанная баба съ непокрытой, косматой головой, съ завязаннымъ ртомъ, который, кром того, большимъ комомъ выдавался впередъ, дйствительно, представляла страшную картину.
Совершенно довольный своимъ поступкомъ, Арсенъ пришелъ домой, бросилъ на лавку чужой азямъ и тотчасъ завалился спать. Паша смирно сидла въ изб и тоскливо поглядывала то на больную мать, то на мужа. По чужому азяму она догадалась, что Арсенъ проигрался, но это мало безпокоило ее. Пуще всего, чтобы самъ онъ опять не сдлался медвдемъ на недлю, на дв!
Прошло пять, можетъ быть, шесть часовъ.
Вдругъ послышался на улиц шумъ. Паша посмотрла въ окно и увидла недалеко отъ своего дома родную мать съ растрепанными волосами, съ посинлымъ лицомъ. Около нея собрался народъ, которому она визгливымъ голосомъ, часто съ причитаніями, что-то разсказывала. Мужики качали головами, бабы хлопали руками. Понятно, что Грипена разсказывала про утреннее происшествіе.
Паша услышала нсколько разъ повторенное имя Арсена и вышла на улицу. Узнавъ, въ чемъ дло, она сильно испугалась и вопрошающими глазами смотрла на толпу. Немного опамятовавшись, она повалилась въ ноги своей матери и стала молить ее о прощеніи Арсена.
— Матушка, не сдлай меня несчастною на всю жизнь! говорила она.— Брось это дло… прости! Онъ убьетъ себя!.. Онъ загубитъ насъ всхъ! Я знаю его… матушка! голубушка!..
Надо сказать, что тетка Грипена уже не разъ твердила, что она упечетъ Арсена въ тюрьму. Слово ‘тюрьма’ Паша слышала еще изъ своей избы. Вотъ почему она такъ испугалась и такъ отчаянно ломала свои руки, стоя на колняхъ предъ матерью. Глядя на нее, нкоторыя бабы уперли свои подбородки въ ладони и плакали. Сама Грипена начинала колебаться.
— Да вдь не ты виновата! сказала она.— Что-жъ ты валяешься въ ногахъ? Пусть онъ самъ покланяется! Можетъ, и помилую…
Паша безъ словъ оставалась на колняхъ, закрывъ лицо передникомъ.
— Бги, дура, посылай Арсена-то! присовтовалъ кто-то изъ толпы.
Паша встала и быстро пошла къ своему дому.
Минутъ десять толпа оставалась въ тревожномъ ожиданіи и упорно глядла на арсеновъ домъ. Арсена вс знали хорошо, знали, что очень трудно заставить его поклониться. А между тмъ вс видли, что дло можетъ принять серьезный оборотъ, если онъ не поклонится. Подъ вліяніемъ перваго впечатлнія да бабьихъ криковъ, вс считали поступокъ Арсена за ‘уголовство’ и думали, что за него не въ диво побывать въ тюрьм. ‘Пропадетъ мужикъ! совсмъ пропадетъ!’ слышалось въ толп.
Наконецъ, Арсенъ вышелъ на улицу, медленно подошелъ къ толп и остановился. Глаза его смотрли въ землю, губы дрожали.
— Ну, что-же? Знаешь, зачмъ пришелъ? сказалъ какой-то старикъ.
Арсенъ молчалъ.
— Что ты дав сдлалъ со мной? крикнула Грипена, будучи не въ состояніи дольше молчать.— Ты знаешь, чмъ это пахнетъ? Вдь ты хотлъ задушить меня! И задушилъ, совсмъ задушилъ! Спасибо Степк Вороному,— онъ отвязалъ меня и привелъ сюда… Да я въ Сибирь тебя упеку, прохвостъ ты, разбойникъ эдакой!..
Визгливый, старушечій голосъ оборвался. Грипена закашляла, отчего лицо ея сдлалось еще страшне. Въ это время кто-то сзади толкнулъ Арсена и проговорилъ: становись на колнки!
Арсенъ машинально сталъ на колни. Вс стихли. Вс ждали отъ него слова. Но онъ стоялъ безмолвнымъ. Сцена выходила тяжелая.
— Вотъ какой непокорный аспидъ! крикнула Грипена.— Ну, такъ я проучу тебя… Влжи-ко, десятникъ, его и тащи въ правленье!
— Эво, баба! нершительно отвтилъ десятскій, сухощавый мужикъ, съ палкой въ рук, какъ и слдуетъ быть полицейскому чиновнику.
— Кланяйся въ ноги, дуракъ! заботливо сказалъ онъ Арсену и сильно толкнулъ его въ плечо.
Толчекъ этотъ очнулъ Арсена. Онъ обвелъ глазами близь стоявшихъ мужиковъ, сообразилъ что-то и поклонился въ землю. Губы его снова задрожали, и онъ хотлъ-было встать на ноги, но старики остановили.
— Постой маненько! внушительно сказалъ одинъ изъ нихъ.— А ты, баба, помилуй его, да и дло съ концемъ.
— Помилуй! Нтъ, не вдругъ еще! Пусть-ко онъ сломитъ свою гордость! Пусть десять разъ… нтъ, двадцать разъ поклонится мн, да слезами выпроситъ прощенье! Ну, тогда, можетъ, я смилостивлюсь… А-то посмотритъ у меня и владимірку! нсколько торжественно закончила Грипена.
Арсенъ, дйствительно, въ другой разъ поклонился и хотлъ было еще разъ поклониться, но вдругъ вскочилъ на ноги и неровными шагами пошелъ къ дому.
Въ изб сидли Паша, Галя и Анка. Мать лежала на печк и слегка стонала. Лишь-только Арсенъ вошелъ въ избу, Паша встала со скамьи и сдлала къ нему нсколько шаговъ. Но въ эту минуту онъ сдернулъ съ гвоздя какую-то бичевку и хлеснулъ жену.
— Разъ! Давай, кланяйся въ ноги! злобно сказалъ онъ.
И потомъ еще два раза охлеснулъ ее.
Анка и Галя вскочили съ мстъ. Мать сильне застонала на печк.
— Господи, что я длаю? въ отчаяніи крикнулъ Арсенъ и вцпился руками въ свои волосы. Дв, три минуты онъ былъ въ какомъ-то забытьи.— Паша! голубушка Паша! Что я длаю съ тобой?..
И поднявъ руку, онъ еще сильне хлеснулъ Пашу бичевкой. И еще разъ хлеснулъ, и еще…
Паша схватилась за плечо, по которому онъ хлесталъ, и съ визгомъ выбжала въ сни.
Арсенъ остался въ изб. Апка и Галя съ испуганными лицами стояли рядомъ и держали его руки.
— Арсенъ, что ты? Окрестись… взволнованнымъ голосомъ сказала Анка и взяла изъ его руки бичевку.
Арсенъ взглянулъ на нее и… тихо склонился къ ней на шею.
Изъ глазъ его брызнули слезы и въ изб скоро послышались глухія, тяжелыя рыданія.
Анка сначала совершенно смутилась и толкала прочь Арсена. Но онъ крпко обнялъ ее и сквозь слезы твердилъ: ‘Аня, не толкай меня, бднаго! Помоги хоть ты… поддержи немного…’
Анка будто тронулась этими словами и перестала толкать его. Спустя минуту она тоже обняла его и заплакала.
А мать еще сильне застонала на печк. Только Галя, безъ звуковъ, съ широко-раскрытыми глазами стояла предъ Арсеномъ и Анкой.

ДЕВЯТАЯ ГЛАВА.

Съ туманной головой, съ нехорошими предчувствіями Анка шла отъ Арсена домой. Она перебирала въ голов только-что бывшую сцену и съ какимъ-то особеннымъ выраженіемъ лица прикладывала одну руку къ плечу, смоченному слезами Арсена. ‘Разв можно такъ? Разв можно?’ повторяла она и невольно сжимала руками свои собственныя руки. Эти слова относились къ тому, что она обнималась съ Арсеномъ. Вдь Арсенъ — женатый мужикъ! Вдь и сама она — нареченная невста!.. Однако, бывшая, хотя и печальная сцена производила на нее пріятное впечатлніе. Она не прочь была-бы снова обняться съ Арсеномъ и поплакать вмст…
Подходя къ своему дому, она замтила въ окн Максю. Еще въ первый разъ встрча съ нимъ, показалась ей такъ непріятна! Но длать нечего, — надо идти, потому-что Макся съ широкой улыбкой кивалъ ей головой. И улыбка его на этотъ разъ не понравилась Анк.
Они вошла въ избу. За столомъ сидла вся семья. Отецъ шумно возился съ самоваромъ и чашками. Надо сказать, что онъ любилъ побаловаться чайкомъ, особенно, когда душа настроивалась на грустный тонъ. Происшествіе съ Арсеномъ и теткой Грипеной навело его на мысль, что на свт все суета и что, поэтому, необходимо выпить горяченькаго. Для компаніи онъ пригласилъ Максю, который за чмъ-то пришелъ въ то время на Красное Поле.
— А мы хотли ужь посылать за тобой, сказалъ отепъ, увидя Анку.— Ну, какъ тамъ, у Арсена-то? Помирился съ тещей?
— Не знаю, протянула Анка и уперла глаза въ уголъ.
— Да ты что, ровно гвоздь проглотила!… Здоровайся съ женихомъ! Скоро подъ внецъ станешь съ нимъ! шутливо замтилъ отецъ.
У Анки передернуло губы. Однако она пересилила себя и съ поддльной улыбкой сказала: ‘здравствуй, женихъ!’ Женихъ отвтилъ тоже улыбкой, но неподдльной. Стали пить чай. Разговоръ не клеился. Анка была нсколько блдна, лниво отвчала на вопросы и съ женихомъ была недобра, чего прежде никогда не случалось. Для него она всегда находила ласковое слово, часто шутила и даже иногда хлопала его по плечу, что равнялось для него поцлую. При такомъ дружескомъ обращеніи онъ и самъ длался храбрымъ, — шутилъ, хохоталъ и допускалъ себ разныя вольности? Но сегодняшняя непріязнь Анки совершенно обезкуражила его. Онъ упорно молчалъ и съ какой-то боязнію поглядывалъ на свою невсту. По временамъ онъ покашливалъ въ руку и сбирался что-то сказать, но вмсто того неловко улыбался и снова покашливалъ въ руку.
— Я разв провинился въ чемъ-нибудь предъ тобой? наконецъ спросилъ онъ ее заискивающимъ тономъ.
— Да отстань молоть пустяки! съ сердцемъ отвчала Анка и еще больше отвернулась отъ него.
Макся съежился и замолчалъ. Онъ торопливо выпилъ еще одну чашку, всталъ со скамьи и съ униженіемъ началъ раскланиваться. Хозяинъ не удерживалъ его, потому-что и самъ находился въ мрачномъ расположеніи духа. Онъ былъ недоволенъ Анкой.
— Смшная ты, Анка! сказалъ онъ, по уход гостя.— Ктоже обращается такъ съ женихомъ?..
И молча выпивъ еще три-четыре чашки, онъ съ шумомъ всталъ изъ-за стола, перекрестился и проговорилъ: только чай стравили.
Надо сказать, что онъ всегда пилъ чаю не меньше пятнадцати чашекъ. Для шести-семи чашекъ, по его понятію, не стоило ставить самоваръ.
Между тмъ по деревн пошли разные слухи, неблагопріятные для Арсена и Анки. Ребятишки завряли, что они видли въ окно, какъ Арсенъ обнимался съ Апкой. Конечно, это было очень невроятно, и бабы сначала шутя передавали одна другой, что говорили ребята. Но этотъ невроятный слухъ прицпилъ одно важное обстоятельство, — свиданіе Арсена и Анки на ярмарк. Многіе видли, какъ они вмст гуляли въ народ и даже уходили за деревню. Нашлись и такіе, которые говорили, что Арсенъ и Анка гуляли въ то время подъ ручку. Изъ всего этого мало-помалу образовалась довольно солидная сплетня, которая не миновала Антипкиныхъ ушей. Антипка, замчая грусть и безпокойство своей дочери, могъ бы поврить сплетн, если бы придавалъ какое-нибудь значеніе бабьимъ толкамъ. Однако, эти толки были непріятны ему, потому-что они подрывали репутацію Анки. Чтобы прекратить ихъ, онъ ршительно заявилъ, что въ воскресенье будетъ свадьба.
Пошли закупки, праздничные сборы и прочее. Вся семья была поставлена на ноги. Мать приводила въ порядокъ приданое. Самъ Антипка уже създилъ въ городъ и привезъ оттуда цлый возъ съдобныхъ припасовъ. Онъ хотлъ сдлать пиръ горой. Одна Анка не принимала никакого участія въ домашнихъ хлопотахъ. Она была очень печальна, никогда по выходила изъ избы и все что-то думала. Свадебные сборы страшили ее. Она хотла просить отца отложить свадьбу на недлю — на дв, но сомнвалась въ успх. Вдь онъ сказалъ уже попу о дн свадьбы, да и самъ такъ утвердился въ этой мысли, что не захочетъ отказаться отъ нея.
‘Вотъ разв попросить Максю, думала она,— пусть онъ скажетъ отцу, что не можетъ играть свадьбу въ воскресенье, и дло съ концомъ! Въ самомъ дл, когда Макся, дня черезъ три, пришелъ къ нимъ, она улучила минутку поговорить съ нимъ наедин.
— Слушай, Макся, ты въ правду любишь меня? серьезно спросила она.
— Да какъ-же тебя не любить?— Макся улыбнулся и сдлалъ головой страстное движеніе.
— Ну, такъ отложь свадьбу на недлю или на дв.
Съ лица Макси мигомъ сбжала улыбка.
— Зачмъ-же? печально спросилъ онъ.
— Да я сама не знаю, зачмъ, только я непремнно хочу этого, слышишь — непремнно!
— Вотъ! сама-то ты, значитъ, не любишь меня…
Макся очень пригорюнился.— Я вдь знаю, что говорятъ въ деревн про тебя! Надо мной теперь вс смются, я изъ дома, почитай, не выхожу, а ты еще хочешь промучить меня дв недли!
— Да что говорятъ въ деревн? спросила Апка, боле и боле красня.
— Говорятъ, что ты обнималась съ Арсеномъ и что Арсенъ каждую ночь ходитъ къ теб по задворкамъ… извстно, это сплетня! поспшилъ прибавить Макся, замтивъ сильное волненіе Анки.
Анка, дйствительно, поблднла отъ этихъ словъ. Нсколько минутъ она совершенно не находила, что сказать, и безвязно бормотала какія-то слова. Къ счастію, пришелъ отецъ и выручилъ ее изъ тяжелаго положенія.
Весь этотъ день она находилась въ самомъ тревожномъ состояніи. Деревенскіе слухи, плачевное лицо Макси, приближеніе свадьбы, наконецъ Арсенъ… все это такъ перепуталось въ ея голов, что нельзя было дать никакого толку. ‘Неужели правда, что Арсенъ ходилъ ночью на задворкахъ? думала она.— Отчего нигд не видать его теперь?.! А можетъ быть, онъ совсмъ и не думаетъ обо мн! Можетъ быть, и тогда онъ нарочно поплакалъ со мной!?.. И Анка начинала соображать о всхъ мельчайшихъ подробностяхъ сцены, бывшей въ изб Арсена. Блдныя щеки ея краснли, глаза оживлялись. Она то сжимала свою голову руками, то склонялась на столъ и неподвижно сидла въ такомъ положеніи… ‘Надо видться съ Арсеномъ, непремнно видиться!’ не разъ повторяла она и придумывала средства для этого свиданія.
Конечно, средства нашлись. Въ тотъ-же день, вечеромъ, она повстрчала одну маленькую двочку и попросила ее сказать Арсену, чтобы онъ пришелъ въ ольховый лсъ, къ загород, что у задняго поля. Серебряный гривенникъ за услугу привелъ въ восторгъ двочку, но Анка общала дать ей еще такой-же гривенникъ, если она хорошо исполнитъ порученіе и никому не окажетъ о немъ.
Черезъ полчаса Анка была въ ольховомъ лсу и ждала Арсена. Каждая минута казалась ей за уповодъ. Арсенъ довольно долго не приходилъ. Она теряла терпніе, осердилась и неразъ сбиралась уйти домой. И все-таки ждала. ‘Однако, зачмъ мн его? думала она.— Разв онъ значитъ что-нибудь для меня?.. Конечно, онъ посовтуетъ, что мн длать… можетъ быть, скажетъ, чтобы я выходила за Максю скоре.. Ну, тогда и кончено! Тогда и думать нечего!, О чомъ думать? она и сама не понимала.
Наконецъ пришелъ и Арсепъ. Она подошла къ нему и остановилась. И онъ остановился. Оба смотрли другъ другу въ глаза и молчали. Такъ прошло съ минуту.
— А ты зачмъ звала? глухо спросилъ Арсенъ.
— Зачмъ?… вотъ какъ ты!
Глаза Анки забгали по сторонамъ, губы замтно задрожали. Она порывалась обернуться и уйти, но все-еще стояла и чего-то ждала.
— Ну, такъ не о чемъ намъ съ тобой говорить! сказала она, спустя минуту, и пошла отъ него. На глазахъ ея навернулись слезы, она стиснула зубы, чтобы нсколько сдержать свое волненіе.
— Анка! окликнулъ ее Арсенъ.
Она оглянулась. Арсенъ двинулся къ ней.
— Анка, это ты любишь меня! Ты любишь!.. Да вдь я не стою этого!.. я не стою! бормоталъ онъ, приклонивъ свое лице почти къ самому ея уху.— Наплюнь на меня… какъ въ прошлый разъ наплевала! Наплюнь-же, наплюнь…
И Арсенъ сначала охватилъ ея шею, потомъ спустился на землю и обнялъ колни ея. Она въ свою очередь наклонилась и обняла его шею.
Нсколько времени они молча оставались въ такомъ положеніи. На нсколько минутъ они забыли весь міръ и совершенно отдались охватившему ихъ чувству любви.
— Слушай, Арсенъ! наконецъ сказала Анка, — мы уйдемъ съ тобой въ городъ… не въ нашъ, а въ какой-нибудь далекій… и станемъ жить… работать станемъ… хорошо будетъ, не правдали?… Хотя недолго поживемъ счастливо!.. Хотя одну недльку счастливо поживемъ! и потомъ умремъ!.. Только вмст умремъ… Ахъ, я сейчасъ готова умереть! А ты… ты хочешь умереть сей-часъ?
Анка повернула лицо Арсена и ласково смотрла на него.
— Нтъ, Аня, сейчасъ я не хочу умирать! отвтилъ онъ и поцловалъ ее.
— Еще поцлуй! Еще! Еще! говорила она.— Теперь я поцлую тебя! и она дала ему одинъ поцлуй, въ которомъ вылила всю свою жажду любви, свою вру, надежду и любовь.
— Уйдемъ отсюда, Арсенъ! снова съ жаромъ сказала она.— Сейчасъ-же уйдемъ! Медлить нельзя! потому — отецъ… люди… посл завтра свадьба…
И, говоря это, Анка поднимала Арсена съ земли.
— Не сейчасъ, Аня, отвтилъ онъ.— Побудемъ здсь еще минутку… Ахъ, какъ хорошо тутъ… какъ хорошо!
Анка снова обняла Арсена и проговорила: да, хорошо такъ!.. И она гладила его волосы, съ любовной улыбкой заглядывала ему въ лицо, цловала и снова повторяла: хорошо, очень хорошо!
Прошло нсколько блаженныхъ минутъ, которыми такъ небогата наша жизнь и которыя, однако, составляютъ соль этой жизни.
Вдругъ Арсенъ приподнялъ голову и крпко защурилъ глаза.
— Будетъ, Аня! сегодня будетъ! быстро проговорилъ онъ и вскочилъ на ноги.
— Что съ тобой, Арсепъ? испуганно спросила Апка.
— Ничего! Только сейчасъ разойдемся. Я не могу! совсмъ не могу!.. Прощай!
Анка столбомъ осталась на мст и долго стояла, смотря вслдъ удалявшемуся Арсену.

ДЕСЯТАЯ ГЛАВА.

То очень быстро, то медленно шелъ Арсенъ къ своему дому. Часто онъ останавливался и, отчаянно всплескивая руками, длалъ какое-нибудь восклицаніе. Со стороны можно было бы подумать, что это сумасшедшій, или, по крайней мр, пьяный. ‘Сгублю себя!.. И всхъ сгублю! громко говорилъ онъ. О, Господи Іисусе! хоть въ воду кидайся!.. Анка, милая Анка!..’ Арсенъ смолкалъ и потомъ снова тихо начиналъ говорить: ‘Мы, уйдемъ, говоритъ… Куда уйдешь? Разв не найдутъ?.. Везд найдутъ бглыхъ… Еще въ тюрьм насидишься! Вотъ теб и любовь!.. Вдь это такъ говорится, что хоть недльку поживемъ. Проживемъ недльку, захочется и другую пожить!..’
Увы, Арсенъ, дйствительно, не годился въ товарищи Анк. Для этого онъ слишкомъ много испыталъ! Слишкомъ много силы прожилъ!
Совершенно потеряннымъ вошелъ онъ въ свою избу и бросился на скамью. Было довольно поздно. Мать спала на печк. Паша тоже лежала въ постели, но не спала еще. Она тревожно смотрла сквозь сумракъ на мужа и, видя его тяжелую думу, хотла бы утшить его, хотла бы сказать ему ласковое слово, но не смла.
Прошло уже нсколько дней посл того, какъ онъ билъ ее бичевкой, и съ тхъ поръ онъ еще ни слова не сказалъ ей. Стыдился. Въ иную пору онъ готовъ былъ броситься къ ногамъ ея и вымолить прощеніе, но не могъ ршиться на это. Паша, со своей стороны, старалась показать ему, что она не сердится, и попрежнему ласковымъ голосомъ заговорила съ нимъ, ласково клала свою руку ему на плечо, желая хоть немного развеселить его. Но встрчая упорное молчаніе, она грустно отходила прочь и грустно по цлымъ часамъ сидла на мст.
Съ полчаса Арсенъ сидлъ на скамь среди невозмутимой тишины. По временамъ онъ длалъ какія-то странныя движенія руками и головой, по временамъ шепталъ или въ полголоса бормоталъ безсвязныя фразы. Наконецъ онъ махнулъ рукой и всталъ со скамьи. Думая, что Паша спитъ, и не желая будить ее, онъ осторожно раздлся и еще осторожне легъ возл нея. Близкое присутствіе любимой жены — вдь онъ все-таки любилъ ее — снова пробудило въ душ его цлый рой тяжелыхъ мыслей и гнетущихъ чувствъ. Въ голов его промелькнуло только-что бывшее свиданіе съ Анкой… страстные поцлуи ея… вызовъ на бгство… и рядомъ съ этимъ Паша, тоже любящая его, несчастливая, многотерпливая, безобидная Паша!.. ‘Какой я подлецъ!’ неразъ шепталъ онъ, судорожно сжимая подушку. Паша услышала этотъ шопотъ, невольно повернулась къ Арсену и обняла его. Онъ тотчасъ смолкъ и затаилъ дыханіе. Съ минуту въ изб совсмъ было тихо. Вдругъ Арсенъ сильно оттолкнулъ отъ себя Пашу, такъ что она свалилась съ кровати. Раздался глухой стукъ со стономъ. Потомъ опять все стихло на нсколько минутъ. Паша встала съ полу, постояла, подумала и легла на скамью…
Всю ночь не спалъ Арсенъ и всю ночь думалъ о томъ, что длать, куда дться. Онъ чувствовалъ, что нтъ у него силы бороться съ самимъ собой, съ бдностью и съ тми запутанными, крайне тяжелыми обстоятельствами, какія представила ему жизнь. Онъ хотлъ бжать отъ этой жизни, скрыться отъ людскихъ глазъ и самому не видть горя близкихъ ему людей. Всю ночь онъ думалъ объ этомъ и ршилъ, что, дйствительно, нужно бжать… бжать куда-нибудь подальше… Тяжелая ночь была для него!
Рано утромъ онъ тихо всталъ съ постели и началъ одваться. Мать и Паша спали еще. Арсенъ долго смотрлъ на нихъ, долго стоялъ по средин избы и наконецъ вышелъ на крыльцо. На крыльц снова онъ долго стоялъ и думалъ глубокую думу. Потомъ онъ вернулся въ сни, поклонился дверямъ до земли и вышелъ на улицу. Идя по задворкамъ, онъ еще разъ остановился у антипкина дома, постоялъ, подумалъ… Изъ глазъ его текли слезы, которыхъ онъ и самъ не замчалъ…
Вечеромъ того-же дня въ избу Арсена вошла одна добрынинская баба, знакомая Федосьи, тетка Марья. Она со стороны начала разговоръ объ Арсен,— спрашивала Пашу, куда онъ ушелъ, что длалъ передъ уходомъ, что говорилъ и проч. На вс эти вопросы Паша ничего опредленнаго не отвчала.
— Та-жъ! протянула Марья.— А знаешь, я видла севодни въ город твоего Арсена, — я вдь только-что изъ города пришла. Онъ заказывалъ вамъ съ маткой челобитье,— слышь, Федосья?— Федосья простонала на печк.— И веллъ онъ сказать, чтобы вы не ждали его, уже шепотомъ продолжала Марья.— Я, говоритъ, надолго уйду! можетъ, навсегда! А куда уйду, того и самъ не знаю, говоритъ. Скажи Паш, говоритъ, чтобы она не поминала лихомъ. Ежели я, говоритъ, накоплю денегъ, тогда приду домой и поклонюсь ей въ ноги, авось проститъ!.. а теперь нельзя, говоритъ… Тутъ онъ глазами-то замигалъ, замигалъ! отвернулся отъ меня и пошелъ!.. Я только руками развела! Что бы это значило? думаю. Ужотко, думаю, схожу на Красное Поле, да спрошу…
Паша сидла, блдная, и испуганно смотрла на Марью. Она не хотла врить словамъ ея, но соображая характеръ Арсена, послднія обстоятельства жизни и наконецъ то, что онъ ушелъ куда-то ночью и вотъ до сихъ поръ не бывалъ, необходимо склонялась на вру. Душевное волненіе ея увеличивалось по мр того, какъ Марья разсказывала. Наконецъ, она не могла сдержать себя, упала на столъ и заплакала, запричитала… Федосья громко застонала на печк и болзненнымъ голодомъ спрашивала: ‘что такое? Живъ ли ужь Арсенъ?’ Марья утшала ихъ обихъ, сколько могла, но видя, что толку не будетъ, побжала за пашиной матерью.
Чрезъ четверть часа вся деревня узнала о бгств Арсена. Его изба вскор наполнилась народомъ. Пашу со всхъ сторонъ осаждали вопросами, но въ отвтъ слышались одни только рыданія. Тетка Грипена на всю деревню ругала и проклинала Арсена, толкала ребятъ, мшавшихъ ей бгать по изб, уговаривала Пашу не ревть, общала ей изъ-подъ земли выкопать разбойника, словомъ, казалась ураганомъ… Цлый вечеръ толпился народъ въ изб Арсена. Больная Федосья отъ людского шума и хлопанья дверями совершенно потеряла сознаніе. Впрочемъ, никто и не думалъ о ней. Лишь Галя однажды подошла къ ней и только удивилась, что она можетъ спать въ такое время.
Но вотъ и народъ разошелся. И Паша немного успокоилась. Въ голов ея мелькнула надежда, что авось Арсенъ вернется домой. ‘И непремнно вернется, потому… потому-что нельзя-же оставить насъ однхъ!’ думала она.
Однако, на другой день Арсенъ не явился. И на третій день не явился. Дло было ясно, слова его, переданныя Марьею, были справедливы. Паша находилась въ постоянномъ безпокойств. Она часто плакала, часто смотрла въ окно… она все еще надялась на то, что воротится Арсенъ! Въ это время она никуда не ходила, ни съ кмъ не говорила. Разв Галя какъ-нибудь вытянетъ словечко отъ нея. Такимъ образомъ въ ихъ изб постоянно была могильная тишина.
— Оставилъ насъ Арсенушко… Кто теперь работать станетъ? подчасъ простонетъ мать, и опять все затихнетъ на цлые часы.
Спустя пять дней посл того, какъ ушелъ Арсенъ, Анка внчалась съ Максей. Антипка устроилъ богатую свадьбу. Вс краснопольскіе мужики перепились. Половина стеколъ въ его дом была перебита. Истинно, былъ пиръ горой. Только невста была такая печальная, такая убитая! точно хоронила кого. И женихъ, глядя на нее, былъ тоже невеселъ. Богъ знаетъ, что выйдетъ изъ нихъ!

——

Въ половин мая, ниже Нижняго, внизъ по Волг плыла старая, неуклюжая лодка, борты которой, а вроятно и дно, были ушиты листовымъ желзомъ. Въ этой лодк сидло человкъ десять бурлаковъ, хавшихъ въ Саратовъ уже на готовую работу. Тутъ-же былъ и нашъ Арсенъ. Изорванные армяки, дырявыя рубахи, засаленныя шапки съ выхавшей паклей,— все это вещи, извстныя для людей, знакомыхъ съ Волгой.
Долго молча плыли бурлаки по широкой и быстрой рк. Четыре гребка лниво и недружно опускались въ воду. Не слышалось псни и смха. У всхъ была одна затаенная дума и вс молчали про нее. Хлба ни крохи не было! вотъ эта дума… Уже весь задатокъ, полученный въ Ярославл отъ хозяина, бурлаки издержали. Да и великъ-ли былъ задатокъ? Купили лодку, запаслись хлбомъ и еще кой-чмъ на дорогу, вотъ и все! Остальные гроши прогуляли въ Нижнемъ Новгород.
— Такъ весь что-ли хлбъ-отъ вышелъ? крикнулъ, наконецъ, одинъ парень.— Посмотрите-ко въ корм,— авось еще найдется коровай!
Другой парень посмотрлъ въ корм, хотя очень хорошо зналъ, что тамъ нтъ никакого коровая.
Опять длинное молчаніе.
— Нтъ-ли еще у кого-нибудь денегъ? Вдь расплатимся посл! крикнулъ какой-то мужикъ.
Молчаніе.
— А йисть страсти охота, ребята!
— Надо въ деревн просить! присовтовалъ одинъ бурлакъ, уже бывавшій въ подобныхъ обстоятельствахъ.
Никто ничего не отвтилъ на это.
— Ну, причаливай къ берегу!
— Да помедлите часокъ! Тутъ будетъ большое село! сердито сказалъ какой-то пожилой мужикъ.
Черезъ часъ бурлаки, дйствительно, подплыли къ большому селу и причалили къ берегу. Угрюмо они вышли изъ лодки и партіями въ два-три человка разбрелись по селу.
— Христа ради! слышалось въ одномъ мст.— Христа ради! слышалось въ другомъ.
Нашъ Арсенъ тоже ходилъ съ опущенной головой по подъ окнами. Языкъ его съ трудомъ выговаривалъ — Христа ради! очень стыдно было. Но вдь голодъ — не тетка!
Это онъ пошелъ за богачествомъ!..

В. Старостинъ.

‘Дло’, No 11, 1870

Старостин Василий Григорьевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Последняя, Старостин Василий Григорьевич, Год: 1870
  2. Похождения семинариста Хлопова, Старостин Василий Григорьевич, Год: 1870
  3. Юркин хуторок, Чарская Лидия Алексеевна, Год: 1907
  4. Среди врагов, Авенариус Василий Петрович, Год: 1912
  5. Фауст, Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1855
  6. Слезы, Красницкий Александр Иванович, Год: 1899
  7. Часовые куранты, Диккенс Чарльз, Год: 1844
  8. Найденная, Заяицкий Сергей Сергеевич, Год: 1927
Электронная библиотека