Письмо города N. N. въ столицу.
Лука Говоровъ.
‘Встникъ Европы’. Часть XXXII, No 8, 1807
Лука Говоров. Письмо города N. N. в столицу, Макаров Петр Иванович, Год: 1807
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Благодарю за присылку хорошихъ книгъ. Нашедши въ Сочиненіяхъ и переводахъ Петра Макарова статьи, которыя печатаны были въ Московскомъ Меркурі, я вспомнилъ пріятные вечера, проведенные мною въ маленькомъ нашемъ обществ любителей чтенія. Вы знаете, что въ N. N. нтъ ни лицеевъ, ни музеевъ, ни клубовъ, ни театра. Нужда, виновница общежитія, шепнула на ухо пяти или шести изъ числа здшнихъ почтеннйшихъ гражданъ, чтобъ согласились составить временную библіотеку, выписать новыя книги и журналы, и проводить по нскольку вечеровъ каждую недлю, занимаясь чтеніемъ и разговорами — только не о погод, но о словесности и наукахъ. Въ доказательство, что вечернія наши засданія ни мало не походили на собранія Квакеровъ, скажу, что и женщины иногда удостоивали насъ своею бесдою. Несходство душевныхъ свойствъ, образа жизни, воспитанія, часто подавало случай къ спорамъ, такъ напримръ, пожилой нашъ Ассессоръ — которой долго учился въ Кіевской Академіи, и котораго здсь называютъ любезнымъ педантомъ, за то что иногда мшаетъ въ разговор Латинскія пословицы, и часто ссылается на Аристотеля и Цицерона — нашъ, говорю, Ассессоръ обыкновенно морщился, когда почти вс смялись, читая критическія замчанія въ Меркурі на новыя книги. Онъ хладнокровно доказывалъ, что разсматриватель книгъ долженъ говоришь дло, и основывать свои сужденія на правилахъ, преподанныхъ великими писателями, что книги издаются или для наученія людей несвдущихъ, или чтобы доставить просвщеннымъ удовольствіе, — слдственно хорошій вкусъ отнюдь не можетъ оскорбляться языкомъ Грамматики {См. Моск. Мерк. Май, стран. 124.}, что по той же самой причин о мстоименіяхъ, гд требуетъ надобность, можно упоминать безъ зазрнія совсти. Помню, какъ наши собесдницы сердились на грубаго критика Французскаго, которой безжалостно шутилъ надъ милымъ Александромъ Сегюромъ {Тамъ же Іюль, стран. 53.}, вздумалъ проповдывать, будто кокетка не даетъ никакого понятія о женщин, равно какъ петиметръ не даетъ понятія о человк, и будто слабость силъ налагаетъ на женщину обязанности повиноваться мужу, няньчить дтей, смотрть за домомъ, помню, какъ он благодарили Издателя, которой въ умныхъ примчаніяхъ своихъ опровергалъ пустословіе Зоила, и утверждалъ, что слабость женщинъ не доказываетъ власти мущинъ, — что слонъ сильне человка, однакожъ повинуется ему, — что прекрасная женщина повелваетъ везд, а не только въ супружескомъ дом, и что прекрасная женщина видитъ міръ у ногъ своихъ. Строгой нашъ Ассессоръ, качая головою, говорилъ: ‘намъ твердили, что мужъ глава жен, и что жена да боится своего мужа! Настали другія времена……. О модное воспитаніе!’
Не извстно мн, какъ вы думаете, о критик г-на Макарова на книгу подъ названіемъ: Разсужденіе о старомъ и новомъ слог Россійскаго языка. У насъ много было говорено о критик и о самой книг. Почтенной сочинитель Разсужденія о слог имлъ намреніе показать, и показалъ, своимъ соотечественникамъ, какія слдствія для нашего языка, даже для нравовъ, произошли отъ нераднія о чтеніи книгъ Славенскихъ, отъ моднаго воспитанія, и отъ слпой привязанности къ языку и обычаямъ чужеземнымъ. Слдствія сіи извстны всмъ благомыслящимъ. — {Разсужд. о стар. и нов. слог стр. 351.}…. Когда сообщеніемъ своимъ сближились мы съ чужестранными народами, а особливо Французами, тогда, вмсто занятія отъ нихъ единыхъ токмо полезныхъ наукъ и художествъ, стали перенимать млочные ихъ обычаи, наружные виды, тлесныя украшенія, и часъ отъ часу боле длаться совершенными ихъ обезьянами. Все то, что собственное наше, стало становиться въ глазахъ нашихъ худо и презрнно. Они учатъ насъ всему: какъ одваться, какъ ходить, какъ стоять, какъ пть, какъ говорить, какъ кланяться, и даже какъ сморкать и кашлять. Мы безъ знанія языка ихъ почитаемъ себя невждами и дураками. Пишемъ другъ къ другу по-Французски. Благородныя двицы наши стыдятся спть Русскую псню. Мы кликнули кличь, кто изъ Французовъ, какова бы роду, званія и состоянія онъ ни былъ, хочетъ за дорогую плату, сопряженную съ великимъ уваженіемъ и довренностію, принять на себя попеченіе о воспитаніи нашихъ дтей. Явились ихъ престрашныя толпы, стали насъ брить, стричь, чесать. Научили насъ удивляться всему тому, что они длаютъ, презирать благочестивые нравы предковъ нашихъ, и насмхаться надъ всми ихъ мнніями и длами. Однимъ словомъ, они запрягли насъ въ колесницу, сли на оную торжественно, и управляютъ нами, а мы ихъ возимъ съ гордостію, и т у насъ въ посмяніи, которые не спшатъ отличать себя честію возить ихъ! Не могли они истребить въ насъ свойственнаго намъ духа храбрости, но и тотъ не защищаетъ насъ отъ нихъ: мы учителей своихъ побждаемъ оружіемъ., а они побдителей своихъ побждаютъ комедіями, пудрою, гребенками. Отъ сего то между прочими вещами родилось въ насъ и презрніе къ Славенскому языку.’
Напередъ можно было угадать, что Издателю Московскаго Меркурія книга сія не полюбится. Читая съ великимъ удовольствіемъ журналъ его, и одобряя хорошій слогъ, мы не могли однакожь понять, какую цль предположилъ себ Издатель Меркурія. Любезной нашъ педантъ готовъ былъ удариться объ закладъ, что, все помщаемое въ Меркурі вытекаетъ изъ пера какого нибудь хитраго Француза, которой умышленно взялся кормить насъ сладкою отравою. ‘Какъ можно статься — говорилъ онъ — чтобы Русской написалъ о развратной женщин: Славная Француженка Ланкло посчитается такою женщиною, какой не было и можетъ бытъ не будетъ — другой ! Не сдлавъ ничего героическаго, блестящаго, она предала имя свое безсмертію одною только любезностію!… И нтъ еще ста лтъ, какъ сіе солнце угасло, какъ сей феноменъ — единственный въ мір — скрылся {Моск. Мерк. Іюнь стран. 160.}! — Французы дйствительно почитаютъ ее безсмертною, единственною, но мы, слава Богу, не Французы! Женщина, которая почти столтнюю жизнь свою провела въ постыднйшемъ распутств, соблазняла стариковъ и юношей, отцовъ и сыновей, свтскихъ людей и духовныхъ, — женщина, которая собственнаго сына своего едва не довела до ужаснйшаго преступленія, у насъ не можетъ прославиться сими великими дяніями. Я люблю хорошій слогъ, но пользу общую, но истину люблю еще больше. Въ это время, когда еще у всхъ въ свжей памяти ужасы революціи, когда на губахъ цареубійцъ еще не засохла кровь добраго Короля у которую торжественно пили злоди, когда Европа взираетъ на Францію, какъ на гнздилище разврата, пріятно ли находить въ Русской книг самое набожное уваженіе ко Французскимъ нелпостямъ!’ Думаю, не нужно уврять васъ, что я почти во всемъ соглашался съ нашимъ Ассессоромъ.
Одинъ благомыслящій Французъ, по имени Мессальеръ, бывшій въ Петербург съ Посломъ Французскимъ Опиталемъ, въ царствованіе Императрицы Елисаветы, въ запискахъ своихъ о Россіи говоритъ: Nous fumes assaillis par une nue de Franais de toutes les couleurs , dont la plupart aprs avoir eu des dmls avec la police de Paxis, sont venus insester le rgions septeritrionales. Nous fumes etonns et affigs. de trouver chez beaucoup de grands feigneurs des dferteurs, de bunquerutiers, des libertins , et beaucoup de femmes du mme genre, qui par la prvention que l’on a en faveur des Franais toient chargs de l’ducation des en sans de la plus grande importance. То есть: ‘Мы обступлены были тучею всякаго рода Францзовъ, изъ коихъ главная часть, поссорясь съ Парижскою Полиціею, пришли заражать сверныя страны. Мы поражены были удивленіемъ и сожалніемъ, нашедъ у многихъ знатныхъ господъ, бглецовъ, промотавшихся, распутныхъ людей, и множество такого жь рода женщинъ, которымъ по предубжденію къ Французамъ поручено было воспитаніе дтей, самыхъ знаменитйшихъ.’ Г. Сочинитель Разсужденія о слог, сославшись на свидp3,тельство Француза — которой конечно писалъ, что видлъ своими глазами — прибавляетъ слдующее замчаніе {Стр. 353.}. ‘Вообразимъ себ успхи сей заразы, толь издавна водворившейся между нами, и отчасу боле распространяющейся! Когда и самый благоразумный и честный чужестранецъ не можетъ безъ нкотораго вреда воспитать чужой земли юношу, то какой же произведутъ вредъ множество таковыхъ воспитателей, изъ коихъ главная часть состоитъ изъ невждъ и развращенныхъ правилъ людей?…. Русской, воспитанной Французомъ, всегда будетъ больше Французъ, нежели Русской.’ — Въ критик на слова не упомянуто о свидтельств Мессальера, ни чмъ не опровергнуто мнніе Г-на Сочинителя, сказано только, что Русской Грамматик надобно учиться у Русскаго, а всему прочему у иностранцевъ, и что не надобно оскорблять Французскихъ учителей, которыхъ будто бы мы сами вызвали. ‘Если Издатель Меркурія — отвчаетъ господинъ Сочинитель Разсужденія о слог въ отвт своемъ на критику {Прибавленія, стр. 157.} — подъ словомъ вызвали разуметъ времена Петра Великаго, когда иностранцы приглашаемы были въ Россію, то и тогда вызывались корабельные мастера, хлбопашцы, художники, а не учители для воспитанія нашихъ дтей. Наконецъ скажу и то, что еслибъ, вря чудесамъ, и положить, что изъ призжающихъ сюда Французовъ, обирающихъ насъ, и посл ругающихъ въ книгахъ своихъ, вс безъ изъятія суть люди добропорядочные и разумные, то и тогда не желалъ бы я, чтобъ тотъ народъ, въ которомъ толикое растлніе всхъ нравовъ и разрушеніе всхъ добродтелей оказалось, былъ воспитателемъ и наставникомъ нашимъ.’
Еще прежде Издателя Московскаго Меркурія Лжеисторикъ Леклеркъ написалъ, что Русской языкъ бденъ, и что по крайней нужд принято великое множество словъ чужестранныхъ. ‘Если бы сіе было правда — отвчаетъ Болтинъ въ своихъ Примчаніяхъ — то бы не могли быть переведены съ Греческаго языка на Славенскій столько твореній знаменитйшихъ Отцевъ Восточныя Церкви, изъ коихъ вся красота, пышность, чистота и великолпіе Еллинскаго витійства, безъ заимства словъ чуждыхъ, перенесены въ языкъ Славенскій….. Правда и то, что въ Русскомъ язык недостаетъ многихъ словъ относительныхъ до наукъ и художествъ, коихъ въ Россіи не было прежде, но какой же языкъ можетъ тмъ похвалиться, чтобы вводя новую науку или художество, не заимствовалъ или не вводилъ и новыхъ реченій, употребляемыхъ въ той наук или художеств?….. Не взирая однакожь на всеобщее осмяніе и укоризну, довольно еще осталось такихъ, кои, будучи воспитаны въ рукахъ Французскихъ, и научась у нихъ отъ юности все Русское презирать, не стараются или не хотятъ узнать природнаго своего языка, и по необходимости, не умя на немъ объяснишься, мшаютъ въ разговор своемъ половину словъ Французскихъ. Знающіе-жь природной свой, языкъ, кром необходимости, иностранныхъ словъ въ разговорахъ не употребляютъ, а на письм и того меньше’
О мнимой бдности Русскаго языка господинъ Сочинитель Разсужденія, о слог пишетъ слдующее: ‘{См. Прибав. стран. 67.} Мнніе, что языкъ нашъ бденъ, и что, недостаетъ въ немъ словъ для выраженія утонченныхъ понятій, есть ложное. Оно поселилось въ насъ отъ пристрастія нашего къ Французскому языку, и отъ незнанія чрезъ то своего собственнаго. Докол дтямъ нашимъ настоящіе батюшки, будутъ Французы {Между учителемъ и воспитателемъ есть великое различіе: одинъ обогащаетъ умъ нашъ науками, а другой влагаетъ въ сердце наше свои страсти, свои мннія, свои понятія, свои склонности, однимъ словомъ, созидаетъ въ насъ душу и нравъ. Между правами учителя и правами отца, есть превеликая разность, но между правами воспитателя и правами отца почти нтъ никакой. Примеч. Соч. Разсужд.}, докол не перестанемъ мы утшаться, что маленькой сынъ нашъ, не зная Русской азбуки, уметъ уже наизусть читать цлые монологи изъ Французскихъ трагедій, докол дочери наши будутъ думать, что скоре могутъ он выдти за мужъ безъ приданаго, чемъ безъ Французскаго языка, докол племянники и внуки, племянницы и внучки наши, говоря со стариками ддушками своими, вмсто, позвольте мн, ддушка сударь, създить къ сестриц, говорить станутъ: пустите меня монъ гранъ перъ къ моей кузин, докол писатели наши такимъ же, или подобнымъ сему полурусскимъ складомъ писать будутъ, до тхъ поръ коренной и богатой языкъ нашъ отчасу боле будетъ оскудвать или длаться мертвымъ, а новая непонятная гиль на мсто онаго возрастать и умножаться…… Читайте больше собственныя свои книги, нежели чужестранныя, привыкните объясняться своимъ языкомъ, и тогда вы увидите, что онъ изобиленъ и богатъ. Познавъ красоту его и силу, вы бросите Французской языкъ, такъ какъ дитя бросаетъ любимую свою деревянную игрушку, когда покажутъ ему такую же золотую. Напримръ: вы говорите, въ нашемъ язык нтъ слова patriote, но скажите, есть ли во Французскомъ язык понятіе равно сильное тому, какое заключается въ нашемъ выраженіи: сынъ отечества. Мы не можемъ выразить ихъ слова hroisme {Надлежало бы еще прибавить, что и patriote, и hroisme суть слова Греческія, и что французы ни того, ни другаго не умютъ сказать на своемъ язык. Изд.}, но могутъ ли они выразишь наше слово добледушіе? У насъ н 123,тъ слова saison, но есть ли у нихъ слово погода? Подобныхъ примровъ найдемъ мы тысячи. Чтожь изъ сего заключить должно? То, что мы отъ того токмо чувствуемъ бдность языка своего, что не вникаемъ въ него, не знаемъ богатства онаго, точно такъ, какъ бы кто, имя у себя тысячу имперіаловъ у считалъ себя нищимъ для того, что у него нтъ ни одного луидора.’
Мое письмо покажется вамъ длиннымъ, сердитесь, или нтъ, но я еще выпишу нсколько страницъ, которыя должно выучить наизусть. ‘Сія ненависть {Разсужд. о слог стр. 315.} къ языку своему (а съ нимъ по немногу, постепенно, и къ сродству, и къ обычаямъ, и, къ вр, и къ отечеству) уже такъ сильно вкоренилась въ насъ, что мы видимъ множество отцовъ и матерей радующихся и утшающихся, когда дти ихъ, не умя порядочно грамот, лепечутъ полурусскимъ языкомъ, когда они, вмсто зданіе, говорятъ эдефисъ, вмсто меня удивило, меня фрапировало и проч. Я самъ слышалъ одного дядю, которой племянника своего, называвшаго людей его слугами, училъ, чтобъ онъ впредь отъ этаго простонароднаго названія отвыкалъ, утверждая, что между знающими свтское обращеніе людьми не говорится слуга, но лакей. Какъ нын смшонъ и страненъ покажется тотъ призжій, разв изъ глухой деревни, отецъ, которой съ неосторожностію молвитъ: у меня дтей моихъ обучаетъ Русской попъ, а воспитываю ихъ я самъ! Напротивъ того какъ благороденъ и просвщенъ тотъ, которой съ остроуміемъ скажетъ: какъ я счастливъ! я отдалъ сего дня дтей моихъ на воспитаніе Французскому аббату! — Я чувствую, что здсь въ тысячу голосовъ возопіютъ на меня: сумасшедшій! что ты бредишь? да есть ли у насъ такіе учители, которымъ бы воспитаніе дтей поручить можно было? — Изъ сихъ тысячи голосовъ я отвчаю токмо нкоторымъ: вопервыхъ, я подъ именемъ воспитанія разумю больше полезный отечеству духъ, нежели ловкое тлодвиженіе, вовторыхъ, докол не перестанемъ мы ненавидть свое и любишь чужое, до тхъ поръ ничего у насъ не будетъ. Англичанинъ не гоняется за Французскимъ воспитаніемъ и за языкомъ ихъ, не нанимаетъ кучеровъ ихъ учить себя, но онъ Англичанинъ: длами искусенъ, словами краснорчивъ, нравомъ добръ, и свтскимъ обращеніемъ пріятенъ по своему. Народъ, которой все перенимаетъ у другаго, его воспитанію, его одежд, его обычаямъ послдуетъ, такой Народъ уничижаетъ себя, и теряетъ собственное свое достоинство, онъ не сметъ быть господиномъ, онъ рабствуетъ, онъ носитъ оковы его, и оковы тмъ крпчайшія, что не гнушается ими, но почитаетъ ихъ своимъ украшеніемъ.’
Издатель Меркурія, которой, какъ посл оказалось, умышленно давалъ другой толкъ мнніямъ господина Сочинителя о слог, приписываетъ ему то, чего онъ не говорилъ, и не хотлъ говорить, Г. Сочинитель въ Разсужденіи своемъ на многихъ мстахъ совтуетъ и желаетъ, чтобы мы гордились именемъ Россіянъ, любили бы свое отечество, занимали бы у другихъ народовъ только доброе и полезное, а Издатель Меркурія выводитъ заключеніе, будто онъ презираетъ науки, и хочетъ просвщеніе превратить въ невжество, ибо что другое значитъ вопросъ, не уже ли Сочинитель, для удобнйшаго возстановленія стариннаго языка, хочетъ возвратить насъ и къ обычаямъ и къ понятіямъ стариннымъ? — ‘Почему — отвчаетъ между прочимъ господинъ Сочинитель Разсужденія о слог {См. Прибавл. стр. 159.} — обычаи и понятія предковъ нашихъ кажутся вамъ достойными такого презрнія, что вы не можете и думать объ нихъ безъ крайняго отвращенія? Нравы и обычаи во всякомъ народ бываютъ троякаго рода, добрые, худые и невинные, то есть ни худа ни добра, въ себ не заключающіе. Мы видимъ въ предкахъ нашихъ примры многихъ добродтелей: они любили отечество свое, тверды были въ вр, почитали Царей и законы, свидтельствуютъ въ томъ Гермогены, Филареты, Пожарскіе, Трубецкіе, Палицыны, Минины, Долгорукіе и множество другихъ. Храбрость, твердость духа, терпливое повиновеніе законной власти, любовь къ ближнему, родственная связь, безкорыстіе, врность, гостепріимство, и иныя многія достоинства ихъ украшали. Одно сіе изрченіе, а кто измнитъ, или нарушитъ данное слово, тому да будетъ стыдно, показываетъ уже, каковы были ихъ нравы. А гд нравы честны, тамъ и обычаи добры. Чтожъ въ предкахъ нашихъ было худаго, и чемъ докажете вы, что другіе народы были ихъ лучше? Буде же мы за худость обычаевъ ихъ возьмемъ, что они не все то знали, что мы нын знаемъ, такъ вопервыхъ эта не ихъ вина: время на время не походитъ, а вовторыхъ, просвщеніе не въ томъ состоитъ, чтобы напудренной сынъ смялся надъ отцемъ своимъ ненапудреннымъ. Мы не для того обрили бороды, чтобъ презирать тхъ, которые ходили прежде, или ходятъ еще и нын съ бородами, не для того надли короткое Нмецкое платье, дабы гнушаться тми, у которыхъ долгіе зипуны. Мы выучились танцовать миноветы, но за что же насмхаться намъ надъ сельскою пляскою бодрыхъ и веселыхъ юношей, питающихъ насъ своими трудами? Они такъ точно пляшутъ, какъ бывало плясывали наши дды и бабки. Должны ли мы, выучась пть Италіянскія аріи, возненавидть подблюдныя псни? Должны ли о Святой недл изломать вс лубки для того только, что въ Париж не катаютъ яйцами? Просвщеніе велитъ избгать пороковъ, какъ старинныхъ, такъ и новыхъ, но просвщеніе не велитъ дучи въ карет гнушаться телегою. Напротивъ, оно соглашаясь съ естествомъ, раждаетъ въ душахъ нашихъ чувство любви даже и къ бездушнымъ вещамъ тхъ мстъ, гд родились предки наши и мы сами. Послушаемъ въ Метастазіевой опер емистоклова отвта на сей вопросъ. емистоклъ, полководецъ Аинскій, ратуя противъ Персидскаго Царя Ксеркса, оказалъ великія отечеству заслуги, наслаждался въ немъ славою, но напослдокъ, коварствами злодевъ своихъ изгнанъ былъ изъ онаго. Скитающійся и не имющій никакого пристанища, прибгаетъ онъ къ непріятелю своему Царю Персидскому. Великодушный Ксерксъ приемлетъ его, забываетъ прежнюю вражду, поручаетъ ему свои войска, и пылая еще гнвомъ противъ Аинъ, повелваетъ ему — разорить ихъ. емистоклъ, услышавъ сіе, повергаетъ жезлъ повелительства къ стопамъ его, и отрицается идти противъ отечества. Тогда разгнванный Ксерксъ, напоминая ему о неблагодарности Аинъ, и о своихъ благодяніяхъ, спрашиваетъ, что такое любитъ онъ столько въ отечеств своемъ? емистоклъ отвчаетъ:
Tutto, Signor, le ceneri degli avi,
Le sacre leggi, i tutelari Numi,
La favella, i costumi,
Il fudor che ml costa ,
Lo splendor che ne trassi,
L’aria, i tronchi, il terren, le mura, i fassi.
‘Переведемъ — продолжаетъ почтенный г. Сочинитель Разсужденія о слог сіи божественные стихи, они потеряютъ красоту, но намъ нуженъ токмо смыслъ оныхъ. Все, государь, прахъ моихъ предковъ, священные законы, покровителей боговъ, языкъ, обычаи, потъ мною для него (отечества) проліянный, слава отъ того полученная, воздухъ, деревья, земля, стны, камень.’
Сіи и подобныя имъ мста Ассессоръ нашъ вписалъ въ особую тетрадку, и читалъ намъ, каждую недлю по крайней мр по одному разу. Нкоторые говорили, что господинъ Сочинитель Разсужденія о слог уже слишкомъ ожесточается противъ Французскаго языка и вообще противъ Французовъ. Ассессоръ тотчасъ отвергъ сіе возраженіе, показавъ мста въ Разсужденіи о слог и въ Прибавленіи къ нему, гд господинъ Сочинитель отзывается съ уваженіемъ о знаменитыхъ французскихъ писателяхъ и даже во многомъ ссылается на нихъ, онъ хочетъ только, для собственной нашей пользы, чтобы Русскіе учились боле природному своему языку, нежели иностраннымъ. Еще говорили, что теперь невозможно и нтъ надобности возвращаться къ обычаямъ прародительскимъ. Ассессоръ, въ отвѣ,тъ на возраженіе, раскрылъ книгу {См. Прибав. стр. 163.}, я прочиталъ собственныя слова господина Сочинителя: ‘Возвращаться же къ прародительскимъ обычаямъ нтъ никакой нужды, однако ненавидть ихъ не должно. Всякое время и всякое состояніе людей иметъ свои обычаи: прежде на охоту зжали съ соколами, а нын здятъ съ собаками, купецъ ходитъ въ длинномъ кафтан, и дворянинъ въ короткомъ, купецкая жена любитъ баню, а знатная госпожа ванну. Пускай, всякой д,лаетъ по своему, но не должно презирать ни дворянину купецкихъ обычаевъ, ни купцу дворянскихъ…… Петръ Великій желалъ науки переселить въ Россію, но не желалъ изъ Россіянъ сдлать Голландцовъ, Нмцовъ, Французовъ, не желалъ Русскихъ сдp3,лать нерусскими…… Великая Екатерина мудростію правленія своего распространила, возвеличила, прославила, украсила, просвтила Россію, но мудрость не отторгла ее отъ отечества: она любила Русскую землю, Русской народъ, Русскіе обычаи, сама ходила въ Русскомъ плать, сама сочинила великолпныя зрлища, представляющія древнія Русскія обыкновенія, сама въ извстныя времена въ чертогахъ своихъ учреждала Русскія игры, не столько для собственнаго увеселенія своего, сколько для показанія народу своему, что она, любя его, любитъ и вс, даже и самыя простыя, забавы его и обряды.’ — При конц критики на Разсужденіе о слог сказано о господин Сочинител, что онъ выдалъ книгу для иныхъ утомительную, для другихъ огорчительную, и не знаемъ къ чему полезную. Посл этого прошу полагаться на судъ вашихъ критиковъ!
Впрочемъ, нашъ Ассессоръ не со всемъ согласенъ съ господиномъ Сочинителемъ Разсужденія о о слог. Сообщу вамъ нкоторыя изъ замp3,чаній его, которыя онъ по прозьб моей нарочно сдлалъ, и подарилъ мн въ знакъ дружбы. Вопреки мннію господина Сочинителя о слог {См. Прибавленіе, стр. 83.}, онъ утверждаетъ, что Славенской языкъ точно образованъ по свойству Греческаго, и что переводчики не мысли, но слова переводили. Ломоносовъ пишетъ въ Предисловіи о польз книгъ церковныхъ: ‘Хотя не льзя прекословить, что съ начала переводившіе съ Греческаго языка книги на Славенскій не могли миновать и довольно остеречься, чтобы не принять въ переводъ свойствъ Греческихъ, Славенскому языку странныхъ, однако оныя чрезъ долготу времени слуху Славенскому перестали быть противны, но вошли въ обычай. И такъ что предкамъ нашимъ казалось невразумительно, то намъ нынp3, стало пріятно и полезно.’ Свидтельству отца Россійскаго краснорчія можно бы по врить, не входя въ изслдованія. Но тысячи другихъ случаевъ еще боле убждаютъ насъ въ сей истин. Сличимъ съ подлинникомъ переводъ Символа вры, Молитвы Господней, Поздравленія Гавріилова, или чего угодно, найдемъ слова поставленныя въ томъ же самомъ порядк, имена въ тхъ же падежахъ, глаголы въ тхъ же наклоненіяхъ и временахъ, въ какихъ он стоятъ на Греческомъ. Кто не видитъ, что сложныя слова: единороднаго, единосущнаго, воплотившагося, вочеловчивагося, неискусобрачная составлены въ то время, когда надлежало перевести , , , , и множество другихъ? Такимъ образомъ богатились вс языки. Должны-ли мы слова и словосочиненія, находящіяся въ Славенскихъ нашихъ книгахъ, вс безъ изъятія употреблять въ ныншнемъ высокомъ слог? Нтъ, ибо и Ломоносовъ {Ритор. 165.} совтуетъ держаться книгъ церковныхъ, но только для изобилія реченій, а не для чистоты. Препоясалъ силою на брань, или облещись во крпость {Разсужд. о слог, стр. 51.} суть выраженія переведенныя отъ слова до слова, и притомъ метафорическія, однакожь всякой пойметъ ихъ безъ толкованія, потому что он не противны свойству нашего языка, не льзя того сказать о слдующихъ фразахъ: въ скорби распространить кого, утвердить на комъ руку. Выраженія: умереть грху {Разсужд. о слог, стр. 234.}, раждаться въ животъ {Тамъ же, стр. 229.} нын потому неупотребительны, что противны свойству языка, умрохомъ грху и раждается въ животъ поставлено въ Славенскомъ перевод для того, что на Греческомъ стоитъ , . Употреблять сіи выраженія въ ныншнемъ слогѣ, было бы тоже, что переводить, un homme de grand air словами: человкъ большаго воздуха. — Слово втроплный {Тамъ же стр. 226.}, которое переведено съ Греческаго , (отъ втръ, порчу), не можетъ быть введено въ употребленіе, потому что подлинное значеніе онаго неизвстно, да и самой стихъ (Притч. 10, 5), въ которомъ оно встрчается, весьма теменъ. Вообще тексты Священнаго Писанія надежне поврять съ Греческою Библіею, нежели съ Нмецкими или Французскими. Толкуя смыслъ выраженія: {Тамъ же, стр. 250.} Моавъ конобъ упованія моего (Псал. 59), и сличивъ его съ переводомъ французской Библіи Moab fera le baffin o je me laverai, потомъ Голландской и Нмецкой, господинъ Сочинитель заключаетъ, что вмсто конобъ упованія надлежитъ читать конобъ, то есть сосудъ, умыванія. Справившись съ Греческою Библіею, съ которой наша переведена, тотчасъ можно было бы увидть, что стоитъ , то есть конобъ упованія моего. Дале, господинъ Сочинитель, сославшись на другой переводъ Нмецкой Библіи, гд написано Moab ist der Hafen meiner Hosnung, говорятъ, что и въ Расеійскомъ перевод, можетъ быть, выраженію сему данъ тотъ же смыслъ, и слово конобъ употреблено въ знаменованіи пристанища Hafen, baffin. Нтъ, здсь рчь идетъ не о пристанищ, ибо hafen точно значитъ конобъ, или горшокъ. Ассессоръ въ этомъ ссылается на словарь Аделунга.
Ни слова о тхъ господахъ, которые пишутъ предмтъ нжности моей, онъ вышелъ изъ его горницы спанья, потому что французы говорятъ objet de ma tendresse, il est sorti de fa chambre coucher. Впрочемъ Ассессоръ крпко въ томъ стоитъ, что развиваются способности, распускаются дарованія, употреблять онъ не престанетъ, не потому что сіи выраженія сходствуютъ съ французскимъ dvelopper, о которомъ онъ знать не хочетъ, но потому что приличныя метафоры украшаютъ слово, а здсь знаменованіе переносится, и уподобленіе очень ясно. Способность открывать эстетическія красоты мы называемъ вкусомъ, разумя слово сіе въ переносномъ значеніи, для чего не называть его грубымъ и тонкимъ, какъ говоримъ тупое, острое зрніе? Кого винить, что вс народы изъясняютъ мысли свои словами заимственными, когда н 23,тъ собственныхъ! Горацій говоритъ:
Mortalia facta peribunt,
Nedum sermonum stet honos et gratia vivax,
Multa renascentur, quae jam cecidere, cadentque
Quae nunc sunt in honore vocabula, si volet usus,
Quem penes arbitrium est et jus et norma loquendi.
Остаюсь вашъ и проч.