Культуртрегерское воздействие, Ядринцев Николай Михайлович, Год: 1885

Время на прочтение: 6 минут(ы)

КУЛЬТУРТРЕГЕРСКОЕ ВОЗДЙСТВІЕ.

(ФЕЛЬЕТОНЪ).

Обывательское ‘караулъ’ и полицейское ‘цыцъ’.— Здравствующіе урусъ-біи и мрущіе переселенцы.— Полицейскіе баши-бузуки и ихъ предводитель Звяконовъ.— Рюмка водки и на закуску 25-ти рублевка.— Начальство, пожелавшее измнить климатъ Сибири.— Великій проектъ и недогадливость обывателя.— Грезы во сн и бунтъ на бумаг.— Культуртрегерскія зати.— Издающіе вопль инородцы и ликующій опекунъ.

Куда ни взглянешь,— везд невеселыя картинки. На каждомъ шагу кражи, убійства, всевозможныя продлки ссыльныхъ мазуриковъ… Слышенъ крикъ обывателя: караулъ!.. грабятъ!.. а въ отвтъ на это слышится полицейское ‘цыцъ’, ‘я васъ, ябедничать… кляузничать’… и все затихаетъ… и чиновничье перо красивымъ почеркомъ выводитъ: ‘во ввренномъ округ все обстоимъ благополучно’…
Городъ Б. ничмъ особенно не отличается отъ другихъ городовъ Т—ской губерніи. Тотъ же ‘караулъ’ обывателя, то же благодушіе мстныхъ урусъ-біевъ, и никакое горе-злосчастіе людское не можетъ растревожить это благодушіе. Чрезъ городъ идутъ одна за другой партіи переселенцевъ. Изнуренные и больные, они останавливаются здсь, чтобы передохнуть и оріентироваться, они просятъ помощи, просятъ совта, и не находятъ ихъ… Одна изъ недавно прибывшихъ партій привезла въ городъ трупъ умершей старухи, а вмст съ нею эта партія въ город похоронила еще пять человкъ, умершихъ въ какіе нибудь два дня… Гибнетъ пришелецъ, будетъ гибнуть, быть можетъ, отъ занесенной болзни и старожилъ… а администраціи какъ бы нтъ дла до этого.
Ссыльный элементъ грабитъ, крадетъ, мазурничаетъ и пополняетъ ряды нищихъ, буквально одолвшихъ этотъ городъ. А полиція смотритъ сквозь пальцы и не отстаетъ отъ мазуриковъ распущенностью своихъ нижнихъ чиновъ. Пьяные и дерзкіе стражники, во глав съ полицейскимъ надзирателемъ Звяконовымъ, заставляютъ избгать встрчи съ собою. Жалобы на сажаніе въ кутузку ни за что ни про что, на безпощадное и жестокое обращеніе, раздаются со всхъ сторонъ. Въ полицейской каталажк можно слышать стоны несчастныхъ, съ которыми расправляются блюстители порядка, а начальствующіе урусъ-біи предаются необузданному разгулу, проводятъ время въ азартныхъ играхъ и открыто хвастаются своими должностями, какъ многодойными коровушками. Вотъ для иллюстраціи картинки съ натуры.
Въ мстномъ общественномъ собраніи темно, не видно нигд огонька. Буфетчикъ почиваетъ, прислуга, воспользовавшись неклубнымъ днемъ, находится въ отсутствіи. Вдругъ раздается отчаянный стукъ, дверь отворяется и въ комнату вваливается пьяный Звяконовъ. Посинвшій носъ предательски показываетъ градусы…
— Эй, вы… распротоканальи… буфетчикъ… зажигай огни… водки, закуски… живй!.. раздается голосъ полисмена.
— Извините, ваше благородіе, сегодня нтъ собранія, буфетъ закрытъ,— почтительно докладываетъ оторопвшій отъ неожиданности буфетчикъ.
— Что-о-о?.. Что?.. Ты это кому говоришь! Гд твоя мо-орда, подай мн сюда свою морду, я теб покажу, какъ буфетъ закрытъ…
— Помилуйте… ваше…
— Я тебя помилую, подожди… Живо, теб говорятъ, огня, водки и закуски… Ты, каналья, можетъ быть, думаешь, что у насъ денегъ нтъ, такъ на, смотри… Звяконовъ съ шикомъ вытащилъ изъ кармана довольно толстую пачку кредитныхъ билетовъ и такъ швырнулъ ею по направленію къ буфетчику, что депозитки разлетлись по всей комнат.
— Видлъ!.. То-то, каналья, живо!— водки…
— Помилуйте, ваше благородіе, я докладывалъ вамъ, что буфетъ закрытъ.
— Морду… морду твою сюда подай… Звяконовъ размахнулся, хотлъ ударить буфетчика, но ударъ былъ плохо разсчитанъ.
— Ваше благородіе, не извольте драться, и на васъ судъ можно найдти.
— Ябедничать, кляузничать… каналья! Нтъ-съ, врешь… не т времена теперь… На-ка теперь выкуси!.. И Звяконовъ моментально сложилъ два перста, вложивъ между ними третій, плюнулъ, поцловалъ и торжественно преподнесъ эту фигуру буфетчику…
— Нтъ, врешь.. не т времена, мы васъ, подлецовъ, теперь передлаемъ… канальи… Водки, живо, говорятъ теб, водки!.. Въ одинъ моментъ, а то въ клоповникъ з-а-п-р-я-ч-у. Водки!— живо…
— Ваше благородіе, не извольте гнваться… наша обязанность оберегать васъ, если соблаговолите — одну рюмочку могу дать.
— Рюмку… Только одну рюмку… да какъ ты смешь!.. кан…. Ну, впрочемъ, чортъ съ тобой, давай…
— Ну, каналья, не дуракъ ли ты, а видишь это?.. Что?.. красивая, небось, четвертнуха?.. на кутежъ была предназначена, не хотлъ ее пріобрсть, такъ вотъ же теб… Звяконовъ выпилъ рюмку, скомкалъ 25-тирублевый кредитный билета и… билетъ пошелъ въ утробу его благородія, вмсто просимой закуски!..
Въ то самое время, когда этотъ маленькій полицейскій чинъ проводилъ время въ безобразныхъ оргіяхъ, начальство его, въ лиц помощника исправника Плевякина, сидло, понуря голову: видно было, что тяжелыя думы его одолли. Кстати нужно замтить, что Плевакинъ имлъ счастье родиться по западную сторону Урала, и этимъ онъ несказанно въ послднее время гордился. Не знаю, въ силу какихъ причинъ: въ силу ли этого убжденія, что онъ ‘нетутошній’, или же въ силу того, что онъ надняхъ получилъ столь лестное для него приглашеніе — быть спеціальнымъ корреспондентомъ вновь народившагося органа, онъ въ душ ликовалъ и думалъ великія думы, чувствуя приливы культуртрегерскаго призванія…
— Да, намъ надо здсь все измнить… надо… но, позвольте, что бы мн придумать… измнить… Вдругъ одна мысль, какъ лучезарная идея, озарила его голову.
— Какой они промахъ дали, какой промахъ!.. Все, все измнить надо… а не подумали они, что здсь климатъ, климата скверный — вотъ что надо измнить… надо, но… какъ же это?.. Надо холоду убавить… Онъ напрягъ вс свои мозги, въ голов было что-то смутное, неопредленное и непонятное, однако, онъ, какъ Архимедъ, готовъ былъ воскликнуть: эврика! эврика! Самодовольная улыбка начинала появляться на его лиц, и онъ въ безформенной масс своихъ мозговыхъ проявленій видлъ уже нчто грандіозное, долженствующее увковчить его имя. Онъ твердо ршилъ до поры, до времени держать свой проектъ въ глубокой тайн, но пришло, однако, время горожанамъ узнать объ этомъ великомъ предпріятіи. Надняхъ гласные думы получили повстку отъ городскаго головы, созывавшаго ихъ для немедленнаго разршенія вопроса о дозволеніи г. Плевакину устроить въ город аллеи, на собственный его счетъ…
Повстка привела въ изумленіе.
— Какой же это у ихъ высокаго благородія собственный счетъ?.. кажись, небывало… Что-то непонятное творится на свт… такъ толковали горожане и цлой гурьбой явились на собраніе.
Городской голова торжественно, почтительно началъ рчь:
— Мм. гг., я спшу сообщить вамъ пріятное извстіе: ихъ высокоблагородіе, г. помощникъ исправника, ршили измнить климатъ Сибири и при томъ, не затрогивая городскаго бюджета, на свой собственный счетъ! Мм. гг.!..
— Какъ же, Парфёнычъ, это измнить-то его?…
— Вы, пожалуйста, не перебивайте… Не понимаете,— холодъ, значитъ, поубавить… Итакъ, мм. гг…
— Что же, Парфёнычъ, это хорошо, дровишки дороги стали. Только какъ же это, никакъ въ умъ по возьмешь?…
— Самъ хорошо не знаю, что-то мудреное толковалъ… Итакъ, мм. гг., ихъ высокоблагородіе теперь только просятъ разршить имъ устроить аллею…
— Что-жъ, это можно, а я думалъ, Парфёнычъ, что они это печку бо-ольшую, большую устроятъ, а тутъ на, поди., волкъ ихъ зашь… аллею…
Когда шли эти пренія, Плевакинъ изволилъ почивать, и грёзы, сладкія грёзы наввалъ ему сонъ. Аллеи, аллеи, аллеи… солнце ярко такъ свтитъ, тепле гретъ, народъ ликуетъ, его имя превозносятъ…
— Ваше благородіе, ваше высокоблагородіе,— раздается хриплый голосъ прислуживавшаго у него полицейскаго стражника, бунтъ-съ въ Дудал, бунтъ… нарочный прибжалъ.
— Гд, кто бунтуетъ? Аллеи не даютъ, распротоканальи!…
— Нтъ-съ, ваше в—родіе, бунтъ въ Дудал…— съ этими словами онъ сунулъ рапортъ засдателя Фіалкина о необычайномъ возмущеніи дудалинскихъ инородцевъ.
Плевакинъ, нахмуривъ брови, читалъ бумагу, и тотчасъ же сдлалъ вс ‘надлежащія’ распоряженія, а полицейскаго своего стражника послалъ къ капитану, прося разбудить и сказать, что есть важное ‘нетерпящее отлагательствъ’ дло…
Черезъ очень короткое время, нашъ знакомецъ Звяконовъ, еще не успвшій проспаться съ перепою, летлъ на лихой тройк, вмст съ другимъ чиношей, по кличк Катонъ-біемъ, усмирять взбунтовавшихся дудалинскихъ инородцевъ.
Плевакинъ-же, встртивъ капитана, велъ съ нимъ таинственную бесду. Разгоряченному его воображенію представилось, что Дудала въ осад, бунтъ принимаетъ страшные размры, и онъ усмиряетъ его… зубы направо, скулы налво, духъ замираетъ…
— Такъ, Иванъ Ивановичъ, имйте въ виду, что, быть можетъ, придется обратиться къ вамъ…
— Мои солдаты всегда готовы къ выступленію,— промолвилъ важно мстный марсъ и лихо закрутилъ свой усъ.
Въ это время посланные урусъ-біи примчались въ Дудалу и усердно начали розыскивать бунтъ, но по самымъ тщательнымъ розыскамъ и къ величайшему своему прискорбію такового не нашли. Дло же оказалось очень простымъ. Мстная власть, въ лиц помощника засдателя Фіалкина, почувствовала также въ себ культуртрегерскія задачи. Первымъ долгомъ ршено было облагородить инородцевъ, этихъ некультурныхъ тварей. Тварей созвали на сходку, сдлали приличное внушеніе и приказали на первый разъ построить для общественныхъ сходовъ особый домъ по плану, составленному самимъ Фіалкинымъ. Инородцы, скрпя сердце, построили, а г. культуртрегеръ, прельщенный зданіемъ, заблагоразсудилъ обратить его въ свою квартиру. На этомъ Фіалкинъ не остановился: забиты о цивилизаторскомъ призваніи мучили его, и онъ дйствовалъ: онъ не оставилъ безъ вниманія ни горшковъ, ни ухватовъ, и въ конц концовъ приказалъ строить ни боле ни мене какъ тротуары!.. Кто не знаетъ нашего сибирскаго инородца, его рабской покорности и безграничнаго терпнія,— этихъ удивительныхъ свойствъ, съ которыми онъ переноситъ кабалу русскаго барышника — купца и наздничество разныхъ урусъ-біевъ.— однако терпнію бываетъ конецъ. Приказъ строить тротуары былъ отданъ въ самое горячее время снокоса, и инородцы наотрзъ отказались исполнить его. Засвистли прутья, стали раздаваться отчаянные человческіе вопли, по инородцы не поддались — тогда листъ бумаги доставилъ извстіе о бунт. Но… о, разочарованіе, бунта не нашли! На потребованное же объясненіе Фіалкинъ не замедлилъ отвтить, что принужденіе къ устройству тротуаровъ было направлено имъ противъ тхъ только инородцевъ, которые не косили сна (?!), что предпринято имъ въ особыхъ заботахъ объ ихъ благосостояніи…
Стыдись, Сибирь! Ты не врила въ скорое блестящее будущее. Теб не мерещились тротуары въ степяхъ, цвтущія аллеи въ твоихъ захолустныхъ городахъ, ты думала все мерзнуть, коченть.. а тутъ нашлись люди, которые желаютъ согрть тебя. Ты все не врить, ты говорить, что и ране теб не только было тепло, но даже жарко, такъ жарко, что небо въ овчинку казалось… Зачмъ ты это говоришь, теб не поврятъ, теб бросятъ позорную кличку ябеды и будутъ вытравлять это насильно присвоенное теб качество.
По оставимъ пока въ поко культуртрегеровъ-опекуновъ и бросимъ патъ взоръ кругомъ: тутъ и тамъ возл т же картинки, полныя людскаго горя, и на житейскомъ горизонт нтъ утшенія. Хищная стая встрепенулась, почуявъ силу, для нея теперь нтъ страха жалобы… она громко, нахально клеймитъ ябедой голосъ вопіющаго отъ гнета и кричитъ ему ‘цыцъ, мы вотъ тебя’… Стая ликуетъ… Нтъ той сферы, гд бы не видно было ея ликованія. Были два страшныхъ слова: пресса и гласность, по теперь и они не страшны для нея, у нея свой органъ… они вс спеціальные корреспонденты… Соберутся, прежде бывало, эти хищническіе элементы и говорятъ только о своихъ хищничествахъ, а теперь лзутъ въ запретныя области и обыватель долженъ внимать страшнымъ словамъ и эффектнымъ фразамъ этихъ волею судебъ закинутыхъ грязныхъ людишекъ.
И жутко… и хохотъ беретъ!..

Затуранскій.

‘Восточное Обозрніе’, No 35, 1885

Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека