Письма о Родине, Ядринцев Николай Михайлович, Год: 1884 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 7 минут(ы)

ПИСЬМА О РОДИН.

J’oubliais que j’ai tout reu,
Mon foyer et tout ce qui m’aime.
Mon pain, et mon idal mme,
Du peuple dont je suis issu…
Sully Prudhoinme
Plus on te calomnie,
Plus nous t’aimons.

Посреди современной сумятицы, нареканій, кляузъ, среди разнообразныхъ требованій сибирскаго общества и требованіи отъ общества, подъ вліяніемъ вопросовъ, должно ли разсматривать это общество, какъ апатичный чурбанъ, съ которымъ и говорить не стоитъ, или на него нужно смотрть, какъ на нчто цнное въ будущемъ, среди противорчій, сомнній и часто огорченій тхъ, кто долженъ бы знать это общество, среди хаоса понятій и въ то же время застоя жизни, невольно рождаются вопросы: да полно, есть ли у насъ потребность жить настоящей человческой жизнью, есть ли силы, которыя могли бы пробудиться и отозваться когда нибудь грядущему обновленію? Или это общество — мертвое, въ которомъ вчно будутъ заправлять общественнымъ мнніемъ разные Михичи, Кондраты, Ногонщиковы. Эли Лейбовичи, Чумазые и т. п.,— общество недостойное жизни, безнадежное, котораго не пройметъ ни слово обличенія, ни бичъ сатиры, ни горячее слово любви, ни плачъ Іереміи?… Страшно!..

Въ эту минуту горькихъ сомнній невольно возвращаешься къ. тому завтному времени надеждъ и мечтаній, высокихъ думъ и юныхъ силъ, когда такъ горячо врилось въ грядущее и творился идеалъ будущему. Словомъ, я обращаюсь къ прошлымъ воспоминаніямъ своей юности.

Мн хочется отдохнуть на этихъ воспоминаніяхъ именно въ то время, когда меня разувряютъ, что въ нашемъ обществ нельзя создать ничего, что въ немъ все продажно, все деморализировапо, мн хочется воскресить въ памяти иные дорогіе образы, чтобы не потерять окончательно вры въ жизнь и не утерять послдней опоры надежды. И вотъ чмъ боле я погружаюсь въ это прошлое и переношусь въ будущее, чмъ боліе я размышляю надъ современнымъ нашимъ разрывомъ съ обществомъ, тмъ болъо мн хочется сказать однимъ: ‘боритесь, но умйте любить, сокрушая — создавать!’ — другимъ: ‘если вы порочны, то порочны по на столько, чтобы въ васъ по было силъ стать другими, у васъ есть добрые задатки’. Когда я воскрешаю прошлое, предо мной проносятся иные благородные образы, дорогія тни, и я говорю на ихъ могилахъ: ‘нтъ! еще не все погибло… не все деморализировано, я врю…’

Я помню, какъ я возвращался въ мой родной городъ, молодой, восторженный: ни одна зимняя снжинка не блла тогда на моей голов и ни одна печаль не спускалась еще на дно юпой души ясной, какъ весеннее озеро моей родины. Я помню, съ какимъ трепетнымъ чувствомъ подъзжалъ я къ родному городу, жадно всматриваясь въ приближающіяся знакомыя горы: вонъ он, затянутыя зеленью, съ живописными обрывами, вонъ изъ синевы лса показалась на минуту церковь Басандайки, а потомъ опять пошли волнообразные берега, мы несемся на тройк, мелькаютъ зеленые луга, усянные цвтами, несемся по нимъ во всю прыть, а сердце стучитъ нетерпливе. Наконецъ, и перевозъ, Томь, широко и гордо раскинувшаяся, вижу я опять родныя знакомыя и ясныя воды, а тамъ — луга, и городъ весь въ зелени, залитый солнцемъ, точно праздничный. Узнаю ли его, узнаетъ ли онъ меня?— такъ спрашиваетъ себя братъ, долго не видвшій сестру. Кто изъ насъ больше выросъ, въ комъ больше перемнъ? Будетъ ли родственнымъ свиданіе?… Но некогда думать, вонъ знакомый домъ, заборъ, гд мы лазали, старое дерево… Все смнило чувство радостной встрчи, радостнаго свиданія, точно вы очутились въ близкихъ, знакомыхъ рукахъ и замерли въ дорогихъ поцлуяхъ. Въ то время я безконечно, страстно, горячо врилъ въ свою родину. Чувство это было не совсмъ свойственное моимъ землякамъ, чувство новое, праздничное, и я не могу не остановиться на немъ.

Было время, когда сибиряки тупо оставляли родину, никогда не вспоминали о ней на чужбин и никогда съ охотою не возвращались изъ университетовъ. Да и что могло заставить вспоминать ее, что — привлечь?— бабушкины пироги, пряженчики, квартальный, мелочной кунець въ лапочк, дтскія, давно оставленныя забавы, родная рка, лсъ, тайга?— но сибиряки никогда не были романтиками. Можетъ быть, подъ обаяніемъ иной жизни, среди блеска и шума столицъ и университетскихъ городовъ и мы забыли бы нашу родину, еслибы не выростили это чувство подъ лучами пробуждающагося гражданскаго сознанія, не сохраняли заботливо среди всхъ прелестей и обольщеній большихъ городовъ, не отогрли подъ холоднымъ щегольскимъ покровомъ одежды у своей груди и своего тла.

Укромно, боязливо сбирались мы въ свой маленькій кружокъ во время пребыванія въ университет и часто говорили о своемъ возвращеніи домой. Возвращаться въ дикое общество безъ вры, безъ надежды на будущее, было немыслимо. Надо было создать эту вру, и она явилась сама собою. Мы утшали себя: ‘Да вдь не зачумленный, но проклятый же нашъ край, вдь суждено же и ему будущее! Не выродки же мы изъ людей вообще, не исключеніе изъ русскихъ областей.. Тамъ везд начинается жизнь, а у насъ?…’ И мы начинали мечтать и думать о будущемъ. И странно, когда мы отршались мыслью отъ обыденной жизни нашего стараго общества, отъ этихъ рыботорговцевъ, кабатчиковъ, квартальныхъ, Кондратовъ и чумазыхъ, когда мы начинали говорить объ исторіи края, о путяхъ его развитія, тогда этотъ край удивительно какъ-бы преображался предъ нашими юношескими очами. Онъ рисовался намъ не жалкой тупой средой, по обширнымъ, двственнымъ краемъ, полнымъ неописанныхъ еще красотъ и прелестей, мы видли жизнь не однихъ захолустныхъ городовъ, съ ихъ картами и водкой, а могучую жизнь населенія, пролагающаго вка пути себ, строящаго великій вигвамъ, совершающаго историческую работу, мы видли неисчерпаемыя богатства природы, которыя бы могли дать благосостояніе, довольство не только настоящему населенію, но и цлымъ поколніямъ. Когда мы съ глубокою думою заглядывали въ прошлое, мы говорили: ‘Тяжела была доля нашихъ предковъ, трудно было покрывать балаганъ, вдь это былъ народъ, тащившійся волокомъ по ркамъ, прорубавшій лса, палившій ихъ огнемъ, погибавшій въ тайгахъ. Какой тяжкій подвигъ выпадалъ на долю перваго смльчака, являвшагося въ загадочную землю, среди чуждыхъ народовъ!.. И тмъ не мене, этотъ смльчакъ-народъ безъ средствъ, безъ знаній, совладалъ со своимъ подвигомъ: онъ вынесъ его на своихъ плечахъ. Неужели же въ этой стран не будетъ больше силъ для лучшей гражданской жизни? Вдь безграмотный, безпомощный казакъ и мужикъ пролагали дорогу къ океанамъ! Этотъ землепроходъ, ремнями собственной шкуры отмежевалъ географическое пространство въ 200 слишкомъ тысячъ квадратныхъ миль? Чтоже бы сдлалъ этотъ народъ-богатыр, если бы ему дали просвщеніе?’

Когда мы начинали читать, то помнимъ наше изумленіе, открывъ въ первый разъ аналогію, что мы ‘колонія’, чуть не будущая Америка! Мысль наша спшила охватить это будущее: край отверженный, край, у котораго отнималось все, который сравнивался съ тундрой, ничего не производящей, какъ доказывалъ Герсевоновъ и другіе въ 40-хъ годахъ, край, признававшійся ледянымъ краемъ, былъ открытъ для насъ самихъ. Вдь мы сами съ чужихъ устъ были убждены, что это край пропащій, и, какъ поэтъ Ершовъ, могли воспвать его только какъ край бурановъ. Это былъ край печальный, про который когда-то сказалъ историкъ Словцовъ: ‘Сколько слезъ пролито на земл твоей, и сталъ-ли ты счастливе, несчастный!’ И вотъ этотъ край, отверженный, поруганный долженъ имть будущее? Разв это не было открытіе? Разв эта мысль не могла тронуть сердца, которыя еще не остыли отъ воспоминаній, которыя не зачерствли и не забыли, что это ледяное ложе было для нихъ теплою колыбелью.

Тогда насъ охватили юные восторги: сердце, робко таившее любовь, которой оно стыдилось, нашло выходъ. Это сердце теперь могло любить открыто, если не настоящее, то будущее своей родины. Земля, гд, казалось, не было дла, преобразилась. Мечты несли насъ на родину, которая рисовалась для насъ страной, общающей многое. Мы видли, какая масса труда, работы требовалась здсь. ‘Центрыпросвщенія и безъ того кишатъ людьми, сказали мы, сюда привлекается все лучшее, даровитое: что удивительнаго, что тянутся и паши. Мы знаемъ, что здсь жизнь счастливе и слаще, работа дружне и легче, не заглохнетъ, не погибнетъ отъ безлюдья и тоски здсь человкъ, ярче будетъ здсь горть засвтившаяся звзда таланта, легче идти по протореннымъ и указаннымъ дорогамъ ясне виднъ обелискъ грядущаго, ближе конецъ вавилонской башн. Пусть все это такъ!

Но хоть и краше, выше небо,

Иной судьбой намъ жребій данъ.

Намъ дороже будетъ тотъ край, гд не было участія, гд дти покинули осиротвшую мать, гд нтъ проторенныхъ дорогъ, но двственная пустыня, поражая величіемъ, манитъ открывать новыя тропы, гд ни одинъ скульпторъ и художникъ не коснулся двственныхъ красотъ природы, которая сіяетъ по всей своей двственности и ждетъ, чтобы смлая рука сдернула таинственное покрывало съ полотна. Здсь была пустыня, гд безвстно погибалъ человкъ, но мы желаемъ здсь создать живой міръ, міръ волненій и страстей. Какъ Генрихъ IV у Шекспира, мы наполнимъ видніями грядущаго нашу настоящую тюрьму. Мы не беремся создать солнце, но пусть наши звзды теплятся для насъ ярко на прозрачномъ неб нашей родины, и когда нибудь они образуютъ брилліантовую діадему. Мы не будемъ завидовать вашей слав на готовыхъ міровыхъ путяхъ, срывайте золотые лавры, удовлетворяя своему гигантскому честолюбію, мы удовлетворимся меньшимъ и возьмемъ себ скромный кедровый внокъ суровой родины. Пусть легко и сладко совершается ваша побда, а наши подвиги останутся безвстными. Вамъ будетъ вторить коликой, мамъ — эхо нашихъ горъ. Пусть другіе любятъ то, что облюблено, мы будемъ любить то, что покинуто, что досел не находило человческаго отзыва ни въ одной груди, но также ищетъ любви. Мы будемъ любить любовью, которая не требуетъ награды и не ощущаетъ боли. Отнын, дорогая земля, дорогое отечество, мы возьмемъ вс твои боли, отнын мы будемъ цнить твои радости, и если ты нанесешь уколы намъ, мы скроемъ руку съ струящейся кровью, какъ длаю это я въ эту минуту. Вотъ тотъ завтъ, который слагался въ нашихъ юныхъ душахъ, который мы приняли восторженно въ нашемъ дтств. Понятно, съ какими чувствами мы хали въ первый разъ на родину! И вотъ когда я, возвратясь, блуждалъ по знакомому городу, меня уже не занимали боле развалины, руины, погорлыя мста,— иной міръ былъ въ очахъ моихъ, мысль моя созидала… Что мн эта старая каланча, этотъ разрушенный театръ прошлаго, когда я видлъ, что здсь создается палладіумъ будущаго. Все преображалось въ глазахъ подъ милой иллюзіей, я не видилъ кабаковъ Пастухова, лавокъ и магазиновъ елабужцевъ, я не видалъ ихъ, какъ художникъ, видящій Мадонну, не видитъ злыхъ духовъ, какъ двственница не знаетъ о существованіи домовъ разврата. Что мн былъ этотъ рынокъ, этотъ базаръ, съ которымъ я не имлъ ничего общаго! Разв этотъ базаръ, со своими гнилыми ситцами, огурцами и рябчиками, создастъ жизнь? Разв это т храмы и божества, которые наполнять сердца людей и возьмутъ будущее? Вонъ старый земскій судъ и старая полиція, лысый квартальный, бгущій въ лавочку выпросить у лавочника голову сахару, вотъ судья, идущій пить водку. Но что мн до этого? Разв все это не отжило свое время передъ идеаломъ грядущаго? Разв все это не отплъ еще Гоголь и не похоронилъ, а если это все еще торчитъ у насъ подъ носомъ, то разв не по недоразумнію? Разв съ продранными локтями, писецъ, съ одутловатымъ лицомъ и запахомъ чесноку, какъ и самъ квартальный, претендуютъ на безсмертіе? Стоило ли обращать на нихъ вниманіе, волноваться, когда взоръ смотрлъ вдаль и тамъ на темномъ фон уже видлъ свтлый абрисъ кораблей грядущаго?

Разв можно врить и представлять себ, чтобы общество вчно рождало кабатчиковъ и квартальныхъ и никого боле? Блуждая, я увидлъ нашъ старый домъ. Вонъ знакомая Шведская гора съ крестомъ умершаго давно коменданта, это былъ храбрый сибирскій комендантъ, никогда не сдававшій крпости, потому что ее никто не бралъ, онъ умеръ въ тиши — объвшись черемухи. Все дтство я провелъ на его могил и получилъ первый урокъ исторіи. Вонъ свтлый ключъ, бьющій изъ горы, куда мы бгали дтьми и жадно пили хрустальную воду въ лунныя ночи, эта родная гора открыла мн первыя тайны прозрачныхъ ключей подъ нашей почвой. Этотъ ключъ такой же чистый, также бьетъ и теперь, какъ и въ нашемъ дтств. Послдующія поколнія придутъ къ нему, и вода не измнится. И узналъ и вашъ садъ тнистый, чудный садъ, мсто дтскихъ грезъ и фантомовъ. Какіе призраки, какія страшилища окружали насъ, когда мы въ немъ бгали дтьми въ лтніе вечера! Эти кусты черемухи и рябины цпляли насъ втвями, а бдные сонные воробьи, падавшіе съ деревьевъ отъ нашего шума, приводили насъ въ неописанный трепетъ. Впослдствіи эти падающіе воробьи такъ часто напоминали мн страхъ соннаго обывателя, задтаго корреспонденціей и обрушивающагося всею тяжестью на корреспондента. И вотъ этотъ садъ теперь стоялъ предо мною, не имющій ничего заколдованнаго, я вижу только его свжіе поросли, его густоту, вижу всходы новой жизни, манящую меня яркую, молодую зелень. Знакомыя лиліи кивали мн въ этомъ саду головами, какъ когда-то прежнія лиліи дтства, изъ которыхъ я плелъ внки.

Прошло много лтъ. Ясный покой души смнили бури, сердце, когда-то бодрое, истерзано тревогами. Въ душ ползаютъ сомннія. Въ это время меня влечетъ найдти обликъ прошлаго. Такъ мы ищемъ потерянную любовь юности и, встрчая ее, смотримъ съ тоскою на исхудалую дорогую руку, собираясь поднести ея съ слезами къ своимъ губамъ. Мн хочется также вызвать дорогіе образы, видть улыбающуюся природу, видть этотъ садъ и спросить: также ли они ласковы къ молодому поколнію? Будутъ ли они внушать т же чувства, какія внушали намъ, другимъ, когда мы съ старымъ комендантомъ будемъ рядомъ лежать на Шведской гор?…

Старый Сибирякъ.

‘Восточное Обозрніе’, No 49, 1884

ПИСЬМА О РОДИН.

Читайте также: