ОСЧАСТЛИВЛЕННАЯ СИБИРЬ.
ОСЧАСТЛИВЛЕННАЯ СИБИРЬ.
(Фельетонъ).
Добродушный Сибирякъ.
‘Восточное Обозрніе’, No 13, 1886
Осчастливленная Сибирь, Ядринцев Николай Михайлович, Год: 1886
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Счастливая Сибирь!— можемъ мы торжественно воскликнуть. Наконецъ, она нашла благодтелей. 300 лтъ жила, и никто не помышлялъ помочь ей. ‘Колоссальныя богатства’ ея лежали втун, и никто не умлъ воспользоваться ими. Лежатъ эти ‘колоссальныя богатства’, а ни мстные жители взять ихъ не умютъ, ни прохожій не навернется. Такъ и государству не было никакой выгоды. И все это происходило отъ того, что не было ‘бойкаго человка’, который бы указалъ, какъ все это добыть, какъ ‘колоссальныя богатства’ эти извлечь и перевезти, причемъ другимъ выгоды доставить и себя не забыть. Благодтели, однако, нашлись. Свтъ не безъ добрыхъ людей. Явился благодтелемъ въ числ первыхъ,— кто бы могъ подумать,— извстный длецъ и владтель сгорвшей ‘по пол судебъ’ мельницы, купецъ Овсянниковъ, попавшій къ благополучію Сибири, но къ собственному неблагополучію, на окраину въ ссылку за участіе въ поджог мельницы. (Прискорбный фактъ, доказывающій несправедливость новыхъ судовъ). Но кто бы помышлялъ, что г. Овсянниковъ былъ призванъ, такъ сказать, самимъ провидніемъ къ высшему назначенію. Изъ публичнаго доклада въ одномъ обществ надняхъ мы узнали, что г. Овсянниковъ, какъ онъ выражается, пробывъ 3 года въ Енисейской губерніи, не могъ не обратить вниманія на скорбную Сибирь и ея забытыя богатства. Убдись, что край этотъ дастъ ‘неисчислимыя выгоды’ и ‘ратуя о польз отечества’, г. Овсянниковъ подалъ записку, въ которой предлагаетъ провести желзную дорогу въ Сибири, лишь только бы ему дана была 6% гарантія. Затрату на эту дорогу онъ полагаетъ 75.000,000 р. Г. Овсянниковъ увряетъ, что онъ изучилъ ‘мстныя условія’, и единственнымъ его желаніемъ является принести государству ‘неисчислимыя выгоды’. Въ предпріятіи этомъ,— говорятъ онъ, между прочимъ,— могъ бы участвовать и онъ, такъ какъ надняхъ, по его словамъ, ‘получаетъ права купечества’. Вотъ мотивы благодтеля. Мы не думаемъ, чтобы нашлись для этого проекта противники, и едва ли найдутся люди, которые усомнятся въ чистот намреній лица, какъ выразилась одна газета, здившаго на окраину ‘ловить соболей’. Соболи оказались на лицо. Мстныя газеты, занятыя также когда-то пребываніемъ г. Овсянникова въ Красноярск, могутъ засвидтельствовать, какъ онъ изучалъ ‘мстныя условія’, благодаря одному технику, составлявшему ему въ Сибири вистъ, и совмстному сожительству съ Юханцевымъ. Правда, г. Овсянниковъ былъ связанъ пребываніемъ въ одномъ город, но въ Сибири все на ладони, и достаточно было раскрыть только ломберный столъ, чтобы все изучить. Говорили, что г. Овсянникову жилось недурно и надъ нимъ сбилось предсказаніе одного извозчика, который на замчаніе сдока, возвращавшагося съ овсянниковскаго процесса въ Петербург, о томъ, что предпринимателя мельницы засудили въ Сибирь, замтилъ флегматически:— А што ему, онъ и тамъ, поди, церковнымъ старостой будетъ! Совершилось ли все такъ, какъ говорилъ извозчикъ, не знаемъ, по извстнымъ почетомъ г. Овсянниковъ пользовался, онъ, говорятъ, даже соблазнилъ одного исправника или засдателя и увезъ его на передк повозки:— что, говоритъ, теб служба дастъ въ Сибири, или ко мн въ капельдинеры! Подумалъ тотъ: времена нын непрочныя, да и что служба. Больно, вдь, ужъ завидно быть около такого дятеля! Г. Овсянниковъ, возвратясь, вроятно, долго колебался: строить ли ему опять мельницу или другимъ предпріятіемъ заняться. Мельница — но, вдь, это какъ-то однообразно, а не изобрсти ли что нибудь новое. И вотъ судьба надоумила его — желзную дорогу. Нтъ! да вдь какое же это счастіе! Положительно фортуна посылаетъ подобныхъ людей въ Сибирь! Я не знаю, какъ только раздлитъ этотъ благодтель Сибирь съ другими не мене замчательными прожектерами сибирской дороги. Я знаю ихъ нсколько, между прочимъ, извстнаго героя Балалайкина, одного столоначальника, исключеннаго за взятку, Ермолкина и стараго знакомаго Расплюева, служащаго теперь въ Сибири ходатаемъ по дламъ. Вс они одинаково увряютъ, что они прониклись одними патріотическими стремленіями и безкорыстнымъ служеніемъ забытому краю. По позвольте, можете ли вы довриться Балалайкину?— говорятъ ма.— Вдь, во-первыхъ, онъ — Балалайкинъ, а, во-вторыхъ, живя въ Петербург, онъ каждый день, вставая, только разсчитывалъ пятирублевку занять и у Палкина спустить. Онъ такъ надолъ своимъ попрошайничествомъ и жульничествомъ, что одинъ золотопромышленникъ ему взялся даже протекцію оказать, чтобы его только услали на Анадыръ. ‘Однако, вдь согласитесь, онъ стратегическія соображенія своей линіей ведетъ! Ловкій человкъ!— говорятъ люди, проникшіеся идеей Балалайкина. И дйствительно, ловкость и зоркость Балалайкина — его несомннныя качества. Какъ-то онъ теперь кредиторовъ своихъ нагрваетъ!— думаю я. Что касается до столоначальника Ермолкина, то мн извстны были досел только одн его финансовыя операціи, отъ просителей съ вынужденіемъ трешницы срывать, за что и изгнанъ со службы. Кто бы могъ думать, что и здсь откроется дятель, который въ свободное отъ занятій время проектъ соорудитъ. А Расплюевъ!— кто не знаетъ Расплюева? Покончивъ съ Кречинскимъ и посл всхъ приключеній въ трактир ‘Европа’, сломавъ нсколько кіевъ въ братоубійственной борьб съ маркерами, онъ занялся въ Сибири, какъ носятся слухи, литературой. ‘Нтъ, нын не стало въ трактир игрока, остороженъ сталъ, а то ли дло — читатель. Дло, говорить, выгодное’! Правда, онъ боле рычитъ и произноситъ только мысли въ слухъ — ‘боксъ’, ‘образованная нація’, когда другъ его ссыльный адвокатъ Рвачъ развиваетъ отборное краснорчіе. Видя ихъ подвиги, я опять говорю: какіе ‘бойкіе люди!’.
— Но позвольте, какъ вы можете обольщаться ихъ словами!— говорятъ мн.— Расплюевъ!— да какой же это прожектеръ, битая рожа съ синякомъ шляпа комкомъ, прожженная совсть.— ‘У меня нтъ-съ фамиліи’,— говоритъ онъ попрежнему, но прибавляетъ: ‘насъ корреспонденты просили но открывать’, за нимъ ‘краса Демидрона’, Рвачъ, соединившійся въ Сибири узами дружбы съ героемъ струзберговскаго банка. Хороша пара! Да вдь они такія вамъ предпріятія сочинятъ,— предостерегаютъ меня.
— Однако, способные люди,— говорю я,— ‘способные люди!’ Въ самомъ дл вдь у насъ способныхъ людей не было, не даромъ однимъ изъ нихъ еще единька Вислоуховь обольстился и взялъ къ себ на послуги. Правда, я знаю, что это за люди, когда они заговариваютъ очень краснорчиво о любви своей къ отечеству, приходится осматриваться, не сломали ли гд нибудь у обывателей въ город сундукъ, ибо самое ликованіе и торжество ихъ напоминаетъ, что ‘дльце ими обдлано* и ‘малая толика есть’. Но, что до этого! Способные люди! а ихъ цнятъ на окраин!
Правда, мн говорятъ, что трудно доврять любви къ отечеству тогда, когда эта любовь проявилась однимъ посяганіемъ на частное и общественное имущество этого отечества, когда вся предшествовавшая жизнь, вся карьера доказываетъ, до чего эти люди изолгались, до чего они привыкли играть святыми словами, дорогими привязанностями. Мн напоминаютъ, какъ много люди эти лицемрили въ свою жизнь, обманывая родныхъ, общество, и вотъ когда въ душ ихъ уже не осталось ни одного цльнаго чувства, когда все продано, потоптано, они говорятъ объ убжденіяхъ, о своей готовности служить обществу. Кто не помнитъ, какіе извороты они употребляли, чтобы скрыть свое преступленіе, какъ они прикрывались рваной тогой добродтели и какъ эту фальшивую тогу съ нихъ сорвали, и они явились во-очію предъ судомъ общества съ горькими унизительными рыданіями падшихъ жертвъ собственныхъ страстей, жадности, разврата! И вотъ теперь они восклицаютъ: ‘отечество!’. Какою злою ироніей и насмшкой звучитъ это слово у людей, потоптавшихъ всякую любовь къ своему ‘отечеству’, но которые вновь поднимаютъ голосъ и силятся взять верхнія поты. ‘Способные люди!’ — но что же осталось отъ ихъ нравственнаго существованія, отъ ихъ человческаго образа! Разв не все растоптано у нихъ и разв не направлено все къ тому, чтобы еще разъ ввести въ обманъ простодушныхъ?
Кто загналъ этихъ людей сюда, или они въ самомъ дл пожертвовали всмъ и явились ‘добровольными переселенцами’, какъ стараются уврить, но кто же имъ повритъ,— имъ, ходатаямъ по ловкимъ дламъ слабоумныхъ наслдниковъ, имъ, которые досел сочиняли конкурсы, лудили бронзовые векселя? Они, эти люди, возгорлись любовью, видите ли, искренними чувствами посвятить силы бдной окраин. Какая честь, какое пріобртеніе! И неужели для этой злополучной окраины не нашлось у ея матери лучшихъ людей? Неужели нтъ въ русской земл вообще другихъ людей, чтобы приносить пользу?! Бдная ты, злосчастная! Много, много терпла ты, ждала лучшаго времени, ждала какъ Христова дня своего обновленія! И неужели ты ничего не дождалась лучше Расплюева, Овсянникова, Рвача, которые теб пріуготовляютъ будущее!
Мн стало горько, обидно.
Не знаю — подъ вліяніемъ ли этихъ размышленій и чувствъ, но я перенесся въ какой-то странный міръ. Предо мной предстала цлая масса призраковъ и картинъ, одна другой чудовищне. Сначала я увидлъ какую-то огромную мельницу, на крыльяхъ которой были написаны пренія о желзной дорог, мельница трещала жестоко, но вотъ ее застлало дымомъ.— Пожаръ!— гд-то послышалось.— Гд? что?
— Разв не слыхали? Желзная дорога горитъ!
— Какъ желзная дорога? Можетъ ли это быть,— желзная…
— Ха-ха-ха! да вдь рельсы-то были деревянные!— раздается откуда-то голосъ:— только сейчасъ открыли!
Вдругъ все смнилось. Вижу — Балалайкинъ сидитъ и точно на балалайк играетъ, а ему такъ деньги и сыплются, а кругомъ половые деньги подметаютъ.
— Дюжина редереру!— кричитъ онъ:— за стратеги… дале языкъ его не ворочается.
Въ трактиръ вторгается Ермолкинъ съ Расплюевымъ. Расплюевъ въ воинственномъ азарт.
— Совершилось! Ванька, пару нива!— кричитъ онъ и заключаетъ въ объятія Ермолкина. Дале представилась томская улица. Везд снуютъ кошевыя, изъ одной изъ нихъ выходятъ, адвокатъ Рвачъ съ другомъ Струсберга, становятся на каедру, бьютъ себя въ длани и, обращаясь къ публик, возвщаютъ: ‘Да неужели вы еще не поврите, что мы призваны проповдывать вамъ, мошенникамъ, истинныя начала нравственности и патріотизма’!