Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ТОМЪ ТРЕТІЙ
ИЗДАНІЕ T-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1915
КРАСНОЕ ЯИЧКО.
Эскизъ.
I.
II.
III.
Красное яичко, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1899
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Старикъ Силантій Кряжовъ боллъ довольно распространеннымъ недугомъ, именно, жаждой власти. У него все было: домъ — полная чаша, сыновья вышли на выдлъ и жили ладно, дочери выданы замужъ въ хорошія семьи, самъ еще былъ въ полной пор. Однимъ словомъ, живи и радуйся. Однообщественники его уважали, но почему-то не выбирали Кряжова въ волостное начальство, хотя онъ уже давно состоялъ въ ‘волостныхъ старичкахъ’. Это его обижало.
— Боятся, что я ихъ всхъ подтяну,— утшалъ онъ себя.— И подтянулъ бы вотъ какъ… Сдлай милость. У меня бы не то было, какъ у Парфена Семеныча. Хоша онъ, Парфенъ-то Семенычъ, самъ же всмъ кланяется. Главное, всего боится человкъ и передъ всякимъ начальствомъ ужомъ ползетъ. А того не понимаетъ, что надо бояться-то того человка, который тебя боится…
Однообщественники, дйствительно, побаивались Силантія, какъ человка строгаго и ‘ндравнаго’, на котораго ‘какъ взглянетъ’. Каждый разъ при выбор новаго старшины или старосты они все-таки считали нужнымъ обратиться къ нему.
— Ужъ ты, Силантій Ефтифеичъ, послужи міру-то… Заступа наша будешь передъ начальствомъ. Мы бы за тобой, какъ тараканы за печкой, жили.
— Нтъ, братцы, поищите кого-нибудь поумне меня,— отнкивался Силантій такъ же притворно.— Гд ужъ мн, неграмотному. Тутъ надо человка такого, чтобы онъ везд могъ обернуться — и передъ начальствомъ и передъ обществомъ. Лучше Парфена Семеныча не сыскать. Будемъ его просить. Онъ грамотный.
Парфенъ Семенычъ тоже былъ достаточный мужикъ, но власти совсмъ не желалъ и до смерти боялся всякаго начальства, хотя по слабости характера и принималъ бразды правленія. У себя въ волости онъ былъ послднимъ человкомъ, и писарь Кесаревъ прямо помыкалъ имъ, какъ своимъ подручнымъ. Парфенъ Семенычъ только испуганно отдувался и подписывалъ все, что писарь ему ни подсовывалъ. Село Горки, стоявшее на р. Исети, было большое, дворовъ на пятьсотъ, и хлопотъ волостному правленію было по горло. Да и народъ бойкій, непокладистый, съ которымъ надо было смотрть въ оба.
Однако Силантій Кряжовъ все-таки въ конц концовъ попалъ въ старшины, несмотря на притворное нежеланіе быть начальствомъ. Да и Парфенъ Семенычъ наотрзъ отказался, ссылаясь на свою старость и старческіе недуги. Но Силантій попалъ въ старшины въ недобрый часъ, именно въ недородъ,— его выбрали ранней весной, а тутъ сейчасъ и недородъ, который охватилъ все Зауралье. Всходы были плохіе, весна стояла холодная, а потомъ навалилась засуха — едва собрали смена. Маломочные мужички сразу пріуныли и еще въ конц лта начали продавать лишнюю скотину, какъ жеребятъ и телятъ. Осень наступила грозная, а впереди долгая сибирская зима, у которой, по мужицкой поговорк, брюхо велико. Много пришлось Силантію биться съ податями, и онъ не разъ покаялся въ своемъ старшинств, обвиняя во всемъ хитраго Парфена Семеныча, уплевшаго ноги въ самый разъ.
— Зарзалъ онъ меня безъ ножа…— ругался Силантій, точно его счастливый предшественникъ могъ знать о недород впередъ.— Вотъ какъ подвелъ, въ самый разъ. Да и писарь Кесаревъ хорошъ… Вотъ теб и ‘послужи міру’!
Какъ ни старался Силантій, какую строгость ни напускалъ, а податей собрать не могъ. Сразу выросла громадная недоимка, и земскій начальникъ только качалъ головой, приговаривая:
— Какъ же при прежнемъ старшин этого не было?
Зима была ужасная. Мало своей горкинской нужды, такъ изъ сосднихъ деревень тянулись безъ конца голодные и холодные люди, искавшіе неизвстной работы. Бда обошла со всхъ сторонъ. Положимъ, у самого Кряжова и его сыновей были кой-какіе запасы, но и имъ приходилось туго. Тоже пришлось и скотину продавать, и солому съ крышъ снимать на кормъ, и урзывать себя во всемъ. До новаго урожая далеко, хоть самого себя съшь. Бабы ходили обозленныя, ребятишки ревли съ голода, мужики опустили руки. Нечего говорить, что годовые праздники прошли тихо, а свадебъ почти совсмъ не было. Громадное село точно замерло.
— Что же это такое будетъ?— опрашивали вс другъ друга.
А тутъ еще дурачокъ Мишка ходитъ по всему селу и кричитъ:
— Пейте воду, мужички и бабы… Охъ, скусна водица!.. И хлба не надо, какъ водицы напьешься.
— Это онъ дождливое лто накликаетъ,— судачили бабы, угнетенно вздыхая.— Божій человкъ, ему открыто…
Особенно тяжело достался всмъ Великій постъ, и близившійся Свтлый праздникъ никого не радовалъ. Какой ужъ тутъ праздникъ, когда вс съ голода пухнутъ. Даже въ изб Силантія не было веселой предпраздничной суеты, и его жена, старуха Авдевна, ворчала походя, что и того нтъ и этого нтъ. Коровы точно сговорились и не давали молока, голодныя куры не хотли нести яицъ, и т. д.
— Ну, что длать, какъ-нибудь обернемся,— говорилъ ей Силантій.— Ты подумай, что другимъ-то похуже нашего еще придется…
А тутъ еще бда. Дло было на Страстной, передъ Свтлымъ праздникомъ. Приходитъ Силантій изъ волости сердитый, только хотлъ раздваться, какъ Авдевна заговорила:
— За ркой бродяжки объявились…
— Н-но-о?!..
Старшина даже слъ на лавку, какъ былъ.
— Ребята видли…— не унималась Авдевна.
— Зря что-нибудь бабы болтаютъ… Мерещится у нихъ въ глазахъ. Рано еще бродягамъ…
— Вотъ теб и рано… На покос у Спирьки ихъ видли. Въ покосной избушк живутъ…
Это извстіе ошеломило Силантія. Помилуйте, только вотъ этого еще недоставало… По закону надо ловить бродягъ, а потомъ представить по начальству въ станъ. Да еще вези ихъ въ самую распутицу, когда ни на полоз ни на колес не продешь, да еще подъ самый праздникъ. Какія теперь подводы въ деревн,— лошаденки вс изморились, еле на ногахъ стоятъ. У старшины вс эти мысли промелькнули въ голов съ быстротой птицы, и онъ крпко выругался.
— Да ихъ надо въ колья, проклятыхъ!.. Чтобы и другимъ неповадно было шляться…
Потомъ у него явилось другое соображеніе, которое еще боле его обозлило. Почему бродяги именно въ Горки пришли? Разв не стало по Исети другихъ селъ и деревень? Нтъ, на-зло лзутъ въ Горки. Силантію начало казаться, что бродяги именно ему, Силантію, хотли устроить непріятность. Вотъ и пришли прямо подъ Христовъ день. И времечко выбрали, идолы!
— Вотъ что, Авдевна,— заговорилъ онъ, продолжая соображать и такъ и этакъ.— Да, такъ ты тово… вообще… Ежели другія бабы, значитъ, учнутъ высказывать касаемо бродягъ, ты и цыкни на нихъ. Какіе, молъ, вамъ бродяги дались? Ужъ вотъ, молъ, старшина-то мой вамъ такихъ бродягъ покажетъ… да… И ребятамъ пригрози… Понимаешь? А я какъ быдто ничего не знаю… Да, не знаю ничего — и конецъ тому длу. Можетъ, они, бродяги эти самые, передохнутъ въ избушк у Спирьки да и уйдутъ своей дорогой дальше, куда имъ слдуетъ итти…
Авдевна видла, что мужъ безпокоится, и замтила:
— Чтой-то, Сплантій, ты остребенился такъ? Мало ли бродягъ по Исети шло и въ прежніе годы, при другихъ старшинахъ! Не впервой имъ итти.
— То-то вотъ: при другихъ старшинахъ,— озлился Силантій еще больше, теперь ужъ на жену.— Баба такъ баба и есть, ничего не понимаетъ. При другихъ-то старшинахъ другіе и законы были, а теперь опять другой законъ. Прежде-то бродяги вольной волей шли, а поймаютъ его, ну, на окружный судъ, а окружный судъ и приговариваетъ всхъ непомнящихъ родства въ не столь отдаленныя мста. Ну, значитъ, въ Западную Сибирь… Поняла?
— Охъ, какъ есть ничего не понимаю, Силантій Ефтифеичъ… Гд ужъ старой баб да еще понимать.
— Ну, и вышла ты круглая дура… Понимаешь: прежде-то бродяжку ссыльно-поселенцемъ сошлютъ и недалеко, а теперь его отсылаютъ прямо на каторгу, на Соколинъ-островъ, чтобы онъ тамъ припомнилъ свою-то фамилію. Теперь вотъ какъ строго съ бродягами, не дай Богъ… Наотвчаешься за нихъ предъ начальствомъ. Какъ? почему? по какой-такой притчин? Охъ, грха куча!.. А тутъ бабы рты свои разинули: ‘Бродяги… Бродяги! Ребята видли на покос’… Ужъ я покажу этимъ самымъ бабамъ!..
Силантій долго волновался и всячески ругалъ свою старуху, точно она привела бродягъ. Авдевна даже ушла изъ избы, чтобы поплакать въ снцахъ. Совсмъ сбсился старикъ, на стну лзетъ…
Въ теченіе нсколькихъ дней старшина Силантій совершенно измучился. Нейдутъ съ ума бродяги и кончено. Даже во сн ихъ видлъ. Какъ есть каторжные и на него пальцами тычутъ. А тутъ все село, какъ пчелиный улей, такъ и гудитъ о бродягахъ. Когда лысый и беззубый волостной коморникъ Сергичъ заикнулся-было о бродягахъ, старшина даже затопалъ на старика ногами:
— Какіе тамъ бродяги, старый чортъ?! Выжили вы вс изъ ума, вотъ вамъ и мерещатся бродяги… Я вамъ пок-кажу!..
Писарь Кесаревъ, сдержанный чахоточный субъектъ, привыкъ къ проявленіямъ гнва своего начальства и писалъ какую-то бумагу, склонивъ голову на бокъ, какъ ни въ чемъ не бывало. Тогда старшина накинулся на него:
— А ты чего смотришь? Вмст отвчать-то будемъ…
— Люди болтаютъ, всмъ ротъ не закроешь,— спокойно отвтилъ Кесаревъ, не оставляя работы.
— Вотъ вс вы такъ-то, обормоты!.. А я за всхъ отвчай, за всю округу… Охъ, согршилъ я за чужіе грхи! Выйду изъ старшинъ, и длайте, какъ знаете!.. Будетъ, наслужился. Пусть другіе потянутъ лямку…
Старшина долго бунтовалъ и ругалъ всхъ односельчанъ, которые подводятъ его на каждомъ шагу. Почему при Парфен не было недорода? Лнятся, Бога забыли, начальство не уважаютъ,— вотъ теб и недородъ. А тутъ еще бродяги. Пошевели ихъ, а они все село и спалятъ. Народъ отчаянный, имъ все равно — семь бдъ, одинъ отвтъ. А свои-то еще похуже чужихъ. Тотъ же старый чортъ Сергичъ или писарь Кесаревъ, имъ и горюшка мало,— старшина, молъ, за все отвтитъ, ежели что. Охъ, только и народецъ!..
Когда гд-нибудь Силантій слышалъ слово ‘бродяги’, то сейчасъ же длалъ видъ, что ничего не слышитъ, или уходилъ. Мало ли что зря народъ болтаетъ… Авдевна слышала отъ бабъ, что бродягъ въ избушк набралось человкъ двнадцать.
— Молчи, молчи, ты, ради Христа!— накидывался на нее мужъ чуть не съ кулаками.— Что я теб говорилъ… а? Ахъ, ты, Господи… Родная жена петлю на шею надваетъ…
— Что же, я ничего, Силантій Ефтифеичъ… Ежели бабы…
— Убью!.. слышишь?— неистовствовалъ старшина.— Пальцемъ я тебя, кажется, не трогивалъ, а теперь на мелкія части разорву. Вотъ теб мой сказъ…
Потомъ Силаптій придумалъ штуку, чтобы отвести всмъ болтунамъ глаза. Онъ самъ началъ разспрашивать о бродягахъ и съ улыбкой говорилъ:
— Ушли вс… Мн врный человкъ сказывалъ. Да… Отдохнули и ушли вверхъ но Исети… Видли ихъ мужички…
Эта выдумка подйствовала лучше всего. Начинавшіе волноваться мужики сразу успокоились. Ужъ ежели старшина Силаптій говоритъ,— значитъ, дйствительно, бродяги ушли. Не будетъ же онъ на свою голову болтать. Мужикъ сурьезный, обстоятельный… И въ самомъ-то дл, что имъ длать-то здсь, этимъ самымъ бродягамъ? Мужичкамъ самимъ сть нечего, а тутъ цлыхъ двнадцать ртовъ. Ну, посмотрли на чужой голодъ и ушли. Дло было ясно, какъ день.
Наступилъ и праздникъ. Въ Христовскую заутреню церковь въ Горкахъ всегда была полна. Такъ было и нынче. Народъ съхался изъ сосднихъ деревень. Но на лицахъ не было праздничнаго веселья, и праздникъ не походилъ на праздникъ. Особенно унылый видъ имли женщины, истощенныя, блдныя, точно придавленныя страшной домашней работой, которая не оставляла и въ праздникъ. По наружному виду все было, какъ и всегда: староста Акиній продавалъ за своимъ прилавкомъ свчи, писарь Кесаревъ подпвалъ жиденькимъ чахоточнымъ теноркомъ псаломщику, дурачокъ Мишка, стоялъ спереди всхъ и торопливо откладывалъ земные поклоны. Старшина Силантій стоялъ на своемъ мст у праваго клироса и никакъ не могъ попасть въ праздничное настроеніе. Онъ откладывалъ широкіе кресты, вздыхалъ и думалъ все время о голодномъ лт. Какъ-то обсются мужички, какъ-то подымутся о ими, когда высыплетъ первая весенняя зелень, на которую можно будетъ выгнать изголодавшуюся за зиму скотину. А если весна издастся засушливая и холодная, а лто будетъ сырое,— охъ, трудно поправляться, какъ ни поверни. Вчера прізжалъ земскій фельдшеръ и разсказывалъ въ волости, что по деревнямъ пошла какая-то новая болзнь — цынга, а ребятишки мрутъ, какъ мухи.
Заутреня была въ половин, когда сквозь толпу протолкался лысый волостной сторожъ Сергичъ и дернулъ старшину за рукавъ.
— Чего тамъ?— сурово спросилъ Силантій, недовольный, что его безпокоятъ уже совсмъ не во-время.
— Силантій Ефтифеичъ, бродяги-то въ волость пришли…— шепталъ Сергіичъ.— Я въ окно едва выскочилъ… Какъ разъ подожгутъ или что сдлаютъ…
— Н-ноо?!..— изумился Силантій, но сообразилъ, что не нужно булгачить народъ, и сказалъ Сергичу:— Ты, смотри, не болтай зря… я ужо сейчасъ самъ пойду.
Выходя изъ церкви, Силантій позвалъ съ собой надежныхъ мужиковъ человкъ десять и объяснилъ имъ, въ чемъ дло. Надежные мужики выслушали, почесали въ затылкахъ и ршили, что дло выходитъ совсмъ особенное.
— А много ихъ?— спрашивалъ старшина Сергича.
— Едва я убгъ чрезъ окно… Болтали ребята, что человкъ двнадцать ихъ въ избушк живетъ, ну, значитъ, вс двнадцать и пришли.
У всхъ явилась мысль, что эти двнадцать бродягъ или село подпалятъ, или кого попало ножомъ полыхнутъ. Имъ вдь все равно.
Старшина, какъ начальство, шелъ къ волости впереди и оглядывался по сторонамъ, точно боялся какой засады. Мужики сбились въ одну кучу и подтянули кушаки на всякій случай. Волость стояла недалеко отъ церкви, и всхъ удивляла дерзость бродягъ. Придушили бы Сергича, разбили сундукъ съ мірскими деньгами и поминай какъ звали.
— Надо, мужички, съ опаской…— шопотомъ проговорилъ Силантій, когда они были уже совсмъ близко.— Подходите съ трехъ сторонъ да съ опаской… Эхъ, оборонки ни у кого нтъ, а то неровенъ часъ…
Силантій начиналъ трусить и нсколько разъ поводилъ плечами, какъ длаютъ борцы, когда хотятъ вступить въ рукопашную. По его совту мужики раздлились на три кучки и осторожно начали подходить къ волости, стоявшей на углу. Трое перелзли черезъ прясло (изгородь) въ огородъ, чтобы отрзать отступленіе врагу.
— Вонъ онъ…— шепнулъ Сергичъ, дергая Силантія за рукавъ и указывая рукой на волостное крылечко, гд смутно обрисовалась сидвшая неподвижно человческая фигура.— Это, надо полагать, ихній сторожъ, а остальные грабятъ волость…
Не подходя нсколькихъ шаговъ, Силантій крикнулъ:
— Эй, кто тамъ?!..
Фигура оставалась неподвижной.
— Эй, ты, чего тутъ сидишь?— крикнулъ Сергичъ, набираясь храбрости.— Какой человкъ?
Фигура сдлала попытку подняться, но сейчасъ же опустилась на прежнее мсто.
‘Притворяется, шельмецъ…’ — подумалъ Силантій, поводя могучими плечами.
Такъ какъ виднлась всего одна фигура, то мужички пріободрились и подошли совсмъ близко.
— Сергичъ, бери его за шиворотъ!— командовалъ Силантій уже тономъ настоящаго начальства.— Этакъ всякій придетъ и будетъ по ночамъ сидть на крыльц у волости… Эй, ты, обормотъ… Сергичъ, бери его!.. Братцы, ны тово… значитъ, вообче… Эй, ты, не прикидывайся глухимъ!..
Силантій и Сергичъ разомъ бросились на сидвшую неподвижно фигуру.
— Руки держи… руки!..— хриплъ Силантій, наваливаясь всмъ своимъ могучимъ тломъ на бродягу, не выказывавшаго ни малйшихъ знаковъ сопротивленія.— Мужички, крутите ему руки. Не уйдешь, братъ!..
Волостное правленіе было заперто изнутри, и Сергичу пришлось лзть туда чрезъ открытое окно. Онъ былъ увренъ, что остальные бродяги засли тамъ и что его сейчасъ же прикончатъ. Но ничего не подлаешь, ежели служба, да и начальство приказываетъ. Перекрестившись, старикъ ползъ въ окно и черезъ нсколько секундъ отворилъ входныя двери.
— Ну что?— спрашивалъ Силантій, сидвшій на бродяг верхомъ.
— Не иначе дло, что вс убжали…— смущенно объяснялъ Сергичъ, почесывая въ затылк.
— Сейчасъ убжали?
— Я кто ихъ знаетъ… Можетъ, и сейчасъ. У вора сто дорогъ…
Силантій слзъ съ бродяги, тоже почесалъ въ затылк и проговорилъ:
— Поблазнило теб, старому чорту, вотъ и все…
— А окно-то почему открытымъ осталось?
— Да вдь ты же самъ его открылъ… Ахъ, хрнъ, старый хрнъ!..
Связаннаго бродягу ввели въ волость и зажгли свчу. Бродяга оказался мужикомъ среднихъ лтъ, съ рдкой черной бородкой и землистымъ цвтомъ лица. Онъ съ какой-то тупой покорностью смотрлъ въ уголъ и молчалъ Одтъ онъ былъ въ крестьянскій рваный зипунъ и въ разношенные сибирскіе ‘коты’ — низкіе башмаки съ оторочкой.
— Гд другіе-то?— строго спрашивалъ Силантій.
— Какіе другіе?— глухо отозвался бродяга, стараясь поправить тугг связанные на спин локти.
— А ты не притворяйся… Сколько васъ въ избушк жило?
— Вс тутъ…— отвтилъ бродяга тмъ же тономъ.
Обходившіе волость мужики, собрались кругомъ бродяги и осматривали его, какъ пойманнаго звря. Силантій успокоился и старался не смотрть на Сергича, который со страха напугалъ всхъ. Старшин сдлалось немного совстно. Мужики тоже замтно были смущены.
— Та-акъ…— тянулъ Силантій.— А какъ тебя зовутъ?
— Красное-Яичко…— отвтилъ бродяга совершенно спокойно.
Мужики переглянулись, а Силантій сердито проворчалъ:
— Въ самый разъ красное яичко… Ахъ, ты, горе лыковое! Изъ непомнящихъ родства? Сергичъ, сбгай-ка за Кесаревымъ… Надо намъ записать по форм непомнящаго. Красное-Яичко… тоже и скажетъ!.. Хорошая, надо полагать, курица снесла, да высидть не сумла.
Когда пришелъ изъ церкви Кесаревъ, было сдлано все, что слдовало по закону, и Красное-Яичко очутился въ кутузк.
— Дда-а… вообче…— тянулъ Силантій, почесывая въ затылк.— Вотъ мы жалимся на свой недородъ… дда-а… Туго приходится, это точно… Господь, милуя, наказываетъ… А вотъ какъ онъ-то? Привезутъ его на Соколинъ-островъ, можетъ, отсыплютъ плетей, на — носи, не потеряй.
— Дальше, гритъ, солнышка не сошлютъ,— сообщилъ Сергичъ, садившій бродягу въ кутузку.— Отощалъ, гритъ… Прежде, гритъ, везд бродяжкамъ подавали, а теперь, гритъ, и самимъ жевать нечего.
Мужики переминались. Какъ будто оно и совстно, что такое дло случилось на самый великій праздникъ. Старшина Силантій кончилъ тмъ, что досталъ изъ кармана принесенное попу красное яичко и, подавая Сергичу, проговорилъ:
— Снеси тому… Тоже живая душа…
1899 г.