Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ТОМЪ ТРЕТІЙ
ИЗДАНІЕ T-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1915
II.
Савка.
1.
2.
——
Савка, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1895
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Заводское крпостное право отличалось особенной жестокостью, и, благодаря этому, какъ я уже говорилъ выше, создался цлый циклъ крпостныхъ заводскихъ разбойниковъ. Это былъ глухой протестъ всей массы заводскаго населенія, а отдльныя единицы явились только его выразителями, боле или мене яркими. Такой свой заводскій разбойникъ пользовался всми симпатіями массы и превращался въ героя. Онъ шелъ за общее дло, и масса глухо его отстаивала.
Послднимъ и самымъ яркимъ выразителемъ этого разбойничьяго типа явился знаменитый Савка.
Отъ насъ черезъ площадь виднлось деревянное зданіе заводской конторы, выстроенное въ стил аракчеевскаго ренессанса, т.-е. греческій фронтонъ съ колоннами прикрывалъ кордегардію. Эта контора была страшнымъ мстомъ для населенія, и, проходя мимо, можно было слышать вопли наказуемыхъ отеческой крпостной рукой. Во двор конторы стояло спеціальное зданіе, извстное подъ именемъ ‘машинной’, гд хранились пожарныя машины и происходили вс внушенія и порки, а также содержались узники. Кстати, въ самомъ названіи этого застнка слышалась злая иронія,— именно машинная, потому что роль всхъ машинъ и коварныхъ ухищреній европейской техники здсь замнялъ заводскjй кнутъ и розги. Просто, коротко и для всхъ понятно… ‘Машинная’ никогда не стояла пустой, и здсь получали высшее образованіе будущія знаменитости по разбойничьей части. Въ числ другихъ довершилъ здсь свой курсъ и Савка, посаженный въ ‘машинную’ за какую-то продерзость. Изъ ‘машинной’ были дв дороги: въ верхотурскій острогъ или въ лсъ. Самые энергичные люди предпочитали послдній путь, а въ томъ числ и Савка.
Савка ‘бгалъ’ больше десяти лтъ. Его нсколько разъ ловили, сажали въ ‘машинную’, препровождали въ верхотурскій острогъ, а изъ послдняго онъ уходилъ уже самъ. Легенда говорила, что Савка знаетъ ‘такое слово’, котораго не выдерживаютъ никакія тюремныя стны. Такъ и велась борьба между заводской ‘машинной’ и ‘такимъ словомъ’ Савки съ перемннымъ успхомъ. Въ качеств отптаго человка Савка пользовался извстной популярностью даже у заводскаго начальства, и къ нему относились совершенно иначе, чмъ къ рядовымъ разбойникамъ. Впрочемъ, среди всякихъ правонарушителей есть всегда своя аристократія, блюдящая свои прерогативы гораздо лучше всякой другой аристократіи. И заводскій приказчикъ и заводскій исправникъ были, кажется, убждены, что провиденціальное назначеніе Савки выражается однимъ словомъ — бгать, и мирились съ этимъ, какъ съ логической необходимостью. Кстати, говоря о заводскихъ египетскихъ работахъ, долженъ оговориться, именно, что люди, осуществлявшіе жестокіе способы, мры, пріемы и формы, сами по себ совсмъ не были ни злыми ни жестокими людьми, а только боле или мене добросовстно ‘творили волю пославшаго’. Это ужъ такая черта русскаго характера, что по приказанію самые добрые люди могутъ превратиться во что угодно.
Именно такимъ человкомъ былъ дореформенный слдователь Николай Иванычъ, который посл обдни въ воскресенье завернулъ къ намъ напиться чаю. Къ числу рзкихъ вншнихъ признаковъ этой страшной власти принадлежалъ необыкновенно маленькій ростъ, такъ что какъ-то странно было видть на немъ военный мундиръ. Между прочимъ, мой братъ, отличавшійся большой наивностью, долго присматривался къ этому гостю и кончилъ тмъ, что подошелъ къ нему съ какой-то игрушкой и серьезно предложилъ:
— Пойдемъ, поиграемъ…
А этотъ Николай Иванычъ явился къ намъ на заводъ во глав полусотни оренбургскихъ казаковъ съ спеціальной цлью во что бы то ни стало поймать знаменитаго Савку. Этого требовалъ новый главный заводскій управляющій, поклявшійся подтянуть вс заводы, а главное — уничтожить институтъ спеціально-заводскихъ разбойниковъ. На первой очереди стоялъ Савка. Насъ всхъ страшно занималъ вопросъ, какъ такой маленькій Николай Иванычъ поймаетъ такого страшнаго разбойника, какъ Савка.
Итакъ, обдня кончилась, и Николай Иванычъ, выпивъ два стакана чаю, только-что направился къ закуск, такъ аппетитно разставленной на особомъ столик. Въ открытыя окна глядлъ жаркій лтній день, располагавшій къ самымъ мирнымъ мыслямъ.
— Какъ же это ты поймаешь Савку?— спрашивалъ отецъ грозное начальство,— они учились вмст.
— А вотъ и поймаю,— спокойно отвчалъ Николай Иванычъ, выпивая рюмку водки.— Да… Я, братъ, шутить не люблю. У меня: разъ, два — и готово…
— Ну, гусей по осени считаютъ.
Николай Иванычъ уже прицлился къ какому-то соленому груздю, какъ къ самому окну подскакалъ верховой казакъ:
— Ваше скородіе, Савка…
— Гд Савка?..
— Енъ, ваше скородіе… ёнъ побгъ въ гору.
— Да говори толкомъ, дуракъ!
— Слушаю-съ… Вонъ по гор, ваше скородіе, бжитъ.
Казакъ указалъ на гору Кокурникову, которую отлично было видно отъ насъ изъ окна, а по дорог забирала въ гору какая-то точка.
— Гд сотникъ?!..— заоралъ Николай Иванычъ, преисполняясь административной энергіей.— Отрядить въ погоню пятерыхъ казаковъ.
— Слушаю-съ…
— Да скажи сотнику, что онъ дуракъ… Вмсто того, чтобы послать погоню, онъ меня посылаетъ спрашивать.
— Слушаю-съ.
— Живо! Одна нога здсь, другая тамъ…
— Точно такъ-съ, ваше…
Черезъ какую-нибудь минуту мимо нашего дома, припавъ къ сдельнымъ лукамъ, вихремъ пронеслась казачья пятёрка, точно спущенная свора борзыхъ. Наступилъ томительный моментъ ожиданія… Вотъ они уже проскакали заводскую плотину, потомъ миновали узкую поперечную уличку и маршъ-маршемъ понеслись въ гору. Къ нашему удивленію, черная точка, служившая воплощеніемъ Савки, остановилась, точно длала разсчитанную паузу, чтобы подразнить казаковъ.
— Ахъ, мерзавецъ!— задыхался Николай Иванычъ, сжимая маленькіе кулачки.— Валяй его!.. Бери… бей…
Мы вс наблюдали за движеніемъ казачьей пятерки, затаивъ дыханіе. Вотъ она уже совсмъ близко… вотъ она и совсмъ насла… Но тутъ случилось что-то необыкновенное: черная точка — Савка оказалась ниже казаковъ, а потомъ она пошла вправо отъ дороги, къ небольшому лску, который зеленымъ гребнемъ внчалъ Кокурникову.
— Ахъ, мерзавецъ…— какъ-то застоналъ Николай Иванычъ, топая въ отчаяніи ногами.— Держи его… валяй!..
Вс облегченію вздохнули, когда черная точка благополучно исчезла въ лсу. О, какъ это страшно, когда въ глазахъ травитъ живого человка!.. Я помню, какъ наша кухарка Агасья благочестиво крестилась все время, пока Савка бжалъ въ гору,— она выбжала за ворота вмст съ другими и съ замирающимъ сердцемъ наблюдала происходившую сцену. Много еще такихъ же простыхъ бабъ провожало глазами бжавшаго Савку, покрывая его своей хорошей бабьей жалостью.
Трудно описать неистовство Николая Иваныча, когда пятерка вернулась и давешній казакъ донесъ о случившемся конфуз.
— Мы его достигли совсмъ, ваше скородіе… А ёнъ стоитъ посередь дороги. Ну, а потомъ на насъ… ‘Кланяйтесь, гритъ, вашему слдователю, а мн некогда’. Какъ стрлитъ между нами… я его одинова зацпилъ нагайкой… А потомъ ёнъ въ сторону и въ лсъ.
— Онъ смялся надъ вами, дураками!..
Смлый маневръ Савки, бросившагося на казаковъ, чего они уже никакъ не ожидали, произвелъ на всхъ ошеломляющее впечатлніе, какъ новое проявленіе Савкиной удали и находчивости. Онъ бравировалъ у всхъ на глазахъ, точно отвтственный первый артистъ какой-то труппы.
Цль стратегическаго маневра Савки была ясна для всхъ. Николай Иванычъ привелъ съ собой полусотню казаковъ и разставилъ ихъ постоемъ по раскольничьимъ домамъ, потому что Савка былъ раскольникъ и находилъ постоянную поддержку и сочувствіе главнымъ образомъ среди раскольничьяго населенія. Можно представить себ ужасъ строгой и чистоплотной староврческой семьи, когда въ ней поселялся казакъ, табачникъ и скобленое-рыло. Эта драгонада должна была довести раскольниковъ до повинной. Такъ соображалъ Николай Иванычъ. Бгство Савки у всхъ на глазахъ было ему отвтомъ.
— Нтъ, братъ, шалишь!..— хвастался Николай Иванычъ.— Не мытьемъ, такъ будемъ брать катаньемъ… Видишь, что придумали!.. Заморю постоемъ, пока не выдадутъ Савку головой… Ха-ха! Будутъ поминать Николая Иваныча…
Къ неумолимому начальству являлась цлая раскольничья депутація съ умильнымъ словомъ, но Николай Иванычъ ничего и слышать не хотлъ.
— Я васъ всхъ выкурю табакомъ, какъ таракановъ… да!..— кричалъ Николай Иванычъ, топая маленькими ножками.— Вы будете меня помнить. А безъ Савки не уду. Такъ и знайте!..
Началось тяжелое отсиживанье отъ неумолимаго властодержца. Николай Иванычъ пилъ чай, гулялъ, купался, по вечерамъ игралъ у приказчика въ преферансъ и выдерживалъ характеръ.
— Еще старуха надвое сказала,— повторялъ онъ, подмигивая.— Хе-хе… Посмотримъ, чья возьметъ.
Раскольники крпились укрпой богатырской и не сдавались. Да и Савки не было уже на завод,— онъ ушелъ въ горы.
— Э, стара штука!— смялся Николай Иванычъ.— Я уду, а онъ вернется… Не согласенъ! Да-съ…
День проходилъ за днемъ въ томительномъ ожиданіи. А тутъ еще близился Петровъ день, когда работы на фабрик прекращались и вс отпускались на страду до Успенья. Какая же тутъ могла быть страда, когда въ завод останутся домовничать казаки. Однимъ словомъ, дло начинало усложняться съ каждымъ днемъ. Получилась такая альтернатива: или должны были раскольники предать Савку, или самъ Савка долженъ былъ явиться съ повинной.
Выручило всхъ случайное обстоятельство. Прошелъ слухъ, что Савка боленъ и лежитъ гд-то въ горахъ, въ пещер. Кто пустилъ этотъ слухъ — осталось неизвстнымъ. Можетъ-быть, даже самъ Савка, которому было все равно, гд ни помирать. Впослдствіи передавали, что его выдали какіе-то скитскіе старцы, пожалвшіе измученную казачьимъ постоемъ свою раскольничью паству. Расчетъ былъ чисто-ариметическій: лучше ужъ одному Савк пострадать, чмъ всмъ мучиться за него.
— Я самъ его поймаю,— ршилъ Николай Иванычъ.— А то казаки одни опять упустятъ…
Въ горы была снаряжена цлая экспедиція съ Николаемъ Иванычемъ во глав. Къ казакамъ были присоединены свои заводскіе лсообъздчики и конюхи изъ ‘машинной’. Конечно, приготовленія длались въ страшной тайн, такой, что вс знали о ней за нсколько дней впередъ.
Опять наступали дни томительнаго ожиданія, и опять вс волновались, отъ мала до велика. Наша кухарка Агасья громко молилась по вечерамъ за татя и душегубца раба Божія Савелія. Кучеръ Яковъ принялъ какой-то особенно таинственный видъ и постоянно бгалъ въ кабакъ, гд сосредоточивались вс политическія извстія и послднія новости.
Прошелъ день, другой, третій — объ экспедиціи ни слуху ни духу.
— Онъ имъ глаза отведетъ,— увряла Агасья.
— Тутъ не въ глазахъ дло,— съ достаточнымъ презрніемъ отвчалъ Яковъ.— Ежели который человкъ знаетъ такое слово… А ты, все равно, ничего не поймешь. Въ прошлый-то разъ никому глазъ не отводилъ, а ушелъ. Они на него всей пятеркой, а онъ свое слово сказалъ и только всего. Мн одинъ казакъ самъ разсказывалъ…
Ожиданія ршились сами собой, когда на четвертый день Савка былъ привезенъ ночью и водворенъ въ машинную подъ строжайшій караулъ. Его нашли дйствительно въ пещер, далеко въ горахъ. Савка лежалъ больной и не оказалъ ни малйшаго сопротивленія.
Николай Иванычъ торжествовалъ и ходилъ птушкомъ.
— Э, братъ, со мной, братъ, шутки плохія!.. Да я и одинъ бы поймалъ такого гуся. Савка, Савка — нашли какого Александра Македонскаго… Теперь, братъ, никуда не уйдетъ.
Успхъ вскружилъ голову Николая Иваныча, и онъ для важности сталъ ходить на цыпочкахъ.
Савка лежалъ въ машинной больной цлую недлю. Мы, дти, потихоньку бгали его навстить. Вдь настоящій, живой разбойникъ, котораго вс боялись… Правда, было очень страшно, но любопытство превозмогло все. Конечно, все устроилось только при благосклонномъ содйствіи кучера Якова, у котораго въ машинной была рука въ лиц конюха Паньши, молодого, но очень угрюмаго мужика.
— Что его смотрть?— угрюмо заявлялъ Паньша.— Не зврь какой…
Стража изъ двухъ казаковъ была подкуплена, кажется, гривенникомъ.
Савка лежалъ въ узенькой каморк, скупо освщенной маленькимъ оконцемъ. Онъ для безопасности былъ въ ручныхъ и ножныхъ кандалахъ. Мы смотрли на знаменитаго разбойника въ маленькое оконце въ толстой двери. Я былъ даже огорченъ, что Савка, кром простой кумачной рубахи и плисовыхъ шароваръ, ничмъ не отличался отъ другихъ мужиковъ. Ему было лтъ сорокъ. Лицо самое обыкновенное, съ самой обыкновенной русой бородкой. Мы, кажется, его разбудили, и Савка слъ на своей лавк, гремя кандалами.
— Что вамъ надо?— глухо спросилъ онъ, глядя исподлобья.
Намъ почему-то сдлалось страшно, и мы бжали самымъ позорнымъ образомъ. Самымъ ужаснымъ были, конечно, кандалы.
Слдователь выждалъ воскресенья, когда фабрика не работала, чтобы отправить Савку съ большой помпой. День былъ солнечный, горячій. Вся площадь передъ конторой покрылась народомъ. Казачья полусотня выстроилась передъ воротами, откуда должны были вывезти Савку. Для пущаго эффекта Николай Иванычъ нарочно затянулъ моментъ отправки. Вс видли, какъ онъ сидлъ въ господскомъ дом у окна и преспокойно пилъ чай стаканъ за стаканомъ.
Собравшійся на площади народъ велъ себя очень сдержанно. Ни громкаго галднья, ни движенія, ни смха.
Наконецъ слдователь махнулъ въ окн блымъ платкомъ, что служило сигналомъ къ выступленію. Казаки выстроились въ дв шеренги, ворота растворились, и въ нихъ выхала простая крестьянская телга, на которой сидлъ Савка. Руки у него были прикованы къ грядкамъ телги. Онъ былъ безъ шапки и низко раскланивался на об стороны. Онъ былъ страшно блденъ.
— Братцы, простите…
Толпа замерла. И только одинъ голосъ крикнулъ точно изъ-подъ земли,
— Богъ тебя проститъ, Савелій Тарасычъ!..
На площади телга остановилась, поджидая, когда выдетъ изъ господскаго дома слдовательскій экипажъ. Казаки раздвинули толпу и, когда показался экипажъ, началась джигитовка. Казаки были рады оставить это раскольничье гнздо и выдлывали на своихъ низенькихъ лошаденкахъ чудеса эквилибристики. Появленіе самого Николая Иваныча было встрчено залпомъ.
Я помню, какъ вся процессія тронулась впередъ, а надъ толпой точно плыла краснымъ пятномъ кланявшаяся фигура Савки. Картина получилась самая импонирующая… Задніе ряды зрителей глухо роптали. Гд-то слышалось подавленное бабье причитанье.
— Ничего, уйдетъ,— ршительно заявлялъ какой-то сдой старикъ съ длинной палкой въ рукахъ.— Вотъ ужо Савелій Тарасычъ скажетъ имъ свое словечко…
Лтъ черезъ двадцать мн пришлось заглянуть въ родное гнздо. Т же зеленыя горы кругомъ, та же фабрика, т же заводскія улицы… Только заводская контора представляла уже развалину. Я зашелъ во дворъ. ‘Машинная’ еще сохранилась, но была заколочена наглухо. Въ ней никто не нуждался больше.
Крпостные заводскіе разбойники покончили свое существованіе вмст съ открытіемъ ‘воли’. Савка въ числ другихъ принесъ повинную, гд-то отсидлъ назначенный срокъ и жилъ въ завод, какъ мирный обыватель.