Романъ изъ временъ Нерона.
ПОЛНЫЙ ПЕРЕВОДЪ СЪ ПОЛЬСКАГО.
Съ иллюстраціями французскихъ художниковъ и критико-біографическимъ очеркомъ П. В. Быкова.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
‘С.-Петербургская Электропечатня’. Коломенская, 38—41,
1902.
Было уже около полудня, когда Петроній проснулся и, какъ всегда, онъ чувствовалъ себя очень утомленнымъ. Наканун онъ былъ у Нерона на пиршеств, которое затянулось до поздней ночи. Съ нкоторыхъ поръ его здоровье начало расшатываться. Онъ самъ говорилъ, что утромъ просыпается словцо одеревенлый и никакъ не можетъ собраться съ мыслями. Но утренняя ванна и тщательное растираніе тла руками нарочно приставленныхъ къ этому длу рабовъ постепенно ускоряли обращеніе его лнивой крови, освжали его и возвращали ему силы: изъ элеотесія, то-есть изъ послдняго отдленія бани, онъ выходилъ какъ бы возрожденнымъ, съ глазами, блещущими веселостью и остроуміемъ, помолодвшимъ, полнымъ жизни, изящнымъ, столь недосягаемымъ, что самъ Отонъ не могъ сравняться съ нимъ,— настоящимъ, какъ его называлъ Неронъ и другіе: ‘arbiter elegantiarum’.
Общественныя бани Петроній посщалъ рдко,— разв появлялся какой-нибудь возбуждающій всеобщее удивленіе риторъ, о которомъ много говорили въ город, или если въ эфебеяхъ происходили необыкновенно интересныя состязанія. Онъ имлъ въ своей собственной инсул бани, которыя знаменитый товарищъ Севера, Делеръ, расширилъ, перестроилъ и отдлалъ съ такимъ необычайнымъ вкусомъ, что самъ Неронъ признавалъ ихъ превосходство надъ императорскими банями, хотя т были обширне и устроены съ несравненно большею роскошью.
Посл вчерашняго пира, на которомъ Петроній, когда ему надоли дурачества Ватинія, принялъ участіе въ спор съ Нерономъ, Луканомъ и Сенекой, есть ли у женщины душа, онъ, какъ мы уже сказали, всталъ поздно и, но обыкновенію, принималъ ванну. Два гиганта раба только что положили его на кипарисный столъ (менсу), покрытый блоснжнымъ египетскимъ виссономъ, и ладонями, омоченными въ благовонномъ масл, стали натирать его статное тло, а самъ Петроній, закрывъ глаза, ждалъ, пока теплота лаконика и рукъ рабовъ не перейдетъ въ него и не разгонитъ его утомленія.
Черезъ нсколько минутъ онъ, однако, заговорилъ и, открывъ глаза, сталъ разспрашивать о погод, а потомъ спросилъ о геммахъ, которыя ювелиръ Идоменъ общалъ прислать сегодня для осмотра. Оказалось, что погода прекрасная,— съ Альбанскихъ горъ дуетъ легкій втерокъ, а геммы еще не приносили. Петроній снова сомкнулъ вки и отдалъ приказаніе перенести себя въ тепидарій, когда изъ-за занавси вышелъ номенклаторъ и доложилъ о приход молодого Марка Виниція, только что вернувшагося изъ Малійкой.
Петроній веллъ пригласить гостя въ тепидарій и самъ отправился туда же. Виницій былъ сынъ его старшей сестры, когда-то вышедшей замужъ за Марка Виниція, консула временъ Тиберія. Молодой Виницій служилъ теперь подъ начальствомъ Корбулона, сражался съ парянами и, по окончаніи войны, возвратился въ Римъ. Петроній питалъ къ нему нкоторую слабость, граничащую съ привязанностью, потому что Маркъ былъ красивый и атлетическаго сложенія молодой человкъ и, вмст съ тмъ, въ разврат умлъ соблюдать извстную эстетическую мру, что Петроній цнилъ выше всего.
— Привтъ Петронію,— сказалъ молодой человкъ, быстрыми шагами входя въ тепидарій,— да ниспошлютъ теб вс боги удачу въ твоихъ длахъ, въ особенности Аскленій и Киприда,— при ихъ покровительств съ тобой не случится ничего дурного.
— Радуюсь твоему прізду въ Римъ и да будетъ теб сладокъ отдыхъ посл войны,— отвтилъ Петроній, освобождая свою руку изъ складокъ мягкой карбасовой ткани, въ которую онъ былъ закутанъ.— Что слышно въ Арменіи? Проживая въ Азіи, не наткнулся-ли ты на Вианію?
Петроній, когда-то былъ правителемъ Вианіи и управлялъ ею съ твердостью и справедливостью. Это составляло страдное противорчіе съ характеромъ человка, прославившагося своею изнженностью и пристрастіемъ къ роскоши, поэтому Петроній любилъ вспоминать это время,— оно служило доказательствомъ, чмъ бы онъ съумлъ и могъ быть, если-бъ ему это нравилось.
— Мн случилось быть въ Геракле,— отвтилъ Виницій,— Корбулонъ посылалъ меня туда за подкрпленіями.
— Ахъ, Гераклея!.. Я зналъ тамъ одну двочку изъ Колхиды и я отдалъ бы за нее всхъ здшнихъ разведенныхъ женъ, не исключая и Поппеи. Но это старая исторія. Разсказывай лучше, что слышно о парянахъ. Правда, надоли мн вс эти Вологесы, Тиридаты, Тиграны и вс эти варвары, которые, какъ утверждаетъ молодой Арулани, у себя дома ползаютъ еще на четверенькахъ и только лишь въ нашемъ присутствіи притворяются людьми. Но въ Рим теперь о нихъ много говорятъ, можетъ быть потому, что небезопасно говорить о чемъ-нибудь другомъ.
— Война идетъ плохо, и если бы не Корбулонъ, то она могла бы кончиться пораженіемъ.
— Корбулонъ,— клянусь Бахусомъ,— это настоящій божокъ войны, истинный Марсъ: великій вождь, вмст съ тмъ, вспыльчивый, прямой и глупый человкъ. Я люблю его, хотя бы потому, что его боится Неронъ.
— Корбулонъ вовсе не глупъ.
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/s01-13.jpg)
— Можетъ быть, ты правъ, а, впрочемъ, это все равно. Глупость, какъ говоритъ Пирронъ, ничмъ не хуже мудрости и ничмъ отъ нея не отличается.
Виницій сталъ разсказывать о войн, но когда Петроній снова закрылъ глаза, молодой человкъ, видя его утомленное и отчасти похудвшее лицо, перемнилъ предметъ разговора и участливо сталъ разспрашивать объ его здоровь.
Петроній открылъ глаза.
Здоровье?.. Ничего. Онъ же чувствуетъ себя вполн здоровымъ. Правда, онъ не дошелъ еще до того, до чего дошелъ молодой Сисенна, который до такой степени утратилъ сознаніе, что спрашиваетъ, когда его приносятъ утромъ въ баню: ‘сижу я или нтъ?’ — Нтъ, онъ не чувствуетъ себя здоровымъ. Виницій поручилъ его покровительству Асклепія и Киприды, но онъ, Петроній, не вритъ въ Асклепія. Неизвстно даже, чей сынъ былъ этотъ Асклепій,— Арсинои или Корониды, а коли мать неизвстна, такъ что же тутъ говорить объ отц? Кто теперь поручится даже за собственнаго отца!
Петроній разсмялся и продолжалъ:
— Впрочемъ, два года тому назадъ я послалъ въ Эивдавръ три дюжины живыхъ птуховъ и золотую чашу, но знаешь почему? Я сказалъ себ: поможетъ ли это или Не поможетъ, но ни въ какомъ случа не повредитъ. Если люди еще и приносятъ жертвы богамъ, то, но моему мннію, вс думаютъ такъ же, какъ я,— вс, за исключеніемъ разв погонщиковъ муловъ, которыхъ путники нанимаютъ у porta Capena! Кром Асклепія, я имлъ дло и съ асклепіадами, когда въ прошломъ году захворалъ немного. Они посвятили мн инкубацію. Я зналъ, что они плуты, мо также сказалъ себ: чмъ мн это можетъ повредить? Весь свтъ держится на обман, а сама жизнь — разв не обманъ? Душа — это тоже мечта. Нужно, однако, имть немного ума, чтобъ умть отличить пріятныя заблужденія отъ непріятныхъ. Свой гипокавствъ я приказываю топить кедровымъ деревомъ, посыпаннымъ амброю, потому что благовоніе предпочитаю зловонію. Что касается Киприды, покровительству которой ты также меня поручилъ, то я уже настолько съ ней познакомился, что чувствую колотье въ правой ног. Но вообще это добрая богиня. Думаю, что и ты, раньше или позже, понесешь блыхъ голубей на ея алтарь.
— Ты угадалъ,— сказалъ Виницій,— я былъ неуязвимъ отъ стрлъ парянъ, но стрла Амура поразила меня… Самымъ неожиданнымъ Образомъ, всего въ нсколькихъ стадіяхъ отъ городскихъ воротъ.
— Клянусь блыми колнами Грацій! Разскажи мн это на досуг,— сказалъ Петроній.
— Я пришелъ собственно просить твоего совта,— отвтилъ Маркъ. Онъ скинулъ тунику и вошелъ въ ванну съ теплою водой, потому что Петроній еще раньше предложилъ ему выкупаться.
— Ахъ, я даже не спрашиваю, пользуешься-ли ты взаимностью,— сказалъ Петроній. посмотрвъ на молодое, словно изваянное изъ мрамора тло Виниція.— Если бы Лизиплъ видлъ тебя, ты давно бы, въ вид статуи Геркулеса въ его юные годы, украшалъ ворота, ведущія къ Палатину.
Молодой человкъ самодовольно улыбнулся и сталъ погружаться въ ванну, выплескивая теплую воду на мозаику, представлявшую Юнону въ тотъ моментъ, когда богиня проситъ Сонъ усыпить Зевса. Петрошй смотрлъ на Марка восхищенными глазами знатока.
Когда Виницій вышелъ изъ ванны и, въ свою очередь, отдался эпиляторамъ, вошелъ лекторъ съ бронзовымъ ящичкомъ, наполненнымъ свитками папируса.
— Хочешь послушать?— спросилъ Петроній.
— Если твое произведеніе, то съ удовольствіемъ,— отвтилъ Виницій,— но если нтъ, то лучше поговоримъ. Поэты теперь хватаютъ людей на всхъ углахъ улицъ.
— Это правда! Теперь нельзя пройти мимо какой-нибудь базилики, бань, библіотеки или книжной лавки, чтобъ не увидать поэта, жестикулирующаго, словно обезьяна. Агриппа, когда пріхалъ сюда съ Востока, принялъ ихъ за сумасшедшихъ. Но теперь такія времена. Цезарь самъ пишетъ стихи, и вс ему подражаютъ. Запрещено только писать стихи лучше императорскихъ и поэтому я немного опасаюсь за Лукана… Но я пишу прозой, которой, однако, не угощаю ни самого себя, ни другихъ. То, что лекторъ долженъ былъ читать, это — записки бднаго Фабриція Вейентона.
— Почему ‘бднаго’?
— Потому что ему приказали разыграть роль Одиссея и не возвращаться къ домашнимъ пенатамъ впредь до новаго распоряженія. Эта Одиссея будетъ для него легче: жена его не похожа на Пенелопу. Наконецъ, мн нечего говорить теб, что съ нимъ поступили глупо. Но здсь вс относятся къ дламъ поверхностно. Пустая и скучная книжка, которую начали читать на расхватъ лишь только авторъ ея подвергся изгнанію. Теперь только и слышишь со всхъ сторонъ: скандалъ! скандалъ!.. Можетъ-быть, Фабрицій кое-что и выдумалъ, но я знаю городъ, знаю нашихъ patres и нашихъ женщинъ, и увряю тебя, что это блдне, чмъ въ дйствительности. Съ другой стороны, всякій теперь ищетъ гамъ своего изображенія со страхомъ, а изображенія знакомыхъ — со злорадствомъ. Въ книжной лавк Авирна сотня писцовъ переписываютъ книжку подъ диктовку, успхъ ея обезпеченъ.
— Твоихъ похожденій тамъ нтъ?
— Какъ же,— но авторъ промахнулся, потому что я, въ одно и то же время, и гораздо хуже, и не такъ пошлъ, какъ онъ изображаетъ меня. Видишь ли, мы здсь давно утратили способность различать, что нравственно и что безнравственно, и мн самому кажется, что такъ и есть на самомъ дл, что различія никакого не существуетъ, хотя Сенека, Музоніи и Тразея притворяются, что видятъ его, А мн вс равно! Клянусь Геркулесомъ, я говорю какъ думаю, но я сохранилъ то преимущество, что знаю, что омерзительно и что прекрасно, а вотъ, напримръ нашъ мднобородый поэтъ, возница, пвецъ, танцовщикъ и гистріонъ этого не понимаетъ.
— Жаль мн Фабриція. Онъ хорошій товарищъ.
— Его погубило тщеславіе. Хотя всякій подозрвалъ его, но никто хорошо не зналъ, въ чемъ дло, а Фабрицій самъ не могъ воздержаться и повсюду болталъ подъ секретомъ. Слышалъ ты исторію Руфина?
— Нтъ.
— Перейдемъ въ фригидарій, гамъ остынемъ, тамъ я и разскажу теб эту исторію.
Они перешли въ фригидарій, посредин котораго билъ фонтанъ струей, окрашенной въ свтлорозовый цвтъ и распространявшей благоуханіе фіалокъ. Оба сли въ нишахъ, устланныхъ шелковою матеріей, и нсколько минуть молчали. Виницій задумчиво смотрлъ на бронзоваго фавна, который, перекинувъ черезъ свою руку нимфу, жадно искалъ своими устами ея устъ, и, наконецъ, сказалъ:
— Вотъ, кто правъ. Это самое лучшее въ жизни.
— Да, боле или мене. Но ты, кром того, любишь войну, которую я не люблю, потому что подъ навсомъ палатки ногти ломаются и перестаютъ быть розовыми. Наконецъ, у всякаго есть свое пристрастіе. Мднобородый любитъ пніе, въ особенности собственное, а старый Скавръ свою коринскую вазу, которая стоитъ возл его ложа и которую онъ цлуетъ, если ему не спится. Онъ уже протеръ своими поцлуями края вазы. Скажи мн, ты не пишешь стиховъ?
— Нтъ. Я никогда не сложилъ ни одного гекзаметра.
— Не играешь на киар? не поешь?
— Нтъ.
— Колесницей не управляешь?
— Когда-то участвовалъ на ристалищ въ Антіохіи, но не имлъ успха.
— Тогда я спокоенъ за тебя. А къ какой партіи цирка ты принадлежишь?
— Къ зеленымъ.
— Тогда я совсмъ спокоенъ. Правда, у тебя хорошее состояніе, но ты не такъ богатъ, какъ Палласъ или Сенека. Видишь, у насъ теперь хорошо писать стихи, пть подъ кнеару, декламировать и править лошадьми въ цирк, но еще лучше, а, главное, безопасне — не писать стиховъ, не пть, не играть и не выступать въ цирк. Полезне всего — умть восторгаться, когда все это продлываетъ мднобородый. Ты мальчикъ красивый, теб можетъ угрожать то, что въ тебя влюбится Поппея. Впрочемъ, она слишкомъ опытна для этого. Любовью она насытилась при первыхъ двухъ мужьяхъ, а при третьемъ — ее занимаетъ нчто иное. Ты знаешь, что этотъ глупый Отонъ до сихъ поръ до безумія любитъ ее… Блуждаетъ себ по скаламъ Испаніи и вздыхаетъ, такъ отвыкъ отъ своихъ старыхъ привычекъ и такъ пересталъ заботиться о себ, что для прически ему теперь достаточно трехъ часовъ въ день. Кто бы могъ ожидать этого, въ особенности отъ Отона.
— Я понимаю его,— отвтилъ Виницій,— но на его мст я длалъ бы что-нибудь другое.
— Что именно?
— Составлялъ бы себ врные легіоны изъ тамошнихъ горцевъ. Иберійцы — хорошіе солдаты.
— Виницій, Виницій! Мн почти хочется сказать, что ты не былъ бы способенъ на это. А знаешь почему? Такія вещи длаются, но о нихъ не говорятъ, даже условно. Что касается меня, то на ею мст я смялся бы надъ Поппеей, смялся бы надъ мднобородымъ и формировалъ бы себ легіонъ, но не изъ иберійцевъ, а изъ иберіанокъ. Кром того, я писалъ бы эпиграммы, которыхъ, впрочемъ, не читалъ бы никому, какъ бдный Руфинъ.
— Ты хотлъ разсказать мн его исторію.
— Я разскажу ее теб въ унктуаріи.
Но въ унктуаріи вниманіе Виниція привлекли необыкновенной красоты невольницы, которыя ожидали купающихся. Дв негритянки, подобныя великолпнымъ статуямъ изъ чернаго дерева, стали натирать ихъ тла тонкими благовоніями Аравіи, другія, искусныя чесальщицы фригіянки, держали въ мягкихъ и гибкихъ, какъ зми, рукахъ полированныя стальныя зеркала, а дв, уже прямо напоминавшія красотой богинь, греческія двушки съ острова Коса, ждали, какъ vestiplicae, когда придетъ время укладывать живописными складками тоги господъ.
— Зевсъ-тучегонитель!— сказалъ Маркъ Виницій,— какой выборъ у тебя!
— Я предпочитаю качество количеству,— отвтилъ Петровы.— Вся моя фамилія въ Рим не превышаетъ четырехсотъ головъ. Впрочемъ, я думаю, что для личныхъ услугъ разв только однимъ выскочкамъ можетъ понадобиться большее число людей.
— Лучшихъ тлъ даже у мднобородаго нтъ,— продолжалъ раздувая ноздри, Виницій.
Петроній отвчалъ на это съ дружескою небрежностью.
— Ты — мой родственникъ, а я не такъ не податливъ, какъ Бассъ и не такой педантъ, какъ Авлъ Плавцій.
Виницій, услышавъ это послднее имя, на минуту забылъ о гречанкахъ съ острова Коса, поднялъ голову и спросилъ:
— Почему теб въ голову пришелъ Авлъ Плавцій? Разв ты знаешь, что я вывихнулъ руку, не дозжая до города, и нсколько дней провелъ въ его дом? Плавцій случайно въ это время прозжалъ и, видя мои страданіе, привезъ меня къ себ. Его лкарь, Меріонъ, вылчилъ меня. Объ этомъ собственно я я хотлъ поговорить съ тобою.
— Въ чемъ дло? Не влюбился ли ты, чего добраго, въ Помпонію? Въ такомъ случа жаль мн тебя: она не молода и добродтельна’. Я не могу себ представить худшаго сочетанія. Брр!
— Не въ Помпонію,— сказалъ Виницій.
— Тогда въ кого же?
— Если бъ я самъ зналъ, въ кого! Но я даже хорошо не знаю, какъ ея имя — Лигія или Каллина: въ дом ее называютъ Лигіей, потому что она происходитъ изъ лигійскаго народа, и, кром того, у нея есть свое варварское имя — Каллина. Странный домъ у этого Плавція! Чистый муравейникъ, и тихо, какъ въ Субіакскихъ лсахъ. Въ теченіе нсколькихъ дней и я не подозрвалъ, что около меня обитаетъ божество, но одинъ разъ на разсвт увидалъ, какъ она купается въ садовомъ фонтан. И клянусь теб пной, изъ которой родилась Афродита, что лучи зари насквозь проходили черезъ ея тло. Мн казалось, что когда солнце взойдетъ, она растаетъ въ его лучахъ, какъ таетъ Аврора. Съ той поры я видлъ ее два раза и забылъ, что такое спокойствіе. У меня нтъ никакихъ другихъ желаній, я не хочу знать, что можетъ мн дать городъ, не хочу женщинъ, не хочу золота, ни коринской мди, ни янтаря, ни вина, ни пировъ,— я хочу только одну Лигію. Я откровенно говорю теб, Петроній. что тоскую о ней такъ, какъ тосковалъ о Позие. Сонъ, изображенный на мозаик твоего тепидарія,— тоскую по цлымъ днямъ и ночамъ.
— Если она рабыня, то купи ее.
— Она не рабыня.
— Что же она такое? вольноотпущенница Плавція?
— Она никогда не была невольницей, поэтому не можетъ быть отпущенной на свободу.
— Значитъ?..
— Не знаю: царская дочь или что-то въ этомъ род. Если ты хочешь послушать меня, я сейчасъ же удовлетворю твое любопытство. Исторія неособенно длинная. Ты, можетъ быть, лично зналъ Ваннія, царя свевовъ, изгнаннаго изъ своей страны и который долго прожилъ въ Рим и даже прославился счастливою игрой въ кости и умньемъ управлять колесницей. Царь Друзъ снова возвелъ его на тронъ. Ваяній, который въ самомъ дл былъ твердый человкъ, сначала царствовалъ хорошо и счастливо велъ войны, а потомъ началъ ужъ черезчуръ грабить не только сосдей, но и своихъ свевовъ. Тогда Вангіонъ и Сигонъ, два его племянника, сыновья Вибилія, царя германдуровъ, ршили принудить его снова похать въ Римъ, попытать счастіе въ кости.
— Я помню,— это было въ недавнія времена, при Клавдіи.
— Да. Вспыхнула война. Ваяній призвалъ на помощь язиговъ, а его милые племянники — лигійцевъ, которые, услыхавъ о богатств Ваннія и, прельстившись надеждою на добычу, нахлынули въ такомъ количеств, что самъ императоръ Клавдій началъ опасаться за спокойствіе границы. Клавдій не хотлъ вмшиваться въ войну съ варварами, но онъ все-таки приказалъ Гистеру, который командовалъ дунайскимъ легіономъ, внимательно слдитъ за ходомъ войны и не дозволять нарушить наше спокойствіе. Тогда Гистеръ потребовалъ отъ лигійцевъ общанія, что они не перейдутъ нашу границу. Лигійцы не только общались, но выдали заложниковъ, среди которыхъ находились жена и дочь ихъ вождя… Теб извстно, что варвары выступаютъ на войну съ женами и дтьми… Такъ вотъ моя Лигія и есть дочь этого вождя.
— Откуда ты знаешь все это?
— Мн разсказывалъ самъ Авлъ Плавцій. Лигійцы дйствительно не перешли границы, но варвары появляются, какъ буря, и уходятъ съ такою же стремительностью. Такъ исчезли и лигійцы со своими турьими рогами на голов. Они побили свевовъ и язиговъ Ваннія, но ихъ царь тоже погибъ,— лигійцы ушли съ добычей, а заложницы остались въ рукахъ Гистера Мать вскор умерла, Гистеръ не зналъ, что длать съ дочерью, и отослалъ ее къ правителю всей Германіи, Помпонію. Послдній, посл войны съ каттами, возвратился въ Римъ, гд Клавдій, какъ ты знаешь, разршилъ ему тріумфъ. Двочка шла за колесницей побдителя, но посл торжества заложницу нельзя было считать за плнницу и Помпоній, не зная, что съ нею длать, отдалъ ее своей сестр, Помпоніи Грецин, жен Плавція. Въ этомъ дом, гд все, начиная съ господъ и кончая курами на птичьемъ двор, добродтельно, Лигія выросла такою же, увы, добродтельною, какъ сама Гредина, и такою прекрасною, что даже сама Поппея въ сравненіи съ ней казалась бы осеннею фигой возл гиперборейскаго яблока.
— Ну, и что же?
— И, повторяю теб, съ того мгновенія, когда я увидалъ, какъ солнечные лучи пронизывали ея тло насквозь, я влюбился въ нее безъ памяти.
— Разв она также прозрачна, какъ молодая сардинка?
— Не шути, Петроній, а если тебя вводитъ въ заблужденіе свобода, съ которой я говорю о своей страсти, то знай, что часто блестящее платье скрываетъ глубокія раны. Могу теб сказать еще, что возвращаясь изъ Азіи, я провелъ одну ночь въ храм Мопса, чтобы видть пророческій сонъ. И вотъ, во сн мн явился самъ Мопсъ я предсказалъ, что въ жизни моей, благодаря любви, произойдетъ большая перемна.
— Я слышалъ, какъ Плиній говорилъ, что не врить въ боговъ, но вритъ въ сны, и, можетъ быть, онъ былъ правъ. Мои шутки не мшаютъ мн думать иногда, что, дйствительно, существуетъ только одно божество,— вчное, всемогущее, творческое,— Venus Genitrix. Она сливаетъ въ одно души, тла я вещи. Эротъ вызвалъ свтъ изъ хаоса. Хорошо ли онъ сдлалъ, вопросъ не въ томъ, но разъ это такъ, мы должны признать его могущество, хотя намъ дозволяется и не благословлять его.
— Ахъ, Петромій! На свт легче философствовать, чмъ дать добрый совть.
— Скажи мн, чего же именно ты хочешь?
— Я хочу обладать Лигіею. Я хочу, чтобы мои руки, которыя теперь обнимаютъ только воздухъ, могли обнять ее и прижать къ груди. Хочу впивать ея дыханіе. Еслибъ она была рабыня, я отдалъ бы за нее Авлу сто двушекъ, съ ногами, вымазанными мломъ, въ знакъ того, что ихъ въ первый разъ выставляютъ на продажу Я хочу видть ее въ своемъ дом до тхъ поръ, пока голова моя не поблетъ, какъ Соракта зимою.
— Она хотя и не невольница, но, однако принадлежитъ къ фамиліи Плавція, и, какъ брошенный ребенокъ, можетъ считаться какъ alumna. Плавцій, если бы захотлъ,— могъ бы уступить ее теб.
— Значитъ, ты не знаешь Помпоніи Гредины. Наконецъ, они оба привязаны къ ней, какъ въ родной дочери.
— Помпонію я знаю. Настоящій кипарисъ. Еслибъ она не была женою Авла, ее можно бы нанимать въ качеств плакальщицы. Со времени Юліи она же снимала темной столы и вообще кажется такою, какъ будто бы ври жизни ходитъ по лугу, поросшему асфоделями. Притомъ, она univira,— какой-то фениксъ среди нашихъ женъ, разводившихся по четыре и пяти разъ. Кстати, ты слышалъ, будто бы фениксъ дйствительно вывелся въ верхнемъ Египт, что случается не чаще, какъ одинъ разъ въ пятьсотъ лтъ?
— Петроній, Петроній! О феникс мы поговоримъ когда-нибудь въ другой разъ.
— Что же я теб скажу, милый Маркъ? Авла Плавція я знаю, и хотя онъ осуждаетъ мой образъ жизни, но, все-таки, питаетъ ко мн нкоторую симпатію, а можетъ быть и уважаетъ боле, чмъ другихъ,— онъ знаетъ, что я никогда не былъ доносчикомъ, какъ, напримръ, Домицій Аферъ, Тигеллинъ и вся шайка друзей Агенобарба. Притомъ не выдавая себя за стоика, я иногда морщился при вид такихъ поступковъ Нерона, на которые Сенека и Бурръ смотрли сквозь пальцы. Если ты думаешь, что я могу выхлопотать ее для тебя у Авла,— я къ твоимъ услугамъ.
— Я думаю, что ты можешь. Ты имешь вліяніе на него, а твой неистощимый умъ найдетъ какое-нибудь средство. Если бы ты вникъ въ положеніе вещей и поговорилъ съ Плавціемъ…
— Ты преувеличиваешь и мое вліяніе, и мою находчивость, но если дло требуетъ только этого, то я переговорю съ Плавціемъ, какъ только онъ передетъ въ Римъ.
— Они уже вернулись два дня тому назадъ.
— Въ такомъ случа, пойдемъ въ триклиній,— насъ ждетъ завтракъ, а потомъ, подкрпивъ силы, прикажемъ отнести насъ къ Плавцію.
— Ты всегда былъ дорогъ мн,— живо проговорилъ Виницій,— но теперь, кажется, я прикажу среди своихъ ларовъ поставить твою статую, вотъ такую чудесную, какъ эта,— и буду приносить ей жертвы.
Онъ повернулся къ статуямъ, украшавшимъ сплошь всю стну комнаты, пропитанной благоуханіями, и указалъ рукою на статую Петронія въ вид Гермеса съ посохомъ въ рук.
Затмъ онъ прибавилъ:
— Клянусь свтомъ Геліоса! Если божественный Парисъ былъ похожъ на тебя, я не удивляюсь Елен.
Въ этомъ восклицаніи было столько лести, сколько и искренности, Петроній, хотя боле старшій годами и мене атлетически сложенный, былъ красиве Виниція. Римскія женщины восхищались не только гибкости его ума и вкусомъ, за который онъ былъ обязанъ прозвищемъ arbiter elegantiamm, но и тломъ его. Восхищеніе это было видно даже и на лиц двухъ гречанокъ, которыя теперь укладывали складки его тоги. Одна изъ гречанокъ, Эвника, втайн влюбленная въ Петронія, съ кротостью и обожаніемъ смотрла ему въ глаза.
Но Петроній не обращалъ на это вниманія и, только улыбнувшись Виницію, началъ цитировать изрченіе Сенеки о женщинахъ:
— Animal impudens… etc.
Затмъ онъ обнялъ рукою молодого человка и повелъ въ триклиній.
Въ унктуаріи дв гречанки, фригійки и негритянки начали убирать мази. Въ это время изъ-за откинутой занавски фригадерія показались, 70ловы двухъ бальнеаторовъ и послышалось тихое ‘шш!’ На этотъ призывъ одна изъ гречанокъ, фригійки и эіопки повернулись и мгновенно исчезли за занавской. Въ баняхъ наступила пора разгула и разврата, а надсмотрщикъ не мшалъ этому, потому что и самъ нердко принималъ участіе въ подобныхъ пиршествахъ. Догадывался объ этомъ и Петроній, но, какъ человкъ разсудительный и не любящій наказывать, смотрлъ на эти продлки сквозь пальцы.
Въ унктуаріи осталась только одна Эвника. Съ минуту она прислушивалась къ удаляющимся голосамъ и смху, наконецъ, взяла украшенную янтаремъ и слоновою костью скамейку, на которой сидлъ Петроній, и осторожно придвинула ее къ его стату.
Унктуарій былъ залить солнечными лучами и красками, которыя отражались отъ его стнъ, выложенныхъ цвтнымъ мраморомъ.
Эвника встала на скамейку и, очутившись наравн со статуей, откинула назадъ золотистые волосы и прижавшись своимъ розовымъ тломъ къ блому мрамору, въ упоеніи стала осыпать поцлуями холодныя уста статуи Петронія.
Посл закуски, которая называлась завтракомъ, за которую два друга сли тогда, когда простые смертные давно уже вышли изъ-за своего полуденнаго обда, Петроній предложилъ немного подремать. По его мннію, для посщенія гостей было еще рано. Правда, есть люди, которые начинаютъ навщать своихъ знакомыхъ при восход солнца, да еще, вдобавокъ, считаютъ этотъ обычай за древне-римскій, но онъ, Петроній, находитъ это варварствомъ. Удобне всего время посл полудня, но не раньше, однако, чмъ солнце опустится въ сторону Юпитера Капитолійскаго и не начнетъ бросать своихъ косвенныхъ лучей на Форумъ. Осенью днемъ еще жарко, и люди охотно спятъ посл ды. Въ это время пріятно прислушиваться въ шуму фонтана и, пройдя обязательные тысячу шаговъ, вздремнуть подъ краевыми лучами солнца, проходящими сквозь пурпурную, на половину задернутую занавску.
Вицицій согласился, и они стали ходить взадъ и впередъ, небрежно бесдуя о томъ, что слышно въ город, а отчасти и философствуя надъ жизнью. Потомъ Петроній ушелъ въ кубикулъ но спалъ недолго. Черезъ полчаса онъ вышелъ, приказалъ принести себ вервены, понюхалъ и началъ натирать ею свои руки и виски.
— Ты не повришь, какъ это оживляетъ и освжаетъ,— сказалъ онъ.— Теперь я готовъ.
Носилки ждали давно ихъ. Они сли и приказали нести себя на Vicus Pariicus, въ домъ Авда. Вилла Петронія находилась на нижнемъ склон Палатина, около такъ называемыхъ Каринъ, кратчайшая дорога шла ниже форума, но такъ какъ Петроній захотлъ зайти къ ювелиру Идонемму, то приказалъ нести черезъ Vicus Аpollinis и форумъ, въ сторону Vicus Sceleratus, на углу которой было множество тавернъ всякаго рода.
Рослые негры подняли носилки о двинулись въ путь въ предшествіи особыхъ рабовъ-скороходовъ. Петроній, время отъ времени, молча, подносилъ къ носу свои ладони, пахнущія вервеной, и, казалось, думалъ о чемъ-то, но, наконецъ, сказалъ:
— Мн приходитъ въ голову, что если твоя лсная богиня не рабыня, то легко могла бы покинуть домъ Плавція и перейти въ твой домъ. Ты окружилъ бы ее любовью и осыпалъ богатствомъ, какъ и я мою боготворимую Хризотемиду, которою, между нами, я настолько же пресытился, насколько и она мною.
Маркъ покачалъ головою.
— Нтъ?— спросилъ Петроній.— Въ худшемъ случа, дло дошло бы до цезаря, а ты можешь быть увренъ, что, хотя-бы благодаря моему вліянію, нашъ мднобородый будетъ на твоей сторон.
— Ты не знаешь Лигіи!— отвтилъ Виницій.
— Тогда позволь спросить тебя, знаешь-ли ты ее самъ? Ты говорилъ съ нею? признавался ей въ любви?
— Я видлъ ее сначала у фонтана, а потомъ два раза встрчался съ нею. Помню, во время пребыванія въ дом Авла я жилъ въ боковой пристройк, предназначенной для гостей, а съ своей вывихнутой рукой не могъ садиться за общій столъ. Только наканун дня моего отъзда я встртилъ Лигію за ужиномъ, но мн не удалось обмняться съ нею ни однимъ словомъ. Я вынужденъ былъ слушать повствованія Авла объ его побдахъ, одержанныхъ въ Британіи, а потомъ ‘объ упадк мелкихъ земельныхъ хозяйствъ въ Италіи, что старался предотвратить еще Лициній Столонъ. Вообще, я не знаю, способенъ-ли Авлъ говоритъ о чемъ-нибудь другомъ, и не думай, что намъ удастся отдлаться отъ этого, разв если ты захочешь слушать его разсужденія объ изнженности теперешнихъ временъ. У Плавція на птичник много фазановъ, но ихъ не ржутъ, потому что всякій съденный фазанъ приближаетъ конецъ римскаго могущества… Въ другой разъ я встртилъ Лигію возл самой цистерны, въ рукахъ у нея былъ только что сорванный тростникъ, она погружала его метелку въ воду и кропила ирисы, растущіе вокругъ цистерны. Посмотри на мои колна. Клянусь щитомъ Геракла, они по дрожали, когда на наши полки съ воемъ шли полчища парянъ, но и мои колна дрогнули у этой цистерны. Смшавшійся, какъ мальчикъ, который еще носитъ буллу на ше, я только глазами молилъ ее о любви и долго не могъ вымолвить ни слова.
Петроній съ завистью посмотрлъ на него.
— Счастливецъ!— сказалъ онъ.— Какъ бы міръ и жизнь не были дурны, въ нихъ останется одно хорошее — молодость.
И черезъ минуту онъ спросилъ:
— Ты такъ и не заговорилъ съ ней?
— О, нтъ! Немного придя въ себя, я сказалъ, что возвращаюсь изъ Азіи, что сильно ушибъ себ руку, не дозжая до города, и жестоко страдалъ, но когда мн приходится покидать этотъ гостепріимный домъ, я вижу, что въ немъ страданіе гораздо лучше наслажденія въ какомъ-нибудь другомъ мст, хворать лучше, чмъ быть здоровымъ въ другомъ дом. Она слушала меня въ смущеніи, съ поникшей головой, чертя что-то тростникомъ по песку. Потомъ она подняла глаза, посмотрла на начерченные ею знаки, какъ бы собираясь спросить о чемъ-то, и вдругъ исчезла, какъ гамадріада отъ глуповатаго фавна.
— Должно быть, у нея красивые глаза.
— Какъ море, и я утонулъ въ нихъ, точно въ мор. Поврь мн, Архипелагъ не такъ лазуренъ. Черезъ минуту прибжалъ маленькій Плавцій и началъ о чемъ-то спрашивать, но я не понялъ что ему нужно.
— О, Аина!— воскликнулъ Петроній,— сними съ глазъ этого юноши повязку, которую надлъ ему Эротъ, не то онъ разобьетъ себ голову о колонны храма Венеры!
Потомъ онъ обратился къ Винидію:
— О, ты, весенняя почка на дерев жизни, ты первая зеленая втвь винограда!.. Я долженъ былъ бы, вмсто дома Плавція, приказать нести тебя въ домъ Гелоція, гд находится школа для незнакомыхъ съ жизнью мальчиковъ.
— Что ты хочешь сказать этимъ?
— А что она начертила на песк? Не имя-ли Амура, не сердце-ли, пронзенное стрлой, или что-нибудь такое, изъ чего бы ты могъ узнать, что сатиры уже нашептали этой нимф о разныхъ тайнахъ жизни? Что обозначали эти знаки?
— Я раньше надлъ тогу, чмъ ты думаешь,— сказалъ Виницій,— и, прежде чмъ прибжалъ маленькій Авлъ, я уже внимательно смотрлъ на эти знаки. Я, вдь, знаю, что и въ Греціи, и въ Рим двушки чертятъ на песк признанія, которыя не хотятъ произнести ихъ уста… Однако, угадай, что начертила она?
— Если не то, что я предполагалъ, то мн не угадать.
— Рыбу.
— Что?
— Я говорю — рыбу. Должно-ли это было обозначать, что въ ея жилахъ до сихъ поръ течетъ холодная кровь, не знаю. Но ты, который назвалъ меня весеннею почкой на древ жизни, наврное, съумешь лучше меня растолковать этотъ знакъ.
— Carissime! объ этихъ вещахъ спроси у Плинія. Онъ знаетъ толкъ въ рыбахъ. Если бы старый Апицій былъ живъ, то онъ также съумлъ бы отвтить на это, не даромъ же онъ, въ теченіе своей жизни сълъ больше рыбы, чмъ ея можетъ помститься въ Неаполитанскомъ залив.
Разговоръ прервалъ шумъ толпы. Носилки съ Vicus Apollinis свернули на Воагини, а потомъ на форумъ, гд въ ясные дни, передъ заходомъ солнца, собирались толпы празднаго народонаселенія, чтобы гулять между колоннъ, разсказывать и выслушивать новости, глазть на носилки съ знаменитыми людьми, а въ особенности заглядывать въ ювелирныя, книжныя и мняльныя лавки, къ торговцамъ шелковыми и бронзовыми издліями. Этими лавками были переполнены дома, занимавшіе часть рынка, напротивъ Капитолія. Половина форума, лежащая подъ навсомъ скалъ замка, уже погрузилась въ сумракъ, за то колонны стоящихъ выше храмовъ ярко золотились н
Прочитали? Поделиться с друзьями:
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/s03-5.jpg)