КАИНОВО ПЛЕМЯ.
(Романъ).
КАИНОВО ПЛЕМЯ.
(Романъ).
I.
Золотая красавица.
I.
Золотая красавица.
II.
Шахъ королев.
II.
Шахъ королев.
Каиново племя, Немирович-Данченко Василий Иванович, Год: 1884
Время на прочтение: 243 минут(ы)
— Еще поленту…. дв…. три…. заказывалъ на палуб парохода ‘Фениче’ маленькій, необыкновенно бодрый старичекъ, выбритый и чистенькій, съ красною ленточкой въ петличк плотно обтягивавшаго его чернаго сюртука, несмотря на то, что солнце сегодня пекло, обливая своими горячими лучами и черномазаго лакея, и двухъ прехорошенькихъ двушекъ, сидвшихъ за однимъ столикомъ съ нашимъ путешественникомъ. ‘А вамъ, Татьяна Борисовна?’ — обернулся онъ къ полной дам, еще хорошо сохранившійся, несмотря на свои сорокъ лтъ.
— Я не могу… Мн жарко!— Съ ея покраснвшаго отъ зноя лица при каждомъ движеніи осыпалась пудра. Еще красивые черные глаза смотрли устало. Завитые съ утра волосы давно уже распрямились и прилипли во лбу.
— Еще бы вы, тетя, въ бархатъ вырядились!— засмялась золотая красавица. Иначе нельзя было и назвать эту чудную головку, словно сгибавшуюся подъ тяжестью золотыхъ волосъ. Большіе темно-синіе глаза подъ темными бровями горли веселостью, молодостью, счастьемъ, тонкія ноздри раздувались, какъ будто ей было мало воздуха, какъ будто грудь не могла надышаться на простор этого чуднаго озера.— А по моему,— продолжала она,— церемониться нечего. Тутъ не дома, значитъ корсеты долой. Вотъ какъ я…
— Ужь не въ капот ли еще выйти?
— Хотя бы и въ капот. Мы, тетя, все равно, что на необитаемомъ остров…
— А люди кругомъ?
— Кто же изъ нихъ понимаетъ по-русски? Теперь можно во всю!
— Надя!— остановилъ ее отецъ.
— Ну, папа, молчи!… Ты тоже хорошъ. Точно въ свою контору собрался. Сюртукъ на вс пуговицы… Эта противная ленточка, лучше бы розу въ петличку… Та, по крайней мр, хорошо пахнетъ… Вотъ посмотри: около насъ — итальянцы… Видишь, какъ они?
За столикомъ рядомъ сидло двое туристовъ. Одинъ изъ нихъ, замчательно красивый, съ горячими карими глазами и съ синевато-черною гривою волнистыхъ волосъ на голов невольно обращалъ на себя общіе вниманіе. На немъ была соломенная шляпа, поля которой, загнутыя спереди вверхъ, будто нарочно открывали это гордое лицо съ маленькими завившимися отъ природы усами и такою же бородкой. Рядомъ съ нимъ сильно-таки пожившій господинъ, тщательно одтый въ пеструю матерію. На обоихъ не было жилетовъ, ихъ, по мстному обычаю, замняли ярко красныя купальныя фуфайки. За то въ петличкахъ красовались маленькіе букеты цвтовъ.
— И какіе они молодцы оба!— словно про себя замтила Татьяна Борисовна.
— Смотрите! А если они понимаютъ?— замтилъ старикъ отецъ.
— Эти-то понимаютъ!— сорвалась Надя.— Разв ты не видишь типъ какой? У насъ, на свер, такихъ нтъ.
Камерьеръ бгомъ черезъ всю палубу разлетлся къ столу, за которымъ сидли русскіе, и бросилъ на скатерть дв тарелки съ полентой. Пронизанные вилками, воробьи, какъ символъ страждущей невинности, лежали лапками кверху, свидтельствуя предъ небесами о кровожадности человческаго рода.
— А еще порція?
— Я попрошу синьора или синьоръ вынуть одну изъ вилокъ… У насъ не хватило ихъ для воробьевъ…
— Только-то! засмялась Надя.— Вотъ возьмите! И она быстро выхватила изъ своихъ волосъ длинную серебряную шпильку. Громадныя, густыя косы, какъ дв золотыхъ зми, глухо шурша, упали за спинку стула, оттянувъ назадъ эту горвшую румянцемъ молодую головку.
— Послушайте, Надя… можно ли?..— пришла въ ужасъ Татьяна Борисовна.
— У меня, тетя, вдь свои,— съ едва-едва замтною ироніей оправдывалась Надя, внезапно принимая смиренный видъ.
Татьяна Борисовна разомъ смолкла, недовольно поправляя свой шиньонъ.
— Что же вы?— обернулся къ кельнеру старикъ.
Тотъ стоялъ совсмъ оцпенлый. Косы Нади видимо озадачили его.
— Какая красавица!— едва-едва проговорилъ онъ.— Santa-Maria-Misericordia! спаси меня и всякаго врующаго христіанина отъ такихъ глазъ!
Сидвшіе за столомъ невольно расхохотались. Не обращая на это вниманія, камерьеръ взялъ шпильку, съ религіознымъ благоговніемъ поцловалъ ее и медленно отправился на кухню.
— Ну, можно ли такъ шалить, Надя?— вмшалась молчавшая до сихъ поръ ея подруга. Это была совсмъ изъ другаго поля ягода. Она сидла выпрямившись, сложивъ руки на колняхъ, и вообще всею своею фигурой изображала самое безпощадное приличіе.
— Да! Вотъ бы ты съ Ксеніи брала примръ!— одобрялъ ее старикъ.
— Что мн съ нее примръ брать? Она, вдь, себя въ Индію готовитъ.
— Куда, зачмъ?
— Въ индйскіе боги… Сядетъ на подушку, сложитъ ручки, да тысячу лтъ такъ и просидитъ, а передъ нею брамины будутъ жечь благоуханія, баядерки танцовать… Блые слоны….
— Ну, довольно,— расхохоталась Ксенія, прерывая ее.
— Почему теб блые слоны не нравятся. Ксенія Истукaновна?… Эге… вижу куда ты смотришь.
— Никуда не смотрю!— вспыхнула та.
— И на этого итальянца сосда не смотришь, нтъ? Вотъ и попалась! Да, вдь, и правда, можно засмотрться. Папа, поди познакомься съ нимъ!…
— Что ты, съ ума сошла?
— Голубчикъ, папочка, познакомься съ этимъ… ну, пожалуйста… я хочу… а то я сама познакомлюсь.
Двое путешественниковъ рядомъ обмнялись взглядами. И они сообразили, что дло идетъ о нихъ.
— Съ тобой влетишь!— недовольно отвернулся старикъ.— Богъ знаетъ, чему васъ въ этихъ заграничныхъ пансіонахъ учатъ!
— Закону Божію, математик, исторіи, географіи, словесности…
— Довольно, довольно!…
— Рисованію, танцамъ, рукодлію, музык,— сыпала та точно бисеръ, мняясь улыбками съ Ксеніей.— Что же, теб мало этого? Ну, зоологіи, ботаник, французскому, нмецкому…
Отецъ заткнулъ уши. Надя успокоилась.
— Хоть бы вы, Татьяна Борисовна, прибрали ее къ рукамъ. Ни на что не похоже. Четыре мсяца какъ выскочила изъ клтки и — неугодно ли? Бсенокъ…
— А вотъ я за бсенка…
— Ну?
— Возьму да разцлую тебя… Сейчасъ, при всхъ… И Надя вскочила.
— Сумасшедшая, совсмъ сумасшедшая… Вонъ влюбленный камерьеръ твою поленту несетъ.
— Точно волхвъ съ дарами!
Камерьеръ дйствительно подвигался впередъ медленно, не отводя глазъ отъ Нади. На свое несчастье, онъ не замтилъ каната, лежавшаго на палуб, споткнулся объ него и разомъ легъ на земь къ ногамъ двушки. Тарелка съ полентой и серебряная шпилька съ воробьями полетли за бортъ. Кругомъ послышался неудержимый хохотъ. Освирпвшій итальянецъ вскочилъ, бросился къ борту, невдомо къ кому адресовалъ добрую дюжину ругательствъ, проклялъ при этомъ случа всхъ святыхъ и, кстати, словно мимоходомъ, задлъ чорта, ткнулъ каблукомъ канатъ и, не зная на кого ему обрушиться, стремглавъ спустился въ кухню, откуда сейчасъ же послышался его негодующій голосъ. Ему отвтили тамъ еще боле звучною бранью, до путешественниковъ донесся шумъ бравурнаго дуэта и минуту спустя лакей выскочилъ вверхъ весь красный, поправляя прическу и баки и посылая какого-то Антоніо прямо въ лапы къ самому Вельзевулу.
— За это и останешься безъ поленты!— укоризненно замтилъ старикъ.
— Во-первыхъ, за что это?… а, во вторыхъ, я хочу вовсе не поленты…
— А чего же?
— Замужъ!..
— Что такое?— привсталъ, точно не вря самому себ, отецъ.
— Вмсто поленты, замужъ хочу, вотъ за этого самого итальянца. Папаша, голубчикъ, посватай меня!
— Не обращайте на нее вниманія. Андрей Федоровичъ!— величественно отвернулась Татьяна Борисовна.
— А тетю выдай за его товарища. Онъ тоже еще красивый!.. Ему не больше сорока пяти…
— Пойду ли я! съ негодованіемъ отозвалась тетя, поправляя развившіеся волосы.
— А если онъ попроситъ, тетя милая, станетъ онъ передъ вами на колни, возьметъ за руку и начнетъ: звзда души моей, планета моего существованія? О ты, которая изъ дтства, внушила мн священный жаръ…
Ксенія не выдержала, расхохоталась. Расхохотались и рядомъ сидвшіе итальянцы.
— Видишь ты, до чего довела? вс смются надъ нами!— оборвалъ ее отецъ, смущенно поглядывавшій на сосдей.
— А теб, папаша, стыдно?.. Знаешь почему стыдно?— не унималась она:— потому, что ты надлъ своего Владиміра въ петличку и важничаешь… А если бы у тебя вмсто противной ленточки цвты были, ты и самъ хохоталъ бы съ нами… Вотъ теб!
Андрей Федоровичъ Столшниковъ — банкиръ изъ Петербурга, сдлавшійся милліонеромъ, только благодаря своей предпріимчивости и коммерческой смтливости, еще помнилъ то время, когда онъ съ покойницей женой, отказывая себ во всемъ, перебивался гд-то на высот пятаго этажа въ одной изъ Подъяческихъ, желая дать блестящее воспитаніе единственной дочери своей, Над. Ее отправили въ Дрезденъ, въ знаменитый пансіонъ Гернсаха, и она только весною выпорхнула изъ этой клтки, найдя давно овдоввшаго отца крупнымъ капиталистомъ и однимъ изъ законодателей петербургской биржи. Столшниковъ пригласилъ къ ней не то въ качеств дальней родственницы, не то компаніонки Татьяну Борисовну Синегубъ-Бровкину, эффектную даму, задиравшую носъ со всми по двумъ главнымъ причинамъ: во-первыхъ, ея мужъ былъ генералъ, хотя и интендантскій, тмъ не мне превосходительный, во-вторыхъ, ея отецъ происходилъ по прямой линіи отъ того самаго достославнаго князя Оболдуй-Тараканова, который, два раза нещадно побитый батогами, бжалъ къ полякамъ, вмст съ ними воевалъ противъ русскихъ, но, высченный плетьми какимъ-то Сапгой, вернулся опять въ Россію, гд его вновь отодралъ Борисъ Годуновъ. Эти историческія воспоминанія давали Татьян Борисовн необычайный престижъ и она вообще любила поговорить о ‘страданіяхъ своихъ предковъ’. Имъ дйствительно везло и Синегубъ-Бровкина вправ была гордиться этимъ. Второй, извстный въ исторіи, Оболдуй-Таракановъ связалъ свое имя съ царствованіемъ Петра Великаго, который не могъ его встртить, чтобы не отдуть знаменитою дубинкою, и, наконецъ, когда мудрому преобразователю Россіи надоло это, онъ для краткости взялъ да и повсилъ князя. Слдующій затмъ представитель великаго рода былъ въ числ шутовъ при Анн оанновн и употреблялся Бирономъ въ качеств послуха и доносчика. Этому удалось сохранить себ жизнь, но за то онъ поплатился ноздрями и близко ознакомился съ тундрами Свера. Его потомокъ вновь прославился, попавшись во время севастопольской кампаніи въ геніальной попытк продовольствовать солдатъ смсью песка и древесной коры, дабы, внушивъ имъ отвращеніе къ жизни, содлать христолюбивое воинство еще боле храбрымъ. Его не поняли и разжаловали въ солдаты. Синегубъ-Бровкина разсказывала эти эпизоды нсколько иначе, добившись до сихъ поръ только одного — названія ‘исторической дамы’, которымъ ее окрестила Надя. Третья особа этого маленькаго кружка — Ксенія, подруга Столшниковой, была просто на просто Аксинья Капитоновна Бубнова. Ея мамаша,— кронштадтская мщанка Домна,— умерла давно, оставивъ дочку на попеченіе отца — тогда десятника Капитона Бубнова, а теперь милліонера и крупнаго заводчика. Нужно къ этому прибавить, что фамилія ея мамаши была совершенно отлична отъ отцовской и самъ отецъ оффиціально звалъ ее не дочерью, а воспитанницей. Она училась вмст съ Надей, готовила себя для сцены, была помшана на сдержанности и приличіи и, несмотря на дрезденскій пансіонъ, въ глубин души оставалась все тою же кронштадтской мщанкой.
Когда пароходъ двинулся, наконецъ, впередъ, Надя засмотрлась на окрестности и мало-по-малу угомонилась.
— Ну, что, мошка, устала языкомъ чесать?— взялъ ее за руку отецъ.
— Ради Бога!.. папочка, потише…
— Это почему?
— А если Татьяна Борисовна услышитъ тебя.: ‘мошка, языкомъ чесать’? что она скажетъ?… Что скажутъ безчисленныя тни Оболдуй-Таракановыхъ, Синегубъ-Бровкиныхъ?.. Ты только подумай.
Столшниковъ улыбнулся.
— Она, все-таки, почтенная дама… Ее въ Петербург вс любятъ и уважаютъ,— наставительно проговорилъ онъ.— Она у самого Сергя Сергевича Велинскаго чай разливаетъ.
— Который уже разъ ты говоришь о Велинскомъ? Что это такое?
— Не что, а кто… Я на бирж — генералъ, а онъ царь… Поняла?.. Онъ, душа моя, въ сорока милліонахъ,— съ нкоторымъ ужасомъ проговорилъ отецъ.
— Поняла. Что-нибудь врод Далай-Ламы или Великаго Могола…
— Ну, вотъ ты всегда такъ! Онъ у насъ бываетъ. Изволь съ нимъ быть любезна…
— Съ нимъ разговаривая, становятся на колни, да?..
Столшниковъ отмахнулся и отошелъ прочъ съ Татьяной Борисовной. Двушки остались одн.
— Какъ хорошо! Ксенія, посмотри…,
Едва ли гд-нибудь есть другое такое озеро, какъ Ди-Гуардо. Кто разъ побывалъ здсь, тотъ до конца жизни сохранитъ благодарное воспоминаніе объ этой величавой улыбк, которою прощается Италія съ путешественниками, узжающими въ туманы и золода своего далекаго края. Она, ревнуя, какъ будто хочетъ разъ на всегда запечатлть въ ихъ сердцахъ свой чудный образъ, чтобы потомъ уже никакая другая страна не могла остановить на себ ихъ влюбленнаго взгляда. Позади, на гребн красивой горы, сбгалось въ одну группу Дезенцино, прямо передъ нашими путешественниками была безконечная панорама вершинъ, за которыми чудились снговые внцы швейцарскихъ и тирольскихъ исполиновъ. Въ этой чудной рамк струится совсмъ аквамариновое озеро, съ красными и желтыми парусами своихъ бателло, съ городками, задыхающимися въ своихъ старинныхъ стнахъ, какъ рыцарь, растолствшій въ прежнихъ латахъ. Сады за садами… Изъ-за зеленыхъ облаковъ ихъ подымаются то суровыя, разъ на тысячу лтъ нахмурившіяся башни, то блыя колокольни соборовъ съ стрльчатыми окнами, изъ ущелій между вершинами, чмъ дале, тмъ все боле и боле величавыми ползутъ облака, и точно трудно имъ оторваться отъ этихъ горъ: такъ и замираютъ между ними, лнясь подняться къ чистому, двственному сегодня небу. Вонъ длинный мысъ… На нсколько верстъ вдался онъ въ спокойныя воды озера съ юга, точно узкая тополевая роща… Изъ-за нея колосальная стна старой крпости… Еще какой-то замокъ съ мрачной романтической башней… Подъ конецъ мысъ вдругъ выростаетъ, горбится, словно хребетъ сказочнаго чудовища, и массами изорваннаго гранита рушится прямо въ изумрудную влагу. Тутъ стояла знаменитая когда-то вилла римскаго поэта Катулла-Сирміонъ, отъ которой и весь этотъ мысъ получилъ свое названіе. Всюду вершины, ущелья и замки, четыреугольныя зубчатыя башни, зубчатыя стны. Зелень точно ведетъ войну съ ними: подступитъ, обойметъ, старается задушить ихъ гущею своихъ втвей, заползаетъ вверхъ, цпляясь за каждую скважину, бросаетъ свои губительныя петли на зубцы, цлыми снопами зеленой листвы заполоняетъ бойницы, а стны стоятъ себ да стоятъ, все больше и больше хмурясь на веселый блескъ воды, на горячее солнце, на безпечныя лица рыбаковъ, пользующихся каждымъ порывомъ втра изъ темнаго ущелья, чтобы выкинуть точно священную орифламму — желтый парусъ своего граціознаго суденышка. Вотъ Лазиза — цлый городъ замковъ… Одинъ изъ нихъ выступилъ прямо въ воду. Теперь въ немъ тишина. Старуха со стны спустила внизъ ноги и жмурится на солнц. Сквозь ршетку глядитъ въ воду черномазый мальчуганъ и радуется тому, что блая рубаха матери упала съ бойницы и тихо колышется на спокойной влаг едва замтнаго прибоя. Ди-Гуарда тмъ и хороша, что ласковую прелесть Италіи, ея горячую нгу, ея солнце и колоритъ она соединяетъ съ суровымъ величіемъ швейцарскаго пейзажа. Можно тысячу разъ прохать по чудному прстору этого озера, и всегда оно, какъ лицо любимой женщины, вашему очарованному взгляду будетъ открывать новыя и новыя красоты… Маленькій портъ. Виднъ городъ съ старой колокольней готическаго собора. Узкія, обставленныя средневковыми домами, улицы перепутываются между собою. Ступени ихъ съ высоты спускаются прямо въ воду, и опять между ними стны старыхъ замковъ. И эти города, и эти горы удивительно сжились между собою. Они къ лицу другъ другу, точно и т, и другія вмст родились, вмст выросли, вмст отпраздновали свою молодость, вмст и состарлись. Чизано, Бардолино, Гардо…. Одни за другими… И съ ними борется зелень разрастающихся садовъ и отъ нихъ, обезсилвъ въ борьб, отступаетъ она назадъ.
— Какъ хорошо, какъ хорошо!— повторяла словно въ забытьи Надя.
Ксенія слегка толкнула ее локтемъ. Двушка очнулась: рядомъ съ нею стоялъ красавецъ-брюнетъ, которымъ она любовалась такъ неприлично, по мннію ея отца.
— Заговори съ нимъ Ксенія. Ты, вдь, по-итальянски, какъ по-русски…
— Этого не слдуетъ длать,— наставительно проговорила та.
— Жаль, что я не знаю… Я бы сейчасъ объяснилась ему въ любви…
— Съумасшедшая!
— Да, вдь, все равно, онъ ничего не понимаетъ…
Къ итальянцу, очевидно, были неравнодушны и другія дамы парохода ‘Фениче’.
Нсколько нмокъ столпилось вокругъ. Ахи и охи слышались оттуда. Каждая изъ нихъ вслухъ восхищалась пейзажами, искоса поглядывая на красавца. Но онъ не обращалъ на нихъ никакого вниманія.
— Какъ я ненавижу этихъ нмокъ!— ревниво проговорила Надя.— Особенно берлинскихъ…
— Тутъ есть и внскія… Между ними никакого сходства…
— Ну, какже. Вся и разница, что между гусями и утками… Съ перевалкой на громадныхъ лапахъ и кривобокія, это — берлинскія, а получше оперенныя, но того же семейства,— внки…
Дивное Сирміоне съ его замкомъ, развалинами термъ, виллами и гротомъ Катулла, отошло назадъ. Маленькое бателло съ красными парусами скользнуло у самаго парохода точно яркая птичка, весело распустившая крылья въ тепломъ воздух. По берегамъ выдвигались и прятались въ свои тополи каменныя деревушки. Близко, близко проходилъ пароходъ мимо, часто можно было замтить смуглыхъ красавицъ, выглядывавшихъ въ окна домовъ. Вся закутавшаяся туманомъ — вершина горы Бальбо, сверху блою ниткою падаетъ рка Тезино, внизу она ярится и пыжится, точно желая смыть тснящіяся къ озеру дома. Шумитъ она какъ большая, ворвалась въ сквозныя ворота какой-то башни, на ея кровлю невдомо какъ забрался козелъ, и съ какою важностью стоитъ этотъ бородатый философъ, презрительно глядя точно съ каедры на толпу двушекъ, смющихся надъ нимъ снизу… И везд жизнь и движеніе, везд блескъ, звуки и краски… Все словно торопится куда-то, точно вотъ-вотъ сейчасъ уже не будетъ времени, нужно окончить быстро, быстро… Вонъ одна гора громадною скалою на озеро надвинулась и точно на минуту пріостановилась, чтобы только пароходъ прошелъ подъ нею, а тамъ она сейчасъ, же рухнетъ внизъ въ спокойную лазурь. Еще дале отвсные утесы стали кругомъ, образуя арену. На ней весь какъ на ладони, будто изванный изъ одного камня, городъ съ замкомъ графовъ де-Вероне… И все это мшается опять съ кипарисами, персиковыми деревьями, платанами и айвами… И чудится, что кругомъ съ этихъ скалъ тысячи невидимыхъ существъ любуются внизъ и на-суету люднаго города и на задумчивое озеро подъ ними. Надъ водою колосальная ниша: мраморный святой оттуда благословляетъ плывущихъ мимо.
— Посмотри, какая прелесть!— крикнула, не выдержавъ, Надя.
Все время передъ тмъ шли дожди. Массы водопадовъ стремятся внизъ по скаламъ. Серебряныя струи и блые каскады то и дло шумятъ по сторонамъ. Ляписъ-лазуревыя горы между ними, втеръ оттуда напояетъ воздухъ запахомъ лимона. Цлыя рощи его выросли въ горячихъ долинахъ между горами.
— Какъ бы я дорого дала, чтобы узнать, какъ называется этотъ городъ,— показала Надя на громадный замокъ, весь затопленный волнами плюща. Только одна арка видна была ей изъ-подъ этого наводненія цпкой зелени. Точно старыя стны отъ солнца прячутся въ нее. Кругомъ дома группами. Улицы ступенями вверхъ бгутъ, кое-гд по ступенямъ этимъ словно догоняя кого-то, шумитъ водопадъ…
— Что за чудесное мстечко!… Ксенія! спроси у этого красавца, по-итальянски, какъ онъ называется?
— Я вамъ могу отвтить по-русски,— неожиданно обернулся къ нимъ сосдъ.
— Что?— оторопла Надя, мгновенно покраснвъ до корней волосъ.
— Я вамъ по-русски скажу. Это — Toppe!
— Ксенія… Прыгнуть мн за бортъ?.. А?.. Съ разбгу! Я прыгну, право прыгну…
Надя, впрочемъ, моментально овладла собою и, церемонно присвъ, проговорила съ уморительною серьезностью: Надежда Андреевна Столшникова…
— Леонтій Петровичъ Коротковскій!— поклонился ‘итальянецъ’ въ свою очередь.
— И вы все слышали?
— Все!— невозмутимо отвтилъ тотъ, любуясь плохо скрываемымъ смущеніемъ двушки.
— И это по вашему честно?
— Что же прикажете мн длать?
— Ксенія, скажи ему, что если бы я была его сестрою, я бы немедленно нарвала ему уши… Ахъ, да!… Ксенія Капитоновна Бубнова! Моя подруга… Готовится въ Патти — меньше не согласна.
— А вы куда готовитесь?
— Я… я…— затруднилась Надя.— Ксенія, куда я готовлюсь?… Я — никуда. Мн и такъ хорошо. А вы кто-жь такіе будете?— у меня няня Савишна, всегда такъ незнакомыхъ спрашиваетъ.
— Я — художникъ.
— Меньше чего не согласны?
— То-есть какъ это?
— Такъ. Она вонъ въ Патти, а — вы въ Рафаэли, что ли?
— Нтъ,— усмхнулся онъ.— Съ меня и своего довольно…
— Что-жь это мы надлали съ вами! совсмъ по-дтски всполошилась Надя.— Что скажетъ Татьяна Борисовна… Что скажетъ папа!.. Ну ужь теперь отдлывайтесь сами. Давайте вашу руку… Вотъ такъ… Ведите меня къ отцу и объясняйте ему какъ сами знаете наше знакомство…
Андрей Федоровичъ совсмъ погрузился въ разршеніе вопроса, какимъ образомъ конь Татьяны Борисовны такъ внезапно подобрался къ его королев. Держа въ рукахъ пшку, онъ забылъ все на свт, какъ вдругъ его привело въ себя восклицаніе Синегубъ-Бровкиной.
— Посмотрите… Ради Бога, посмотрите!— показала она ему на парочку, приближавшуюся къ нимъ.
Надя съ необыкновенною важностью, копируя само Татьяну Борисовну, шла подъ руку съ нсколько смущеннымъ Коротковскимъ.
— Надя, какъ теб не стыдно!— встртилъ ее отецъ.
— Чего мн стыдиться, папа?
— Ты знакомишься съ каждымъ встрчнымъ итальянскимъ шарманщикомъ. Это чортъ знаетъ…
— Позволь папа представить теб нашего извстнаго и проч. и проч. и проч., художника Леонтія Петровича Коротковскаго…
— Чего-съ?— отороплъ Столшниковъ.
— Простите меня,— началъ было Коротковскій.
— Позвольте мн просить прощенія… У Сергй Сергевича Явлинскаго ваши картины?..
— Мои.
— Извините… Я такъ радъ… Это все она…— вдругъ заторопился Столшниковъ.— Это все она напутала… Видите ли, дрезденское воспитаніе… Не угодно ли?.. Въ какое положеніе поставила!..
— Татьяна Борисовна Синегубъ-Бровкина, по матери Оболдуй-Тараканова… Вы Карамзина читали?— съ поддльною серьезностію спросила Надя.
— Нтъ.
— И Соловьева не читали: ‘Русскую Исторію’?
— Читалъ!— сконфузился Коротковскій.
— По глазамъ вижу, что врете…
— Надя!
— Оставь, папа, не мшай… Но вы не смущайтесь: я и сама не читала. Прочтите, тамъ о предкахъ Татьяны Борисовны много есть… Она ‘историческая дама’…
— Надежда…
— Я разв виновата папа, что князья Оболдуй-Таракановы…
— Оставь, говорю теб…
Посл первыхъ минутъ замшательства, разговоръ живо завязался между новыми знакомыми. Коротковскій представилъ своего товарища, оказавшагося тоже русскимъ. Это былъ Черноморцевъ — прогорвшій отпрыскъ знатной и большой фамиліи, проживавшій гд-то въ Пиз только благодаря дешевизн этого города. Разорившійся баричъ не считалъ возможнымъ показываться въ Петербург. Только теперь, сдлавъ кое-какія экономіи, Черноморцевъ возвращался въ лоно своего отечества съ цлію… поправить свои дла женитьбой на богатой невст.
— Хоть на коз, только съ золотыми рогами!— говорилъ онъ Коротковскому.
Черноморцевъ не терялъ времени.
Ему оставалось недолго. Сорокъ пять лтъ уже стукнуло, нужно было торопиться. Слдовало или въ эти два-три года отъискать себ подходящую партію, или вовсе отказаться отъ выгодной женитьбы.
— Скажите пожалуйста, ваша племянница Столшникова, изъ какихъ она?.. Это не дочь банкира?…
— Да, у насъ,— подчеркнула Татьяна Борисовна,— у насъ въ Петербург банкирская контора… И кром того, у насъ очень много дла. Андрей Федоровичъ — человкъ предпріимчивый… Онъ изъ ничего милліонеромъ сталъ. У меня же было всегда свое состояніе,— какъ будто мимоходомъ уронила она.
— Вотъ какъ!… У Черноморцева даже засосало подъ ложечкой.— Я такъ много слышалъ… Дйствительно, припоминаю теперь.
— Мы отправляемъ лсъ за границу черезъ Архангельскій портъ…
— Это… это должно быть очень выгодно,— замиралъ разорившійся баричъ.
— Какъ сказать?— небрежно уронила Татьяна Борисовна.— Разумется, мы не такъ богаты, какъ нашъ другъ Велинскій.
— Вы его знаете, значитъ?— совсмъ уже глупо переспросилъ Черноморцевъ.
— Какъ же… я у него — почти хозяйка… онъ, вдь, холостъ, на всхъ вечерахъ распоряжаюсь.
‘Да она еще совсмъ красавица!— сображалъ Черноморцевъ, окидывая жаднымъ взглядомъ округленныя формы Синегубъ-Бровкиной, которыя едва могъ сдержать въ должномъ повиновеніи стальной корсетъ.— И ростомъ взяла… Вотъ бы мн!… Только надо подойти ловко…’
— Я потому васъ разспрашиваю такъ подробно, что у меня у самого есть свободныя деньги. Не знаю только куда помстить ихъ,— окончательно справился онъ съ собою.— Такъ тысченокъ двсти… Он теперь приносятъ мн пять процентовъ, но этого ужасно мало…
‘Какъ я не замтила прежде… онъ очень красивъ,— соображала Татьяна Борисовна,— и со средствами… хорошая партія!’
— Эта двченка, Богъ знаетъ, какъ ведетъ себя,— внезапно вспыхнула она.— Посмотрите, пожалуйста. Простите, я на минуту оставлю васъ,— обернулась она къ своему спутнику…
Надя съ Коротковскимъ, отойдя отъ всхъ въ сторону, безцеремонно разслись на связк каната въ носу парохода и любовались оттуда окрестностями озера.
— Надя, возможно ли это? Отецъ зоветъ васъ…
— Сейчасъ, тетя, сейчасъ… Она теперь будетъ надодать намъ!— фамильярно шепнула она Леонтію Петровичу.
— Я займу ее.
— Пожалуйста!.. Это еще что!
— Не самъ!— улыбнулся Коротковскій,— я напущу на нее Черноморцева.
— А что онъ такое?
— Искатель богатыхъ невстъ.
— Отлично… Пойдемте къ нему… пока тети нтъ.
Черноморцевъ соображалъ: жениться ли ему, или нтъ, когда подошла молодая парочка.
— Вы бесдовали съ тетей?— съ притворнымъ равнодушіемъ спросила его Надя.
— Да… Татьяна Борисовна — удивительная женщина!
— А что?
— Какъ она хороша еще!.. Какой умъ, какія манеры!
— И, прибавьте, какое богатство!
— Такъ она дйствительно богата?— неосторожно сорвалось у Черноморцева.— Впрочемъ, это самое послднее дло! Что такое богатство? Мишура,— меланхолически вздохнулъ онъ.— Для счастья не то нужно.
— Я васъ оставляю пока однихъ… мн надо къ отцу…
И Надя отправилась въ каюту.
— Послушай, Викторъ,— перешелъ къ длу Коротковскій.
— Ну?
— Куй желзо, пока горячо: баба-то богата какъ чортъ.
— Кого это вамъ угодно называть бабой?— обидлся Черногорцевъ.— Кого это вы сравниваете съ чортомъ?
— Да эту… старуху крашеную….
— Кто это — крашеная старуха?— уже совсмъ по-павлиньи распустилъ онъ свой хвостъ.
— Фу, дуракъ!.. Если хочешь, чтобъ я теб помогалъ, такъ брось этотъ тонъ со мною.
— Видишь, Леонъ,— внезапно смирился Черноморцевъ,— мои дла такъ плохи, такъ запутаны…
— Что теб необходимо жениться?. Ну, такъ не упускай: окончи до Вны, а въ Вн зови къ себ шаферомъ.
— И она, вдь, вовсе не дурна еще: какой бюстъ, какія плечи!
— Да, дама рыхлая, что говорить. Вонъ она, вонъ она съ съ Надей… иди къ нимъ…
Надя тоже не теряла времени даромъ.
— Тетя, Черноморцевъ-то… совсмъ влюбился въ васъ?.. Только и разговору: какая красавица, какія манеры!…
— Что-жь? Онъ человкъ со вкусомъ… и смотритъ джентльменомъ.
— Знаете, тетя: Коротковскій говоритъ, что онъ богатъ,— лукавила Надя.
— До его состоянія мн нтъ никакого дла!— величественно уронила она.— Вотъ, что,— разомъ перешла она въ другой тонъ.— Узнайте у этого художника, Надя, въ чемъ состояніе Черноморцева: въ деньгахъ или имніяхъ?
— Хорошо.
— Меня это мало интересуетъ, но, видите ли, всегда надо знать съ кмъ имешь дло.
— Татьяна Борисовна!— подошелъ въ эту минуту Черноморцевъ,— позвольте показать вамъ… тутъ одно чудное мсто…
— Ахъ, пожалуйста… я такъ люблю природу…
— Молодцомъ обстряпалъ!— смялся, уходя въ другую сторону, Коротковскій съ сіяющею Надей.
Озеро впереди узилось. Тяжело пыхтя, пароходъ пробгалъ мимо длинныхъ горныхъ мысовъ, далеко выступавшихъ въ спокойныя воды. Голубыми заливами вливались он въ прихотливо изгибавшіяся ущелья. Рдкая зелень винограда, тяжелыя массы фиговыхъ деревьевъ и серебристый налетъ оливокъ то и дло мняли колоритъ берега… Опять бшеный водопадъ сорвался сверху и, разбившись въ блое облако брызгъ, злится и клокочетъ въ немъ… Слдуя за нимъ до вершины, видишь, что эта вода стремится изъ вчнаго мрака, изъ самаго сердца горы, пробивъ себ сквозь его утесы нежданный выходъ. Не такъ ли и въ душ долго хоронится свтлая мысль, запасъ силъ и чувствъ — и только найдя выходъ, рвутся они на волю могучимъ потокомъ?.. Противъ маленькаго Кастелето, по другую сторону озера, неожиданно сбрасываетъ съ себя плащъ изъ оливковыхъ и лимонныхъ рощъ старинный Гариньяно. Берегъ все становится отвсне. Каменныя стны рушатся внизъ. Ближе къ Тиролю, дальше отъ Италіи и горы выше и грозне. Холодомъ ветъ отъ нихъ. Чувствуются Альпы. Тучи, словно слпыя, медленно, ощупью выползаютъ изъ ущелій, припадаютъ къ водамъ озера и напоенныя уносятся дальніе. Изъ одной тснины вырвался втеръ, надулъ желтый парусъ маленькаго суденышка, чуть не въ самый пароходъ разогналъ его и съ дикимъ стономъ унесся въ противоположное ущелье — на ту сторону. Каменный острововъ, на немъ каменная башня… Блекнутъ краски дня… Зарево заката горитъ на снговыхъ вершинахъ Альпъ. Каменная башня съ каменнымъ островкомъ уже прячутся въ сумерки… Скоро трудно опредлить, гд кончаются тучи, гд начинаются снга. Вершины ли это горныя или облака, поднявшіяся къ ночи… И вс эти горы, утесы и тучи грозною, чудовищною массой повисли надъ Мальтезиной… Какое дивное мсто!…
Облокотясь на руку Коротковскаго, Надя заглядлась туда. Не оторваться! Такъ хорошо ей, такъ легко.
— Видите вы въ Мальтезин старинную крпость?— показала она на угрюмыя, грандіозныя стны и башни.— Какая мрачная!
— Эта замокъ Шарлеманя…
— Карла великаго?— вспомнила она свои книжки.
— Да… Посмотрите какъ къ нему жмутся, точно испугались и просятъ защиты, дома этого красиваго городка…
— Я не знаю мста лучше…— прошептала она, отъ вечерняго холода прижимаясь ближе къ Коротковскому.
— А я… я не знаю лица красиве вашего,— съ страстнымъ шопотомъ наклонился къ ней художникъ.
Она молчала.
— Съ того самаго момента, какъ я васъ увидлъ… съ той самой минуты, какъ…
Ея лицо было такъ близко къ нему, точно дразнило его. Онъ чувствовалъ, что ея щеки горятъ теперь… Ишь какъ ходятъ тонкія розовыя ноздри!… Кровь ударила ему въ голову… ‘Э!.. будь, что будетъ’ — мелькнуло у него въ голов. Онъ крпко прижалъ къ себ, локтемъ ея руку, наклонился и не успла двушка понять, что онъ длаетъ, какъ Коротковскій точно скользнулъ губами по ея лицу.
— Вы… вы съ ума сошли?!— разомъ вспыхнула Надя, вырывая свою руку,
— Простите… забылся… Я… люблю васъ!— совсмъ уже глупо оправдался онъ.
Надя была неузнаваема. Точно выросла. Она окинула его съ ногъ до головы негодующимъ взглядомъ.
— Прощайте!.. И не оглядываясь пошла къ своимъ.
Хорошо, что былъ уже вечеръ — никто не замтилъ. Въ синихъ сумеркахъ его — тонуло все. У Нади лицо горло. Кровь то что отхлынула отъ сердца. Мало воздуха. Въ вискахъ стучитъ Она остановилась у мачты и глубоко-глубоко задышала… Странное ощущеніе на лвой щек, точно его губы еще касались ея… И какъ это дико — сама злиться, оскорблена вдь, старается себя уврить въ этомъ, а помимо ея воли что-то теплое, страстное, какая то ласка полная нги закрадывается въ ея душу… ‘Какія у него, славныя губы… Что это я?.. Съума сошла, что ли?.. И какой смлый… Глаза какъ вспыхнули… Замчательно красивъ… Какая же я въ самомъ дл подлая! Вдь онъ меня обидлъ. Такъ сейчасъ же руками и, хватается. Къ какому обществу привыкъ онъ? За кого меня принялъ?.. И какъ сильно прижималъ мой локоть къ себ. Какая крпкая рука у него… И самъ онъ такой стройный!.. Въ сущности это даже пріятно — поцлуй этотъ’… Въ безпорядк мшались въ ея голов обрывки фразъ и мыслей… Она зажмурилась… Его глаза, кажется ей, глядятъ на не, безмолвно ласкаютъ… Еслибы онъ теперь подошелъ — она не нашла бы силы отогнать его… ‘Нтъ надо взять себя въ руки, а то что это за слабость’!..
И Надя ршительно пошла впередъ къ корм, гд какъ она знала, были Черноморцевъ съ Татьяной Борисовной.
Сумерки коротки на юг, вечеръ почти уже смнился ночью… Двушка подвигалась впередъ чуть не ощупью, распугивая влюбленныя парочки… Вс эти внскія гусыни и берлинскія утки были здсь со своими Карлами и Альфредами… Изъ угловъ слышался шопотъ, легкія вскрикиванія. Неосторожный поцлуй изрдка нарушалъ тишину, вызывая снисходительный смхъ…
‘Что это, климатъ такой, что ли?’ — улыбалась про себя Надя.
— Да гд же это наши, однако?
И она остановилась какъ вкопанная.
На корм парохода, Татьяна Борисовна и Черноморцевъ, казалось, забыли все на свт. Предательскій фонарь, оставляя палубу въ тни, бросалъ на нихъ косой лучъ свта. Несчастные, не видя никого, воображали, что и ихъ также никто не замчаетъ. Жирная рука Синегубъ-Бровкиной покоилась въ рук Черноморцева, который, наклонясь близко, близко, къ самому лицу генеральши, шепталъ что-то, какъ видно весьма ей пріятное, потому что ‘историческая дама’ даже зажмурилась, какъ котъ, котораго щекочутъ за ухомъ.
— Такъ!— наблюдала Надя.— Ну, ужь если они, такъ мн и Богъ веллъ… Ого!…
Черноморцевъ одною рукою обхватилъ талію своей дамы, грудь которой поднималась какъ морб въ бурю. Можно было бы услышать скрипніе стальныхъ пружинъ и китоваго уса, этой жалкой плотины корсета, едва сдерживавшей напоръ неукротимыхъ волнъ.
— Что я длаю? Вдь, это значитъ подслушивать!.. И Надя пріостановилась.— Ужь очень смшно!— закончила она.— Тетя!— съ разбга наскочила двушка на забывшуюся чету.
— Фу, сумасшедшая!— вскочила ‘историческая дама’.
— Я, кажется, помшала вамъ,— извинилась двушка.
— Нтъ, я разсказывалъ Татьян Борисовн о своихъ флорентійскихъ впечатлніяхъ.
— Да?
— Чего вамъ нужно? Что вы кидаетесь съ стороны въ сторону?
— Милая тетя, не сердитесь. Я только хотла узнать, гд папа.
— Они съ Ксеніей въ кают играютъ въ шахматы.
— Ну, такъ я уйду отъ васъ. Оставлю однихъ,— подчеркнула Надя.— Только, тетя, я на ушко вамъ скажу кое-что…
Она отвела въ сторону Татьяну Борисовну:
— Фонарь… Видно все… Вс флорентійскія впечатлнія какъ на ладони!
И звонко расхохотавшись, двушка исчезла въ темнот. Черноморцевъ и Татьяна Борисовна пересли.
Надя искала недолго. Художникъ, мрачне тучи, мрялъ шагами палубу, злясь и на себя, и на встрчавшихся ему матросовъ, и на горныя кручи, что смутными массами, едва различаемыя, выступали во мрак.
— М-сье Коротковскій!— послышалось за нимъ.
— Это вы, Надежда Андреевна… Вы не сердитесь? Вы прощаете меня?
— На одномъ условіи.
— Именно?
— Чтобы этого больше не повторялось. А то я, ей-Богу…
— Скажете папеньк?
— Нтъ. Своимъ судомъ — нарву вамъ уши.
— Цна подходящая!
— И прощусь съ вами навсегда.
— Вотъ на это я не согласенъ. Лучше ужь вести себя какъ слдуетъ… какъ Черноморцевъ, напримръ, съ вашею тетенькой.
Надя расхохоталась.
— Чего вы?
— Ну, такъ, вести себя я вамъ не совтую. Особенно подъ фонаремъ!— подняла она голову на предательскій фонарь, скупо мерцавшій у мачты.
Вдали уже мелькали огоньки по черному берегу. Изъ мрака то и дло выступали скалистые острова, между которыми лавировалъ пароходъ. Еще четверть часа — и, залитая свтомъ фонарей, набережная Ривы вытянулась передъ нашими путешественниками.
— Какое чудное озеро, какая дивная прогулка! Я никогда ея не забуду!— мечтательно вздыхалъ Черноморцевъ, съ необыкновенно гордымъ видомъ ведя подъ руку Татьяну Борисовну къ трапу парохода.
— Надюсь…
— Мы остановимся въ одномъ отел?