ИЗЪ РЕГИСТРАТУРЫ.
ИЗЪ РЕГИСТРАТУРЫ.
РАЗСКАЗЪ КОНРАДА ЭРНСТА (*).
(*) Изъ ‘Bilder aus der Beamtenvelt’.
Из регистратуры, Эрнст Конрад, Год: 1858
Время на прочтение: 45 минут(ы)
— Гд акты о здовомъ Пист? спрашивалъ совтникъ фон-дер-Позе, хлопотливо входя въ регистратуру.— Мн нужны акты, касающіеся здоваго Писта, и нужны немедленно!.. Гд они?
Регистраторъ Герхардъ взглянулъ въ свою книгу для отмтокъ и возразилъ:
— Акты, касающіеся здоваго Писта, должны быть уже представлены господину совтнику.
— Это опять неврное показаніе! строго замтилъ послдній, устремляя на своего подчиненнаго проницательный взоръ.
— Да, сказалъ, оправдываясь, регистраторъ: — въ моей исходящей книг такъ и отмчено. Если вашему высокоблагородію угодно будетъ посмотрть у себя дома, то вы, конечно, найдете бумаги.
— Мн нтъ никакого дла до того, что вы отмтили въ вашей книг! закричалъ на младшаго чиновника совтникъ фон-дер-Позе:— если я говорю вамъ: у меня нтъ актовъ, то ихъ и нтъ у меня — вотъ и все!.. Послушайте, любезнйшій, это дло съ здовымъ Пистомъ… тутъ ужь что-нибудь случилось, тутъ что-то несовсмъ-ладно. Берегитесь! говорю вамъ, я требую актовъ: вы мн доставите ихъ, или…
— Если акты дйствительно не находятся у вашего высокоблагородія, замтилъ регистраторъ: — то они, конечно, должны лежать гд-нибудь въ ящик… Я тотчасъ же посмотрю.
— Да, гд-нибудь, гд-нибудь! повторилъ совтникъ съ негодованіемъ и почти съ насмшкою: — конечно, они должны же быть гд-нибудь, но они должны находиться не гд-нибудь, а должны находиться гд, то-есть въ своемъ извстномъ, предписанномъ, законномъ мст.
Регистраторъ уже взялъ свою ручную лстницу и приложилъ ее къ огромному, почти-необозримому шкапу. Онъ влзъ на лстницу и принялся искать въ верхнихъ ящикахъ между бумагами. Совтникъ фон-дер-Позе стоялъ внизу, уставивъ об руки въ бока, и нетерпливо и сердито смотрлъ на него. Потомъ онъ вдругъ воскликнулъ:
— Да вдь это дла о евреяхъ, тамъ ужь, само-собою разумется, не можетъ лежать здовой. Даже въ своей собственной регистратур вы не знаете порядка: это, просто, изъ рукъ вонъ!.. а тамъ, гд вы теперь роетесь, тамъ лежатъ дла, касающіяся народнаго просвщенія: какимъ же образомъ попадетъ здовой къ народному просвщенію… ну, еще лучше, къ королевскимъ повелніямъ! Да что вы, милостивый государь, совсмъ сбились съ толку, что ли?
— Извините, ваше высокородіе! возразилъ регистраторъ обиженнымъ тономъ, не оставляя своего мста: — я и самъ знаю, что здовой Пистъ не принадлежитъ ни къ длу о евреяхъ, ни къ длу народнаго просвщенія, но ящикъ его находится рядомъ съ ящиками, гд помщаются эти дла, и очень могло случиться, что онъ попалъ въ другой ящикъ, потому-что въ своемъ ящик нтъ его.
Съ этими словами онъ осторожно спустился со ступенекъ ветхой лстницы и, ступивъ на полъ, продолжалъ:
— Актовъ нтъ. Я сожалю, что ничмъ не могу помочь въ этомъ дл… По моему мннію, я вручилъ ихъ вашему высокоблагородію недли дв назадъ…
— Господинъ регистраторъ! строго воскликнулъ совтникъ, перебивая его: — я не могу принять никакихъ объясненій — довольно! Вы должны доставить мн акты о здовомъ Пист, и доставить ихъ сегодня же. Вы дадите отвтъ въ уклоненіи отъ соблюденія строгаго законнаго порядка за эти акты, которые, прибавилъ онъ, поднявъ брови и выпуча глаза: — которые гораздо-важне, нежели вы, можетъ-быть, думаете.
Регистраторъ молча пожалъ плечами.
— Вы напрасно пожимаете плечами! закричалъ на него разгнванный начальникъ: — тутъ нечего пожимать плечами — понимаете ли вы меня? Старайтесь лучше быть исправне, а не забрасывать и закладывать все куда попало, какъ вы обыкновенно длаете… Впрочемъ, вы можете быть уврены, что подобный безпорядокъ, какъ противный служб, не будетъ терпимъ доле.
Затмъ онъ повернулся къ нему спиною и направился къ двери. Регистраторъ вздохнулъ и сказалъ про-себя:
‘Для того только и дожилъ я до пятидесяти лтъ, для того и прослужилъ тридцать лтъ, чтобъ выслушивать такія вещи — это ужь изъ рукъ вонъ!’
Совтникъ, до чуткаго уха котораго еще дошли эти слова, съ гнвомъ оглянулся въ дверяхъ, бросилъ на несчастнаго уничтожающій взглядъ и исчезъ затмъ.
Наступалъ вечеръ. Въ обширной, скудно-освщенной регистратур царствовали какія-то особенныя, глубокія сумерки, нкотораго рода туманъ, неисчезавшій ни отъ какого дневнаго свта и, какъ легко себ вообразить, съ приближеніемъ ночи становившійся все гуще-и0гуще.
Тамъ, въ сомнительномъ полусвт, находились огромные шкапы, нагруженные бумагами до самаго почернлаго потолка комнаты. Все, казалось, имло одинаковый видъ, шкапы, полки, бумаги — вс походили другъ на друга, вс были безразличны для непосвященнаго глаза, для обыкновеннаго разсудка простаго смертнаго.
Но пастухъ съ виду знаетъ каждую овцу большаго стада, которое онъ сторожитъ, онъ знаетъ возрастъ каждой овцы, ея происхожденіе, вс ея семейныя отношенія и сколько она даетъ шерсти, онъ знаетъ сколько у той или другой было ягнятъ, какой баранъ былъ родителемъ и что сталось съ ягнятами: были ли они убиты, или проданы, умерли ли они, или сдлались уже овцами и еще по настоящее время служатъ украшеніемъ хлва.
Такъ и регистраторъ находится въ личномъ отношеніи да въ истинно-дружескихъ отношеніяхъ къ своимъ дламъ. Почти вс эти дла онъ принялъ и надписалъ самъ, онъ видлъ, какъ они изъ худощавыхъ тетрадей выросли до могучихъ фоліантовъ, которые, въ свою очередь, произвели на свтъ небольшія многообщающія дла, каждое изъ нихъ онъ имлъ въ рукахъ боле ста разъ, и даже тысячу разъ, онъ знаетъ ихъ силу и слабость, онъ знаетъ, кто ихъ предки и кому они обязаны своимъ потомствомъ, и часто ему достаточно бросить бглый взглядъ на переплетъ длятого, чтобъ знать, какой предметъ излагается въ тхъ или другихъ актахъ и гд находятся потомки, отъ нихъ происшедшіе.
Какое богатство комбинацій! какая длинная, чрезвычайно-запутанная цпь дловыхъ возможностей открывается здсь пытливому уму!..
И бумажно-дловой міръ иметъ свои круговоротъ жизни, начало и конецъ своего бытія. Старые акты бросаются въ сторону, и часто, не безъ сожалнія, относятся въ подвалъ, гд они печально доживаютъ свои послдніе дни въ пыли до-тхъ-поръ, пока сырость, черви и старость нападутъ на нихъ и изгрызутъ ихъ, и они, затмъ, слдуя пути, составляющему удлъ всего земнаго, обратятся въ прахъ и гниль вмст со всми мыслями и прилежаніемъ чиновниковъ, которыя они въ себ заключаютъ. Или, что еще хуже: ихъ, пожалуй, продаютъ, и покупатель сколачиваетъ ихъ въ папку или употребляетъ на свертки, если занимается сливочною или хлбною торговлею. Мастеровой ученикъ, который несетъ изъ лавки кусокъ сыру своему хозяину, разсматриваетъ во время ходьбы іероглифы на бумаг, въ которую лавочникъ завернулъ товаръ. Онъ не подозрваетъ, не подозрваютъ и хозяинъ и хозяйка, что за великія, важныя, сами-по-себ безсмертныя мысли нкогда нацарапалъ на этомъ лист какой-нибудь могущественный человкъ. Кто еще знаетъ его имя, кто еще знаетъ его почеркъ? Всемірная исторія не сохраняетъ ихъ, они нигд не продолжаютъ существовать, ибо государственное устройство этой страны, ея законы, ея учрежденія измнились, и разв какой-нибудь ветеранъ-чиновникъ стараго времени помнитъ еще его превосходительство, не можетъ, однакожь, сказать о немъ ничего положительно-врнаго, его дятельность, его успхи на служебномъ поприщ забыты. И вотъ хозяйка бросаетъ бумагу, бумага выметается съ прочимъ соромъ, или втеръ играетъ ею на улиц и она погибаетъ жалкимъ образомъ.
На мсто старыхъ поступаютъ молодые, гордящіеся боле-тонкою бумагою, бглымъ и четкимъ почеркомъ и современными правилами. Они обладаютъ сознаніемъ, что бумажное производство и письмо сдлали неизмримые успхи и презрительно и свысока оглядываются на своихъ предмстниковъ. Подождите! васъ ожидаетъ въ свое время не лучшая участь, какая постигла вашихъ предковъ, вытсненныхъ вами съ врнаго мста, которое они неоспоримо занимали впродолженіе цлаго полустолтія. И вашъ часъ пробьетъ, ваша гордость падетъ, вы также созданы только изъ лохмотьевъ и отъ васъ останется одна лишь сырая матерія.
Регистраторъ былъ одинъ. Придерживая подбородокъ рукою, стоялъ онъ передъ шкапами и осматривалъ свои полчища. Они безмолвно смотрли на него и, казалось, говорили:
‘Зачмъ обращаешься ты къ намъ, бднымъ, съ этимъ взоромъ, полнымъ упрека? зачмъ смотришь ты на насъ такъ гнвно, съ такою угрозою? вдь мы не виноваты въ своемъ существованіи, мы не создали себя сами, судись съ тми, которые произвели насъ!’
Что за страшная масса длъ! и она съ каждымъ днемъ расла все боле-и-боле, не только рождались все новыя, неслыханныя, неимоврныя тетради, но изъ тетрадей давно-отшедшихъ, покоившихся въ подвалахъ, многія были призываемы къ новой жизни настоящаго времени. Подобно сельскимъ пасторамъ, прізжавшимъ въ полные жизни и богатые дятельностью города, эти старые, уже покоившіеся герои, пробужденные отъ своего зимняго сна, спотыкаясь, вступали въ регистратуру, съ удивленіемъ выпучивали глаза на новые шкапы и порядки, не находили своихъ прежнихъ мстъ и нигд не хотли помститься. Что жь изъ этого выйдетъ современемъ? какъ осилить эту массу, какимъ образомъ сохранить порядокъ между этою сволочью?
Ужасныя мысли роились въ голов несчастнаго чиновника. Онъ думалъ про-себя:
‘Еслибъ теперь загорлся домъ и пожаръ обратилъ бы въ золу всю эту дрянь… разв міръ погибнетъ отъ этого? Міръ, конечно, не погибнетъ, но присутственное мсто… это, разумется, опять справедливо. Ибо, что сталось бы со всми вновь-входящими представленіями и предписаніями? къ нимъ нельзя было бы приложить никакихъ длъ и тогда ученйшій мужъ не зналъ бы, что съ ними длать. Вотъ, я хотлъ бы посмотрть на лица этихъ господъ. Сдлалось бы страшное замшательство… вся машина остановилась бы…
‘Еслибъ я только могъ найти проклятые акты о здовомъ Пист?.. А! не попали ли они, можетъ быть, по ошибк, туда, наверхъ?’
Онъ приставилъ лстницу къ извстному мсту одного шкапа, быстро влзъ наверхъ и схватилъ покоившуюся тамъ связку актовъ. Облако пыли поднялось съ связки въ то время, когда онъ дотронулся до нея. Они, слдовательно, не могутъ лежать и тамъ, потому-что эта пыль была гуще двухнедльной, а въ послднія дв недли (регистратору было это очень-хорошо извстно) онъ еще имлъ потерявшіеся акты въ рукахъ.
Онъ слъ къ своему столу близь окна и принялся писать какія-то отмтки на нкоторыхъ переплетахъ съ актами и на извстныхъ непонятныхъ спискахъ и увдомленіяхъ, послдовательно перебирая ихъ. Онъ знаетъ только вншность актовъ и длъ, какая ему нужда до ихъ содержанія? И еслибъ это содержаніе зажгло землю, перевернуло все вверхъ дномъ, уничтожило миръ нсколькихъ тысячъ существъ и преобразовало благополучіе мильйоновъ людей — ему нтъ дла до этого. Промышленость, полиція, верховная власть, эманципація іудеевъ, подати, наводненія, скотскій падежъ и желзныя дороги — ему это все-равно, все это не должно интересовать его. Ему и безъ того довольно работы: держать нкоторымъ образомъ въ должномъ порядк вс эти дла, передаваемыя на его попеченія. Переплеты актовъ, корешокъ бумагъ — вотъ его объекты, таблицы, книги для отмтокъ, списки — на нихъ обращено его прилежаніе, это алтари, на которыхъ онъ приноситъ жертвы служебнымъ богамъ, и въ жертву имъ онъ приноситъ все: свою силу, свое мужество, свое человческое достоинство.
Такимъ образомъ сидлъ онъ и писалъ, и слеза тихо прокралась изъ глаза и смшалась съ пылью актовъ.
‘Стыдись!’ сказалъ онъ самому себ, быстро отирая влажный глазъ: ‘стыдись! разв ты не мужчина? Ахъ, какую чувствуешь слабость, когда цлый день рылся въ бумагахъ!’
Онъ взглянулъ въ окно.
‘Что за прекрасная погода! что за мягкій воздухъ! какимъ багровымъ отливомъ отражаются лучи заходящаго солнца на оконныхъ стеклахъ! Позади меня въ этой глухой рабочей нор царствуетъ ночь, тягостная ночь, но передо мною свтъ, свобода!.. Вдь растеніе обращается своимъ внчикомъ къ свту: отчего же я не долженъ длать этого? отчего же я долженъ снова обращаться во тьму?.. Но длать, кажется, нечего, теперь только еще половина восьмаго и надобно еще на нсколько времени приняться за плугъ.’
Онъ взялъ въ руки одно дло.
‘Акты, касающіеся собакъ’ пробормоталъ онъ про-себя, внося цифру въ свой реестръ. ‘Акты, касающіеся соловьевъ’.
И онъ записалъ новую цифру. Такъ продолжалъ онъ заниматься нсколько времени, потомъ поднялъ глаза и сказалъ:
‘Праведное небо! еслибъ я могъ выпить теперь стаканъ вина!.. я ршительно усталъ! Пусть то было бы чудное, ароматное, усладительное питье, укрпляющее душу и тло, не взволновывая ихъ, питье въ хрустальномъ, украшенномъ виноградными листьями кубк, мягкое, какъ вечерній зной… Глупецъ! къ чему мечтаешь ты? Ступай домой, съшь бутербродъ, выпей стаканъ воды и потомъ соверши свою вечернюю прогулку. Завтра утромъ будетъ здсь та же исторія, а до-тхъ-поръ успокойся!’
Онъ отправился, но забота не оставляла его. Что за непріятности будутъ завтра, если акты о здовомъ еще не нашлись! А можетъ-быть, они и найдутся. Вдь это случается такимъ образомъ часто: подобно тому, какъ заблудившаяся овца возвращается къ стаду и пастухъ не знаетъ, гд она находилась столь долгое время и какъ она нашла дорогу домой, такъ и пропавшая бумага появится вдругъ, нечаянно, и никто не въ-состояніи сказать, гд она находилась и какимъ образомъ снова очутилась въ ящик. Можно только сказать: она опять нашлась. У регистратора спалъ съ сердца камень, онъ съ удовольствіемъ потираетъ себ руки и не ищетъ боле, онъ, улыбаясь, посматриваетъ на одного или на другаго и т ворчливо замчаютъ: ‘ужь не думаете ли вы, что акты были у меня? въ такомъ случа вы жестоко ошибаетесь: я не видалъ ихъ впродолженіе нсколькихъ лтъ’.
Съ такими мыслями вступилъ регистраторъ въ свою квартиру, находившуюся въ верхнемъ этаж одного изъ домовъ въ предмстьи города. Все здсь осталось въ томъ же вид, какъ было утромъ. У щеглнка былъ еще кормъ, ему можно дать только еще свжей воды. ‘Такъ, моя птичка!’ А тамъ, на комод, стоитъ ящикъ съ альтомъ. Регистраторъ вынулъ небольшой ключикъ изъ своего жилетнаго кармана, открылъ ящикъ и привтствовалъ своего друга. Онъ былъ хорошо настроенъ. Регистраторъ сдлалъ нсколько аккордовъ, смычокъ медленно скользнулъ по струнамъ — и сладостная меланхолическая мелодія огласила низкую комнату.
Видъ его прояснился, музыка заставила его забыть сердечное горе. Вдругъ онъ вспомнилъ, что былъ приглашенъ сегодня на вечеръ къ госпож казначейш. Онъ-было чуть не забылъ этого, а между-тмъ его отсутствіе не прошло бы ему даромъ…
Служеніе государству сопряжено съ трудными обязанностями. Оно неумолимо требуетъ всего человка. Кто предался ему, тотъ предался ему всею своею жизнью и всею мыслью. Когда поденьщикъ отираетъ потъ со лба и отдыхаетъ посл своей работы, когда выпряженная лошадь стоитъ въ конюшн и расправляетъ свои члены, когда ремесленникъ убираетъ свой инструментъ и съ удовольствіемъ покуриваетъ свою трубочку, въ то время для чиновника еще не наступилъ шабашъ, не наступило еще время отдыха.
Нашъ другъ, намучавшись въ должности впродолженіе цлаго дня, охотно пошелъ бы прогуляться, подышалъ бы свжимъ воздухомъ и, какъ истинный поклонникъ природы, насладился прелестью вечерней поры… но онъ долженъ былъ отказаться отъ всего этого по весьма-важнымъ причинамъ. Господинъ казначей человкъ весьма-значительный, весьма-вліятельный, онъ пользуется особенно-хорошимъ мнніемъ господина предсдателя, такъ-сказать правая его рука въ нкоторыхъ случаяхъ, и достоврно извстно, что господинъ предсдатель иногда дружески спрашиваетъ его о томъ или другомъ подчиненномъ.
Если, слдовательно, госпожа казначейша даетъ вечеръ, то кто же осмлился бы отклонить отъ себя лестное приглашеніе на этотъ вечеръ только ради прогулки? Кром того, высшее начальство съ удовольствіемъ смотрло на то, даже, какъ говорится, желало того, чтобъ чиновники собирались около этого пріятнаго средоточія частью для возбужденія хорошаго духа, частью же длятого, чтобъ жизнь не раздляла того, что связываетъ служба. Такимъ-образомъ посщеніе пріятныхъ вечеровъ госпожи казначейши принадлежало хотя и не къ непремннымъ, однакожъ, нкоторымъ образомъ къ такъ-сказать тайнымъ должностнымъ обязанностямъ.
И дйствительно, какому дому, какому семейству было бы приличне принимать гостей и доставлять имъ развлеченіе?..
По существующему правилу, завдывающій кассою получаетъ достаточное содержаніе длятого, чтобъ онъ не былъ введенъ въ искушеніе, другимъ можно давать содержаніе и поскудне. Въ силу этой уступки человческой слабости, господинъ казначей былъ въ-состояніи не только содержать свое семейство, но и повременамъ собирать у себя общество, какъ приличествовало его положенію и чину. Для развлеченія гостей не длалось никакихъ особыхъ усилій: его семейство было чрезвычайно-музыкально. Самъ онъ недурно игралъ на скрипк и плъ, у него былъ теноръ, его об дочери впродолженіе многихъ лтъ брали уроки на фортепьяно и также пли, даже его супруга обладала звонкимъ контральто, который, однакожь, въ настоящее время она употребляла боле въ разговор, нежели въ пніи.
Въ такой пріемный день ей, впрочемъ, приходилось много говорить и много приказывать, потому-что об дочери готовы были наряжаться и предаваться удовольствію, но не хотли убирать, чистить и варить: все это лежало на плечахъ хозяйки-матери, которой, однакожь, эта задача была совершенно по-силамъ.
Досадно только, что у ней были сегодня опять непріятности съ женою судейскаго ассистента изъ-за сушильни! Госпожа ассистентша жила въ четвертомъ этаж, слдовательно, была ближе къ чердаку, нежели госпожа казначейша, такимъ образомъ она легко могла овладть чердакомъ и перебить право у госпожи казначейши. Ахъ! сушильня служитъ, непосредственно посл прачечной, постояннымъ яблокомъ раздора между жиличками дома. Веревка, на которой развшивается бліе для просушки, шпильки, которыми блье прикрпляется, это — небольшіе коварные демоны, возбуждающіе страсти хозяйки, приводящіе ее въ бшенство и совершенно заглушающіе въ ея душ заповдь о любви къ ближнему.
— Какъ она осмлилась, гремла госпожа казначейша: — ни съ того, ни съ сего, снять съ веревки мои чулки и повсить свои! Вдь это нагло! Разв я не имю такого же права, какъ и она? и она точно такимъ же образомъ распоряжается водосточною трубою и прачечною. Я непремнно требую отъ тебя, милый мой, говорила казначейша, обращаясь къ мужу:— чтобъ ты поговорилъ съ хозяиномъ… пусть онъ урезонитъ эту женщину, или, если ты не сдлаешь этого, то я сдлаю и сама урезоню е. Я теб, однакожь, объявляю, что мы въ послдній разъ пригласили къ себ этихъ людей… Чтобъ ихъ нога никогда боле не смла ступить черезъ мой порогъ! Избави меня Боже отъ этой дряни!
Казначей успокоилъ, какъ могъ, пылавшую справедливымъ гнвомъ супругу и сказалъ ей:
— Перестань, дай намъ провести съ удовольствіемъ сегодняшній вечеръ. Гости должны тотчасъ быть: ужь семь часовъ.
— Что-о! воскликнула она:— ты еще хочешь держать ихъ сторону? да это вдь…
Въ эту минуту раздался стукъ въ двери и въ комнату явились господинъ счетчикъ и госпожа счетчица. Послдовали сердечныя и дружественныя привтствія и нсколько вжливыхъ словъ. Снова отворилась дверь: вошелъ господинъ секретарь съ супругою и дочерьми, за нимъ слдовали помощникъ столоначальника и сверхштатный чиновникъ по граждавской части. Молодыя дамы бросились другъ другу на шею и цаловались, не обращая ни малйшаго вниманія на вошедшихъ молодыхъ людей, присутствовавшихъ при этой сцен.
— А, вашъ покорнйшій слуга, господинъ секретарь, вашъ покорнйшій слуга, сударыня! воскликнулъ теперь казначей, обращаясь къ входившимъ секретарю по почтовому вдомству и его супруг.
— Очень, очень-радъ, продолжалъ казначей: — что вижу васъ совершенно-здоровымъ, многоуважаемый товарищъ по служб!
Снова отворилась дверь, но на этотъ разъ отворилась, настежь и у входа показались жена совтника по счетной части и жена совтника по канцеляріи.
— Ахъ, покорнйше прошу васъ, войдите! говорила госпожа совтница по счетной части.
— Не длайте, пожалуйста, церемоній, возражала госпожа совтница по канцеляріи.
Он взяли другъ друга за руки и кая,дая скромно старалась вдвинуть другую въ дверь. Мужья стояли позади ихъ и, пользуясь этимъ временемъ, говорили о какой-то программ. Наконецъ дамы взялись подъ-руки и вмст вошли въ комнату. Хозяйка убдительно упрашивала ихъ ссть на диванъ, но тутъ снова ни одна изъ нихъ не хотла ссть на правую сторону.
— Нтъ, говорила совтница по канцеляріи: — мсто на правой сторон принадлежитъ вамъ.
Совтница по счетной части медленно обошла кругомъ стола и быстрымъ поворотомъ хотла-было занять мсто на лвой сторон, но, тщетно! совтница по канцеляріи заступила ей дорогу, и совтница по счетной части ударилась о свою противницу.
— Кто, однакожь, выше, совтникъ по канцеляріи или совтникъ по счетной части? спросилъ сверхштатный чиновникъ: — разв совтникъ на канцеляріи не выше?
— Нтъ, совтникъ по счетной части выше, замтилъ ассистентъ: — какъ же ты этого не знаешь?
— По-моему также, совтникъ по счетной части выше, сказалъ третій: — потому-что онъ капитанъ въ ополченіи, а совтникъ по канцеляріи только лейтенантъ.
— Ну! разумется, вмшался въ разговоръ дйствительный отставной ротмистръ, который также осчастливилъ общество своимъ посщеніемъ и котораго, по-справедливости, можно было назвать звздою вечера: — подождите, господинъ сверхштатный, подождите, мой голубчикъ! еслибъ вы только были въ моемъ эскадрон, вы узнали бъ у меня, что капитанъ выше лейтенанта. Ну! какъ вы теперь поживаете? Будете ходить на ученье въ ныншнемъ году?
— Да, мы оба будемъ ходить, отвчали молодые люди.
— И я также! воскликнулъ третій.
— И я! и я! откликнулись четвертый, пятый.
Вс они числились при ополченіи.
Но, тс! Музыка началась. Господинъ казначей откашлялся и началъ:
Durch die Wlder, durch die Auen…
Амалія акомпанировала на фортепьяно. Бдный Максъ, бдный Фрейшютцъ! то были сердцераздирающіе звуки! въ особенности т мста, гд въ глубин является Саміэль, навели ужасъ на слушателей и вызвали самыя громкія изъявленія восторга. Затмъ послдовалъ терцетъ:
Doch hast Du auch vergeben
Den Vorwurf, den Verdacht…
въ которомъ принимали участіе господинъ казначей и его об дочери. Секретарь почтоваго вдомства, человкъ также весьма-музыкальный, съ воодушевленіемъ схватилъ скрипку и принялся играть верхній голосъ. Вс они работали по силамъ. Вечеръ былъ теплый, іюньскій, и потъ перлами выступалъ на лбу исполнителей.
— Страшная жара! шопотомъ произнесла Густхенъ: — нтъ никакой возможности вынести!
— Теперь хоръ! съ любезною восторженностью воскликнулъ казначей: — прошу присоединиться всхъ дамъ:
Wir winden dir den Jungfernkranz…
И молодые и старые образовали группу около фортепьяно, и любимый хоръ раздался.
— Хоръ, по моему мннію, ужь черезчуръ проникнутъ народнымъ духомъ, презрительно отозвался секретарь почтоваго вдомства: — онъ, по моему мннію, не можетъ похвастать значительною глубиною музыкальной мысли.
Нашъ знакомецъ, регистраторъ Герхардъ стоялъ въ нкоторомъ отдаленіи отъ прочихъ. Онъ былъ въ довольно-грустномъ расположеніи духа, но онъ зналъ свой долгъ. И вотъ подошелъ онъ къ Густхенъ и пробормоталъ нчто въ род: ‘Очень-хорошо!.. очень-удачно!’ Она присла передъ нимъ и вовлекла его въ разговоръ, видно было по ея глазамъ, что регистраторъ былъ ей непротивенъ. Когда вс отправились ужинать, онъ вжливо предложилъ ей руку, и она такимъ-образомъ сдлалась его сосдкою.
Кто шепчется за столомъ и длаетъ замчанія вполголоса? дочери секретаря или счетчица?… Казначейша также нсколько разъ, какъ-бы украдкою, устремляла свои материнскіе взоры въ ту сторону, гд сидлъ нашъ регистраторъ.
Тс! казначей звонитъ по стакану, подымается съ своего мста, хочетъ говорить рчь.
Бесда замолкла, и хозяинъ началъ:
— Высокоуважаемое господа и госпожи! Не по обязанности хозяина, но, руководимый единственно лишь своимъ чувствомъ, ршаюсь предложить тостъ…
Онъ немного откашлялся, приложивъ руку ко рту, и затмъ продолжалъ:
— Что такое сила безъ предмета, на который она простирается? что лошадь безъ всадника, домъ безъ крыши? что, говорю я, инструментъ, непздающій звука? что такое грудь безъ дыханія, которое оживляетъ ее — да? что такое поцалуй безъ устъ, которыхъ онъ касается? довольно и короче сказать: что такое любовь безъ сердца, которое она воспламеняетъ? она ничто, такая любовь вовсе не любовь, любовью ее собственно нельзя и назвать. Слдовательно, сердце необходимо для любви, сердце, зерно и средоточіе, около котораго вращается все, и это общество, высокоуважаемые господа. Гд же, спрашиваете вы, сердце этого общества? Вы, конечно, спрашиваете въ шутку: что жь иное можно разумть подъ седцемъ этого общества, какъ не прекрасный полъ… присутствующихъ дамъ? Нашъ Гте уже сказалъ: ‘Чтите дамъ: он вплетаютъ небесныя розы въ земную жизнь’. Итакъ, я осмливаюсь предложить тостъ за здравіе прекраснйшаго пола: ‘ура! ура! ура!’
Общество отозвалось единодушнымъ крикомъ ‘ура!’ и стаканы зазвенли.
— Рчь мн не особенно понравилась: это ужь было черезчуръ-сладко, пробормоталъ отставной ротмистръ, обращаясь къ своему сосду.— Любовь и сердце, и поцалуй… нтъ… что это? Постойте-ка, я скажу рчь.
Онъ нсколько времени посидлъ въ раздумьи, потомъ всталъ и, погладивъ усы, сказалъ:
— Я, съ своей стороны, несмотря на то, что я не женатъ, не могу ршительно ничего сказать противъ прекраснаго пола… напротивъ… Но изъ этого еще не слдуетъ пренебрегать нашимъ непрекраснымъ поломъ. Я считаю себя счастливымъ, что нахожусь въ обществ, члены котораго въ одно и то же время военные и статскіе, поэтому я считаю себя нкоторымъ образомъ представителемъ линейнаго войска, а васъ, милостивые государи, представителями ополченія, потому-что въ моихъ глазахъ въ вашемъ гражданскомъ званіи составляетъ особенность то, что вы въ то же время совершенно принадлежите ополченію, такъ-какъ я вполн увренъ, что вс вы способны къ исполненію военныхъ обязанностей и никто изъ васъ не отставленъ за негодностью къ служб. Здсь находятся между нами: одинъ капитанъ, пять лейтенантовъ, семь другихъ членовъ и двое принадлежащихъ къ провіантскому департаменту, со всми ими я познакомился еще на послднихъ манврахъ. Такимъ-образомъ я считаю за счастье провозгласить: да здравствуетъ ополченіе! Ура, ура!’
Теперь и дамы, въ свою очередь, должны были чокнуться съ храбрыми воинами. Кром-того, грудь ихъ высоко подымалась при мысли, что он, можетъ-быть, посл ужина протанцуютъ нсколько танцевъ съ храбрыми защитниками отечества. Такъ, дйствительно, и случилось: радостный пиръ заключился веселымъ вальсомъ…
— Папаша, сказала казначейша и въ раздумьи положила голову на подушку супруга, лежавшаго возл нея: — папаша! регистраторъ сильно ухаживаетъ за нашей Густхенъ. Вс гости, вдь, замтили это, онъ во весь вечеръ не отходилъ отъ нея. Скажи на-милость, не-ужели же ты не видлъ этого?
— Другъ мой, возразилъ мужъ: — я ужь нсколько разъ раздумывалъ объ этомъ пункт. Я, по моему убжденію, не могъ бы сказать: ‘нтъ’, Густхенъ теперь лтъ около тридцати и она ужь нсколько потерпла отъ своей болзни’…
— Да! я также думаю, что это нельзя же оставить такъ, прервала его жена: — или то, или…
— Онъ человкъ весьма-солидный и я могу содйствовать ему въ повышеніи на служб, продолжалъ казначей, не прерывая своихъ соображеній.— Онъ, конечно, не въ первой пор юности, но, если мы должны быть откровенны, Густхенъ также ужь не ребенокъ…
— Зачмъ же было бы ему возиться весь вечеръ съ Густхенъ? снова перебила его жена.— Она краснла, какъ ракъ, и вс люди говорятъ объ этомъ.— Она согласна выйти за него, въ этомъ она ужь признавалась мн. На лейтенанта Пипера надяться нечего: его, вдь, ужь съ незапамятныхъ временъ не видать и не слыхать. Ты долженъ переговорить съ Герхардомъ.
— Гм! да! Увидимъ, что можно сдлать… Еще бы… Ну, завтра мы еще поговоримъ объ этомъ…
Вечеръ утомилъ казначея и даже будущая судьба дорогой дочери не могла заставить его бодрствовать. Онъ заснулъ. Его супруга что-то поворчала про-себя, но вскор и она послдовала примру своего мужа.
Въ это же время пытался заснуть и регистраторъ Герхардъ, но ему какъ-то не удавалось. Онъ легъ на спину и вытянулся, повертывался то на одну сторону, то на другую, подгибалъ колни… но тщетно!.. Вино было дурное и кислое, настоящій горлодръ. Какая страшная разница между этимъ виномъ и золотистымъ, блестящимъ напиткомъ, который недавно представлялся его воображенію, когда онъ одинъ сидлъ въ должности! Какія испытываешь мученія, когда не можешь заснуть!
Онъ всталъ и выпилъ стаканъ воды. Если безпокойство происходило отъ кислаго вина, то оно теперь должно утихнуть и кровь снова придетъ въ спокойное состояніе.
Бдный другъ! не вино мшаетъ теб заснуть: забота и горькая печаль отгоняютъ отъ тебя освжающій покой. Разв не возникаютъ передъ твоею мыслью, какъ пугало, затерявшіеся акты? разв ты не видишь грозно-поднятый палецъ совтника фон-дер-Позе, суровый, предвщающій бду взглядъ президента? разв слухъ твой не поражаетъ страшное слово: ‘штрафъ!’ разв не смотрятъ на тебя, выпуча страшные глаза, эти акты-привиднія, эти неодушевленныя несчастныя созданія, которыя угрожаютъ потрясти до основанія всю твою нервную систему, заставить тебя забыть самого себя и подавить въ теб всякую искру благородной мысли и чувства? Иначе зачмъ было бы кричать теб, въ страх, въ полудремот: ‘Прочь! оставьте меня въ поко!.. Не давите меня! Прочь! прочь!..’ Ты знаешь, что долженъ дать отчетъ отдльно за каждаго твоего питомца, а разв ты будешь въ-состояніи сдлать это? А если тебя отставятъ, что легко можетъ случиться, что будешь ты длать тогда? чмъ будешь ты прокармливать твою больную мать старушку, твою непристроенную сестру? Хотя ты и получаешь только четыреста талеровъ въ годъ, но какъ пріобртешь ты ихъ въ другомъ мст?..
Едва начало разсвтать, какъ нашъ регистраторъ ужь всталъ, сварилъ себ кофе и отправился прогуляться. Роса блестла на поляхъ, жаворонокъ съ пніемъ поднимался къ голубому небу. Воздухъ былъ прохладенъ и свжъ и составлялъ рзкую противоположность съ душною комнатою и жаркою постелью, которыя онъ только-что оставилъ. Онъ отогналъ отъ себя полудремоту, безпокойство и отчаяніе, и въ установленное время, съ новымъ самоотверженіемъ, отправился въ свою должностную пещеру.
Совтникъ фон-дер-Позе недолго заставилъ ждать себя. Вообще, онъ былъ человкъ весьма-хорошій, но онъ былъ ршительно помшанъ на томъ, чтобъ длать отвтственными чиновниковъ, ему подчиненныхъ. Онъ длалъ отвтственными всхъ: секретаря, счетчика, сверхштатнаго чиновника по гражданской части, журналиста, у всякаго, кто только попадался ему подъ-руку, онъ требовалъ отчета въ извстныхъ длахъ, длалъ его отвтственнымъ.
Кром этого, онъ имлъ еще другую привычку, именно: онъ вчно искалъ чего-то: то недоставало какого-нибудь документа, то докладной записки, то такого пера, какое ему было нужно, то бумаги, то того, то этого, или онъ требовалъ дло, подобное которому уже было — вотъ такого-то года, такого-то дня, о! онъ врно помнитъ это — и, употребляя въ дло такой аргументъ, перелистывалъ всевозможные акты, списки и журналы, или онъ желалъ имть извстныя данныя извстныхъ распоряженій, видть извстные нумера и цифры, разсмотрть и сосчитать то и другое.
Вслдствіе того, онъ наибольшую часть своей жизни проводилъ въ должности. Стоило только войти въ комнаты, гд сидли младшіе чиновники, въ одной изъ нихъ непремнно можно было увидть курчавую голову совтника, его поднятые кверху брови, его озабоченную чмъ-то физіономію.
Сегодня онъ формально ворвался въ регистратуру и бросился прямо на регистратора.
— Гд акты, касающіеся здоваго Писта? воскликнулъ онъ, приставивъ къ груди чиновника указательный палецъ правой руки, подобно пистолету.— Отчего не представлены они мн еще вчера, какъ я этого требовалъ? извольте дать отчетъ въ этомъ!
— Я не могу найти акты! возразилъ Герхардъ съ выраженіемъ искренняго сожалнія.
— Это не оправданіе! воскликнулъ совтникъ, ударивъ ладонью по столу.— Вы у меня отвтите за ущербъ, который можетъ быть причиненъ служб вслдствіе этого. Кром того, гд находится, поступившее ужь дня три назадъ, предписаніе министерства о томъ же предмет, то-есть, о здовомъ? При исправномъ длопроизводств его слдовало бы представить мн давно, съ присовокупленіемъ главныхъ актовъ о здовыхъ вообще.
— Предписаніе?… предписаніе?… разв ваше высокоблагородіе еще не получили его? робко спросилъ регистраторъ.
Онъ сталъ перелистывать свои списки и произнесъ потомъ:
— Конечно, да! противъ нумера этого предписанія еще нтъ отмтки… оно было у меня еще вчера въ рукахъ…
И онъ принялся рыться въ бумагахъ на стол.
— Но его боле нтъ здсь, оно, должно-быть, какъ-нибудь завалилось между другими бумагами…
— Да, завалилось, завалилось! повторялъ иронически совтникъ фон-дер-Позе: — все, что не находится, все это завалилось. Это старая отговорка. Я теперь прямо отправлюсь къ господину президенту. Надобно положить конецъ подобному порядку.
Съ этими словами онъ быстро удалился. Въ сняхъ попался ему товарищъ по служб Лакъ и интимно, но съ выразительнымъ взглядомъ попросилъ его зайти съ нимъ въ отдльную комнату.
— Позвольте сказать вамъ по секрету одно слово, сказалъ, понижая голосъ, товарищъ Лакъ, тщательно осмотрвъ все кругомъ и вполн убдившись, что никого не было вблизи:— позвольте сказать вамъ по секрету одно слово. Я слышалъ весь вашъ разговоръ. Не дйствуйте слишкомъ-быстро, не обожгите себ пальцевъ.
— Вотъ еще! воскликнулъ фон-дер-Позе, все еще разгнванный.— Безпорядка на служб терпть нельзя, въ этомъ отношеніи я неумолимъ, я вмнилъ себ это въ священнйшую обязанность.
— Любезнйшій товарищъ! шопотомъ говорилъ совтникъ Лакъ: — поврьте моимъ словамъ. Я состою на служб десять или одиннадцать лтъ доле васъ, я служу сорокъ-первый годъ, а вы двадцать-девятый или тридцатый. Опытность — самое главное въ администраціи — вы въ этомъ согласитесь со мною, опытность главне всего. Такимъ образомъ я иногда вижу, слышу и чувствую боле другихъ… не обожгите пальцевъ — вотъ все, что я хотлъ вамъ сказать.
— Но, Боже мой! замтилъ собесдникъ: — онъ не можетъ найти мн акты, онъ затерялъ предписаніе… и знаете ли вы, что онъ сказалъ? Онъ сказалъ мн: ‘Мн пятьдесятъ лтъ, а я долженъ переносить подобныя вещи! вотъ что сказалъ онъ мн — а? вдь это совершенно противно обязанности чиновника…’
— Это ничего, ничего! тихо произнесъ товарищъ Лакъ съ плутоватымъ выраженіемъ лица, сильно прищуривая небольшіе срые глаза.— Пистъ — понимаете ли вы? былъ слугою или чмъ-то въ этомъ род у тайнаго совтника, или у кого-то въ этомъ род… Я предчувствую ужь это, па, па, па!… Не обожгите себ пальцевъ — вотъ все, что я хотлъ вамъ сказать!
Съ этими словами товарищъ по служб, Лакъ, тихо и незамтно, на сколько позволяла то его дородность, проскользнулъ изъ комнаты и оставилъ совтника фон-дер-Позе въ грустномъ раздумьи.
Въ должностной сфер существуетъ нчто въ род тока, который возбуждаетъ чуть. Подобно тому, какъ дичь слышитъ собаку и охотника, которые подстерегаютъ ее, намреваясь убить: такъ истинный чиновникъ чутьмъ слышитъ, если въ чемъ-нибудь ему угрожаетъ опасность. Это сознаніе образуется не вслдствіе прямаго предостереженія или правильнаго сообщенія — нтъ, оно просто навяно воздухомъ. Это сознаніе необъятное, неосязаемое, а, несмотря на то, оно можетъ достигнуть извстной степени опредлительности, такъ-что, въ человк посвященномъ не остается ни малйшаго сомннія въ угрожающей ему опасности. Его внутреннее чувство, духовная сила, которая въ теченіе лтъ, проведенныхъ на служб, возбуждается и развивается особеннымъ образомъ, сначала заставляетъ его предчувствовать, а потомъ и дйствительно находить опасность. Это втеръ, который можно было бы назвать внутреннимъ втромъ, въ противоположность вншнему, поражающему кожу, втеръ, для ощущенія котораго необходимы особенные осязательные органы и который своимъ дуновеніемъ не произведетъ никакого дйствія на проъана, или новичка.
Дичь, заслышавъ чутьемъ опасность, избираетъ другой путь, перемняетъ направленіе или даже обманываетъ охотника и наводитъ его на ложный слдъ. Не-уже-ли же человкъ, чиновникъ, внецъ созданія, долженъ бжать прямо подъ выстрлъ охотника, отвергая прирожденное ему чувство самосохраненія? Кто поставитъ ему въ вину то, что онъ старается выбраться изъ бды цлымъ и невредимымъ и искусно ввести свое дорогое я въ безопасное мсто?…
Совтникъ фон-дер-Позе впалъ въ глубокое раздумье. Снова грызла его сердце одна изъ тхъ заботъ, которыя заставили его состариться преждевременно. Его курчавая голова качалась то туда, то сюда, подобно тому, какъ колышется слегка покрытый снгомъ кустарникъ, которымъ играетъ осенній втеръ. Видъ его напоминалъ пустыню зимою. Кто поможетъ ему выйти изъ этой дилеммы? кто внесетъ свтъ въ его мысли?…
Совтникъ фон-дер-Позе былъ человкъ правдивый и честный во всхъ отношеніяхъ. Его зрніе, его обоняніе, его чувство не распространялись дале сней мста служенія, а у него дома, дале кухни. Онъ лъ свой хлбъ въ пот лица, былъ хорошій отецъ семейства, нжный, даже боле чмъ нжный, терпливый супругъ. Вообще, вн должности онъ былъ человколюбивъ и благодушенъ, но на служб онъ становился истиннымъ тигромъ. Онъ только-что былъ растроганъ нуждою бднаго и далъ ему щедрую милостыню, онъ только-что принялъ самое нжное участіе въ несчастіи дальняго знакомаго… но вотъ онъ вошелъ въ свое служебное мсто и грудь его обратилась въ камень и желзо, онъ вдругъ сталъ жестокъ, безпощаденъ и свирпъ. Какъ на театр очаровательная, покрывая роскошною растительностью страна въ одну секунду измняется въ суровую пустыню, такъ и у совтника фон-дер-Позе между жизнью вн службы и жизнью на служб не было никакой средины, никакой послдовательности.
Въ-особенности онъ гордился тмъ, что въ занятіяхъ по должности обладалъ качествомъ, которымъ дйствительно отличался, онъ только и бредилъ порядкомъ, но любилъ порядокъ не столько въ своихъ собственныхъ занятіяхъ, сколько въ занятіяхъ другихъ. Онъ нкоторымъ образомъ былъ полицейскимъ элементомъ въ присутственномъ мст, его дятельпость преимущественно заключалась въ томъ, что называется: ‘смотрть за службою чиновниковъ’. Какимъ образомъ онъ замчалъ все — это осталось тайною даже до сегодна. Конечно, многое необходимо приписать чутью, но чутью не первостепеннаго рода.
Несмотря на то, что упомянутое качество дйствительно украшало совтника, онъ, однакожь, не обладалъ тмъ чутьемъ высшаго рода, о которомъ мы говорили. Въ прежніе годы онъ употреблялъ всевозможныя усилія длятого, чтобъ изучить эту темную науку, но она не далась ему, въ этомъ отношеніи въ немъ находился какой-то недостатокъ, пустое мсто, чрезъ которое положенія науки выходили вонъ. Тмъ не мене объясненія его товарища по служб, Лака, породили въ немъ безпокойство. Если его товарищъ Лакъ говорилъ объ опасности, то это было врно: въ этомъ отношеніи никто не могъ сравниться съ Лакомъ. Сколько разъ оправдывалось то, что онъ предсказывалъ, и не спасъ ли онъ однажды даже своего друга фон-дер-Позе, который находился уже на самомъ краю пропасти?
Странно только, какое отношеніе можетъ имть въ настоящемъ случай прежняя служба здоваго у значительнаго лица къ регистратору Герхарду и его упущеніямъ по должности? Сколько ни думай объ этомъ, этотъ пунктъ не длается яснымъ. Все дло состоитъ только въ томъ, чтобъ перевести здоваго Писта на другое мсто, длятого, чтобъ мсто, занимаемое имъ до-этихъ-поръ, можно было передать леиб-егерю, котораго очень рекомендуетъ на этотъ постъ его превосходительство господинъ генералъ. Это дло не можетъ встртить никакихъ затрудненій. Если при переводахъ съ одного мста на другое обращать вниманіе на представленія подчиненныхъ, то тутъ далеко не уйдешь. Да и кто же знаетъ, можетъ-быть, у регистратора какая-нибудь стачка съ здовымъ. При всемъ томъ нельзя же не обратить вниманія на предостереженіе товарища Лака, и совтникъ фон-дер-Позе ршился наконецъ подумать еще объ этомъ дл и посмотрть что будетъ дале. ‘Дло это’ думалъ онъ про-себя, ‘можетъ остаться въ этомъ положеніи до послзавтра: оно не опоздаетъ и служба ничего не потеряетъ отъ этого, а завтра воскресенье — день отдыха для регистратора…’
Воскресенье, праздникъ! привтствую тебя! Что за невыразимо-сладостное ощущеніе овладваетъ чиновникомъ, когда онъ въ субботу вечеромъ ложится спать: завтра праздникъ, день отдыха. Можно, наконецъ, выспаться, ненужно рано идти на работу, въ этотъ день ненужно не только трогать бумагъ, но даже и смотрть на нихъ, дла вс выбрасываются изъ головы, можно быть человкомъ.
Съ такимъ счастливымъ предчувствіемъ заснулъ и нашъ пріятель, и спалъ сладко и крпко сномъ человка, котораго не безпокоятъ угрызенія совсти. Когда солнце освтило лучами его комнату, онъ весело вскочилъ, одлся, взялъ шллну и палку и вышелъ изъ дома.
Онъ торопился выйти изъ города. Вскор онъ оставилъ за собою срый городъ съ его крпостными валами и башнями, и передъ нимъ широко раскинулась улыбающаяся поляна.
‘О, воскресенье! о, день отдыха! привтствую тебя! привтствую тебя!’ такъ отзывалось въ его душ, когда онъ раннимъ утромъ шелъ по полямъ: ‘открой мн нжно свои объятія, дай мн успокоиться на твоей груди!’
Какъ было все тихо! какъ свжо, какъ ясно! душа его глубокоглубоко погрузилась въ эту торжественную тишину. И несмотря на то, что мало такихъ часовъ, какъ эти, изъ-за нихъ однихъ, право, стоитъ жить.
Пройдя порядочное разстояніе, онъ подошелъ къ шинку, находившемуся на краю лса. Онъ веллъ подать себ кружку молока и кусокъ хлба и заказалъ къ обду пирогъ. Прислуга, находившаяся въ шинк, знала его: не въ первый разъ заходилъ онъ сюда. Такимъ-образомъ они знали также, какъ онъ любилъ, чтобъ было приготовлено, и право, обдъ, который они приготовили ему, показался ему княжескимъ.
Онъ бродилъ по лсу, отдыхалъ подъ тнистымъ деревомъ и любовался его высокою, тихо-шелестящею вершиною, садился у ручейка и съ наслажденіемъ смотрлъ на игру журчавшаго потока.
Отрадно было у него на душ. Его не преслдовали здсь ни пыль, лежавшая на актахъ, ни гнвныя движенія совтника фон-дер-Позе, ни выговоръ господина президента: вс они остались позади его, тамъ, гд башня почти исчезаетъ въ туман на горизонт, вс они, притснители, требующіе актовъ. Здсь онъ свободенъ, здсь дышетъ онъ спокойно, не испытываетъ никакихъ служебныхъ бдствій.
Освженный и ободренный отправился онъ въ обратный путь. Жаль только, что такой день такъ коротокъ, а будни такъ длинны, такъ длинны! Чмъ боле приближался онъ къ городу, тмъ медленне шелъ онъ, тмъ задумчиве становился. Онъ чувствовалъ то же, что чувствуетъ осужденный, котораго опять ведутъ въ темницу, откуда ему удалось уйти на короткое время. Его охватила душная, пыльная и воскресная городская атмосфера, а тамъ… это, кажется, казначей подъ-руку съ супругою: онъ также возвращается въ городъ… онъ замтилъ регистратора, остановился, казначейша посылаетъ ему издалека величественный поклонъ, а казначей идетъ ему на встрчу со словами:
— Любезнйшій господинъ Герхардъ, я заходилъ къ вамъ сегодня нсколько разъ и хотлъ пригласить васъ къ чаю къ намъ. Если вы располагаете собою, то зайдите къ намъ хоть не надолго, у насъ никого не будетъ.
— Я немного усталъ, возразилъ регистраторъ.
— О, это ничего не значитъ! воскликнулъ казначей, перебивая его и дружески и съ нкоторымъ покровительственнымъ видомъ пожалъ ему руку.— Пожалуйста, безъ церемоній! Мы выпьемъ стаканъ вина и поболтаемъ часокъ-другой.
Съ этими словами казначей удалился, снова взялъ жену подъ-руку и отправился дале.
Что тутъ было длать? но вдь отъ этого можно сойти съ ума. Только-что успешь войти въ проклятый городъ, какъ ужь и началась снова служба.
Но, длать было нечего, Герхардъ долженъ былъ послдовать приглашенію. Когда онъ вошелъ въ комнату, казначей встртилъ его чрезвычайно-ласково, казначейша была такъ благосклонна, что почти-дружески протянула ему руку.
— Ну, присядьте-ка къ намъ и поставьте вашу шляпу!
Онъ поставилъ шляпу и прислъ къ нимъ. Густхенъ, милая двица, находилась также въ комнат. Она вязала подушку на диванъ и только иногда робко подымала взоръ, устремляя его на нкоторое время на регистратора, и потомъ снова обращала его на работу или на колни. Противъ нея сидла мать въ большомъ чепц съ розовыми лентами. Носъ почтенной женщины сегодня казался красне обыкновеннаго, и она часто обращала нжные взоры то на Густхенъ, то на регистратора. Рядомъ съ сестрою сидла Амалія и вязала шерстяной чулокъ для отца, лицо ея выражало скуку и равнодушіе, оно, казалось, говорило:
‘Что мн за дло до троихъ радостей?’
— Краснаго или благо? спросилъ казначей: — что вы пьете?
— Ахъ, помилуйте! мн совершенно все-равно! отвчалъ Герхардъ.
— Пожалуйста, безъ церемоній, старый другъ! краснаго или благо? добродушно спросилъ казначей.
— Увряю васъ, мн все-равно.
— Любезнйшій господинъ регистраторъ, благосклонно произнесла хозяйка дома: — и то и другое дома: вамъ стоитъ только сказать.
— Я, право, не могу ршить…
— Какой вздоръ! воскликнулъ казначей, перебивая его.— Вы должны же любить или то, или другое.
— Нтъ, увряю васъ, нтъ!..
— Вотъ это странно! я никогда еще не слышалъ ничего подобнаго, замтилъ казначей.— Обыкновенно случается, что или блое любятъ больше краснаго, или красное больше благо. Моя жена, напримръ, и я, мы любимъ красное, Густхенъ же, напротивъ, любитъ блое.
— Да, сказалъ Герхардъ тономъ, въ которомъ проглядывалъ юморъ: — въ такомъ случа мы должны избрать цвтъ фрейлейнъ Густхенъ.
Мать многозначительно посмотрла на своего супруга, который тихо наклонилъ голову, какъ-бы желая выразить тмъ: теперь примчай, теперь будетъ.
Густхенъ видимо покраснла. Мать порылась въ корзинк съ ключами, и когда она нашла ключъ отъ подвала, то Густхенъ была послана за блымъ виномъ.
— Какая она у насъ прекрасная хозяйка! замтила нжная мать, когда Густхенъ вышла изъ комнаты:— мы такъ воспитали ее, чтобъ она могла составить счастье каждаго. Она премилая двушка, почтительная дочь, намъ будетъ очень-трудно разстаться съ нею въ свое время, но вдь это непремнно случится, у кого есть дти…
При этихъ словахъ почтенная дама вздохнула.
— Только-что успешь воспитать ихъ, какъ они женятся или выйдутъ замужъ и разстанутся съ своимъ родителями. Но кто же захочетъ мшать ихъ счастью?
Она снова вздохнула и пристально разсматривала регистратора.
— Слышали вы, какъ она поетъ? спросилъ заботливый отецъ.
— Да, намедни! замтилъ Герхардъ.
— Не правда ли, продолжалъ казначей: — прекрасный голосъ, въ особенности верхнія ноты, совершенно-металическаго тона?
— Это, по моему мннію, не такъ важно въ хозяйк, замтила казначейша басомъ, прерывая мужа:— не это составляетъ счастіе мужей. Правда, вы, господинъ регистраторъ, какъ я слышала, также большой музыкантъ…
— О! я только немного играю на альт, сказалъ Герхардъ.
— Какъ жаль, что для альта и фортепьяно нтъ собственно дуэтовъ! а то вы могли бы поиграть съ Густхенъ, замтилъ казначей.— Двое вмст — это всегда бываетъ очень-хорошо. Неподалеку отсюда живетъ молодой купецъ, который очень-хорошо играетъ на віолончели, я очень желалъ, чтобъ онъ пришелъ когда-нибудь поиграть съ Густхенъ, но онъ почему-то нейдетъ. Я надюсь, однакожь, что на-дняхъ упрошу одного изъ нашихъ референдаріевъ, прекраснаго пьяниста, чтобъ онъ пришелъ поиграть съ Густхенъ въ четыре руки. Я дамъ вамъ знать, когда онъ придетъ, и вы приходите послушать.
Густхенъ вошла въ комнату съ виномъ. Милая двушка запыхалась отъ быстраго бга. Затмъ осторожно откупорили бутылку и вскор члены почтеннаго семейства, чокнувшись, пили за здоровье пріятнаго гостя…
— Допейте же стаканъ, любезный Герхардъ! воскликнулъ радушный хозяинъ:— а ты, Густхенъ, ты спой намъ что-нибудь… знаешь ли что? мою любимую арію изъ ‘волшебной флейты’, арію ночной королевы: въ ней еще есть такія высокія ноты… Могу васъ уврить, она поетъ эту арію отлично.
Праведное небо! несчастный Герхардъ, слушая эти душу-раздираіощіе звуки, испытывалъ страданія человка, котораго колятъ копьями. Ужасныя рулады Густхенъ врзывались въ его музыкальное сердце подобно острымъ ударамъ копья, и, въ отчаяніи, онъ залпомъ опорожнилъ полный стаканъ вина, чтобъ заглушить свои мученія.
— Не правда ли, прекрасно? сказалъ отецъ, когда она кончила.
— Чудно! воскликнулъ Герхардъ съ воодушевленіемъ, снова наполняя стаканъ: — тысяча разъ да! Эта арія потрясла всю мою нервную систему!
Благопріятная минута, казалось, наступила. Амалія была выслана изъ комнаты еще прежде и, по тайному знаку, вдругъ исчезли и родители.
Герхардъ осмотрлся кругомъ съ нсколько-озабоченнымъ видомъ, ему ужь прежде было несовсмъ-то ловко.
— Куда они вышли? спросилъ онъ.— Разв случилось что-нибудь?
— Нтъ, ничего! шопотомъ произнесла Густхенъ.
— Ну, это прекрасно! возразилъ онъ: — а я думалъ, что-нибудь случилось.
— Нтъ, дйствительно ничего не случилось, повторила Густхенъ убждающимъ тономъ: — напротивъ…
— Еслибъ что-нибудь и случилось, замтилъ Герхардъ, перебивая ее:— то я не хотлъ бы быть въ тягость…
— Да еслибъ что-нибудь случилось, то я не сидла бы здсь такъ спокойно, наивно произнесла милая двушка.
Онъ посмотрлъ на нее сбоку. Она обратила на него нжный взоръ и затмъ вздохнула.
— Вы нездоровы? спросилъ онъ.
— О, нтъ! возразила она, устремивъ на него взоръ, полный нги: — здорова, совершенно-здорова.
— Ну, это прекрасно! а я думалъ, что вы вдругъ почувствовали себя нездоровою.
— Нтъ, я вовсе не чувствую себя нездоровою, произнесла Густхепъ убдительнымъ тономъ:— напротивъ…
— Еслибъ вы почувствовали себя нездоровою, сказалъ Герхардъ, перебивая ее:— то я не сталъ бы доле быть вамъ въ тягость.
— Ахъ! еслибъ я чувствовала себя несовсмъ-здоровой, то я не могла бы оставаться здсь такъ спокойно, возразила она.
— Да! замтилъ Герхардъ, помолчавъ нсколько времени: — ваши почтенные родители, кажется, не возвратятся сюда… да и теперь ужь очень-поздно. Я долженъ отправиться домой.
— Ахъ, подождите еще немного! въ волненіи и вполголоса произнесла Густхенъ и взяла его за руку.
О, какія мученія переносила, между-тмъ, казначейша, смотрвшая въ замочную скважину изъ сосдней комнаты… мученія матери, которая должна будетъ черезъ нсколько минутъ передать избранному свое дорогое дитя! Въ нихъ заключается глубокая тайна природы, физіологическая проблема.
И чего она только не испытала, какъ мать, съ своими дочерьми и для своихъ дочерей! Она снова переживала съ ними свои собственные несчастные годы юности, въ которые такъ чувствовалась охота выйти замужъ, она мечтала съ ними, она вмст съ ними чувствовала себя отринутою, она надялась, она опасалась, она молилась съ ними о муж… ахъ! объ одномъ только муж. На свт столько мильйоновъ мужчинъ, она претендовала только на двухъ: одного для Густхенъ и одного для Мальхенъ. Столько тысячъ находятъ смерть въ кровопролитныхъ войнахъ! какъ жаль ихъ! какъ они годились бы въ мужья! и какъ тотъ и другой были бы счастливы въ объятіяхъ Густхенъ или Мальхенъ! И еще тысячи другихъ смерть скашиваетъ въ самомъ цвт лтъ… для чего же? О, пути рока неисповдимы!
На колняхъ передъ замочною скважиною лежала казначейша, удерживая дыханіе и пожирая глазами каждое движеніе обоихъ лицъ, находившихся въ другой комнат.
— Вотъ онъ подходитъ къ ней, бормотала она подавленнымъ голосомъ, обращаясь къ своему супругу, въ волненіи ходившему взадъ и впередъ: — вотъ онъ снова отходитъ.
— А что ты видишь теперь? спросилъ казначей посл безпокойнаго молчанія.
— Ничего! Они говорятъ другъ съ другомъ… о своей будущности, я думаю. Но онъ еще не обнимаетъ ее… все еще не обнимаетъ!.. они сидятъ вмст, какъ прежде… это идетъ страшно-медленно… это должно идти гораздо-скоре. А! вотъ онъ встаетъ… вотъ онъ беретъ ее за руку… ну, ну, впередъ!.. они все еще находятся въ томъ же положеніи… Праведное Небо! онъ взялся за шляпу… онъ… уходитъ!
Родители спшатъ къ дочери. Густхенъ, громко рыдая, бросается отцу на шею, мать, воздвъ руки къ небу, грозно восклицаетъ:
— Мщеніе!
Въ Густхенъ она сама была задта за живое, ни одно отвергнутое любящее существо не было въ-состояніи чувствовать такое бшенство, какое овладло казначейшею. Это-то и доказывало тайную связь между матерью и дочерью, связь, которую не разъяснила наука.
— Онъ болванъ, болванъ! ворчалъ раздосадованный отецъ.— Онъ глупецъ, попираетъ ногами свое счастье… ну, хорошо же, хорошо… узнаетъ же онъ это!
— Мщеніе, мщеніе! безпрестанно жужжала приведенная въ негодованіе мать самымъ низкимъ голосомъ.— Негодяй! онъ долженъ бы радоваться тому, что можетъ породниться съ такимъ почтеннымъ семействомъ, а онъ… да, это ужь, просто… не-уже-ли онъ думаетъ, что можетъ шутить съ нами, дерзкій! Не-уже-ли онъ думаетъ, что съ насъ довольно и того, что онъ ухаживаетъ за нами? Да и ты, Густхенъ, ты вела себя вовсе не такъ, какъ слдуетъ. Такимъ образомъ, можешь поврить моей опытности, ты никогда въ жизни не выйдешь замужъ, если ты доживешь даже до ста лтъ. Съ мужчинами должно вести себя холодно, всегда свысока… посмотри: вотъ такъ!
Она гордо выпятила грудь, замахала носовымъ платкомъ и съ невыразимымъ презрніемъ повернулась спиною къ Амаліи, которая также присутствовала при этой сцен. Затмъ она обратилась къ своему супругу и твердо произнесла:
— Ты знаешь, какъ ты долженъ поступить теперь?
Между-тмъ регистраторъ пришелъ къ себ домой. Вся сегодняшняя исторія казалась ему чрезвычайно-странною, онъ не могъ понять въ ней ршительно ничего. Ему, пришло, правда, случайно въ голову, что на него смотрли какъ на жениха, но онъ вовсе не думалъ серьзно останавливаться на этой мысли, чему въ-особенности препятствовала наводящая ужасъ арія изъ волшебной флейты, которая все еще занимала въ его душ главное мсто и не позволяла ему успокоиться.
Чтобъ разсять непріятныя впечатлнія вечера, онъ взялъ свою любимую скрипку, къ которой обыкновенно прибгалъ въ подобныхъ случаяхъ. Небольшой ключикъ быстро повернулся, регистраторъ открылъ футляръ: вотъ лежала она, его старая, его единственная, всегда-врная подруга.
Какъ хорошо сложена она! что за высокая грудь! съ какимъ вкусомъ украшенъ цвтами и перламутромъ ея грифъ! Когда вс оставляли его, она его не оставляла, она неизмнно раздляла съ нимъ опасности жизни, страданія, которыя онъ перенесъ, она утшала и ободряла его, когда онъ приходилъ въ отчаяніе. Она прильнула къ его душ, охватила вс его чувства и желанія. Все, ршительно все въ мір можетъ онъ поврить ей. Она разршаетъ сомннія, возникающія въ его душ, она успокоиваетъ его бурныя чувства, она разсваетъ его отчаяніе. О! она его другъ, его сестра, его возлюбленная, ея груди ввряетъ онъ свое горе и свою радость, въ ней онъ всегда находилъ сочувствіе, котораго искалъ.
Они были связаны другъ съ другомъ неразрывными узами, тихая скрытая симпатія образовала изъ нихъ то, чмъ они теперь были, и когда смерть отзоветъ его, то и изъ ея струнъ исчезнетъ таинственный духъ и неразрушимая печать безмолвія скуетъ ея уста.
‘Приди же ко мн’ сказалъ онъ, набожно вынимая изъ кельи свою скрипку, ‘и освободи меня и сегодня отъ неудовольствія. Ты улыбаешься? Хорошо же, увидимъ, правда ли, что теб не стоитъ большаго труда разсять меня… Я долженъ предварить тебя, что я сильно разстроенъ, меня жестоко оскорбили, я сталъ, просто, фальшивою квинтой и октавой’.
Окна его комнаты были открыты и вскор теплый воздухъ лунной ночи огласился тихими звуками. Одинокій прохожій и любовная чета, гулявшіе по улиц, остановились и стали прислушиваться. Въ окнахъ сосднихъ домовъ тамъ-и-сямъ показались головы, которыя, позволяя ночному зефиру играть ихъ волосами, внимательно слушали чудные звуки.
— Это играетъ старый регистраторъ, который живетъ тамъ, наверху, подъ крышей, сказалъ одинъ изъ проходившихъ.— Онъ часто играетъ по вечерамъ.
— А пріятно слушать, замтилъ его спутникъ.
— Да вдь онъ только фантазируетъ, возразилъ первый, и они пошли своей дорогой.
— Какое странное впечатлніе производятъ эти звуки, если слышишь ихъ издалека, шопотомъ произнесла молодая двушка, шедшая съ своимъ возлюбленнымъ подъ-руку.
— Постой! вполголоса воскликнулъ онъ, останавливаясь: — да, это адажіо Бетховена, которое играющій самъ переложилъ на скрипку. Дйствительно, это пріятно послушать… постоимъ еще немного. Вотъ! онъ переходитъ въ другой темпъ, онъ фантазируетъ на тэму. Присядемъ здсь на скамейк и послушаемъ его…
Около полуночи только, когда ночной сторожъ съ башни протрубилъ урочный часъ на вс четыре стороны свта, замолкли звуки, вылетавшіе сверху изъ комнаты, на чердак. Регистраторъ нсколько спустилъ струны и отправилъ своего друга на покой.
‘Да, еслибъ тебя не было у меня’ сказалъ онъ, нжно и заботливо укладывая віолу: ‘о, еслибъ тебя не было у меня!..’
И, еще разъ обративъ на нее взоръ, полный тихой любви, онъ заперъ ея жилище…
Наступилъ понедльникъ. Акты, касающіеся здоваго, не отъискались еще, предписанія недоставало также. Въ то время, когда регистраторъ шелъ по корридору, онъ увидлъ издали казначея, выходившаго изъ комнаты президента. Ему показалось также, когда онъ случайно посмотрлъ въ окно, что здовой Пистъ бродилъ около присутственнаго зданія. Совтникъ фон-дер-Позе, занятый какимъ-то должностнымъ дломъ, не явился на службу. Такимъ образомъ день прошелъ, не случилось ничего замчательнаго, не было никакого повода къ неудовольствію.
Но какъ душно, какъ тягостно въ комнатахъ! Сонливое послобденное время простираетъ свою власть надъ всми, налагаетъ оковы на весь міръ. Тихо и безмолвно сидятъ у своихъ столовъ чиновники присутственнаго мста, погруженные въ разршеніе задачъ своей службы. Никто изъ нихъ почти не движется, никто не говоритъ ни съ кмъ, никто не заботится о своемъ сосд. Изрдка лишь напоминаютъ о присутствіи живыхъ существъ глубокій вздохъ, легкій шорохъ шаговъ ищущаго какія-нибудь дла, или шумъ, произведенный чиновникомъ, который съ озабоченнымъ видомъ третъ рукою лобъ. Вс они безмолвны, неподвижны, безучастны, и только пыль составляетъ связь между ними.
Пыль, этотъ необходимый элементъ всхъ пространствъ, въ которыхъ помщаются дла и присутственныя мста, пыль связуетъ собою здсь разобщенное, пыль окружаетъ неразрывными узами безмолвнаго взаимнаго пониманія все то, что посвятило себя служб.
Должностную пыль нельзя смшивать ни съ пылью большой дороги, которая крупными зернами летитъ въ лицо путешественника, ни съ пушистою пылью уютной жилой комнаты, которую каждое утро сметаетъ служанка, ни съ полевою пылью, которою шаловливо играетъ втеръ, ни съ пылью песчанаго моренаго берега, которую сноситъ ураганъ и кружитъ въ воздух. Нтъ! должностная пыль — изготовленная, пыль образованная, тонкая и легкая и непобдимая, она не влетаетъ съ улицы въ окна и двери, но самое присутствіе — мсто ея рожденія, она нкоторымъ образомъ производится сама-собою, въ-отношеніи другихъ, она не знаетъ никакой пощады, никакого сожалнія, она проникаетъ всюду, насмхаясь надъ щеткою и пыльною тряпкою, это могучее связующее средство ложится всюду на людей и на вещи, и даже кусты бузины и геранія, душистыхъ и цвтущихъ растеній, которые поставилъ на свой столъ регистраторъ, какъ-то безсознательно-чувствовавшій страстную жажду жизни и цвта, даже и эти кусты покрыты легкою пылью.
Пыль эта въ-особенности же любитъ акты, съ ними она съ незапамятныхъ временъ заключила какое-то внутреннее соглашеніе, она не только покоится на ихъ переплетахъ, но и забирается въ ихъ внутренность, въ ихъ содержаніе, и пожелтвшіе листы, которые ревностно пересматриваетъ труженикъ, которые приводятъ въ восторгъ испытателя, цвтомъ своимъ обязаны этой пыли.
Пусть она покоится, не трогайте ее тамъ, гд она покойно лежитъ! Вдь она непокорная, и если вы станете рыться въ ящикахъ, то она подымется легкимъ облакомъ, будетъ рзвиться въ солнечномъ луч, проникающемъ сквозь дурно-занавшенное окно, будетъ смшиваться съ воздухомъ, которымъ вы дышете, и спустя столько-то лтъ вашъ мутный взоръ, ваша впалая щека скажутъ вамъ, какой врагъ омрачилъ зрніе вашихъ глазъ, какой злой духъ болзненно стснилъ вашу грудь…
Наступилъ вечеръ, пробило семь часовъ и чиновники присутственнаго мста вдругъ оживились, какъ-бы отъ прикосновенія волшебнаго жезла. Вечеръ — волшебникъ, добрая фея въ этомъ царств терзаемыхъ духовъ. Лишь только жезлъ его коснулся этого міра сна, лишь только затихъ послдній ударъ колокольчика, возвстившій седьмой часъ, какъ въ сонныхъ проникла живая, бодрая жизнь. Они стали двигаться, они встали, они начали громко разговаривать, они нюхали табакъ, они смялись, они острили, они даже закурили сигары.
Потомъ они взяли шляпы и палки, вычистили щеткою, заведенною на общій счетъ, пыль съ сюртуковъ и весело вышли изъ комнатъ.
Съ какого-то особенною смлостью были отворены двери, и толпы служителей закона вышли на улицу, молодые впереди, за ними старые и среднихъ лтъ. Не разъ ударялись двери о замокъ съ такою силою, что даже трещало зданіе, и въ корридорахъ и на лстницахъ снова и снова раздавались быстрые, нердко бойкіе шаги уходившихъ. Затмъ стало тихо, и пусто, и голо. Прошло только нсколько минутъ и все присутственное зданіе, казалось, вымерло, его можно было сравнить съ обширною могилою, съ заколдованнымъ замкомъ: ни звука, ни движенія, ни вздоха подъ этими сводами.
Внизу, при главномъ вход, стоялъ старый сдой привратникъ и, въ раздумья, смотрлъ въ даль. Онъ караулилъ при вход, чтобъ никто изъ живыхъ не нарушилъ покоя мертвыхъ, не разрушилъ чаръ волшебника. Онъ медленно ходилъ взадъ и впередъ, потомъ слъ въ нишу и опустилъ голову на грудь… Выстрлъ раздробилъ ему плечо при Ватерлоо… и во сн возникли передъ нимъ прежнія битвы. Онъ снова былъ при ен, при Лейпциг и при Ватерлоо. Гвардія шла на приступъ, раздавались пушечные выстрлы, слышался дикій громъ битвы, земля стонала: то были кровавые великіе дни!
Такъ мечталъ старикъ, а въ то время, какъ онъ мечталъ — чу! что за шумъ? что за движеніе въ замк? Не геніи ли искусства правленія празднуютъ какое-нибудь радостное торжество въ этомъ священномъ храм?.. Сколько забытаго привели эти геніи въ порядокъ! многое они взяли изъ рукъ профановъ и подчинили себ… сколько незначительныхъ людей они возвысили и одарили почестями и орденами!.. Посл этого вдь могутъ же они когда-нибудь и предаться веселью, небезпокоимые никмъ взлетть къ потолку комнатъ, выглянуть изъ дымовыхъ трубъ, притягивать и отталкивать другъ друга, вкушать нектаръ и рзвиться!.. А можетъ-быть, души убитыхъ, оскорбленныхъ начинаютъ свой танецъ мести? Сколько крови сердца пролили неумолимыя постановленія! сколько разрушили счастья! сколько сковали мыслей и дятельныхъ силъ! сколько дорогихъ жертвъ пота и труда было принесено на этомъ мст року, никогда-незнавшему состраданія! Сколько благороднаго мужества и добродтели, которыя составляютъ украшеніе мужей, уже поглотило здсь пламя службы! сколько потратило добрыхъ жизненныхъ силъ!..
Однакожь, это не заколдованный замокъ, не могильный склепъ, а посвященное живымъ существамъ присутственное зданіе, и старикъ, караулившій внизу, непадшій въ ватерлооской битв воинъ, а только инвалидъ, находившійся здсь на отдых.
Отчего же происходитъ этотъ подозрительный, странный, непріятный шопотъ? Онъ слышится въ томъ мрачномъ углу корридора и идетъ отъ живыхъ людей. Посмотри: вонъ тамъ стоятъ двое, лица ихъ выражаютъ ненависть, ихъ движенія обличаютъ зависть и досаду.
— Что жь онъ теб сдлалъ? спрашивалъ одинъ голосъ, принадлежавшій помощнику столоначальника Фуксу.
— Что онъ мн сдлалъ? возразилъ другой помощникъ, Кнепель.— Глупый вопросъ: что онъ мн сдлалъ?.. онъ мн мшаетъ.
— Мн также! воскликнулъ первый: — мн онъ также мшаетъ.