Из летописей Трущобска, Фирсов Николай Николаевич, Год: 1880 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 46 минут(ы)

ИЗЪ ЛТОПИСЕЙ ТРУЩОБСКА.

Фотографія.

Зима только что посл масляницы поддалась ясному солнышку. День стоялъ веселый. Въ трущобской земской управ часъ былъ присутственный, и члены, просвщенные и ретивые, были на лицо. Секретарь, увсистый лысый семинаристъ, въвшійся въ работу и задавшій на ней канцелярію, озабоченно бродилъ по всмъ комнатамъ.

Работа кипла.

— Почта-съ, охвативъ обими руками прислоненный къ высокой груди столбъ пакетовъ, доложилъ секретарь предсдателю и обложилъ его почтой.

— Сегодняшняя?

— Нтъ, только вечорошная. Сегодняшнюю еще въ входящій не записали.

Предсдатель зарылся въ почту, ворохъ разорванныхъ конвертовъ росъ около стола, пыль сквернаго сургуча покрывала его руки и платье, столбы изъ бумагъ, съ красивыми и некрасивыми бланковыми заголовками, наростали на стол. Глаза его пробгали по строкамъ. Боже! чего не содержали эти строки! цлую энциклопедію Трущобско-Заглохловской жизни! перо летало по полямъ отношеній и рапортовъ, начертывая резолюціи. И опять, Боже праведный, чего не было въ этихъ резолюціяхъ! Секретарь нетерпливо, но почтительно топоталъ около предсдателя, какъ бы желая обратить на себя вниманіе.

— Исходящую бы почту подписать, Петръ Степанычъ, наконецъ посовтовалъ онъ.

— А? что?

— Исходящую бы подписать, а то надо еще занести, да запечатать. Посл часу почтмейстеръ не принимаетъ.

Предсдатель послушно погрузился въ энциклопедію исходящихъ и сталъ подмахивать фамилію.

Петръ Иванычъ, другой членъ управы, университетскій, носился повсюду. Требовалъ отъ секретаря бумагу изъ государственнаго коннозаводства (Трущобское земство собиралось завести улучшенную породу лошадей), отъ регистратора взялъ номеръ прошлогодней бумаги касательно керосиновыхъ лампъ въ больниц, захватилъ подъ мышку толстое дло о проведеніи дороги черезъ непроздную гать, на ходу подписывалъ открытые листы, разсказывалъ анекдоты и вообще наполнялъ раскатами беззаботнаго суетливаго смха бюрократическую, чуть-чуть попахивающую мужицкимъ тулупомъ степенность трущобской земской управы.

Какими ворохами входящихъ и исходящихъ ни огораживается земская управа отъ кислаго запаха овчиннаго тулупа, онъ все-таки проникаетъ въ сердце ея. Ароматы высшихъ соображеній’ широкихъ идей и центральныхъ упорядоченій пріятно заглушаютъ иногда этотъ низменный запахъ, но они же и въ чахотку вгоняютъ добрыя начинанія. Ибо ароматы эти разслабляющи.

Въ присутственной комнат запахъ тулупа такъ явственно и нефигурально усиливался, что, преодолвъ энциклопедически канцелярскій букетъ, обратилъ къ себ носы, а затмъ и взоры предсдателя, секретаря и Петра Иваныча.

— Чего теб? обратился Петръ Иванычъ, вплотную подойдя къ появившемуся въ дверяхъ источнику тулупнаго запаха. Приземистый сденькій мужиченко, помолясь на образа и поклонясь господамъ, безстрастно разсматривалъ широкій добрый ротъ Петра Иваныча, раскрытый смхомъ во всю ширину. И мужикъ недоумвалъ: чего баринъ гогочетъ, глядя въ упоръ на его мужицкую, сморщенную и отъ мороза разгорвшуюся физіономію?

Петръ Иванычъ былъ человкъ впечатлительный, стихійный, съ душою воспріимчивою и поэтическою. Еще будучи въ университет, онъ добывалъ нкоторыя средства къ жизни, вмсто уроковъ, карандашемъ и рзцомъ. Нын, будучи малую толику обезпеченъ и очень лнивъ, онъ только мысленно рисовалъ то, что хорошо было бы изобразить рзцомъ, еслибы не было лнь за него взяться или нечего было бы сть. Предстоящій мужиченко тоже годился: славно бы всю эту квадратную фигуру схватить, съ ея плутовскими срыми глазами, словно приткнутыми подъ брови около носа, и съ красной коковочкой, выдававшейся на морщинистой плоскости широкихъ скулъ. Бороденка была бдная, выраженіе лица жалкое и вмст неуловимое, но упорно проницательное.

— Какъ это, братецъ, ты сюда попалъ? осторожно подойдя къ тулупу, опрашивалъ секретарь.

Мужикъ опшилъ и попятился-было съ поклономъ назадъ.

— И гд сторожъ? строго спросилъ предсдатель.

Запахъ тулупа, черезъ-чуръ усиливавшійся въ управ, всегда раздражалъ нервы лицъ, оную составляющихъ. Не потому чтобы члены и секретарь имли отвращеніе къ тулупу, а потому что нефигуральное усиленіе этого запаха въ управ обыкновенно возвщало появленіе тулупа или даже нсколькихъ тулуповъ, индивидуальныхъ, которые, приходя но своимъ индивидуальнымъ дламъ, мшали управ заниматься длами тхъ же тулуповъ, но тулуповъ вообще, въ совокупности и идеальности. Тулупъ вещественный не долженъ своимъ присутствіемъ мшать работать на пользу тулупа идеальнаго и коллективнаго.

— И гд сторожъ? гд сторожъ? гнвно переспросилъ предсдатель.

Сторожъ, при такой кипучей дятельности управы, очевидно, сторожить оную непрерывно не могъ. Ретивые члены и все задавшій работой секретарь, расходуя наличныя рабочія силы и несмтное количество бумаги и чернилъ, не могли не расходовать и хромого шепеляваго сторожа. Секретарь послалъ его сургучу купить, бухгалтеръ веллъ фельдшера изъ больницы позвать, ома Андреичъ — жен записку отнести, Петръ Иванычъ — мятныхъ лепешечекъ въ аптек захватить, регистраторъ — занести пакеты въ различныя оффиціальныя учрежденія Трущобска. Однимъ словомъ, сторожъ отсутствовалъ, и, къ великой досад любовниковъ тулупа идеальнаго, индивидуальный тулупъ стоялъ въ святилищ докладовъ, исходящихъ, входящихъ, открытыхъ и всякихъ иныхъ листовъ. Стоялъ и мшалъ работ уже однимъ своимъ видомъ, запахомъ однимъ. Въ былыя времена можно было бы устранить это стояніе при помощи ‘убирайся вонъ’ или въ зашею, а нынче — нтъ.

— Теб что?

Три голоса заразъ обратились къ мужику. Онъ поклонился на каждый и какъ будто приглядывался прежде, чмъ заговорить.

— Что теб?

— Я, ваше степенство, перебгая глазами по всмъ присутствующимъ и не зная къ кому слдуетъ обратиться, началъ мужикъ:— все объ этомъ самомъ…

И остановился, обративъ вниманіе на бумаги, которыя секретарь держалъ въ рукахъ.

— О чемъ, объ этомъ самомъ?..

— Да вамъ оно извстне. Трофимъ Егорычъ кабы писалъ. Баетъ, отписалъ. Вамъ оно извстне.

— ‘Да что извстно-то?’ ‘Да кто Трофимъ Егорычъ?’ ‘О чемъ писалъ?’ посыпались вопросы. Мужикъ отороплъ и, подумавъ, отвчалъ на легчайшій также вопросомъ.

— Трофимъ-отъ Егорычъ?

— Ну да, кто такой Трофимъ Егорычъ?

— Трофимъ Егорычъ?— Писарь, ваше благородіе, писарь. Около Покрова посадили, заторопился мужикъ.

— Да писалъ-то о чемъ, какой волости?

— Писалъ, батюшко, все объ эфтомъ о самомъ, о хлб, о хлб то есть. Потому и заказывалъ мн въ земскую расправу зайти, говоритъ, въ городъ съдешь, безвремнно сходи. Ужь оченно намъ трудно, сдлайте божескую милость, не откажите!

— Да теб изъ магазина что-ли хлба нужно?..

— Мн-то?

— Теб-то.

— Изъ магазеи?

— Изъ магазеи, что-ли? Теб, что-ли, хлба нужно?

— Мн что же! извстно, коли милость будетъ, какъ не нужно, мн зачмъ же отъ міру прочь. Какъ по положенью другимъ прочимъ, такъ и намъ.

— Ты въ городъ зачмъ пріхалъ?

— А вотъ тутъ дла. Къ мировому вызывали. По осени льну съ лядины продалъ, мы лядинами, льномъ, ваше сіятельство, занимаемся, у нашей помщицы кортомимъ. Она, говорятъ, на теплыхъ водахъ проживаетъ. Да вотъ увязался тутъ этотъ городской мщанинъ, ваше степенство, сіятельство, льну я ему осенясь продалъ въ долгъ, мукой къ масляной сулилъ отдать, да окромя посуловъ ничего я отъ него и нон не видывалъ. Вотъ, батюшка, къ мировому! все къ мировому да къ мировому! опять заторопился мужикъ, видя, что господа пристально и не совсмъ добро глядятъ на него.

— Такъ ты къ мировому, значитъ, а не въ управу? перебили его нетерпливо.

— Точно, ваше благородіе, оно точно, къ мировому, къ Семену Петровичу! Онъ нашей барын, сказываютъ, племянникомъ приходится.

— Да стой, братецъ, стой, разгораясь нетерпніемъ, перебилъ его предсдатель:— въ управу-то ты зачмъ пришелъ?

— Трофимъ Егорычъ заказывалъ, накрпко заказывалъ, говоритъ: будешь въ город, безвремнно, говоритъ, въ управу въ земскую заходи. Попрошать веллъ.

Мужикъ поклонился въ поясъ на этотъ разъ предсдателю, разобравъ въ немъ главнаго начальника.

— Да зачмъ въ управу? и что попрошать?

— Да вотъ объ этомъ самомъ, о хлб писано. Такъ попрошать.

— Да что писано? Аркадій Аркадичъ! Что тамъ писано? уже къ секретарю обратился предсдатель, передъ которымъ все наростали бумаги, подкладываемыя разными земскими дятелями.— Волости-то какой?

Въ эту минуту художникъ Петръ Иванычъ положилъ мужику на плечи об свои руки и, пристально вглядываясь въ его лицо, самымъ дружескимъ образомъ протянулъ ему руку, такъ что мужикъ совершенно отороплъ.

— Ипатовскій! онъ Ипатовской волости, воскликнулъ Петръ Иванычъ: — у тебя я лошадей въ прошломъ году кормилъ… Еще попъ заходилъ ко мн въ твою избу. Пгая кобыла у тебя была. Вотъ я вамъ скажу, лошадь! обратился Петръ Иванычъ къ своимъ сослуживцамъ: — представьте, ляшки — какъ камень… возъ, возъ пудовъ 40—50 наложили и везетъ.

Мужикъ какъ-то жалобно заморгалъ глазами.

— Пала, батюшка, ваше превосходительство! проронилъ онъ, плохо подаваясь на дружеское панибратство образованнаго земца.

— На-а-ла? Ахъ! ахъ! Жалость какая! Вы представить не можете. Если возъ наложить, она рысью… Ахъ, какая была лошадь! Пгая! и мускулы… Да нтъ, постой! Не можетъ быть! Какъ же она нала?

Петръ Иванычъ разставилъ руки, изобразивъ непритворную скорбь и огорченіе. Мужикъ молчалъ и высматривалъ.

— Да отъ чего пала-то? Что съ ней было? повторилъ свой вопросъ чувствительный земецъ.

— Отъ язвы, батюшка, извстно, опухла.

— Отъ язвы? Отъ сибирской язвы?

— Можетъ она и сибирская, Господь ее знаетъ. Одно слово, отъ язвы. Опухла — Господь и прибралъ.

— Да что ты, братецъ, вздоръ говоришь, внушилъ секретарь:— ты вдь Ипатовской волости?

— Ипатовской, ваше сіятельство.

— Тамъ и язвы въ этомъ году не бывало. Недородъ хлба тамъ былъ, доносили. А язвы не было, это я точно помню. И господинъ уздный врачъ, по совмстному порученію управы и господина исправника, объзжалъ уздъ. Въ Ипатовскую волость и не зазжалъ, потому что тамъ не было эпизоотіи.

Секретарь, внушивъ мужику, поглядлъ на предсдателя. И предсдатель кивкомъ головы согласился, что дйствительно въ Ипатовской волости сибирской язвы не бывало.

— Оно точно, неожиданно согласился и мужикъ.

— Что точно?

Мужикъ молчалъ.

— Что точно? Не было сибирки?

— Оно, можетъ, и не было, ваше степенство, а только моя кобыла пала.

— Да можетъ отъ какой другой болзни?

— Божья воля, можетъ, и отъ другой. Только въ нашемъ приход бол половины коней выпало. Мало кто отводился…

— Господи, да пожалуй опять какая-нибудь путаница вышла, не безъ безпокойства замтилъ предсдатель секретарю: — вы бы, Аркадій Аркадичъ, хорошенько въ длахъ справились. А можетъ, тамъ путаница какая.

— Да теб что нужно? Скажи толкомъ, зачмъ тебя Трофимъ Егоровъ въ управу прислалъ? продолжалъ онъ допрашивать мужика.

— Выборнымъ я значитъ, ваше степенство.

— Что выборнымъ?

— Руки дали мн, на хлопоты руки дали.

И мужикъ ползъ за пазуху тулупа, извлекъ оттуда нчто четырехъ-угольное, завернутое въ синій набойчатый съ блыми горошинками платокъ, развернулъ платокъ и, вынувъ оттуда желтоватые листы какой-то форменной бумаги, исписанные дрожащей, полупьяной рукой писаря Трофима Егорыча, съ низкимъ поклономъ передалъ бумагу предсдателю. Тотъ быстро пробжалъ ее глазами: короткій приговоръ и множество подписей сплошь одного и того же почерка, принадлежащаго мстному учителю, которому безграматные домохозяева Ипатовской волости дали свои руки.

— Хлба проситъ? спросилъ предсдатель, разобравъ существо приговора.

Мужикъ низко поклонился и молчалъ.

— Хлба?

— Коли милость будетъ.

— Да у васъ магазины запасные есть, изъ нихъ что-ли просите?

— Разобрали, батюшка, ваша степенство.

— Разобрали? что? хлбъ?

— А по донесеніямъ оставалось достаточно съ осени, внушительно пояснилъ секретарь.

— Да посмотрите хорошенько, можетъ опять что-нибудь не такъ, потребовалъ предсдатель.

Секретарь живо представилъ дло съ надлежащею справкою. Въ Ипатовской волости 1,021 душа, хлба на лицо къ октябрю было 4,134 мры озимого и 1,506 ярового. Остальное въ недоимк. Урожай, по вдомостямъ, ниже средственнаго, недоимку приказано было предписаніемъ за NoNo взыскать по осени и тотчасъ же донести, есть ли надежда на пополненіе магазина къ зим, за NoNo было получено отъ старшины донесеніе, что онъ въ надежд.

— Какъ же ты говоришь, что разобрали? обратился секретарь къ мужику:— видишь, вонъ сколько хлба оставалось.

— Чтой-то, батюшка, разобрали? какъ будто что-то оттягивая, переспросилъ мужикъ.

— Тьфу ты! терпнье съ ними! Да магазины, говоришь, разобрали?

— Разобрали, ваше превосходительство, разобрали, опять заспшилъ мужикъ.— Старики на сход поршили, говорятъ, чмъ попусту ему мсто занимать, хоть на томъ мст хлбушка посемъ. Надлъ-отъ у насъ не великъ. И разобрали. А тутъ Иванъ Семенычъ усадьбу себ строитъ, у князя купилъ, намъ за нее мучки пожаловалъ.

— Какой Иванъ Семенычъ?

— А Иванъ Семенычъ у нашей барыни лакеемъ былъ. Кабакъ съ-первоначалу держалъ. А нон усадьбу строитъ.

— Да за что онъ муки-то пожаловалъ?

— За нее за самую, за эту магазею.

— Ахъ, Господи. Это вы, значитъ, магазинъ, т. е. постройку самую разобрали и за муку бревна продали. Постройку самую съли!

— Ее, ее самую, ее самую! обрадовался мужикъ, что его поняли.

— А хлбъ?

— Хлбъ-отъ?

— Да, хлбъ, что былъ въ магазин хлбъ?

— Хлбъ, да какой же хлбъ?

— Да видишь ты: 4,134 мры озимого и 1,506 ярового, по вдомости… Да недоимка… Сбирали съ васъ недоимку?

— Сбирали, становой не однова прізжалъ. Да гд же намъ! батюшка, помилуйте! гд же намъ! какіе ужь наши достатки! вдругъ взмолился мужикъ и повалился на колни.

— Да не о становой недоимк тебя спрашиваютъ. А ты отвчай волкомъ. Былъ у васъ хлбъ въ магазин къ Покрову? Вставай! обратился Петръ Иванычъ, котораго мужикъ какъ будто понималъ лучше, чмъ другихъ предстоящихъ властей.

— Про это мы, батюшка, неизвстны, какой тамъ такой хлбъ показанъ. А магазея, знамо дло, пустая была, старики и поршили ее.

Петръ Иванычъ всплеснулъ руками, секретарь, замотавъ озабоченно головой, сталъ рыться въ своихъ документахъ.

— Ну, а недоимку хлбомъ въ магазин посл молотьбы съ васъ сбирали староста, старшина что-ли? продолжалъ допрашивать Петръ Иванычъ.

— Не бывало этого, батюшка, задумчиво отвтилъ крестьянинъ и, какъ бы раздумавъ, ршиться ему или не ршиться высказать, что на душ лежало, оглядлъ властей и произнесъ твердо:

— Да съ кого, батюшка, взыскивать-то? У всхъ одно — недостатки. Рожь не уродилась еще въ запрошломъ году, яровое поли до Петровокъ и съ весны-то мало къ засву оставалось, озимого на смена негд было взять, спасибо, кому Иванъ Семенычъ пожаловалъ за работу: десятину, говоритъ, всю какъ есть вспаши, обработай съ семьей, выжми, убери, за то теб 8 мръ, али тамъ 10, либо тамъ какъ инымъ манеромъ. Да и то много ли такъ-то народу попользовалось, у его тоже, у Ивана Семеныча, усадьба не широка, только что разводится. Съ кого, значитъ, недоимки-то собирать?

— Какъ умли брать, такъ и отдавать умйте, назидательно замтилъ предсдатель Калининъ.

Мужикъ уже позабралъ смлости.

— Да свое разбирали, ваше степенство, отвчалъ онъ, — на нужду разбирали. Кабы не нужда! И свое опять. Кому и не нужда, такъ тоже говоритъ: ‘подай, потому я, говоритъ, вносилъ тоже, почто другому будетъ доставаться? Сёгодъ, говоритъ, примромъ, не нужда мн, а тамъ кто его знаетъ, можетъ и меня еще пуще застигнетъ’.

Присутствующіе всхлопывали глазами. Изъ канцеляріи придвинулся ома Андреичъ, раздраженный исчезновеніемъ безъ слда какихъ-то 2 ³/₄ копейки. ома Андреичъ произвелъ наступательное движеніе на мужика, строго, по военному, обратясь къ нему:

— Такъ чего же вы хлба просите, коли знаете, что его нтъ?

Мужикъ опять ороблъ и, принявъ за высшее начальство крупнаго бородатаго барина съ сердитыми глазами, опять опустился на колни.

— Хлба, батюшка! Кабы заработки были, въ лсахъ бы рубка, вывозка — такъ вотъ нтути снгу. Нту работы!

Мужика заставили встать, онъ опять началъ чуточку ободряться.

— Хоть ты что! Трудно, ваше сіятельство, батюшка, ваше степенство. Гд же народу крещеному нын справиться.

— Да откуда же вы хлба просите?

— Изъ магазея, изъ этого самаго.

— Да изъ какого же магазея, голова ты съ затылкомъ, когда самъ разсказалъ, что свою магазею вы разобрали, бревна продали и мсто запахали?

— Оно точно! это что говорить!

— Такъ изъ какого же магазея?

Мужикъ, опять недоумвая, оглядывался кругомъ на властей.

— Ну, говори, изъ какого?

— Да вотъ тамъ писано, господа, ваше благородіе. У писаря нашего, мы руки давали. Изъ земскаго, говоритъ, магазея. Изъ управы, батюшка, изъ управскаго.

Это даже смшно земцамъ показалось, потому что какой же такой у нихъ магазинъ, какой у нихъ хлбъ! Но было что-то горькое въ улыбк, проступившей на всхъ лицахъ, и въ этой горечи было что-то родное и близкое горечи, которою была проникнута мольба вновь повалившагося въ ноги тулупа.

— Да нтъ, братецъ, такого земскаго магазина, увряли земцы мужика, а мужикъ не врилъ.— Ничего мы не можемъ подлать! подумаемъ! утшали его. Мужикъ не понималъ.— Да чтожь ты не понимаешь по-русски, что-ль? прикрикнули на него.

— Али намъ съ голоду помирать стало? спросилъ онъ, тоже какъ будто расположенный окрыситься.

Его вразумляли, общали подумать, разъясняли, что они, мужики, сами виноваты, самовольно и преждевременно разбирали хлбъ изъ запасныхъ магазиновъ — вотъ теперь и свищи въ ноготки.

Мужикъ не могъ понять вины.

— Али намъ съ голоду помирать? Это не по закону, начиналъ твердить онъ тмъ тономъ упорной увренности въ своей голодной правот, который на ‘интеллигентнаго’ человка производитъ впечатлніе грубости, тмъ тономъ, который обращаетъ простака-мужика въ оффиціальнаго грубіана, а его человческія настоянія — въ цлые бунты. Земскія власти склонны были снисходительно относиться къ грубости мужика, но вдь и всякой снисходительности есть предлъ.

— Сказано теб, что подумаемъ, будетъ сдлано, что можно. Ну? понялъ? Ну, и ступай! Ну, и убирайся, твердили ему:— подумаемъ, сдлаемъ, ступай!

Канцелярская текущая энциклопедія захватывала земцевъ все больше и больше: передъ предсдателемъ выросла уже сегодняшняя входящая и наросла исходящая почта, бухгалтеръ требовалъ ому Андреича. Петръ Иванычъ вспомнилъ, что его два сельскихъ учителя ждутъ, подрядчикъ по постройк земскаго моста пришелъ за деньгами, фельдшеръ изъ больницы явился заявить о скончавшемся подъ ножомъ врача въ земской больниц больномъ, помощникъ товарища прокурора захалъ навстить заработавшихся пріятелей и, свжій съ морозцу, предлагалъ Петру Иванычу прокатиться на своемъ новомъ рысачк. Регистраторы, архиваріусы и прочіе столпы земскаго дла въ управ давно выглядывали изъ-за косяковъ канцеляріи и метали на секретаря взгляды, крайне его безпокоившіе. ‘Дло’ наступало ко всякому по самое горло. Утро утекало, и всякому хотлось домой. А тутъ этотъ мужикъ…

— Ступай, братецъ, ступай! разсмотримъ, сдержанно настаиваетъ предсдатель.

— Ступай, ступай, теб говорятъ: подумаемъ! понукаетъ ома Андреичъ.

Мужикъ не двигался.

— Ступай же, ступай. Сдлаемъ! утшаетъ Петръ Иванычъ.

— Ну, сказано теб вонъ — и вонъ! безъ тебя дла есть, распоряжается секретарь, припоминая не отправленную еще почту.

А хромой сторожъ, возвратившійся со своихъ разнообразныхъ экскурсій, не ожидая спеціальныхъ распоряженій начальства, но усматривая духъ оныхъ, появляется въ присутственную комнату и, съ безапелляціонною твердостію стража, за плечи выводитъ вонъ мужика. Мужикъ повинуется, но протестуетъ, продолжая лепетать: ‘али намъ помирать?’

— Это чортъ знаетъ! Все утро пропало! бормочетъ предсдатель, а члены чувствуютъ, какъ съ одной стороны какая-то гора сваливается съ ихъ плечъ, а съ другой стороны — наваливается на сердце какая-то щемящая тоска, ничего съ бюрократической энциклопедіей общаго не имющая и, повидимому, совсмъ ненужная.

II.

‘Ступай, братецъ, ступай, подумаемъ, сдлаемъ!’ И такъ первый призракъ страшилища, властителя безграничныхъ пространствъ и безчисленныхъ желудковъ, страшилища, никогда не умиравшаго на Руси и проявлявшаго свою грозную силу то тамъ, то сямъ, то инд, выпровоженъ благополучно и не будетъ мшать, по крайней мр, на сей день, обычному теченію бумагъ, рчей и вообще отправленію общественныхъ обязанностей.

— Да пойдемте же, торопитъ Петра Иваныча товарищъ прокурора:— жеребецъ не стоитъ.

И Петръ Иванычъ соблазняется, разбросавъ повсюду бумаги: лишняя работа аккуратному секретарю. Не взирая на призракъ голода, пожравшій лучшую часть утра, Калининъ усплъ подписать 803 окладныхъ листа, 200 бланокъ открытыхъ листовъ, 27 талоновъ и 10 квитанцій казначейскихъ. Сверхъ того, подписалъ (и прочелъ, конечно, предварительно) до полусотни исходящихъ бумагъ, составилъ начерно два журнальныхъ постановленія и поглотилъ разнообразную энциклопедію входящихъ, около 100 или боле NoNo, уснастивъ каждую подходящею резолюціею. Онъ усплъ даже доложить съ полдесятка бумагъ членамъ присутствія. А текущія распоряженія! а приказанія! А терзанія отъ необходимости производить расходы, когда земская касса пуста! И все, однако, выполнено какъ требовалось.

Юліи цезари еще не изсякли на Руси. Все было исправлено, и совсть предсдателя управы могла быть спокойна.

Съ спокойной совстью, но съ болью въ поясниц, съ туманомъ въ глазахъ и съ хмурымъ лицомъ поспшилъ Калининъ домой, къ отправленію своихъ супружескихъ обязанностей: супруга была не совсмъ здорова и, по предписанію доктора, должна была непремнно кататься передъ обдомъ. А кататься она соглашалась только съ супругомъ.

— Завтра мы ипатовскимъ дломъ займемся, приготовьте все, справки, вдомости о ихъ запасныхъ магазинахъ, объ урожа, приказалъ Калининъ секретарю, поспшая домой.

Призракъ голода ушелъ, и обезпокоенные имъ члены земства разошлись. Потомъ они прокатались и разболтались съ знакомыми, и опять собрались вмст на обдъ у почтмейстера. У него жена была именинница. И вс были веселы. И тепленько, и уютно, и вкусно, и разговорчиво.

Во время обда зашла рчь объ ипатовскомъ голод и герольд его, мужик, утромъ обезпокоившемъ управу.

Упоминаніе это въ нкоторыхъ, даже въ самыхъ беззаботныхъ земскихъ сердцахъ произвело нчто въ род горечи и изжоги. Въ глубин души заслышалось ласковое, но ршительное до жестокости: ‘ступай, братецъ, ступай’, а затмъ жалобное, но дерзкое: ‘али намъ съ голоду помирать?’

— А вы ихъ слушайте больше! догладывая ножку индйки, перебилъ исправникъ.— Мошенники естественные!

— Ипатовцы? это ипатовцы? вмшался лсничій:— воры круглые. Тамъ у меня дача есть, вошла она въ Платовскую волость, такъ вс края обворовали. Вс дрова у нихъ изъ моего лсу.

— Въ надл лсу нтъ, замтилъ-было Петръ Иванычъ и поперхнулся: на него свирпо устремились глаза собесдниковъ.

— Да нельзя же поощрять воровство. Чмъ же моя дача виновата, что у нихъ въ надл дровъ нтъ? возразилъ лсничій.

— Не слушаете вы ихъ, мошенниковъ, внушительно продолжалъ исправникъ.— Они вамъ и нивсть что наговорятъ, чтобы отъ недоимокъ отлынивать. Вдь это только мое терпніе, да, признаюсь, не хочется начальника губерніи всякимъ вздоромъ безпокоить, все думаешь, какъ-нибудь своей собственной властью справиться, а то бы ихъ давно надо было…

Исправникъ замолкъ въ таинственномъ негодованіи и погрузилъ усы въ ложку съ малиновымъ кремомъ.

— Что давно бы надо? спросилъ Калининъ.

— Да то-съ, что давно бы туда военную команду надо-съ. Да-а! А съ полдесяточка буяновъ въ острогъ бы. Вотъ-съ. Голоду-то тамъ бы и не было. Этого-то мужиченка, что къ вамъ приходилъ-съ — перваго. Знаю я его! Зна-аю! Пгая кобыла у него была, вы говорите?

Петръ Иванычъ, кивнувъ головой, развелъ широко руками для обозначенія размровъ зада кобылы.

— Ну, ну, вотъ именно, его-то и слдовало бы-съ. Первый во всемъ зачинщикъ. Я его хорошо знаю, въ прошломъ году эту самую кобылу надо было продать — онъ тоже недоимщикъ — а онъ ее спряталъ, въ лсъ что-ли или въ болото, чортъ его знаетъ. Однимъ словомъ, становой побился-побился, да такъ съ пустыми руками и ухалъ. Вотъ онъ и къ вамъ ныньче явился съ приговоромъ!

— Да что же такое, что онъ къ намъ въ управу съ приговоромъ? Въ городъ халъ — ему дали руки мужики.

— Дали, дали-съ… Знаемъ мы это, какъ мужицкія руки даются. Знаемъ-съ! разгорячился исправникъ.— Да и кто подписалто знаемъ. Учителишко тамъ шельма у нихъ. Намедни тоже становой туда прізжаетъ, въ эту Ипатовку, недоимку сбирать, накопили каналій, что не расчерпаешь! Меня сверху, изъ губернскаго правленья пекутъ, да и вы, господа земство, масла въ огонь подливаете, тоже вдь требуете взысканій… Недоимка тамъ за два года… становой пріхалъ. Ну, описывать, продавать. А что толку! кто тамъ въ Ипатовк покупать станетъ? одинъ Смлковъ Иванъ Семеновъ, бывшій лакей, аккуратный хозяинъ, усадьбу скупилъ… Ну, его становой и привезъ въ Нігатовку. Такъ вдь, поврите ли, даже съ нимъ эти мужичонки снюхались. И онъ не сталъ покупать! А? каково вамъ это покажется? Вотъ вдь канальи какія, а вы ихъ слушаете. Эхъ, господа, господа! Да это еще что! А то сопротивленіе-съ, наглость! двухъ коровъ въ лсъ отъ станового спрятали, а то баба ключей отъ чулана не дала, такъ-таки и не дала! Тамъ, говоритъ, мои сарафаны, не дамъ, да не дамъ, не дамъ!

Исправникъ разгорячался отъ звука собственныхъ словъ, выкрикивая яростне и яростне бабье: не дамъ.

Онъ даже малиноваго крема не долъ и гнвно оттолкнулъ тарелку, брякнувъ ложкой.

— А вы ихъ слушаете! поблажаете! повторялъ онъ.— Избаловали вы, господа, этотъ народецъ. Мужиченка этого пороть бы, да перепороть, а вы съ нимъ бесдуете въ присутствіи. Ну, какое они посл этого могутъ къ намъ имть уваженіе? Товарищъ прокурора ожидаетъ, а вы съ нимъ. Да-съ. Ну, что я теперь представлю въ губернское правленіе? Они не платятъ ни гроша, бунтуютъ, а вы: голодъ! голодъ!

Когда исправникъ разгорячался, онъ не стснялся даже въ присутствіи дамъ и употреблялъ весьма рзкія выраженія.

— Да, отъ нужды все можетъ быть, рискнулъ кто-то возразить.

— Гладьте ихъ по головк! гладьте!

— Помилуйте, кто же ихъ гладитъ? Однакожь, если хлбъ не родится, да скотъ выпалъ, да работы нтъ… защищали земцы.

— Ахъ, Господи! право это удивительно! Да когда же у нихъ хлбъ, въ этой чертовой сторон, родился? никогда-съ! Сибирка что ли еще? такъ вдь тоже не впервые. А работать, такъ первый лнтяй! Испоконъ вку такъ было. И никакихъ голодовъ не проповдывали. Жили себ, да жили. И вс жили спокойно. И мы жили, и они жили. А ныньче… голодъ! знаемъ мы откуда эти голода пошли! Только вотъ начальство не хочется безпокоить.

Земцы понимали что значатъ рчи исправника и двусмысленныя улыбки чиновныхъ ихъ сотрапезниковъ. Они понимали, что съ исправнической точки зрнія у управы былъ хвостъ замаранъ. Въ самомъ дл, бывали же прежде и сибирки, и горячки, и неурожаи, и вс жили однако. А нынче, вдругъ никому не стало покоя. До того никому нтъ покоя, что собственно и земцевъ самихъ злоба разбирала. Хлбъ мужики разворовали, магазины разнесли, хлба дарового просятъ. Работы нтъ? Ну, подъ носомъ нтъ работы, конечно. Да вдь подъ лежачій камень и вода не течетъ. Русь не клиномъ сошлась. Въ Ипатовской волости нтъ работы, да гд же нибудь она есть… Ну, поискали бы, а то въ управу лзутъ, въ самомъ дл. Ну, и недоимки. Пріятно было бы, кабы поступали эти недоимки, ибо и земская касса пуста. Да, что ни говорите, а и земцы не могутъ не чувствовать озлобленія. Голодъ, сибирка, безработица, мужики лнтяи, чмъ тутъ поможешь? Какъ ни лнивъ, какъ ни надодливъ мужикъ, а есть въ этой его лни и надодливости что-то такое близкое, знакомое имъ, земцамъ. Какъ ни плотна земская бумажная энциклопедія, но она еще не обратилась въ непроницаемую для человческихъ ощущеній броню. Почва подъ ногами Петра Иваныча, Петра Степаныча, омы Андреевича таже самая, на которую опираются босыя ступни ипатовскихъ лнтяевъ и подлецовъ. Заколышется эта почва сибиркой и неурожаемъ подъ ипатовцами, заколышется она и подъ Петромъ Степанычемъ и К^о. А подъ исправникомъ иная почва: толстая перина предписаній и выговоровъ губернскаго правленія, и вс заботы исправника должны сосредоточиваться на томъ, чтобы сотрясенія ипатовской почвы не потрясали губернскаго правленія, ибо сотрясенія послдняго отражаются и на исправник.

Поэтому-то онъ и раздраженъ мягкостью своего нрава, препятствующаго ему расправить крылья во всю мощь!

III.

Солнце шло на прибыль, шло на прибыль и бдствіе. Призракъ голода вставалъ то тамъ, то сямъ въ отдаленныхъ тундрахъ Трущобскаго узда и появлялся передъ очами правящихъ. Полиція, личное благоденствіе которой обусловливалось рапортомъ о томъ, что все обстоитъ благополучно, утверждала, что этотъ призракъ — химера, созданіе разстроеннаго земскаго воображенія и противозаконныхъ заклинаній сельскихъ учителей. Управа хотя видла ясно эти призраки, по ихъ очертанія, дйствительно, были такъ знакомы и такъ обычны, столько разъ и раньше бросались въ глаза, что и въ самомъ дл, настоящіе ли то были признаки бдствія или неизбжныя явленія, безъ которыхъ Трущобскъ не Трущобскъ, ршить не могли. Очертанія обычныя, а размровъ издали не опредлишь въ точности.

Запасы хлба, урваннаго покупкою у земледльцевъ по осени профессіональными скупщиками, налетавшими на деревни передъ осеннимъ періодомъ взысканія податей, сгруппировались около города и были не велики. Хлбъ дорожалъ изо дня въ день. Относительно состоятельная часть населенія, даже городского, начинала тяготиться. Изъ глубины тундръ доходили свднія о невозможности для крестьянъ даже за деньги пріобртать хлбъ. Мстами безснжная зима оголяла поля и вымораживала озимь. Мстами оголяла поля, незасянныя вовсе съ осени по недостатку смянъ или по недостатку рабочаго скота, выпавшаго отъ сибирки. Если заработковъ не было съ осени, то къ’концу зимы, разумется, не откуда имъ было взяться.

Тамъ и сямъ прорывались болзни. То дифтеритъ, то тифъ, то какія-то горячки. Лекаря и фельдшера объзжали волости, подававшія свой страдальческій голосъ и, возвращаясь въ управу, доносили о количеств розданныхъ лекарствъ, прозжанныхъ прогоновъ, повторяя въ сотый разъ давно заптый припвъ: что же подлаешь при деревенской гигіен, да при такомъ недостаточномъ питаніи?

Приговоры о пособіяхъ поступали гуще и гуще, переписка о недостатк хлба захватывала все боле и боле земскія писанія. Однако, и это опять естественно, потому что земство съ самаго начала стало побаловывать мужиковъ подачками. Ну, и разлакомились. Распустили мужиковъ, значитъ.

Полиція жаловалась на невозможность взыскивать недоимки, и вотъ, два, три сельскихъ учителя и одинъ молодой псаломщикъ исчезли куда-то изъ трущобскихъ тундръ, вроятно, въ тундры боле отдаленныя. И изъ тхъ пунктовъ тундръ трущобскихъ, гд они проживали, стало дйствительно поступать мене жалобъ на голодъ.

— Изволите видть, тамъ всего однимъ ртомъ меньше, а всмъ хлба стало хватать! торжественно острилъ исправникъ.

Исправникъ лично былъ настолько обремененъ длами, что изъ Трущобска вызжать ему было некогда. Становые же, посщавшіе отдаленныя тундры, хотя и проговаривались, что оно, конечно, нужда! но прибавляли, что, впрочемъ, это дло обыкновенное.

— Ну, а это тоже обыкновенное дло по твоему? заоралъ однажды во всю свою бывшую командирскую глотку отставной генералъ К., вынувъ изъ задняго кармана своего длиннополаго сюртука нчто завернутое въ листъ ‘Московскихъ Вдомостей’.

Генералъ развернулъ катковское изданіе, и изрядныхъ размровъ комъ подсушеннаго навоза выкатился на столъ.

— Это тоже обыкновенное дло? повторилъ онъ, суя подъ самый носъ станового этотъ комъ.— Видалъ?

— Видалъ-съ, ваше превосходительство, видалъ-съ.

— Видалъ? Такъ ты отвдай, отвдай, братецъ, совалъ генералъ почти въ ротъ полицейскому комъ.— Ты отвдай, это, братецъ, три волости жрутъ. Докормили! Ахъ, вы! Кормильцы!

И генералъ сердито покатилъ комъ по столу, по направленію* къ исправнику.

Дло происходило на уздной вечеринк. Аристократіи Трущобска смерть надоли толки объ этомъ голод. Но генералъ новинку привезъ, и вс заинтересовались.

— Хлбъ! это хлбъ? съ любопытствомъ разсматривали комъ аристократы и аристократки, собравшіеся на вечеринку: — да изъ чего же это? это навозъ. Фуй! Фи!..

— Изъ чего? ну, кора, опилки, лебеда, мякина. Суррогаты, какъ вы ихъ тамъ называете, что ли. Вонъ еще, слава Богу, на крупчатномъ завод отруби дешево продаютъ. Куль отрубей за недлю работы.

— Господи! да невозможно этого сть! восклицали кругомъ.

— А дятъ. Ты вдь знаешь, дятъ? настойчиво тормошилъ генералъ станового.

И становой долженъ былъ сознаться, что, дйствительно’ дятъ.

— Еще не то будутъ сть! А вы бы въ музей комъ-то послали! иронизировалъ генералъ, обращаясь къ земцамъ:— у васъ, кажется, губернская управа музей земскій устраиваетъ. Такъ вотъ вы имъ и пошлите. Коли мало, я еще пришлю.

Генералъ раздраженно расхохотался. Столпы трущобской администраціи ахали и хмурились.

IV.

Управа командировала Петра Иваныча въ наиболе плакавшіяся на голодъ части узда и снабдила его инструкціями, пространными и обстоятельными. Съ одной стороны, поручалось ему проврить поступившія въ управу свднія, съ другой — разршить нкоторыя ссуды изъ запасныхъ магазиновъ, съ третьей, наконецъ, собрать новыя свднія. Петръ Иванычъ дней на десять какъ въ воду канулъ. Ни слуху о немъ, ни духу. Правда, волости — дальнія, затошныя, сообщеніе съ ними, даже зимой, едва возможное. Однако, могъ бы онъ все-таки хоть что-нибудь написать. Но Петръ Иванычъ вообще терпть не могъ писать, что было весьма непріятно для его боле практичныхъ земскихъ сотоварищей. Ибо какимъ же образомъ возможно служить въ земств и не писать, когда вс пишутъ, и когда безъ писанья дла, очевидно, длаться не могутъ? Поэтому, если Петръ Иванычъ, сгинувъ въ отдаленныхъ трущобскихъ тундрахъ, даже не писалъ, то аккуратный, заботливый и многописальный ома Андреичъ имлъ право утверждать, что Петръ Иванычъ ‘дла’ не сдлаетъ.

И дйствительно. Приблизительно дней черезъ 12—14 посл своего отъзда Петръ Иванычъ вынырнулъ изъ болотъ и появился въ управ. Онъ прямо подкатилъ къ ней на тройк гусемъ и ввалился въ присутствіе въ шуб, въ шапк, забрызганный ростопельной грязью. Едва поздоровавшись съ товарищами, онъ сталъ бормотать какія-то несвязныя рчи: ‘Ужасъ! говоритъ, ужасъ! какая картина! какая картина! вы что-нибудь приготовили?’

ома Андреичъ предположилъ, не клюкнулъ ли Петръ Иванычъ лишняго отъ скуки въ дорог, и даже сообщилъ свое предположеніе потихоньку секретарю въ канцеляріи. Но секретарь усумнился и замтилъ, что никогда этого съ ними не бывало, что, впрочемъ, они и безъ вина всегда какъ будто съ угару длами занимаются, вс бумаги раскидаютъ, посл нихъ не сыщешь.

— Ужасъ! ужасъ! повторялъ, суетливо здороваясь съ кмъ попало, Петръ Иванычъ.— Да вы приготовили ли что-нибудь?

— Что намъ приготовлять! Вдь вы ничего не писали…

— Ну, гд мн писать! ну, когда мн писать было! Да вы понимаете, что такія картины, такія… вдь и писать даже невозможно.

— Да вы-то что привезли?

— Я? что я привезъ? что я привезъ?.. ха, ха, что я привезъ! Петръ Иванычъ постепенно разоблачался. Оставшись въ затертомъ, замшившемся отъ овчины пиджак и срыхъ валенкахъ по колно, онъ выворотилъ оба кармана брюкъ. Они были пусты.

— Видите, пусто, пояснилъ онъ. Изъ боковаго кармана пиджака онъ вытащилъ большой бумажникъ, раскрывъ, швырнулъ его на столъ и опять пояснилъ:— видите, пусто. Аркадій Аркадинъ! заплатите, батюшка, прогоны ямщику. На послдней станціи нечмъ было…

Онъ выкинулъ изъ жилетнаго кармана два мдныхъ пятака…

— Вотъ что я привезъ.

— Да говорите толкомъ, денегъ что ли вамъ не хватило на дорогу?

— На дорогу? Мн? Нтъ, хватило мн денегъ на дорогу, хватило. Вс, что дома лежали, захватилъ съ собой. На Петряевскомъ завод ночевалъ, тамъ банчикъ заложили, полторы сотни выигралъ, понимаете?

— Ну, до банку ли?

— Да, полторы сотни выигралъ. У Ивана Семеныча занялъ на свой счетъ 500 рублей, спасибо поврилъ… И вотъ только привезъ два пятака!

— Да вы намъ о дл-то говорите, Петръ Иванычъ! Дло-то какъ? пособіе?

— А вотъ я вамъ о дл и говорю, что безъ малаго тысячу роздалъ.

Управа всплеснула руками.

— Кому вы роздали? Какую тысячу?

— Да голоднымъ роздалъ.

Петръ Иванычъ пересталъ метаться изъ угла въ уголъ и лицоего начало покрываться сумракомъ.

— Да помилуйте, какія вы деньги роздали? Никакихъ вамъ управа денегъ не давала. Никакихъ денегъ не поручала раздавать…

— Ну, а вотъ я выигралъ, занялъ, роздалъ…

— Ну, и раздавайте свои! Управа тутъ не виновата.

— Ну, конечно, не виновата. А я не могъ. Вы понимаете… вдь это ужасъ!

— Да вдь вамъ не поручали. Ну, а въ хлбныхъ магазинахъ, гд просили мужики, проврили бы…

— Чего тамъ проврять? Роздалъ.

— Что роздали?

— Хлбъ.

— Весь хлбъ?

— Весь. Да какже не весь?

— Послушайте, Петръ Иванычъ, такъ дла не длаются.

ома Андреичъ начиналъ впадать въ свойственный ему бюрократически-авторитетный тонъ. Онъ прежде служилъ гд-то въ Петербург столоначальникомъ. Этотъ тонъ былъ не по земски и не по товарищески рзокъ, хотя, можетъ быть, товарищъ, ненаписавшій въ теченіи 12-ти дней ни единой бумаги и, слдовательно, не сдлавшій никакого ‘дла’, этого тона и заслуживать.

— Такъ, батюшка, дла не длаются, повторилъ ома Андреичъ, а въ добродушныхъ, по пасмурныхъ глазахъ Петра Иваныча сталъ искриться гнвъ.

— Позвольте, господа! поспшилъ предотвратить столкновеніе предсдатель Калининъ:— сядемъ, разберемъ и обсудимъ…

— Ну-съ, началъ онъ, когда присутствіе разслось: — потрудитесь передать управ, Петръ Иванычъ, что вы сдлали?

— Объхалъ волости, какъ мн было поручено, доложилъ путешественникъ.

— И? спросилъ предсдатель.

— И? подчеркнулъ ома Андреичъ.

— И-и-и… говорю вамъ, что это невыразимо, что я ничего подобнаго нетолько не видалъ — вообразить себ не могъ.

— Да позвольте, у васъ была инструкція, у васъ были вопросные пункты для изслдованія. Ну, вы намъ какъ-нибудь по порядку все и разскажите. Вдь записано же у васъ что-нибудь. Я нарочно такъ веллъ приготовить экземпляръ инструкціи и вопросныхъ пунктовъ, чтобы вамъ на нихъ было удобно писать. Ну-съ, что же?

— Да ничего же. Ничего, кром того, что помогать нужно… Какіе тамъ пункты! голодъ тамъ, а не пункты.

ома Андреичъ вскиплъ и, сбгавъ въ канцелярію, досталъ тамъ два очень толстыхъ дла о голод, въ одномъ изъ длъ отыскалъ чернякъ инструкціи и вопросныхъ пунктовъ.

— Не лучше ли намъ вотъ такъ, по порядку, посовтовалъ онъ предсдателю, водя пальцемъ по пунктамъ. И предсдатель согласился, что, дйствительно, лучше.

Начался допросъ. ома Андреичъ допрашивалъ, Петръ Иванычъ отвчалъ.

— Пунктъ первый: количество хлба озимого въ запасныхъ магазинахъ, съ обозначеніемъ отдльно по каждому.

— Ни зерна-съ ни въ одномъ теперь больше не осталось.

— Второй пунктъ: количество ярового?

— Ни зерна-съ. И мыши вывелись. Весь мышедъ съденъ.

— Да позвольте, по вдомостямъ былъ тамъ хлбъ, недоимки должны были быть собраны…

— Никакихъ недоимокъ не могло быть собрано. Какія это все у васъ фантазіи, ома Андреичъ! Недоимки! Никакихъ недоимокъ не могло быть собрано. А что и было тамъ по вашимъ вдомостямъ, такъ я все роздалъ.

— Да помилуйте, такой роздачи даже уздная управа не могла сдлать. Это превышеніе власти! Надо было снестись съ губернской прежде.

— Ну, и отдавайте меня подъ судъ! Есть когда сноситься! И строенія-то иныя давно снесены, а у васъ вдомости! Мало ли что въ вдомостяхъ!

— Пунктъ третій: узнать о количеств хлба, находящагося у крестьянъ: а) озимого на продовольствіе?

— Ни зерна, ни у кого.

— б) Ярового на продовольствіе…

— Ни порошинки.

— Гм… Гм… в) Озимого на посвы?

— Говорю вамъ, ни зерна, ни по а, ни по б, ни по и, хоть всю азбуку перечитывайте…

— Гм… Заработки, которыми бы могли прокормиться крестьяне до новаго урожая?

— Одинъ заработокъ: на печк лежать, да голодные зубы на полку скласть.

— Ну, а о количеств хлбныхъ запасовъ у частныхъ землевладльцевъ, у торговцевъ…

— Какіе тамъ частные землевладльцы? Какіе торговцы? Шишиморники!

— Есть однако. Вотъ тамъ Сусликовъ, вотъ Петряевскій заводъ, склады у Мурова.

— Ну, есть… Ну, суньтесь, разузнайте, такъ они вамъ и доложатъ!

ома Андреичъ въ негодованіи даже пересталъ пальцемъ по инструкціи водить и самую инструкцію отодвинулъ въ сторону.

— Ну, а скотъ? разузнали вы, скотъ-то хоть остался ли? Сибирка, дйствительно, была въ Ипатовской волости?

— Разумется, была и въ Ипатовской, и въ Островской, и въ Лохматовой.

— А по вдомостямъ доносили, что нтъ. Это, въ самомъ дл, ужасно!

— Ну, да, то-то ваши вдомости! Станетъ сибирка съ вдомостями справляться.

— Позвольте. А количество засяннаго хлба? По крайней мр, для каждаго общества отдльно…

— Да на кой это чортъ?

— Какъ, на кой чортъ? на посвъ надо будетъ приготовить. Въ инструкціи было…

— На кой чортъ? Гд тутъ поврять! Все равно ничего не уродится. Да у многихъ и лошедей нтъ, пахать нечмъ.

— Позвольте, Петръ Иванычъ! вдь это ршительно невозможно! Что же мы теперь будемъ длать? вдь ни одной цифры не представлено управ.

— Цифры! Какія вамъ цифры! вдругъ оживляясь и замахавъ руками, перебилъ Петръ Иванычъ: — какія вамъ цифры! Поглядли бы вы на эти ужасы… Что за картина, Боже мой! Я ничего подобнаго не видывалъ, не слыхивалъ, не воображалъ. Понимаете? наступалъ на своихъ товарищей не сдлавшій дла земецъ: — вы понимаете: дешь день, два, пять… ужь какъ дешь — одинъ Богъ вдаетъ! въ Ппатовскую волость даже на салазкахъ съ собаками не пробраться, на жердяхъ какихъ-то жидовскихъ… дешь день, два, пять, десять… поля гд чуть повыше оголены, озимь либо не посяна, либо вымерзла, а въ нижнихъ, говорятъ, вымокла… Магазины пусты. Сно, солома, какіе были запасы для скота, распроданы ни за грошъ, чтобы хлба купить… Хлба этого не хватило, конечно, и на недлю. Скота нечмъ кормить, гд были соломенныя крыши — такъ и он раскрыты. Въ Ипатовской волости, въ одной деревн, солому съ крышъ мнутъ съ мякиной, съ отрубями, хлбъ пекутъ и дятъ…

— Только въ одной деревн?

— Въ одной. Покуда и того довольно… Скотъ — который подохъ, а который подохнетъ наврно. Да и осталось его немного. Который распроданъ. Ужь можете себ представить, за какія цны распроданъ… Кому успвали, тому и совали. Корову — за четыре мры овса, лошадь — за куль муки. Да еще это хорошо. И хорошо, коли успвали продавать за хлбъ. А то становой налетлъ, вотъ дв недли тому назадъ, такъ продалъ за недоимку… Въ избу зайдешь — диссентерія, горячка, мертвые ребята, опухшіе, какъ водой налитые, старики…

— Да невозможно же это! помилуйте! Вы увлекаетесь. Ну, какъ бы намъ этого не доносили! Полиція, становые — все-таки люди, человческое же сердце у нихъ!

— Человческое. Но говорятъ же они вамъ, что дло обыкновенное. Ну, обыкновенное и есть. Въ этомъ году побольше, въ иномъ поменьше. Ну, вотъ и все. Они привыкли.

— А заработки? дйствительно ли никакихъ нтъ? тамъ вдь лсныя вырубки… вотъ у Мурова лса огромные. Ну, въ Лохматовой волости заводъ.

— Да-съ. Я знаю, что по политической экономіи, когда хлбъ дорожаетъ, и цна на трудъ дорожать должна.

— Ну, не всегда и не всегда пропорціонально.

— Не всегда — это врно. А вотъ тутъ хлба нтъ, то есть, не то, что онъ вздорожалъ, а просто его нтъ, дятъ хлбъ потъ такой, какъ генералъ привозилъ. А то еще пекутъ изъ соломы съ корой… изъ оленьяго моха. Я ихъ научилъ мохъ прежде вымачивать, а то онъ выходитъ горькій…

— Позвольте, замтилъ предсдатель:— этотъ оленій мохъ, это — исландскій, это, дйствительно, хорошій суррогатъ, потому что онъ, вообще говоря, питателенъ, имъ отъ чахотки, отъ истощенія лечатъ.

Петръ Иванычъ, въ своемъ увлеченіи, не обратилъ вниманія на это замчаніе и продолжалъ:

— Горечь! меня стошнило, едва закусилъ, а они дятъ да хвалятъ. Да-съ, тутъ не вздорожалъ хлбъ, а просто нтъ его, и купить негд. А плата заработная? гд же ей возвышаться, когда ея вовсе нтъ. Вы это поймите: нтъ, совсмъ нтъ!

— А вывозокъ лсныхъ совсмъ не было?

— Ну, да, какъ же! Вывозокъ не было. Какъ только Муровъ провдалъ, что хлба не стало, такъ сейчасъ по голой земл сталъ въ своей Ипатовской дач дрова рубить. Нынче не вывезетъ, за лто вылежатся, на пароходы дороже въ будущемъ году сбудетъ. Да на многихъ ли и этой работы хватило? Вы бы спросили, какъ платятъ.

— А какъ?

— Да такъ — отрубями, чтобы половинная, сравнительно съ прежнимъ, плата выходила. А на заводахъ тоже: хочешь, говорятъ, не за деньги, а за мучку — работай. Конечно, хотятъ. И опять на многихъ ли хватаетъ? А мучка, знаете, какая? Помните, въ прошломъ году у Сусликова 2 барки затонули? онъ вытащилъ, да продалъ: смоклая, перепрлая. Лучшепькая въ камни слежалась. А ею на завод рабочихъ трудъ оплачиваютъ, по 9 р. за куль разсчитываютъ. И тому рады, въ ногахъ валяются, работы просятъ съ такой-то платой. Ужасъ, ужасъ! понимаете? нтъ словъ, нтъ красокъ… Надо это видть!

Петръ Иванычъ то блднлъ, то вспыхивалъ и, вскочивъ въ волненіи со стула, сталъ большими шагами ходить по комнат.

Онъ остановился на нсколько секундъ посреди комнаты, закрылъ глаза рукой. Передъ глазами земца-художника вставали виднные образы. Дрожь замтно пробжала по его тлу, и лица какъ-то потемнло.

— Ужасно! чуть слышно проговорилъ онъ, опуская руку съ. лица, но ни на кого не глядя.

— Изба не топлена со вчерашняго утра. Да и зачмъ топить? ни печь, ни варить нечего. Да и топлива нтъ. Въ изб пахнетъ угарнымъ ладономъ. Большака только что на кладбище отвезли… Умеръ, говорятъ, отъ поноса… Дв недли хлбъ съ мохомъ и лебедой лъ, т. е. просто, значитъ, лебеду и мохъ… Младшій братъ, паренекъ, на весь годъ нанялся къ Сусликову за два куля муки. И мука эта ужь съдена семьей. На лавк дома сидла старуха, сдая, лохматая, страшная. Святая она, мученица, страдалица или вдьма? Жолтая кожа присохла къ костямъ, волосы всклокочены… Дти къ ней жмутся, плачутъ, не громко плачутъ, силенокъ нтъ громко плакать. Они шепчутъ, а шопотъ словно рыданье, сердце человческое рветъ! А бабка — какъ истуканъ, не шелохнется, только губами шевелитъ, не разберешь: молитву она шепчетъ или сквернословитъ. Дти тоже изсохли, только животы большіе, вздутые, глаза впалые, страшные, изъ темныхъ большихъ синяковъ какими-то умирающими вампирами смотрятъ. Они другъ друга, кажется, съдятъ. Малютка трехъ лтъ забился въ навозъ къ теленку и жуетъ-жуетъ что-то… отвратительное… У него въ горлышк хрипитъ… дифтеритъ… можетъ быть! На холодной печк стонетъ мать, она совсмъ сумасшедшая, бшеная, опухла! Понимаете, бшеная отъ голода, отъ моховаго хлба!.. Глаза въ потемкахъ печного угла свтятся, какъ у голоднаго волка, она бредитъ, а около изсохшей груди валяется холодющее дтское тльце: трупъ младенца…

Петръ Иванычъ не говорилъ, а какъ-то шепталъ, словно очерчивая подробности картины, трагическій мракъ которой боязни осквернять громкимъ голосомъ человческимъ… Его товарищи смущенно выслушали его, нсколько минутъ помолчали, какъ бы желая совладать съ своими чувствами…

— Да, конечно, это ужасно. Но вдь тутъ не одинъ голодъ, произнесъ было Калининъ.

— Не голодъ! не одинъ голодъ! запальчиво перебилъ Петръ Ивааычъ.— Надо видть, кто видлъ эти глаза, тотъ не скажетъ, что не голодъ.

— Да, да, но вдь этимъ самымъ нуждающимся еще можно помочь… Не вс же…

— Не вс! Покуда не вс. А не поспемъ, можетъ, и вс будутъ.

— Да первое дло, покуда успемъ помочь, работы бы… Работы-то они ищутъ ли? Вы бы какъ-нибудь имъ прежде всего работы пріискали. Тамъ вотъ и заводъ, и Сусликовъ, у него тоже работы!

— Ну да, пріискалъ работу! Вонъ, дйствительно, генералъ К. ругается, да помогаетъ. Вонъ хоть эта рубка дровъ у Мурова, хоть въ проголодь оплачивается, да есть. А Сусликовъ! Знаете ли, я къ нему захалъ. Заводъ… И тамъ работаютъ незадорого, конечно, но много народу работаетъ, только онъ съ ихъ работой не церемонится. Днемъ — работай, вечеромъ и ночью — развалъ, оргія. Соберетъ рабочихъ въ домъ, двокъ, псни, плясъ, самъ пьяный. И терпятъ, повинуются… Мужъ жену, молодую красавицу, чуть не убилъ за то, что она не поддалась! Понимаете? Отцы дочерей продаютъ… Сыты, говорятъ, по крайней мр. Благодтельствуетъ Сусликовъ, цлой волости благодтельствуетъ. У него за работу платятъ дешево, но зато и спрашиваютъ немного. А только повинуйся!

Петръ Иванычъ опять закрылъ глаза руками.

— Да позвольте, Петръ Иванычъ, это — все картины. А намъ цифръ надо, иначе какъ же мы…

— Цифръ, цифръ! Ну, какія же тутъ цифры! Тутъ надо взять, да накормить сначала, а потомъ цифры. Вы мн поручили собрать свднія, я и собралъ…

— Какія же это свднія, помилуйте!

— А какія же еще? Я вамъ говорю то, что есть. Я вамъ нарисовалъ картину…

— Ну, такъ что же длать-то по вашему?

— Ахъ, Боже мой! да говорю я вамъ, что прежде всего надо накормить!

— Позвольте. Накормить надо, конечно, да чмъ накормить? Вдь у насъ въ карман хлба на всхъ нтъ. Къ тому же зря пособій раздавать нельзя. Раздавшій, раздавали нсколько лтъ сряду, даже когда и такой крайности далеко не было. Ну и что же вышло? Изъ году въ годъ хуже. А отдавать и не думаютъ.

— Есть имъ когда объ отдач думать, какія вы все странныя вещи говорите, ома Андреичъ! произнесъ Петръ Иванычъ, а секретарь мрачно покачалъ головой, предъявивъ присутствію длинный списокъ долговъ губернскому и уздному земствамъ, накопившихся и хлбомъ, и деньгами.

— Конечно, теперь большинству не до уплаты, да вдь не вс же! Наконецъ, если посл всхъ пособій они дошли опяті. до такого состоянія — значитъ, вся система ошибочна…

— Значитъ! мрачно, подтвердилъ Петръ Иванычъ и опустился на стулъ.

— Ну, такъ нужно придумать что-нибудь новое, съ самаго корня.

— Да придумывайте, Господь съ вами, придумывайте, только прежде накормите, сейчасъ же, немедленно! Вы понимаете, что въ эту минуту, покуда мы съ вами о придумываніи разсуждаемъ, тамъ — умираютъ!

— Прекрасно-съ, настаивалъ ома Андреевичъ:— мы это прекрасно понимаемъ и рады сейчасъ пособить. Но въ нашемъ распоряженіи такъ мало средствъ, что надо ихъ роздать очень осторожно. Для этого-то мы васъ и послали, чтобы опредлить: кому? гд именно? сколько? Намъ нужны были цифры, а вы яартины привезли. Ну, что же мы съ ними подлаемъ?

Недодланное дло послали додлывать ому Андреича. ома Андреичъ отправился собирать свднія, захватилъ уполномочія роздать нкоторыя отъ управы зависвшія скромныя пособія. Когда онъ выхалъ, наступила уже ростопель. Но широкому роздолью трущобскихъ болотъ едва возможно было пробраться. Инд глубокій снгъ, пропитанный влагой оттепели, инд снгъ стаялъ, и взбитая съ осени дорога затягивалась скользкой бугорчатой корой. Рченки прошли. Гд на саняхъ, гд на салазкахъ, гд на лодк, гд на телег, гд и верхомъ,, а гд такъ и вовсе ни на чемъ нельзя пробраться.

Сообщеніе съ самой голодной волостью Лохматовой, девизъ которой, подобно девизу ада, былъ начертанъ Провидніемъ и гласилъ: ‘оставьте всякую надежду, вы, которые здсь живете’, въ эту волость уже окончательно невозможно было попасть. Зимой она доступна, лтомъ въ нее можно пробраться на салазкахъ. Но весной и осенью она совсмъ недоступна извн человку. Она доступна всегда, вчно, во всякое время дня и ночи, только безпросвтной нужд, сибирк, горячк. Лошадь туда не проберется, а сибирка съуметъ постить лошадей.

Въ эту волость, которую усплъ еще объхать Петръ Иванычъ, ома Андреичъ уже окончательно проникнуть не могъ. Не могло, значитъ, проникнуть туда никакое пособіе. Пожалуй, еще пакетъ съ бумагами — бумаги всюду проникаютъ — пожалуй, даже деньги, благо он тоже бумажныя, еще могли туда быть пересланы. Но какая же польза въ деньгахъ голоднымъ людямъ, отрзаннымъ непроходимыми дебрями отъ хлба?

Лохматовскую волость надо было предоставить самой себ. Выживетъ! Чего она не выживала на своемъ вку? Хоть и покряхтитъ, а все своимъ порядкомъ рано или поздно у ней опять завертится. И подати платить станетъ опять, и рекрутъ ставить будетъ. Лохматовскую волость оставили на волю Провиднія.

Остальныя волости можно было объхать, и ома Андреичъ привезъ въ управу цифры, которыя долженъ былъ привезти, но не привезъ, Петръ Иванычъ. Цифры были отчетливыя, поразрядныя. По однимъ сама уздная управа могла разршить пособія. По другимъ разрядамъ — губернская управа могла разршить, затмъ надо было занять, закупить, разсрочить, простить, ходатайствовать у губернскаго земства, испрашивать у правительства. И все выходило въ аккурат. Для всего этого нужно было первымъ дломъ собраніе, чрезвычайное собраніе уздное. Да, вроятно, и губернская управа созоветъ губернское. Дло грозное.

Отписавъ вс цифры омы Андреича и расцвтивъ ихъ необлыжными картинами Петра Иваныча, предсдатель отправилъ къ заглохловскому губернатору ходатайство о разршеніи чрезвычайнаго узднаго земскаго собранія ‘для принятія необходимыхъ мръ противъ голода’. И управа стала ждать отвта.

Дни, мучительные для управы, голодные для населенія, уходили, болзни развивались и усиливались, весна начинала разнживать природу.

Отвта не было. Послали телеграмму, испрашивающую скорйшаго разршенія ходатайства объ открытіи собранія по случаю голода, и получили въ отвтъ:

‘Господинъ начальникъ губерніи не находитъ возможнымъ разршить чрезвычайное трущобское собраніе по случаю голода, ибо, по свдніямъ, имющимся въ его канцеляріи, голода въ Заглохловской губерніи не имется. Подробности письменно’.

Дальше я не описываю.

VI.

Губернаторомъ Заглохловскимъ тогда былъ знакомый моимъ читателямъ Пухъ. Человкъ онъ, какъ намъ извстно, честности испытанной, ни въ себ, ни въ другихъ неправды не терпвшій, несмотря на большую семью и на бдность (конечно, относительную, ибо все-таки жалованье онъ получалъ хорошее и награды, по за то, кром жалованья и наградъ, никакихъ средствъ къ жизни не имлъ), искренно ненавидвшій всякіе подозрительные пути къ обогащенію. Онъ не всегда даже понималъ, когда его соблазняли, а какого губернатора не окружаютъ соблазнами? и какъ хитро умютъ эти соблазны обставить себя! Но Пухъ инстинктивно ускользалъ отъ грха, жилъ скромненько, тихонько. Обды давалъ только въ самыхъ крайнихъ случаяхъ. Обыкновенно же, не взирая на званіе начальника губерніи, на чинъ тайнаго совтника и даже на Владиміра 2-й степени, онъ питался обдомъ изъ трехъ блюдъ, причемъ мясо нарзывалось тоненькими ломтиками и дтямъ число ломтиковъ было полагаемо сообразно съ ихъ лтами. До 8-ми лтъ не боле одного ломтика, отъ 8-ми до 13 не боле двухъ и т. д.

Во всю свою долговременную службу Пухъ съ великимъ трудомъ скопилъ на черный день какіе-нибудь 10—12,000 рублей, откладывая въ банкъ награды и храбро лишая себя въ молодости — легкомысленныхъ развлеченій, въ зрломъ возраст — хорошихъ сигаръ и добраго вина. Онъ цнилъ честность, уважалъ работу и самъ былъ работящъ, неустанно то писалъ, то подписывалъ, то ревизовалъ, то предсдательствовалъ. Онъ былъ искренно благонамренъ, всякой благодтельной реформ сочувствовалъ, и осуществленію ея усердно содйствовалъ, и зло повсюду искоренялъ, семейная и общественная нравственность его была безукоризненна. Добродтель души его не подлежала ни малйшему сомннію. Въ каждое общество его вербовали поголовно. Къ своимъ обязанностямъ начальника онъ относился добросовстно, любилъ ‘знать правду’ и помогать ‘своей губерніи’.

Принимая въ соображеніе вс эти добродтели, трущобская управа могла бы весьма изумиться, получивъ по телеграфу губернаторское veto. Но она не удивилась, а только глубоко огорчилась, ибо приходилось сидть сложа руки и взирать на пожирающія населеніе безхлбицу, безкормицу и безработицу.

Не удивилась управа только потому, что ей былъ отчасти извстенъ нравъ губернатора Пуха. А именно. Онъ любилъ помогать ‘своей губерніи’, онъ любилъ ‘знать правду’, но онъ понималъ помощь либо изъ Петербурга, ему нарочито заказанную, либо въ надлежащей установленной закономъ и канцелярскими обычаями форм имъ испрашиваемую и общую гармонію управленія не нарушавшую. Онъ считалъ себя либераломъ, но предпочиталъ хотя и либеральныя, однако, назжанныя колеи. Если даже изъ Петербурга появлялось какое-либо распоряженіе, клонящееся къ засыпанію щебнемъ этихъ назжанныхъ колей, Пухъ позволялъ себ (конечно, только съ почетными, благовоспитанными и благонадежными знакомыми) покритиковать даже петербургскія распоряженія.

Онъ былъ трудолюбивъ, очень трудолюбивъ и уважалъ трудъ. Но онъ понималъ только уваженіе къ тому труду, который изсушилъ его самого. И мужикъ долженъ трудиться. Мужика нужно корить за лность, отъ какихъ бы она причинъ ни происходила, но поощрять за трудолюбіе было бы нелпо. Ибо что ему на бломъ свт и длать, какъ не быть трудолюбивымъ? Мужикъ, конечно, можетъ нуждаться и попадать въ разныя бды. Но это почти всегда бываетъ по собственной своей вип, вслдствіе небрежнаго отношенія къ начальническимъ приказаніямъ и по печеніямъ. Напримръ, пожары въ селеніяхъ. Конечно, жалко раззореннаго ими мужика, по опять вдь и ребенка жалко, если онъ, не взирая на отеческія предостереженія, обжегся о лампу. Вдь было ему говорено: не подходи къ огню. Было и мужику заказано: не ‘позволяй жен ленъ мять въ бан’, или ‘уходя на снокосъ на отхожія пожни, не оставляй дома неразумныхъ дтей безъ присмотра’. Даже совтовали мужику избы березками обсаживать, указывали на сосднюю глину, изъ которой можно было бы въ свободное отъ работъ время кирпичи длать и дома изъ нихъ, вмсто деревянныхъ, строить. Что же длать, коли мужикъ не слушается? Ну, и обжегся. Жалко, а все-таки самъ виноватъ. Съ одной стороны, надо ему латки приложить на обожженое мсто, но съ другой — надо дать ему, дураку, понять, что самъ виноватъ.

И вдругъ — голодъ! Можетъ ли быть въ Заглохловской губерніи, столь благонравной, столь бережно такъ много лтъ опекаемой благонамреннйшимъ изъ губернаторовъ, голодъ? Не можетъ! ршаетъ Пухъ, ибо онъ слишкомъ хорошо знаетъ свою губернію, и шлетъ телеграмму, что экстреннаго собранія не можетъ разршить.

Но, отославъ телеграмму о неразршеніи собранія, Пухъ отправилъ вслдъ за нею утшительную бумагу въ трущобскую управу: ‘Желая лично на мст удостовриться въ положеніи дла народнаго продовольствія, я черезъ два дня (губернаторъ былъ человкъ весьма подвижной) вызжаю съ этою спеціальною цлію на ревизію сверныхъ уздовъ, въ томъ числ и Трущобскаго, а посл удостовренія произведу надлежащее распоряженіе и своевременно поставлю управу въ извстность о томъ’.

Не всегда врно: ce qui est retard, n’est pas perdu. Но все-таки въ Трущобск затеплилась надежда. Хоть погибнетъ много, но что-нибудь и останется. Пухъ не замедлитъ, ревизія у него живо длается: прокатилъ, увидалъ, распорядился, иногда даже и побдилъ, какъ настоящій Заглохловскій цезарь.

детъ, детъ! Слава Богу, авось либо еще успемъ!

VII.

Дорога совсмъ-было падала, когда, не устрашаемый даже трущобскою распутицею, начальникъ губерніи выхалъ на ревизію голода. Нтъ, впрочемъ, не голода, этого слова ни произносить, ни писать, а тмъ паче печатать, не дозволялось. Пухъ выхалъ на ревизію не голода, а ‘недостаточности хлбныхъ запасовъ до новаго урожая’. Къ счастію губернаторскихъ боковъ и тхъ, на обязанности коихъ лежитъ обереганіе этихъ боковъ во время ревизіи, подулъ Борей, заморозилъ проказы ростопели и запорошилъ веселымъ снжкомъ и дорогу съ замерзшею грязью, и холмы съ вымерзшею озимью, и надежды обывателей рано выпустить въ поле скотъ. Были первыя числа апрля.

Ревизія совершалась быстро и зорко. Волости ‘нуждающіяся’, по лежащія вблизи пути слдованія его превосходительства, были обревизованы, у Сусликова осмотрнъ заводъ и у него же скушанъ прекрасный ужинъ. Прямо съ этого ужина, въ ночную, Пухъ пустился по направленію къ Трущобску, куда и прибылъ рано утромъ. Какъ и подобаетъ властителю судебъ и желудковъ человческихъ, во все время своего путешествія онъ осматривался по сторонамъ очень пронзительно. Изба — такъ на избу зорко и грозно глядлъ, хлбъ изъ лебеды — такъ хлбъ изъ лебеды тмъ же взоромъ лъ, становой представлялся — онъ станового глазами пепелилъ, мчался онъ по снжной равнин — проникалъ привычнымъ окомъ, казалось, въ глубь самаго снга. Онъ все видлъ или, по крайней мр, былъ увренъ, что его взоръ не можетъ не видть всего. Но что начальникъ губерніи чувствовалъ и думалъ, что онъ ршалъ — никому, кром разв врнаго и безмолвнаго правителя канцеляріи, извстно не было. Исправникъ, его сопровождавшій, трепеталъ, членъ земской управы волновался, мужики недоумвали и метались, какъ угорлые, не зная, что слдуетъ отвчать и показывать. Согласно ли указаніямъ исправническаго перста, стараться, чтобы выходило: ‘всмъ довольны’, или, согласно внушенію члена управы и собственнаго желудка, докладывать, что ‘встимо, умирать съ голоду’….

Мужики въ этихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ старались, подобно губернатору, не выражать своихъ мнній. Они просто опускались на колни. Выходило и какъ будто ‘всмъ довольны’, а, съ другой стороны, могло выходить, что и молили спасти отъ неминучей бды.

— Да вы скажите, пожалуйста, хоть собраніе-то намъ разршатъ ли открыть? сердито умолялъ губернаторскаго правителя канцеляріи членъ управы.

Правитель канцеляріи утонченно-вжливо и скромно отвчалъ, что ему ничего неизвстно и что, по прізд въ городъ, господинъ начальникъ губерніи, конечно, сами разршатъ этотъ вопросъ.

Наконецъ, господинъ начальникъ губерніи прибыли на зар въ Трущобскъ. Напившись наскоро кофею — Пухъ всегда все длалъ наскоро — онъ началъ принимать. Обмнявшись разсыпчатыми любезностями съ предводителемъ дворянства и захавшимъ по знакомству, однако во фрак, товарищемъ прокурора, губернаторъ стремительно поднялъ кверху свой красивый греческій носъ, стремительно вышелъ въ пріемную и, мгновенно закаменвъ въ поз статуи командора, обвелъ оффиціально-грознымъ взоромъ шеренги волостныхъ старшинъ, вызванныхъ въ городъ. Затмъ онъ величественно взглянулъ на жавшуюся въ уголъ толпу волостныхъ писарей, адъютантовъ старшинъ.

Старшины не шелохнулись и предстояли предъ начальствомъ, преисполненные неопредленнаго страха: кто блднлъ, кто покрывался багровымъ румянцемъ, кто перебиралъ пальцами полы кафтана. Слышались подавленные вздохи, сдержанный звокъ, неудержимая икота наиболе нервнаго бородача.

— Говорите: умиралъ ли въ вашихъ волостяхъ кто-нибудь съ голоду? твердо и грозно спросила статуя командора.

Молчаніе.

— Я васъ спрашиваю, повторилъ Пухъ съ разстановкой, какъ бы по складамъ: — я васъ спрашиваю: умиралъ кто-нибудь изъ мужиковъ съ голоду въ вашихъ волостяхъ? Ну, поняли? умиралъ? Умеръ кто-нибудь съ голоду?

Старшины переглянулись въ смертельномъ страх другъ съ другомъ, вздохи прошли явственне, и икающій еще громче заикалъ.

— А? я васъ спрашиваю. Слышите? Я затмъ сюда пріхалъ, чтобы васъ спросить: умиралъ кто-нибудь съ голоду?

Маленькій, еще молодой, смышленный и смлый мужикъ засменилъ на мст ногами и вскинулъ на губернатора задумчивые глаза.

— Ну, говори! нсколько мягче, желая поощрить старшину, обратилась уже къ нему прямо статуя командора:— говори! Ты какой волости?

— Островской, ваше превосходительство.

— Ну, говори: въ Островской волости умирали съ голоду?

— Смертность, ваше превосходительство, большая, горячки, либо что такое, только по зим не мало померло, опять вотъ поносы эти самые. Ребята…

— Да съ голоду, съ голоду-то, съ голоду, съ голоду умирали ли? понимаешь? съ голоду? вдругъ гнвно и шумно разразился губернаторъ, наступая на старшину и изъ маленькой статуи командора обращаясь въ очень маленькую втренную мельницу, съ довольно опасными однако для близь стоящихъ существъ крыльями.

Маленькій старшина отступилъ, инстинктивно ухватясь рукой за свою бородку. Другой смльчакъ, стоявшій подальше, во второй шеренг, промолвилъ въ большую бороду:

— Оно може и отъ голода, може и не съ голода… Все отъ Бога… потому нужда оченно большая…

— Нужда? то-то нужда! вотъ такъ и говорите, что нужда. Нужда! Такъ вс нуждаются. Не одни вы нуждаетесь. Нужда! Да, нужда! А не съ голоду. А то вы всхъ безпокоите: ‘голодъ, голодъ, умираютъ съ голоду’! Ну, горячка, поносъ, а не голодъ. Понимаешь ли ты, что такое голодъ? видали ли вы, какъ съ голоду-то умираютъ? Ну, какъ люди съ голоду умираютъ? Какъ? Ну, разсказывай. Я слушаю.

Губернаторъ опять окаменлъ.

— Извстно, батюшка, ваше превосходительство, ужь такаято нужда! кланяясь, бормотали вопрошаемые.

— То-то вотъ и есть, понятія о голод не имете. А безпокоите, всхъ безпокоите — доносите: голодъ, голодъ! Понимаете ли вы, кого вы этимъ безпокоите?

И губернаторъ высоко указалъ рукою. Двое старшинъ опустились на колни, остальные глядли, недоумвая, опуститься и имъ или нтъ? и, надумавъ, тоже стали опускаться понемногу.

Голодъ былъ побжденъ. Не грозный уже, но торжествующій взоръ великодушнаго побдителя скользнулъ по предстоящей за нимъ свит интеллигенціи и милостиво обратился къ колнопреклоненнымъ старшинамъ:

— Ну, вставайте, вставайте! Богъ съ вами! Нужда? Да, это такъ, этого никто не отрицаетъ, мы объ вашихъ нуждахъ заботимся.

— Батюшка! не оставь! произнесъ одинъ наиболе простодушный старшина, все еще не подымавшійся съ колнъ:— не оставь ты насъ, сиротъ, вотъ вдь какъ нудно! Какъ передъ Богомъ, такъ и передъ тобой.

Пухъ умилился — онъ любилъ простыхъ сердцемъ — и ласково-отечески потрепалъ по плечу говорившаго.

— Позаботимся, позаботимся! отечески внушалъ онъ.— И мы заботимся, и земство о васъ заботится… поможемъ, поможемъ!

И вдругъ онъ отступилъ опять въ центръ залы. Скрестивъ руки на груди и выставивъ впередъ правую ногу, произнесъ милостиво, но торжественно:

— Позаботимся! Но впередъ доносите правду, не преувеличивая, не безпокоя… Нужда — это такъ, это мы знаемъ. А не голодъ. И удивляюсь, какъ вы себ могли позволить… Это все — отлыниваніе отъ податей! Сами виноваты: лность, не работаете!

— Батюшка! кабы работа!

— Молчи! уже грозно окрикнулъ губернаторъ:— кто хочетъ работать, тотъ найдетъ работу. Лность, кабаки, отъ податей отлыниванье. А вы безпокоите — всхъ. Вдь вы воображаете, что… И во всемъ сами виноваты: магазины хлбные растратили…

Маленькій смлый старшина хотлъ что-то пояснить, но Пухъ перебилъ:

— Знаю, знаю! нечего мн разсказывать. Мн все извстно. Податей не платите, скотъ отъ описи скрываете, свои магазины растрачиваете, земской управ несвоевременно о болзняхъ доносите, работы не ищете… сами кругомъ виноваты! Все это вы должны внушить. Я вамъ говорю, а вы мужикамъ своимъ… Слышите? внушить, внушить!

Старшины покорно преклонили головы.

— И, не взирая на все это, мы все-таки о васъ заботимся. Земство о васъ заботится. Но чтобы вы не воображали, что мы съ вами няньчиться будемъ! чтобы не было этихъ вздоровъ… чтобы на другихъ только надяться! Не стоите вы, а вотъ о васъ начальники заботятся!

— Благодаримъ покорно! батюшка, ваше превосходительство! опять опустилось на колни нсколько старшинъ.

— Ну, поняли? И внушите тамъ у себя дома, своимъ подчиненнымъ! А то взыскивать съ васъ будемъ. Вы — начальники, вы — съ нихъ, а мы — съ васъ. Ну, поняли, и прощайте. Я очень радъ, что вы согласились, подкрпили мое мнніе, что народъ нуждается, что нужда и, можетъ быть, даже большая, но все-таки нужда, а не голодъ.

— Ужь нужда, ужь такая, ваше превосходительство, нужда! ужь такъ-то народу тяжко! твердили старшины.

Губернаторъ, еще разъ плавно проведя рукой но направленію къ ихъ толп, какъ бы благословляя, произнесъ: ‘Ну, и съ Богомъ, не унывайте, по домамъ’, кивнулъ головой и стремительно вернулся въ кабинетъ.

— Ну, вотъ видите, господа, я вамъ говорилъ, что голода нтъ! торжественно произнесъ онъ, обращаясь къ предстоящей свит интеллигенціи.

VIII.

Торжественно заявивъ объ одержанной надъ голодомъ побд и выразивъ увренность, что нужду не трудно будетъ укротить и уничтожить, Пухъ пожелалъ имть совщаніе съ управой.

— Видите, господа, началъ онъ:— видите, что голода нтъ, я такъ и зналъ.

Напрасно предсдатель управы протестовалъ, напрасно Петръ Иванычъ развертывалъ яркія картины, а ома Андреичъ длинныя вдомости съ краснорчивыми и неотразимыми цифрами. Пухъ милостиво относился къ протесту, умилялся картинами Петра Иваныча, такъ что слезы проступали на его добрые срые глаза, и маленькое лицо, утрачивая свое чиновное величіе, длалось кислымъ и безпомощнымъ. Но цифры и вдомости омы Андреича поднимали въ немъ чувство начальническаго достоинства. Онъ ничего не отрицалъ: ни недостатка хлба, ни смертности, ни болзней, но голодъ отрицалъ упрямо, соглашаясь только, что необходимо принять мры. Какія мры?

— Я не скрою, господа, сочувственно и конфиденціально пояснялъ Пухъ:— я жестоко распекъ исправника, онъ и его подчиненные должны были донести боле своевременно и о недостаточно удовлетворительныхъ всходахъ, и о появившихся болзняхъ. Они здсь представители мстной власти. Ихъ обязанность знать. Они виноваты, и первый виноватъ изъ нихъ исправникъ. Еслибы онъ зорко слдилъ за ввреннымъ ему населеніемъ, нужда не выступила бы изъ обыкновенныхъ размровъ, и обычный порядокъ, котораго исправникъ держался нынче при взысканіи податей, былъ бы, какъ и прежде, умстенъ. Нынче же, я не скрою отъ васъ, я порицаю его именно за то, за что долженъ былъ бы въ сущности благодарить — за слишкомъ усердное взысканіе недоимокъ. Порицаю его за невнимательное отношеніе къ нужд, преходящей обычныя границы. Въ самомъ зародыш надо было положить нужд конецъ, и все было бы въ порядк. Я исправника нетолько распекъ, я отложилъ его переводъ въ другой Сладководскій уздъ до приведенія Трущобскаго узда въ порядокъ. Видите, я не жалю своихъ чиновниковъ. Вы видли тоже, какъ я распушилъ старшинъ — будутъ помнить! они тоже виноваты, они тоже не доносили, не прескали своевременно. Они еще боле виновны. Можете быть уврены, что теперь, посл моей головомойки, они васъ будутъ поставлять въ извстность… Я порицаю всхъ, кто далъ разростись злу, очень порицаю.

И губернаторъ, стараясь сдлать сердитую физіономію, оглядлъ своихъ собесдниковъ, земцевъ, желая выразить своимъ краснорчивымъ взоромъ: ‘а васъ, господа, порицаю больше всего, ваше дло было не дозволять злу выйти изъ обычныхъ рамокъ, а вы нетолько дозволили, но и разшумлись еще!

— Въ виду всего этого’вы согласитесь, ваше превосходительство, что необходимо принять неотложныя и энергичныя мры, замтилъ предсдатель.

— Да-съ, я согласенъ, должно принять энергичныя мры. Для личнаго ознакомленія съ размрами нужды и для опредленія собственно этихъ мръ я и пріхалъ. И я ихъ опредлилъ.

И губернаторъ исчислилъ эти мры: 1) распечь исправника, сдлать выговоры становымъ, распушить старшинъ, смнить нкоторыхъ старостъ, 2) отсрочить въ нкоторыхъ мстностяхъ взысканіе недоимокъ. Эти мстности уже самъ онъ, Пухъ, опредлитъ, отчасти руководясь своей ревизіей, отчасти управскими вдомостями, значитъ по соглашенію, и будетъ у правительства о надлежащемъ пособіи и облегченіи самъ ходатайствовать отъ себя, 3) послать докторовъ и фельдшеровъ лечить поносы и горячки, объ этомъ уже должна позаботиться сама управа, 4) раздать пособіе хлбомъ или деньгами, пособіе заимообразное, а если управа затрудняется, гд достать хлба, то онъ укажетъ — онъ уже имлъ разговоръ съ Сусликовымъ, когда у него ужиналъ, у Сусликова много запаснаго хлба, онъ общалъ продать земству по сходной цн. Сусликовъ даже въ городъ пріхалъ, чтобы переговорить съ управой. Видите, Пухъ недаромъ ревизовалъ, онъ все придумалъ, все устроилъ. Конечно, у земства запаснаго капитала уже нтъ, продовольственный оно въ первые годы своего существованія непроизводительно растратило, но губернаторъ берется выхлопотать и т. д.

Вотъ он мры, тутъ все обдумано. Чего вамъ еще? Только примите эти мры, напишите нсколько бумагъ — и будетъ вновь тишь, да гладь, да Божья благодать.

— А уздное земское собраніе разршите, ваше превосходительство? Даже исчисленныя вами мры мы не можемъ привести въ исполненіе безъ собранія, спросилъ Калининъ.

— Даже? проворчалъ рзко Пухъ и прибавилъ тономъ, которымъ поблажаютъ раскапризничавшихся и не въ мру требовательныхъ дтей:

— Хорошо-съ. Чрезвычайное собраніе! Я собственно не знаю, зачмъ оно? Это всегда сопряжено съ безпокойствомъ, съ тревогой, съ шумомъ и по большей части напраснымъ. Но положимъ… Вы уврены, что ваши гласные съдутся? Земцы, вдь надо сознаться, не особенно-то подвижны. Еще соберется ли ваше собраніе?.. Ну, да хорошо-съ, я разршу. Но съ однимъ условіемъ…

И Пухъ твердо провелъ по столу ребромъ руки, желая внушить, что это условіе — sine qua non.

— Съ какимъ условіемъ, ваше превосходительство?

— Съ такимъ-съ, чтобы вы мн предварительно опредлили точно, о чемъ будетъ совщаться собраніе, что вы ему предполагаете докладывать…

— Мы будемъ совщаться о голод…

При слов ‘голодъ’ Пухъ вспыхнулъ, вскиплъ, привскочилъ было даже на диван, по сдержался и только произнесъ, стиснувъ зубы:— Ну-съ?

— Намъ понадобится испросить кредитъ на леченіе болзней и на пособіе хлбомъ и деньгами для большинства узда…

— Кром опредленныхъ мною мстностей?

— Непремнно.

— Ну-съ?

— Попросить право ходатайствовать передъ губернскимъ земствомъ объ…

— Это что же? И губернское чрезвычайное собраніе?

— Ужь это тамъ какъ губернская управа знаетъ.

— Гм. Хорошо-съ. Потомъ?

— Потомъ, это едвали еще не важне, надо будетъ позаботиться что-нибудь сдлать, чтобы устранить повтореніе зла. Вс пособія — только самыя ничтожныя пальятивы: сегодня поможемъ, завтра будетъ еще хуже. На нашихъ глазахъ дло идетъ изъ году въ годъ подъ гору, наступитъ время непоправимаго бдствія.

И Калининъ исчислилъ извстные земству, но недостаточно изслдованные корни, необходимость перестройки системы, осуществленіе нкоторыхъ проектированныхъ правительствомъ реформъ.

Пухъ багровлъ, зеленлъ, его добрые глаза хотли выразить ярость и выражали только ужасъ, онъ положительно дрожалъ, руки у него тряслись такъ, что пепелъ сыпался съ сигары на платье, когда Калининъ закончилъ словами:

— Вообще, пора объ этихъ голодахъ, и безработиц, и хронической смертности подумать серьёзно, не со стороны однихъ минутныхъ пальятивовъ.

Тяжкое молчаніе царило нсколько минутъ въ комнат. Что-то грозное и невдомо-страшное давило всхъ. И Пухъ не могъ не чувствовать этого давленія. Но жизнь выработала изъ него героя бюрократіи. Онъ умлъ владть собой и оставаться врнымъ своему долгу.

— Какая хроническая смертность? глухимъ голосомъ спросилъ онъ.

— Прирощеніе населенія — едва одинъ процентъ въ годъ, это — средній выводъ за десять лтъ, пояснилъ ома Андреичъ.

— Ну, такъ что же? Все-таки прирощеніеі очевидно не осмысливая цифры, возразилъ Пухъ:— въ безработиц сами мужики виноваты. А голода, господа, нтъ, нтъ и нтъ. Вы меня не разуврите, я опытенъ, я самъ своими глазами видлъ что есть и чего нтъ. Голода, господа, нтъ.

И, словно отталкивая отъ себя мощной бюрократической рукой нчто невдомое и грозное, губернаторъ приподнялся во весь ростъ и тревожно твердилъ:

— Голода нтъ, голода нтъ! Я могу, началъ онъ спокойне, совершивъ большое усиліе, чтобы овладть собою:— я могу разршить собраніе, если вы дадите мн слово, что будете вести рчь только о дл собственно, то есть ‘о временной нужд населенія въ хлб на продовольствіе’. Отнюдь не о голод, котораго нтъ. Если вы мн дадите слово, что пособіе будетъ оказано тмъ мстностямъ, которыя мы съ вами опредлили…

— Но голодъ…

— Нтъ-съ голода! Я вамъ говорю: нтъ голода! уже рзко произнесъ Пухъ.— И чтобы я позволилъ этакое, этакое… произвести смущеніе, замшательство…

— Какое же смущеніе? какое замшательство, ваше превосходительство?

— Ахъ, господа! если вы не понимаете что вы длаете, такъ я обязанъ по долгу сказать вамъ настоящее слово: вы можете отечеству вредъ нанести. Вы вдь представители мстнаго землевладнія, дворянства — и вотъ, по поводу нсколько усилившейся противу обыкновенія нужды, вы хотите бить въ набатъ на всю Россію, на всю Европу… Все идетъ своимъ чередомъ. Конечно, бываютъ и кой-какія несчастія. Но вдь мы въ Заглохловской губерніи не на остров Утопіи живемъ. А вы хотите заявлять, что все надо передлать, перестроить. Вы хотите для этого созвать собраніе. Нтъ, господа, это невозможно! Я понимаю нужду, понимаю ваше рвеніе, я цню его, я помогу всмъ, чмъ могу. Но этого… этого… этого я дозволить не могу!

IX.

Правитель канцеляріи, имвшій къ губернатору постоянно свободный входъ и оберегавшій вообще нервы его превосходительства, появился неслышно, словно не въ дверь вошелъ, а изъ земли выросъ, посреди начинающихъ волноваться собесдниковъ. Тмъ спокойно, сонно подчиненнымъ тономъ, который обыкновенно дйствовалъ на нервы Пуха успокоительне лавровишневой води, тмъ тономъ, который, какія бы рчи ни произносились, означалъ: ‘вы напрасно утруждаете себя, ваше превосходительство, у васъ есть дятельная канцелярія, а слдовательно, все обстоитъ благополучно’, доложилъ:

— А тамъ аддей Иванычъ Сусликовъ дожидается въ пріемной, захалъ спросить, когда можете его принять, ваше превосходительство?..

— Сейчасъ, сейчасъ, просите! переходя въ радостный тонъ, отвчалъ Пухъ и даже самъ было рванулся къ двери пріемной, но удержался, вспомнивъ о необходимости поддерживать достоинство.

— Просите, просите аддея Иваныча! Я свободенъ. И кстати, даже теперь вотъ съ земствомъ совщаюсь. Онъ тоже земскій человкъ… Онъ даже общалъ помочь! онъ намъ можетъ быть полезенъ. Просите!

аддей Иванычъ, самый крупный трущобскій землевладлецъ новйшей формаціи, первой гильдіи купецъ, ведущій торговлю хлбомъ и лсомъ съ столицами и за-границами, уздный и губернскій гласный, былъ человкъ преклонныхъ лтъ, крупной, здоровенной фигуры. Лицо широкое, красное, одутловатое, какъ бы съ перепою или недосыпу, маленькихъ глазъ почти не было видно, только ихъ проницательное сверканье чувствовалось собесдникомъ и проникало въ чужую душу и чужіе помыслы. аддей Иванычъ на этотъ разъ втиснулъ себя во фракъ и по накрахмаленной рубашк распустилъ дв широкія яркія ленты съ медалями.

Тяжело отпыхиваясь, онъ почтительно поклонился губернатору. Пухъ налетлъ на него съ своими разсыпчатыми любезностями, демонстрируя нкоторымъ образомъ противу земцевъ, съ коими обходился холодно, сдержанно и даже сурово. Земство смущало гармонію Заглохловской области, Сусликовъ же принадлежалъ къ числу настройщиковъ, оную гармонію возстановлявшихъ. Онъ умлъ сдлать во-время филантропическое пожертвованіе, или предложить свои комерческія услуги всегда кстати. И за то вознаграждался медалями. Нын онъ пламенно желалъ креста, хотя бы въ петлицу, и прозрвалъ его сквозь безпокойную голодуху.

— Ну, вотъ, очень радъ, что вы пожалов… что вы пріхали, любезничалъ Пухъ.— Можетъ быть, намъ поможете. Вотъ-съ, господа, обратился губернаторъ къ земцамъ:— вы говорите: голодъ, безработица! А поглядли бы вы на заводы аддея Иваныча!

— Были тамъ и мы-съ, мрачно произнесъ ома Андреичъ.

— Да? Видли? Прелесть! Работа кипитъ, вся волость у него

на работ, вс веселы… довольны… сыты. Я самъ видлъ. Балуете вы ихъ, аддей Иванычъ!

— Что же, ваше превосходительство, намъ, слава Богу, Господь даровалъ, такъ за что же православныхъ обижать! Бысть нагъ и одлъ меня. Такъ, кажется, насъ попы-то учатъ!

— По христіански, по христіански, аддей Иванычъ. Вотъ вдь и въ вашей волости нужда, недостаточный урожай…

— Ужь какой достаточный. Брюха подводитъ.

— А вотъ вы тамъ живете, и нужды не видно: вотъ что значитъ одинъ человкъ… полезный, умный, практичный.

— Гд ужь намъ, ваше превосходительство!

— Нтъ-съ, ужь это я самъ видлъ! Что же, до новаго хлба вашу волость прокормите?

— Господь потерпитъ грхамъ, такъ охулки на руку не положимъ. Всмъ будетъ что чавкать.

— Ха-ха, прекрасно, прекрасно! Вотъ онъ, господа, не унываетъ! Говорятъ: голодъ, а у него кипитъ работа!

— Помогаетъ Господь, Мать Пресвятая Богородица.

— Помогаетъ, помогаетъ, почтенный аддей Иванычъ. За Богомъ молитва, а за царемъ служба — губернаторъ многозначительно потрепалъ купчину по плечу:— за царемъ служба не пропадетъ…

— Рады стараться!

— Ну, такъ вотъ, господа, обратился Пухъ опять къ земцамъ.— Онъ не одну свою волость, а весь уздъ прокормитъ.

Сусликовъ, метнувъ молніями своихъ неуловимыхъ глазокъ въ самую глубь земскихъ думъ, утвердительно кивнулъ головой.

— Это какъ же вы прокормите? сурово спросилъ Калининъ.

— А вотъ объясните, предложилъ Пухъ.

— Да что же много разговаривать? Я наслышанъ, господа, что хлбомъ народъ нуждается. Управа закупать, что ли, будетъ?

Онъ пронзительно глядлъ на Калинина. Тотъ пожалъ плечами и промолвилъ:

— Можетъ быть.

— Такъ вотъ я предоставлю, коли хотите.

— Да много ли вы достанете въ узд? Теперь распутица, навигація еще не скоро откроется. А въ Трущобск почти нтъ. Да и за какія цны? Да и какъ провести въ нуждающіяся волости?

— Въ узд много хлба, господа, не токмо, что у торговцевъ, а и у мужичковъ у иныхъ. Хлба какъ не быть! Только его умючи искать надо.

Пухъ привскочилъ.

— У мужичковъ? а говорятъ, они съ голоду умираютъ?

— Да вдь, ваше превосходительство, мужикъ мужику рознь. Кто съ голоду помираетъ, а кто и съ жиру бсится. Вдь и мы изъ тхъ же самыхъ мужиковъ. Не крупичатые! А слава т Господи, не помираемъ.

— Значитъ, у двухъ-трехъ кулаковъ? дко освдомился ома Андреичъ.

— Ну, да ужь тамъ какіе ни на есть, кулаки ли, нтъ ли. Товаръ нуженъ — не разбирать стать. А только, что я предоставлю, не сумлвайтесь. Куда скажутъ, туда и предоставлю.

— Да цны…

— Объ эфтомъ вы не извольте безпокоиться. Я ихъ превосходительству слово далъ. Цны христіанскія. Мы найдемъ-съ, столкуемся.

— Позвольте, господа, я разсрочу недоимки, вы купите хлбъ дешево. Чего же лучше? и все прекрасно устроится, радостно совтовалъ Пухъ.

— Да и для этого нужно собраніе, опять заявило земство.

И собраніе, благодаря собственно аддею Иванычу, было разршено, хотя и съ оговорками, и съ ограниченіями. Районъ нуждающихся мстностей разршено было расширить. Изъ-за двухъ-трехъ волостей стоитъ ли комерціи безпокоиться!

Весна распустилась черемухой и засвтилась безсумрачными ночами. Природа ликовала. Но Пухъ изнемогалъ, онъ былъ осажденъ голодомъ въ своемъ прелестномъ загородномъ палаццо, окруженномъ тнистымъ паркомъ съ безчисленными семействами грачей. Положеніе его было трагическое.

Уздныя собранія, наскоро созванныя въ распутицу, могли самостоятельно оказать самую ничтожную помощь. Ихъ постановленія своевременно не могли быть приводимы въ исполненіе, ибо Пухъ долго держалъ ихъ на просмотр и томительно пререкался. Его заботы и время поглощались также не мало просмотромъ корреспонденцій объ этихъ собраніяхъ, посылаемыхъ въ столичныя газеты. Онъ тщательно старался исключать изъ постановленій, какъ и изъ корреспонденцій, слды голода. И все-таки изъ-за ‘неудовлетворительнаго урожая’, какъ ни подчеркивалъ его губернаторъ, выступалъ костлявый скелетъ чудовища и прикасался даже къ его сердцу своими жесткими пальцами.

Помощь отъ уздныхъ земствъ была слишкомъ ничтожна и пришла поздно. Дальнйшая помощь должна была бы придти отъ губернскаго собранія, къ которому и обращались уздныя. Въ распутицу было безполезно созывать это губернское собраніе, гласные, еслибъ и хотли, не могли съхаться. Поэтому, собраніе состоялось въ ма. Изъ цифръ и вдомостей, ему представленныхъ, вставали картины жестокихъ человческихъ страданій. Мры, принимаемыя имъ, были экстренны и широки, ходатайства къ высшему правительству настоятельны и откровенны. Собраніе засдало въ Заглохлов, въ самой резиденціи Пуха, посылало ему свои постановленія и журналы съ непросохшими еще чернилами и требовало немедленнаго пропуска. Медлить приведеніемъ ихъ въ исполненіе было невозможно. Но и пропускать постановленія тотчасъ же казалось невозможнымъ. Мало ли что въ эти журналы прорвется?

А тутъ еще корреспонденты. Съ ними можно было бы не церемониться. Но въ собраніи вс земскія партіи на этотъ разъ слились въ одно, единодушно признавъ общимъ грознаго врага. Аристократическіе петербургскіе гласные, сановники, и т поощряютъ корреспондентовъ.

Губернское собраніе не разъзжается, ожидая этихъ разршеній и явно не довряя ни общаніямъ, ни бумаг.’Оно требуетъ непосредственнаго дла.

Пухъ — человкъ, и человкъ благонамренный. Онъ уже совершенно сознаетъ, что надо принять мры, даже экстренныя, но необходимость заглушить этотъ ужасный, долетающій до Питера крикъ: ‘Голодъ, голодъ!’ для него слишкомъ настоятельна. И онъ борется и изнемогаетъ.

Даже ночью нтъ ему покоя. Время между полуночью и раннимъ майскимъ утромъ. Далеко вокругъ парка царитъ тишина и благоуханіе. Только три сонныхъ полицейскихъ стража, едва волоча ноги, бродятъ, охраняя спокойствіе начальства. Начальство отдыхаетъ. Въ огромныхъ окнахъ темно.

И вдругъ, по трескучей булыжной мостовой, отъ города, грохотъ трехъ экипажей и словно изъ земли наростающій вдоль длинныхъ заборовъ лай псовъ. Вспугнутыя подъзжающими къ палаццо колясками, галки, обитательницы парка, поднимаютъ неистовый концертъ. И у главнаго подъзда раздается рзкій, смлый звонокъ. Кто дерзаетъ? Дло небывалое. Не къ правителю канцеляріи, не скромная ночная телеграмма, а прямо у крыльца генерала три коляски и рзкій звонокъ.

Полицейскіе стражи бгутъ къ дому и останавливаются, какъ вкопанные, руки по швамъ передъ позвонившимъ: колоссальный, статный старый генералъ, петербургскій сановникъ, по военному опрашиваетъ ихъ.

— Начальникъ губерніи почиваетъ или еще не ложился?

— Точно такъ, ваша свтлость, отдыхать изволятъ, въ голосъ и тоже зычно отвчаютъ стражи петербургскому генералу, во время пребыванія котораго въ город (онъ губернскій земскій гласный) приказывается всей полиціи чуть не ползать передъ гостинницей, въ которой онъ останавливается, хотя онъ этого нетолько не требуетъ, но даже терпть не можетъ.

— Ну, такъ распорядись, чтобы насъ впустили и доложили. Намъ надо видть его превосходительство, ласково, по неотразимо приказываетъ его свтлость.

Пухъ, однако, не отдыхалъ. Онъ только терзался въ постели, когда на шумъ галокъ, собакъ и экипажей правитель канцеляріи, видимо готовый къ ночному посщенію, явился въ спальню своего начальника, гд Пухъ въ халат ходилъ большими шагами.

— Что тамъ такое? спросилъ онъ раздраженно.— Опять земство, опять голодъ?

— Я, ваше превосходительство, давеча справлялся въ собраніи и ожидалъ этого. Я предупреждалъ васъ…

— Что за наглость… ночью! Кто тамъ пріхалъ?

— Свтлйшій…

— Еще кто?

— Графъ Ж., тайный совтникъ Д. и…

— Чего они хотятъ? Вы говорите, что справлялись давеча?

— Да. Я былъ предупрежденъ. Они настаиваютъ на томъ, ваше превосходительство, чтобы вы возвратили ихъ журнальныя постановленія, представленныя два дня тому назадъ…

— Разумется, возвращу, но надо же ихъ просмотрть. Въ этихъ постановленіяхъ такія мры, такія ходатайства къ правительству о пособіяхъ, точно вся губернія умираетъ съ голоду. Они настаиваютъ на пропуск не въ очередь поздовъ и каравановъ съ купленнымъ хлбомъ въ губернію и еще, и еще… Это на всю Россію шума надлаетъ!

— Оно конечно. Только вдь намъ держать эти постановленія безполезно. Вдь мы не можемъ ихъ ни опротестовать, ни пріостановить.

— Не можемъ… въ раздумьи повторилъ Пухъ:— но вдь они настаиваютъ, чтобы я скоре утвердилъ, потому что завтра утромъ съ экстреннымъ поздомъ депутацію въ Петербургъ посылаютъ. Вдь, знаете, какой это тамъ переполохъ произведетъ!

— Они ожидаютъ, ваше превосходительство, напомнилъ правитель канцеляріи.

— Но что же намъ длать? безпомощно, какъ запуганный ребенокъ, обратился къ нему за совтомъ начальникъ.

— Я бы полагалъ сейчасъ же подписать постановленія, относящіяся непосредственно до неотложныхъ мръ, а также необходимыя для депутаціи, отправляемой завтра въ Петербургъ.

— Но ихъ надо подготовить, просмотрть.

— Я ихъ ужь подготовилъ, ваше превосходительство!

— Тамъ есть рзкія выраженія: ‘голодъ’ повторяется, ‘ужасающее бдствіе’, и это-то вдругъ вслдъ за моимъ отчетомъ!

— За выраженіями они не погонятся. Они исключатъ т, на которыя вы укажете.

— Вы думаете?

— Наврное, ваше превосходительство. Дло слишкомъ важно и не терпитъ промедленія.

— А вотъ тамъ тоже эти кореспонденціи, вдь только появись он въ печати, вдь въ столиц, знаете, что будутъ думать? Вы замтили ихъ вчерашніе журналы,— чего тамъ нтъ! и зло развивалось постепенно за вс предъидущіе годы… а? Вы это понимаете? Все шло своимъ порядкомъ и было всмъ извстно… и вдругъ ‘зло за цлый рядъ предъидущихъ лтъ’. И податная система у нихъ перебрана, и соляной налогъ, и не знаю что. И какое это иметъ отношеніе къ гол…— Пухъ чуть было не сказалъ ‘къ голоду’, но воздержался — къ недостатку хлба на продовольствіе. Вдь это только тревогу вызоветъ безплодную. Я положительно не понимаю: порядочные люди въ собраніи и вдругъ, Богъ знаетъ… все хотятъ перевернуть вверхъ дномъ!

— Позвольте, ваше превосходительство, перебилъ правитель канцеляріи своимъ неизмнно ровнымъ, безстрастнымъ тономъ:— полагаю, что собственно этими постановленіями вамъ обезпокоиваться не слдуетъ. Собраніе въ возбужденномъ состояніи. Съ одной стороны, дйствительно, не совсмъ благопріятное положеніе продовольственной части, потомъ, съ нашей стороны, нкоторое промедленіе, къ какому они, при обычной вашей дятельности, не привыкли.

— Ну-въ, такъ что же по вашему длать?

— Я полагаю, если вы имъ теперь передадите постановленія, необходимыя для непосредственнаго принятія мръ, такъ какъ законныхъ поводовъ для протеста съ нашей стороны нтъ, если вы имъ теперь же передадите требуемое и обусловите эту уступку тмъ, чтобы они смягчили, по крайней мр, вс постановленія о налогахъ, реформахъ и проч., ровно ни къ чему не ведущія…

— Ровно ни къ чему не ведущія, отозвался Пухъ.

— То, я думаю, они удовлетворятся.

— Вы думаете?

— Изъ уваженія къ вамъ…

— Хорошо уваженіе! но ночамъ осаждаютъ!

— По необходимости, ваше превосходительство, голодъ… Дйствительно, имъ медлить нельзя…

Страшное слово вырвалось изъ устъ правителя канцеляріи, эхомъ отозвался поблднвшій Пухъ, его почти била лихорадка.

— Голодъ, повторилъ онъ:— и вы говорите: голодъ?

— Конечно, ваше превосходительство, пояснилъ слегка смущенный письмоводитель: — это нсколько рзкое слово, но, съ другой стороны, нельзя не принять мръ тотчасъ же.

— Я сейчасъ выйду. Пойдите, скажите, что сейчасъ выйду.

ЭПИЛОГЪ.

Депутація на другой день ухала съ необходимыми документами въ столицу, исходатайствовала пособіе и надлежащія мры. А къ іюню мсяцу циклъ заботъ и пособій ‘нуждающемуся населенію’ завершился.

Пособіе было оказано и систематично, и энергично. Дло оказалось обыкновенное. Никто не удивлялся, что пособіе понадобилось. Корреспонденцій и безполезныхъ постановленій о налогахъ, реформахъ, крестьянскихъ надлахъ, слава Богу, не проникало за границу Заглохловской губерніи. И въ самомъ дл, къ чему бы он?

Живучесть населенія оправдала мнніе Пуха и его сподвижниковъ. Живучее населеніе опять умудрилось встать на ноги, если судить по тому, что не прошло и двухъ лтъ, какъ лица, прикосновенныя къ взысканію недоимокъ въ Заглохловской губерніи, начиная съ Пуха, получили соотвтствующія поощренія за успшное взысканіе податей и сборовъ въ тхъ самыхъ уздахъ и волостяхъ, о которыхъ земцы недавно кричали ‘голодъ’.

— Видите, наговорилъ, торжественно и ласково, по-отечески, почти подсмивался Пухъ надъ земцами.

Вообще говоря, мы спали снова спокойно, и спокойствіе наше оберегалось бдительнымъ Пухомъ зорко.

— Послушайте, говорилъ онъ однажды, года черезъ три, Калинину:— я сейчасъ прочиталъ докладъ о народномъ продовольствіи, который представленъ на мое разсмотрніе, такъ какъ вы собираетесь его печатать для разсылки гласнымъ. Прекрасный докладъ. Только тамъ есть мсто, которое я не могу пропустить, не могу разршить напечатать.

— А именно, что же такое?

— Да вы упоминаете объ этомъ год (помните, еще столько тревоги надлали?), упоминаете и говорите: ‘ознаменовался голодомъ’. Вы вспомните, вдь голода не было, и я этого выраженія не могу допустить.

— Да, пожалуй, его можно замнить, напримръ, ‘ознаменовался большимъ недостаткомъ хлба на продовольствіе’.

— Гм… гм… да, это лучше. Этакъ можно будетъ напечатать. Но… но вотъ что, ужь это я васъ такъ попрошу, это собственно дружескій совтъ: ‘ознаменовался недостаткомъ хлба на продовольствіе’. Ознаменовался непріятнымъ,— это что-то не такъ. По моему, ‘ознаменоваться’ что-либо можетъ только хорошимъ… Вы бы и ‘ознаменовался’ выкинули. Совсмъ слово не подходящее. Ознаменовался — и вдругъ недостаткомъ хлба!

— Я не вижу ничего неловкаго, но, пожалуй, выраженіе можно перемнить, оно не измняетъ сути.

— Вы сегодня ужасно любезны, mon cher Петръ Степанычъ, игриво продолжалъ генералъ:— и знаете, я хочу воспользоваться вашей любезностью.

— Приказывайте.

— Приказывать земству я не смю. Вы знаете это. Но прошу. Знаете, гораздо лучше, спокойне, еслибы управа въ доклад вовсе объ этомъ год не упоминала. По пословиц: ‘кто старое помянетъ’…

Л. Рускинъ.

1880.

‘Отечественныя Записки’, No 6, 1881

ИЗЪ ЛТОПИСЕЙ ТРУЩОБСКА.

Фотографія.

Читайте также: