СОЧИНЕНІЯ
П. И. ЯКУШКИНА
Изданіе Вл. Михневича.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1884.
ИЗЪ ЧЕРНИГОВСКОЙ ГУБЕРНІИ.
Челнскій монастырь, 24 іюля 1861 г.
Челнскій монастырь, 25 іюня.
Заштатный городъ Погаръ, Черниговской губерніи, 26 іюля.
Из Черниговской губернии, Якушкин Павел Иванович, Год: 1861
Время на прочтение: 54 минут(ы)
Простясь съ трубчевскими знакомыми, я пошелъ черезъ Челнскій монастырь къ Чернигову. Большая дорога идетъ горой, но пшеходы ходятъ и монастырь лугомъ, т. е. низомъ. Эта дорога очень живописна: справа крутая, отвсная гора, покрытая лсомъ, изъ котораго кое-гд виднются хаты, паски, а слва — ровный лугъ, поросшій кустарникомъ, по которому прихотливо извивается Десна, Десенки, маленькіе ручейки…
— Какая эта деревня? спросилъ я встртившагося мужика старика, указывая на виднвшуюся изъ лсу на гор деревню.
— А деревня Темная.
— Вольная, или господская?
— Теперь господскихъ деревень нтъ: Господь Богъ положилъ въ сердце царю — вс деревни сдлать вольными.
— Да сперва-то деревня Темная была вольною, или господскою? опять спросилъ я.
— Удльная.
— Должно — быть старая старинная?
— Какъ міръ стоитъ, такъ и та деревня стоитъ, только сперва она не такъ называлась: не называлась Темной.
— Какъ же?
— Называлась Красной деревней.
— Почему же ее стали звать Темной?
— Ты, можетъ, слыхалъ, городъ Трубчесскъ былъ за княземъ Трубецкимъ, не за теперешними Трубецкими, а за прежнимъ, что жилъ лтъ за сто, а то и еще больше, до васъ. Такъ за тмъ княземъ Трубецкимъ былъ и городъ Трубчесскъ и вс села и деревни, что подъ Трубчесскомъ стоятъ, весь Трубческій уздъ, стало быть и Темная за нимъ же была. И былъ у того князя сынъ, княжичъ — большой охотникъ съ малыхъ лтъ за охотою, съ ружьемъ ходить, съ собаками. Пошелъ этотъ княжичъ разъ за охотою, подошелъ онъ къ этому самому мсту, запримтилъ дикую птицу, приложился изъ ружья, выстрлилъ… Только утица та поднялась, перелетла Десну и пала. Княжичъ видитъ: птица пала, раздлся и поплылъ на тотъ берегъ за той утицей. Поплылъ княжичъ черезъ Десну, судорога ногу что-ли свела, это случается… такъ ли ужъ Богъ далъ, только княжичъ не доплылъ до берегу, не доплылъ — утонулъ… Бросился народъ его вытаскивать, побжали къ старому князю… прибжалъ князь… вытащили княжича, а тотъ ужь Богу душу отдалъ: какъ ни качали и на рукахъ и на бочкахъ {Къ сожалнію и теперь эти способы въ сильномъ употребленіи, не только между простымъ народомъ, но и въ боле образованномъ. Авт.} откачать не могли. ‘Откуда бросился княжичъ въ Десну?’ спросилъ старый князь у народа — ‘Да вотъ изъ подъ самой Красной деревни’, сказалъ народъ въ отвтъ старому князю.— ‘Какая такая Красная деревня?’— ‘А вотъ эта самая’.— ‘Какая она Красная! эта деревня Темная!’ Съ тхъ поръ и пошла та деревня зваться Темною деревнею, а не Красной. Посмотри: кругомъ деревни Любовно, Хотьяново, все прозвища хороши, одна только эта деревня — Темная.
Дорога шла кустарникомъ, и я, пройдя съ версту отъ Темной, наткнулся на кучу мужиковъ, лежащихъ подъ кустомъ.
— Здраствуйте, братцы!
— Здорово, почтенный!
— Семъ-ко я съ вами отдохну.
Я слъ и закурилъ папиросу.
— Дай ко мн, человкъ почтенный, огоньку, я и себ сдлаю цигарочку, сказалъ одинъ изъ мужиковъ.
— Не хочешь ли моего табаку? спросилъ я у него.
— Нтъ, не хочу, въ вашемъ табаку скусу такого нтъ, какъ въ нашемъ, нашъ будетъ скуснй.
Съ этими словами онъ досталъ изъ кармана лжетъ печатной бумаги, оторвалъ клинокъ вершка въ три отъ него кусокъ, плотно свернулъ его трубочкой, насыпалъ въ эту цигарку табаку.
— Дай-ко огоньку, сказалъ онъ, кончивъ свою многосложную и довольно трудную работу.
— Изволь, любезный! Да неужели же твоя цигарка лучше моей? въ твоей цигарк больше бумаги, да еще и замасленной, чмъ табаку.
— Бумага не мшаетъ, отвчалъ тотъ ршительнымъ, недозволяющимъ возраженія тономъ, — бумага та и цигарк только больше скусу придаетъ.
— Куды дешь, почтенный человкъ? спросилъ меня, позвывая и крестя ротъ, другой мужикъ.
— Разв не видишь? отвчалъ за меня первый, поплевывая въ сторону, — разв не видишь? въ Челнскій монастырь, тутъ, кажись, дорога одна!
— А вы откуда? спросилъ я, оставшись очень доволенъ отвтомъ за меня.
— Яни (они) деготь гнали.
— А ты, любезный?
— А мы по своей части.
— Гд же вы деготь гнали? спросилъ я, мірясь съ отвтомъ говоруна.
— А все больше по господскимъ лсамъ, отвчалъ тотъ же говорунъ.
— Что-жъ, нанимаетесь?
— Нтъ, сами сидимъ, проговорилъ одинъ изъ работниковъ, — самимъ лучше.
— Яни отъ ведра, прибавилъ говорунъ.
— Какъ отъ ведра?
— Два ведра себ, третье барину.
— Много же можно заработать въ годъ?
— А какъ придется.
— Да сколько же?
— И сказать того никакъ невозможно, деготь гнать — дло огневое, не угадаешь никакъ.
— Да прошлый годъ сколько ты заработалъ? спросилъ я неподатливаго на слова работника.
— Да прошлый годъ я себ рублей пятьдесятъ серебра принесъ домой.
— Прошлый годъ хорошъ былъ?
— Ничего.
— Кабы изъ своего лсу гнать деготь — не въ примръ лучше, заговорилъ опять говорунъ:— изъ своего гонишь все твое, а изъ барскаго — третье ведро: такъ ты такъ себ хочешь, а третье ведро изволь отдать барину, чей лдсъ.
— У васъ своего лсу нтъ?
— Нтъ, есть.
— Отчего же вы изъ своего не гоните?
— Не даютъ.
— Отчего же?
— Да оно только слава, что вашъ, а то не вашъ, даромъ не даютъ, а все купить надо.
— Да вы изъ какихъ?
— Мы изъ удльныхъ.
— Стадо быть и лсъ не вашъ, а принадлежитъ къ удльнымъ имніямъ.
— Стало-быть такъ.
— Что жъ вы, хорошо живете?
Теперь ничего.
— А прежде?
— Прежде всего бывало.
— Отчего же теперь лучше?
— Народъ сталъ обходительнй.
— Какой народъ?
— А начальство.
— Это правда, что правда, заговорилъ опять мой говорунъ:— сперва къ начальству, не то что подойти, да поговорить, а и взглянуть-то не всякій сунется, ну а теперь на счетъ этого стало просто: за своей нуждой иди прямо къ начальнику: нын дурнаго слова не скажетъ начальникъ тотъ.
— Чиновнаго народу много, проговорилъ одинъ изъ артели, до сихъ поръ упорно молчавшій.
— Чиновниковъ? спросилъ я.
— Нтъ, изъ своего брата, изъ мужиковъ, чиновнаго народу ужъ очень много.
— Вдь чиновники изъ мужиковъ везд есть? Безъ чиновниковъ какже быть?
— Везд есть чиновный изъ брата своего мужиковъ, да не столько, сколько у насъ, отвчалъ еще угрюмй тотъ же мужикъ:— у насъ больше.
— Сколько же у васъ?
— Да у насъ на деревн 400 душъ, то есть всхъ жителей 400 человкъ, и сколько ты думаешь у насъ чиновнаго народу изъ мужиковъ?
— Я не знаю.
— Человкъ пятьдесятъ будетъ!
— Какъ 50?
— Пятьдесятъ то будетъ врныхъ, не было бы больше: ты вотъ что скажи!
— Какіе-жъ такіе чиновники?
— Голову, писаря считать нечего… а вотъ: два благонамренныхъ, шляховой и лепортовщикъ… да всхъ и не пересчитаешь.
— Чтожъ они, берутъ съ васъ взятки?
— Что онъ возьметъ съ мужика? съ мужика ему взять нечего.
— Какое же вамъ дло до чиновнаго народу? съ васъ они ничего не берутъ: пусть ихъ живутъ.
— Да вдь теб работать надо, а тутъ тебя выберутъ въ какіе не за есть лепортовщики, — работать и не работай, а въ пору только службу справляй.
— А все вамъ не въ примръ лучше жить, чмъ господскимъ мужикамъ, сказалъ говорунъ.
— У какого барина?
— Да, хоть у А — на.
— Э!.. А — нъ шиломъ гретъ, проговорилъ тотъ, усмхаясь, — шиломъ гретъ… печетъ!..
Челнскій монастырь стоитъ верстахъ въ десяти отъ Трубчевска, на крутой гор, покрытой лсомъ, и изъ монастыря не видно ни одной деревни: такъ и кажется, что, войдя въ этотъ монастырь, оторвешься отъ всего остальнаго міра, — до того мсто уединенно. Но это только пока вы не вошли въ монастырскую ограду. Едва вы ступили шагъ въ ограду, видите, что здсь тже люди, тже желанія, тже опасенія и тотъ же самый народъ, какой и въ селахъ и въ деревняхъ, монаховъ съ перваго разу не замтите, по всему монастырскому двору разсыпанъ былъ народъ: мужики, раскинувшись подъ тнью деревъ и церквей, спали, бабы — богомолки изъ окрестныхъ деревень, собравшись кучками, шушукались, бабы торговки громко тараторили.
Я пришелъ въ субботу передъ всенощною, — поэтому народу было боле обыкновеннаго.
Въ говор народа слышится одно: начала новой жизни, созданныя 19 февраля, въ этомъ говор слышатся и радость, и надежда, и страхъ… не за будущее, нтъ — народъ увренъ въ своемъ хорошемъ будущемъ, боится народъ преступить законъ, сдлать не по закону и тмъ замедлить исполненіе царской воли. А отъ недоразумній — какія ужасныя бываютъ послдствія.
— Гд братская? спросилъ я у перваго попавшагося мн монаха.
— А вотъ, отвчалъ монахъ, махнувъ рукой на братскую, — ступай сюда, здсь братская.
Въ братской было народу много, и мужчинъ и женщинъ, разговоръ шелъ довольно оживленный и почти общій: одно теперь у всхъ на ум…
— Вамъ что! говорила одна баба богомолка:— что хочешь, то и длай, не длай беззаконія какого и только… а намъ, мои матушки родныя, просто головушку всю закрутило…
— Да вы чьихъ? спросилъ какой-то не то монахъ, не то послушникъ.
— А — ыхъ мы, А — скіе…
— О чемъ же у васъ головы закрутило? Али жирно нались на теперешней вол?
— Когда было, родимый! Давно-ли воля то сказана? такъ туже пору и отъшься! Какъ можно родимый.
— А что только у насъ длается! сказалъ, вздохнувъ, одинъ мужикъ, сидвшіи въ сторон.
— А что?
— И сказать не знаю какъ.
— Да вы чьихъ?
— Мы ничьихъ.
— Вольные?
— Нтъ, удльные.
— А у васъ-то что?
— У васъ землемры землю межутъ — вотъ что!
— Да не у васъ однихъ: землемры везд ходятъ, везд у всхъ землю мряютъ.
— Везд мряютъ, а пока еще Богъ миновалъ: пока еще нигд земли не ржутъ.
— Да у насъ еще пока тоже Богъ миновалъ, продолжалъ старикъ: — землю мрять мряютъ, вшки становятъ, а земли рзать не ржутъ!..
— А пусть ихъ мряютъ!
— У насъ не одну землю мряютъ.
— Какъ не одну землю?
— Десну мряютъ! проговорилъ старикъ, къ ужасу всхъ слушателей…
— Какъ Десну?
— Десну!
— И ты видлъ?
— Вс видли…
— Я, браты мои, диву дался, заговорилъ одинъ: — что такое это означаетъ? воду Богъ создалъ, вода у насъ вольная: кто хочешь, по этой вод ступай, бери эту воду, сколько себ знаешь, сколько теб надо, столько и бери… и эту то воду Божію мряютъ!.. Своими-бъ глазами не видалъ, — людямъ-бы и вры не далъ… да и врить то какъ?
Я вышелъ изъ братской, на крыльц и въ сняхъ бабы толковали все о той-же вол.
— И что такое длается, одинъ Богъ святой знаетъ! Спросишь, кто грамотный да путный, тотъ теб про волю и говорить не станетъ, а какой — безпутный — того наплететъ, что и не разберешь… послушаешь того безпутнаго — просто, мои родныя матушки, просто голову сниметъ… Ужъ такая бда, что и сказать нельзя!
— Послушаешь — выпорютъ! поддакнула дура, тоже старушка богомолка.
— Куда выпорютъ!
— Выпорютъ, родимая!
— Коли-бъ выпороли, да тмъ бы и дло довершили? Въ книгу, моя родная, запишутъ!
— Запишутъ! какъ есть — запишутъ! заговорили слушавшія богомолки. На двор подъ деревомъ сидла куча мужиковъ, и я подслъ къ нимъ.
— Здравствуйте!
— Здравствуй, почтенный!
— Объ чемъ толкуете?
— Да все про волю.
— Что же про все, про волю, много толковать? слава Богу, что воля эта вышла.
— Такъ-то оно, ихъ!
— А еще же что?
— А вотъ что: было у васъ начальство, господа, теперь насъ отъ господъ отобрали и никакого намъ начальства не даютъ, теперь у васъ никакого начальства нтъ.
— На что же вамъ начальство?
— Ну, спросить о чемъ, хоть бы о той же вол, и спросить некого, никто ничего не скажетъ {Тогда въ Орловской губерніи еще не были назначены мировые посредники.}.
— А теперь начальство стало — не начальство, подтверждалъ другой мужикъ.
— Это какъ?
— А вотъ какъ: бывало детъ становой, услышимъ колокольчикъ — поджилки дрожатъ! А теперь детъ становой — ничего, и удетъ становой — тоже ничего!
— Это-то и хорошо!
— Это хорошо, да спросить что не у кого.
— Да что вы будете спрашивать?
— Какъ что, другъ? обо всемъ теперь надо спроситься: порядки заводятся новые, а мы люди неграмотные, — какъ разъ въ бду влзешь, совсмъ съ головой влзешь!
— Да вотъ хоть бы у насъ, прибавилъ другой мужикъ:— мало-мало въ такую бду было попали, что и… Тутъ мужикъ только рукой махнулъ, а ни одного слова не сказалъ: видно, что они ждали большой какой-то бды.
— Да вы Апраксинскіе?
— Апраксинскіе.
— Да, у васъ недалеко было до бды, да и до большой бды, другъ ты мой!
— Какъ небольшой!
— Какъ еще это Богъ помиловалъ!
— Его святая воля!
— Какая-жъ у васъ бда была? спросилъ я этого мужика.
— Большой бды Богъ миловалъ, а была-бы. Вотъ какъ вышла воля, насъ, мужиковъ, баринъ собралъ, объявилъ намъ царскую волю, — хорошо. ‘Вы, говоритъ, живите смирно, да со мной ладно’. — Мы ему поклонились.— ‘Вы работали, говоритъ опять таки баринъ, — вы работая на дворъ по шестнадцати десятинъ въ клину, теперь работайте по десять’.
— Какъ на дворъ? спросилъ я.
— У нихъ по дворамъ разсчитано, объяснилъ мн другой мужикъ:— въ твоемъ двор три работника, три работницы, да въ томъ двору пять работниковъ да пять работницъ, — значитъ одинъ дворъ, восемь работниковъ, восемь работницъ — вотъ теб и цлый дворъ выходитъ. Это у нихъ такъ заведено ужъ изстари.
— Это такъ! продолжалъ разскащикъ.— ‘Теперь, говоритъ баринъ, работайте дворомъ по десять десятинъ’. Мы на это ни одного слова не сказали, поклонились только. ‘Ну, говорить, прощайте!’ Мы опять поклонились, поклонились мы барину, да и разошлись. Посл стали толковать промежъ себя: чью намъ волю сполнять, царскую, или барскую? Царь указалъ мужику трехденку, бабамъ двухденку {Т. е. мужикамъ работать три дня въ недлю, бабамъ два.}, а баринъ не желаетъ царской трехденки, — какъ тутъ барина слухать? Думали, думали и придумали сполнять царскую волю, а барской не сполнять, выходятъ на трехденку, а сколько дворомъ сработаешь, больше десяти десятинъ — барскіе!
— Куда больше сработать! дай Богъ и десять десятинъ сработать, и то въ пору!.. Больше!.. заговорили мужики, — больше какъ ни сработалъ! Сработалъ!..
— Ну, да такъ что Богъ дастъ! продолжалъ разскащикъ.— Еще и то положили: велитъ баринъ на трехденку на лошадяхъ вызжать, — всмъ на барщину на лошадяхъ и вызжать, всмъ безпрежвно!
— Безлошадникамъ — то {Мужики, обрабатывающіе землю и по бдности не имющіе лошадей, такому мужику очень трудно справиться. Авт.} какъ же? спросилъ кто-то изъ слушавшихъ этотъ разсказъ.
— Сказано, всмъ!
— Да вдь у васъ во всхъ деревняхъ на половину, пожалуй, будетъ безлошадниковъ.
— Ну, ужъ вс вызжай на лошадяхъ!
— Да какъ же?
— И объ этомъ на міру говорили, поршили: у кого нтъ лошади, возьми у кого дв, а чтобъ барская трехденка не стояла, чтобъ на міръ попреку не было, на томъ и поршили, и положили объявить о томъ барину, управляющему, что-ли, кому надо, по начальству, чтобъ грха какого не вышло.
— Такъ, по закону, по закону! подтвердили другіе, — по самой царской вол!
Я подошелъ къ другой толп.
— Ты только то посуди: земля твоя, ты самъ — свой, живи, никого не забиждай, — и тебя пальцемъ тронуть никто не можетъ, ты ведешь дло но Божью, и никто ни тебя, ни твоего дому, ни твоей земли, говорю, не можетъ тронуть, а своровалъ въ чемъ — судъ! Судъ разсудитъ — ты виноватъ.— Виноватаго въ Сибирь!
— Да хоть въ Сибирь!
— А праваго никто обиждать не моги! продолжалъ первый.— Привелъ бы Господь только, чтобъ вс настоящіе порядки произведены были!
— Народъ болтаетъ: настанутъ новые порядки, и вс суды пойдутъ праведные: хоть будь ты какой богачъ, хоть тысячами бросай, а коли проворовался — спуску не будетъ, въ Сибирь или чего кто стоитъ.
— Сказано, свту будетъ поновленіе.
— А! П. И. здравствуйте! сказалъ, подходя ко мн, отецъ П. съ которымъ меня познакомили въ Трубчевск.— Хотите посмотрть нашъ монастырь, нашу ризницу?
Разумется, я на это согласился съ радостію, и мы пошли съ нимъ къ монастырю.
Въ Челнскомъ монастыр вся постройка новая, одинъ только корпусъ, въ которомъ находится теплая церковь — довольно старинной постройки. Иконъ стараго письма я не видлъ ни одной, книгъ старыхъ, рукописей тоже нтъ: самая замчательная рукопись — синодикъ прошлаго вка, изъ котораго видно, что князья Трубецкіе до послдняго времени не оставляли Челнскаго монастыря. Такъ, подъ 1768 годомъ въ синодикъ вписанъ князь Алексй Никитичъ, бывшій ктиторомъ монастыря. Чудотворной здшней иконы Богородицы я не видалъ: лтомъ эта икона въ ходъ идетъ, большую часть лта пребываетъ въ Трубчевск, гд жители приносятъ ее къ себ въ домъ и служилъ ей молебны, которые поютъ очередные монахи изъ Челнскаго монастыря. Челиская чудотворная икона прибыла къ мсту, на которомъ теперь стоитъ монастырь, по Десн въ челн, — поэтому и монастырь получилъ названіе Челнскаго. Преданіе говоритъ, что она писана преподобнымъ Алимпіемъ, знаменитымъ кіевскимъ живописцемъ.
— Гд здсь, батюшка, пройти къ пещерамъ? спросила меня богомолка старуха, когда я вышелъ за монастырскую ограду полюбоваться мстностію монастыря.
— Не знаю, отвчалъ я.
— Пойдемъ, батюшка, вмст поищемъ. Какъ же найти? чай, народъ пойдетъ къ пещерамъ, и мы за народомъ.
— Пойдемъ, матушка!
— Вотъ сюда, сюда, подъ гору, говорила старуха, сходя съ крутой горы.
— Подъ гору-то ты, матушка, сойдешь, сказалъ я: — какъ только на гору взбираться будешь?
— Отчего не не взобраться?
— Да видишь, какая крутизна, а тутъ, на бду, никакой тропиночки не видно, по дорожк все бы легче было.
— Ничего, родимый,
— А какъ не взойдешь?
— Молитвы Клеопа преподобнаго помогутъ.
— Котораго Клеопа преподобнаго?
— А вотъ того, который въ этихъ пещерахъ спасался.
— Давно онъ жилъ?
— Нтъ, не очень давно.
— Что-жъ, народъ его помнитъ?
— Какъ же помнить! человкъ святой былъ! А молиться станетъ, — сказываютъ, за всеночной всякій канонъ долго плъ!.. Не даромъ Десна рка свой путь перемнила.
— Это какъ?
— Она текла, Десна-то, подъ самымъ монастыремъ, а за молитвы Клеопа, вишь гд пошла!
— Да чмъ же теперь лучше?
— А какъ же? Монастырь, монастырскую гору не подмываетъ.
Изъ монастыря я, посл обдни, пошелъ на дорогу, идущую изъ Трубчевска на Погаръ. Я уже говорилъ, что Чешскій монастырь окруженъ со всхъ сторонъ лсомъ, и по этому лсу, съ одной стороны монастыря, разсыпаны курганы и на многихъ изъ нихъ ростутъ вковыя деревья. Говорятъ, что еще въ самое недавнее время весь правый берегъ Десны былъ покрытъ дремучими лсами, теперь этихъ лсовъ нтъ, если и попадаются, то очень небольшіе, какъ, напримръ, около Челнскаго монастыря. Говорятъ, что въ старыхъ дремучихъ лсахъ было множество кургановъ. Что ихъ было больше теперешняго, это вроятно, но и теперь эти курганы идутъ непрерывною цпью по крутому правому берегу Десны, по крайней мр, я могу сказать, что эту цпь кургановъ видлъ отъ Усоха до Челнскаго монастыря. Въ самомъ Трубчевск — городище, Городокъ — не что иное, какъ курганы.
— Кормилецъ, батюшка! Христа ради, сотвори твою святую милостыньку!
Я оглянулся: сзади меня стоялъ старикъ въ довольно ветхой свитк, безъ сумы и подсумка.
Черезъ минуту мы съ нимъ были пріятелями.
— Сядемъ-ко здсь, сказалъ я ему, садясь около дороги:— я закурю папироску. Ты куришь?
— Не вживаю.
— А не вживаешь, не надо.
— Ты то кури, мн это ничего, говорилъ онъ, присаживаясь возл меня, — ты кури!
— Какіе здсь курганы, ддушка? Откуда они у васъ взялись? спросилъ я его.
— То не курганы, то татарскія могилы, отвчалъ старикъ, улаживаясь получше ссть.
— Зачмъ же татаръ хоронили здсь?
— Это было лтъ за сто, а то глядишь — и больше, монастырь нашъ Челнскій — былъ богатый монастырь. Услыхали татары про богачество монастыревое… а татары вры не нашей, татары вры поганой, имъ что монастырь? Они грха не знаютъ ти-святой монастырь, церковь-ти ограбить… имъ все равно, ти церковь, ти просто домъ!.. Задумали татары, монастырь этотъ Челнскій ограбить, собрали силу несмтную и пошли на монастырь… Только игуменъ со старцами подняли чудотворную икону Челнской Богородицы и обошли кругомъ монастыря, тогда татарове вс переслпли. Страхъ на нихъ такой напалъ… видть-то не видятъ ничего… отъ страху этого они и почали сабляжи другъ отъ друга отмахиваться… Отмахивались, отмахивались, да другъ дружку, сами себя, всхъ до одного и позарубили… Старцы видятъ такое чюдо матушки Богородицы, вышли изъ монастыря, выкопали ямы, побросали, какъ собакъ какихъ поганыхъ, ихъ тла въ т ямы, да заметали землею, оттого и пошли эти курганы.
— А за Трубчевскъ къ Усоху — тамъ какіе курганы? Тоже татарскія могилы?
— Ни, т — не могилы.
— А что жъ?
— Т курганы.
— Отчего жъ пошли т курганы?
— А кто ихъ знаетъ! Мало ли народъ что болтаетъ! всего не переслушаешь.
— Что же народъ болтаетъ?
— Болтаетъ народъ, что вс т курганы какіе-то Кудеяры насыпали… кто ихъ знаетъ?
— Какіе же такіе Кудеяры были?
— Болтаютъ, что изстари жилъ какой-то народъ, Кудеярами прозывался, народъ былъ — злодй, безбожный, съ нечистою силою знался… вотъ т Кудеяры и курганы понасыпали.
— Для чего же они, эти Кудеяры, курганы т позасыпали? добивался я у старика.
— Говоритъ народъ, отвчалъ старикъ, значительно понизивъ голосъ, — говоритъ народъ, что въ тхъ курганахъ золото, серебро, да камни самоцвтные, да свчи восковыя, т Кудеяры понаклалывали, да тми курганами все золото, серебро позасыпали.
— Для чего же?
— Клады клали.
— Находили эти клады?
— Нтъ, не слыхалъ я, чтобъ т клады кому въ руки дались: ихъ достать никакъ нельзя.
— Отчего же?
— Съ большими заклятіями положены.
— Будто теперь никто ужъ и не знаетъ заклятій?
— Видно, мало знающихъ.
— А никто не пытался достать эти клады?
— Какъ не пытался? пытался, да только толку въ томъ мало: роютъ, роютъ, а все ничего не выроютъ. Вотъ первый Бугаевскій баринъ… какъ пойдешь къ Погару, Бугаевка теб по пути будетъ… такъ старый Бугаевскій баринъ все имніе на клады потратилъ, а такъ и умеръ: ни одного клада не нашелъ… А сколько денегъ потратилъ? все имніе продалъ на клады эти.
— Отцы наши, кормильцы! заголосилъ сзади меня тонкій бабій голосъ.
Я обернулся: сзади меня стояла женщина лтъ тридцати съ небольшимъ, съ виду очень здоровая, держа за руку мальчика лтъ пяти или шести. Какъ мальчикъ, такъ и сама женщина были до-нельзя грязно одты: по взгляду видно было, что они своей одеждой хотли произвести сильный эффектъ на благочестивыхъ богомольцевъ.
— Ты отколь? спросилъ ее довольно грозно мой прежній собесдникъ старикъ.
— Да мы изъ Любовна! отвчала женщина.
— А вы, родимыя, сами-то изъ какихъ такихъ мстовъ?
— Мы крестьяне господина Апраксина, отвчалъ вамъ-то съ разстановкой старикъ.
— Апраксинскіе! протяжно, не то подтвердительно, не то вопросительно, проговорила женщина.
— Да, мы Апраксинскіе! строго заговорилъ старикъ. А ты, баба молодая, работать не работаешь, а по міру ходишь, по міру ходишь — святой милостыней питаешься.
— А что жъ, что питаюсь?!
— А то, что грхъ большой!
— Какой же грхъ?
— Да кто теб святую милостыню подастъ, на твою душу вс грхи того, какъ на шею жерновъ — вотъ что!.. Вотъ какой грхъ!.. Баба ты еще молодая, а ходишь но міру, святой Христовой милостыней побираешься да питаешься!
— А самъ-то ты не побираешься?! самъ Христовымъ святымъ именемъ не кормишься?! завопила женщина-побирушка, горячась все боле и боле. Вишь какой святой! А ты посмотрлъ бы у меня на дворъ да на хату, да посл того ты бъ меня и казнилъ, коли стою! Я побираюсь, а онъ свой хлбъ стъ!.. У меня пять человкъ дтей, а работниковъ только и есть, что я одна!.. Тоже учитъ!.. А работниковъ только я, да вотъ еще на помогу чертенокъ!
Тутъ женщина — не извстно, для какой причины — дала своей помог довольно значительнаго подзатыльника, мальчишка-помога разревлся.
— Чего ты? крикнула на него мать, мазнувъ его по глазамъ, по носу и губамъ своимъ грязнымъ рукавомъ, думая тмъ принести въ надлежащій порядокъ несчастнаго ребенка.— Чего еще разревлся?.. Вишь учить уметъ, продолжала она опять въ пользу моего собесдника — учить уметъ, а самъ, небось, по міру ходитъ, милостыней Христовой святою питается, а другимъ, поди ты, другимъ — грхъ.