Гяур, Байрон Джордж Гордон, Год: 1874 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 39 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ГЯУРЪ
БАЙРОНА

КРЫМСКІЕ СОНЕТЫ
МИЦКЕВИЧА.

ПЕРЕВЕЛЪ В. А ПЕТРОВЪ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Типографія Императорскихъ Спб. театровъ (Э. Гоппе), Вознесенскій пр., No 53.
1874.

http://az.lib.ru

ГЯУРЪ,
отрывокъ изъ турецкой повсти 1).
ЛОРДА БАЙРОНА.

Воспоминанья роковыя
Страданія бросаютъ тнь
На грусть, на радости былыя,
И не взойдетъ ухъ ясный день!
И встртитъ жизнь, утративъ сладость,
Безъ горя грусть, безъ счастія радость.
Муръ.

ПЕРЕВЕЛЪ
РАЗМРОМЪ ПОДЛИННИКА
В. А. ПЕТРОВЪ.

Изданіе второе.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Эдуарда Гоппе. Вознесенскій просп., д. No 53.
1874.

Трудъ этотъ посвящается САМУИЛУ РОДЖЕРСУ,

какъ слабое выраженіе искреннйшаго удивленія къ его таланту, уваженія къ характеру и благодарности за его дружбу, признательнымъ и преданнымъ ему слугою.

Байронъ.

Лондонъ, мая 1813 г.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Повсть, заключающаяся въ этихъ несвязныхъ отрывкахъ, основана на происшествіи, встрчающемся теперь на Восток несравненно рже, чмъ въ старыя времена, и тамъ уже женщины сдлались гораздо осторожне, а христіане боле ловки, или мене предпріимчивы. Полный разсказъ заключалъ въ себ описаніе участи молодой невольницы, брошенной, по обычаю мусульманъ, за неврность, въ море. Смерть нечастной была отомщена ея любовникомъ, молодымъ венеціянцемъ. Происшествіе это случилось во времена Венеціянской республики, когда она владла семью островами и когда, со вступленіемъ русскихъ въ Морею, были изгнаны опустошавшіе ее арнауты. Майноты, не имя боле возможности грабить Мизитру, отпали и это было поводомъ къ совершенному опустошенію Мореи и къ тмъ ужаснымъ, съ обихъ сторонъ, жестокостямъ, которыя даже въ лтописяхъ правоврныхъ считаются безпримрными²).

ГЯУРЪ.

Ни дуновенье втерка

Не зыбитъ волнъ издалека

Предъ Аинянина холмомъ.³)

Бля издали кругомъ,

Могила эта на скал

Привтствуетъ корабль во мгл,

Плывущій къ родин его,—

Онъ край рожденья своего

Напрасно спасъ, когда-жъ такой

Опять тутъ явится герой?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Прекрасный край! Съ улыбкой тамъ

Привтъ счастливымъ островамъ

Шлетъ каждый времени сезонъ.

Ихъ чудный видъ, со всхъ сторонъ,

Смотря съ высотъ Колонскихъ горъ,

Плняетъ сердце, тшитъ взоръ

И прелесть, множествомъ красотъ,

Уединенью придаетъ.

Тамъ Океанъ — на всемъ чел

Въ его морщинахъ, какъ въ стекл,

Отражена окрестность скалъ,

И этихъ рзвыхъ волнъ Кристалъ,

Схвативши съ ними неба сводъ,

Омылъ весь рай восточныхъ водъ,

Когда же легкій втерокъ

Встревожитъ синей глади-токъ

И на крылахъ порхнетъ къ цвтамъ,

То какъ отрадно станетъ намъ,

Вдыхая въ грудь издалека

Благоуханье втерка.

Тамъ на скалахъ и межъ холмовъ

Султанша — роза соловьевъ⁴).

Предъ нею тысячь псней звонъ,

Далеко воздухъ оглашонъ —

И распускаясь, въ щеляхъ скалъ,

Она краснетъ отъ похвалъ.

Царицу эту — перлъ межъ розъ —

Жалетъ втръ, щадитъ морозъ,

И какъ владычицу садовъ,

Вдали отъ запада снговъ,

Зефиръ голубитъ круглый годъ.

И вотъ, взамнъ своихъ красотъ.

Поднявъ головку къ небесамъ,

Она возноситъ иміамъ

И въ благодарность, средь громадъ,

Къ нимъ шлетъ со вздохомъ ароматъ.

Какъ много лтнихъ тамъ цвтовъ,

Какъ много тнистыхъ кустовъ,

Благопріятныхъ для любви,

Какъ много гротовъ… но, увы!

Тамъ на трав, какъ изумрудъ,

Пирата отдыхъ и пріютъ.

Когда въ засад съ челнокомъ

Чей-либо парусъ подъ кустомъ

Онъ ждетъ до той поры, пока

Вдали гитара моряка ⁵)

Не зазвучитъ и не взойдетъ

Звзда вечерняя на сводъ,

Тогда въ тни прибрежныхъ скалъ.

Чуть разская сонный валъ,

На добычу стремится онъ —

И не аккордъ — несется стонъ.

Не странно-ль,— гд природой храмъ

Съ любовью избранъ былъ богамъ

И гд разлито безъ заботъ

Такое множество красотъ,

Тамъ человкъ разрушилъ край

И обратилъ въ пустыню рай!

Повсюду грубая нога

Ожесточеннаго врага

Попрала нжные цвты,

Хотя ростятъ ихъ не труды:—

Они свободные цвтутъ,

Предупреждая всякій трудъ,

И только просятъ у людей

Не отрывать ихъ отъ стеблей.

Не странно-ль,— гд во всемъ покой,

Тамъ страсть бушуетъ, тамъ разбой.

Насиліе со всхъ сторонъ

И край прекрасный помрачонъ!

Какъ-бы бжалъ изъ ада бсъ,

Свергъ Серафимовъ онъ съ небесъ

И нагло на престолъ возслъ!

Какъ этотъ край — любви удлъ —

Обворожительно хорошъ,

Такъ гнусенъ варваровъ грабежъ.

Кто въ выраженье мертвеца⁶)

Всмотрлся въ первый день конца —

Въ послдній день тревогъ и мукъ,

Пока еще не сгладилъ вдругъ

Перстъ разрушенія черты

Въ немъ пережившей красоты,

Тотъ замчалъ-ли у него

Восторгъ покоя одного.

Всю кротость ангела въ чертахъ

И нжность смерти на щекахъ?

Когда-бъ знобящій, впалый глазъ

Безъ слезъ и искры не угасъ,

Когда-бъ лобъ блдный не носилъ

Печать безстрастія могилъ

Вселяя въ нашу душу страхъ,

Какъ-будто каждый въ тотъ-же прахъ,

Въ то состоянье перейдетъ,

Что созерцаетъ безъ заботъ.

Да, еслибъ не было все то

Одно мгновеніе — ничто,

Онъ не призналъ бы смерти силъ!

Такъ нженъ, тихъ, прекрасенъ, милъ

Хотя и смертію открытъ,

Тотъ первый и послдній видъ.

Таковъ видъ этихъ береговъ,

Видъ мертвой Греціи таковъ.

Такъ безмятежно-холодна,

Такъ дивно-мертвенна она,

Но весь дрожишь,— души въ ней нтъ,

Ея краса — предсмертный цвтъ

Не исчезающій съ душой,—

То миловидность смерти злой,—

Краса зловщая съ однимъ

Румянцемъ грустнымъ, гробовымъ,—

Послдней мысли яркій лучъ,

Души сіянье изъ-за тучъ,

Предъ разрушеніемъ завтъ,

Увядшихъ чувствъ прощальный свтъ,

Огонь заженный въ небесахъ,

Но онъ, свтя, не гретъ прахъ.

Отчизна истинныхъ мужей,

Гд каждый гротъ и лугъ полей

Свободы колыбелью былъ,

Иль въ мрачномъ гроб славу скрылъ!

Величья прахъ! Ужель герой

Такъ мало бросилъ за собой?

Трусливый рабъ! поди ко мн:

Не Термопилы-ль въ сторон?

Вотъ плещетъ синій рядъ валовъ —

Отродье доблестныхъ отцовъ —

Скорй припомни, отвчай:

Какое море, что за край?

Заливъ у Саламина скалъ!—

Возстань, отбей ты ихъ вассалъ!

О тхъ мстахъ уже не разъ

Вела исторія разсказъ,

Изъ пепла праотцевъ твоихъ

Добудь ты искру духа ихъ,

И если тутъ падешь ты самъ,

Прибавить имя къ именамъ,

Дрожь наводящимъ на враговъ.

Оставь надежду для сыновъ,

Оставь имъ славу и тогда

Они умрутъ, но безъ стыла.

Разъ начатый за вольность бой,

Завщанный въ семь родной

Отцовской кровью предъ врагомъ,

Всегда кончаютъ торжествомъ.

Внимай Эллада! въ вковой

Твоей исторіи живой

Гласятъ страницы прежнихъ лтъ

О подвигахъ сыновъ побдъ,

Межъ тмъ, какъ многіе подъ рядъ

Въ пыли забвенія лежатъ,

Оставя въ омут временъ

Лишь пирамиды безъ именъ!

Твоихъ героевъ и вождей

Сто кратъ прочне мавзолей —

Утесы на земл родной!

Хотя, такъ суждено судьбой,

И тутъ ужъ время — наше зло —

Съ могилъ ихъ камни разнесло,

Тамъ муза путнику въ горахъ

Не умершихъ укажетъ прахъ!

Напрасно было бъ вспоминать

И шагъ за шагомъ исчислять,

Какъ ты изъ славы пала въ, срамъ,

Довольно вдь извстно намъ,

Что врагъ въ теб упавшій духъ

Не уничтожилъ разомъ — вдругъ.

Да,— униженіемъ однимъ

Проложенъ путь цпямъ твоимъ.

Что перескажетъ тотъ порой,

Кто посщаетъ берегъ твой?

Нтъ ни легенды старины,

Ни даже темы у страны,

Чтобъ музу также вдохновить,

Какъ въ т вка, когда здсь жить

Шелъ, не стсняя никого,

Достойный края твоего.

Сердца взмужавшія въ горахъ

И души пылкія въ бояхъ

Могли-бъ вести твоихъ сыновъ

На славный подвигъ, на враговъ,

Не ползая, въ избытк силъ,

Отъ колыбелей до могилъ,

Какъ жалкій рабъ,— нтъ, рабъ раба!

Не привлекаетъ ихъ борьба:

Здсь равнодушье ко всему,

Склонясь къ пороку одному

Они срамятъ собой людей,

Въ нихъ нтъ ни духа дикарей.

Ни полныхъ мужествомъ сердецъ,

Ни чувствъ свободы наконецъ!

Но, промышляя плутовствомъ

И древней хитростью, кругомъ

Они по гаванямъ снуютъ

И, по пословиц, лишь тутъ

Лукавый грекъ все тотъ же грекъ,

Какимъ онъ былъ прославленъ вкъ.

Свободы тщетенъ зовъ къ рабамъ,

Къ сроднившимся съ бичемъ сердцамъ:

Она не можетъ имъ сама

Поднять ихъ шеи изъ ярма!

О гор Греціи я вновь

Не стану тратить больше словъ,

Но разскажу здсь случай я

И каждый, слушая меня,

Пойметъ, что было въ первый разъ,

Когда услышалъ я разсказъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ложится тнь отъ мрачныхъ скалъ

На моря синяго Кристалъ’,

Рыбакъ, казалось, видитъ въ ней

Майнота барку межъ зыбей,

Боясь за легкій свой каикъ⁸),

Хотя къ опасностямъ привыкъ,

Заливъ, украдкой, подъ скалой

Минуетъ онъ во мгл ночной:

Уставъ на ловл отъ трудовъ

Рыбакъ гребетъ до береговъ,

При блеск звздъ, весломъ своимъ,

И Портъ-Леоне передъ нимъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Кто на караковомъ кон⁹)

Какъ громъ несется въ сторон?

Лишь раздаются отъ копытъ

Удары стали о гранитъ

И эхо гротовъ вторитъ вдругъ

За скокомъ скокъ, за стукомъ стукъ.

Покрытъ весь пной конь лихой,

Какъ будто море предъ грозой,

Но спитъ усталая волна,

Лишь грудь встревожена одна —

У здока покоя нтъ.

Нагрянетъ здсь гроза чуть свтъ,

А валъ волнуется слабй,

Чмъ кровь, гяуръ, въ груди твоей.

‘Тебя не знаю, весь твой родъ

Не стоитъ злобы и заботъ,

Но вижу то въ лиц твоемъ,

Что время не сотретъ крыломъ.

На блдномъ лбу замтенъ слдъ

Борьбы страстей и страшныхъ бдъ,

Хотя опущенъ дикій взоръ,

А ты летишь, какъ метеоръ,

Но ясно вижу — ты одинъ

Изъ тхъ, кого Османа сынъ

Убьетъ при встрч роковой,

Иль избжитъ онъ встрчъ съ тобой.

Впередъ — впередъ спшилъ до горъ

И вслдъ за нимъ летлъ мой взоръ.

Хотя несясь, какъ ночи бсъ

Уже онъ съ глазъ моихъ исчезъ,

Но странный видъ его — онъ самъ

Во мн волненье вызвалъ тамъ,

И долго, долго у меня

Въ ушахъ гремлъ галопъ коня.

Вотъ онъ пришпорилъ скакуна,

Но нтъ пути: скала одна

Предъ нимъ надъ бездной роковой,

Летитъ и — скрылся за скалой,

Бглецъ не радъ глазамъ моимъ —

Не даромъ я слдилъ за нимъ,

Тутъ слишкомъ яркою тогда

Казалась всякая звзда.

‘Онъ скачетъ, на скаку назадъ

Какъ-бы послдній бросилъ взглядъ,

На мигъ коня сдержалъ рукой,

Далъ перевесть духъ спертый свой,

На мигъ встаетъ на стремя онъ,—

Зачмъ взглянулъ за небосклонъ,

Чрезъ рощу лавровъ подъ горой?

Тамъ съ мусульманскою луной

Блеститъ огнями минаретъ.

Хотя тюфенка¹⁰) звуковъ нтъ,

Но залпъ замтенъ мусульманъ.

Сегодня конченъ Рамазанъ,

Сегодня праздникъ Байрамъ

И всюду радость видна тамъ,

Сегодня къ ночи… кто такой?

Зачмъ въ одежд ты чужой,

Съ ужасной злобою въ чертахъ?

Есть разв дло, что въ горахъ,

То остановишься, то вновь

Бжишь, свою волнуя кровь?’

Остановился — и во мгл

То страхъ, то злоба на чел.

Подобный гнвъ не краска лицъ,

Но блдность мрамора гробницъ.

Потупя свой суровый взглядъ

Онъ поднялъ руку и назадъ

Грозитъ со злобой кулакомъ,

Какъ будто затрудняясь въ томъ:

Бжать, иль вновь летть къ врагу.

Конь, сдержанный на всемъ бгу,

Заржалъ — и вдругъ у здока

Внизъ опустилася рука’,

Эфесъ меча сжимаетъ онъ —

Внезапный острой стали звонъ

Его задумчивость прервалъ,

И онъ, очнувшись, задрожалъ,

Какъ пробужденный въ часъ ночной

Внезапно крикнувшей совой.

Опять далъ шпоры скакуну,—

Несется онъ, за жизнь одну!

Изъ-подъ сдла скакунъ летитъ

Быстрй чмъ брошенный Джеридъ¹¹),

И вотъ ужъ всадникъ за скалой,

И вотъ ужъ эхо предо мной

Не повторяетъ стукъ копытъ —

Исчезъ гяура гордый видъ,

И только разъ, на мигъ, въ горахъ

Коня сдержалъ онъ въ поводахъ.

Сурово правитъ онъ конемъ,

Проходитъ мигъ и вновь на немъ

Онъ по горамъ летитъ крутымъ,

Какъ будто смерть гналась за нимъ?

Но въ этотъ мигъ, въ душ его.

Промчались годы прошлыхъ дней, —

Въ той капл слились у него

Злодйства вкъ, вся жизнь скорбей?

Кто любитъ, мститъ, боится бдъ,

То въ томъ страданья многихъ лтъ

Зальютъ всю душу въ мигъ такой.

Но что же всадникъ молодой

Тутъ перечувствовалъ въ тиши,

Когда стснилась скорбь души?

О! кто измритъ чувствъ объемъ

Въ одномъ мгновеніи такомъ,

Едва замтномъ для него

Въ пространств времени всего?

Тотъ мигъ былъ вчностью для думъ.-.

Мысль, обнимая цлый умъ,

Хранящій вчно отъ невждъ

Скорбь безъ названья и надеждъ,

Неизмрима, какъ мечты,

Какъ то пространство пустоты!

‘Проходитъ часъ, гяура нтъ,—

Погибъ, иль онъ бжалъ отъ бдъ!¹

Да будетъ проклятъ этотъ часъ,

Когда явился онъ межъ насъ

И неожиданно исчезъ!

Онъ за грхи, какъ бичъ небесъ

Тогда къ Гасану посланъ былъ

И домъ въ могилу обратилъ.—

Пришелъ, ушелъ, поднявши шумъ,

Какъ встникъ смерти, какъ Самумъ.¹²)

Съ его дыханьемъ кипарисъ

Спускаетъ мертвый втви внизъ:

Печали дерево всегда,

Хотя нтъ горя и слда,

Одно груститъ у мертвеца

И носитъ трауръ безъ конца.

Нтъ больше въ стойлахъ скакуновъ,

Дворецъ Гасана безъ рабовъ,

Одинъ паукъ безмолвно тамъ

Развсилъ сти по стнамъ

И занялъ каждый уголокъ,

Рзной гарема потолокъ

Летучей мыши сталъ гнздомъ,

На башн, въ сумрак ночномъ,

Садится зоркая сова,

Изсякъ басейнъ,— вокругъ трава,

Предъ нимъ голодный песъ визжитъ

Припавъ отъ жажды на гранитъ.

Засыпанъ мраморный фонтанъ —

Въ немъ нтъ воды — одинъ бурьянъ.

Какъ было весело для глазъ,

Когда струй брызжущій алмазъ,

Сребристымъ падая дождемъ,

Прохладу разносилъ кругомъ

И сладострастною росой

Леталъ надъ свжею травой.

Пріятно было вечеръ весь,

Подъ мглой безоблачныхъ небесъ,

При блеск звздъ, облившемъ сводъ,

Слдить за влажнымъ свтомъ водъ

И слушать, подъ вліяньемъ думъ,

Ихъ мелодичный, легкій шумъ.

Какъ часто при теб, фонтанъ,

Игралъ ребенкомъ нашъ Гасанъ,

Какъ часто, спалъ онъ предъ струей,

Въ объятьяхъ матери родной *

Какъ часто голосъ красоты

Сплеталъ съ своимъ журчаньемъ ты,

Іілня Гасана юный слухъ.

Но никогда, съ толпою слугъ,

Гасана старость отъ заботъ

Не отдохнетъ у этихъ водъ:

Струя, питавшая фонтанъ,

И въ сердц кровь твоя, Гасанъ,

Уже исчезли навсегда.

Здсь не услышатъ никогда

Негодованія людей,

Ихъ радостей и ихъ скорбей.

Послдній звукъ была печаль —

Втръ заглушилъ его и вдаль

Унесъ рабыни дикій стонъ,

Въ нмомъ молчаньи замеръ онъ,

Все стало тихо — у окна

Лишь ставня хлопаетъ одна:

Втръ свищетъ, плещетъ дождь слегка,—

Ничья не прикрпитъ рука.

Въ пескахъ пустыни — въ лон бдъ —

Отраденъ человка слдъ,

Такъ точно, даже горя звукъ,

Поднявши всюду эхо вдругъ,

И здсь-бы утшеньемъ сталъ,—

По крайней мр-бъ онъ сказалъ:

‘Не всми брошенъ этотъ домъ,

Здсь жизнь таится, хоть въ одномъ’.

Тутъ много комнатъ дорогихъ,

Не пустот-бъ гнздиться въ нихъ,

Но разрушенье наконецъ

Ужъ точитъ медленно дворецъ —

И на порогъ взошла печаль.

Факиръ, дервишъ, пускаясь вдаль,

Не остановятся предъ нимъ:

Здсь подаянья нтъ ужъ имъ

И не готовъ для нихъ пріютъ,

Усталый странникъ также тутъ

‘Хлбъ-соль’ не длитъ никогда.

Богатство, горе, нищета

Проходятъ мимо съ давнихъ поръ.

Чуть милосердье и надзоръ¹³)

Съ Гасаномъ пали подъ горой,

Какъ домъ его, пріютъ людской,

Вертепомъ сталъ однхъ руинъ,

Изъ замка гость, рабы съ долинъ

Бжали отъ работъ съ тхъ поръ,

Какъ мечъ неврнаго, въ позоръ

И стыдъ Гасану одному,

Всю разрубилъ его чалму!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Я слышу легкій шумъ шаговъ,

Но нтъ, не слышно голосовъ,

Шумъ ближе къ слуху моему,

Я вижу каждую чалму

И ятаганъ подъ серебромъ,

Эмиръ передъ толпой, на немъ

Кафтанъ зеленый былъ надтъ.¹⁴)

‘Эй! кто ты?’ — ‘Мой селамъ въ отвтъ¹⁵)

Уже показываетъ всмъ,

Что по закону я муслемъ,

Но эта ноша, что у васъ,

Какъ видно, требуетъ здсь глазъ,—

И кажется сбережена,

Не драгоцнность-ли она?

Къ услугамъ вашимъ челнъ готовъ’.

— Ты правъ’, отчаль отъ береговъ,

Но паруса не распускай,

Греби скорй и направляй

До полпути отъ этихъ скалъ,

Туда, гд мрачный дремлетъ валъ.

Такъ, хорошо,— теперь постой,

Ахъ, путь не самый ли большой

Свершитъ одна изъ . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Кладь погрузилася въ волну

И медленно пошла ко дну —

И плескъ разбуженныхъ валовъ

Уже доплылъ до береговъ,

Я наблюдалъ, казалось мн,

Движенье странное въ волн,

Но это былъ лишь лунный лучъ,

Въ стру игравшій изъ-за тучъ.

Я все смотрлъ, какъ каждый разъ

Она ко дну спускалась съ глазъ,

Сперва была величиной

Съ какой-то камень небольшой,

Потомъ все меньше и потомъ

Вдругъ блымъ сдлалась пятномъ,

Сіяющимъ, какъ бы алмазъ,

И наконецъ исчезла съ глазъ:

И эта тайна въ безднахъ дна

Запрятана, тамъ спитъ она —

О ней лишь знаютъ духи водъ,

Но, сквозь коралловый свой гротъ,

Они не смютъ въ тишин,

Дрожа, открыть ее волн.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Какъ въ Кашемир на степяхъ,

Вспорхнувъ на пурпурныхъ крылахъ,

Царица бабочекъ порой¹⁶)

Ведетъ ребенка за собой,

То отъ цвтка къ цвтку манитъ,

То сядетъ, то опять слетитъ,

И вотъ, поднявшись высоко,

Она ребенка далеко

Бросаетъ въ пол за собой

Съ разбитымъ сердцемъ и слезой.

Такъ и красавица шутя

Плняетъ взрослое дитя

Блестящей прелестью своей.

Ловецъ то въ страх передъ ней,

То вдругъ надежду дастъ она,

И ловля кончиться должна,

Начавшись шалостью одной,

Горячей, горькою слезой,

Когда-жъ поймаются он,

То ждутъ ихъ горести одн:

Какъ отъ младенческихъ забавъ,

Среди роскошныхъ чудныхъ травъ,

Такъ и отъ прихоти людской

Настанетъ скорбь, уйдетъ покой.

Игрушка милая,— за ней

Такъ много гонится дтей —

Теряетъ все, какъ чуть слегка

Къ ней прикоснется ихъ рука,

И если чудныя черты

И цвтъ исчезнутъ красоты,

Пусть улетаетъ въ даль она,

Иль гибнетъ брошенной одна!

Уже съ израненнымъ крыломъ,

Съ разбитымъ сердцемъ шалуномъ,—

Увы! Гд каждая изъ нихъ

Найдетъ покой отъ мукъ своихъ?

Возможно-ль бабочк въ лугахъ,

Съ поблекшей краской на крылахъ,

Какъ прежде, испытавъ обманъ,

Летать отъ розы на тюльпанъ?

Возможно-ль ждать счастливыхъ дней

Увядшей въ омут страстей?

Нтъ, бабочки не спустятъ крылъ

Надъ погибающей безъ силъ,

А женщины,— ко всмъ у насъ

Сочувствуютъ: пробьетъ изъ глазъ

Слезу ихъ каждая печаль,

Но павшей имъ сестры не жаль.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Душа подъ бременемъ страстей,

Какъ скорпіонъ, въ кругу углей,¹⁷)

Скрываетъ боль преступныхъ мукъ.

Пылающій все уже кругъ,

Все ближе пламя до него,

Тснятъ мученія его,

Страданья бсятъ предъ огнемъ

И въ изступленіи своемъ

Отъ боли онъ на все готовъ!

Копье, что пряталъ для враговъ,

И весь неотразимый ядъ

Теперь вонзить въ себя онъ радъ,

Чтобъ кончить боль и грустный вкъ.

Такъ умираетъ человкъ,

Когда съ душой преступной онъ,

Иль тянетъ жизнь, какъ скорпіонъ,

Такъ сердце корчится, пока

Безмолвно гложетъ грусть-тоска:

Его отвергли небеса

А на земл предъ нимъ — гроза!

Тутъ страхъ — тамъ сумракъ безъ зари,

Вокругъ огонь — и смерть внутри.

‘Гасанъ оставилъ свой гаремъ,

Взоръ не прельщается никмъ

Изъ заключенныхъ чудныхъ жонъ,

Одной охотой занятъ онъ.

Гасанъ недавно былъ не тотъ,

Живя съ Лейлой безъ заботъ.

Уже ль Лейлы больше нтъ?

Одинъ Гасанъ могъ дать отвтъ.

Есть толки въ город у насъ:

Когда Востокъ, въ послдній разъ,

Съ закатомъ солнечныхъ лучей¹⁸),

Провелъ свой постъ и блескъ огней

На минаретахъ возвстилъ,

Что часъ Байрама наступилъ,

Она пробралась за порогъ —

Купальня къ этому предлогъ.

Гасанъ напрасно ищетъ тамъ:

Черкесскимъ мальчикомъ къ врагамъ,

Съ гяуромъ, оскорбя его,

‘Она бжала отъ него

И вышла съ власти мусульманъ.

Подозрвалъ ее Гасанъ,

Но такъ казалася она

И непритворна и врна,

И такъ доврчивъ былъ Гасанъ

Къ той, что ршилась на обманъ,

Что въ этотъ вечеръ, брося сонъ,

Пошелъ сперва къ мечети онъ,

Потомъ въ кіоск пробылъ съ часъ.

Таковъ нубійцевъ былъ разсказъ,

Хранившихъ плохо чудный кладъ,

Иные также говорятъ,

Что кто-то видлъ въ эту ночь,

Какъ при фингари, во всю мочь,¹⁹)

Гяуръ скакалъ на ворономъ,

Но съ нимъ ни пажа за сдломъ,

Ни двы не было тогда —

Одинъ умчался навсегда.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Очарованья черныхъ глазъ

Не передастъ вполн разсказъ,

Всмотрись въ глаза газели горъ

И ты ея представишь взоръ.

Томленья грустнаго полны

И такъ велики, такъ черны,

Что въ каждой искр этихъ глазъ,

Какъ-бы Джамшидовый алмазъ²⁰),

Блеститъ душа изъ подъ вждей.

О да, душа! когда-бъ о ней

Мн заявилъ теперь пророкъ,

Что это прахъ — земли кусокъ,

То именемъ Аллаха: ‘Нтъ’,

Ему бы я сказалъ въ отвтъ.

Хоть Эль-Сиратъ будь подо мной²¹)

Надъ адской огненной ркой,

И предъ глазами чудный рай,

Гд гуріи зовутъ въ свой край,²²)

Но кто повритъ, только разъ

Взглянувши въ глубь Лейлы глазъ,

Что по корану и она,

Какъ прахъ, бездушной создана

Для сладострастья одного²³)

Тирана мужа своего?

Самъ муфтій, въ взгляд у нея,

Прочтетъ безсмертіе ея!

У ней румянецъ на щекахъ

Какъ бы граната вся въ цвтахъ,²⁴)

А волосы, когда вокругъ

Своихъ завистливыхъ подругъ

Она распуститъ ихъ кружки,

Какъ гіанцинта стебельки,²⁵)

На мраморномъ полу лежатъ

У той ноги, что во сто кратъ

Блй, чмъ самый снгъ въ горахъ,

Пока летитъ онъ въ облакахъ.

Какъ лебедь мчится по водамъ,

Такъ эта дочь Кавказа тамъ,

Твой чудный лебедь Франгистанъ²⁶)

Ходила, выпрямя свой станъ.

Какъ въ гордомъ гнв надъ водой

Онъ поднимаетъ гребень свой

И волны блымъ бьетъ крыломъ

Предъ показавшимся врагомъ,

Такъ шейка лебедя блй

Вдругъ поднималася у ней,

Такъ и Лейла предъ толпой

Вооружилась красотой,

Чтобъ взглядъ незванный отразить

И взоръ заставить опустить

Передъ чарующей красой.

Какъ много граціи въ простой

Ея походк,— какъ она

Была достоинства полна,

Какъ сердце билось передъ нимъ,

Предъ другомъ сердца дорогимъ…

Гасанъ, кто это?— кто такой?

Названье то не за тобой.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Со свитой двацати рабовъ,

Вооруженныхъ до головъ,

Пустился въ дальній путь Гасанъ.

На всхъ винтовка, ятаганъ,

А предводитель, какъ на бой —

Украшенъ саблей боевой:

Кровь арнаутская на ней

Съ тхъ поръ, какъ онъ, изъ-за камней,

Въ ущель сбилъ засаду ихъ.

Не многіе спаслись изъ нихъ,

Чтобъ разсказать въ своей стран

Про бой въ урочищ Парн.

Съ нимъ пистолеты отъ паши,

Но какъ они ни хороши —

Въ оправ, въ камняхъ дорогихъ,

А воры не, глядятъ на нихъ.

Онъ, слышно, детъ за женой,

Врнй рабыни дерзкой той,

Что для гяура своего

Коварно бросила его.

Уже послдній солнца лучъ,

Едва мерцая изъ-за тучъ,

Чуть озарялъ верхи громадъ

И серебрилъ ручья каскадъ.

Потокъ прохладный, съ давнихъ поръ*

Благословляетъ житель горъ,

Здсь грекъ-разнощикъ какъ нибудь

Свободнй можетъ отдохнуть,

Чмъ при тиранахъ, въ городахъ,

За скарбъ питая вчный страхъ.

Спокойно спать тутъ можетъ онъ,

Не возмутятъ въ дорог сонъ.

Онъ только рабъ въ толп людей,

Но сынъ свободы средь степей —

И чашу съ изгнаннымъ виномъ

Здсь грекъ осушитъ передъ сномъ,

Подъ тихо-льющійся фонтанъ,

Чего нельзя для мусульманъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Съ ущелья горъ, не вдалек,

Въ какомъ-то жолтомъ колпак,

Татаринъ выхалъ тропой —

То отъ рабовъ передовой.

За нимъ, поодаль, по два въ рядъ,

Тянулся цпью весь отрядъ,

Подъ наклонившейся скалой,

Гд клювъ готовитъ коршунъ свой,

И онъ спуститься внизъ не прочь,

Какъ будто въ ныншнюю ночь

Настанетъ пиръ тутъ для него.

Кругомъ не видно ничего,

Лишь на русл, гд былъ потокъ,

Желтетъ издали песокъ,

Лишь нсколько шумитъ кустовъ,

Уже засохшихъ отъ жаровъ,

Да надъ тропинкою лежатъ

Обломки сброшенныхъ громадъ,—

Иль громъ, иль время съ давнихъ поръ

Ихъ оторвали здсь отъ горъ,

Закутанныхъ въ туманъ густой.

Но кто нашъ Ліокуръ сдой,

Въ краю заоблачномъ, пустомъ,

Съ открытымъ увидалъ челомъ?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ сосновый лсъ вошелъ отрядъ:

‘Ну, Бисмилла’ Здсь нтъ засадъ,²⁷)

И вотъ подальше, впереди

Лежитъ равнина по пути,

Тамъ полетимъ во весъ опоръ.’

Сказалъ Чаушъ — вдругъ пули съ горъ²⁸)

Раздался свистъ надъ головой

И палъ безъ чувствъ передовой!

Едва, сдержавши скакуновъ,

Успла слзть толпа рабовъ,

Какъ ужь межъ ними нтъ троихъ:

Невидимъ врагъ, сразившій ихъ —

И, отъ отряда своего,

Ждетъ павшій мщенья одного.

Съ винтовкой, съ саблей боевой

Одинъ, склонившись надъ лукой.

Прикрылся лошадью въ углу,

Другіе стали за скалу,

Чтобъ не попасть подъ выстрлъ вновь

До нападенія враговъ,

Не смвшихъ съ ними въ рощ той

Вступить въ открытый, честный бой.

Одинъ Гасанъ, въ пылу огня,

Не сходитъ съ врнаго коня,

Но залпъ раздался впереди

И ясно было, что пути

Тутъ къ отступленью больше нтъ —

Не выдти добыч изъ бдъ!

Вдругъ ощетинилась тогда

Гасана злобой борода²⁹)

И гнвомъ загорлся взоръ:

‘Пусть пули свищутъ мн въ упоръ,

Я выходилъ изъ западни!’

Вотъ на поляну, черезъ пни,

Враги выходятъ изъ засадъ

И сдачи требу ютъ, но взглядъ

Гасана, слово здсь страшнй

Всхъ непріятельскихъ мечей —

Никто не бросилъ ятаганъ,

Нтъ крика робкаго ‘аманъ!’³⁰)

Бандиты близко,— въ сторон

Толпа ихъ скачетъ на кон.

Кто это детъ? Въ чьей рук

Сверкаетъ мечь не вдалек?

‘То онъ! То онъ! Я узнаю

То блдное лицо въ бою,

Я узнаю тотъ глазъ дурной,³¹)

Кровавыхъ длъ сообщникъ злой,

По черногривому коню

Его я также узнаю,

Онъ арнаутомъ наряженъ,

Какъ видно, отступился онъ

Ужъ отъ закона своего,

Но это не спасетъ его.

Добро пожаловать!— Ты мой,

Супругъ Лейлы молодой,

Тебя давно ужъ черезъ-чуръ

Ищу я, проклятый гяуръ!’

Какъ въ океанъ летитъ рка,

Какъ море шлетъ издалека

На встрчу къ ней свой гордый строй

И гонитъ вспять ея прибой

Покрытыхъ пною валовъ,

Тогда какъ вихрь, какъ втра ревъ,

Всю оглашаетъ даль кругомъ,

Сквозь искры брызгъ, сквозь трескъ и громъ

Сверкаете молнія волны

И свтомъ страшной близны,

Принявъ ударъ, со всхъ сторонъ,

Дрожащій берегъ озаренъ, —

Какъ море борется съ ркой,

Такъ и враги вступаютъ въ бой,

Когда сведетъ судьба, иль честь,

Иль озлобленная ихъ месть.

Удары рубящихъ мечей,

Пальба вдали, вблизи вожей,

Свистъ пуль и робкій стонъ въ кустахъ

Звучатъ въ испуганныхъ ушахъ,

Весь шумъ, весь этотъ страшный крикъ,

Смшавшись съ воплями, проникъ

До безмятяжныхъ тхъ долинъ,

Гд прежде плъ пастухъ одинъ.

Бойцовъ не много, но въ бою

Нигд нтъ просьбъ за жизнь свою.

Нигд пощады не даютъ!

О! какъ другъ друга крпко жмутъ

Подъ поцлуемъ два сердца,

Но отъ начала до конца

Всего, что прелесть безъ заботъ

Въ порыв страсти отдаетъ,

Не жаждетъ пылко такъ любовь,

Какъ месть въ объятьяхъ двухъ враговъ,

Когда они сойдутся въ бой

И ихъ сплететъ рука съ рукой

Въ послднемъ сжатіи вражда,

Чтобъ не расплесться никогда!

Друзья расходятся, сходясь,

Надъ постоянствомъ посмясь,

Уходитъ рзвая любовь,

Но если ненависть враговъ

Сведетъ въ объятіяхъ своихъ,—

И смерть не разлучаетъ ихъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мечъ безъ эфеса, съ лезвея

Течетъ кровавая струя,

Пролитая самимъ мечомъ:

Рука отрублена съ плечомъ,

Въ конвульсіяхъ жметъ мечъ она,

Хотя ей сталь и неврна,

Чалма разрублена его,

Въ пыли,— далеко отъ него,

Желза дкимъ остріемъ

Изсченъ весь кафтанъ на немъ,

Въ какихъ-то красныхъ полосахъ,

Какъ облака на небесахъ,

Предвстники съ утра грозы,

Кустъ окровлавенной лозы

Схватилъ паланпоры клочки, ³³)

Вся грудь изрзана въ куски,

Дымятся раны тамъ и тамъ,

Лицомъ обернутъ къ небесамъ,

Гасанъ раскинутый лежитъ,

Поблекшій взоръ его открытъ,

Вперенъ въ убійцу своего,

Какъ бы послдній часъ его

Оставилъ мщенье за собой,

Надъ нимъ соперникъ молодой

Стоитъ блднй лица того,

Что сходитъ кровью близь него.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Да — спитъ Лейла подъ волной.

Но будетъ гробъ кровавъ и твой,

Не я, коварный, духъ ея

Направилъ въ сердце остріе.

Ты звалъ пророка, но пророкъ

Съ гяуромъ справиться не могъ,

Просилъ Аллаха,— голосъ твой

Не услыхалъ Аллахъ святой!

О, мусульманинъ, сумасбродъ!

Какъ могъ тебя услышать тотъ,

Кто просьбъ Лейлы не слыхалъ?

Я къ арнаутамъ здсь присталъ,

Чтобъ, выбравъ время, подстеречь

Тебя, злодя, въ пол счъ —

И я пресытился враждой,

Мы разсчиталися съ тобой

Суровый, гордый господинъ!

Теперь иду — иду одинъ.’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Бренчатъ верблюдовъ позвонки³³)

На тучной пастьб у рки,

И мать Гасана, скрывъ печаль,

Черезъ ршетку смотритъ вдаль,

Но видитъ лугъ лишь предъ собой,

Вечерней вспрыснутый росой,

Да звзды въ неб высоко.

‘Ужъ вечеръ, онъ не далеко’.

Не можетъ боле она

Въ саду, въ бесдк быть одна,

Взглянула съ башни сквозь балконъ:

‘Ахъ! отчего не детъ онъ?

Его я знаю скакуновъ,

Легки, не станутъ отъ жаровъ,

Такъ что-жъ женихъ нашъ молодой

Не шлетъ ко мн подарокъ свой?

Иль сердце черство у него,

Иль варварійскій конь его

Сталь меньше прежняго ретивъ?

Ахъ, нтъ, упрекъ несправедливъ!

Вонъ тамъ, вдали, передовой

Татаринъ детъ за горой,

Вотъ онъ спускается съ высотъ,

Теперь въ долин, онъ везетъ

Подарокъ брачный за сдломъ.

Какъ, медленность нашла я въ немъ?

Но расплачусь я какъ нибудь

За быстроту, за тяжкій путь.’

Татаринъ спрыгнулъ у воротъ

Со скакуна и чуть идетъ,

И чуть стоитъ онъ на ногахъ!

Лицо взволновано, въ глазахъ

Отчаянье — испугъ раба,

Но это можетъ быть борьба

Съ одной усталостью его?

Въ крови одежда у него,

Но знакъ подобнаго пятна

Могъ быть отъ раны скакуна.

Онъ изъ-подъ куртки вынулъ даръ…

О, ангелъ смерти! вотъ ударъ!

Колпакъ, нашлемникъ твой, Гасанъ,³⁴)

И окровавленный кафтанъ!

‘Мать, страшную среди долинъ

Невсту высваталъ твой сынъ!

Не милосердіе въ бою

Мн даровало жизнь мою:

Я живъ остался для того,

Чтобъ снесть кровавый даръ его.

Миръ храброму! Онъ пролилъ кровь!

Проклятіе на злыхъ враговъ

И на гяура самаго,—

Вс бдствія — дла его!’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Гранитный столпъ, съ рзной чалмой,³⁵)

Заросшій дикою травой,

И на столп въ чертахъ простыхъ,

Надгробный изъ корана стихъ —

На мст томъ, гд палъ Гасанъ,

Покойся, лучшій изъ османъ!

Колни въ Мекк преклонялъ,

Вино отъ устъ онъ удалялъ,

Всегда былъ къ храму обращенъ,

Когда читалъ молитву онъ

При возглашень ‘Алла-гу!’³⁶)

И вдругъ,— досталося врагу

Сразить его въ земл родной!

Онъ, какъ изгнанникъ, за горой

Лежитъ отъ дому вдалек,

Онъ палъ съ оружіемъ въ рук

И безъ отмщенья смерть его!

Кровь не пролита за него,

Но двы райскія зовутъ

Его въ заоблачный пріютъ,

И небо гурьиныхъ очей

Предъ нимъ становится свтлй.

Вотъ приближаются он,

Зовутъ, все машутъ въ сторон³⁷)

Платкомъ зеленымъ предъ собой,

И принялъ поцлуй герой.

Кто палъ съ гяурами въ бою,

Тотъ искупилъ всю жизнь свою.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но ты, неврный! будь готовъ,

Тебя со скрежетомъ зубовъ

Монкиръ сразитъ своей косой,³⁷)

Сорвавшись съ пытки роковой,

Пойдешь ты предъ Эвлиса тронъ,³⁸)

Гд вчный жаръ, со всхъ сторонъ,

Охватитъ сердце и сожжетъ!

Ни чей языкъ не перечтетъ,

Слухъ не обниметъ цлый рядъ

Всхъ этихъ мукъ, весь этотъ адъ!

Но прежде трупъ бездушный твой

Съ постели вырвутъ гробовой

И какъ вампира, въ мрачной мгл,³⁹)

Пошлютъ скитаться по земл.

Чтобъ ты, вступя подъ отчій кровъ,

Всю высосалъ родную кровь.

Тамъ въ полночь — въ часъ однхъ тней

Жизнь выпьешь дочери своей,

Жены и матери съ сестрой,

И проклянешь свой пиръ ночной!

На немъ насильно вскормишь вновь

Живой, багровый трупъ, какъ кровь!—

Вс эти жертвы, въ часъ конца,

Узнаютъ въ демон отца,

Супруга, брата и, любя,

Вс проклянутъ он тебя,

И станешь самъ ихъ проклинать,

И на корню увидишь ты,

Какъ будутъ сохнуть, увядать

Твои прелестные цвты.

Одна изъ жертвъ, за страшный грхъ,

Любимй и моложе всхъ

Благословитъ, назвавъ отцомъ,

Но это слово, какъ огнемъ,

Всю душу обожжетъ твою!

Ты выполнишь тутъ роль свою

И назначенье до конца,

Увидишь, какъ съ ея лица

Исчезнетъ тнь послднихъ дней —

Послдній лучъ ея очей!

И какъ стекломъ, безъ всхъ отрадъ,

Затянется прощальный взглядъ

Уже на вки, навсегда!—

Безжалостной рукой тогда

Ты вырвешь пряди русыхъ косъ,

При жизни локонъ тхъ волосъ

Носилъ на сердц ты предъ ней,

Какъ нжный знакъ любви твоей,

И сохранишь теперь ты ихъ

Въ воспоминанье мукъ своихъ.

Съ твоихъ скрежещущихъ зубовъ

И сжатыхъ губъ польется кровь,

Но, возвратясь въ могильный звъ,

Иди, питай свой алчный гнвъ

Средь адскихъ гулъ и межъ афридъ,⁴⁰)

Пока, увидя страшный видъ,

И т не побгутъ назадъ:

Ужаснй ты, чмъ цлый адъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Кто этотъ мрачный калоіоръ?

Его лицо мн съ давнихъ поръ⁴¹)

Знакомо въ нашей сторон:

Онъ какъ-то ночью на кон,

Едваль бывавшемъ подъ сдломъ,

Скакалъ на берегу морскомъ.

Хоть то лицо я видлъ разъ,

Но я узналъ его сейчасъ,—

Такъ отразили вс черты

Душевной горести слды.

Теперь въ немъ тотъ же мрачный духъ,

Какъ-будто, не сражая вдругъ,

Смерть на чел свою печать

Безмолвно стала налагать.

‘Вотъ будетъ лтомъ ужъ шесть лтъ,

Какъ прибылъ къ намъ онъ, бросивъ свтъ’,

По вол здсь живетъ съ тхъ поръ,

Чему причиною позоръ,

Иль дло темное, о томъ

Не говоритъ онъ ни при комъ.

Но никогда, межъ этихъ стнъ,

Не преклоняетъ онъ колнъ

И, вставъ, не молится сейчасъ:

Вечерня-ль, исповдь у насъ —

Не куритъ ладанъ къ небесамъ

И не возноситъ иміамъ.

Сидитъ онъ въ келіи своей

Одинъ — лишь съ думой прошлыхъ дней.

Какой онъ націи, какой

Религіи и кто такой?

Никто не знаетъ,— съ дальнихъ странъ

Изъ-за морей, отъ мусульманъ,

Присталъ сюда и прямо къ намъ!

Но не муслемъ, а по чертамъ

Скоре христіанинъ онъ.

Я былъ бы твердо убжденъ,

Что этотъ кающійся братъ

Вновь озаренный ренегатъ,

Но онъ бжитъ отъ алтарей

И въ апостазіи своей

Не длитъ съ нами съ давнихъ поръ

Съ виномъ освященныхъ просфоръ.

Въ обитель внесъ большой онъ вкладъ

И милостивъ къ нему аббатъ,

Но еслибъ пріоромъ былъ я,

У насъ бы не былъ онъ и дня,

Иль въ кель гость, въ углу своемъ

Сидлъ бы вчно под замкомъ.

Въ своихъ видніяхъ, во сн

Онъ часто бредитъ о жен,

Погибшей въ мор подъ волной,

Про месть ужасную, про бой

Съ врагомъ, бжавшимъ средь полянъ,

И смерть коварныхъ мусульманъ.

Сидитъ у моря на скал

И, грезя, видитъ онъ во мгл,

Что отсченная рука,

Дымясь въ крови, издалека

На гробъ указываетъ свой

И манитъ въ волны за собой.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Подъ капюшономъ у него⁴¹)

Суровъ и мраченъ взглядъ его,

Вся грусть и радость прошлыхъ дней

Въ томъ тускломъ пламени очей.

Хотя измнчивъ странный взоръ,

Не опредленъ, какъ укоръ,

Но онъ смущалъ того не разъ,

Кто заглянулъ въ глубь этихъ глазъ,.

Затмъ, что въ немъ сражаетъ вдругъ

Тотъ непокорный* гордый духъ,

Что ищетъ всюду, отъ всего

Повиновенья одного.

Какъ птичка силится порой,

Взмахнувъ крылами предъ змей,

Летть въ широкія поля,

А на нее глядитъ змя,

Такъ точно давитъ этотъ взглядъ —

Не станетъ силъ бжать назадъ!

Монахъ, съ нимъ встртясь на пути,

Наедин, спшитъ уйти:

Тотъ взоръ, улыбка на устахъ

Грозятъ бдой, наводятъ страхъ.

Съ улыбкой рдко онъ при насъ.

Когда-жъ смется, каждый разъ

Прискорбно намъ въ улыбк той

Насмшку видть надъ бдой.

То задрожатъ его уста,

То вдругъ, какъ будто навсегда,

Весь неподвиженъ станетъ ротъ,

Какъ бы презрнье, скорбь и гнётъ

Межъ нами только одному

Смяться не велятъ ему!

И лучше: смхъ въ печали часъ

Не отъ веселости у насъ!

Тогда было-бъ еще грустнй

Узнать, какой порывъ страстей

Оставилъ на лиц слды,

Еще на столько вс черты

Не укрпило время въ немъ,

Чтобъ въ выраженьи, вмст съ зломъ,

Мы не нашли добра въ тиши,

Какъ признака его души,

Уже прошедшей черезъ грхъ,

Но не заглохшей безъ утхъ.

Въ немъ видятъ рядъ преступныхъ длъ —

Онъ отверженія удлъ,

Но наблюдатель въ немъ найдетъ

Высокій духъ и знатный родъ.

Увы! все исказилось въ немъ

Страданіемъ и мрачнымъ зломъ,

Но это все, на страхъ другимъ,

Дается избраннымъ однимъ.

Развалины въ простой изб

Не манятъ путника къ себ,

Но башня, сбитая войной,

Иль разразившейся грозой,

Съ одной бойницею межъ горъ,

Его приковываетъ взоръ’,—

И сводъ, съ оставшимся столпомъ,

Обвитый весь уже плющемъ,

Какъ не безмолвенъ въ немъ гранитъ,

О прошлой слав говоритъ.

‘Одтый въ плащъ широкій, онъ

Проходитъ въ храм межъ колоннъ

И, привлекая общій взглядъ,

Печально смотритъ на обрядъ.

Когда-же съ хоръ раздастся вдругъ

Святой, небесный гимнъ вокругъ

И вс колни преклонятъ,

Онъ удаляется назадъ.

Вотъ тамъ, на паперти, весь день

Его одна блуждаетъ тнь,

При свт факела онъ тамъ

Молитвы слушаетъ, но самъ

Не молится, а только ждетъ,

Пока служенье отойдетъ.

Взгляните, въ мрак межъ колоннъ

Откинулъ свой онъ капюшонъ

И въ безпорядк у него,

По блдному лицу его,

Бьютъ пряди черныя кудрей,

Какъ-бы Горгона связкой змй,

Съ ужасной головы — гнзда,

Его обвила навсегда.

Онъ не постриженъ — въ столько лтъ

Не принятъ имъ еще обтъ,

Но въ плать съ нами онъ одномъ.

Не набожность, но гордость въ немъ

Всегда сулитъ богатый вкладъ

Для этихъ каменныхъ оградъ,

Гд ни молитвъ, ни клятвъ святыхъ

Не произнесъ онъ при другихъ.

Вотъ, въ это время, какъ хвалой

Несется къ небу гимнъ святой,

Вы посмотрите на него:

Окаменлый видъ его

И блдность мертвая въ щекахъ,

То гордость выразитъ, то страхъ.

Святой Францискъ! Отъ алтаря,

Отъ этихъ стнъ монастыря,

Ты удали его скорй,

Не то насъ всхъ, среди скорбей,

Постигнетъ гнвъ самихъ Небесъ!

И если-бъ облекался бсъ

Въ видъ человческій, то онъ

Въ подобный былъ бы облеченъ!

Клянусь надеждою отцовъ

На отпущеніе грховъ,

Что видъ наружности такой

Ни небомъ не данъ, ни землей.

Влюбляясь, нжныя сердца

Не предаются до конца

Всмъ существомъ любви своей.

Он чрезъ-чуръ робки, чтобъ съ ней

Встрчать опасности одн,

И слабы черезъ-чуръ он,

Чтобъ снесть отчаянья весь гнётъ.

Лишь сердце твердое снесетъ

Всю боль глубокихъ ранъ своихъ

И время не излечитъ ихъ.

Добытый изъ руды металлъ,

Сперва чмъ весь блестящимъ сталъ,

Кладутъ въ огонь, и онъ въ огн,

Смягчаясь, плавится вполн,

Не измняя свойствъ своихъ,⁴²)

И только ради нуждъ твоихъ

Ему даёшь желанный видъ.!

Кирасъ отъ смерти защититъ,

А мечь, поднятый на враговъ,

Прольётъ враждебную ихъ кровь,

Но если сдлаешь кинжалъ,

То осторожнй гни металлъ!

Такъ обольщенье, жаръ страстей,

Смягчаетъ твердость у людей,

Чтобъ сердцу форму дать и звукъ,

Но если вырвется изъ рукъ,

То разобьютъ его скорй,

Чмъ преклонятъ подъ гнетъ страстей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Когда за грустью настаетъ

Уединенье отъ заботъ,

Страданья прекратятся въ немъ,

Но облегченья мало въ томъ!

И горю и своимъ бдамъ

Было бы радо сердце тамъ,

Лишь уменьшить бы пустоту.

То, что, порою, какъ мечту,

Не раздляемъ мы съ другимъ,

Бываетъ въ тягость намъ самимъ —

И даже счастье потому

Невыносимо одному.

Сердца покинутыя всмъ

Не утшаются ничмъ,

И только въ злоб наконецъ

Одна отрада для сердецъ.

Такъ еслибъ мертвый подъ землей

Услышать могъ, какъ гробовой

Холодный червь ползетъ по немъ

И, содрагаясь при одномъ

Прикосновеньи гадинъ злыхъ,

Не могъ во сн стряхнуть онъ ихъ,

Такъ еслибъ птица — стражъ степей,⁴⁴)

Чтобъ накормить своихъ дтей,

Вонзила въ грудь клювъ острый свой

И выпустивъ всю кровь струей,

Увидла гнздо пустымъ

Нтъ мръ страданіямъ такимъ!…

Но вс он ничто предъ той

Какой-то страшной пустотой,

Передъ пустыней душъ глухихъ*

Предъ скукою сердецъ пустыхъ!

Кто-бъ въ неб прелесть находилъ

Безъ тучъ, безъ грома, безъ свтилъ?

Не такъ ужасенъ бури ревъ,

Какъ усмиренный видъ валовъ,

Какъ посл бури, въ штиль глухой,

Быть щепкой брошенной волной

На берегъ счастья, безъ скорбей,

Чтобъ въ тихой гавани страстей,

Ужъ не замченнымъ никмъ,

Отъ скуки чахнуть сердцемъ всмъ!

Нтъ лучше гибнуть средь валовъ,

Чмъ тихо ныть у береговъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Провелъ ты жизнь, отецъ святой.

Спокойно, съ тихою мольбой

Объ отпущеніи грховъ,

Не зная грусти и враговъ*

Лишь огорченія порой

Прошли, какъ всюду, предъ тобой,

Таковъ удлъ отъ юныхъ дней

До дряхлой старости твоей,

И ты благословляешь рокъ,

Храня въ груди чужой порокъ

Съ страданьемъ гибельныхъ страстей,

О нихъ ты только у людей,

У бдныхъ гршниковъ своихъ,

Узналъ на исповди ихъ.

Я мало жилъ, но съ первыхъ лтъ

Зналъ радости, а больше бдъ!

Вся жизнь моя полна тревогъ,

Но я бжать отъ скуки могъ,

Съ друзьями, съ вражеской толпой,

И ненавидлъ лишь покой.

Теперь, когда мн не съ кмъ вновь

Длить и злобу и любовь,

Когда нтъ боле огня,

Надеждъ и счастья для меня,

Хотлъ бы я скорй во тьм

Козявкой ползать по тюрьм,

Чмъ думать все, по цлымъ днямъ,

Смотря съ тоской по сторонамъ.

Потребенъ отдыхъ отъ страстей

И онъ уже въ груди моей,

Но не хотлъ бы я душой

Переживать теперь покой,

Желанье это въ скорый срокъ

Исполнитъ мой жестокій рокъ.

Я буду спать безъ грезъ о томъ,

Чмъ былъ и буду чмъ потомъ,

Какъ не кажися для тебя

Теперь ужасной жизнь моя:

Воспоминанья въ эти дни,

Всхъ радостей — гроба одни!

Моя надежда — ихъ удлъ.

О, лучше, еслибъ я усплъ

Уснуть на вкъ, какъ спятъ он,

Чмъ жизнь тянуть печально мн.

Не отступить душ моей

Отъ пытокъ тысячи скорбй

И не найти, скрывая сгонъ,

Какъ часть безумцевъ, всхъ временъ,

Въ самоубійств смерть свою.

Однако, я всю жизнь мою

Отъ смерти не бжалъ назадъ —

Сыскать ее я былъ бы радъ

На пол чести и крови,

Но я не славы рабъ — любви.

Я храбръ не ради хвастовства,

Не изъ пустаго удальства —

Бжать иль сбить, мн все равно:

Съ презрньемъ къ лаврамъ я давно,

Пускай, прославленный молвой,

За деньги ищетъ ихъ другой.

Дай цль достойную вполн,

Дай женщину съ врагами мн —

И брошусь я въ желзный бой,

Въ огонь трескучій за судьбой

Спасать иль бить своимъ мечемъ!

И ты не сомнвайся въ томъ,

Что мой правдивъ теперь разсказъ —

Я это доказалъ не разъ.

Смерть то, чмъ смлый пренебрегъ,

Что слабый снесъ, хоть изнемогъ,

И въ чемъ горюнъ отрады ждетъ.

Пускай къ Тому, Кто жизнь даетъ,

Жизнь возвращается назадъ,

Уже я вынесъ смерти взглядъ,

Когда былъ въ страшной слав я,

И здсь онъ не смутитъ меня.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Да, я любилъ, отецъ святой,

Нтъ — больше, обожалъ! Порой

Вс любятъ страстно на словахъ,

Но я не фразой, а въ ллахъ

Ужъ доказалъ свою любовь.

На этой стали видишь кровь —

И никогда уже она

Не сгладитъ дкаго пятна.

‘За ту кровь эту пролилъ я,

Что пала жертвой за меня.

Той кровью ненавистной ей,

Все сердце согрвалъ злодй.

Не ужасайся — нтъ измнъ,

Не преклоняй своихъ колнъ,

Не ставь ты въ счетъ моихъ грховъ

То, что пришлось пролить мн кровь,

Ты мн простишь — увренъ я —

И оправдаешь самъ меня,

Когда узнаешь, что злодй

Былъ врагъ религіи твоей!

Самъ Назарейскій, для османъ

Горчей полыни этихъ странъ.

Неблагодарный сумасбродъ!

Не напади отважный сбродъ

Съ лихимъ мечемъ на мусульманъ,

Не будь на немъ смертельныхъ ранъ

Отъ галилейскихъ страшныхъ рукъ,

Не перешелъ бы онъ безъ мукъ

Въ турецкій рай, и гурій рой

Ждалъ долго-бъ у двери святой.

‘Да, я любилъ — любовь и тамъ,

Гд страшно проходить волкамъ!

И если смлость ей дана,

Вознаграждается она.

Что нужды знать, зачмъ и гд,—

Вздыхалъ я, мучился — везд —

И не напрасно. Иногда,

Съ укоромъ совсти своей

Я радуюсь, что никогда

Другой любви не зналъ я въ ней.

Она погибла, отъ чего —

Не смю я сказать того:—

Взгляни ты — все въ лиц моемъ!

Ты можешь прочитать на немъ

Проклятье Каина и страхъ —

Ни что не сгладилось въ чертахъ,

Но удержи свой приговоръ:

Та смерть не этихъ рукъ позоръ,

Я лишь причиной былъ тому.

Когда-бы также, какъ ему,

Она была неврной мн,

Я тоже-бъ сдлалъ въ тишин.

Онъ за измну — погубилъ,

Я за любовь — его убилъ.

Она достойна казни злой,—

Измна-жъ — врность предо мной,

Мн сердце отдала она,

То, въ чемъ безсильна власть одна,

А я, о Господи прости!…

Я опоздалъ ее спасти.

Я отдалъ все, что дать могу —

Далъ гробъ я нашему врагу,

Ужасной смертью онъ своей

Не давитъ совсти моей.

Съ ея-жъ кончиной такъ я палъ,

Что презирать и ты бы сталъ,

Ршилась вдругъ его судьба —

Онъ это чувствовалъ, пальба

Въ ушахъ раздалась у него:

Тагиръ былъ встникомъ его,⁴⁴)

Чуть онъ вступилъ туда съ толпой,

Гд поплатился головой.

‘Въ пылу огня, со всхъ сторонъ,

Мгновенной смертью умеръ онъ,

Безъ агоніи и безъ мукъ!

Не выпуская мечъ изъ рукъ,

Звалъ Магомета предъ концомъ,

Надясь встртить помощь въ немъ,

Молилъ Аллаха, но безъ слезъ!—

Вотъ все, что тутъ онъ произнесъ.

Во время боя онъ узналъ

И на меня съ мечемъ напалъ.

Смотрлъ я долго,— предо мной

Лежалъ онъ на земл сырой,—

Я наблюдалъ, какъ духъ его

Гасъ постепенно у него.

Пронзенъ насквозь соперникъ мой,

Какъ барсъ охотника стрлой,

Но онъ не чувствовалъ того,

Что перенесъ я безъ него.

Напрасно я искалъ въ тиши

Конвульсій страждущей души,—

Тутъ было бшенство въ чертахъ,

Но не раскаянье,— не страхъ!

Чего не отдала бы месть,

Чтобъ на лиц врага Прочесть

Отчаянье передъ концомъ!…

Чтобъ сожалнье видть въ немъ,

Когда раскаяньемъ однимъ

И покаяніемъ своимъ

Не можемъ больше, не въ силахъ

Ослабить близкой смерти страхъ,

Когда он, въ послдній часъ,

Спасти отъ мукъ безсильны насъ?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Въ странахъ холодныхъ стынетъ кровь,

Тамъ и любовь, едва любовь,

Моя же съ лавою сходна,

Когда изъ Этны бьетъ она.

Не мн пть сладостныхъ рчей

О страсти съ прелестью цпей,

Но если блдность на щекахъ,

Безъ жалобъ въ трепетныхъ устахъ,

Біенье сердца, крови жаръ,

Разсудка бшенный угаръ,

И этотъ мстительный клинокъ,

И все, что чувствовать я могъ,

Есть доказательства любви,

То та любовь — въ моей крови

И съ ней страданье — мой удлъ!—

Вздыхать я, плакать не умлъ,—

Я былъ способенъ лишь владть,

Иль, если нужно, умереть.

Умру — но обладалъ я той,

Что такъ была любима мной,

И какъ-бы ни было тутъ мн,

Но счастіе я зналъ вполн.

‘Могу-ль корить судьбу мою,

Искавъ ее всю жизнь свою?

О, нтъ!— утратилъ счастье я,

Но духъ все тотъ же у меня.

Не будь повсюду мысль со мной

Про смерть Лейлы молодой!

Дай снова радостей ты мн

И вмст горя въ тишин

И стану вновь я жить — и вновь

Лелять новую любовь!

Грусть не о томъ, отецъ святой,

Кого не будетъ, но о той,

Что нтъ уже, что спитъ въ волнахъ!—

О! будь ея въ могил прахъ,

Съ разбитымъ сердцемъ за него

Я раздлилъ бы гробъ его.

‘Она весь свтъ, вся жизнь моя:

Едва ее увидлъ я,—

Всмъ существомъ она своимъ,

Вдругъ стала зрніемъ моимъ,

Являясь всюду и всегда,

Какъ та блестящая звзда,

Взошедшая лишь надъ однимъ

Воспоминаніемъ моимъ!

‘Любовь свтъ неба для меня,

То искра вчнаго огня,

Аллахомъ данная людямъ

И чистымъ ангельскимъ душамъ,

Чтобъ вознести рой гршныхъ думъ.

Молитва возвышаетъ умъ

И душу къ свтлымъ небесамъ,

Въ любви-жъ нисходитъ небо къ намъ,

Она взята у божества,

Чтобъ побужденій естества

Изгладить въ сердц даже слдъ’,

То лучь создавшаго весь свтъ,

То надъ душою наконецъ

Вокругъ сіяющій внецъ!

Согласенъ, что любовь моя

Не безъ упрека, какъ и я,

Она была лишь только тмъ,

Чмъ показалась людямъ всмъ,

Считай преступной ты ее,

Но умоляю за нее

Не говори, что предъ Творцомъ

Ея любовь была грхомъ.

‘Она моей всей жизни свтъ,

Ужъ онъ угасъ, его ужъ нтъ,

И кто теперь, какимъ лучомъ

Посвтитъ въ сумрак моемъ?

Зачмъ не блещетъ больше онъ,

Чтобъ проводить на смерть, иль стонъ?

Чтожъ удивляться, если т,

Что ужъ безъ счастья, въ нищет,

Лишившись всхъ надеждъ своихъ,

Не могутъ сладить съ горемъ ихъ,

Что въ изступленіи своемъ

Они винятъ, судьбу во всемъ

И въ бшенств, взамнъ утхъ

Къ страданіямъ прибавятъ грхъ!

Ахъ! Это сердце — посмотри,

Облившись кровію внутри,

Встрчаетъ смло вншній бой,

Кто съ счастья сорвался душой,

Не все-ль уже равно тому,

Въ какую пропасть пасть ему.

Теперь старикъ я по борьб,

Кажусь злымъ коршуномъ теб,

Въ лиц твоемъ читаю я,

Какъ ненавидишь ты меня,

Лишь этого, среди невзгодъ,

Мн испытать не достаетъ!

Да, на земл мой тяжкій слдъ,

Какъ хищныхъ птицъ, предвстницъ бдъ.

Обрызганъ кровью — ну, такъ чтожъ?

На голубя я тмъ похожъ,

Что умираю предъ тобой,

Невдая любви второй.

Тмъ человку данъ урокъ,

Кого онъ дерзко пренебрегъ.

Пвецъ летающій въ кустахъ,

Плывущій лебедь на водахъ

Имютъ спутницу — жену.

И навсегда, везд одну.

Пусть легкомысленный взамнъ

Отрады ищетъ перемнъ

И расточаетъ предъ толпой

Надъ постоянствомъ юморъ свой —

Я не завидую ему:

По наслажденью своему

Онъ такъ ничтоженъ, извращенъ,

Что лебедя не стоитъ онъ

И многимъ — многимъ ниже той,

Кого обманетъ онъ порой.

Въ такихъ длахъ невиненъ я —

Лейла! Вся душа моя

Была наполнена тобой!

Ты добродтель, подвигъ мой,—

Ты преступленье тяжкихъ дней,

Блаженство радости моей,—

Ты безотчетная печаль,

Надежда вся на. эту даль,

На это небо въ этой мгл,—

Ты все, что тамъ,— что на земл!..

Теб подобной нтъ кругомъ —

И если есть, то что. мн въ томъ?

На женщину, за цлый свтъ,

Я не взгляну, когда въ ней нтъ

Съ твоею сходной красоты,

Когда она не будетъ — ты!

Тому порукою для всхъ

Минувшей юности весь грхъ

И мой послдній, смертный часъ!

Все это поздно — я угасъ,

Но ты была и есть, средь бдъ,

Одинъ любимый сердца бредъ.

‘Она погибла,— нтъ ее

И я не умеръ безъ нее!

Но эта жизнь — не жизнь людей:

Въ своихъ изгибахъ страшный змй,

Сжимая, сердце окружилъ

И въ мысли ненависть впустилъ.

Не шло тутъ время, — вс мста

Несносны — всюду пустота!

Я съ отвращеньемъ гордеца

Отворотился отъ лица

Природы матери моей:

Все, что прельщало прежде въ ней,

Предъ мною приняло въ глуши

Оттнокъ сумрачной души.

Но остальное знаешь ты:

Вс преступленья, вс мечты

И половину мукъ моихъ

Ты сострадательно постигъ.

Не говори мн предъ концомъ

О покаяніи моемъ,

Ты видишь, жизни больше нтъ,

Я скоро брошу этотъ свтъ:

И если-бъ правъ твой былъ упрекъ,

То разв — самъ скажи — ты-бъ могъ

То передлать, что давно

Мн было сдлать суждено?

Неблагодарностью меня

Ты не кори: печаль моя

Мрачнй, чмъ самой смерти ночь,

И не теб мн въ ней помочь.⁴⁵)

Ты о судьб души моей

Безмолвно, втайн пожалй,

Чмъ больше страхъ въ ум твоемъ,

Тмъ меньше ты тверди о немъ.

Когда-бы могъ Лейлу ты

Призвать изъ вчной пустоты,

Тогда-бы я, за жизнь ея,

Прощенье вымолилъ твое,

Прося невдомыхъ чудесъ

И заступленья у небесъ.

Попробуй львицу укрощать,

Когда у ней придутъ забрать,

Въ лсной трущоб, всхъ дтей,

Но не трудись тоски моей

Смягчить предъ смертью роковой,—

Не насмхайся надъ тоской.

‘Въ дни тихой юности моей,

Въ часы немногихъ этихъ дней,

Когда сердца такъ льнутъ къ сердцамъ,

Имлъ я друга — это тамъ,

Въ родной долин, гд въ цвтахъ

Алетъ роща на лугахъ —

Ахъ! можетъ быть его ужъ нтъ!

Въ воспоминанье дтскихъ лтъ

Ты этотъ дай залогъ ему.

Хочу я другу своему

Напомнить смерть мою порой.

Душа, объятая тоской,

Подобная душ моей,

Не часто жалуетъ друзей

Воспоминаніемъ своимъ,

Но съ темнымъ именемъ моимъ

Всегда я дорогъ для него.

Однако странно,— отъ чего

Онъ предсказалъ судьбу мою?

Смялся я,— всю жизнь свою

Не могъ смяться я потомъ!

Благоразумье, друга ртомъ,

Давало наставленье мн,

Но я не выслушалъ вполн,

Едва замтилъ силу словъ, —

Теперь ихъ память шепчетъ вновь.

Скажи ему ты, до чего

Сбылось пророчество его,

Онъ содрогнется при одномъ

Извсть горестномъ твоемъ

И пожалетъ, что въ словахъ

Былъ вправду высказанъ имъ страхъ,

Скажи ему, что если я,

Въ событьяхъ горькихъ бытія,

Забылъ, леля грусть свою,

Что льстило молодость мою,

То въ мукахъ слабый голосъ мой

Желалъ изрчь передъ тобой

Благословеніе надъ нимъ,

Но небо, голосомъ моимъ,

Было бы такъ раздражено,

Что отвернулось-бы оно,

Когда-бъ преступный захотлъ

Смягчать невиннаго удлъ.

Я не прошу щадить меня:

Онъ слишкомъ добръ — увренъ я,

Чтобъ попрекнуть на сторон —

И до молвы нтъ дла мн.

Я не прошу его за мной

Не горевать передъ тобой:

Такая просьба холодна —

Была-бъ насмшкою она.

Что лучше мужественныхъ слезъ,

Пролитыхъ дружбой посл грозъ

Надъ гробомъ брата своего?

Отдай ему кольцо его

И все, что видишь, разскажи:

Увядшій образъ, боль души,

Разбитой бурею страстей,

Обломокъ чувства межъ скорбей,

Пергамента гнилой кусокъ,

Упавшій съ дерева листокъ,

Оторванный давно грозой,

Осеннимъ втромъ скорби злой.

‘Не говори мн больше ты,

Что это призракъ, плодъ мечты,

О, нтъ, отецъ, то не былъ сонъ!!

Увы! чтобъ въ грезахъ обнялъ онъ,

Я долженъ былъ сомкнуть свой взоръ,

А я не спалъ ужъ съ давнихъ поръ.

Хотлъ я плакать, но не могъ:

Мой жаркій лобъ весь мозгъ прожегъ,

Я лишь слезы просилъ одной!

Какъ даръ безцнный, дорогой

Ее бы принялъ я тогда

И сохранилъ бы навсегда.—

Сильнй отчаянье, чмъ я,

Чмъ воля бдная моя.

Не трать напрасно словъ святыхъ —

Отчаянье могучй ихъ!

Мн нуженъ отдыхъ наконецъ.

Тогда, скажу теб, отецъ,

Ее я видлъ, предъ собой,—

Она опять была живой,

Ее я видлъ сквозь Симаръ⁴⁶)

Она сіяла словно жаръ,

Какъ отъ звзды блестящей лучъ,

Сквозь этихъ блдно срыхъ тучъ.

Какъ здсь смотрю я на звзду,

Такъ созерцалъ я красоту,

Но мн казалася милй

Она стократъ звзды моей.

Я вижу, тускло брежжетъ свтъ,

На завтра ночь мрачнй всхъ бдъ

И до звзды ужъ буду я

Тмъ существомъ безъ бытія,

Что такъ пугаетъ людъ живой…

Отецъ! Я брежу…я душой

Стремлюся къ цли наконецъ…

Ее я видлъ, мой отецъ!

Забывъ ужасный свой недугъ,

Я всталъ, вскочилъ съ постели вдругъ,

Прижалъ ее я, но кого?

Кто былъ у сердца моего?

Кого я обнялъ? Предо мной

Какой-то образъ не живой,

Не отвчавшій въ тишин

На трепетъ сердца сердцемъ мн…

Лейла, это образъ твой!

Иль, измнясь, другъ нжный мой,

Ты вышла къ зрнью сквозь туманъ,

Чтобъ осязанье ввесть въ обманъ?

Ахъ! что за дло, что она

Какъ ледъ ужъ стала холодна,

Лишь только-бъ кладъ души моей

Прижать я могъ къ груди своей…

Увы! тнь силясь притянуть,

Вдругъ руки падаютъ на грудь!

Однако вижу — здсь она!

Стоитъ безмолвна и мрачна

И умоляющей рукой

Меня все манитъ за собой!

Все также въ косахъ волоса,

Все тже чорные глаза!

Я говорилъ, что это ложь —

Она не умерла…. ну, чтожъ?

А онъ погибъ! Я видлъ самъ

Въ долин погребенъ онъ — тамъ,

Гд предо мною палъ въ пыли.—

Ему не выйти изъ земли!

А ты, Лейла, отчего

Сна избгаешь своего?

Мн говорили…. ложь одна!—

Что по лицу бжитъ волна

И омываетъ тло то,

Что я не выдамъ ни за что…

Мн говорили…. просто страхъ!

Но нтъ, нметъ рчь въ устахъ,

Когда то правда, что теперь

Ты изъ морскихъ пришла пещеръ,

Чтобъ отыскать покойнй гробъ.

О! прохлади мой жаркій лобъ

Своей холодною рукой,

Пусть не горитъ передъ тобой!

Иль положи скорй ее

На сердце бдное мое!

Ты существо, иль тнь мечты?

Ктобъ ни была, но только ты

Не разставайся здсь со мной

Иль улети туда съ душой,

Гд не доходятъ изъ страны

Ни втра свистъ, ни ревъ волны.

‘Ты знаешь, кто я, — въ тишин

Прослушалъ повсть обо мн.

Теб доврилъ я печаль,

Всю грусть и все, чего мн жаль,

И за слезу благодарю,

Хотя и съ завистью смотрю.

О, исповдникъ, хоть бы разъ

Ее пролить изъ тусклыхъ глазъ!

Похорони ты такъ меня,

Чтобъ къ бднякамъ былъ ближе я, *

Поставь ты только надо мной

У изголовья крестъ простой,—

Чтобъ и для надписи предъ нимъ

Не сталъ съ прохожимъ пилигримъ.’⁴⁷)

Ужъ умеръ онъ и предъ концомъ

Объ род, имени своемъ

Онъ не оставилъ и слдовъ,

Объ этомъ нсколько лишь словъ

Монахъ слыхалъ въ предсмертный часъ,

Но запрещенъ ему разсказъ.

Въ отрывкахъ повсти простой

Все то, что знаемъ мы о той,

Кого онъ истинно любилъ,

О томъ, что онъ въ бою убилъ.

ПРИМЧАНІЯ.

¹) Гяуръ былъ изданъ въ ма 1813 года и увеличилъ славу поэта, начавшуюся первыми двумя пснями Чаільдъ-Гарольда. Надо замтить, что въ Гяур, первой романтической поэм Байрона, стихосложеніе отзывается пристрастіемъ къ неправильному размру ‘Кристабеля Колераджа’. Вальтеръ-Скотъ въ Lay of the last minstrel, первый ввелъ одн мужскія риФмы, что же касается до отрывочнаго изложенія поэмы, то мысль эту заимствовалъ Байронъ изъ ‘Христофора Колумба’ Роджерса. Лордъ Байронъ, еще до путешествія своего въ Ливанъ, изучалъ исторію отомановъ. ‘Старый Кнолесъ’, говорилъ онъ, незадолго передъ смертью, въ Мисологи,— былъ моей любимой книгой въ дтств и возбудилъ, кажется, во мн желаніе постить Востокъ, изъ него заимствованъ тотъ восточный колоритъ, которымъ отличаются вс мои сочиненія. На поляхъ книги Дизраэли ‘Очерки характера литературы’ мы находимъ слдующее замчаніе: ‘До 10-ти-лтняго возраста я съ жадностью прочелъ: Кнолесъ, Кантемира, Де-Тотъ, Леди Монтегю, Гаукинсовъ переводъ исторіи турокъ Миньо, Тысячу и одну ночь — вс путешествія и разсказы о Восток.

²) Происшествіе, въ которомъ Байронъ игралъ главную роль, подало ему первую мысль поэмы, но былъ ли онъ любовникомъ этой невольницы — неизвстно. Молодая двушка, которой Байронъ спасъ жизнь въ Аинахъ, по увренію Гобгоуза, была любовницей его слуги турка. О подробностяхъ по этому предмету, представленныхъ маркизою Слиго, можно справиться въ запискахъ Томаса Мура.

³) Гробница — на скал мыса, принадлежитъ емистоклу. Кумберландъ свидтельствуетъ въ своемъ ‘Наблюдател’, что на ней начертаны стихи Платона, соединяющіе чувствительность съ простотою.

⁴) Любовь соловья и розы — извстная персидская басня. Если я не ошибаюсь, то ‘въ Тысяч одной ночи’ Бюльбюль — имя соловья. Месиги, въ перевод сэръ Вильяма Джонса, говоритъ:

‘Прелестная два! Приди ты весной

Послушать т псни, что только для розы

Любовь повелла пть ранней порой,

Велнью послушна, сквозь вчныя грезы

Весенняя птичка поетъ съ высоты,

Рзвися, вдь скоро завянутъ цвты’.

⁵) Гитара — любимый инструментъ греческихъ моряковъ, когда на мор тихо, или попутный втеръ, они подъ звуки ея поютъ или танцуютъ.

⁶) Я думаю, не многіе изъ моихъ читателей имли случай поврить то, что я хотлъ здсь описать, но если кто обращалъ на это вниманіе, то вроятно сохранилъ воспоминаніе о странной красот, которую почти всегда выражаютъ черты лица посл того, какъ духъ отлетаетъ отъ тла. Замчательно, что при насильственной смерти отъ огнестрльнаго оружія, какова бы ни была энергія убитаго, выраженіе физіономіи всегда бываетъ томное, но спокойное, но если онъ пораженъ кинжаломъ, лицо сохраняетъ странное выраженіе и душа отражается на немъ до послдней минуты. Байронъ.

⁷) Аины принадлежатъ Кизлеръ-Аг, которому поручается наблюденіе за женщинами гарема и который, самъ отъ себя, назначаетъ воеводу, такъ что евнухъ и сводникъ (какъ не тривіально это слово, но оно весьма характерично) управляетъ, въ настоящее время, правителемъ Аинъ. Байронъ.

⁸) Каикъ — легкая рыбачья лодка.

⁹) Турецкій рыбакъ, проведя весь день въ Эгейскомъ залив на ловл, возвращается къ ночи въ Портъ-Леоне — древніе Пиреи, и, не смотря на весь страхъ передъ Майнотами, грабителями Аттики, не упустилъ ни одного обстоятельства той драмы, въ которой самъ былъ дйствующимъ лицомъ. Его разсказу мы обязаны лучшими мстами этой поэмы. Джоржъ-Эллисъ.

¹⁰) Тюфенкъ — ружье. Байрамъ объявляется пушечнымъ выстрломъ сейчасъ посл захожденія солнца, вскор посл этого мечети иллюминуются и во всю ночи раздаются залпы изъ ружей.

¹¹) Джеридъ, или Жеридъ — турецкій дротикъ съ заостреннымъ концомъ, который наздники бросаютъ съ удивительною ловкостью.

¹²) Самумъ — втръ пустыни, смертельный для каравановъ. О немъ часто упоминается въ восточныхъ повстяхъ.

¹³) Гостепріимство и щедрость считаются по закону пророка главными добродтелями, и надо отдать справедливость, что мусульмане строго его соблюдаютъ. Выше нтъ похвалы для предводителя, какъ сказать, что онъ щедръ и гостепріименъ, храбрость второстепенное достоинство.

¹⁴) Зеленый цвтъ — любимый цвтъ потомковъ пророка, которые увряютъ, что унаслдованная ими вра оправдываетъ всякіе ихъ поступки, какъ бы они ни были унизительны въ глазахъ другихъ поколній.

¹⁵) Селамъ-алекюнъ, алекюмъ-селамъ — миръ съ тобою, будь счастливъ — такъ правоврные привтствуютъ другъ друга.

Христіанину говорятъ ‘урлула’ — счастливаго пути, или ‘Сабанъ хирасенъ, Сабанъ серула’ — доброе утро, добрый вечеръ.

¹⁶) Кашемирсхая лазурная бабочка считается самой красивой и рдкой на Восток.

¹⁷) Деласъ говоритъ, что Байронъ его уврялъ, что сравненіе съ скорпіономъ ему приснилось. Кольриджи также разсказываетъ, что будто, во время послобденнаго сна, онъ сочинилъ свою трилогію, которая начинается слдующими гармоническими стихами:

Вдругъ я вижу во сн,

Вышла съ лирой ко мн

Абесинка….

Нкоторые ученые, посл изслдованія самоубійства скорпіона, приписываютъ его безсознательному судорожному движенію, другіе въ этомъ видятъ проявленіе свободной воли. Вроятно скорпіоны чрезвычайно заинтересованы разршеніемъ этого важнаго для нихъ вопроса, и если будетъ ршено, что они Катоны, то мы имъ посовтуемъ жить сколько имъ угодно, не длаясь мучениками гипотезы.

¹⁸) Къ закату солнца пушечные выстрлы извщаютъ о конц Рамазана — поста.

¹⁹) Фингари — луна.

²⁰) Знаменитый, баснословный рубинъ султана Джамшида украшалъ Истинаръ. Онъ назывался шехгерахъ — факелъ ночи, чаша солнца. Въ первомъ изданіи Джамшидъ былъ написанъ тремя слогами, согласно орографіи Гербелота, но Ричардсонъ сдлалъ изъ нихъ два и пишетъ, вмсто Джіамшидъ — Джамшидъ: я сохранилъ правописаніе одного съ произношеніемъ другаго. Байронъ.

Въ слов ‘Джамшидъ’, въ первомъ изданіи (Гяура), Байронъ поставилъ три слога: Bright as the gern of Giamschid, но, соглашаясь съ моими замчаніями и по Ричардсону, онъ поправилъ Bright as the rubi of Giamschid. Читая эту редакцію, я ему замтилъ, что глаза его героини, по сравненіи съ рубиномъ, должны быть красными, поэтому не лучше ли поставить, вмсто рубина, алмазъ — Bright as the jewel of Giamschid? Онъ это сдлалъ въ новомъ изданіи. Т. Муръ.

²¹) Эль-Сиратъ — мостъ тоньше паутины, остре меча,— по немъ каждый мусульманинъ долженъ проходить въ рай — другаго нтъ пути. Всего хуже то, что подъ аркой моста находится адъ, въ который падаютъ вс т, которые не привыкли къ морской качк, подтверждая такимъ образомъ: fasilis decensus Aavemini, что не совсмъ утшительно для идущаго сзади. Внизу есть еще другой мостъ, еще тоньше этого, для жидовъ и христіанъ.

²²) Гуріи — двы рая, он такъ названы по большимъ чернымъ глазамъ — Гюрьель-Оюнъ. Общество ихъ для правоврнаго, по общанію Магомета, величайшее блаженство. Он созданы не изъ глины, какъ вс женщины, и одарены неувядаемой прелестью вчной красоты и молодости.

²³) Ложное мнніе — коранъ предоставляетъ добродтельнымъ женщинамъ треть рая, но большая часть мусульманъ объясняютъ этотъ текстъ ошибочно и не допускаютъ въ рай женщинъ. Противники платонистовъ, не приписывая никакихъ душевныхъ способностей прекрасному полу, утверждаютъ, что женщины вполн могутъ быть замнены гуріями.

²⁴) Восточное сравненіе и, кажется, plus arabe qu’en arabie.

²⁵) Гіацинтъ — по арабски Сюкбюль. Это сравненіе чаще всего встрчается въ турецкихъ повстяхъ, но попадается и въ древнихъ греческихъ стихотвореніяхъ.

²⁶) Франгистанъ — земля черкесовъ.

²⁷) Бисмилла! во имя Бога, этимъ начинается каждая глава корана (кром одной) и каждая молитва турка.

²⁸) Чаушъ, няи Шіаусъ — передающій приказаніе въ небольшой части войскъ, или селеніи, должность эта соотвтствуетъ ефрейторской.

²⁹) Такое явленіе не рдко у озлобленныхъ турокъ. Въ 1809 г., во время дипломатической аудіенціи, усы капитана-паши, къ общему ужасу драгомановъ, взъерошились какъ у тигра. Казалось, они перемнили даже цвтъ, наконецъ, эти страшные усы опустились, чмъ было спасено большее число головъ, чмъ находилось въ нихъ волосъ.

³⁰) Аманъ — пощади.

³¹) Суевріе о дурномъ глаз распространено во всемъ Ливан и иметъ сильное вліяніе на доврчивыхъ людей.

³²) Палампора — шаль съ цвтными узорами, которую носятъ одн только знатныя особы.

³³) Этотъ прекрасный переходъ въ первый разъ появился въ третьемъ изданіи: ‘Посылаю вамъ — пишетъ Байронъ Муррею отъ 10 августа 1813 года — оттиски, служащіе доказательствомъ, что я никогда не окончу эту проклятую повсть. Ессе signum — еще тридцать три стиха!— еще предлогъ для ворчанія несчастнаго наборщика, который однако не доставитъ и вамъ большаго удовольствія’. Мсто это взято изъ библіи, книги Судей, глава V, стихъ 28 и слдующіе.

³⁴) Колпакъ — твердая часть чалмы, вокругъ которой обвертывается шаль.

³⁵) Чалма на столп и нсколько стиховъ изъ корана составляютъ памятникъ османовъ, какъ на кладбищ, такъ и въ пустын. Подобные памятники очень часто встрчаются въ горахъ надъ павшими жертвами возстанія, грабежа или мщенія.

³⁶) Этими словами (Алла-гу) муэзинъ, взойдя на площадку минарета, оканчиваетъ призывъ къ молитв. Валидъ, сынъ Абдалмалека, первый построилъ минаретъ. Онъ воздвигъ его надъ главной мечетью въ Дамаск для муэзина, или кричальщика, возвщающаго о наступленіи времени молитвы. Впослдствіи это обыкновеніе было примято на всемъ Восток. Д. Эрбедотъ.

³⁶) Стихи эти — подражаніе греческой боевой псн:

Вижу, вижу дву рая,

Очи блещутъ чернотой,

Къ ней ласкается играя

Втръ съ зеленою чадрой,

Приходи — кричитъ — довольно

Избгать любви моей,

Я люблю тебя невольно,

Поцлуй меня скорй.

³⁷) Монкиръ и Некиръ — инквизиторы смерти, душа гршника, по мннію мусульманъ, предварительно подвергается пыткамъ. Если отвты не удовлетворительны, то ее поднимаютъ косою къ верху и ударами раскаленнаго желза повергаютъ въ пропасть. Подобныхъ пытокъ много и нельзя сказать, чтобы обязанность этихъ демоновъ была легка, ихъ всего двое, а гршниковъ гораздо боле, чмъ праведныхъ, и потому они всегда заняты.

³⁸) Эвлисъ, или Эблисъ — ЛюциФеръ восточныхъ народовъ. Гербелотъ полагаетъ, что это имя происходитъ отъ греческаго — непокорный ангелъ. По арабской демонологіи, Eblis былъ низверженъ за то, что, вопреки приказанію Бога, отказался поклониться Адаму, оправдываясь тмъ, что Адамъ созданъ изъ земли, а онъ существо воздушное.

³⁹) Поврье о вампирахъ распространено по всему Ливану. ТурнеФоръ приводитъ длинный разсказъ Саути (Southey) въ запискахъ Талаба, подъ именемъ Врукалакасъ (по румынски Вардулаха), какъ доказательство справедливости этого поврья: ‘Я помню, что цлая семья пришла въ ужасъ отъ криковъ ребенка, которые происходили, по ихъ убжденію, отъ посщенія вампира — Греки никогда не произносятъ этого слова безъ ужаса. По моему мннію, Врукалакасъ есть древнее греческое слово, оно было дано Арсеніусу, которымъ, какъ увряютъ греки, посл смерти обладалъ демонъ, но въ средніе вка оно замнено словомъ ‘Yardulachas’. Багровый цвтъ лица и губы, истекающія кровью, суть признаки вампира. Въ Венгріи и въ Греціи бездна разсказовъ объ этикъ чудовищахъ и вс они подтверждаются невроятными показаніями свидтелей.

⁴⁰) Гулы и африты — фуріи, восточныя эриніи.

⁴¹ ) Калоіоръ — греческій монахъ, или, скоре, послушникъ францисканскаго ордена.

⁴²) Эта вторая часть поэмы, заключающая въ себ до 500 стиховъ, была постоянно прибавляема, при всякомъ новомъ впечатлніи Байрона, обнаруживавшимся съ каждымъ новымъ изданіемъ.

⁴³) Байрона обвиняли въ позаимствованіи этого мста у Краяба, какъ бы оправдываясь, онъ писалъ по этому случаю къ одному изъ своихъ пріятелей: ‘Я читалъ British Review и полагаю, что критикъ, до нкоторой степени, правъ, но прискорбно, что меня обвиняютъ въ воровств. Я никогда не зналъ этого мста, а въ размр и расположеніи римъ подражалъ Мильтону, Скотту и всмъ тмъ, которые употребляли эту стихотворную Форму. Гяуръ безспорно злодй, но только злодй не опасный, потому, что его чувства и поступки не найдутъ защитниковъ.

⁴⁴) Пеликанъ — птица эта, какъ извстно, не имя возможности достать пищи, поддерживаетъ жизнь своихъ дтей собственной кровью.

⁴⁵) Я былъ очевидцемъ этого, такъ называемаго, втораго слуха. Въ 1811 году, въ третью мою поздку къ мысу Коллона, проходя ущелье между Кератія и Коллона, я замтилъ, что Дервишъ-Тагири безпрестанно прикладываетъ руку къ уху и сходитъ съ дороги. Я спросилъ его, что это значитъ — ‘Мы въ опасности!— онъ отвчалъ.— ‘Какая опасность? Мы теперь не въ Албаніи и не въ ущельяхъ Эфесскихъ, Мисолонги, или Леванта, конвой нашъ многочисленъ, хорошо вооруженъ, а Хоріаты не такъ храбры, чтобъ сдлаться разбойниками’.— ‘Все это такъ, эфенди, но свистъ пуль раздается, въ моихъ ушахъ.’ — ‘Да сегодня не было ни одного выстрла’. ‘А я слышу, бумъ, бумъ, такъ явственно, какъ ваши слова, какъ хотите, ЭФенди, но что написано, то написано’. Я оставилъ этого фантазера съ его утонченнымъ, мечтательнымъ слухомъ и обратился къ Базили — его земляку-христіанину, который однако, не обладая пророческимъ слухомъ, ничего въ этомъ не понималъ. Мы пріхали въ Коллону и, пробывши тамъ нсколько часовъ, отправились обратно, дорогой мы перекидывались, на всевозможныхъ нарчіяхъ, остротами надъ бднымъ туркомъ. По возвращеніи я узналъ отъ Леона (бывшаго плннаго, теперь отпущеннаго), что Майноты имли намреніе на насъ напасть (справиться съ второю пснью Чайдьдъ-Гарольда), но для того, чтобъ еще -боле въ томъ убдиться, я его подробно разспрашивалъ, и онъ съ такою точностью разсказалъ сколько насъ было, какъ мы были одты и какъ — вооружены, что не оставалось никакого сомннія,— что онъ самъ находился въ числ Майнотовъ, которые готовили намъ не совсмъ пріятную встрчу. Дервишъ, съ этого времени, признанъ пророкомъ и, вроятно, въ его ушахъ стало шумть боле, чмъ когда либо, къ общему удовольствію бератскихъ арнаутовъ, ограждающихъ отъ нападенія родныя горы. Я приведу еще одинъ случай, обрисовывающій этотъ странный народъ. Въ ма 1811 года одинъ красивый, расторопный арнаутъ явился ко мн съ предложеніемъ своихъ услугъ — ему послднему изъ 50 я въ этомъ отказалъ. ‘Хорошо, ЭФенди, желаю вамъ долго жить! Я могъ бы быть для васъ полезнымъ, но завтра оставлю городъ и отправлюсь въ горы, откуда возвращусь не ране зимы, можетъ быть вы меня тогда возьмете’. Бывшій при этомъ дервишъ замтилъ, что онъ вроятно присоединится къ клефтамъ (разбойникамъ), и онъ совершенно угадалъ. Тотъ, кто во время своихъ набговъ избжитъ смерти, возвращается къ зим въ городъ, гд никто его не безпокоитъ, хотя вс знаютъ о его подвигахъ. Байронъ.

⁴⁵) Увщаніе монаха — выпущено. Оно, какъ видно, не производило особеннаго впечатлнія на умирающаго.

⁴⁶) Симаръ — саванъ.

⁴⁷) Происшествіе, послужившее основаніемъ этой поэмы, не рдко въ Турціи. Нсколько лтъ тому назадъ жена Мухтаръ-паши жаловалась Али на сына за воображаемую его неврность, тиранъ спросилъ имена его любовницъ, и она имла жестокость приписать ему двнадцать женщинъ лучшихъ фамилій Янины. Вс он были схвачены, завязаны въ мшки и брошены на слдующую же ночь въ море. Одинъ изъ числа бывшихъ тамъ часовыхъ уврялъ меня, что ни одна изъ этихъ несчастныхъ жертвъ не закричала и не смотря на то, что ихъ безвинно оторвали отъ семействъ, друзей а всего, что имъ мило, не показала никакого ужаса. Удивительный героизмъ! Предлагаемая здсь повсть одна изъ самыхъ старинныхъ. Герой ея молодой венеціанецъ, или грекъ,— онъ уже давно забытъ. Я ее случайно слышалъ въ одной ливанской кофейн. Она была разсказана однимъ изъ тхъ разсказчиковъ, который’ такъ изобилуетъ Востокъ. Дополненія и поправки мои, какъ переводчика, вы сейчасъ же можете замтить по отсутствію восточнаго колорита. Я очень сожалю, что въ своей памяти сохранилъ только часть удивительнаго этого разсказа, переданнаго мн речитативомъ, или скоре проптаго по восточному обычаю. Что же касается до замчаній, то я очень благодаренъ за нихъ всмъ моимъ критикамъ и въ особенности Гербелоту. Его сочиненіе ‘Калифъ Востока’ такъ оригинально, что Веберъ считаетъ его переводомъ, и въ этомъ каждый, посщавшій Востокъ, невольно согласится съ критикомъ, но всмотритесь поближе и вы увидите, что и это превосходное твореніе, какъ и вс подражанія ему, также можетъ быть сравнено съ рапсодіями восточныхъ пвцовъ, какъ, прекрасная равнина съ замкомъ Эвлиса. Байронъ.

ГЯУРЪ,отрывокъ изъ турецкой повсти 1).ЛОРДА БАЙРОНА.

Читайте также:

ГЯУРЪ,
отрывокъ изъ турецкой повсти 1).
ЛОРДА БАЙРОНА.