Графиня Рославлева, или Супруга-героиня, отличившаяся в знаменитую войну 1812 года, Глухарев Иван Никитич, Год: 1832 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 61 минут(ы)

ГРАФИНЯ РОСЛАВЛЕВА
ИЛИ
СУПРУГА-ГЕРОИНЯ,
ОТЛИЧИВШАЯСЯ
ВЪ ЗНАМЕНИТУЮ ВОИНУ 1812 ГОДА.

ИСТОРИКО ОПИСАТЕЛЬНАЯ ПОВСТЬ XIX СТОЛТІЯ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

МОСКВА.
ВЪ ТИПОГРАФІИ С. СЕЛИВАНОВСКАГО.
1832.

ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ

съ тмъ, чтобы по отпечатаніи представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. Москва 1831 года Декабря 14 дня. Ценсоръ Сергй Аксаковъ.

Глава осьмая.

‘Помилуй другъ мой, можно ли такъ Спать долго! вообрази, вдь одинадцать часовъ, а ты не думалъ еще вставать съ постели. Не хорошо, не хорошо, нынче лто, надобно вставать раньше, и Такъ привтствовалъ Валентинъ Ивановичъ Люблинъ друга своего Лярскаго, войдя въ спальню къ нему.

Лярскій полусонными глазами глядлъ на вошедшаго Люблина, и, протянувъ къ нему руку свою, улыбаясь сказалъ: а вчера былъ на балу.

‘Все такъ, пускай вчера ты былъ на балу, да нынче надобно было встану раньше.

Лярскій кликнулъ слугу и веллъ ему подать одться себ. Чрезъ полчаса подали чай, а Люблинъ, ходя взадъ и впередъ по комнат, спросилъ Лярскаго и у кого былъ онъ на балу.’

— Отгадай самъ, отвчалъ Лярскій, смяся.

‘Да помилуй братецъ, это было бы довольно странно, еслибъ я сказалъ теб, что ты вчерашній день длалъ, и когда бы я зналъ, то врно не сталъ бы спрашивать у тебя.’

— Это такъ, я согласенъ съ тобою, да. Это-то можешь угадать ты, Кто хотлъ скоро балъ длать и кто звалъ меня? вспомни.

‘Я, вспомнилъ. Ты врно былъ у Княгини Этикетовой?’

Лярскій засмялся, какая-то самодовольность видна была на лиц его и все доказывало, что онъ очень доволенъ былъ баломъ этимъ.

— Да, да, любезный Валентинъ, я былъ у Княгини Этикетовой и признаюсь теб, что балъ былъ великолпный, почти вся столичная знать была на немъ и врно недовольнымъ не остался никто. Пышность, вкусъ, разнообразіе, мода, — это все было соединено вмст, а ласковость Княгини, ея ловкость и пріятность обращенія еще боле доставляли каждому удовольствія.

‘Ну, а въ обращеніи Княгини съ тобою, спросилъ Люблинъ друга своего, что могъ замтить ты?’

— Въ обращеніи со мною! сказалъ Лярскій съ примтнымъ восторгомъ, она была довольно ласкова, и даже при встрч, сказала мн: я думала, Александръ Ивановичь, что вы не будете на балъ ко мн. Слова эти произнесены были такимъ тономъ, что, кажется, должно понимать ея расположеніе ко мн.

‘И ты, я думаю, сказалъ строгой въ правилахъ своихъ Люблинъ, былъ на верху блаженства, забылъ все прочее, что окружало тебя, забылъ даже и Графиню Лелеву? Жаль, жаль, любезный другъ, что ты самолюбивъ такъ!’

— Помилуй Валентинъ, въ чемъ ты замчаешь тутъ самолюбіе? Если я сказалъ теб, что Этикетова ласкове обошлась со мною, нежели съ другими молодыми людьми, то это можно видть было и я никакъ не смотрлъ въ увеличительное стекло, а видлъ ясно все и безъ онаго, да къ тому жъ, если бы не ты, то я даже не былъ бы и на бал у нея, ты принудилъ меня хать туда.

‘Этого я хотлъ для разсянности твоей и очень радъ, что вижу тебя въ совершенно другомъ расположеніи духа, и, какъ кажется, ты сдержалъ слово свое мысли о добродтельной Графин Лелевой боле не тревожатъ тебя, и если это случилось собственно Отъ свиданія твоего съ Княгинею Этикетовою, то совтую теб чаще бывать тамъ. Ты даже можешь питать любовь къ ней: она вдова, свободна располагать рукой своего и со стороны обоихъ васъ не можетъ быть ни малйшаго препятствія.’

— Если бы ты, Валентинъ, не доказалъ мн прежде дружбы своей, то клянусь теб, что я счелъ бы тебя колкимъ насмшникомъ, или низкимъ лицемромъ.

‘Скажи пожалуста, что заставило бы тебя думать такъ обо мн? Это удивительно!’

— Ни мало!… Говорить ршительно о любви Этикетовой, о ея свобод располагать собою, кто бы на моемъ мст не счелъ это за насмшку или лесть?

‘Помилуй, что за странный образъ мыслей! Питать любовь къ Этикетовой, если только она достойна того, очень возможно, а располагать ей рукой своею кто также препятствовать можетъ? слдовательно тутъ нтъ ни на_:смшки, ни лести, а я съ своей стороны, какъ другъ твой, говорю истину теб и про случаи слишкомъ возможныя въ жизни нашей.

— Все такъ, милый Валентинъ, все возможно въ жизни нашей, и мы свободны каждый по своему думать обо всемъ, но чтобъ Княгиня Этикетова могла любить меня, могла когда нибудь принадлежать мн — этой пріятной мечтой я не долженъ питать душу свою, не долженъ врить обольстительной надежд

‘Ты Александръ день ото дня кажешься мн странне: давно ли говорилъ ты, что Княгиня благосклонна къ теб, что она съ особой ласковостію приняла тебя, и вмст съ этимъ боишься думать о сердечномъ расположеніи ея! Не ужели Этикетова не можетъ любить никого? Не ужели сердце ея разочаровано? Ты слышалъ, что она была выдана замужъ за человка, къ которому не имла ни малйшаго расположенія, къ томужъ за старика, котораго только знатность и богатство прельстили отца ея и онъ изъ, одной страсти къ онымъ жертвовалъ спокойствіемъ дочери своей. Теперь престарлый Этикетовъ и обольщенный знатностью отецъ ея умерли, она осталась одна владтельницею богатаго имнія, а къ тому жъ въ цвт лтъ, ни отъ кого независима: то что можетъ препятствовать ей вступить во вторичный бракъ, повинуясь выбору сердца своего?‘

— Повинуясь выбору сердца! говоришь ты, милый Валентинъ, сказать Лярскій тономъ человка, которой бы потерялъ надежду на все. Быть можетъ, сердце, Этикетовой избрало кого нибудь, И тотъ счастливецъ скоро назоветъ ее своею, и…

‘Этотъ счастливецъ, скоро прервалъ его Люблинъ, я думаю — есть ты.’

— Ахъ! Валентинъ, перестань смяться надо мною, перестань душу мою очаровывать надеждою, я не врю ей.

‘Ты знаешь, Александръ, что я не люблю смяться надъ слабостію другаго когда, быть можетъ, имю собственныя, но если такъ ршительно думаю объ расположеніи къ теб Этикетовой, то это заключаю я по разсказамъ твоимъ.’

— Мои разсказы слиткомъ неясны, чтобъ можно было заключить по онымъ о любви Этикетовой.

‘Это правда твоя, но думаю, что врядъ-ли я ошибаюсь въ этомъ, Время откроетъ все.’

— Да, время откроетъ все, объ этомъ не спорю я, и ты, другъ мой, увидишь, что заключенія твои на щетъ душевнаго расположенія ко мн Княгини слишкомъ несправедливы.

‘Ну, если и такъ, то ты чрезъ это ничего не теряешь.’

— Кром спокойствія, сказалъ Лярскій, тяжело вздохнувъ.

‘Какъ! не ужели ты точно влюбленъ въ нее? помилуй Александръ, ты крайне удивляешь меня:, давно ли ты тосковалъ объ Лелевой, давно ли душа твоя страдала отъ нея, и наконецъ — что-жъ? ты любишь Княгиню, думаешь объ ней, теряешь спокойствіе и безнадежностью наполняешь мысли свои!’

— Ахъ! Валентинъ, моя любовь къ добродтельной Ольг была одно заблужденіе и, какъ видишь ты, минутное мгновеніе, разсудокъ и совты друга, взяли верхъ надъ ней и она прошла: но любовь къ Княгин — есть страсть, которая совершенно овладла душой моею, отъ которой ничто не излчитъ меня, кром взаимной любви Этикетовой, быть можетъ, ты удивляешься этому, не вришь, считаешь все за минутный порывъ страстей,— нтъ, другъ мой, не думай такъ ршительно: эти порывы долговременны, ничто не сильно въ мір истребишь ихъ, они все:любовь, печаль, отчаяніе, страданіе.

‘Жаль, Александръ, жаль, что ты не имешь твердости характера, что Ты такъ слабъ и легкомысленъ, и если бы я не былъ расположенъ къ теб, какъ другъ, то, быть можетъ, не сожалніе, но одн насмшки видлъ бы ты отъ Валентинъ’

— Ты воленъ и теперь сдлать тоже.

‘Нтъ, одно сожалніе и участіе дружбы должны руководить мною. Теперь скажи мн, что если бы Княгиня Этикетова точно была расположена къ теб какъ къ человку, которой можетъ нравиться женщинамъ, и вмст съ онымъ сама желала бы нравиться другому, то тогда одинаково ли бы ты любилъ ее, и ршился ли бы навсегда потерять спокойствіе свое?’

— Нтъ, добрый Валентинъ, ты но думай такъ объ Этикетовой. Если иногда въ собраніяхъ толпы мущинъ и окружаютъ ее, если она на комплементы каждаго готова отвчать, то это не можетъ еще служишь доказательствомъ качества ея: каждая женщина, одаренная отъ природы милою прелестью лица, одинаково обращаетъ на себя вниманіе, и также заставляетъ многихъ увиваться около себя, но она еще не кокетка?

‘Я согласенъ съ тобой и въ этомъ, и если Этикетова не рождена съ характеромъ плнять умышленно мущинъ, то ея расположеніе къ теб, какъ могъ замтишь ты, есть не что иное, какъ одна любовь.’

— Опять очарованіе, опять надеждою хочешь обольщать меня, — оставь это, я сказалъ теб, что не врю ей.

Долго еще двое друзей говорили а о предмет этомъ. Лярскій, разочарованный Княгинею, не врилъ увреніямъ друга своего, что Этикетова любитъ его, строгой и постоянный во всемъ Люблинъ старался уврять его, наконецъ положили они, чтобъ Лярскій началъ чаще здить къ Этикетовой и замчать поступки ея.

Было около двухъ часовъ, время приближалось къ обду и Лярскій, расположенный до вечера быть дома, просилъ друга своего остаться у него обдать. На столомъ продолжался между двумя друзьями тотъ-же разговоръ о Княгин. Лярскій одинаково противорчилъ Валентину и хотя очарованный Этикетовою, однако не врилъ надежд, не врилъ тому, чтобъ Княгиня могла взаимно любить его.

Какъ бываетъ робка и недоврчива любовь въ сердц юноши! Сколько потребно времени и доказательствъ, чтобъ вполн уврить его въ истин! Двы, двы! ваше непостоянство сдлало мущинъ таковыми!… А въ вкъ нашъ врно не сыщутся подражатели мечтательнымъ рыцарямъ среднихъ вковъ, и каждый захочетъ лучше остаться безъ награды отъ милой дамы, нежели пуcтиться странствовать за тридевять земель. Время идеально-романтическихъ мечтаній прошло, женщины стали жалостливы и благосклонны, умы очистились отъ предразсудковъ, и существенность стала быть цлью каждаго’ Такъ проходитъ все, такъ перемняется панорама свта, такъ изчезаютъ цлыя поколнія людей и на мсто оныхъ являются новыя….

Люблинъ весь этотъ день провелъ у Лярскаго и въ вечеру двое друзей вмст отправились гулять. Наконецъ посл довольно долгой прогулки они разстались, общавъ другъ другу скоро видться опять.

Глава девятая.

Кто изъ смертныхъ не говорилъ въ жизнь свою: я любилъ, я люблю! Но только рдко слышимъ, чтобъ кто нибудь любилъ счастливо. Измна — спутница каждаго, и каждый, не смотря на это, любитъ или ищетъ такое существо, которое бы. могъ любить онъ. Любовь — удлъ всхъ людей, или по крайней мр большей части оныхъ, и кто изъ влюбленныхъ не мечталъ о предмет любви своей! Кого не услаждали мечты сіи! Чьи чувства не были подчинены имъ! Чье сердце не было во власти ихъ!…

Молодая, прелестная Княгиня Этикетова, вышедшая за мужъ по вол и желанію стараго отца своего, которой въ жизнь свою любилъ одно золото, хотя и уважала человка, съ которымъ соединила участь свою, однако не любила его. Ея сердце было свободно, но она во все время двухлтняго замужства своего старалась, сколько можно, оказывать почтеніе и даже ласки старому супругу своему, длила съ нимъ время, отказалась отъ всхъ баловъ и ни мало не скучала жизнію этой. Выдержанный ею терпливо двухъ-годичный курсъ скуки кончился. Старый Князь Этикетовъ умеръ и она осталась на своей свобод располагать сердцемъ и рукой своею. Прошло полтора года, какъ Княгиня вдовла, но сердце ея было одинаково спокойно. Она иногда въ собраніяхъ, хотя заставляла толпы молодыхъ людей собираться вокругъ себя, но строгое приличіе, соблюдаемое ею въ обращеніи, заставляло каждаго быть скромнымъ. Иногда случалось, что невыгодные толки разносились на щетъ молодой Княгини, но она не старалась вникать въ нихъ и продолжала одинаково вести себя. Клевта, пристыженная молчаніемъ и равнодушіемъ ея, умолкала, и имя Княгини одинаково уважали. Сердце ея ждало предмета, которой бы могъ вполн очаровать его и наконецъ она дождалась. Первое свиданіе Этикетовой съ Лярскимъ въ дом Графини Лелевой ршило все. Она, увидавъ Лярскаго, видла въ немъ человка, котораго долго искало сердце ея, и хотя сама еще не понимала этого, но предатель — взоръ невольно обращался на Лярскаго, и когда она пріхала домой, то Лярскій ни на минуту не оставлялъ мечты ея. Все, что она ни длала, все, что ни говорила, Лярскій, какъ сновидніе, не выходилъ изъ мыслей ея, и Этикетова не знала, какъ дождаться скоре имянинъ своихъ, ибо она думала, что Лярскій, какъ человкъ живущій въ большомъ свт, врно непремнно прідетъ на балъ къ ней. Такъ думала Княгиня о друг Люблина, таково было слдствіе перваго свиданія съ нимъ. Вотъ какъ скоро страсть любви можетъ овладть сердцемъ человка! Вотъ какъ неожиданно встрчаемъ мы иногда предметъ, которому посвящаемъ всю жизнь нашу! Любовь, любовь! ты опасная чародйка для смертныхъ!

Когда Этикетова встртила Лярскаго на балу у себя, когда онъ подходилъ къ рук къ ней, то она была вн себя, и съ прізда его сдлалась веселе, во все время бала взоръ поминутно обращался на Лярскаго, этотъ счастливецъ хотя и замтилъ это, но въ эту миру ту мысль, что Княгиня была точно расположена къ нему душевно, не приходила въ голову ему и онъ уже по прізд домой началъ мечтать о прелестной Княгин.

Этикетова, также какъ и Лярскій, не врила тому, чтобъ могла быть любима взаимно. Неизвстность и безнадежность терзала сердце ея, и къ томужъ она думала, что Лярскій ршится скоре взять за себя молодую двицу, нежели вдову. Перемна характера Княгини была замчена нкоторыми знакомыми ея, но она не ршилась никому изъ нихъ повришь тайны своей.— Лярскій въ этомъ случа былъ счастливе, онъ имлъ друга, которому могъ открыть всю душу свою, Этикетова, хотя также имла милую подругу, которой повряла чувства души своей, но та была отъ нея далеко.

Лярскій и Этикетова одинаково любили другъ друга и одинаково таили чувства свои, одинаково страдали. Спустя недлю посл бала, влюбленный Александръ по совту друга своего Люблина ршился захать къ Этикетовой.

Когда доложили ей, что пріхалъ Александръ Васильевичъ Лярскій, то она была очень образована пріздомъ его. При встрч Лярскій молча подошелъ къ рук. Этикетова что-то невнятно проговорила ему, наконецъ просила садиться и скучное молчаніе продолжалось между ими боле десяти минутъ. Какъ иногда бываетъ смшно положеніе двухъ влюбленныхъ! робость, смущеніе, застнчивость окружаютъ ихъ, и они кажутся существами совершенно безмолвными и это все творитъ любовь!…

Александръ Васильевичъ, стараясь выдти изъ таковаго положенія, первый прервалъ молчаніе и началъ съ Княгинею разговоръ. Этикетова, выведенная онымъ изъ-замшательства, быть можетъ, въ душ своей благодарила за это Лярскаго, она чувствовала, что сама была бы не въ состояніи сдлать этого. Посл разговоровъ о различныхъ предметахъ влюбленный Лярскій при всей врожденной нершимости какъ то невольно началъ говоришь о чувствахъ своихъ, не относясь впрочемъ къ лицу Княгини. Этикетова съ примтнымъ удовольствіемъ слушала его и наконецъ ршилась спросить объ особ, къ которой Лярскій питалъ нжныя чувства. Положеніе Лярскаго было неизъяснимо: онъ не зналъ что отвчать на вопросъ этотъ, а молчаніе его въ такое привело смущеніе Этикетову, что она въ душ своей начинала обвинять себя за любопытство, предполагая, что Лярскій обидлся вопросомъ ея.

‘Ахъ! Княгиня, началъ наконецъ Лярскій, посл продолжительнаго молчанія, еслибъ я осмлился только произнести предъ вами имя той особы, которая владетъ сердцемъ моимъ, то эту минуту счелъ бы блаженнйшею въ жизни моей.’

— Если только, Александръ Васильевичь, сказала Княгиня, хотите вы удостоить меня довренностію своею, то ето для меня будетъ слишкомъ лестно, я будьте уврены, что все сказанное вами останется для всхъ тайною.

Лярскій тяжело вздохнулъ, робость и нершимость выражались на лиц его и онъ не зналъ совершенію, на что ршишься ему: сказать ли Княгин пряма о чувствахъ своихъ, Или сдлаться невольнымъ Лжецомъ. Наконецъ онъ ршился спросить ее:

‘Княгиня! если та особа, которою полны чувства мои, знакома вамъ., то останется ли также тайною все сказанное мною?’

— Будьте уврены, что никто въ мір не узнаетъ этого, а къ тому жъ разв запрещено питать благородныя чувства любви къ кому нибудь изъ знакомыхъ моихъ, сказала Этикетова, улыбнувшись.

Положеніе Лярскаго было одинаково, онъ видлъ, что вопросъ сдланный имъ не могъ освободить его отъ того чтобъ не сказывать требуемаго имени и онъ уже проклиналъ самъ себя, что ршился начать таковой разговоръ. Да и кто на мст Лярскаго ршился бы скоро открыть совершенно чувства свои тому предмету, которой любитъ? истинная страсть любви робка, — но Лярскій теперь невольно находился принужденнымъ или открыть все, что таилъ онъ на душ своей, или сказали’ неправду. Ложь была незнакома ему, онъ ршился лучше слышать ршительный отказъ въ любви, чмъ сказать обманъ, честь и благородство взяли верхъ и присуждали его сказать то, что чувствовалъ онъ, а ршительность побдила робость — и Лярскій въ эту минуту, упоенный надеждою, со всемъ жаромъ страстнаго любовника произнесъ предъ Этикетовою признаніе.

Удивленная и вмст образованная Княгиня не звала, что отвчать. Она даже не врила еще тому, что произходило вокругъ нея, считая это за одинъ, пріятный сонъ. Лярскій, ободренный молчаніемъ, или, быть можетъ, считая его за знакъ согласія, повторилъ ей признаніе свое, подтверждая оное новыми клятвами и осмлился даже взять руку ея и напечатлть на ней горячій поцлуй. Это для Княгини было электричествомъ: сердце ея забилось сильне, и она не старалась освободить руки своей изъ рукъ Лярскаго, ея душа была въ восторг. Ахъ! Какъ очаровательно первое упоеніе любви! Какъ сладостна душ минута эта! Въ это мгновеніе жизни все прочее забыто, презрно и какъ будто бы не существуетъ!….

Этикетова посл долгаго молчанія, хранимаго ею отъ избытка чувствъ, ршилась наконецъ сдлать Лярскому вопросъ, которой однакожъ вынудило не любопытство, но страсть любви.

‘Не ужели, Александръ Васильевичъ, нее то, что теперь отъ васъ слышала, я должна считать истиною? Не ужели точно вы любите меня? Скажите правду, не обманывайте меня, сердце женщины доврчиво къ увреніямъ мущинъ, оно слабо, оно вритъ клятвамъ ихъ, но слдствія доврчивости бываютъ ужасны….’

— Ахъ, Княгиня! Могу ли я обманывать васъ? нтъ, я не рожденъ для низкой лжи и увряю, что никогда не былъ знакомъ съ нею. Одна любовь заставила меня быть столько дерзкимъ, чтобъ сказать вамъ это. Довершите счастіе мое,— скажите мн чувства ваши, быть можетъ, сердце ваше чувствуетъ противное, и тогда пусть все это, что произходило между ними, останется тайною и я, несчастный, удалюсь навсегда отъ мстъ этихъ и съ тоскою въ сердц, въ тиши буду проводить дни свои.

Лярскій послднія слова произнесъ такимъ тономъ, что если бы Княгиня и точно не была душею разсположена къ нему, то и тогда бы онъ заставилъ ее сожалть о себ. Но Этикетова любила взаимно и любила въ первые, сердце ея не было знакомо съ кокетствомъ, а душа съ презрннымъ обманомъ, она, слыша отъ Лярскаго о намреніи его, если онъ не любимъ ею, ршилась шутъ же сказать ему чувства свои, и признаться во взаимной любви къ нему.

‘Ахъ, Александръ Васильевичъ, сказала Этикетова, лице которой пылало какъ пламень, я не могу уже теперь скрывать предъ вами чувства души своей, я должна сказать истину. Первое свиданіе мое съ вами въ дом Графини Лелевои ршило все, вы невольно обратили вниманіе мое и я не знаю что-то таинственное шепнуло душ моей — ‘это тотъ, кого ты любить должна!’ Я не врила этому, считала за одно мгновеніе въ жизни моей, но слды этого мгновенія остались на душ, и я видла ясно, что сердце мое любило васъ. Неизвстность — могу ли я быть любима взаимно, мучила меня. Положеніе мое было ужасно: тоска, отчаяніе, любовь терзали душу мою, я даже перемнила образъ жизни, полюбила уединеніе, но душа моя не находила покою себ и въ ономъ одн мечты: могу ли я быть любима вами или, быть можетъ, вы уже любите, ежеминутно наполняли мысли мои, ежеминутно не давали покоя мн. Наконецъ я вижу васъ вторично въ дом у себя, и что жъ?… Я счастлива, я любима вами, воображеніе — дитя любви, невольно заставило васъ забыться и вы сказали чувства свои. Ахъ, Александръ, въ первые въ жизни моей я ршилась перваго изъ мущинъ назвать такъ, и въ первые въ жизни моей душа моя упоена сладкою любовію!….’

Лярскій, услышавъ взаимное признаніе въ любви, былъ восхищенъ этимъ, чувства души его въ эту минуту были неизъяснимы и онъ, упоенный, обрадованный, вторично поцловалъ руку Княгини и, наконецъ напечатллъ горячій поцлуй на розовыхъ устахъ очаровательнаго предмета любви своей. Пусть воображеніе читателя представитъ себ эту минуту, когда двое влюбленныхъ открыли взаимно чувства свои, перо слабо изъяснить это, одна душа въ состояніи чувствовать и оцнить это сладостное упоеніе въ жизни нашей, иногда одн мечты поэта постигаютъ то, что чувствуетъ сердце и живо оное представляютъ намъ.

Лярскій и Этикетова самодвольные судьбой своею наконецъ разстались. Обрадованный и влюбленный Александръ спшилъ пересказать все другу своему, отъ котораго ничего не таилъ онъ, а Княгиня въ избытк чувствъ любви и въ восторгахъ радости осталась одна, предаваясь сладостнымъ мечтаніямъ.

Глава десятая.

Прошло дв недли, какъ ухалъ Графъ Лелевъ, но Ольга не переставала грустить, печаль, какъ врный спутникъ, почти ни на минуту не оставляла сердца ея и она ни въ чемъ не находила удовольствія себ. Бесды священника и жены его, разговоры Радугиной, гости прізжающіе навщать ее, все это совершенно не могло развлекать скучную Ольгу и заставить ее быть спокойною. Графиня если иногда и казалась веселою, то это была одна принужденность, которую замчали вс. Она и сама никакъ не могла долго принимать видъ этотъ таже прежняя скука являлась на лиц, таже печаль терзала сердце ея.

Письмо отъ Графа Лелева полученное Ольгою возвратило ей на нсколько времени прежнее спокойствіе. Онъ писалъ, что благополучно прибылъ въ мстечко Кейданы, въ Н. Гусарской полкъ, гд дружелюбное общество Офицеровъ ласково встртило его, какъ новаго товарища и самъ Полковникъ отрекомендовалъ его. Графъ хвалилъ новую жизнь свою и, какъ Русской, восхищался уже,что онъ, быть можетъ, скоро будетъ стоять въ рядахъ противъ дерзкаго непріятеля.

Корпусъ Графа Витгенштейна въ это время былъ занятъ длами арріергардными и потому Графъ Лелевъ ни о чемъ боле не моръ увдомишь супругу свою, которая впрочемъ нетерпливо ждала отъ него увдомленія на щетъ дйствія корпуса, въ которомъ служилъ онъ.

Графиня Лелева, чрезмрно обрадованная полученнымъ письмомъ, каждому изъ знакомыхъ показывала оное, читала его и подобно дитяти, котораго долго занимаетъ купленная игрушка, ему радовалась она, а если только оставалась одна, то по нскольку разъ старалась перечитывать его. Такъ Графиню занимало письмо это, таковую любовь питала она въ душ своей къ обожаемому ею супругу!

Вскор за первымъ письмомъ Графиня получила еще извстіе отъ мужа своего, чрезъ которое узнала, что корпусъ Графа Витгенштейна изъ Кейданъ выступилъ и остановился въ деревн Катеринов, перейдя Двину въ мстахъ самыхъ болотныхъ и лсистыхъ. Графъ писалъ: ‘мы узнали здсь, что Французы прошли Полоцкъ и шли къ Смоленску, а Маршалъ Удино остался въ Полоцк съ 40,000 войска и вступилъ на Петербургъ по дорог Себежской. Рвеніе, которымъ исполнена душа моя, безъ границъ, и я, подобно храбрымъ товарищамъ моимъ, жду съ нетерпніемъ того дня, въ которой буду сражаться съ врагомъ отечества. Молись милая Ольга, молись о супруг твоемъ, быть можетъ, онъ скоро защищать будетъ любезное отечество свое и дорого отдавать каждый шагъ родной земли своей!’

При чтеніи письма этого слезы ручьями лились изъ глазъ прелестной Ольги, но слезы эти были слезы радости, она въ душ своей, какъ ревностная Россіянка, радовалась тому, что супругъ ея нетерпливо жаждетъ въ крови непріятеля обагрить мечь свой. Радугина и другіе короткіе знакомые Графини удивлялись характеру ея и тому энтузіазму, въ каковомъ всегда находилась она. При чтеніи письма Графа Ольга часто говорила, какъ жаль, что я не могу съ мужемъ моимъ раздлять вс опасности и труды которые онъ теперь несетъ одинъ. Я бы терпливо сносила все, презирала бы суровость самой жизни и близь Графа была бы покойна. Я могла бы видть, какъ храбрые Русскіе воины, воспламеняемые одною любовію къ отечеству, ревностно и мужественно поражаютъ дерзкихъ враговъ, какъ сіи Леониды и Минины временъ нашихъ оправдываютъ надежду предковъ, и какъ они стараются подражать имъ.— Такъ думала Графиня Лелева, таковыя чувства питала она въ душ своей. Добрый отецъ Василій также радовался мужеству Графа и въ душ своей молилъ Всевышняго о сохраненіи добраго помщика своего и о успхахъ Русскаго оружія.

Рдкой въ то время не думалъ одинаково съ Графинею и мало было таковыхъ, которые бы пеклись боле о выгодахъ своихъ, нежели о выгодахъ общихъ, 1812 годъ представлялъ изъ цлой обширной Россіи какъ будто бы одно семейство: пособія другъ другу, старанія какъ о себ, такъ и о другомъ, вс классы гражданъ, вс состоянія, возрасты, полы, безъ различія лтъ, званій спшили наперерывъ служить другъ другу, помогать, раздлять пищу, одежду, жилища и за все это не требовать ни малйшаго возмездія: таковы Россіяне въ минуту общаго бдствія, таковъ характеръ имли и предки наши. ‘Заложимъ женъ и дтей и выкупимъ отечество!’ Эти слова Минина всегда останутся краснорчивыми, всегда будутъ врными и великолпными памятниками, какъ для насъ соотечественниковъ его, такъ и для всхъ, кто иметъ отечество.

Графиня Лелева мало занималась новостями изъ столицы и даже иногда не обращала ни малйшаго вниманія на оныя, она была боле устремлена на кругъ дйствій арміи, на положеніе и на ожиданіе отъ оной лучшихъ успховъ. Препровожденія времени Графини состояло въ чтеніи разныхъ военныхъ анекдотовъ, которые, какъ живые и врные снимки съ произшествій, чрезвычайно занимали ее. Дла Задунайскаго, Потемкина, воинскаго исполина генія Суворова восхищали, душу прекрасной Ольги, возвышали духъ ея и радовали сердце, которое билось въ груди ея любовію къ своему отечеству и къ супругу.

Сколько Графиня Лелева думала о муж своемъ, сколько она любила его, столько теперь Этикетова обожала Лярскаго. Минуты, часы, дни были посвящены ему, вс мечты были о немъ, и прекрасная Княгиня ршилась наконецъ написать письмо къ подруг дтства своего, въ которомъ открывала ей вс чувства души своей.

Письмо Княгини Этикетовой къ Марі Обриной, подруг дтства ея.

Москва 1812 года, Іюня дня.

‘Я теперь только, милая Марья, вполн наслаждаюсь жизнію, я теперь только поняла ее, оцнила и дорожу ею. Все прошедшее мое въ сравненіи теперь съ настоящимъ было ничто. Моя жизнь съ родителемъ, мое замужество по вол его не по желанію собственнаго сердца были, такъ сказать, предзнаменованіемъ лучшаго будущаго….. Ты, какъ подруга юности моей, какъ другъ, которому открыта вся душа моя, должна знать все, что теперь всего боле въ мір занимаетъ меня, что теперь дорого мн и что могло привлечь все вниманіе мое. Ахъ, Марія, сердце мое въ избытк чувствъ, душа если такъ могу выразиться, плаваетъ въ восторгахъ и я вся не своя. Предчувствую, что ты удивляешься нкоторымъ выраженіямъ въ письм моемъ, считаешь ихъ странными, непонятными и, быть можетъ’, начинаешь смяться. Смйся, другъ мой, смйся, дружб позволительно все, я не буду сердиться за это, но прежде нежели произнесешь мн ршительный приговоръ, должна прочесть до конца письмо это и тогда уже властна ты осуждать, обвинять меня, или быть снисходительною. И такъ, слушай: я люблю и люблю страстно, ничто въ мір не властно принудить сердце мое забыть тотъ предметъ, для котораго теперь бьется оно, и человкъ избранный онымъ достоинъ того: онъ одинаково любитъ меня, одинаково душа упоена страстію этою, бракъ, который есть цль любви нашей, долженъ связать сердца наши вчно, и священный союзъ этотъ будетъ для насъ ненарушимымъ символомъ врности, любви и согласія’ Марія, другъ мои, пожелай счастія подруг твоей, она и при миломъ ей Александр никогда не забудетъ тебя. Я давно уже сказала ему, что ты единственный другъ мой, что одной теб открыты вс тайны мои, что одна ты принимала участіе въ судьб моей во время замужества и онъ благодаритъ тебя.

Прости меня, милая Марія, что я до сихъ поръ ничего подробно не сказала теб о человк, котораго люблю я, не сказала даже и самой фамиліи его. Это есть Александръ Васильевичъ Лярскій, быть можетъ, ты слыхала фамилію эту, она довольно извстна, отецъ его служилъ при Двор, а самъ онъ служитъ теперь въ Н…. Коллегіи. Впрочемъ я не буду, другъ мой, описывать теб подробной исторіи любви нашей, боюсь, чтобъ не нанесть чрезъ это скуки теб. Ты писала, что намрена бытъ скоро въ Москву — тмъ лучше, при первомъ свиданіи, котораго нетерпливо желаю я, услышишь ты все, что только должна знать истинная дружба.

Прощай добрая Марія, прощай другъ мой. Твоя и проч…

‘PS. Когда ты будешь въ Москв, то увидишь моего Александра.

——

Влюбленный Лярскій также съ своей стороны открылъ другу своему Валентину какъ о признаніи своемъ Княгин) такъ и о взаимной любви ея. Люблинъ съ особеннымъ вниманіемъ слушалъ разсказъ друга своего, и съ примтнымъ удовольствіемъ ободрялъ любовь ихъ, говоря, не правду ли, Александръ, я говорилъ теб? Не угадалъ ли, что Княгиня точно любитъ тебя?… Ну, теперь, врно совсмъ не будешь думать о Графин Лелевой и даже неопасно для тебя самое свиданіе съ нею.

Будь увренъ, Валентинъ, говорилъ Лярскій, что Лелева ни мало теперь не опасна для сердца моего и что кром однхъ чувствъ уваженія и признательности никакихъ боле не могу питать къ ней, и стыжусь самаго себя, что могъ прежде быть столько дерзкимъ и позволилъ страсти овладть сердцемъ моимъ.

‘Собственное раскаяніе-избавитъ отъ мученія-совсти, сказалъ Люблинъ, взявъ руку Лярскаго и крпко сжалъ ее. Ты самъ видишь теперь, что любовь твоя къ Лелевой была какое-то заблужденіе, но это заблужденіе было минутное, ты призвалъ на помощь разсудокъ, онъ ясно показалъ теб оное и ты опомнился. Любовь же къ Этикетовой, какъ къ женщин, которая хотя и дала обтъ быть врною, но смерть мужа разршила ее отъ онаго и сдлала свободною, позволительна. Она снова можетъ избрать предметъ, которому произнесетъ предъ престоломъ Всевышняго новыя клятвы въ врности, и любовь ея будетъ увнчана брачнымъ союзомъ. Ты, любезный другъ мой, тотъ предметъ, которой тронулъ чувства Этикетовой, ты также, какъ и она, свободенъ въ выбор подруги сердца и вы взаимно уже любите другъ друга, взаимно открыли любовь свою, теперь остается одно, при посредник Всевышнаго подтвердить любовь свою.’

— Ахъ, Валентинъ, какъ я тогда былъ бы счастливъ, и кто въ мір могъ бы сравниться въ благополучіи со мной!… Кто?

‘Александръ, добрый Александръ! скоро перебилъ его Валентинъ, я другъ твой, я могу говорить теб все, не суди такъ ршительно, ты долженъ испытать себя, долженъ поврить чувства сердца своего,— увриться, точно ли можетъ быть постояннымъ оно и тогда уже можешь назвать себя счастливымъ. Быть можетъ, новый предметъ съ большими прелестями природы взволнуетъ душу твою, тогда ты будешь несчастне, тогда священныя узы брака будутъ казаться теб тягостными, самая жизнь несносною и нигд въ мір не обртешь спокойствія.’

— Валентинъ, другъ мой, будь увренъ, что никакая краса не въ состояніи поколебать сердца моего, оно вчно останется врнымъ постояннымъ въ любви къ прелестной Княгин. Я чувствую всю силу страсти этой, я люблю въ первые, и первая любовь не знакома съ измною, она сильна, нтъ власти, которая бы могла заставить перемниться.— Но ты, другъ мой, скоро дешь, безъ тебя кому буду открывать чувства души моей, кто будетъ принимать такое участіе во мн, какое принимаешь ты?… Ахъ, Валентинъ, прошу тебя объ одномъ: прізжай скоре.

Строгой и дальновидный Люблинъ еще долго совтовалъ другу своему испытывать себя и влюбленный Лярскій съ удивленіемъ слушалъ совты его. Онъ находилъ ихъ полезными и никакъ не противорчилъ имъ, отъ души благодарилъ Валентина за его участіе и за дружбу, и былъ чрезмрно радъ, что имлъ такого друга. Лярскій даже гордился дружбою его, потому что находилъ въ немъ человка достойнаго носить наименованіе истиннаго друга. Ахъ, какъ счастливъ тотъ, кто въ жизнь свою нашелъ человка, котораго онъ можетъ назвать истиннымъ другомъ! Пиллады и Оресты извстны намъ по одной исторіи, а вкъ нашъ и прошедшій едва ли могутъ похвалиться и однимъ Орестомъ! ‘Они богаты Лукуллами!…..’

Глава одиннадцатая.

Пріятный лтній вечеръ, вызывалъ къ прогулк, тишина царствующая въ природ могла услаждать чувства встревоженной души, ни малйшее дуновеніе зефира не колыхало листочковъ деревъ, лазоревое безоблачное небо очаровывало милою прелестью своею, величественное захожденіе солнца плняло собой грустнаго мечтателя, бальзамическій воздухъ нжилъ чувства, но вся эта прелесть разнообразной въ видахъ своихъ природы не могла развлекать печальной Графини Лелевой, ея душа, ея мечты были наполнены думами о супруг. Она сидла въ бесдк сада, гд портретъ Графа вислъ противъ нея на стн. Грустная Ольга пристально смотрла на него и, вспоминая прошедшее, вспоминала то время, когда ней портретъ, но тотъ, кто изображенъ на немъ, былъ неразлучно съ нею. Ольга была одна. Маленькая Лиза, любимица ея, бгала по саду и беззаботно занималась игрою. Мечты Графини были наполнены предпріятіемъ, которое она желала привести въ исполненіе, она думала, какъ бы ей быть вмст съ Графомъ, и непремнно хотла исполнить желаніе это. Г-жа Радугина, священникъ и жена его хотя длили съ Графинею печаль ея, и она была во всемъ откровенна съ ними, однако этого намренія Ольга не открывала никому, предполагая, что они будутъ отговаривать ей и даже препятствовать. Но какъ могла она безъ помощи сторонней, одна предпринять намреніе это и исполнить его? Тутъ необходимо долженъ былъ, находиться человкъ, которой бы стараніями своими привелъ все это въ дйствіе. Иногда неожиданные, совершенно нечаянные случаи благопріятствуютъ намреніямъ нашимъ. Такъ случилось и съ Графинею Лелевой.

Въ сел Зимогорь въ дом отца Василія кто-то остановился проздомъ, жена священника, почти каждый день бывавшая у Графини, объ этомъ увдомила ее. Ольга по какому-то любопытству захотла узнать подробно о пріхавшемъ, и на другой день ее увдомили, что не знакомецъ, остановившійся въ дом священника, былъ богатый помщикъ Люблинъ. Ольга часто слыхала фамилію эту отъ Лярскаго, и даже знала, что какой-то Люблинъ былъ другомъ ему, почему и велла узнать объ имени. Когда объ ономъ доложили ей, то Графиня, въ ум которой родились тотчасъ планы къ исполненію намреній своихъ, не медля послала къ Люблину (это былъ Валентинъ Ивановичъ, читатель давно знакомъ Съ нимъ) просить его въ домъ къ себ. Люблинъ крайне былъ удивленъ этимъ, онъ не постигалъ, что могло за ставить Графиню сдлать ему приглашеніе, и, разсуждая объ этомъ, ни мало не медля явился къ ней. Графиня весьма ласково приняла его, и много разспрашивала о Москв, о столичныхъ новостяхъ и проч. и проч. Посл таковаго разговора она ршилась спросить, куда былъ намренъ хать Люблинъ, и когда узнала, что ему надобно было хать въ помстья свои, находящіяся въ Смоленской губерніи, то лице Графини вдругъ примтно перемнилось, что даже могъ замтишь и скромный Валентинъ, Лелева же съ своей стороны не могла долго таить того, что въ эту минуту было на душ у ней, она ршилась откровенно разсказать все удивленному Люблину.

‘Ахъ, Валентинъ Ивановичъ, начала Ольга, вы, быть можетъ, крайне удивитесь тому, о чемъ при первомъ случайномъ знакомств нашемъ намрена я просить васъ и я чувствую сама, что слишкомъ неучтиво длаю это, но то, что побуждаетъ меня, извинитъ въ глазахъ вашихъ. Сдлайте одолженіе, не откажите въ просьб моей, вы крайне обяжете меня и даже мужъ мой будетъ благодаренъ вамъ.’

— Съ большимъ удовольствіемъ, ваше Сіятельство, отвчалъ Люблинъ, радъ служить вамъ, если только могу хотя что нибудь сдлать для васъ, и никакъ не осмлюсь считать это за трудъ себ.

‘Прежде нежели я ршусь вамъ открыть то, о чемъ намрена просить васъ, позвольте мн быть увренной что прозба моя останется отъ всхъ тайною.’

— Если только вы требуете это, то я готовъ исполнить.

‘Это необходимо. Но скажите мн, Валентинъ Ивановичъ, долго ли вы намрены прожить въ Зимогорь?’

— Я думаю, что обстоятельства должны задержать меня въ сел вашемъ еще около трехъ или четырехъ дней, потому что я по дламъ своимъ послалъ въ уздъ повреннаго, гд, я думаю, онъ долженъ пробыть сутокъ двое, и эта самая причина заставитъ меня остаться въ Зимогорь. Чтожь касается до вашего требованія на щетъ сохраненія тайны, то будьте уврены, что ваши приказанія будутъ для меня закономъ.

‘Благодарю васъ за комплементъ. Теперь, Валентинъ Ивановичь, позвольте мн открыть то, что заставило меня обратиться къ вамъ съ просьбою моею: я намрена оставить Зимогорье и хать къ мужу моему въ армію. Онъ служитъ въ отдльномъ корпус Графа Витгенштейна въ Н. Гусарскомъ полку, а теперь стоятъ они въ Блоруссіи, въ деревн Катеринов на рк Двин: то не откажитесь принять на себя трудъ и помочь мн въ этомъ предпріятіи. Желаніе видть моего Александра, раздлять съ нимъ вс труды, вс опасности военной жизни побуждаетъ меня предпринять это, но одной, вы знаете, не возможно сдлать этого, мн нужна помощь сторонняя, вы пріхали въ Зимогорье, я узнала, что вы тотъ Г-нъ Люблинъ, о которомъ нсколько разъ слышала отъ Александра Васильевича Лярскаго и, предполагая, что вы врно не откажетесь хотя что нибудь малйшее сдлать для меня, это самое заставило меня ршиться открыть вамъ намреніе мое и вмст съ этимъ неотступно просить о содйствіи вашемъ къ приведенію въ исполненіе предпріятія моего.’

— Очень радъ, ваше Сіятельство, отвчалъ Люблинъ, служить вамъ, и для меня очень лестно, что вы удостоили меня довренностію своею, и въ чемъ только будете имть нужду, то можете безъ всякихъ просьбъ сказать мн, и я готовъ безъ малйшихъ отговорокъ служить особ вашего Сіятельства.

‘Чувствительно благодарю за вашу готовность и въ полной мр цню оную’ Мн только, Валентинъ Ивановичъ, нужно, чтобъ были готовы лошади, а тамъ уже я могу сама распорядишься на каждой станціи.’

— Помилуйте, Графиня, возможно ли будетъ вамъ хать однимъ въ такую дальную дорогу?…

‘Чтожъ длать! я уже ршилась и, презирая вс труды и непріятности, которые бы могли случиться въ дорог, хочу только непремнно достичь цли своей.’

— Если только! ваше Сіятельство, я могу льстимь себя надеждою, что услуги мои могутъ быть приняты вами, то я готовъ сопровождать васъ до того самаго мста, которое будетъ цлью вашего путешествія.

‘Благодарю покорнйше за желаніе ваше, но могу ли я, Г-нъ Люблинъ, этого требовать отъ васъ? и безъ того уже не нахожусь чмъ быть благодарной вамъ.’

— Позвольте также и мн отблагодаришь васъ за этотъ лестной комплементъ, но впрочемъ все то, что ршаюсь сдлать я для вашего Сіятельства, врно также былъ бы готовъ сдлать всякой.

Услужливый Люблинъ и Графиня Лелева долго продолжали разговоръ о приведеніи въ дйствіе тайныхъ намреній своихъ, положивъ между собою до тхъ поръ никому не объявлять объ этомъ, пока будетъ все готово къ отъзду ихъ. Таковую Ольга имла привязанность къ супругу своему. Она была готова жертвовать всемъ, чтобъ только находиться съ нимъ вмст и Люблинъ ясно видлъ теперь справедливость словъ друга своего, которой такъ часто говорилъ ему о любви Ольги къ Графу, и хотя Валентинъ и безъ опыта врилъ этому, но самый опытъ, которому сдлался онъ нечаяннымъ свидтелемъ, еще боле уврилъ его въ слышанномъ и еще боле въ глазахъ его облагороживалъ характеръ Графини Лелевой.

Въ продолженіи двухъ дней стараніями Люблина было все приготовлено къ отъзду Графини и, Валентину оставалось только дождаться изъ узда повреннаго своего. Ольга объ этомъ была увдомлена. Нельзя вообразить себ, въ какомъ она находилась восхищеніи, ей уже представлялось, что она близь своего обожаемаго Александра, раздляетъ съ нимъ опасности, переноситъ съ удовольствіемъ труды, слышишь стоны раненыхъ, крики побжденныхъ и восхищенія побждающихъ. Мечты Ольги живо писали ей картину военныхъ дйствій, она восхищалась побдами соотечественниковъ, видла супруга своего въ рядахъ побждающихъ, и молила Творца о поданіи успховъ Русскимъ на пораженіе дерзкаго Галла.

Повренный Валентина возвратился. Люблинъ не имлъ причинъ оставаться доле въ Зимогорь, Графиня была чрезмрно рада этому и въ слдующій же день ршилась она отправиться въ путешествіе свое. Ольга наканун этого дня послала нарочно за отцемъ Василіемъ и женой его, дабы увдомить ихъ о предпринятомъ намреніи. Люблинъ написалъ письмо къ другу своему, въ которомъ обо всемъ подробно увдомлялъ его и на долго прощался съ нимъ по случаю отъзда съ Графинею. Валентинъ писалъ еще, что Ольга есть совершенный образецъ чистой нравственности, доброта души ея, откровенность и простота характера, привязанность къ супругу и ласковость превосходятъ всякое описаніе. Она невольно заставляетъ имть уваженіе къ себ и, бывая съ ней, забываешь, что это простая смертная, думаешь, что это сама оживотворенная добродтель. Валентинъ былъ правъ. Ольга точно была такова, а если ршилась она хать съ молодымъ человкомъ, то этотъ поступокъ доказываетъ, что она страстно любила мужа своего, и въ глазахъ другихъ никакъ не могъ марать ее.

По приглашеніи Графини отецъ Василій и жена его пришли къ ней, Г-жа Радугина находилась также тутъ. Посл нкоторыхъ разговоровъ въ какое были они приведены удивленіе, когда Ольга объявила имъ, что она завтра оставитъ Зимогорье. Добрая старушка, жена священника, съ крайнимъ прискорбіемъ спросила ее, куда намрена была отправишься она, и когда услышала, что въ армію къ Графу, то слезы градомъ полились изъ глазъ у ней, а набожный отецъ Василіи и Г-жа Радугина были приведены въ такое удивленіе, что даже не врили этому. Графиня долго принуждена была уврять ихъ и наконецъ объявила имъ, что она детъ съ Валентиномъ Ивановичемъ Люблинымъ, который ршился принять на себя трудъ изготовить все къ отъзду и проводить до того мста, гд находился Н. Гусарской полкъ, въ которомъ служилъ Графъ Лелевъ.

Приходъ Люблина къ Графин) совершенно уврилъ Радугину и священника о намреніи хать съ нимъ и увренный отецъ Василій хотя и совтовалъ ей оставить предпріятіе это, но непремнное желаніе Ольги принудило его. оставить совты и пожелать отправляющимся счастливаго пути. Ольга просила Г-жу Радугину принять на себя управленіе домомъ ея, а смотрніе за милой Лизой препоручила доброй бабушк. Объ отъзд Ольги къ Графу вскор узнало все село, и новость эта была предметомъ разговоровъ между крестьянъ, которые были душевно преданы добрымъ помщикамъ своимъ.

Наступилъ наконецъ день отъзда Графини Лелевой и Люблина. Ольга радушно прощалась со всми и какая-то радость примтна была на лиц ея. Люблинъ просилъ священника, чтобъ онъ отправилъ на почту письмо, которое онъ оставлялъ ему. Набожный отецъ Василій благословилъ отъзжающихъ и они, принявъ благословеніе, простились со всми провожавшими ихъ, желая имъ счастія.

Ольга съ замтнымъ спокойствіемъ выхала изъ Зимогорья на лиц ея были примты слды какого-то нетерпнія, и она, забывая все прошедшее, жила теперь однимъ будущимъ.

Лелева, начиная съ первой станціи, перемнила фамилію свою, она назвалась Графинею Рославлевою. Такимъ образомъ Героиня Ольга подъ чужею фамиліею начала путешествіе свое къ обожаемому супругу своему.

Глава двнадцатая.

Письмо Маріи Обриной къ Княгин Этикетовой.

Пенза, 1812 года.

‘Чувствительно благодарю тебя, милая Евгенія, за письмо твое. Оно много принесло мн радости и я цню вполн дружбу твою и твою довренность. Ты вступаешь въ новые узы брака съ человкомъ, котораго любишь ты и которой одинаково привязанъ къ теб. Для подруги дтству твоего слишкомъ пріятно слышать новость эту, и я упросила маминьку отпустить меня въ Москву, объявивъ ей о намреніи твоемъ. Она очень рада этому и желаетъ теб того же счастія, какого могла бы. Желать мн, и я съ нетерпніемъ, другъ мой, жду того дня, когда увижусь съ тобою. Прости меня добрая Евгенія за то, что я такъ мало пишу къ теб. Я вн себя отъ радости, ибо скоро буду въ Москв и увижу мою неоцненную Евгенію’. Твоя

Марія Обрина.’

Письмо это много обрадовало Этмкегаову и она при первомъ же свиданіи показала его Дареному, восхищаясь, что подруга ея прідетъ скоро въ Москву. Лярскій, любя Княгиню, одинаково былъ радъ письму этому, потому боле, что оно было пріятно для его Евгеніи. Частыя свиданія Лярскаго и Этикетовой подали поводъ стоустой молв къ разнымъ толкамъ объ этомъ: но когда Княгиня объявила нкоторымъ изъ короткихъ знакомыхъ своихъ о намреніи своемъ втіупить въ бракъ съ Лярскимъ, и новость эта мало по малу стала разноситься, то вс непріятные толки прекратились и Лярскаго начали уже считать женихомъ Этикетовой.

Такъ все бываетъ въ свт этомъ. Молва, разносимая встовщиками бываетъ часто несправедлива, а любители ея и новостей судятъ обо всемъ по однимъ толкамъ, не стараясь узнавать, справедливы ли оные, и какъ жаль, что люди врятъ боле слухамъ, отъ чего многіе бываютъ очерняемы, и хотя время и случаи оправдываютъ, но клевета и несправедливые толки долго заставляютъ ихъ сносить, отъ многихъ презрніе. Если сего послдняго и не было съ Княгинею и Лярскимъ, однако нкоторые много говорили уже не выгоднаго на щетъ обоихъ ихъ, что оскорбляло молодую Княгиню. Это заставило Лярскаго, просить нареченную невсту свою формально объявить родн и знакомымъ о намреніи ея — что Этикетова скоро и сдлала. Любительницы разносить по домамъ подобныя всти скоро, заговорили объ этимъ съ своими прибавленіями и переходили изъ дома въ домъ сообщать новость эту. Не прошло двухъ недль, какъ Княгиня сказала родн своей о желаніи вступишь въ замужство съ Лярскимъ, и рдкіе изъ жителей Замоскворчья, (гд жилъ Лярскій и Этикетова) не знали о скорой свадьб ихъ. Такъ въ Столицахъ, какъ и въ малыхъ городахъ, произшествіе длается скоро извстнымъ? а любители новостей благодарны за это словохотливымъ старухамъ, которыя у насъ подобны живымъ биллютенямъ и ихъ отыскать можно въ каждомъ класс гражданъ.

Въ одно утро, когда Лярскій сбирался хать къ невст своей, Петръ камердинеръ его подалъ ему запечатанное письмо. По почерку на адрес Лярскій тотчасъ узналъ, что оно было отъ друга его Люблина. Александръ съ нетерпнінемъ разпечаталъ его и когда прочелъ, то какъ удивленъ былъ увдомленіемъ Валентина о знакомств его съ Графинею Лелевою, и его отъзд съ нею. Онъ вторично прочелъ письмо и крайне жаллъ, что долго не увидится съ другомъ своимъ, жаллъ о томъ, что любезный для него Валентинъ, быть можетъ, не будетъ и на свадьб, которая должна была скоро назначиться. Когда Лярскій отправился къ Княгин, то взялъ съ собою и полученное имъ письмо, гд читалъ его съ большею радостію.— Этикетовой очень пріятно было слышать о знакомыхъ, своихъ и она душевно радовалась привязанности Ольги къ мужу своему и даже хвалила поступокъ Лелевой въ разсужденіи отъзда ея къ Графу. Евгенія говорила, что знакомство Лелевой приносило ей столько удовольствія, что она того не въ состояніи выразить. Такъ Этикетова цнила Ольгу. Она ясно видла въ ней примры истинной добродтели — и восхищалась, Евгенія желала даже подражать ей. Вотъ какъ нравственные примры могутъ дйствовать на другихъ, и какъ добродтельная женщина можетъ играть большую ролю въ обществахъ! Ея скромность, благородство поступковъ, обращеніе соединенное съ самымъ строгимъ приличіемъ, — все это можетъ разительно дйствовать на другихъ, пренебрегающихъ нравственностію, и если не совершенно исправлять ихъ, то по крайней мр налагать на нихъ невольную скромность, заставлять стыдиться другихъ и не давать воли языку, глазамъ, и проч. и проч. Tempora mutantur, mutauiur et nos quoque in ipsis — (времена перемняются, и мы перемняемся) — Говоритъ Овидій, быть можетъ, и мы дождемся того, что нравственные примры немногихъ, заставятъ каждаго изъ насъ слдовать имъ, тогда (чего съ радостію всякой ожидать долженъ) не будемъ опасаться заразы иностранныхъ привычекъ.

Когда Лярскій, обрадованный полученнымъ письмомъ отъ друга своего, говорилъ съ Княгинею объ Валентин, хвалилъ его достоинства, характеръ, поведеніе, шовъ эту минуту вошелъ слуга и доложилъ Евгені, что пріхала Марія Дмитріевна Обрина. и Не ужели! и съ восторгомъ сказала Этикетова, потомъ, обратясь къ жениху своему, просила его выдти съ нею вмст встртить подругу дтства, о которой она давно говорила ему. Для Лярскаго, также не меньше было пріятно видть и познакомиться съ Обриной, и потому боле, что она любила душевно его Евгенію. Встрча двухъ друзей, которые давно не видались, бываетъ разительна. Между ими забыто все прочее, они только видятъ и слышатъ однихъ себя, предаются чувствамъ своимъ, и ни на что другое не стараются обращать вниманія своего. Быть можетъ, это было бы и между Обриной и Эгаикетового, но какъ послдняя, бывъ вмст съ Александромъ помнила и его, а Обрина, занятая будущимъ счастіемъ подруги своей, также съ своей стороны обратила вниманіе свое на этого человка, которому ввряла себя и судьбу свою милая подруга дтства ея, добрая Евгенія, которую страстно любила она, то при свиданіи семъ и на глазахъ Маріи блистали слезы, какъ утренняя роса не распустившейся лиле. Въ душ Княгини чувства дружбы спорили съ чувствами любви, сіи послднія старались взять верхъ надъ ними — и она, если не старалась побдить сего, то по крайней мр была непринужденно привтлива къ Обриной.— Этикетова посл первыхъ дружескихъ привтствіи наконецъ отрекомендовала подруг своей Лярскаго, говоря: и я писала къ теб, другъ мой, о намреніи моемъ, теб первой открыла тайну души моей, и такъ вотъ тотъ Александръ, которому вчно ввряю себя, и Лярскій со всею учтивостію свойственною человку большихъ обществъ, привтствовалъ Обрину, и благодарилъ ее за разположеніе къ Евгені. Обрина равно съ своей стороны обошлась съ нимъ — и не прошло часа, Лярскій и Марія разговаривали уже между собою, какъ старые знакомые. Евгенія была очень рада, видя между ими какое-то дружество, она даже старалась еще боле увеличить, оное, — что, быть можетъ, для мучительной ревности покажется страннымъ, но душа моей Евгеніи была чужда страсти этой, слдствіе которой бываютъ слишкомъ пагубны, и Княгиня всегда жалла тхъ женщинъ-женъ, которыя дозволили низкой ревности овладть душей своею. Она говорила: ‘ревность — врагъ супружескаго согласія, должно стараться преодолвать страсть эту, питать сердце свое возвышенными чувствами дружбы и никакъ не думать, чтобъ человкъ, которой истинно любитъ, могъ когда нибудь сдлаться вроломнымъ клятвопреступникомъ, потому что истинная любовь чужда всякой измны.’ Всякой будетъ согласенъ съ мнніемъ Княгини, она права: ибо пламенная и чистая любовь не можетъ быть знакома съ обманомъ, а если мы часто и видимъ противное истин, то это случается отъ того, что въ нашъ вкъ любятъ боле по расчетамъ. Оставимъ теперь княгиню, восхищенную пріздомъ молодой Обриной, влюбленнаго Лярскаго и самую Обрину длишь между собою въ пріятно-дружескихъ разговорахъ и разскажемъ читателю хотя что нибудь о Марь Дмитріевн.

Обрина была дочь одного дворянина. Покойной отецъ ея былъ коротко значкомъ съ старымъ Талинымъ отцемъ Княгини Этикетовой, и Марія почти съ самаго малолтства воспитывалась съ его дочерью. Одинакія лта, привычки, сходство характеровъ сдлали ихъ друзьями. По смерти Обрина мать Маріи оставила столицу и переселилась съ нею въ одну изъ Пензенскихъ деревень. Марія была принуждена проститься съ Евгеніею, давъ общаніе писать къ ней почти каждую почту. Вскор по отъзд Обриныхъ, отецъ Евгеній, обольщенный знатностію и богатствомъ стараго Князя Этикетова, принудилъ дочь свою выдти за него замужъ, и Евгенія, считая повелнія родителя священными, безпрекословно повиновалась ему. Одна, безъ подруги, которой открыта была вся душа ея, предавалась она печали и оплакивала жребій свой. Она если и находила утшеніе въ чемъ, то находила его въ письмахъ Маріи и въ своихъ отвтахъ къ ней, гд изливала вс чувства души своей. Ксрткая Марія жалла подругу свою, но чмъ инымъ могла она пособишь ей, какъ только одними совтами: безъ роптанія переносить жребій свой и повиноваться престарлому родителю.

Евгенія Талина, вскор посл увдомленія подруги своей о желаніи родителя на щетъ ея замужства, вышла за Князя Этикетова. Читатель уже знаетъ, какъ Евгенія терпливо сносила судьбу свою, и какъ-обходилась съ престарлымъ супругомъ своимъ. Она если не страстно любила его, то по крайнй мр уважала, длила съ нимъ безропотно время и даже отказалась отъ всхъ веселостей большаго свта. Обрина, зная все, хвалила поступки Евгеніи, старалась еще боле принуждать ее одинаково вести себя и всегда стараться уважать супруга своего. Теперь Марія, увдомленная Этикетовою о выбор собственнаго сердца ея, находилась съ ней, длила радости ея и въ Лярскомъ видла человка достойнаго того, чтобы Евгенія ему вврила себя.

Чрезъ недлю по, прізд Обриной было обрученіе Евгеніи съ Лярскимъ. Двое счастливцевъ, упоенные любовію и надеждами, были вн себя. Добрая Марія, душевно расположенная къ Евгеніи, радовалась счастію ея и, мечтая сама съ собой, удивлялась тому мгновенному взору, которой могъ, связать сердца Евгеніи и Александра. Не уже ли, говорила она, есть взгляды, которыя ршаютъ судьбу цлой жизни нашей?… Неопытное сердце удивляется этому и даже не вритъ, чтобъ такъ сильна была страсть любви, то и не удивительно, что Марія судила такъ, ибо она не любила еще, и потому для нея страсть истинной любви, мгновенно раждающая, была тайною.

Обрина писала къ матери, что другъ ея, Евгенія, была счастлива, что она познакомилась съ Лярскимъ и нашла въ немъ человка со всми отличными достоинствами, и что я,— такъ еще писала она, имю большое уваженіе къ этому молодому человку, цня благородство характера его и даже, маминька, признаюсь вамъ, я завидую Евгені….. Она описала всю пышность обрученія и не позабыла сказать, что Княгиня одинаково, какъ и прежде, расположена къ ней. Старая Обрина, довольная письмомъ дочери, не замедлила къ ней отвтомъ своимъ, въ которомъ однако между прочимъ длала ей совтъ, чтобы она безъ зависти смотрла на счастіе подруги своей, а еще мене бы старалась узнавать характеръ молодаго Лярскаго и ни въ какомъ бы случа не скрывала чувствъ своихъ, какъ отъ нея, такъ даже отъ Евгеніи. Мать Маріи была во всхъ отношеніяхъ женщина съ большой проницательностію, а потому и писала она въ таковомъ тон къ дочери своей на щетъ Лярскаго. Обрина по дальновидности своей предполагала, что если неопытной, молодой двиц съ какой нибудь стороны нравится мущина и она часто съ нимъ бываетъ, то ршительно сказать можно, что страсть любви мгновенно можетъ возродиться въ сердц ея и неопытность нечувствительно сдлается ревностною поклонницей ея. Старая Обрина судила справедливо, а къ томужъ, зная совершенно сердце дочери своей, она могла предположишь, что Марія, еще никого не любя въ жизни, могла легко плняться ловкимъ и стройнымъ Ларскимъ.

Марія, получа письмо матери своей, внимательно читала его, и, не скрывая ничего отъ Евгеніи, оное показала ей. Княгиня видла въ письм этомъ совершенно отличный тонъ отъ другихъ писемъ старой Обриной, что заставило ее внимательне прочесть его.— Предположенія Обриной были понятны для Евгеніи, но она не опасалась подруги своей. Она думала, что дальновидная мать Маріи писала такъ изъ одной предосторожности и что доброта сердца Маріи и ихъ дружба врно не допустятъ власть любви надъ собою первенствоватъ. Счастлива та женщина, которая въ любви лишена всхъ сомнній!

‘Евгенія думала справедливо. Откровенность Маріи къ ней не имла предловъ, а это самое заставляло ее ни мало не бояться совмстничества въ любви къ Лярскому, къ томужъ сама Марія, понявъ совершенный смыслъ послдняго письма матери своей, иногда говорила Евгені, что предположенія маминьки моей напрасны, но я, какъ дочь уважающая совты ея, весьма благодарна ей. Я вижу, что ея попеченія обо мн неизъяснимы. Марія думала, какъ покорная дочь, и Евгенія оставалась спокойною.

Лярскій въ короткое знакомство съ подругою Евгеніи былъ душевно расположенъ къ ней и если бы Этикетова уже не владла сердцемъ его, то, быть можетъ, эту власть надъ нимъ взяла бы Марія. Александръ даже думалъ самъ, что молодая Обрина по кротости и скромности характера своего можетъ составить хорошую партію, и тотъ, кто ршится взять ее, будетъ очень счастливъ. Онъ даже однажды, улыбаясь, сказалъ Евгені: ‘Ахъ! милая Евгенія, если бы вы прожили для меня въ жизни сей, или я не зналъ бы васъ, то, чистосердечно говорю, что кроткая Марія, достойная подруга юности вашей, была бы избрана сердцемъ моимъ’. Для Этикетовой было пріятно слышать это, ибо она гордилась тмъ, что имла такую подругу, которую ея Александръ уважалъ столько.

‘Я желала бы, говорила она Лярскому, чтобъ добрая Марія была бы столько жъ счастлива въ выбор супруга своего, какъ и я. и Довольный Александръ поцловалъ руку Евгеніи за комплементъ этотъ, которой ею былъ сказанъ единственно отъ души. Евгенія! говорилъ Александръ, еслибъ только еще исполнилось одно желаніе мое, то, клянусь вамъ, ничего бы боле не сталъ желать въ жизни сей съ такимъ нетерпніемъ, какъ одного этого, что теперь на душ у меня.’

‘Врно это желаніе ваше, Александръ, не можетъ быть особенною тайною, которую бы не могла знать я.’

— Что вы говорите, прелестная Евгенія? Могу ли я хотя что нибудь скрыть отъ васъ? Какое намреніе или желаніе сердца моего можешь бытъ тайною для той, которой открыта вся душа моя?…. И если бы даже вы не спрашивали меня, то и тогдабъ я открывалъ вамъ мои намренія.

‘Александръ! за вашу откровенность, я буду одинаково платить вамъ и вполн оцнятъ оную.’

Лярскій напечатллъ страстный поцлуи на рук очаровательной Евгеніи, которая съ своей стороны съ свойственною ей скромностію поцловала своего Александра.

— Я желаю, милая Евгенія, опять началъ Лярскій прерванный разговоръ, чтобъ скромная Марія понравилась моему другу Валентину и чтобъ она ршилась отдать ему свою руку и сердце.

‘Желаніе ваше, Александръ, столько пріятно для меня, что даже не могу изъяснить того и хотя я не знаю лично Г. Люблина, но слыша о немъ отъ васъ, и зная, что онъ другъ вашъ, должна думать, что Валентинъ Ивановичъ можетъ быть достойнымъ супругомъ прекрасной Маріи.’

Александръ и Евгенія, довольные намреніемъ своимъ, долго разговаривали о Люблин. Лярскій съ своей стороны старался, какъ истинный другъ его, хвалить отъ души характеръ и поведеніе Валентина и Этикетова видла привязанность Лярскаго къ другу его. Истинные друзья должны быть таковыми и во время разлуки! Прямая дружба должна быть безсрочна, для нея нтъ причинъ, которыя бы могли уменьшишь ее. Какъ лестно для всякаго имть истиннаго друга, и какъ счастливъ тотъ, кто иметъ онаго съ самаго малолтства! Впрочемъ теперь, оставимъ самодовольныхъ Евгенію и Лярскаго предположеніямъ своимъ и вспомнимъ забытаго нами друга его Валентина и Графиню Лелеву, нетерпливо спшившую къ возлюбленному супругу своему въ лагерь Русскихъ, подобно старому храброму воину на поле кровопролитной битвы.

Глава тринадцатая.

Ниша за ель врно проститъ меня, если я не буду описывать ему съ статистическою точностію путешествія Ольги Лелевой подъ именемъ Графини Рославлевой и Люблина въ лагерь Русскихъ воиновъ, находящійся въ деревн Катеринов, и не буду описывать всхъ трудностей зды ихъ, за что если любопытство инаго изъ читателей и не проститъ автора, то авторъ какъ не географъ, а романистъ, предполагаетъ, что читатели не должны требовать отъ него описанія путешествія географическаго, даже не должны строго взыскивать за самую мстность чего Нибудь, если оная имъ извстна лучше, потому что авторъ романистъ описываетъ оную большею частію по разсказамъ другихъ но не по обозрнію собственному: такъ и я, описывая произшествія сіи, не могъ бы ручаться застойную врность мстностей и врнаго описанія путешествія, почему и ршился пропустить оное, и это не можетъ портить планъ романа и читатели ни за что строго обвинятъ автора да и въ законахъ Русскихъ сказано: ‘Собственное признаніе лучше доказательствъ всего свта.’

Начало этой главы для немногихъ? Графиня Лелева, ршась презирать опасностями, какія только могли бы встртиться ей во время дороги и не взирая на трудности путешествія, она достигла цли своей. Читатель уже знаетъ, что Ольга отправилась въ сопровожденіи Люблина, она благополучно и безъ особенныхъ романическихъ произшествій достигла той части Блоруссіи, въ которой находилась деревня Катериново, и остановилась на полдня зды отъ оной въ мстечк, принадлежавшемъ Г-жъ Эржинской, здсь узнала она, что пребываніе въ арміи женщины невозможно. По этому случаю Графиня Лелева ршилась перемнить платье пола своего. Старательный Люблинъ досталъ ей мужское платье деньщика, и Ольга, изъ любви къ супругу своему, согласилась одться въ оное, дабы только быть съ нимъ вмст. Этотъ поступокъ крайне удивлялъ Валентина и въ глазахъ его длалъ Ольгу совершенной героиней, а разительный примръ, привязанности къ ея супругу поставлялъ онъ образуемъ для каждой женщины.

Лелева пріхала въ мстечко Г-жи, Эржинской въ начал Іюля мсяца, и, пробывъ въ ономъ около четыремъ дней, она отправилась въ деревню Катериново, въ стоящій тамъ корпусъ Графа Витгенштейна, отблагодари услуживаго Люблина за вс старанія его и безпокойства понесенныя имъ во время дороги. Она при прощаніи просила его увдомить священника села. Зимогорья о благополучномъ прізд ихъ въ Блоруссію и отправленіи ея въ лагерь къ супругу. Люблинъ далъ слово исполнить вс порученія ея и, простясь съ Графинею, отъ души желалъ ей и супругу ея благополучія, питая въ сердц своемъ неизъяснимое уваженіе къ отважнымъ поступкамь Ольги.

Люблинъ на другой же день отправился изъ помстья Эржинскои. Онъ былъ печаленъ, присутствіе Графини Лелевой приносило ему какое то удовольствіе, замчательные ея разговоры, радушіе, простота и откровенность невольно заставляли вспоминать о ней, невольно каждаго разпологали къ добродтельной Ольг. Валентинъ халъ обратно тою же дорогою и останавливался на тхъ же станціяхъ, на которыхъ и съ Графинею Лелевою. Это самое еще боле заставляло его думать о спутниц своей и онъ съ самимъ собою восхищался свиданіямъ Ольги съ супругомъ. Валентинъ живо представлялъ себ его радость и восхищеніе Графини, видя желанія свои исполненными. Читатель также врно думаетъ теперь о героин моей и желаетъ лучше слдовать за нею, чмъ за Люблинымъ. И такъ послдуемъ за Ольгою. Ольга, переодтая въ платье деньщика, прибыла благополучно въ лагерь. При свиданіи съ нею радость, восхищеніе и удивленіе супруга были неизъяснимы, онъ долго не врилъ глазамъ своимъ, считалъ это одной мечтою, вымысломъ, и только ласки Графини, ея голосъ, могли привести его въ себя и уврить въ истин. Сама Ольга не помнила себя отъ радости, видя своего Александра вмст съ собою душа ея была въ упоеньи восторга и это Мгновеніе въ жизни считала она блаженнйшимъ. Александръ ласкаемый супругою своею даже забылъ въ эту минуту вс ужасныя войны, забылъ самую смерть, сердце его, самыя мечты были наполнены одной прелестною Ольгою, этимъ свиданіемъ съ нею и будущимъ, ибо Ольга останется съ нимъ. Долго супруги упоенные восторгами радости предавались ей, давая волю своему воображенію, долго они, самодовольные, расточали другъ другу поцлуи, пересказывая одинъ другому даже самое малйшее во время разлуки ихъ. Графъ съ своей стороны не позабылъ разспросишь ни о почтенномъ отц Василій, его супруг, маленькой Лиз, ни о жителяхъ села Зимогорья, о всхъ и каждомъ подробно разспрашивалъ онъ и наконецъ съ удовольствіемъ слушалъ разсказъ супруги своей о ея прізд’ Онъ нсколько разъ прерывалъ ее благодареніемъ Люблину, относясь объ немъ съ уваженіемъ. Когда Графиня подробно разсказала ему о своемъ путешествіи, о прибытіи въ лагерь, но съ нетерпніемъ начала разспрашивать супруга своего о дйствіяхъ корпуса и положенія непріятеля, она, съ рвеніемъ достойнымъ Россіянки, восхищалась успхами соотечественниковъ и неудачею противной стороны. Графъ съ удовольствіемъ смотрлъ на энтузіазмъ супруги своей и на ея ревность въ покореніи враговъ отечества. Ольга въ душ ревностной патріотки желала скораго окончанія военныхъ дйствій и славы Русскимъ, она, какъ истинная Славянка ненавидла врага своего отечества, питая въ душ мщеніе и ненависть. Ей живо представлялись дла славныхъ предковъ, и о нихъ Ольга говорила съ восхищеніемъ, великіе подвиги героевъ и патріотовъ своего отечества она произносила съ какимъ-то благоговніемъ, для нея Минины, Пожарскіе, Матвевы, Долгорукіе, Шереметевы были памятны сердцу. Полководцы временъ древнихъ и новыхъ возвышали духъ моей героини, питали чувства ея и она высоко цнила подвиги ихъ. Графъ удивлялся Патріотизму супруги своей, и это еще боле увеличивало ревность его и желаніе сражаться съ непріятелемъ, онъ нетерпливо ждалъ той минуты, когда начнутся военныя дйствія.

Было около половины Іюля. Маршалъ Удино, выступившій на Петербургъ по Собежской дорог, подходилъ къ мстечку Клястицы. Графъ Витгенштейнъ остановилъ его у этаго мстечка и атаковалъ во флангъ. Желаніе Графа Лелева сбылось: цлыхъ три дни, то есть, 18, 19 и 20 Іюня продолжалось сраженіе, и Графъ оказалъ чудеса храбрости — что не скрылось отъ вниманія начальниковъ его. Онъ въ рядахъ непріятеля наносилъ всюду смерть и съ необыкновенною отважностію и счастіемъ врзывался въ ряды противниковъ и мужественно сражался за отечество свое. 20 Іюля былъ убитъ храбрый нашъ Генералъ Кульневъ, нанесшій смертію своею чувствительную потерю и въ этотъ же день Маршалъ Удино былъ гнатъ отъ Клястицъ 18 верстъ за рку Дриссу. Графъ Лелевъ былъ одинаково храбръ и съ равнымъ ожесточеніемъ поступалъ съ непріятелемъ, которой искалъ спасенія въ бгств.

Героиня Ольга, слыша о поступкахъ Графа, восхищалась, его храбрость одушевляла ее и она, при всей любви къ нему, не думала ни о малйшей опасности, любовь къ Царю и приверженность къ отечеству брали верхъ надъ ней и наполняли вс мысли ея, она, подобно храброму тяжело раненому герою, твердила о мести врагу, о спасеніи родины своей, радовалась успху соотечественниковъ своихъ и молилась о умершихъ на пол брани, говоря: ‘Они умерли за спасеніе отечества, и смерть ихъ должна восхищать каждаго!’ — Таковыя чувства питала въ душ своей Графиня Лелева и, бывъ женщина, была тверда въ характер.

Графъ Лелевъ еще съ большею храбростію отличался въ сраженіи подъ Полоцкомъ, произходившемъ 5 и 6 Августа, гд Французскій Маршалъ Удино былъ тяжело раненъ, что заставило его сдать начальство надъ войскомъ Генералу Сапсиру. Посл сраженія 6 Августа, въ которое городъ Полоцкъ едва не былъ взятъ, наши войска отступили за Дриссу, гд стали укрпленнымъ лагеремъ, и въ такомъ положеніи находились около шести недль. Въ продолженіе онаго времени прибылъ въ лагерь нашихъ войскъ отрядъ С. Петербургскаго ополченія, которымъ командовалъ Генералъ Бибиковъ.

——

Вс трудности переходовъ Графиня Лелева сносила съ большимъ равнодушіемъ, ни опасности военныя, ни безпокойства, ни что не могло ослабить духа ея, и она не роптала на предпріятіе свое но напротивъ восхищалась тмъ, что Русскіе срываютъ великія побды, а дерзкіе непріятели получаютъ безславіе.

1-го Октября, въ день Покрова Пресвятыя Богородицы, былъ въ войск молебенъ. Ольга въ полномъ, изліяніи чувствъ молила Всевышняго о поданіи успховъ Русскому оружію, слезы ручьями лились изъ глазъ ея. Я не стану описывать восхитительной картины, какую представляли войски наши, стоящія съ непокрытыми главами. Радость на лицахъ Русскихъ солдатъ, не принужденная готовность, и желаніе стать противъ непріятеля, все это, соединенное съ рвеніемъ высшихъ начальниковъ, длало картину эту неподражаемою. Пространное поле установленное воинами по военной дисциплин, готовыми идти на враговъ отечества своего, представляло разительную панораму, а при пніи многая лта, и Тебе Бога хвалимъ слышны были рыданія воиновъ. Кто скажетъ, чтобъ это не были слезы радости и рвенія, которыми были исполнены сердца предстоящихъ, сердца Русскихъ воиновъ, идущихъ проливать кровь свою за Царя — милосердаго Александра, благодянія котораго заставили въ послдствіи самыхъ враговъ прославлять имя его? Пройдутъ столтія, изчезнутъ цлыя поколнія, народовъ, быть можетъ,— падутъ и возстанутъ снова цлыя государства, но имя Александра I. Возстановителя тишины, спокойствія и благоденствія цлой Европы, перейдетъ изъ рода въ родъ, отъ народа къ народу и даже самые Цари державъ иноплеменныхъ будутъ благоговть при имени Александра I, сего великаго Монарха Россіи и благодтеля всей Европы!

Прошелъ день, въ которой Русскіе воины принесли за успхи оружія своего благодареніе Всевышнему, и въ которой молили Творца о будущихъ милостяхъ его. Съ зарей 2-го Октября выступили они къ Полоцку брать оный штурмомъ. Цлый день (4-го Октября) стояли они безъ дйствія. Кто изъяснитъ непринужденное желаніе каждаго Русскаго вой на кинуться съ оружіемъ въ рукахъ на врага, стоящаго противъ него и, быть можетъ, смотрящаго съ завистію на рвеніе и успхи Русскихъ! Кто опишетъ эту восхитительную картину, когда войска, стоя на бивуакахъ, ждутъ тревоги, дабы выступить на поле битвы! Это должно видть…

Война!… Подъяты наконецъ

Шумятъ знамена бранной чести!

Увижу врозь, увижу праздник мести,

Засвищетъ вкругъ меня губительный свинецъ…

И сколько сильныхъ впечатлній

Для жаждущей души моей!

Стремленье бурныхъ ополченій.

Тревога стана, звукъ мечей

И въ роковомъ огн сраженій

Паденье ратныхъ и вождей.

Такъ игривое воображеніе нашего чародя, поэта знаменитаго, Пушкина описало войну, но это одинъ эскизъ.

5-го Октября и въ ночь на 6-е произходило сраженіе. Эта ночь достопамятна для Русскихъ воиновъ, которые участвовали въ этой битв, ибо былъ взятъ нашими войсками городъ Полоцкъ, а въ самый день 6-го Октября перешли наши рку Дриссу и стали преслдовать непріятеля.

Мы остановимся на взятіи Полоцка. Битва была ужасная, съ обихъ сторонъ защищались съ равнымъ мужествомъ, громъ пушекъ, свистъ картечей, облака густаго дыму отъ огнестрльныхъ орудій, стоны умирающихъ, невнятные крики сражающихся, все это разносилось въ воздух, ужасало и представляло величественную картину дйствій человческихъ, наконецъ Французы должны были уступить если не множеству, то по крайней мр чрезмрной храбрости нашего побдоноснаго войска. Полоцкъ былъ взятъ. Потери съ обихъ сторонъ были довольно большія, но мы имли боле раненыхъ, нежели убитыхъ, въ числ первыхъ былъ и Графъ Лелевъ.

Кому не будетъ пріятно изъ моихъ соотечественниковъ слышать эти хотя и простыя слова, но впрочемъ много одушевившія Рускихъ воиновъ? Когда наши войска стояли еще безъ дйствія передъ Полоцкомъ, то Генералъ Лейтенантъ Гейльфрейхъ, оборотясь къ солдатамъ, сказалъ: ‘Ребяты! Не забудьте, что мы штурмуемъ свой губернскій городъ!’ Этотъ гласъ храбраго и опытна то начальника много одушевилъ воиновъ. Отечество для Русскихъ дороже собственной жизни и въ характеристик этого народа ясно отражается это, ибо каждый Русскій (по душ) готовъ жертвовать всемъ, лишь только бы видть славною родину свою. Напрасно Французы, Италіанцы и другіе народы стараются затмить славу Русскихъ, патріотическій духъ ихъ къ защит родины своей, и ихъ безкорыстное рвеніе къ чести, однимъ имъ свойственное! Но мы забыли Графа Лелева и нашу героиню, быть можетъ, читатель желаетъ боле знать объ нихъ, нежели читать вводимыя мною эпизоды, но впрочемъ онъ долженъ простить мн ибо я говорилъ о патріотизм Русскихъ, какъ о любезныхъ соотечественникахъ своихъ.

Графъ Лелевъ, храбрость котораго превышала всякую возможность, былъ раненъ довольно тяжело вмст съ другими Русскими Офицерами былъ отвезенъ въ Гошпиталь. Ольга, узнавшая объ, этомъ, не лила слезъ какъ какъ женщина и супруга, которая страстно любитъ мужа своего, она, подобно истинному патріоту, которой вполн преданъ отечеству своему, равнодушно приняла новость эту, радовалась въ душ, что милый Александръ пролилъ кровь за Царя и отечество и вмст съ симъ молила Всевышняго о его щедротахъ низпосылаемыхъ нашему орудію и о сохраненіи жизни ея супругу.

Глава четырнадцатая.

Теперь, любезный читатель, вспомнимъ Люблина, оставленнаго нами въ деревн и вмст съ нимъ вспомнимъ о друг его влюбленномъ Лярскомъ и объ очаровательной имъ Княгин Этикетовой. Была полночь, сильный стукъ въ вороты дома Люблина пробудилъ крпко спящаго дворника. Это было 2-го Августа. Василій камендиръ всталъ тихо, проснулся и спшилъ узнать причину онаго но лишь только сошелъ онъ съ лстницы, какъ дв дорожныя повозки въхали на дворъ дома. ‘Баринъ баринъ!’ раздавалось на крыльц, и лакеи, пріхавшіе вмст съ Люблинымъ, спшили вынимать изъ повозокъ чемоданы. Василій опрометью бросился будить спящихъ слугъ, а усталый отъ зды Люблинъ былъ уже въ покояхъ дома своего. Первый вопросъ Валентина при появленіи къ нему Василія былъ о Лярскомъ и о Княгин Этикетовой. Словоохотный Василій сказалъ ему, что Александръ Васильевичь уже сочетался бракомъ съ Княгинею Этикетовою и что будетъ скоро балъ. Эта новость столько обрадовала Валентина, что онъ былъ отъ радости вн себя, забывъ даже о сн, которому прежде хотлъ предаться. Валентинъ крайне досадовалъ на медленность зды своей, когда узналъ, что свадьба Лярскаго была за два дни до прізда его и жаллъ, что не могъ быть на оной. Люблинъ, не изъ живымъ любопытства, но единственно изъ одной дружбы разспрашивалъ подробно Василія о свадьб друга своего, и дожидался нетерпливо утра, дабы послать къ нему съ увдомленіемъ о прізд своемъ.

Медленно часовая стрлка двигалась на стнныхъ часахъ, висвшихъ въ кабинет Люблина, еще медленне и продолжительне казалось для него приближеніе самаго утра, наконецъ ударило семь часовъ и обрадованный этимъ Валентинъ послалъ слугу своего къ Лярскому. Не прошло двухъ часовъ, какъ ушелъ посланный, и прежде нежели возвратился онъ съ отвтомъ, Лярскій уже былъ въ кабинет Валентина и держалъ его въ объятіяхъ своихъ. Врные друзья товарищи осыпали другъ друга вопросами и спшили одинъ другому пересказать о всемъ, что случилось съ ними во время разлуки, но боле всего предметомъ разговора ихъ была свадьба. Валентинъ съ удовольствіемъ слушалъ объ оной разсказы друга своего, упоеннаго радостію, и не старался прерывать его.

Посл взаимнаго другъ другу открытія, Лярскій звалъ Валентина къ себ и обрадованные друзья отправились вмст. Евгенія ласково встртила своего Александра, который отрекомендовалъ ей друга дтства своего. Вжливый и обходительный Валентинъ отрекомендовался супруг друга своего, которая, давно уже бывъ наслышана объ немъ, со всемъ радушіемъ и ласкою обошлась съ нимъ.

Посл взаимныхъ разговоровъ Евгенія спросила Люблина о Лелевой и Валентинъ наконецъ подробно разсказалъ ей о путешествіи своемъ съ Графинею, о ея ежеминутномъ нетерпніи видть своего супруга, о ея мнніи и приверженности къ своему отечеству — и Евгенія восхищалась. Валентинъ даже признался другу своему о тхъ чувствахъ и скук, какую онъ чувствовалъ по прощаніи съ Ольгою, и Лярскій отъ души смялся надъ нимъ, говоря, что Графиня Лелева есть, врно, нравственный магнитъ для сердца каждаго мущины.

Люблинъ, видя Евгенію, и ея привязанность къ Александру, внутренно радовался счастію Лярскаго и если бы не былъ истиннымъ другомъ его, то врно бы стадъ завидовать ему, но шутъ презрнная зависть не имла мста въ сердц Валентина, онъ только восхищался этимъ, свободою каждый наслаждался, сердце Люблина давало знать ему, что, быть можетъ, оно скоро должно будетъ подчиниться законамъ любви, и душа его, скучая одиночествомъ, ждала минуты, когда явится желанный предметъ и чувства его сольются съ чувствами онаго.

Предположенія и желанія Евгеніи и Александра сбылись. Люблинъ увидалъ Обрину и добрая Марія понравилась ему. Онъ не долго таилъ это отъ друга своего, не скрылъ даже и отъ Евгеніи, ибо предполагалъ, что Александръ врно скажетъ объ этомъ супруг своей. Евгенія съ своей стороны хотла узнать о чувствахъ Маріи, но Обрина, любя Евгенію и никогда ничего не скрывая отъ нея, какъ-то однажды сама сказала, что Валентинъ Ивановичъ Люблинъ нравится ей. Этого было довольно для Евгеніи, она видла это, что заставляло скромную Марію сказать это. На другой день узналъ объ этомъ Люблинъ. Читатель самъ можетъ представить себ положеніе его. Радость восхищеній поперемнно трогала душу влюбленнаго Валентина и онъ отъ избытка чувствъ не помнилъ самаго себя.

Евгенія вызвалась отписать обо всемъ этомъ Маріиной матери, ибо Марія также узнала о чувствахъ Валентина. Съ первою же почтою послала письмо къ старой Обриной, она увдомляла ее о расположеніи Маріи къ Валентину Люблину, въ которомъ столько написала хорошаго, что разв только одна дружба могла бы такъ отнестися, но Люблинъ своимъ характеромъ и поведеніемъ заслуживалъ это отъ каждаго.

Старая Обрина, получа письмо отъ Евгеніи, была крайне обрадована онымъ, но она не могла ршиться на отъздъ въ Москву. Ибо угрожающія бдствія Россіи, смутныя обстоятельства этаго времени заставляли ее отложишь намреніе на щетъ будущей судьбы милой дочери ея. Слова Августйшаго Монарха Великаго Александра: Россія не положитъ дотол оружія, докол ни единаго врага не останется въ предлахъ его Царства — заставляли каждаго боле пещись и думать о польз общественной, нежели своей собственной. Такъ и Обрина въ настоящее время это ршилась отложишь исполненіе намреній своихъ, она послала отвтъ на письмо Евгеніи, въ которомъ вжливо благодарила ее о стараніяхъ на щетъ Маріи, и вмст съ онымъ, увдомляла ее, что обстоятельства этого времени препятствуютъ ей быть въ Москв, это самое замедляло исполненіе желаній Валентина и Мэріи, объявившихъ уже другъ другу о любви своей.

Кто въ это время, подобно старой Обриной, не думалъ одинаково съ нею? Кто не зналъ уже о воззваніи Государя къ первопрестольной Столиц, отправленномъ изъ Полоцка и полученномъ въ Москв. 11 Іюля 1812 года, въ которомъ онъ — сей миролюбивый Монархъ писалъ къ подданнымъ своимъ.

‘Непріятель вошелъ съ великими силами въ предлы Россіи. Онъ идетъ раззорить любезное наше отечество. Хотя пылающее мужествомъ ополченное Россійское воинство готово встртить и низложишь дерзость его и зломысліе, однакожъ по отеческому сердолюбію и попеченію Нашему о всхъ врныхъ Нашихъ подданныхъ, не можемъ Мы оставить, безъ предваренія, ихъ о сей угрожающей имъ опасности’. Да не возникнетъ изъ неосторожности Нашей преимуществъ врагу: того ради, имя въ намреніи, для надежнйшей обороны, собрать новыя внутреннія силы, наиперве обращаемся Мы къ древней Столиц предковъ нашихъ Москв: она всегда была главою, прочихъ городовъ Россійгскихъ, она изливала всегда изъ. ндръ, своихъ смертоносную на враговъ силу, по примру ея изъ всхъ прочихъ окружностей текли къ ней, на подобіе крови къ сердцу, сыны отечества, для защиты онаго никогда не настояло въ томъ вящшей надобности, какъ нын спасеніе вры, Престола, Царства — того, требуютъ. И такъ да распространится въ сердцахъ знаменитаго дворянства нашего и во всхъ прочихъ сословіяхъ, духъ той праведной брани_л каковую благословляетъ Богъ и православная наша церковь, да составитъ и нын сіе общее рвеніе и усердіе новыя силы, начиная съ Москвы, во всей обширной Россіи!! Мы не умедлимъ сами стать посреди народа своего въ сей Столиц и въ другихъ Государства нашего мстахъ, для совщанія и руководствовати всми Нашими ополченіями, какъ нын преграждающими пути врагу, такъ и вновь устроенными на пораженіе онаго везд, гд только появится. Да обратится погибель, въ которую мнитъ Онъ низринуть насъ, на главу его,— и освобожденная отъ рабства Европа да возвеличитъ имя Россіи!’

Сіе воззваніе къ древней Столиц должно быть въ памяти каждаго Русскаго, въ немъ мы видимъ любовь и попеченіе миролюбиваго Монарха о своихъ подданныхъ, въ немъ одинъ гласъ истины изреченный незабвеннымъ Александромъ и одно отеческое сердоболіе … Неудивительно теперь покажется, что старая Обрина ршилась отложить попеченія о дочери, быть можетъ, она, любя отечество свое, не могла оставаться покойною до тхъ поръ пока тишина и спокойствіе не будутъ царствовать въ ономъ.

Евгенія Лярская, получа письмо отъ Маріиной матери, послдовала совту ея. Она показала оное подруг своей и даже самому Люблину, которой, питаясь надеждой на будущее, ршился ждать всего отъ времени. Вскор по полученіи письма сего Лярскій имлъ давно желаніе показать супруг своей одну изъ своихъ подмосковныхъ деревень, упросилъ ее хать туда. Евгенія, исполняла желанія супруга своего, ршилась на оное. Добрая Марія также сопутствовала имъ. Прощаніе Люблина съ другомъ своимъ, Евгеніею и самой Маріею было трогательно, Обрина, быть можетъ, нехотя теперь оставляла Москву, но утшалась тмъ, что Валентинъ, другъ души ея, также хотлъ скоро пріхать туда. Деревня Лярскаго находилась отъ Москвы верстахъ въ шестидесяти и была по Ярославской дорог.

Влюбленный Валентинъ сдлался мечтателемъ. Скука, по отъзд Лярскихъ, какъ тяжелый грузъ, легла на сердце его и онъ безъ друга, наедин думалъ только о подруг сердца своего, о кроткой Марі Обриной. Вотъ какъ сильна власть любви! Валентинъ, дотол твердый въ характер своемъ сдлался теперь поклоннымъ страсти этой, сдлался слабымъ юношей.

Люблинъ, окончивъ дло, которое принудило его на нсколько дней оставаться въ Москв, ухалъ наконецъ въ деревню друга своего, гд обрадованные Лярскій, Евгенія, не говоря уже о Марі, приняли его съ неизъяснимою радостію, приняли какъ близкаго родственника своего.

Глава пятнадцатая.

Оставимъ, любопытный читатель, не время всхъ героевъ романа сего и взглянемъ на Намренія дерзкаго врага могущественной Россіи — на исполина Наполеона, который въ гордомъ самонадяніи своемъ мнилъ наложить оковы на отечество Славянъ — мнилъ быть властителемъ. вселенной!…

6-го Августа 1812 года Наполеонъ занялъ дымящіяся развалины Смоленска и въ этотъ же день Графъ Витгенштейнъ пожалъ лавры, подъ Полоцкомъ.

Сраженіе при Бородин останется незабвеннымъ не только въ лтописяхъ Европы, но даже въ лтописяхъ всей вселенной..Русскіе воины, врные своему Государю и отечеству, оказали чудеса неизъяснимой храбрости и великаго рвенія. Пространное поле Бородинской битвы названо по справедливости полемъ убійства и жатвою смерти. Тамъ пало 40 тысячъ. Жертвъ, непомрнаго честолюбія. Наполеона, пало могущество мнимаго обладателя вселенной. Изъ всхъ движеній непріятеля — писалъ Кутузовъ къ Дохтурову, вижу, что онъ мене насъ ослаблъ въ сіе сраженіе, и потому, завязавши уже дло, я ршился севоднишнюю ночь устроишь все войско въ порядокъ, снабдить, артиллерію новыми зарядами и завтра возобновить сраженіе съ непріятелемъ, ибо всякое отступленіе при теперешнемъ безпорядк повлечетъ за собою потерю всей артиллеріи.’ Непріятель не отважился вступить въ новый бой, а Русскія войска отступили къ Москв. {См. Жизнь, знаменитыя дянія и достопамятнйшія изреченія Императора Александра I-го, час. 1-я стр. 30.}

2-го Сентября передовыя войска Наполеона вступили въ Москву. Самъ Наполеонъ въхалъ въ оную 3-го Сентября. Онъ, увдомляя Европу о занятіи оставленной Москвы, писалъ: ‘Русскіе предъ самымъ входомъ Французовъ въ Москву узнали объ опасности, предстоявшей городу.’

Кто изъ соотечественниковъ моихъ не знаетъ, что высокомрный властолюбецъ былъ впущенъ въ Москву для погибели буйныхъ его полчищь? Кто не знаетъ, что даже Наполеонъ принужденъ былъ сказать: ‘Французы! Я въ первый разъ васъ обманулъ! Обманулъ потому что Русскіе сохранили вру и врность… Самъ Кутузовъ предусматривая будущую славу Россіи, говорилъ: и дло идетъ не о томъ, чтобы успокоить отечество, но о томъ, чтобы его спасти.’ Сей дятельный, дальновидный и непоколебимый духомъ въ опасностяхъ воинъ доносилъ Императору о причинахъ уступленія Москвы слдующее:

‘Посл столь кровопролитнаго хотя и побдоноснаго съ нашей стороны 26 Августа сраженія, долженъ я былъ оставить позицію при Бородин по причинамъ, о которыхъ имлъ счастіе донести Вашему Императорскому Величеству, посл сраженія армія была весьма ослаблена, въ такомъ положеніи приближались мы къ Москв, имя ежедневно большія дла съ авангардомъ непріятельскимъ, и на семъ недальномъ разстояніи не представилось позиціи, на которой могъ бы я съ надежностію принять непріятеля, войска, съ которыми надялись мы соединиться, не могли еще придти, непріятель же пустилъ дв новыя колонны, — одну по Бородинской, а другую поЗвнигородской дорогамъ, стараясь дйствовать на тылъ мой отъ Москвы, а потому не могъ я никакъ отважиться на баталію, которой невыгода имла бы послдствіемъ не только разрушеніе арміи, но и кровопролитнйшую битву и превращеніе въ пепелъ самой Москвы. Въ такомъ самомъ сомнительномъ положеніи, по совщанію съ первенствующими нашими Генералами, изъ которыхъ нкоторые были противнаго мннія, долженъ я былъ ршиться попустить непріятелю войти въ Москву, изъ коей вс сокровища Арсенала и вс почти имущества, какъ казенныя, такъ и частныя, вывезены, и ни одинъ почти житель въ ней не остался. Осмливаюсь всеподданнйше донести Вамъ, Всемилостивьйшій Государь, что вступленіе непріятеля въ Москву не есть еще покореніе Россіи. Напротивъ того съ арміею я длаю движеніе на Тульской дорог: — сіе Приведешь меня въ состояніе прикрывать пособія, въ отдаленнйшихъ нашихъ губерніяхъ заготовленныя.

Всякое другое Направленіе прескло бы мн оныя, равно и связь съ арміями Тормасова и Чичагова. Хотя не отвергаю того, чтобы занятіе Столицы не было раною чувствительнйшею, но не колеблясь между симъ происшествіемъ и событіями, могущими послдовать въ пользу нашу съ сохраненіемъ арміи, я принимаю теперь въ операцію со всми силами линію, посредствомъ которой, начиная съ дорогъ Тульской и Калужской, партіями коими буду прескать всю линію непріятельскую, растянутую отъ Смоленска до Москвы, и тмъ самымъ отвращая всякое пособіе, которое бы непріятельская армія съ тылу своего имть могла, и обративъ на себя вниманіе непріятеля, надюсь принудить его оставить Москву и перемнить всю свою операціонную линію. Генералу Винценгерод предписано отъ меня держаться самому на Тверской, дорог, имя между тмъ по Ярославской казачій полкъ для охраненія жителей отъ набговъ непріятельскихъ партій. Теперь, въ недальнемъ разстояніи отъ Москвы, собравъ мои войска, твердою ногою могу ожидать непріятеля, и пока армія Вашего Императорскаго Величества цла и движима извстною храбростію и нашимъ усердіемъ, дотол еще возвратная потеря Москвы не есть потеря отечества. Впрочемъ Ваше Императорское Величество Всемилостивйше согласиться изволите, что послдствія сіи нераздльно связаны съ потерею Смоленска.’

Кто изъ насъ, соотечественники мои и читатели, не будетъ благодарить усмотрніямъ и умнйшимъ планамъ Свтлйшаго Князя Кутузова! Кто изъ насъ не воздастъ благодарности сему герою, посдвшему въ браняхъ воинскихъ! Кто изъ насъ не почтитъ памяти его — памяти сего великаго Полководца!….. Самъ Великій Александръ, спаситель нашего отечества и цлой Европы, одобрилъ планъ Князя Кутузова. Сей миролюбивый Монархъ, хотя и скорблъ о жребіи подданныхъ своихъ, но находя распоряженіе Главнокомандующаго достойнйшимъ, поручалъ правоту дла своего Провиднію и ршился перенесши все, кром безславія отечества. Какая Исторія покажетъ намъ столько добродтели, великодушія, милосердія въ Государ, какъ Исторія Россіи въ великомъ Александр I! Сей отецъ народа своего ршился до послдняго дня доблестной жизни своей защищать свободу онаго: ибо когда прибылъ къ нему Флигель-адъютантъ Полковникъ Мишо съ извстіемъ о занятіи Москвы, то Императоръ спросилъ его: ‘что говорятъ въ арміи?’ — Государь! отвчалъ присланный чиновникъ, въ арміи опасаются, чтобы обстоятельства не заставили заключить скораго мира. ‘Объявите, отвчалъ Императоръ, объявите моимъ именемъ, что т ошибаются, которые думаютъ, будто бы миръ можетъ теперь воспослдовать. Если бы даже уничтожены были храбрыя мои арміи, еслибъ даже не осталось ни одного солдата, то и тогда не приступлю къ миру, постыдному для Россіи. Я самъ стану въ ряды ополченнаго народа, буду носить смурый кафтанъ, буду питаться черствымъ хлбомъ, пойду, куда угодно Провиднію, но до послдняго дня жизни стану защищать честь и славу отечества.’— Сколько отцелюбія, твердости духа, снисхожденія и любви въ этихъ словахъ къ своему народу и отечеству! Россіяне и цлая Европа должна чтить память Императора Александра.

Обратимся теперь къ непріятелю, который въ древней нашей Столиц мнилъ о завоеваніи всей Россіи, но Провидніе, карающее всегда враговъ, готовило ему справедливое наказаніе.— Пожары Москвы, начинающаяся осенняя стужа, истребленіе жизненныхъ припасовъ и угрожающій голодъ, все это вмст давало чувствовать невыгоду пребыванія его въ Столиц, онъ, хотя въ исход Сентября и отправилъ два отдленія войскъ: одно въ Дмитровъ, другое, подъ начальствомъ Маршала Нея, въ Богородскъ, который распоряженіями своими изъявлялъ, что намренъ зимовать въ Богородск, но вдругъ 1-го Октября получилъ изъ Moсквы Наполеоновъ приказъ: готовиться въ обратный походъ. Одержанныя же 6-го Октября дв побды: одна подъ Тарутинымъ, другая подъ Полоцкомъ, ясно давали знать Наполеону конецъ пребыванія его въ предлахъ священной Россіи. Онъ 7-го Октября нашелся принужденнымъ оставить Москву, и чрезъ четыре дни (11-го Октября) былъ отраженъ и пораженъ подъ малымъ Ярославцемъ и сбитъ на опустошенную Смоленскую дорогу, оружіе Русскихъ и голодъ истребляли его армію. Подъ краснымъ были поражены Ней и Даву.

——

— Хотя Наполеону (говорится въ жизни великаго Александра I) удалось переправиться чрезъ Берозу и уйти чрезъ болота и ущелины, но онъ уже помышлялъ не о войскахъ своихъ, но о безопасности особы своей. Жребій, постигшій жертвы Наполеонова честолюбія, приводитъ въ состраданіе человчество! Здсь скитались бдныя и истомленныя привиднія, тамъ являлись движущіеся мертвецы, обезумвшіе отъ голода и зимнихъ бурь,— при семъ ужасномъ вид мщеніе изчезло, жалость, заступя его мсто, стремилась помогать страдальцамъ, гонимымъ гнвомъ небеснымъ. Обозрвая поле сраженія подъ малымъ Ярославцемъ и не внимая стону умиравшихъ жертвъ, Наполеонъ удивлялся упорству сражавшихся вбискь, вскор потомъ проходилъ онъ и поле Бородинское, гд трупы человческіе еще являлись непокрытыми землею. Казалось, Провидніе представило завоевателю вс памятники неистоваго высокомрія, и за всемірное обладаніе котораго отверзло послдователямъ его повсемстно преждевременную гибель’

Вотъ чмъ были увнчаны предпріятія гордаго Корсиканца! Священная Россія была для его тмъ лезвіемъ, объ которой сокрушилась гордыня его. И врно никакая Исторія въ мір не представитъ бдствія, подобнаго тому, какое Французы претерпли въ оной, и ни чья исторія не представитъ намъ столь исполинскаго возвышенія одного и того же человка и столь быстраго паденія его.— Погибель всхъ войскъ предшествовавшихъ столтій есть ничто въ сравненіи съ погибелью войскъ Наполеона, т злоключенія были частными и скоротечными. Погибель войскъ Камбизовыхъ въ Африк была ничто для Престола Персіи, пораженіе Клериса въ Греціи было наказаніемъ одной гордости его, Императоръ Юліанъ погибъ, по крайней мр, со славою. Но Наполеонъ, сей счастливецъ природы, счастію котораго все покорствовало и который, достигнувъ высшей степени славы, мечталъ изрекать уставы Россіи, владть всей Европою и быть вторымъ Александромъ или Цесаремъ — чтожъ наконецъ сей Наполеонъ? Онъ, выхавши изъ Сенклу сославою предшествовавшею имени его, возвратился тихонько въ Парижъ, одинъ, лишась всей арміи своей! Вотъ трофеи гордости, пожатые Французами въ пагубномъ поход въ Россію! Вотъ какъ мгновенна слава гордецовъ и на какомъ незыблемомъ основаніи должна стоять слава побдоносной Россіи, слава великаго Александра, уповавшаго всегда на промыслъ Всевышняго!

Два манифеста, изданные Государемъ Императоромъ въ Вильн 25 Декабря 1812 года, должны всегда оставаться какъ въ памяти нашей, такъ и въ памяти всего потомства нашего, и историки грядущихъ вковъ, врно, внесутъ оные въ достославную жизнь Императора Александра I. Вотъ что изрекъ въ оныхъ сей Спаситель своего отечества и Европы: и первый ясно знаменуетъ участь гордаго Наполеона, а второй вру въ Провидніе мудраго Александра.

‘Богъ и весь свтъ тому свидтель, съ какими желаніями и силами непріятель вступилъ въ любезное наше отечество. Ничто не могло отвратить злыхъ и упорныхъ его намреній. Твердо надющійся на свои собственныя и собранныя имъ прошивъ насъ почти со всхъ Европейскихъ державъ страшныя силы, и подвизаемый алчностію завоеванія и жаждою крови, спшилъ Онъ ворваться въ самую грудь нашей Имперіи, дабы излить на нее ужасы и бдствія не случайно передпринятой, о издавна уготованной имъ всеопустошительной войны. Предузнавая по извстному изъ опытовъ безпредльному властолюбію и наглости предпріятія его приуготовляемую отъ него намъ горькую чашу золъ, и видя уже его съ неукротимою яростію вступившаго въ наши предлы, принуждены мы были съ болзненнымъ и сокрушеннымъ сердцемъ, призвавъ Бога въ помощь, обнажить мечь свой и общать Царству нашему, что мы не опустимъ оный во влагалище, докол хотя одинъ изъ непріятелей оставаться будетъ вооруженъ на земл нашей. Мы сіе общаніе положили твердо на сердц своемъ, надясь на крпкую доблесть Богомъ ввреннаго намъ народа, въ чемъ и необманулись. Какой примръ храбрости, мужества, благочинія, терпнія и твердости показала Россія! Вломившійся въ грудь ея врагъ всми неслыханными средствами лютости и неистовствъ не могъ достигнуть до того, чтобъ она хотя единожды о нанесенныхъ ей глубокихъ ранахъ вздохнула, казалось, съ пролитіемъ крови ея умножился въ ней духъ мужества, съ пожарами градовъ ея воспалялась любовь къ отечеству, съ разрушеніемъ и поруганіемъ храмовъ Божіихъ утвердилась въ ней вра и возникло непримиримое мщеніе. Войско, вельможи, дворянство, духовенство, купечество, народъ, словомъ: вс Государственные чины и состоянія, не щадя ни имуществъ своихъ, ни жизни, составляли единую душу, душу вмст мужественную и благочестивую, толико же пылающую любовію къ отечеству, колико любовію къ Богу. Отъ сего всеобщаго согласія и усердія вскор произошли слдствія едва ли когда слыханныя. Да представятъ себ собранныя съ двадцати царствъ и народовъ, подъ едино знамя соединенныя, ужасныя силы, съ какими властолюбивый, надмнный побдами, свирпый непріятель вошелъ въ нашу землю! Полмилліона пшихъ и конныхъ воиновъ и около полуторы тысячи пушекъ слдовало за нимъ! Съ симъ толико огромнымъ ополченіемъ проницаетъ онъ въ самую средину Россіи, распространяется и начинаетъ повсюду разливать огнь и опустошеніе. Но едва проходитъ 6 мсяцевъ отъ вступленія его въ наши предлы — и гд онъ! Здсь прилично сказать слова священнаго Пснопвца: ‘видхъ нечестиваго превозносящася и высящася, яко кедры Ливанмскія — мимоидохъ, и се не б, и взыскахъ его и не обршеся мсто его.’ — По истин, сіе высокое изрченіе совершилось во всей сил смысла своего надъ гордымъ и нечестивымъ нашимъ непріятелемъ. Гд войска его, подобныя туч нагнанныхъ втрами черныхъ облаковъ? Разсыпались какъ дождь. Великая часть ихъ, напоивъ кровію землю, лежитъ, покрывая пространство Московскихъ, Калужскихъ, Смоленскихъ, Блорусскихъ и Литовскихъ полей. Другая великая часть въ разныхъ и частыхъ битвахъ взята со многими Военачальниками и Полководцами въ плнъ, и такимъ образомъ, посл многократныхъ и сильныхъ пораженій, напослдокъ цлые полки ихъ, прибгая къ великодушію побдителей, оружіе свое предъ ними преклонили, остальная, столь же великая часть, въ стремительномъ бгств своемъ гонимая побдоносными нашими войсками, и встрчаемся мразами и гладомъ, устлала путь отъ самой Москвы до предловъ Россіи трупами, пушками, снарядами, такъ что оставшаяся отъ всей ихъ многочисленной силы самомалйшая часть изнуренныхъ и обезоруженныхъ воиновъ, едва ли полумертвая можетъ придти въ страну свою, дабы въ вчному ужасу и трепету единоземцевъ своихъ возвстить имъ, коль страшная казнь постигаетъ дерзающихъ съ бранными намреніями вступать въ ндра могущественной Россіи. Нын, съ сердечною радостію и горячею къ Богу благодарностію, объявляемъ Мы любезнымъ нашимъ врноподданнымъ, что событіе превзошло даже самую надежду нашу, и что объявленное нами при открытіи войны сей выше мры исполнилось. Уже нтъ ни единаго врага въ мір земл нашей, или лучше сказать, вс они здсь остались, но какъ? мертвые, раненые, плнные. Самъ гордый повелитель ихъ едва съ главнйшими чиновниками своими отсел ускакать могъ, растерявъ все свое воинство и вс привезенныя съ собою пушки, которыхъ боле тысячи, не считая зарытыхъ и потопленныхъ имъ, отбиты у него и находятся въ рукахъ Нашихъ. Зрлище погибели войскъ его невроятно! Едва можно собственнымъ глазамъ своимъ поврить. Кто могъ сіе сдлать? Не отнимая достойной славы ни у Главнокомандующаго надъ войсками нашими знаменитаго Полководца, оказавшаго безсмертныя отечеству заслуги {Какъ теперь не чтить намъ, соотечественники мои, память Свтлйшаго князя Кутузова, когда Императоръ такъ отзывается о немъ Вотъ истинная слава, которая прейдетъ изъ вка въ вкъ и никогда не затмится. Безсмертный по сочиненіямъ своимъ Державинъ, сказалъ справедливо:

И мраморъ и металлъ со временемъ падутъ,

Одн достоинства въ рядъ съ вчностью идутъ!

Примч. Сочинит.}, ни у другихъ искусныхъ и мужественныхъ вождей и военачальниковъ, ознаменовавшихъ себя рвеніемъ и усердіемъ, ни вообще у всего храбраго нашего воинства, можемъ сказать, что содянное ими есть превыше силъ человческихъ. И такъ да пцзнаемъ въ вели, комъ дл семъ Промыслъ Божій! Повергнемся предъ Снятымъ Его Престоломъ, и видя ясно руку его, покорившую гордость и злочестіе, вмсто тщеславія и киченія о побдахъ нашихъ, научимся изъ сего великаго и страшнаго примра быть кроткими и смиренными законовъ и воли его исполнителями, не похожими на сихъ отпадшихъ отъ вры осквернителей храмовъ Божіихъ, враговъ нашихъ, которыхъ тла въ несмтномъ количеств валяются пищею псамъ и вранамъ! Великъ Господь нашъ — Богъ въ милостяхъ и во гнв своемъ! Пойдемъ благостію длъ и чистотою чувствъ и помышленій нашихъ — единственнымъ ведущимъ къ нему путемъ въ храмъ святости его и тамо, увнчанные отъ руки его славою, возблагодаримъ за изліянныя на насъ щедроты и припадемъ къ нему съ теплыми молитвами, да продлитъ милость свою надъ нами, и прекрати брани и битвы, низпошлетъ намъ побдъ побду, — желанный миръ и тишину.’ —

Во второмъ Манифест извщено о сооруженіи храма Христу Спасителю, въ окончаніи онаго манифеста сказано: ‘да простоитъ сей храмъ многіе вки, и да курится въ немъ предъ святымъ престоломъ Божіимъ кадило благодарности позднйшихъ родовъ, вмст съ любовію и подражаніемъ къ дламъ ихъ предковъ!’

Императоръ Александръ сими Манифестами ясно далъ знать, что онъ боле всего имлъ надежду на Провидніе, нежели на успхи оружія. Титулъ къ священному имени его Благословенный тл боле приличенъ, что великіе подвиги его очевидно ознаменованы покровительствомъ Вышняго Промысла {См. Жизнь, знаменитыя дянія и достопамятныя изрченія Императора Александра I-го часть 1-я стран. 97.}.

Глава шестнадцатая.

Быть можетъ, какой нибудь строгой судія предъидущую главу въ роман этомъ назоветъ лишнею, совершенно не нужною ни для связи произшествій, ни для плана, ни для самой развязки и напрасно, о скажетъ онъ, а авторъ отвлекалъ читателя и оставилъ всхъ героевъ романа своего, разся ихъ по разнымъ сторонамъ пространной Россіи, и Согласенъ съ вами, господинъ критикъ, что пятнадцатая глава романа моего не нужна для развлеченія онаго, но она по крайнй мр не лишная: читатель, видя неисполненными предпріятія дерзкаго вождя и считая важную эпоху въ Исторіи Россіи — занятіе Французами Москвы, врно останется доволенъ напоминаніемъ великихъ прошедшихъ событій, хотя тутъ и не видишь дйствующимъ лицемъ ни одного изъ героевъ романа моего, а къ тому жъ самой отъздъ Лярскихь въ деревню свою, какъ видлъ читатель, былъ передъ самымъ этимъ временемъ, то я, описывая произшествіе истинное, не хотлъ опустить произшествія важнйшаго, которое случилось тоже въ оное время. Впрочемъ отдаю все на судъ просвщенной публики и спокойно ожидаю приговора себ за слабый трудъ мой, если только стоитъ онъ пера какого-то журналиста …. Quot capita, tot sensus.

‘Долго ли будутъ эти отступленія, Господинъ Авторъ?’

— Виноватъ, виноватъ! мой любезный читатель, сей часъ услышите вы о Лелевыхъ, Лярскихъ, о священник Василіи, о влюбленномъ Люблин, короче, о всхъ, съ кмъ только ознакомились вы къ роман моемъ.

‘Но только съ уговоромъ начинайте разсказъ свой.’

— Позвольте узнать, господинъ читатель, въ чемъ будетъ состоять оной?

‘Въ малйшія роли не вводитъ эпизодъ, а если возможно совсмъ избжать оныхъ.’ —

— Очень рядъ принять уговоръ вашъ и исполнить желаніе.

‘И такъ, извольте продолжать, а я готовъ прочесть конецъ повсти вашей.’

— Очень радъ, благосклонный читатель, продолжать разсказъ мой, но только также съ уговоромъ и съ моей стороны.

‘Долгъ красенъ платежемъ, готовъ исполнить.’

— Не будьте строги къ молодому автору, быть можетъ, время и большее познаніе людей и свта исправятъ недостатки мои и тогда уже не буду смть требовать извиненія.

‘Не опасайтесь, молодой авторъ, публика всегда довольно благосклонно принимаетъ произведенія молодыхъ поэтовъ и писателей, врно, вы, подобно прочимъ, заслужите снисходительность ея, но вы бойтесь приговора журналовъ.

— Журналовъ?.. Журналовъ?.. Господинъ читатель, я незнаю, что сказать вамъ… Но впрочемъ что будетъ, то будетъ, что будетъ, то будетъ, а будетъ то, что Богъ дастъ,’ сказалъ Богданъ Хмльницкій, такъ и я ожидая приговора журналистовъ, остаюсь спокойнымъ.

‘И даже совтую вамъ безъ смущенія слушать оный, но виноватъ, я отвлекъ васъ.^‘

— На нсколько минутъ — это ничего, по крайней мр вы ободрили меня надеждою на благосклонность публики.

‘И такъ продолжайте молодой, неопытный авторъ, я прекращаю разговоръ свой.—

——

Графъ Лелевъ, тяжело раненый, какъ сказали мы, былъ отвезенъ въ Гошпиталь гд стараніями опытныхъ Медиковъ вылченъ, но онъ не могъ уже служить боле, ибо пуля повредила ему левую руку, которою не въ состояніи былъ онъ владть свободно и по излченіи. Во все время болзни его Ольга находилась при немъ, вмст съ Медикомъ перевязывала раны его, приготовляла корпіи и оказывала вс старанія, какія только можетъ оказывать супруга, страстно любящая супруга своего.—

Графъ Александръ пробылъ въ Гошпитал до Генваря мсяца 1813 года — до того времени, когда непріятель былъ изгнанъ изъ родной земли нашей и оружіе Русскихъ пожало лавры побдъ за Неманомъ. По совершенномъ излченіи Графъ подалъ въ отставку за ранами. Признательное и усмотрительное во всхъ случаяхъ начальств не упустило съ своей стороны донести о служб и мужественныхъ поступкахъ Графа Лелева во время военныхъ дйствій’ Графъ былъ произведенъ въ ротмистры и награжденъ орденомъ.

Въ послдствіи времени многіе изъ сослуживцевъ Графа Лелева узнали о пребываніи Ольги въ лагер съ супругомъ своимъ и вс вмст хвалили отважный поступокъ Графини, и удивлялись чрезмрной любви и привязанности ея къ мужу своему. Многія женщины завидовали похваламъ Ольги и даже нкоторыя желали быть на мст ея. Вотъ какъ всегда и во всхъ случаяхъ велика зависть женщинъ!

Посл сраженій при Люцен и Баует, Наполеонъ просилъ у Императора Всероссійскаго перемирія, дабы въ теченіи онаго начертать трактатъ всеобщаго въ Европ мира, (каковой трактатъ давно уже не существуетъ). Императоръ Александръ согласился на Наполеонову просьбу, и 23 Маія 1813 года Генералъ Россійскій Шуваловъ и Прусскій Клейстъ съ французскимъ Министромъ Коленкуромъ подписали заключенный актъ перемирія согласный съ мыслями Императора Всероссійскаго,Короля Прусскаго и Наполеона. Вскор посл этого времени Графъ Лелевъ получилъ отставку и возвратился съ сусупругою своею въ свое прелестное помстье Зимогорье. Это было около половины Іюня.—

Читатель вообразитъ себ радость отца Василія, жены его, миленькой Лизы, Г-жи Радугиной, и самыхъ крестьянъ, не и они отъ оной не помнили самихъ себя, спшили поперемнно то къ Графу, то къ Графин узнавать о здоровь, о военныхъ новостяхъ, о времени долго ли пробудутъ они въ Зимогорь и въ какомъ были восхищені вс, когда узнали, что Графъ вышелъ въ отставку и останется жить въ помсть своемъ. Боле всхъ разспрашивала Графиню и мужа ея жена священника, самое — короткое время — столь надлала вопросовъ имъ, что если бы отвчать на каждый, то непремнно бы должно было провести съ нею сряду нколько сутокъ, Такъ была любопытна жена престарлаго пастыря Василія и столько неумренна въ желаній своемъ узнать скоре все, но это любопытство происходило изъ одной любви и привязанности ея къ Графу и къ Графин Лелевымъ.

На другой день прізда Графа въ Зимогерье отецъ Василій былъ также у него, и Александръ много разсказывалъ ему о военныхъ дйствіяхъ, не забывъ разсказать также и объ энтузіазм супруги своей. Престарлый Василій удивлялся разсказамъ о храбрости Русскихъ воиновъ, а еще боле характеру Графини, ея геройству и спокойствію духа, говоря: и самъ Богъ вложилъ ей таковую твердость духа и крпость характера.’ — Графъ съ своей стороны разспрашивалъ отца Василія о всемъ, что казалось до порядка общественнаго въ селеніи его, предполагая, что онъ, какъ пастырь церкви, не скроетъ ничего, и Графъ крайне былъ радъ, когда священникъ отнесся обо всемъ, какъ нельзя лучше, хваля поведеніе всхъ крестьянъ его.

Не прошло недли, какъ многіе сосди узнали о благополучномъ возвращеніи Графа и Графини и тотчасъ же спшили навстить ихъ и поздравить съ пріздомъ. Радушные Графъ и Графиня Лелевы крайне были рады прізду ближайшихъ помщиковъ и Зимогорье въ продолженіи двухъ недль было посщаемо разными гостями. Графъ вскор по возвращеніи своемъ изъ вжливости и сердечной благодарности написалъ письмо въ Москву къ Валентину Ивановичу Люблину, въ которомъ вмст съ этимъ увдомлялъ его о счастливомъ прізд своемъ и супруги въ Зимогорье, просилъ его о знакомств не оставлять, какъ истинный другъ, его. Графиня также съ своей стороны писала къ господину Люблину, напоминая ему о пріятномъ путешествіи, о его хлопотахъ для нея, и просила не замедлить отвтомъ къ нимъ. Письма эти застали Люблина въ Москв и въ какомъ онъ былъ восхищеніи, когда получилъ ихъ! Онъ, по нскольку разъ перечитывалъ, какъ письмо Графини, такъ и мужа ея, радовался благополучному возвращенію ихъ въ Зимогорье и въ тотъ же день отправился къ другу своему Лярскому дабы увдомить его о Граф Лелев, а Евгенію объ Ольг.

Глава семнадцатая.

Читателю врно пріятно будетъ увдомленіе объ Ларскихъ, Маріи Обриной и Люблин съ того времени, какъ они отправились въ подмосковную деревню.

Лярскіе, обрадованные пріздомъ Люблина, въ сельской тишин предавались пріятностямъ жизни, добрая Марія была вполн довольна судьбой своею и ничто не возмущало спокойствія ихъ, какъ, вдругъ по прошествіи нсколькихъ дней узнали он о несчастіяхъ древней Столицы — родной Москвы. Зарево пожаровъ, тянувшіеся по дорог обозы, бгство жителей, различные толки и сужденія, ежеминутный слухъ: непріятель въ Moскв, онъ сжетъ и грабитъ Москву,— все это вмст нарушило, возмутило спокойствіе Лярскихъ и двухъ влюбленныхъ и превратило оное въ печаль и уныніе.

Все время пребыванія Французовъ въ Москв Лярскіе жили въ деревн своей, жаля о гибели отечества своего, вспоминая родныхъ своихъ и знакомыхъ. Добрая и кроткая Марія Обрина, любя родительницу свою, много печалилась объ ней. Валентинъ, видя Марію скучною, длался ціановымъ же, и это не скрывалось отъ взоровъ Евгеніи и Александра. Старательная подруга, уговаривала Марію, а заботливый Александръ — друга своего Валентина, скука, однообразіе, быть можетъ, еще худшее — неизвстность будущаго царствовала въ бесдахъ у Лярскихъ, да и въ чьемъ пріют, гд въ это несчастное время была радость, гд находилось спокойствіе, у кого было довольство? … Въ хижин земледльца, въ палатахъ вельможи, въ чертогахъ самого Царя — всюду и везд господствовала печаль, страхъ и соболзнованіе. Житель жаркаго Юга и отдаленнаго Свера одинаково чувствовали постигавшее несчастіе ихъ, одинаково соболзновали и, казалось, что былъ всемірный трауръ. Одна Франція, крушительница всеобщаго спокойствія, и Французы, непріятели наши, были веселы и восхищались очаровательною надеждою, думая, что чрезъ покореніе древней Столицы Россіи будутъ они обладателями подлуннаго міра. Но долго ли были они въ этомъ очарованіи, долго ли обманчивая надежда льстила ихъ гордому предводителю и долго ли сей надменный покоритель боле половины Европы наслаждался плодами побдъ своихъ?… Побдоносная Россія была камнемъ преткновенія побдамъ Наполеона: онъ вошелъ въ предлы оной, Русскіе, предпринявъ умышленное отступленіе, завлекали его, дабы чрезъ оное отдалишь отъ областей Европейскихъ, откуда могъ онъ получить свжія войска и все нужное для содержанія ополченія, Русскіе отступали, но, гд нужно было, тамъ везд сражались и поражали, наконецъ, чтожъ? Завлеченный непріятель, обольщаясь отступленіемъ войскъ нашихъ, дошелъ отъ бреговъ Немана до бреговъ Оки, вступилъ въ самое сердце Россію — въ первопрестольный градъ Царей нашихъ — въ деревню Москву, откуда мечталъ преподать законы цлой Европ и, о ужасъ! не прошло полутора мсяца, какъ дерзостный врагъ съ стыдомъ и посрамленіемъ бжалъ изъ Москвы блокаменной, бжалъ изъ нашего отечества изнеможенный, разбитый и едва похожій на того непріятеля, которой недавно шелъ съ мужествомъ и надеждою на покореніе священной Россіи. Непріятель бжалъ, Москва очищена и остававшіеся обыватели опунпь безопасно ходили по улицамъ оной, по обгорлымъ пепелищамъ, узнавая мста, гд были дома отцевъ ихъ, благодтелей, сосдей, и, проливая слезы, кляли хищника Наполеона. Но прошелъ мсяцъ, другой, Москва сдлалась многолюдне, родные находили родныхъ, знакомые знакомыхъ, промышливые сыскивали работу, купцы заводили торговлю, различные промышленники находили способы къ пропитанію себя, изъ деревень толпами шли каменьщики и плотники въ Москву блокаменную и И также, подобно прочимъ, находили работу себ, пила, долото, рубанокъ пришли въ движеніе, вс и всякой находили пищу, работу и мста. Манифестъ 25 Декабря 1812 года влилъ въ сердца гражданъ Москвы чувства неизъяснимой радости, ободрилъ каждаго и, если могу выразить такъ что-это переднихъ сважавшимъ спокойствіемъ.

— Къ празднику Святой Пасхи 1813 года Лярскіе пріхали въ Москву. На третій день прізда ихъ, Обрина писала къ матери своей, а вмст съ нею и Евгенія, которая просила ее о прізд къ нимъ въ Москву. Старая Обрина, не имя причинъ быть остановленною, ршилась по полученіи письма хать въ Мбскву, увдомя напередъ Лярскихъ письмомъ о прізд своемъ. Валентинъ и Марія нетерпливо ждали ее. Влюбленный Люблинъ по прізд въ Москву ежедневно бывалъ у Лярскихъ, видлся съ Маріею и они, упоенные надеждой, были довольны этимъ. Въ начал Мая пріхала старая Обрина. На другой день прізда ея былъ Евгеніи представленъ ей Валентинъ, какъ женихъ дочери ея. Обрина, наслышанная прежде о немъ много хорошаго, со всемъ душевнымъ расположеніемъ обошлась съ нимъ, проницательность старой Обриной представила ей Люблина человкомъ со всми достоинствами, и она была крайне рада, что Марія не ошиблась въ выбор себ супруга. Лярскій, мужъ Евгеніи, также казался ей достойнымъ дружбы Люблина и супруги подруги дочери ея.

Не прошло двухъ недль прізда старой Обриной въ Москву — какъ Марія и Валентинъ приняли благословеніе отъ нея и свадьба была отложена до Іюня мсяца.

Влюбленный Валентинъ столько доволенъ былъ судьбой своей, что ни начто въ мір не ршился бы промнять счастія своего. Онъ говорилъ другу своему, и Ахъ! любезный Александръ, можешь ли вообразить Себ, сколько теперь счастливъ я! Нтъ, сердце другаго человка не можетъ чувствовать этого, я самъ не въ состояніи пересказать того, что теперь на душ моей. Она въ избытк чувствъ, она упоена любовію къ прелестной Маріи. Такъ Валентиномъ владла любовь, таковы поселила она чувства въ немъ!

Не за долго до свадьбы своей Люблинъ получилъ письмо отъ Лелевыхъ. Онъ, не скрывая ничего отъ Аарскихъ, спшилъ оныя показать имъ. Евгенія, обрадованная увдомленіемъ симъ, спшила отписать къ уважаемой ею Ольг, что непремнно сдлать хотлъ и мужъ ея.

Вжливый Люблинъ за первый долгъ поставлялъ себ отвчать на письма Лелевыхъ. Онъ съ первою жъ почтою ршился увдомишь ихъ отвтомъ, и просилъ друзей своихъ, чтобъ они также вмст съ нимъ Отослали письма свои. Лярскіе въ длинныхъ письмахъ своихъ увдомляли обо всемъ, что только не было извстно Лелевымъ. Евгенія писала къ Графин о счастливомъ замужств своемъ, о любви къ ней Лярскаго, а этотъ увдомлялъ Графа о своей Евгеніи, Люблинъ увдомлялъ Ольгу о намресвоемъ, описывалъ ей достоинства своей Маріи и въ заключеніи писемъ своихъ неотступно просилъ какъ Графиню, такъ и Графа пріхать въ Москву ко дню женидьбы его, прибавляя, что даже готовъ онъ отложить оную, если только они скоро не могутъ пріхать.

Письма были отправлены. Графъ и Графиня Лелевы крайне удивились, когда при полученіи оныхъ узнали они, что Лярскій былъ женатъ на Княгин Этикетовой. Ольга очень рада была новости этой и душевно желала имъ счастія. Графъ Лелевъ, бывъ всегда хорошо расположенъ къ молодому Ларскому, одинаково былъ радъ женидьб его. Но письма Люблина еще боле обрадовали ихъ. Ольга, уважая этого человка, радовалась тому, что судьба наградила его достойною супругою. Графъ Александръ, хотя и не зналъ Люблина лично, однако за его услуги Ольг также хранилъ къ нему въ душ своей должное уваженіе и благодарность. Онъ приглашеніе Люблина о прізд въ Москву выполнить хотлъ непремнно, говоря супруг своей: ‘я радъ, милая Ольга, выполнить желаніе этаго достойнаго человка, поспшимъ, другъ мой, въ Москву къ свадьб Валентина Ивановича, мы этимъ много одолжимъ его.’ Ольга всегда желанія супруга своего считала закономъ для себя, а въ этомъ случа, желая и сама быть на свадьб Люблина, охотно приняла приглашеніе своего Александра. Добрый старецъ Василіи также узналъ о скорой свадьб своего постояльца Люблина и, какъ доброделатель каждаго человка и служитель церкви, просилъ Творца о Ниспосланіи ему всякаго благополучія.

Графъ Лелевъ также съ первою же почтою увдомилъ Люблина, что онъ и Ольга за первый долгъ сочли себ выполнишь желаніе его, и что они непремнно будутъ въ Москву, къ свадьб его. Это извстіе столько было пріятно Люблину, что онъ, когда получилъ отъ Лелевыхъ письмо, то въ тужъ минуту похалъ къ друзьямъ своимъ Евгеніи и Александру, которые также получили письмо отъ радушныхъ Лелевыхъ.

Нечаянная болзнь Ольги принудила Графа отложить на нсколько дней отъздъ въ Москву и описаться съ Люблиномъ, которой увдомилъ объ этомъ Лярскихъ и нареченную тещу свою старую Обрину просилъ объ отложеніи еще свадьбы его. Обрина Согласилась. Наконецъ полученное Люблинымъ отъ Лелевыхъ письмо увдомляло, что болзнь Графини прекратилась и что они вскор намрены выхать изъ Зимогорья. Валентинъ Ивановичь былъ очень радъ выздоровленію уважаемой имъ Графини Ольги, и нетерпливо ожидалъ прізда ея. Желаніе исполнилось. Лелевы пріхали въ Москву и лишь только Люблинъ узналъ объ этомъ, то первый явился къ нимъ съ визитомъ. Ольга со всею ласкою своею приняла Валентина и отрекомендовала его мужу своему. Графъ Александръ лично благодарилъ Люблина за трудъ и услуги его, оказанныя Ольг, и вмст съ этимъ желалъ ему счастливаго окончанія предпріятій его.— Ольга съ своей стороны не замдлила также пожелать ему того же и благодарила Люблина за честь, какую онъ оказалъ ей и мужу ея отложеніемъ свадьбы.

Лелевы вскор по прізд своемъ были у Лярскихъ, Александръ Васильевичъ и другъ его вспоминали тотъ день, когда первый, очарованный Графинею Ольгою, признавался другу своему въ любви къ ней, и когда сей старался представить ему ужасныя слдствія заблужденій его, они вспоминали день этотъ и удивлялись перемн обстоятельствъ. Ольга и Александръ видли невсту Люблина, познакомились съ старой Обриной и желали также, какъ Валентинъ и Марія, окончанія начатаго ими дла.— Старая Обрина душевно полюбила Графиню Ольгу и мужа ея, которые также съ своей стороны были одинаково расположены къ ней, и вскор вмст съ Лярскими была въ гостяхъ у Лелевыхъ. Простота несвязанная этикетомъ и приличіемъ моды скоро располагаетъ людей другъ къ другу и длаетъ ихъ если не друзьями, то по крайней мр самыми короткими знакомыми. Такъ и Лелевы, незнакомые съ перемнными уставами иностранныхъ привычекъ, вводимыхъ нын въ общества наши, незнакомые съ молодою, душевно полюбили Обрину и были чрезмрно рады, что кроткая Марія, дочь ея, выходила замужъ за Валентина Ивановича.

Заключеніе

Соединеніе Валентина и Маріи совершилось. Лелевы и Лярскіе, уважаемые Обриной и Люблинымъ, были въ числ первыхъ гостей, и вотъ желанія Валентина сбылись!— Добрая Марія принадлежала ему по закону и онъ, не боясь, могъ ее назвать своею. Старушка Обрина, мать Маріи, не помнила себя отъ радости, вида счастливую судьбу дочери своей. Евгенія и Александръ Лярскіе, подобно старой Обриной, были рады, Евгенія потому, что она страстно любила Марію и въ Люблин видла она человка достойнаго быть супругомъ подруг ея, а Александръ, уважая въ Маріи кротость, простоту и непорочность души ея, скромность и откровенность характера, видлъ въ ней двицу, которая могла составить счастіе друга его Валентина. Лелевы также съ своей стороны радовались этой достойной одинъ другаго чет, и, вспоминая о себ, говорили другъ другу: ‘мы также любили и любимъ другъ друга и также достойны одинъ другаго.’

Спустя недлю посл свадьбы Валентина и Маріи былъ у нихъ балъ. Если не великолпіе и пышность характеризовали оный, то по крайней мр радушіе, простота и откровенность гостей и хозяевъ длали пріятномъ его. Вс и каждый былъ доволенъ ласкою Валентина и Маріи, ихъ непритворное радушіе и веселость невольно заставляли каждаго изъ гостей быть таковымъ же и вмст съ ними раздлять восторги. Музыка, танцы, весело разнообразные разговоры длали еще боле балъ этотъ пріятне. Много говорено было о войн, о предпріятіяхъ и неудач Наполеона о храбрости Русскихъ воиновъ, о благоразуміи и распоряженіяхъ ихъ начальниковъ, о слав, которая Предлежала Императору Александру и о проч. Героиня Ольга привязанностію своею къ супругу, энтузіазмомъ и рвеніемъ любви къ отечеству своему обращала на себя вниманіе многихъ и была также предметомъ разговора, о ней даже говорили и во многихъ домахъ Москвы, разумется, иногда съ прибавленіемъ многихъ невроятностей и каждый изъ разсказывающихъ судилъ и длалъ заключенія о героин моей по собственнымъ чувствамъ, Такъ бдная сирота дворянина Милославскаго, вышедшая замужъ за Графа Лелева, могла прославить себя и заслужить благородствомъ поступковъ своихъ и образомъ мыслей уваженіе отъ всхъ, кто только зналъ ее, или слышалъ о ней! Къ благородству характера Графини Лелевой должно прибавить и то,что она многихъ изъ знатныхъ своихъ просила иногда не говорить о ней, а это еще боле заставляло хвалить скромность характера ея. Какъ завидна въ характерахъ людей эта благороднйшая черта и какъ должны жалть т, которые лишены ея!

Чрезъ дв недли посл бала и визитовъ молодые Люблины и старая Обрина ухали въ деревню, дабы конецъ лта провести въ сельской свобод. Лярскіе послдовали ихъ же примру, а Лелевы ршились остаться въ Москв.

‘Можно ли ваше заключеніе, господинъ авторъ, назвать развязкою романа?— Въ развязк обыкновенно, какъ въ послднемъ явленіи комедіи, являются на сцену вс дйствующія лица, или, по крайней мр, говорится постепенно о каждомъ, а у васъ не упомянуто ни о священник, ни о маленькой Лиз, любимиц Графини Ольги, ни о Г-ж Радугиной.— Это, сударь, право не похоже на совершенную развязку.’

— Согласенъ съ вами, взыскательный читатель, что въ развязк должно было упомянуть обо всхъ, и врно а не опустилъ бы этого, если бъ ваша словоохотливость не начала разговора со мною.

‘Ну, такъ извините, что я помшалъ вамъ, а я думалъ, что вы и не вспомните объ нихъ.’

— Это было было бы невозможно, господинъ читатель, а еще боле тогда, когда вы обращаете такое вниманіе на слабый трудъ мой, что для меня служитъ лестною надежою въ вашей снисходительности.

‘И такъ кончайте счастливо молодой, мало извстный авторъ начатый трудъ вами, я ручаюсь за благосклонность снисходительной публики.’

— Весьма лестное ободреніе ваше, читатель, неизъяснимо радуетъ меня. Ахъ, если бы сбылось это на самомъ дл! Но приступлю къ окончанію.

Престарлый отецъ Василій и жена его, уважаемые какъ и прежде Лелевыми, и до нын живы еще и живутъ въ Зимогорь, маленькая Лиза была взята Графинею Ольгою въ Москву, и отвезена въ Петербургъ, гд для образованія отдана въ одно изъ лучшихъ заведеній Столицы сей. Анна Петровна Радугина осталась навсегда жить въ дом Графини Лелевой, Любляны и Лярскіе сдлались вчно друзьями Лелевыхъ — и эти три семейства могли служить образцами истинной дружбы.

Быть можетъ, повсть о героин Лелевой немногихъ, въ наше время обратитъ вниманіе на себя и авторъ заслужитъ укоризну, какъ за слабый, несовершенный трудъ свой, такъ и за то, что ршился продолжать вышедшій романъ свой — Ольга Милославская, но онъ, отдавая себя, на судъ Просвщенной публики и строгихъ, взыскательныхъ журналистовъ, спокойно и съ удовольствіемъ выслушаетъ безпристрастныя сужденія и даже останется благодарнымъ за справедливую критику — впрочемъ, онъ строго держится правила Волтера: ‘пусть меня злословятъ, лишь бы читали.’

Къ читателямъ.

Романъ Ольга Милославская хотя и названъ историческимъ романомъ XIX столтія, героиня онаго и главныя лица, дйствующія на сцен свта, не представлены въ немъ въ вид историческомъ по вол автора. Теперь онъ для поддержанія названія: Историческій романъ XIX столтія представляетъ лица сіи историческими, и боле по тому, что он пережили знаменитую эпоху въ Исторіи нашей — 1812 годъ, въ которой, воспламеняемые ревностнымъ патріотизмомъ, любовію къ Монарху и отечеству отличили себя геройствомъ, ненавистію къ врагамъ Россіи, то и доблести ихъ должны быть извстны поздному потомству, которое есть врный судія длъ предковъ.

Пускай потомство оцнитъ дла наши, пускай Исторія — сія скрижаль вчности, врно передаешь оныя, а романист, какъ своенравный геній, представить можетъ только слабые очерки дл великихъ, дополняя прочее однимъ воображеніемъ.

Продолженіе романа: Ольга Милославская под именемъ: Графини Рославлевой, или супруги-героини, отличившейся въ знаменитую войну 1812 года есть истинно-русская повсть. Перо автора начертало произшествіе истинное и изложило оное по произшедшимъ дйствіямъ въ порядк, воображеніе рисовало только картины природы, но не вымышляло произшествій ложныхъ. Совсть автора въ етомъ случа, спокойна, и онъ, съ благосклонностію, представляя просвщенной публик труд свой, проситъ извиненія въ замченныхъ ошибкахъ сихъ двухъ романовъ его, какъ въ план, такъ и въ слог ихъ.

Перемна фамиліи героин Ольг хотя и не есть необходима для плана повсти сей, однако для большаго вида оной и для романической одежды авторъ предпринялъ оное, а вмст съ онымъ и для тайны необходимой въ сочиненіяхъ таковаго рода.

Ученые журналисты, быть можетъ, наградятъ автора критикой за труд его, он съ радостію выслушаетъ строгой приговор, но только чтобъ одна справедливость водила перомъ Рецензента и не было бы личности.

1831 года Февраля 5.

ГРАФИНЯ РОСЛАВЛЕВАИЛИСУПРУГА-ГЕРОИНЯ,ОТЛИЧИВШАЯСЯВЪ ЗНАМЕНИТУЮ ВОИНУ 1812 ГОДА.