Проклятый. Историко-военно-описательный роман XIX столетия, Глухарев Иван Никитич, Год: 1833

Историческая проза
Время на прочтение: 65 минут(ы)
Скачать в PDF

ПРОКЛЯТЫЙ,
ИСТОРИКО-ВОЕННО ОПИСАТЕЛЬНЫЙ РОМАНЪ

ХІХ СТОЛТІЯ,
заимствованный изъ истиннаго произшествія, случившагося во время воины Русскихъ съ Турками.

Соч. Ив. Г.-х.-ва.

Часть первая.

МОСКВА.
Въ Типографіи Решетникова.
1833

Печатать позволяется:

съ тмъ, чтобы по отпечатаніи представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. Москва, Мая 6-го дня, 1832 года.

Ценсоръ Двигубскій.

ОТЪ АВТОРА.

Романъ этотъ представляемый мною Русской просвщенной публик ни есть плодъ моего воображенія, — жизнь молодаго несчастливца, котораго борьба страстей, презрніе родственниковъ, проклятіе родителей довели до отчаянія — есть произшествіе истинное. Быть можетъ, многимъ знакомъ мой Проклятый, многіе знаютъ исторію его и, быть можетъ, н&#1123,которые будутъ негодовать на меня за мою искренность, — пусть они негодуютъ, но произшествіе это должно быть извстно свту, и я ршился написать исторію несчастнаго соотечественника моего, сказать короче, исторію друга.
Страсти и несчастія человка подобнаго намъ должны быть урокомъ каждому и это есть цль романа моего. ‘Вы не можете читать въ душ моей, простите книгу мою,’— сказалъ Монтань. Кто не зналъ Проклятаго пусть прочтетъ исторію жизни его и судитъ — былъ ли онъ виною несчастій своихъ? Благосклонные читатели! я не прошу снисхожденія за трудъ мой, знаю, онъ несовершенъ, свтъ и люди мало извстны мн — по покрайней мр не судите строго моего Проклятаго: ибо какъ сказалъ я — онъ былъ другъ мн. Лафонтенъ говоритъ:
Q un ami vritable est une douce chose!
Il cherche nos besoins au fond de notre coeur
Il nous pargne la pudeur
De les lui dcouvrir nous — mmes,
Такъ и я, въ глубин сердца друга моего искалъ нуждъ его, старался предупреждать оныя, за что былъ вполн награжденъ имъ, быть можетъ, любопытный спроситъ — чмъ?…..— Я готовъ отвчать ему — ‘я былъ награжденъ взаимною дружбою’…… И такъ, священныя чувства дружбы, несчастія Проклятаго, страданія и беренія благородной души его принудили меня издать въ свтъ исторію эту, повторяю: исторію друга моего, которой по доброт сердца могъ быть другомъ человчества.
Намъ любопытна жизнь великихъ людей, изъ исторіи ихъ мы многому научаемся, и это служитъ намъ, какъ будто бы руководствомъ къ лучшему познанію свта и самихъ себя, мы чрезъ это врне судимъ проступки и добродтели, и какъ бы въ зеркал — видимъ ясно свойства характеровъ подобныхъ намъ людей. Исторія Проклятаго, быть можетъ, мало оцнится свтомъ, быть можетъ, многія будутъ роптать на автора, находя въ ней врно снятые портреты съ нихъ — но авторъ останется безмолвнымъ слушателемъ, онъ окуетъ себя бронею терпнія и съ улыбкой равнодушія будетъ вспоминать пословицу: глазъ видитъ да зубъ нейметъ. {Это впрочемъ сказано для немногихъ.}
Мой Проклятый, благосклонные читатели и чувствительныя читательницы есть лицо истинное, вымыслъ воображенія въ произшествіяхъ его ни мало не участвовалъ, только быть можетъ, перо мое слабо и не разительно передало оныя, за что авторъ проситъ благосклоннаго извиненія и съ удовольствіемъ ждетъ приговора ученыхъ журналистовъ.
1831 года
Ноября 23 дня.—

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Отрывки изъ журнала памятныхъ записокъ.— Разговор Автора съ читателемъ.— Разговор знакомцевъ. Іюнь 1826 года.

‘Прости Москва, прости древній Кремль, прости прелестное Замоскворчье, прости другъ мой, прости М… Нтъ, я не напишу имени той, которая владетъ сердцемъ моимъ. Зачмъ бумаг поврять то, что должна знать душа моя и душа друга моего? Быть можетъ этотъ лоскутокъ попадетъ въ чьи нибудь руки и тогда — прости тайна! Языки людей, какъ набатные колокола, какъ неугомонный крикъ своенравнаго ребенка! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Мечты, воображеніе, фантазія лелейте меня — я поклонникъ, я другъ вашъ, вы теперь спутники мои, съ вами одними я длю скуку мою, вами въ душ моей развртываю очаровательное былое, мою печаль, мою радость, кратковременность упоеній моихъ, прелестную существенность земнаго и идеальную мечтательность небеснаго. Вы теперь мн, какъ сонъ для страдальца, какъ свиданіе для влюбленнаго, какъ восторгъ для поэта, какъ благословеніе матери для отъзжающаго сына!….. Съ вами, какъ съ завтными друзьями пріятно душ, упоительно сердцу!.: Я теперь хотя далеко отъ друга дтства моего, милаго Вольдемара, далеко отъ той, которую люблю я, которой предана душа моя, — далеко отъ этик двухъ существъ длающихъ для меня жизнь эту пріятне, миле, но они со мною, они живутъ въ васъ — въ воспоминаніи, въ мечтахъ моихъ! Для этихъ двухъ существъ открыта вся душа моя, ихъ воля — желаніе мое, ихъ совты — счастіе мое, ихъ расположеніе — спокойствіе мое… Но кому изъ двухъ я долженъ отдать преимущество, которой изъ двухъ благороднйшихъ страстей въ жизни нашей я боле врить долженъ?… Но нтъ, прочь сомнніе! Любовь и дружба одинаковы милы, привтливы, кротки, любо мы, безсрочны он одинаково покоютъ и нжатъ чувства юноши, одинаково заботятся о старц и путь жизни нашей усыпаютъ розами. Ихъ вниманіе, ихъ попеченіе въ самомалйшихъ случаяхъ нашихъ неизъяснимы и врно каждый изъ людей затруднится дать которой нибудь преимущество изъ нихъ. Таковы для смертныхъ любовь и дружба и я одинаково преданъ имъ, одинаково счастливъ въ выбор друга и милой подруги сердца. Какъ неизъяснимо пріятно питать душу свою таковыми чувствами, и какъ счастливъ тотъ, кто иметъ друга подобнаго моему Вольдемару и подругу сердца подобною моей М…. милой, прелестной М которую за два дня предъ этимъ держалъ я въ объятіяхъ своихъ, страстно цловалъ и сильно, сильно близь нее билось сердце мое, душа плавала въ восторгахъ и весь я былъ существомъ неземнымъ. Мысли, чувства, все существованіе мое было тамъ, тамъ, гд вс люди примутъ новую, безконечную жизнь….. Я былъ тамъ……….. Я полной чашей пилъ наслажденія, былъ счастливъ, веселъ, доволенъ, безпеченъ, но теперь одн мечты, одно воображеніе рисуетъ мн милое прошедшее и, быть можетъ, очаровательную будущность — но на пленительную будущность еще одна надежда, а надежда, какъ говорятъ, подобна капл росы на листочк благовонной розы, которая изчезаетъ при появленіи первыхъ лучей животворнаго солнца.

Спустя нсколько дней.

‘Я все дале и дале ду отъ родной Москвы, колыбели дтства моего, отъ прелестной родины, гд я родился, воспитывался, получилъ первые плоды образованія, гд впервые узналъ счастье жизни, узналъ дружбу, гд сердце мое забилось для любви, и для наслажденій ее и гд теперь осталась прелестная М… идеалъ любви моей, о которой мечтаю теперь, которой преданъ я и въ которой нахожу вс прелести, вс совершенства роскошной природы. Вотъ шестисотая верста мелькнула мимо глазъ моихъ, вотъ тяжкій вздохъ вылетлъ изъ груди моей, и крупная слеза выкатилась изъ глазъ, но которой вздохъ это, которая слеза?— Ахъ! я не могу дать отчета въ этомъ, не могу врно вычислить біенія сердца и тревоги души моей… Кто испыталъ тотъ, врно скажетъ: какъ тягостна для влюбленныхъ разлука, какъ мучительно время это, часы и дни кажутся мсяцами, недли и мсяцы — годами, годы — цлыми столтіями, и еслибъ влюбленнаго не утшало бы воспоминанія прошедшаго, еслибъ очаровательныя мечты не обворожили души его, то врно, каждый влюбленный, въ разлук, скоро бы оставлялъ жизнь эту…… Я сужу справедливо: я люблю самъ, люблю впервые и далеко теперь отъ предмета любви моей, отъ несравненной М….. Но пусть явятся противники мннію моему, пусть они противорчатъ мн, не врютъ, я одинаково судить буду и никто не разувритъ меня въ противномъ.

Спустя недлю.

Прошла еще томительная недля, еще семь дней мелькнули отъ человчества, а я вдалек отъ прелестной М….., одинъ, въ тайн, предаюсь воспоминаніямъ и бужу въ памяти моей очаровательное прошедшее, вспоминаю т часы, т дни, когда я бывалъ съ нею, когда она ласкала меня, когда я произнесъ ей первое люблю……. Ахъ! сколько сладостныхъ воспоминаніи нахожу я въ душ своей, сколько думъ прошедшаго скрыто въ сердц моемъ, сколько надеждъ и ожиданій льстили и измнили мн… Все она одна наполняетъ воображеніе мое, все о ней одной мечтаю я! М…… М…… ангелъ души моей, первенецъ любви, твореніе міра не земнаго, восхитительный идеалъ!…. А ты священнйшая дружба, чистый перлъ жизни нашей, красота бытія человческаго, ты утшай меня, пекись обо мн, я готовъ, упоенный любовію, отдохнуть въ объятіяхъ твоихъ, забытыя въ тиши уединенія твоего, и въ твоемъ пріют, какъ на дож радости ждать счастливой: будущности! . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Такъ писалъ, такъ мечталъ герои романа этаго въ отъздъ свои: изъ Москвы. Журналъ памятныхъ записокъ его (но къ сожалнію разтерянный) нечаяннымъ случаемъ достался мн, и я, чтобъ читателя еще боле ознакомить съ характеромъ героя моего, ршился выписать изъ онаго нкоторые мста, которые ясно показать могутъ его душу и характеръ, а тмъ самымъ начать романъ мои или лучше сказать, описать жизнь молодаго несчастливца гонимаго судьбой, людьми, утратившаго все спокойствіе и въ весн дней своихъ испытавшаго вс бдствія жизни.

——

— Кто же, господинъ авторъ, герой романа вашего, какія несчастія его, какую роль игралъ онъ въ свт, какія отношенія имли люди на судьбу его, кого, онъ называетъ идеаломъ любви своей, первенцемъ счастія своего, короче сказать, если вы взялись уже описывать, жизнь несчастливца, (какъ вы назвали его сами,) то прошу васъ безостановочно продолжать оную, и какъ можно рже вводить эпизоды.
На вс вопросы ваши, строгой читатель, я съ удовольствіемъ готовъ отвчать вамъ, и если только счастливо и съ успхомъ кончу начатый: трудъ мой то прошу васъ быть снисходительнымъ ко мн, а также къ самымъ погршностямъ моимъ, которыя свойственны человку въ каждомъ званіи и при всякомъ предпріятіи. Я даже и думать не смю, чтобы трудъ мой былъ совершенъ и не имю ни малйшаго самолюбія считать оный выполненнымъ, какъ то иногда думаютъ нкоторые авторы нашего времени.
— Это завидная черта въ характер вашемъ, молодой авторъ, почему васъ можно назвать — авторомъ безъ самолюбія.
Благодарю васъ за комплиментъ, учтивый читатель, и съ своей стороны постараюсь еще боле доказать справедливость сказаннаго мною: что я истинно рожденъ безавторскаго самолюбія.
— Finis coronal opus, говоритъ латинская пословица, а теперь извольте продолжать начатый, трудъ вами къ удовольствію Русской публики, страстно любящей все новое, а еще боле тогда когда это новое есть ее отечественное, гд можно видть духъ и характеры, настоящихъ Русскихъ по душ и сердцу.
Съ удовольствіемъ готовъ, исполнить желаніе ваше, благосклонный читатель, и съ этимъ вмст желаніе просвщенной отечественной публики нашей, благосклонно взирающей на таланты и произведенія своихъ единоземцевъ. Но только дай Богъ, чтобъ страсть къ отечественному боле увеличивалась и не остывала въ сердцахъ тхъ, которыя могутъ дать еще большіе способы къ оному…
— И такъ извольте счастливо, Господинъ Авторъ, продолжать трудъ вашъ, а публика, будьте уврены, будетъ снисходительнымъ рецензентомъ къ произведенію вашему.
‘Лестная надежда!……. Но кто впрочемъ не живетъ ею, кто не очарованъ этою богинею подлуннаго міра — сердца всхъ и каждаго невольно приносютъ ей жертвы свои. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Разговоръ кончился. Авторъ остался съ надеждой отъ читателя на благосклонность отечественной публики, — Публика съ ожиданіемъ новаго произведеніи отъ молодаго Автора. И такъ, время ему приступить къ описанію жизни Героя романа сего извстнаго въ предисловіи подъ имянемъ Проклятаго.

——

— Ба, ба, ба! Что за странность, вотъ ужъ совершенно неожиданно, незнаю къ чему только приписать это, что я засталъ дома тебя, сказалъ молодой Метеоровъ, входя въ комнату своего знакомца и товарища Змйскаго.
‘Такъ, это я знаю, ты привыкъ судить обо всемъ по своему или, какъ говорится: Мрить на свой аршинъ, какъ на примръ, тебя самаго никогда не застанешь ни въ полночь, ни заполночь, не сыщешь и съ семьею барзыми, то и не удивительно, что ты также судишь и обо мн.—
— Не мудрено, Валерьянъ Александровичъ, этому случиться съ-тобою, а что, право, касается до меня, то этого со мною не бываетъ. Да вотъ, недалеко сказать, я до этаго времени былъ у тебя боле пяти разъ, а скажи, засталъ ли хоть однажды?
‘Эта правда твоя, Николай Ивановичъ, что ты въ эти раза не заставалъ меня, такъ, увряю, что крайняя необходимость заставляла меня не быть дома, но объ этомъ посл, а теперь прошу садиться, да сказать, нтъ ли чего новинькаго.
Метеоровъ слъ, постановилъ на столъ шляпу свою и разтегнулъ дв нижнія пуговицы сертука своего. Валерьянъ Александровичъ веллъ человку подать трубки и двое знакомцевъ — товарищей не долго хранили между собою молчаніе. Змйскіи, какъ хозяинъ дома, былъ одтъ въ шелковой Турецкой халатъ, на голов была бархатная ермолка вышитая золотомъ и онъ, подобно трехъ бунчужному Паш, сидлъ на роскошномъ изъ бухарской матеріи диван. Поданныя трубки были приведены въ дйствіе, густой дымъ вакштабу разтилался по полу и комнатная атмосфера вскор вся была наполнена онымъ. Богатыя янтарныя муштуки, длинныя черешневыя чубуки, бархатныя шитые золотомъ чехлы, большія пнковыя трубки въ серебренной оправ, все ето вмст, отзывалось чмъ-то, Восточнымъ, чмъ-то не Европейскимъ. Къ томужъ богатое убранство самаго кабинета Валерьяна Змйскаго, гд висли на стнахъ картины писанныя въ восточномъ вкус и закрытыя флеромъ, разныхъ сортовъ чубуки и трубки, стоящія въ углахъ кабинета и проч. давало видъ какого-то Сибаритства, какой-то азіатской нги. Одинъ Метеоровъ какъ гость, одтый боле на вкусъ Парижскій нсколько разнообразивъ собою вкусъ хозяина.—
Они не долго хранили молчаніе, сказалъ я, и такъ подслушаемъ разговоръ ихъ: — Ну, какъ проводишь время, Метеоровъ, спросилъ Валерьянъ Александровичь знакомца своего, я думаю, что балы и концерты свели съ ума тебя.—
‘О, напротивъ, отвчалъ Метеоровъ, я живу нынче настоящимъ Анахаретомъ и почти ни шагу изъ дома, разв только куда нибудь къ короткимъ знакомымъ, или къ старымъ товарищамъ и то довольно рдко.—
— Странно, странно, что ты нынче сидишь дома, это даже можетъ служить порядочной новостью между знакомыми твоими. Да, нтъ, тутъ что нибудь кроется, признайся Метеоровъ.—
Николай Ивановичъ засмялся, качалъ въ знакъ отверженія головою, а Змйскій вторично просилъ его признаться. Наконецъ Метеоровъ прекрати смхъ съ довольно сурьезнымъ видомъ спросилъ Валерьяна:
‘Да помилуй, Змйскій, съ чего ты взялъ подозрвать меня, ты знаетъ, что я довольно откровененъ, и если бы что нибудь было, то врно бы я сказалъ теб, и даже…
— Не думаю, скоро перебилъ его Змйскій, конечно ты иногда черезъ чуръ бываешь откровененъ, а иногда…… ну, да впрочемъ оставимъ, быть можетъ, ты за откровенность разсердился на меня.
‘Ни мало, да и за что шутъ сердиться, ты ни чего не сказалъ обиднаго мн, а если ты предполагаешь, что я иногда не откровененъ, то всякому дана полная свобода судить обо всемъ по своему.
— Да нтъ, Метеоровъ, сколько ты не говори и сколько не старайся разуврять меня въ противномъ, но я съ своей стороны откровенно скажу теб, что ни какъ не поврю, чтобъ у тебя не было какой нибудь причины сидть дома.
Метеоровъ засмялся громче прежняго но лице его примтно перемнилось. Онъ съ какимъ-то особеннымъ удивленіемъ смотрлъ на Змйскаго, потомъ посл минутнаго молчанія началъ прерванный разговоръ.
‘Скажи, пожалуста, Валерьянъ Александровичъ, отъ чего ты такъ судишь ршительно на щетъ моей бытности дома.
— Довольно странный, вопросъ! Вотъ что значитъ, Николай Ивановичъ, влюблятся: ты только вздохни лишній разъ о комъ нибудь, а тутъ тотчасъ и замтятъ. Вотъ каковъ свтъ нынче.
Посл этаго, Змйскій, важно разваливаясь на пышномъ диван своемъ, громко засмялся, что Метеорова заставило примтно смшаться,— наконецъ онъ просилъ Николая во всемъ откровенно признаться ему. Смшавшійся Метеоровъ не зналъ что отвчать на ршительный вопросъ этотъ, какъ только просилъ Змйскаго до времени оставить разговоръ объ этомъ предмет, прибавя: будь увренъ, добрый Валерьянъ, что ты со временемъ ршительно узнаешь обо всемъ, а теперь, увряю честью тебя, что ни чего не могу сказать теб.
— Я доволенъ и этимъ, отвчалъ Змйскій, покрайней мр предположенія мои справедливы.
‘Слава твоей проницательности! сказалъ Метеоровъ, возвыся голосъ, потомъ всталъ со стула своего и большими мрными шагами зачалъ ходишь взадъ и впередъ по паркетному кабинету.
Звонкой часовой колокольчикъ столовыхъ часовъ медленно пробилъ двнадцать и хозяинъ дома веллъ приготовить завтракъ. Между тмъ Николай Ивановичъ началъ разговоръ: ‘Ну, теперь, Валерьянъ Александровичъ, въ свою очередь дай и мн спросить тебя: ты давича сказалъ мн, что крайняя нужда заставила тебя не бытъ столько времени дома, то напримръ, какая нужда эта, а?
— Будь увренъ, отвчалъ Змйскій, у меня нтъ такихъ секретовъ, какія имешь ты, да если бы И имлъ, то врно не сталъ бы по твоему откладывать до предбудущаго времени открытіе оныхъ.
‘ Говори что хочешь, Валерьянъ, но я сказалъ уже, со временемъ ты узнаешь все, что теперь Скрываю отъ тебя.
— Такъ вотъ, любезнйшій, ясно по всему, что ты гораздо боле имешь секретовъ, нежели я, и секреты твои таинственне моихъ. Но впрочемъ, оставимъ разговоръ объ этомъ, а я вмсто того разскажу теб причину бывшихъ выздовъ моихъ изъ дому,

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Читатель и Авторъ.— Ожиданіе друга.— Пнсьмо.— Исторія Никанора Райскаго до его любви, соединенная со исторіею Вольдемара.—

‘Вы общали, господинъ Авторъ, врно скажетъ читатель, познакомить меня съ вашимъ Проклятымъ, но вотъ уже вторая глава, а вы еще не сказали объ немъ ни слова.— Будьте уврены, благосклонный читатель мой, что я сдержу слово свое, и какъ только доведетъ случай, то непремнно ознакомлю васъ съ несчастнымъ героемъ — юношею, жизнь котораго я ршился описать для васъ.

——

‘Скоро шесть часовъ, а Райскаго нтъ еще, это странно, довольно странно. Онъ общался быть ко мн въ вечерни и по сю пору еще нтъ его, врно что нибудь случилось съ нимъ. Что теперь скажутъ Ижорскіе? Удивляюсь, что могло задержать его.’ Такъ думалъ и разсуждалъ самъ съ собою Вольдемаръ Прагинъ, другъ Никанора Райскаго героя романа этаго, извстнаго подъ именемъ Проклятаго, Читатели если не знаютъ еще совершенно Вольдемара, то, покрайней мр слышали уже объ немъ изъ журнала Никанорова, въ которомъ, сей несчастный, такъ восхищался дружествомъ его. Но долгъ Автора гораздо короче знакомятъ читателей съ каждымъ изъ лицъ, которые онъ намренъ описать въ роман своемъ. Это самое долженъ, исполнитъ и я, почему читатели врно простятъ моей слово охотливости и прочтутъ Романъ мой (вроятно безъ удовольствія,) но я не обижаюсь этимъ: ибо я Авторъ безъ самолюбія.
‘Подъ какоюжъ теперь фамиліею, господинъ Авторъ безъ самолюбія, будетъ герой вашего романа: подъ именемъ Райскаго, или подъ именемъ Проклятаго.
— Онъ долженъ , почтеннйшій читатель, покуда, не извстна еще вамъ исторія жизни его — называться Райскимъ.
‘И такъ, прошу васъ, ознакомить меня короче съ вашимъ Райскимъ, съ его другомъ Вольдемаромъ однимъ словомъ, продолжайте романъ вашъ: а я запасся терпніемъ дабы до конца прочесть его.
— Очень радъ, что вы сдлали это, и я съ большимъ желаніемъ начинаю теперь продолжать романъ мой, господинъ терпливый читатель!

——

Вольдемаръ Прагинъ, сказалъ я, дожидался друга своего, съ которымъ хотли они хать къ Ижорскимъ, но пробило шестъ часовъ — Никаноръ не являлся, Вольдемаръ не зналъ чему приписать не бытіе его. Онъ, подобно влюбленному, которой нетерпливо ждетъ предмета любви своей дожидался Райскаго, каждая минута шла для него медленно и когда ударило семь часовъ, то Прагинъ приказалъ человку подать одться и ршился хать самъ къ другу своему.
Лишь только Вольдемаръ надлъ плащъ и взялъ шляпу дабы отправиться къ Никанору, какъ вошелъ человкъ и подалъ запечатанное письмо ему. Прагинъ по написанному на его имя адресу тотчасъ узналъ почеркъ друга своего, онъ съ нетерпніемъ распечаталъ письмо и читалъ слдующее:

Милый и добрый Вольдемаръ!

‘Я хотлъ сего дня быть у тебя дабы вмст съ тобою хать къ Ижорскимъ, ахъ, другъ мой, какъ жаль и какъ досадно, что я принужденъ измнишь слову своему: несносный, отяготительный жаръ простуды принудилъ меня невольно остаться дома. Ты знаешь, милый Вольдемаръ, что я въ другое время ршился бы пожертвовать цлымъ днемъ, но нынче — ахъ! нынче, ты знаешь куда хотли хать мы? Но ради Бога! Прізжай ко мн самъ, свиданіе съ тобою облегчитъ скуку мою, облегчитъ самую болзнь. Вмст съ этимъ прошу, тебя, другъ мой, зазжай къ Ижорскимъ и скажи имъ о случившимся, скажи, что болнъ я и поклонись имъ, поклонись… но, ты знаешь, о комъ я хотлъ сказать теб. Прости, будь здоровъ. Остаюсь

Преданный другъ теб
Н. Райскій..

1825 года
Декабря 10 дня.
Прагинъ, по прочтеніи письма, спшилъ тотчасъ же отправиться къ Ижорскимъ, а отъ туда къ больному другу своему дабы развлечь скуку его.
Оставимъ Вольдемара, ухавшаго къ Ижорскимъ, и короче ознакомимъ читателя съ Никаноромъ Райскимъ и съ этимъ врнымъ другомъ его я а тамъ и съ Ижорскими.

——

Исторія Никанора Райскаго до его любви, соединенная съ Исторіею Вольдемара.

Никаноръ Дмитріевичъ Райскій былъ сынъ одного богатаго и знатнаго дворянина. Пространная и древняя Столица Россіи — Москва, была колыбелью рожденія его и мстомъ, гд онъ получилъ первое воспитаніе и даже самое образованіе. Родители Никанора, съ свойственною всмъ родителямъ нжностію и попечительностію старались объ немъ. Они ничего нещадили для своего единственнаго сына: ибо Никаноръ былъ у нихъ одинъ. Ласки, самомалйшія попеченія, даже дозволеніе невинныхъ шалостей было оказываемо и позволяемо маленькому Никанору, но все, что относилось къ забавамъ и играмъ было однако подъ строгимъ надзоромъ ихъ самихъ, или приставленныхъ учителяхъ и надзирателяхъ, имющихъ хорошую нравственность. Дтство Никанора плняло каждаго: ибо несвоенравіе, ласковость, обходительность и скромность длало его въ глазахъ всякаго завиднымъ малюткой. Кто только зналъ Райскихъ каждый относился, что маленькой Никаноръ, милой сынъ ихъ, есть завидное дитя. Слуги и служанки всегда оставались довольны маленькимъ Райскимъ и онъ, никогда не наносилъ не малйшихъ обидъ имъ ни капризами, ни своенравіемъ подобно многимъ избалованнымъ дтямъ знатныхъ вельможъ, которые даютъ полную волю прихотямъ дтей своихъ. Много для пользы Никанорова дтства служилъ присмотръ Русскихъ надзирателей и учителей, которые, имя хорошую нравственность не могли знакомить его съ прихотью иностранныхъ привычекъ. Заморскія причуды и любовь къ иностранному не поселялась въ сердце маленькаго Никанора, да и родители его при большомъ состояніи своемъ не хотли имть учителей иностранцевъ даже и языкамъ иностраннымъ. Никаноръ и онымъ также обучался у своихъ соотечественниковъ. Однимъ словомъ, воспитаніе Никанора Райскаго было воспитаніе истинно Русское. Онъ зналъ иностранцевъ только по однимъ ученымъ и частнымъ описаніямъ, или если и видалъ ихъ, то это случалось въ дом родителей его.
Быть можетъ, нкоторыя скажутъ: какъ можно иностранному языку учиться у Русскаго?… Почему же можно, милостивые государи, портить нравственность и разв Русскіе неучи — стыдитесь судить такъ, это свойственно однимъ иностраннымъ бродягамъ и то тмъ, которые знаютъ Русскихъ по одному слуху, но впрочемъ виноватъ, мало сыщется иностранцевъ, знающихъ Русскихъ по одному слуху. Мы имъ извстны по нашему радушію…….
Врно для читателей не будетъ любопытно, если я подробно имъ описывать буду все малолтство моего Никанора: лта дтей, ихъ привычки, стараніе родителей на щотъ воспитанія ихъ, невинныя шалости и забавы дтей знаетъ каждый и каждый изъ насъ иметъ, или имлъ родителей, каждый врно живо помнитъ, что онъ сынъ, или дочь, которыхъ обязываетъ сама природа, общая мать наша, чтить родителей своихъ.
Малолтство Никанора утшало отца его и мать, старательные и попечительные родители вши съ неизъясненнымъ усердіемъ и любовію пеклись о немъ, предупреждая желанія, его. Они пристально смотрли на характеръ сына своего л, видя въ немъ вс отличныя свойства, радовались въ душ своей. Учителя и надзиратели, слуги и служанки, знакомые и посторонніе вс хвалили доброе сердце и тихій: нравъ маленькаго Райскаго, вс восхищались имъ и каждый безъ лести и притворства хвалилъ милаго Никанора. Съ четырнадцатаго года дтства его, росъ и воспитывался въ дом родителей любимаго всми Никанора_ сынъ бднаго дворянина Прагина. Старый Прагинъ былъ хорошій Знакомецъ и другъ стараго Райскаго, которой любя друга своего, упросилъ его отдать къ нему въ домъ сына, общая ему имть попеченіе о немъ, какъ о собственномъ своемъ сын. Маленькой товарищъ маленькаго Никанора былъ старе его только однимъ годомъ. Одинаковое воспитаніе, занятія, привычки, одинаковой образъ мыслей — все это связывало Никанора съ сыномъ добраго Прагина — съ добрымъ Вольдемаромъ. Между ими съ самаго дтства не было ни чего тайнаго. Откровенность и привязанность другъ къ другу рождали въ нихъ короткость и расположеніе, которая скоро превратилась въ совершенное дружество. Друзья — дти при всей короткости своей уважали одинъ другаго, что еще боле длало прочне дружество ихъ.
Родители Никанора, видя связь эту были очень ради: ибо они знали характеръ Вольдемара и цнили его. Воспитаніе сего послдняго въ дом Райскихъ ни чемъ не отличалось отъ воспитанія сына ихъ, лучше сказать, оно было одинаковое во всхъ случаяхъ: Ласки, строгость, смотрніе и стараніе о самомалйшемъ для нихъ не было различно. Отецъ Вольдемара, прізжая иногда навщать сына своего (Прагинъ жилъ въ маленькой деревушки. своей) и, видя таковое попеченіе о немъ длался вн себя отъ радости и не находилъ словъ и случая благодарить друзей своихъ — добрыхъ Райскихъ.
Впрочемъ я, снисходительный читатель, занимая васъ разсказомъ дтства моего Никанора забылъ сказать вамъ, что воспитанникъ Райскихъ — Вольдемаръ не имлъ родительницы. Она скончалась тогда еще, какъ онъ имлъ около шести лтъ отъ рожденія, почему отецъ его, находя о своемъ Вольдемар, можно сказать, материнскія попеченія со стороны старательной Госпожи Райской еще боле оставался довольнымъ и не зналъ какъ и чмъ изъявлять благодарность свою. Онъ еще боле восхищался когда воспитатели Вольдемара относились о немъ съ чрезмрною похвалою, и представляя одобренія учителей и надзирателей говорили ему: ‘Милый и маленькой Вольдемаръ вашъ рдкой дитя, его старанія къ ученію чрезмрны, онъ много къ этому поощряетъ и нашего Никанора.’ — Чье родительское сердце не будетъ въ полной мр ощущать радости, слыша таковые отзывы о сын или дочери своей. Прагинъ, при всхъ нуждахъ своихъ въ жизни отъ ограниченнаго состоянія, при всхъ непріятностяхъ каковыя только получалъ онъ отъ тяжбы, которую велъ съ роднымъ братомъ своимъ, оставался спокойнымъ. Его всю радость, все утшеніе составлялъ прилжный къ наукамъ и добрый но душ и сердцу сынъ его Вольдемаръ. Вотъ сколько хорошіе дти приноситъ спокойствія родителямъ своимъ, и сколько сладостныхъ впечатлній въ душ производитъ похвала объ нихъ…… Впрочемъ иногда сами родители бываютъ причиною безнравственныхъ поступковъ дтей своихъ, они сами доводютъ ихъ до оныхъ, имя слишкомъ малое попеченіе о ихъ характерахъ, или не вникая въ стремленіе оныхъ отдаютъ на собственную волю бурной, неопытной молодости: Еще боле бываютъ виновны родители такіе, которые пренебрегая просвщенными и образованными Русскими учеными — своими, соотечественниками — отдаютъ дтей своихъ на воспитаніе иностранцевъ, или въ ихъ заведенія, гд пришлецъ, — иностранецъ въ стнахъ онаго думаетъ часто боле о своихъ выгодахъ нежели о нравственности ввренныхъ питомцевъ ему.
— Вы эгоистъ моды, эгоистъ милыхъ, вжливыхъ иностранцевъ, ихъ утонченнаго вкуса, ихъ деликатнаго образованія, короче всего, что только не отечественное, — быть можетъ, это скажетъ мн какая нибудь разсерженная дама, или какой нибудь питомецъ Француза, прибавя къ тому стихи И. А. Крылова.
Хулители на что не взглянутъ
Подымутъ тотчасъ лай.
‘Воля каждаго, господа, судить объ каждомъ предмет по своему, я не противорчу вамъ, но только, съ удовольствіемъ вспоминаю безсмертнаго H. М. Карамзина.
Смятся, право, не гршно
Надъ тмъ, что кажется смшно.
Никаноръ и другъ его Вольдемаръ достигли наконецъ до семнадцати лтняго возраста — до тхъ лтъ, когда страсти и впечатлнія, мечты и воображеніе сильне дйствуютъ на душу человка, когда мы, предаваясь имъ, можемъ боле чувствовать, боле ощущать въ душ своей и самое сердце — маятникъ жизни нашей — можетъ боле привязываться къ предметамъ, которыми прельщаемся мы. О страсти! страсти! вы, жизненные ураганы людей, вы отпечатки существованія нашего, вы часто доводите насъ до не возможности управлять собою, а иногда часто, очень часто губите насъ совершенно. Молодой Райскій, получа хорошее образованіе подъ надзоромъ попечительныхъ родителей своихъ, наконецъ отданъ былъ для большаго усовершенствованія въ наукахъ въ Университетъ, какъ въ высшее святилище истиннаго просвщенія, гд назидаются при свтильник истины, лучшаго и изящнаго гд умъ и сердце юношей и гд попеченіе Русскихъ наставниковъ иметъ цлію одну истину и добро. Въ одно время съ Никаноромъ поступилъ въ Университетъ и другъ дтства его добрый Вольдемаръ Прагинъ. Тамъ двое друзей этихъ съ одинаковыми наклонностями къ хорошему, съ одинаковыми характерами и стремленіями къ польз истиннаго просвщенія служили примромъ истинной дружбы между другихъ сотоварищей своихъ. Взаимная откровенность другъ къ другу, уваженіе старшихъ, презрніе обмана, лжи, порока были отличительныя черты характеровъ Вольдемара и Никанора. Они всегда старались предостерегать одинъ другаго, давать самимъ себ совты, стараться какъ-можно боле и боле избгать худыхъ обществъ и длить время между собой и книгами. Чтеніе полезнаго по всмъ отраслямъ наукъ, а особенно чтеніе древнихъ философовъ много занимало ихъ, много способствовало къ развитію ихъ ума, къ назиданію и образованію ихъ сердца.
Прошелъ годъ. Никаноръ и Вольдемаръ одинаково стремились къ лучшему, одинаково старались они заслуживать уваженіе къ себ и быть между собою друзьями.
Ахъ! юность, какъ завидна въ теб черта благородства, какъ много должна она быть уважаема въ теб, и какъ пріятно видть таковое стремленіе желаній къ лучшему, къ нравственному…. Вотъ плоды отечественнаго воспитанія, вотъ семена посянныя въ сердцахъ дтей, плодами которыхъ должны гордиться родители, еще боле дти должны благодарить отцовъ своихъ: ибо они тщательно пеклись о воспитаніи ихъ, не ввряя оное пришлецамъ — иностранцамъ.— Такъ Никаноръ и другъ его Вольдемаръ должны почитать тхъ которые пеклись о нихъ, стараясь внушать имъ строгую нравственность, которая есть руководительница жизни нашей.—
Говорить ли вамъ, добрые читатели, что Вольдемаръ, столько старался и желалъ счастія другу своему, сколько бы могъ онъ желать онаго самому себ. Онъ иногда, оставляя занятія свои спшилъ съ радушіемъ исполнять желанія Никанора, и жертвовать для него всмъ, а услуги эти, Райскій, оцнилъ расположеніемъ своимъ, своею откровенностію къ нему и непритворнымъ дружествомъ. Онъ первыми долгомъ поставлялъ себ объ. являть все Прагину, что только скрывалъ отъ другихъ, однимъ словомъ, эти двое молодыхъ людей походили на Пиллада и Ореста. Быть можетъ, скажутъ мн, что напрасно я сравнилъ моего Никанора и Вольдемара съ уважаемыми досель Пилладомъ и Орестомъ — я съ своей стороны буду отвчать имъ: хотя Райскій и Прагинъ не находили столько случаевъ оказывать одинъ другому дружбу свою, сколько уважаемые друзья древности, по крайней мр они не мене уважали и любили другъ друга, не мене оказывали одинъ другому радушія, а въ вкъ нашъ, бдный друзьями, Никаноръ и Вольдемаръ могутъ называться друзьями истинными. Впрочемъ, вдалек отъ Столицъ, отъ этихъ панорамъ моды и уродливаго этикета, быть можетъ, и сыщутся истинныя друзья, но они остаются неизвстны свту.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Продолженіе исторіи Никанора Райскаго и друга его Вольдемара.

Прошло еще полгода, какъ Никаноръ и другъ его находились въ Университет, большія свденія въ наукахъ, большія познанія и образованія ума и сердца пріобрли они въ этомъ свтилище нравственности, высокаго и истиннаго.
Я не знаю, кто бы изъ Русскихъ, изъ моихъ любезныхъ соотечественниковъ, обучаясь въ какомъ нибудь изъ казенныхъ заведеніи Россіи былъ бы противникъ своего отечественнаго, или не былъ бы по душ истиннымъ Россіяниномъ!…. Вс и каждый, начиная съ глубокой древности, отъ временъ возрожденія Государства Русскаго любили и уважали отечество свое, но если и есть, или были противники въ мнніяхъ и почитатели иностраннаго, то это отъ того только, что родители, вручая воспитаніе дтей своихъ иностранцамъ сами мало пекутся о ихъ образованіи. Тщательное попеченіе родителей о дтяхъ составляетъ какъ для тхъ, такъ я для другихъ первое благо: съ этимъ соединена самая польза политическихъ обществъ, самое благосостояніе Государства. Нравственность молодыхъ людей подобна лучамъ солнца, изливающаго теплоту свою на подлунную природу и, животворящаго оною, людей и все, что только Сотворено для оныхъ. Такъ родители Никанора боле всего пеклись объ ономъ, боле всего старались они внушать ему и другу его права гражданина, любовь къ отечеству и повиновеніе къ старшимъ. Ахъ! любезный Никаноръ, какъ ты былъ счастливъ, что имлъ таковыхъ родителей, и сколь много попеченіе ихъ принесло теб пользы на поприще жизни твоей. Благосклонный читатель! ты увидишь самъ истину словъ этихъ и даже я увренъ, что ты оцняя поступки Никанора, оцнитъ его нжное сердце, его добрую душу, его правила и увидишь сколько имлъ добродтелей этотъ несчастный юноша. И такъ, отдавая на судъ твои исторію жизни моего Никанора я приступлю къ продолженію оной:
Я сказалъ, что прошло полтора года какъ Никаноръ и Вольдемаръ находились въ Университет. Ихъ стремленіе къ образованію себя продолжалось съ равными успхами, наставники истинъ, эти распространители просвщенія старались отличать сихъ двухъ юныхъ питомцевъ предъ ихъ товарищами, а отличное поведеніе и скромность Никанора и Вольдемара заслуживали въ глазахъ начальниковъ похвалу которая, достигая родителей Райскаго приносила онымъ радость. Какъ всегда добрый Никаноръ былъ ласкаемъ жми, и сколько другъ его былъ уважаемъ! Райскій въ своихъ письмахъ къ отцу Вольдемара не находилъ словъ хвалить сына его и добрый старикъ при всхъ непріятностяхъ былъ всегда отъ этаго въ восхищеніи. Его письма къ Вольдемару были наполняемы благодарностію, а вмст съ этимъ самыми строгими правилами нравственности, наставленіями, изъ которыхъ молодой, не опытный Прагинъ могъ многому научиться. Такъ родители Райскаго и добрый, и старательный Прагинъ пеклись о дтяхъ своихъ, которые беззаботно предавались радости, не думая, что будущее готовило имъ большія. непріятности. Любезный и привтливый для всхъ Никаноръ съ юношескою безпечностію длилъ время съ товарищами и другомъ своимъ, охотно занимался науками и чтеніемъ книгъ, не предполагая, что, быть можетъ, роковая судьба перемнитъ жизнь его, отниметъ спокойствіе и лишитъ его наилучшаго въ жизни — лишитъ онаго не возвратно. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Еще проходилъ годъ, какъ Никаноръ Райскій и другъ его находились въ Университет, къ концу онаго мать Никанора сдлалась нездорова. Болзнь ея много опечалила домашнихъ и знакомыхъ, заботливый Никаноръ и другъ его Вольдемаръ не отходили отъ постели ее. Они вмст съ докторами старались помогать ей чмъ могли только т, выслушивая прилжно наставленія медиковъ рачительно исполняли оныя. Минуты, часы, дни казались имъ вчностью, видя увеличивающуюся болзнь ихъ единственнаго друга — доброй, милой:, попечительной Г-жи Райской. Никаноръ, нжный и почтительный сынъ ее, ни въ чемъ не находилъ развлеченія себ, даже самые совты друга мало дйствовали на него, да и могъ ли добрый Вольдемаръ давать хладнокровно совты другу своему, когда самъ имлъ нужду въ нихъ?… Онъ не мене Никанора чувствовалъ печаль въ душ своей: видя въ болзни благодтельницу свою, которая любила его и пеклась объ немъ, какъ о родномъ сын своемъ. Отецъ Никанора, не жаля ничего для излеченія супруги своея сзывалъ искусныхъ докторовъ, старался ежеминутно спокоить ее и до того разстроенъ былъ, что забывалъ все окружающее его. Онъ еще боле длался таковымъ, видя горесть Никанора и неутшную печаль Вольдемара — онъ видлъ это и не могъ успокоивать ихъ, не могъ при собственномъ разстройств души своей дать совты имъ. Грусть, тоска, отчаяніе длали стараго Райскаго даже непохожимъ на самаго себя. Совты знакомыхъ, просьбы родныхъ, увщанія приходскаго Священника ни что не могло успокоивать, ни что не развлекало души его омраченной печалію. Скорбь, какъ хищный вранъ терзаешь трупъ — терзала сердце стараго Райскаго, и онъ не былъ въ состояніи даже и въ собственномъ разсудк находишь утшенія. Вотъ, какъ бываютъ иногда тягостны для человка горести, онъ подъ гнетомъ оныхъ, ни въ чемъ и ни гд не находитъ спокойствія себ, оно далеко бжитъ отъ него, и человкъ въ это время бываетъ подобенъ растроенному инструменту издающему нестройную гармонію.—
Болзнь Г-жи Раиской увеличивалась, самое искуство медиковъ не могло облегчать оную, отъ чего весь домъ Райскихъ походилъ на опустлой замокъ, не смотря на то, что пріздъ гостей и толпы слугъ и служанокъ были видны въ ономъ. На лиц каждаго примтно было уныніе, веселость бжала изъ жилища Райскихъ, и тоска, какъ трауръ изгнала изъ онаго радость. Г-жа Райская своей добротою и радушіемъ умла каждаго заставить любить себя и не было ни одного человка, которой бы, зная ее, въ душ своей не хранилъ къ ней уваженія.
По этому самому болзнь ее наносила многимъ безпокойство. Родные теряли въ ней, — милую родственницу, — знакомые, — лучшаго друга, слуги и служанки благодтельную госпожу. Названіе супруги и родительницы оправдывала она въ полномъ смысл этихъ словъ и строго соблюдала соединенные съ онымъ обязанности. Добродтель, честность и истина были отличительными чертами въ характер ее, однимъ словомъ, все лучшее, все благороднйшее было видно въ правилахъ и поступкахъ Г-жи Райской!… Таковая нравственность и доброта родительницы Никанора невольно заставляли каждаго кто зналъ ее питать уваженіе къ ней, любить ее и принимать участіе въ болзни.
Наступилъ суровый Октябрь. Москва начинала длаться многолюдне, пріздъ изъ деревень помщиковъ увеличилъ и пріздъ знакомыхъ въ домъ Райскихъ — но при всемъ этомъ скука была главною собседницею въ семейств этомъ, злодйка печаль ни на минуту не оставляла стараго Райскаго, Никанора и Вольдемара, вс они искали развлеченія и ни въ чемъ не находили онаго. Знакомые, посщавшіе ихъ, одинаково были скучны и ни кто не узжалъ отъ нихъ, не чувствуя сильнаго разстройства въ душ своей. Все это длала болзнь Г-жи Райской. Какое для смертнаго должно быть благо — любовь людей, и какую имть должно врожденную доброту, чтобъ заслужить оную. Люди, люди! какъ мало между васъ сыщется подобныхъ Г-ж Райской!… Сердца ваши боле сродны къ недоброжелательству, боле способны къ измн, (особенно — сердца женщинъ) зависти, ненависти… впрочемъ простите откровенности моей, или лучше сказать, тмъ чувствамъ, которыя затаены мною въ душ моей. Но, быть можетъ, кто нибудь скажетъ мн: ‘Вы сами, милостивый государь, въ душ своей питаете ненависть къ подобнымъ вамъ и сами же укоряете другихъ.’ — Ахъ, нтъ, увряю честью, клянусь самимъ Провидніемъ, что я не былъ рожденъ съ таковыми чувствами: но люди, люди, эти нравственныя зври міра сего сдлали меня таковымъ, сдлай ли меня эгоистомъ!… Я боюсь ихъ, убгаю сообщества съ ними, а вмст съ этимъ жалю о нихъ, жалю о. томъ, что я ношу одинакое названіе съ ними — человкъ, и имю душу, сердце, чувства, имю одинакія понятія, одинакія способности…… Судьба, непостижимая судьба!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Но я разфилософствовался, или лучше сказать, размечтался, разчувствовался, и, какъ вижу слишкомъ не кстати, за чмъ открывать чувства души своей, свои мысли, за чмъ быть предъ людьми откровеннымъ и роптать на судьбу — къ чему послужитъ это, какую принесетъ пользу..

——

Благосклонный читатель! прости за отступленіе, прости за мечтательность мою, я невольно предался оной, и душа моя хотла невольно предашся воспоминаніямъ! … Но обратимся къ героямъ романа моего. Къ концу Октября болзнь Райской увеличилась чрезвычайно, вс пособія Медиковъ и старанія ихъ были. тщетны, ничего не помогало страждущей больной, ни что не облегчало болзнное и Райскимъ оставалась одна надежда на Провидніе.— Это только одна надежда, какъ врнйшее упованіе смертныхъ могла еще подкрплять ихъ, и хотя на одно мгновеніе облегчать страданія, какъ отца, такъ и сына и юнаго, чувствительнаго и благороднаго Вольдемара.
Въ самую полночь, на 30 Октября, въ дом Райскихъ все пришло въ страшное волненіе, какой то смшанный шумъ, не внятные разговоры, даже слезы и рыданья были слышимы тамъ. Ахъ! кто возмется описать печаль и несчастіе страдальца, живо перелить на бумагу — горесть подобнаго намъ человка, его тоску души, его волненіе сердца — нтъ, перо слабо выражать, оное, самый языкъ нашъ бденъ, дабы изъяснить то, что чувствуетъ сердце наше, этотъ кладезь великаго, возвышеннаго, печальнаго, отраднаго!… Такъ и я не берусь описывать того, что чувствовала старый Райскій, Никаноръ и Вольдемаръ, когда страждущая больная ихъ, на мгновеніе получившая силы, сказала имъ: ‘Милый супругъ мой, дражайшій сынъ и ты добрый Вольдемаръ — простите меня … Я чувствую, свтильникъ жизни моей угасаетъ и душа моя скоро, скоро переселится въ предлы горнія, къ Тому, Кто есть безпредльная любовь, благо и, милосердіе, къ Тому, Кто вдохнулъ жизнь э въ меня, Кто даровалъ мн вс блага оной, все счастіе, которое только я вкушала на земл, на этомъ земномъ странствіи, гд печали и радости, счастіе и бдствія неразлучны съ жребіемъ человка, гд капля утшенія и рки злощастія окружаютъ каждаго смертнаго, гд ни къ чему изчислять случаи въ жизни людей, сихъ временныхъ путешественниковъ пространной вселенной: — Творецъ, сей Миросоздатель всего лучшаго, всего благаго для смертныхъ въ предвчномъ совт Своемъ, устроилъ все къ нашему счастію. Онъ же и теперь печется о бренномъ и слабомъ созданіи Своемъ о человк и, даруя ему жизнь временную, земную общаетъ вмст жизнь вчную, жизнь не изъяснимыхъ радостей, гд человкъ въ селеніяхъ горнихъ отложа все земное, будетъ веселиться для прославленія неизрченнаго милосердія Божія!…. Тутъ страдалица остановилась. Она нсколько минутъ хранила молчаніе, слезы предстоящихъ были чрезвычайны. Наконецъ подозвавъ къ себ мужа и сына гораздо слабымъ голосомъ сказала имъ: ‘Друзья мои! я чувствую, что скоро оставлю земное поприще это и душа моя покинетъ бренное тло, то прошу васъ исполнить послднюю мою просьбу. Пусть Вольдемаръ будешь всегда съ вами и добрые, честные служители мои будутъ награждены за ихъ приверженность ко мн и врную службу…
Чувствительный Вольдемаръ тронутый просьбою благодтельницы своей упалъ предъ постелью на колни, съ жаромъ схватилъ охладвающую руку ее и напечатллъ на оной поцлуй благодарности, не въ силалъ будучи, отъ слезъ произнести ни одного слова. Никаноръ и отецъ его также плакали, предстоящіе служители и служанки рыдали, однимъ словомъ, вс и каждый были вн себя, видя послднія минуты жизни больной страдалицы.
‘Супругъ мой, сказала совершенно, ослабвающимъ голосомъ умирающая больная — милый супругъ мой! приподыми меня! пособи мн встать… Нтъ!… оставь меня!… Я чувствую въ себ довольно силы….
Больная приподнялась, лице ее Покрылось румянцемъ, а взоры были устремлены на предстоящихъ. Наконецъ положа правую руку на сердце со вздохомъ и взоромъ устремленнымъ на образъ Спасителя, стоящій въ правомъ углу комнаты, сказала она: ‘Всемогущій! прими слезы кающійся гршницы и пріими духъ мой и пусть благость Твоя оснитъ покровомъ своимъ нжно мною любимаго Никанора.’ При этомъ слов глаза умирающей обратились на сына. Разтерзанньи печалію Никаноръ подошелъ къ умирающей родительниц, нагнулся и принялъ отъ нее благословеніе.
О! какое веселіе! какое торжество готовится на Небесахъ душамъ подобнымъ душ умершей Райской! лоно Авраама ихъ горнее убжище, ихъ виталище!
Видлъ ли кто тихій сонъ младенца на груди матери, когда это. невинное твореніе, не обуреваемое страстями, беззаботно предается оному — таковою казалось и Райская, когда хладъ смерти оковалъ вс члены ее и душа воспарила въ горнее виталище. Я не знаю, въ состояніи ли будетъ чье перо описать внутреннее бореніе душъ стараго Райскаго, Никанора и Вольдемара когда они приняли послднее дыханіе умирающей, когда бренное тло ее лишилось всхъ чувствъ и грозная, неумолимая Смерть оковала его. Никаноръ и Вольдемаръ были почти полумертвые, положеніе стараго Райскаго было не лучше, слезы слугъ и служанокъ были чрезвычайны, однимъ словомъ, вс и каждый находили на какое-то оцпненіе вс и каждый сильно чувствовали потерю свою.
По обряду церкви бренныя остатки любимой и уважаемой всми Г-жи Райской были преданы чрезъ три дня земл. Я не стану описывать состоянія Никанора и Вольдемара въ продолженіи трехъ дней пока хладное тло стояло въ покояхъ дома. Казалось, что домъ Райскихъ, въ продолженіи этихъ трехъ дней превратился въ обитель слезъ и рыданія. Родственники, знакомые, слуги и служанки одинаково чувствовали потерю, одинаково грустили и плакали. Никаноръ, не утшный Никаноръ во время погребенія, казалось, позабылъ все окружающіе его. Онъ не слыхалъ ни просьбъ, ни увщаній, ни совтовъ, страшныя вопли и рыданія были на это отвтомъ. Унылое же пніе пвчихъ и возгласъ Протодіакона: Вчная память — все это вмст слилося въ какой-то печальный аккордъ, въ какую-то унылую гармонію! Однимъ словомъ, состояніе чувствъ въ эту минуту, разтерзаннаго Никанора, его отца и Вольдемара было неизъяснимо — перо слабо начертать и малйшій экскисъ того, что ощущали они, одинъ тотъ можетъ вполн чувствовать положеніе ихъ кто самъ, хотя когда нибудь, бывалъ въ таковомъ положеніи. Горесть и отчаяніе составляли смсь въ ихъ сердцахъ.
Погребеніе совершилось. Духовенство, опечаленные родственники, и знакомые возвратились въ домъ Райскаго, гд ждалъ ихъ пышный обдъ приготовленный рукою повара — Француза, но обдъ этотъ былъ отправленъ печалію. Ахъ! кто бывалъ на подобныхъ обдахъ, тотъ можетъ живо представить себ печальную церемонію погребальнаго обда у вдовца Райскаго.— Шумная веселость, непритворный смхъ, душевное спокойствіе не имютъ мста тутъ, одна печаль, одна уныніе главные собседники таковыхъ собраній. Обдъ кончился, гости разъхались и еще печальне, еще скучне стало въ дом Райскаго.
Вольдемаръ и Никаноръ удалились въ свои комнаты и старый Райскій заперся въ кабинет своемъ. Оли какъ будто-бы боялись скучать другъ другу печалію, а каждый на един оплакивалъ потерю свою, оплакивалъ милую, кроткую, добродтельную Елизавету. Какъ завидна участь такого человка, которой судьбу свою соединилъ съ судьбою женщины подобной умершей Райской. Но Ахъ! какъ мало видимъ мы въ скудный вкъ нашъ нравственныхъ образцовъ въ существахъ созданныхъ для украшенія природы, для счастія человка, въ существахъ, которыя называются женщины! Однако, быть можетъ, какой нибудь тощій заступникъ пола сего за это назоветъ меня Эгоистомъ — пусть его съ задорностію возражаетъ мн, доказываетъ противное — я всегда останусь при таковомъ мнніи объ этихъ свтскихъ сиренахъ девятнадцатаго столтія. О! Женщины, женщины! сердца ваши подобны извивистой лстниц потерпвшей отъ дкости времени и ежеминутно клонящейся къ разрушенію, по которой однако позволенъ входъ каждому.— Впрочемъ, какъ жаль тхъ, которые, пренебрегая опастностію низвергнуться, ршаются ходить по шаткимъ ступенямъ той гнилой лстницы….. Я надюсь, что благосклонные читатели (естьли я только удостоюсь имть оныхъ) простятъ меня за ето малое отступленіе отъ разсказа моего, — а также простятъ и за то, что я упущу время скорби нанесенное смертію Елизаветы Райской мужу ея, доброму Никанору и другу его Вольдемару.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

Продолженіе исторіи Никанора Райскаго и друга его Вольдемара.

Прошло половина печальнаго года, какъ скончалась мать Никанора, чувствительный и почтительный сынъ одинаково оплакивалъ кончину ея, одинаково сердце его чувствовало потерю доброй родительницы и вспоминаніе о ней стоило ему всегда горькихъ слезъ. Бседы товарищей, шумныя общества, даже самые ученыя занятія мало развлекали его. Онъ по большой: части старался избгать всхъ веселостей и въ уединенномъ кабинет своемъ длилъ время съ скукою, съ печальнымъ тягостнымъ воспоминаніемъ: о ласк родительницы, о ее любви къ нему. Его жизнь съ смертію матери, не походила на жизнь девятнадцати лтняго юноши, но на жизнь отшельника — Анахорета. Почти ни кто не ходилъ въ кабинетъ Никанора, а особливо тогда, когда въ ономъ находился онъ, разв только одинако печальный Вольдемаръ приходилъ длить скуку съ другомъ своимъ, оплакивать кончину благотворительницы своей и въ грустныхъ мечтаніяхъ воспоминать добродтели Елизаветы.
Отецъ Никанора живо также помнилъ смерть жены своей и съ скукой, какъ съ тяжкимъ бременемъ проводилъ время одиночества. Домашнія хозяйственныя занятія, попеченіе о крестьянахъ, сужденія объ экономіи, политики Наполеона, о войн 1812 года и проч. и проч. было кругомъ занятія отца Никанорова. Онъ хотя и видлъ печаль, сндавшую сына его, видлъ грусть Вольдемара однако не былъ въ состояніи развлекать ихъ, а только старался скрывать то, что чувствовало собственное сердце его и принимать видъ притворно спокойный. Скука, скука! какъ ты тягостна для человка, какъ ты несносна для него, онъ, въ борьб съ тобою, истощаетъ силы свои, утрачиваетъ здоровье и подъ твоимъ бременемъ не чувствительно увядаетъ. Но впрочемъ кто бы, зная добродтельную и кроткую Г-жу Райскую, не сталъ бы оплакивать ее — она была достойна того, достойна всегдашнихъ воспоминаній, всегдашнихъ сожалній!….

——

Еще проходилъ годъ какъ Никаноръ и Вольдемаръ находились въ Университет и курсъ наукъ ихъ приходилъ къ окончанію. Отецъ Никанора съ радостію ожидалъ этаго времени и въ письмахъ своихъ къ старому Прагину съ удовольствіемъ писалъ объ этомъ. Старый Прагинъ съ одинаковымъ нетерпніемъ ждалъ этаго же срока, потому, что и Вольдемару надлежало также окончить науки. Оба отца восхищались, видя приближающейся время выхода изъ Университета почтительныхъ и старательныхъ дтей ихъ. Отецъ Вольдемара хотлъ даже къ этому времени пріхать изъ деревни. Молодые люди съ своей стороны не меньше также радовались скорому своему выходу изъ Университета. Это желаніе не было желаніемъ лни, оно рождалось отъ того, что они хотли скоре посвятить себя польз Государства, хотли служить и трудами своими, хотя въ половину, воздать за полученное ими просвщеніе. Какъ похвальны и благородны таковыя желанія моихъ соотечественниковъ, сколько они чрезъ ето облагороживаютъ себя въ глазахъ иностранцевъ и сколько, можно сказать, приносятъ чрезъ это пользы даже самимъ себ.
Около Маія мсяца пріхалъ отецъ Вольдемара. Онъ былъ въ величайшей радости: ибо выигралъ веденную имъ тяжбу, по которой получилъ довольно изрядное состояніе. Не имя дтей кром Вольдемара, все имъ полученное, должно было доставаться оному и Вольдемаръ въ послдствіи времени длался богатымъ помщикомъ, а для свта — выгоднымъ женихомъ.. Отцу Никанора, которой бывъ расположенъ къ старому Прагину, эта новость была чрезмрно пріятна, а Никаноръ, какъ врный другъ дтства Вольдемарова, когда узналъ объ этомъ не помнилъ самъ себя отъ радости. Онъ былъ готовъ всмъ и каждому объявлять объ этомъ, подробно разсказывать о веденной и наконецъ выигранной Прагинымъ тяжб всмъ знакомымъ отца, всмъ Университетскимъ товарищамъ, сказать короче, Никаноръ, кажется, былъ оному радъ боле друга своего, боле самаго стараго Прагина. Вотъ какъ всегда истинный другъ чувствуетъ и раздляетъ нечаянные случаи въ жизни другаго человка, котораго чтитъ онъ другомъ своимъ. Быть можетъ, противникъ дружбы съ ироническою миною напомнитъ мн, что Никаноръ Райской былъ веселъ, видя благополучіе Вольдемара, а не печаль … Нтъ, господинъ противникъ дружества, Никаноръ, какъ истинный другъ готовъ былъ длить радости, печали, бдствія, злощастія, однимъ словомъ, душа его была открыта для всхъ впечатлній.— Отецъ Никанора столько былъ привязанъ къ юному другу сына своего, что когда старый Прагинъ ршеніемъ въ его пользу процесса обезпечилъ совершенно состояніе свое и хотлъ Вольдемара взять къ себ, ибо оставался жить въ столиц, то Райскій ни какъ не согласился отпустить отъ себя Вольдемара, а чтобъ не разлучить отца съ сыномъ, то предложилъ старому знакомцу своему жительство въ своемъ дом. Отецъ Вольдемара долго не соглашался на предложеніе но однако по усердной лрозб стараго Райскаго и сына его долженъ былъ согласиться на желаніе ихъ. Онъ боле былъ къ этому убжденъ объявленіемъ ему послдней воли умершей Г-жи Райской, которая, какъ уже извстно, просила ихъ, чтобъ они никогда не оставляли ея любимца и чтобъ Вольдемаръ былъ всегда съ ними. Убжденный этимъ отецъ Вольдемара ршился наконецъ выполнить желаніе добрыхъ друзей своихъ: онъ сталъ жить въ дом Райскаго и вмст съ нимъ ждать общей радости — окончанія курса я выпуска изъ Университета Никанора и Вольдемара.
Прежде нежели читатель услышитъ объ радости отцовъ двоихъ друзей нашихъ и узнаетъ о выход оныхъ изъ Университета, я познакомлю его съ однимъ семействомъ, котораго лица играютъ довольно значительную ролю въ исторіи жизни главнаго героя романа сего, извстнаго въ предисловіи подъ именемъ Проклятаго.

ГЛАВА ПЯТАЯ.

Новый эпизодъ для романа или исторія Ижорскихъ.—

Этотъ разсказъ, можно сказать, въ описываемой, мною исторіи Райскаго и друга его есть почти эпизодъ, но оный, какъ увидитъ читатель, необходимъ для цлой связи всхъ произшествій и для ясности цлаго романа моего.

——

Въ уютномъ уголк шумной Столицы, тамъ, гд блескъ и мода оной, роскошь и веселости мало видимы и извстны лило небогатое семейство Ижорскихъ. Оно состояло изъ самаго Ижорскаго, его дочери, маленькаго сына и двухъ служанокъ. Дочь Ижорскаго, осмнадцатилтняя Марія если не была красавицею между подругъ своихъ, то покрайней мр имла много привлекательнаго въ наружности. Длинныя черныя волосу, черные живые глаза, нжный румянецъ щекъ, не обыкновенная близна шеи, правильность въ чертахъ лица, стройная талія, однимъ словомъ, все было въ ней прелесть и очарованіе. Быть можетъ, этотъ портретъ, или лучше сказать, экскисъ, снятый съ Маріи найдутъ слабымъ, безъ жизни, но я не Вандикъ, а Марія моя не Мадона. Для все довольно было и того, что въ обществахъ, гд только бывала она молодые люди, говоря между собою, отдавали всегда предъ многими двицами преимущество Маріи Ижорской. Къ прелестной наружности Маріи надобно еще присовокупить необыкновенный умъ, ловкость въ обращеніи, отличное образованіе, превосходное знаніе Французскаго языка, музыки, боле же всего отличало ее между подругъ отличное знаніе языка отечественнаго. Однимъ словомъ, осмнадцатилтняя Марія Ижорская была всегда (есть ли такъ можно выразиться) душею обществъ, звздой женской учености. Первыя начала образованности въ наукахъ Марія получила въ дом отца своего, которой при ограниченномъ состояніи ни жаллъ ли чего для своей дочери, но блестящіе воспитаніе, свтскую ловкость я усовершенствованіе въ наукахъ, Ижорская получила въ дом Князя В…. Сей вельможа (каковыхъ въ отечеств моемъ, дай Богъ, чтобъ было боле: ибо онъ науки и просвщеніе во всхъ классахъ народа считалъ первымъ благомъ Государства,) былъ коротко знакомъ съ старымъ Ижорскимъ, зная что сей имлъ дочь, просилъ Ижорскаго отдать ее на воспитаніе къ нему. Отецъ Маріи, видя изъ этаго будущую пользу дочери своей, ибо онъ никогда бы не былъ въ состояніи дать ей такого воспитанія, какое могла она получить въ дом Князя В… согласился на предложеніе его, отдалъ на воспитаніе, дочь свою (тогда Маріи было десять лтъ) а самъ остался съ маленькимъ четырехлтнимъ сыномъ своимъ.
Ижорская въ дом Князя В…. въ блестящемъ обществ, въ кругу ученыхъ, куда съзжались вс извстные Литтераторы и ученые всхъ факультетовъ Университета получила отличное образованіе и врожденный умъ ее нашелъ себ то убжище, гд предоставлены были ему вс способы къ его усовершенствованію. Марія жила у Князя В… боле осьми лтъ. Вс кто только зналъ ее удивлялись необыкновеннымъ способностямъ, которыя постепенно развивались въ ней. Она даже чрезъ это была нелюбима нкоторыми изъ подругъ своихъ: ибо он, слыша всегда похвалы различаемыя Маріи завидывали ей, но скромная Марія, необращая вниманія на зависть, была одинакова къ нимъ, отъ чего пристыженныя завистницы радушне обращались съ ней и зависть невольно замолкала въ душахъ ихъ.—
Марія, надобно сказать читателю, при всей образованности своей, при всемъ врожденномъ ум и талантахъ не имла такого характера, которой бы могъ заставить уважать себя. Не льзя сказать, чтобъ она не была скромна, тиха, хладнокровна въ спорахъ, молчалива, даже иногда ласкова къ тмъ, которые наносили обиды ей, но все это было скрыто подъ маскою притворства. Злость, своенравіе, мстительность, гордость, коварность, самолюбіе и притворство въ послдствіи времени утонченное кокетство были отличительными чертами характера Маріи. Какъ жаль, что умъ дочери Ижорскаго и прекрасная наружность ее не соотвтствовали врожденному въ ней характеру и кто изъ васъ, читатели, не станетъ жалть объ этомъ. Ахъ! ежели бы Марія по уму — рожденная для украшенія пола своего, имла лучшій характеръ, то врнобъ, неизвстная намъ будущность, принесла бы ей боле счастія, боле душевнаго спокойствія….. Но зачмъ прежде времени поднимать завсу. Читатель въ своемъ мст романа моего, увидитъ сколько таковые характеры приносятъ намъ бдствія и сколько вредны они въ обществахъ. Говоря про характеръ дочери Ижорскаго надобно сказать и про характеръ отца ея. Если бы умная Марія имла отца съ лучшими и нравственными правилами, то, быть можетъ, и характеръ ея былъ бы не таковымъ. Но отецъ Маріи былъ человкъ безъ всякой нравственности, подверженный всмъ слабостямъ, всмъ порокамъ. Онъ имя двоихъ дтей не жилъ съ женою, дни и вечера посвящалъ Бахусу, Киприд, картежной игр, короче, всмъ порокамъ и не проходило не единаго дня, чтобъ обманъ (отличительная черта характера его) не былъ приведенъ надъ кмъ нибудь въ дйствіе. Надобно сказать такъ же, что все это бы’ до прикрыто самою тонкою маскою притворства. Кто совершенно не зналъ его, (или, лучше сказать ни кто не зналъ его,) тотъ могъ твердо быть увренъ въ честности Ижорскаго я ни въ чмъ не могъ подозрвать его. Теперь читателю не трудно заключить объ характер дочери, зная характеръ отца, хотя, правда, бываетъ иногда, что худой корень приноситъ хорошія отрасли, но тутъ случилось по естественному порядку длъ: отъ худаго произошло худое.
Но обратимся опять къ Маріи. Съ лтами характеръ ее становится хуже, своенравіе и кокетство увеличивалось боле и боле, впрочемъ все это было прикрыто утонченнымъ притворствомъ и чтобъ видть истину надобно было употребить всю проницательность. Ижорская до того умла притворствовать, что даже самые воспитатели ее Князь и Княгиня В… не могли замтить въ ней порока этаго. Она притворной скромностію умла снискивать себ привязанность каждаго, умла заставить любить себя. По лишь только Маріи Ижорской исполнилось семнадцать лтъ и она разцвла въ полной крас весны своей, какъ полуденная роза въ садахъ Шехеразады, то разчетливый отецъ ршился ее взять къ себ. Князь В…. и жена его долго не ршались отпустить Марію и долго Княгиня просила Ижорскаго оставить ее въ дом ихъ, общая даже большія выгоды, даже и сама Марія неохотно оставляла домъ Князя В…. но неотступныя просьбы Ижорскаго заставили уступить ему и Марія переселилась въ домъ отца.
Не прошло недли пребыванія ее въ дом отца, какъ вс знакомые его узнали объ етомъ. Дти богатыхъ родителей, старики — волокиты, карточные игроки почти ни на минуту не оставляли дома Ижорскаго. Сначала Маріи таковое общество было непріятно, умъ ее не находилъ тутъ пищи себ, а воображеніе не согрвалось мечтаніемъ, но время и разнообразіе (хотя безнравственное) пріучило ее къ мной: жизни, къ иному кругу людей.
Санъ Ижорскій, предаваясь картежной игр, рдко бывалъ дома, предоставя осмнадцатилтней Маріи принимать гостей своихъ, длить время съ ними и даже не упускать случая заставлять нкоторыхъ чаще бывать въ дом у нихъ. Вотъ до чего былъ развратенъ отецъ Маріи, до какой степени заглушена была порокомъ нравственность въ немъ. Родители! нтъ ли также и между васъ, которые мараютъ собою священнйшее названіе отца. Не опытная Марія, повинуясь безпрекословно приказаніямъ его, постепенно привыкала къ новой жизни, видя же часто предъ собою безнравственныя картины отъ могущества Вакха длалась равнодушне къ таковымъ явленіямъ. Привычка вторая природа, говоритъ пословица — это самое сбылось и надъ Маріею. Она, получая отъ отца полную волю въ поступкахъ, чрезъ это боле привыкала къ своенравію, а отъ поклонниковъ волокитства слыша одну лесть — жъ гордости и самолюбію. Историкъ человческаго сердца знаетъ по опыту, что привычка скоре рождается въ сердцахъ женщинъ, нежели въ сердцахъ мущинъ. Женщины — эти слабыя творенія природы, эти обезьяны вещественнаго міра всегда заражены большими желаніями къ новому, къ перемнному, ихъ характеры подобны вешней атмосфер, желанія — пород Хамелеона. Такъ и Марія скоро привыкла къ безнравственнымъ картинамъ которыя видла въ дом отца своего и скоро, скоро позабыла блестящія и ученыя общества Князя В…. Почти ежедневное ее препровожденіе времени состояло въ слдующемъ: въ десять или одиннатцать часовъ вставала съ постели и пила чаи, въ двнадцать прізжали гости, она по возложенной обязанности должна была принимать ихъ, подчивать закусками занимать разговорами и … съ нкоторыми кокетничить, въ два или въ три часа обдала, а съ семи часовъ вечера прізжали опять гости. Игра въ карты и питье было занятіемъ ихъ и глухая полночь заставала пирующихъ у Ижорскаго. Отецъ же жалкой Маріи посл таковыхъ вечеровъ отправлялся на лож свое чрезъ мру упитанный дарами Вакха.— Такъ Марія проводила время въ дом отца своего и если бы еще не умъ ее, то, быть можетъ, пороки, которые ежедневно были въ глазахъ у ней могли бы сдлать больше, вліянія на нее.— Кто изъ читателей не будетъ сожалть объ Ижорской, кто не скажетъ что таковые порочные отцы могутъ быть виною несчастій дтей своихъ…
Я не буду теперь описывать боле семейство Ижорскихъ, читатель знаетъ уже характеры лицъ онаго, знаетъ Ижорскаго и дочь его, но быть можетъ, спроситъ меня, отъ чего я не упомянулъ о жен его. Ахъ, я чувствительный читатель, ты удивишься тому, что я долженъ буду объявить теб, или даже не поврить мн — но люди съ таковыми характерами, какъ отецъ Маріи, на что не ршатся въ жизнь свою?….. Ты услышишь отъ меня и объ Маріиной матери, но только имй терпніе и будь снисходителенъ къ трудамъ молодаго автора.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

Продолженіе исторіи Никанора Райскаго и друга его Вольдемара.— Разсказ объ Ижорскихъ.—

Теперь, благосклонный читатель, вспомнимъ забытыхъ нами Райскихъ и Прагиныхъ и если только (чего, дай Богъ) ты съ нетерпніемъ хочешь знать исторію Райскаго, то я готовъ съ большимъ удовольствіемъ удовлетворить твоему желанію.—
Наступилъ Іюнь мсяцъ. Въ храм, гд просвщали себя науками Никаноръ и Вольдемаръ начинались экзамены и, каждый изъ молодыхъ людей, который оканчивалъ курсъ ученія своего ждалъ окончанія оныхъ съ какимъ то неизъяснимымъ нетерпніемъ, даже съ какой-то радостію соединенной съ боязнію. Родители и родственники питомцевъ Университета также съ нетерпніемъ ждутъ времени этого и каждый изъ нихъ думаетъ и заботится о пріисканіи мста и должности этому новому члену Гражданскихъ обществъ. Но надежда и счастье нкоторыхъ обманываютъ: одни благополучно оканчиваютъ курсъ, другіе остаются еще на годъ, родители тхъ остаются при исполненіи желаній, этихъ при ропот на надежду, сказать лучше, что счастіе и случаи жизни слдятъ везд и каждаго на пути жизни сей.— Такъ точно родители Никанора и Вольдемара ждали окончанія экзаменовъ и если ни съ нетерпніемъ, то покрайней мр съ радостію ожидали выпуска изъ Университета дтей своихъ.
Іюнь прошелъ. Экзамены кончились. Надежда отцовъ Райскаго и Прагина исполнилась: они счастливо окончили курсъ наукъ и аттестаты на пергамент были въ рукахъ ихъ. Радость и удовольствіе отъ исполненія желанія, благодарность и ласки дтямъ поперемнно волновали души отцовъ Никанора и Вольдемара, только одно воспоминаніе, что если бы жива была Г-жа Райская, то ихъ радость была бы существенне, была бы неизъясниме.—
Я теперь, долженъ возвратиться нсколько назадъ дабы разказать изъ жизни Никанора одно произшествіе, которое по послдствіямъ можно назвать эпохою въ жизни его — но чтобъ начать разсказъ объ этомъ должно вспомнить намъ Ижорскихъ.—
Довольно долгое время жила Maрія съ отцомъ своимъ, котораго жизнь и правила читателю извстны уже и которые нимало неизмнились.— Надобно сказать еще, что отецъ Маріи подобно витязю Мельпомены, съ неизъяснимымъ умньемъ разыгрывалъ т роли, которыя только онъ бралъ на себя. Притворство и обманъ были верхъ искуства въ поступкахъ Ижорскаго, клятва и увреніе ни что, а не исполнить даннаго слова — было для него — пустое дло, обольстить же, уврить, разбожиться было главнымъ правиломъ Ижорскаго.— Съ таковыми свойствами въ ныншнемъ свт, отецъ Маріи, могъ разыгрывать важную роль: ибо обманъ и ложь стали кумирами людей. Съ притворной скромностію и ложной святостію вкрадывался Ижорскои въ лучшія знакомства, къ томуже онъ былъ довольно обрадованъ могъ даже судить, (хотя энциклопедически) о разныхъ наукахъ, но сказать ясне онъ умлъ поддлываться подъ характеръ каждаго, умлъ съ искуствомъ льстить самолюбію, соглашаться въ спорахъ и непротиворчить своенравію.— Хвалить поступки молодыхъ людей, быть ихъ второй и скрывать отъ родителей ихъ обманы и ложь было также правиломъ отца Маріи, что даже ввело въ связи съ богатыми дворянами, съ дтьми богатыхъ купцовъ. Старость, старость, какъ иногда бываешь обманчива и ты, какъ часто иногда и подъ сдиною скрывается низкая безнравственность.— Примромъ сказаннаго мной можетъ служить Ижорской, въ описаніи котораго виднъ одинъ оживотворенной обманъ, одно воплощенное притворство.
Такимъ образомъ подъ маской скромности и смиренія старый Ижорской познакомился съ Никаноромъ Райскимъ и другомъ его Вольдемаромъ. Они однажды были на вечер у своего товарища (нсколько уже знакомаго читателю) Валеріана Змйскаго, гд такъ же былъ и Ижорскій, тушъ онъ усплъ ознакомится съ ними, умлъ съ выгодной стороны за рекомендовать себя и даже понравится Никанору. Его притворная скромность, его образованность внушили въ Райскомъ, даже уваженіе къ нему, а къ томужъ выгодная объ немъ рекомендація Змйскаго, какъ хорошаго товарища ихъ, короче сблизила Райскаго и Прагина, съ опаснымъ Ижорскимъ. Онъ еще боле сталъ оказывать притворства, когда замтилъ большую скромность въ характерахъ новыхъ знакомыхъ своихъ и узналъ, что оба они имютъ хорошее состояніе, также главнымъ правиломъ имлъ онъ то, что никогда передъ тмъ не оказывалъ вполн характера своего, кого онъ не зналъ совершенно, но еще, боле старался скрывать его, когда замчалъ непритворную скромность въ незнакомомъ лиц ему. Имя же большую проницательность онъ легко могъ видть нравъ каждаго, постигать свойства и проницать характеры. Ижорской былъ Лафатеръ для собственной пользы своей.
При разъзд гостей отъ Змйскаго Ижорской многихъ звалъ къ себ, но боле всхъ и даже неотступно Райскаго и Прагина: ибо въ нихъ замтилъ онъ боле не опытности, боле незнанья — жить въ свт и, быть можетъ, устроивалъ уже въ ум своемъ новый планъ жъ обману, новыя новы жъ погубленію неопытности. — Никаноръ же и Вольдемаръ какъ изъ приличія и вжливости, такъ собственно и отъ расположенія къ новому знакомому своему, которой умлъ оное внушить къ себ дали слово непремнно быть къ нему.
Съ весельемъ въ душ и съ надеждой на будущіе обманы свои отправился Ижорской домой, предполагая, что Райской и Прагинъ не избгнутъ стей его.— Противное на прошивъ того думали двое друзей О новомъ знакомц своемъ. Они мнили, что Ижорской, долженъ быть человкъ со всми достоинствами, со всми правилами честности, что онъ имлъ благородное сердц, возвышенную душу чуждъ пороковъ и даже можетъ служить имъ добрыми совтами, полезными наставленіями. О юность! о неопытность! какъ иногда бываете вы опасны для человка! какъ иногда сти обмана могутъ губить васъ, могутъ длать васъ несчастными!…
Не прошло двухъ недль знакомству Никанора и Вольдемара съ Ижорскимъ, какъ опять они увидились съ нимъ у Змйскаго.
Отецъ Маріи при самой встрчи съ ними выговаривалъ имъ, что они до сихъ поръ не могли быть у него. Райскій вжливо извинился передъ нимъ и далъ слово на другой же день непремнно пріхать къ нему съ другомъ своимъ.
Ижорскій и въ этотъ разъ въ глазахъ Райскаго и Прагина одинаково велъ себя, чмъ еще боле расположилъ ихъ къ себ, однимъ словомъ, они душевно уважали его. Это не ушло отъ проницательности Ижорскаго, что ему подавало большую надежду къ приведенію въ дйствіе намреніи его. Не нужно объяснять какихъ: читатель, зная характеръ лица этаго врно безошибочно угадаетъ оныя самъ. Но впрочемъ послдствія объяснятъ все подробно.
Ижорской скоро ухалъ отъ Валерьяна. По отъзд его Прагинъ и Райскій много говорили объ немъ, много хвалили его и ни какъ не могли согласиться съ Змйскимъ когда онъ сказалъ имъ: ‘Нтъ, господа, я въ Ижорскомъ съ недавняго времени сталъ замчать что то таинственное, въ его поступкахъ, что то непонятное, сказать лучше, мн онъ представляется совершенно не тмъ каковымъ старается показывать себя.
— Помилуй, Змйскій, съ чего ты взялъ, заключить такъ, объ Ижорскомъ, сказалъ Никаноръ Райскій, мн кажется, что заключенія твои слишкомъ обманчивы.
‘Да и давно ли онъ самъ хвалилъ его, сказалъ Вольдемаръ Прагинъ, перебивъ Никанора.— Послушайте, господа, началъ опять Змйскій, точно, я хвалилъ Ижорскаго, рекомендовалъ его вамъ, но. признаюсь, что я самъ еще мало знакомъ съ намъ, а если я сдлалъ это, то этаго требовало свтское приличіе.
‘Согласны, сказали оба неопытные заступники Ижорскаго, но скажи намъ, почему ты длаетъ, объ немъ такое заключеніе?…..
‘Быть можетъ, я и ошибаюсь, господа, судя такъ объ Ижорскомъ, но только скажу вамъ, меня рдко обманывали предположенія. Я не знаю самъ отъ чего родилось во мн подозрніе, нащотъ поведенія Ижорскаго, отъ чего онъ мн кажется не таковымъ, но только на врядъ ли ошибаюсь я.
‘И, полно, Валерьянъ, сказалъ, Прагинъ, мало ли иногда наружность человка можетъ обманывать насъ, и можно ли судить по однимъ предположеніямъ.
— Такъ, я согласенъ съ тобою, другъ мой, но вотъ, что заставило меня объ немъ судить такъ. Назадъ тому дни четыре былъ я у Ижорскаго (это было еще въ первый разъ нашего знакомства) гд встртилъ довольно многолюдное общество молодыхъ людей, въ числ которыхъ и нкоторыхъ товарищей нашихъ. Питье и игра в’ карты были препровожденіемъ времени нкоторыхъ изъ гостей Ижорскаго. Ижорской, какъ могъ, замтить я, встрчая меня довольно смшался, но принимая видъ какой-то разсянности отзывался не здоровымъ, о чемъ однако сказалъ мн въ полголоса.
Человка три или четыре изъ гостей, которыхъ видлъ я въ первой разъ въ жизни моей, обошлись со мною, какъ будто давнишніе знакомые, а Ижорской, рекомендуя ихъ, сказалъ мн: ‘Я давно уже, Валерьянъ Николаевичъ, васъ рекомендовалъ имъ и прошу покороч быть знакомымъ съ ними, это лучшіе друзья мои, для которыхъ, ручаюсь вамъ, честь дороже всего въ мір.’
‘Изъ этаго, сказалъ Райскій, перебивая Валеріана, кажется еще ничего не льзя заключить о худыхъ поступкахъ Ижорскаго и даже могъ ошибиться ты и въ самомъ смущеніи его.
— Согласенъ, началъ опять Змйскій, но слушай дале: во весь вечеръ пока я былъ у Ижорскаго, вс, такъ называемые друзья его, съ какимъ то особымъ уваженіемъ обходились со мною, на перерывъ старались оказывать мн услуги свои и предложенія, что для меня казалось страннымъ, даже удивляло. Я мысленно начиналъ уже подозрвать Ижорскаго, но принимая видъ невнимательности равнодушно смотрлъ на шумное сборище гостей, на ихъ забавы и ждалъ отъ времени подтвержденія предположеніямъ моимъ. Мои знакомые, которые были тутъ, распрашивали меня о знакомств съ Ижорскимъ и съ удивленіемъ глядли на меня, когда я сталъ хвалить имъ этаго старика.— Ты врно хорошо не знаешь его, сказалъ одинъ знакомой мн гусаръ Славинъ, и если бы я, Змйскій, не зналъ коротко характера твоего и поведенія, то признаюсь, что сталъ бы даже подозрвать тебя въ связяхъ съ Ижорскимъ въ его обманахъ. Таковая репутація Славина о хозяин нашемъ еще боле подтвердила сомннія мои, наконецъ я тихо спросилъ Славина и еще нкоторыхъ пріятелей моихъ: ‘Да помилуйте господа, можно ли сомнваться въ поведеніи Ижорскаго, когда знакомство, которое иметъ онъ, если бы кто и сталъ сомнваться можетъ разувришь въ противномъ, а къ томужъ, хотя правда я еще въ первый: разъ въ дом у него, но впрочемъ нашелъ общество довольно хорошее что можетъ вывести изъ всякаго сомннія.’ Эхъ, братъ, отвчалъ мн Славинъ и нкоторые, не все то золото, что блеститъ, или не все то можетъ вчно казаться намъ хорошимъ, шло могло обворожить насъ съ перваго взгляда, да и врно ты знаешь пословицу, не узнавай человка въ три дня, а узнавай: въ три года, точно такъ поступи и въ разсужденіи Ижорскаго, а также думай, что наружность обманчива. Но впрочемъ, Валеріинъ, сказалъ мн гусаръ Славинъ, прізжай: ко мн я разскажу теб о многомъ нащетъ поведенія Идорскаго. Если же видитъ ты хорошее общество у него, то каждый иметъ свои виды бывать въ различныхъ обществахъ, несмотря какую оные имютъ характеристику. И я, господа, сказать короче, не бывши еще у Славина много замтилъ предосудительнаго въ повелніи Ижорскаго, много такого, что онъ старается скрывать, и представляя себя таковымъ выигрываетъ чрезъ это выгодную о себ репутацію и пріобртаетъ хорошее знакомство.
— Странно, Змйской, очень странно, сказали вмст Прагинъ и Райскій, что люди умютъ такъ притворствовать, и если только Ижорской въ самомъ дл не таковъ каковымъ представляетъ себя, то онъ человкъ преопасный.
‘Но слушайте дале, началъ опять Змйскій, я сказалъ уже, что Славинъ и другіе изъ знакомыхъ моихъ слишкомъ невыгодно отозвались объ Ижорскомъ, и говорили объ этомъ утвердительно, даже между прочими разговорами разсказали мн, что Ижорской иметъ дочь молодую, ловкую, прекрасную, воспитанную и образованную двицу, и что онъ сзывая къ себ богатыхъ молодыхъ людей заставляетъ ее прельщать ихъ, ласково и шутливо обходиться съ ними, даже не запрещаетъ заводить съ нкоторыми переписку, однимъ словомъ, велитъ разставлять сти кокетства, обмана, притворства.—
Да помилуй, Валерьянъ, сказалъ, Райскій, возможно ли, чтобъ Ижорской съ таковою скромностію и разсужденіями о нравственности, могъ быть таковымъ, могъ — столько притворствовать — нтъ, я не врю этому, быть можетъ, твой знакомецъ Славинъ и другіе по какой нибудь ссор, или другой причин такъ чернятъ его, но я…..
‘Постой Никанор, скоро прервалъ Прагинъ, обращаясь къ Змйскому, это даже несносно, но скажи пожалуй, не ужели вы цлый вечеръ говорили только объ одномъ Ижорскомъ, когда таковыя подробныя свденія ты узналъ объ немъ — это забавно.
— Сказать откровенно, господа, точно, мы весь вечеръ, началъ опять Змйскій, проговорили про Ижорскаго, потому, что большая часть гостей были преданы игр въ карты и Бахосу, а мы однимъ разговорамъ и составляли между собою, какъ будто бы, особое общество. Сужденіе же объ Ижорскомъ занимало насъ боле потому что я отъ удивленія длалъ поминутно Славину и другимъ новые вопросы и даже, сказать вамъ откровенно, подробное узнаніе о поведеніи Ижорскаго интересовало меня.
‘Но ты, началъ Райскій, сказалъ намъ, что старикъ Ижорской иметъ дочь, двицу съ отличнымъ воспитаніемъ и образованностію, такъ скажи, видлъ ли ты оную?
— Да, я и забылъ. Точно, Ижорской иметъ дочь и какъ описывалъ ее Славинъ, то кажется, я все могъ замтить въ ней.
‘И даже наставленія отца, сказалъ скоро и съ видимымъ не удовольствіемъ Никаноръ Райскій.
Змйскій не отвчалъ на вопросъ этотъ, только въ знакъ подтвержденія кивнулъ головою. Прагинъ съ ироническимъ видомъ взглянулъ на Валеріана, Райскій началъ ходишь взадъ и впередъ по комнат и разговоръ на нсколько времени былъ прерванъ.’
Прошло съ четверть часа молчанію между тремя товарищами, наконецъ Райскій первый прервалъ оное.— Нтъ, Змйскій, прошу тебя: не врь ты предчувствіямъ, ни слухамъ на щотъ добраго Ижорскаго. Этотъ старикъ, увряю тебя, не можетъ быть таковымъ, да и не ужели кто нибудь изъ людей можетъ родиться съ таковымъ характеромъ? Ахъ, Валеріянъ, люди должны быть добрыми, благородными, чувствительными созданіями, нтъ, врно, они не могутъ быть таковыми, а особливо старикъ Ижорской — повторяю теб, онъ не рожденъ съ таковымъ характеромъ, съ таковою душой. Признаюсь теб откровенно, этотъ человкъ, плнилъ меня, я не знаю самъ отъ чего, но столько уважаю его, столько привязанъ къ нему.
‘Удивляюсь, сказалъ Змйскій, твоимъ сужденіямъ о людяхъ, а еще боле твоей привязанности къ старому Ижорскому, хотя правда и самъ я нсколько уважалъ его, но признаюсь, что разсказы Славина и другихъ много къ нему предупредили меня а всего боле обращеніе дочери, въ глазахъ отца довольно предосудительны — все это, такъ сказать, родило во мн какое-то сомнніе, какое-то предчувствіе и заставило меня не выгодно думать о семейств этомъ.—
— Твоя добрая воля, но кстати о предчувствіяхъ. Все равно, говорилъ Райскій, мн такъ же говоритъ предчувствіе о честности Ижорскаго, о благородств характера его, и я такъ же какъ и ты врю онымъ и они также не обманываютъ меня.
‘Очень радъ и желаю теб, чтобъ предчувствія не обмануло тебя, но я съ своей стороны буду внимательно смотрть даже на малйшіе, поступки Ижорскаго, буду безпристрастенъ къ нему и какъ можно скоре постараюсь быть у своего знакомца Славина.— Разговоръ объ Ижорскомъ былъ конченъ. Прагинъ и Райскій остались при своихъ мнніяхъ въ разсужденіи честности его, а Змйскіи при мнніи, что Ижорской былъ боле, способенъ ко лжи и обманамъ, нежели къ истинн и добродтели.—
Но. оставимъ знакомыхъ нашихъ длить между собою, остальное время и скажемъ между этимъ доброму читателю, отъ чего Ижорской смшался при появленіи къ нему Змйскаго, и что. этотъ знакомецъ нашъ, могъ замтить относительно дочери Ижорскаго.—
Въ этотъ день, когда Змйскій пріхалъ къ Ижорскому былъ назначенъ у онаго карточный вечеръ. По его разчетамъ казалось это предосудительнымъ, и пріздъ Валеріяна во многомъ мшалъ ему. Онъ при этомъ новомъ знакомомъ своемъ не могъ свободно дйствовать и хорошо разыгрывать ролю притворства и обмана, боясь скоро потерять передъ нимъ репутацію свою, то есть, это было должно понимать такъ: онъ еще не усплъ обманутъ его, а Змйскій былъ человкъ богатый. Знакомые Ижорскаго, которые такъ радушно встртили Валеріана, точно были предувдомлены объ немъ, и хотя заочно, но довольно хорошо и подробно знали о его достаткахъ и даже объ образ жизни. Проницательный: для выгодъ своихъ Ижорской никогда не упускалъ случая, если только дозволяла возможность, узнавать о состояніи тхъ съ которыми нечаянность доводила его быть знакомымъ. Онъ всегда поставлялъ себ за первый долгъ разпознавать свойства, характеры и состояніе новыхъ знакомыхъ своихъ и если только встрчалъ неопытность или замчалъ, что его притворство производило желаемое дйствіе: располагало къ нему и внушало объ немъ выгодное мнніе, то онъ еще боле старался казаться таковымъ, а вмст съ этимъ чрезъ подобныхъ существъ ему находить случаи къ низкимъ обманамъ.—
Но при всей проницательности своей Ижорской не могъ видть, что Змйскій постигалъ характеръ его и видлъ ясно утонченное Обманами обращеніе дочери его Маріи, а къ томужъ, онъ не предполагалъ чтобъ такъ же и гусаръ Славинъ зналъ о многихъ проступкахъ его, въ которыхъ ясно отрожался одинъ презрнный обманъ, одно ненавистное притворство.
Во все время покуда Змйскій находился въ гостяхъ у Ижорскаго смотрлъ онъ на все любопытнымъ и внимательнымъ взоромъ и когда показалась Марія, дочь Ижорскаго, которой со всею свтскою вжливостію отрекомендовалъ ее Валеріану, то онъ предувдомленный уже о поступкахъ этой двицы въ разсужденіи знакомыхъ отца сталъ еще внимательне наблюдать за обращеніемъ Маріи. Хотя онъ и ничего не могъ замтить въ этотъ вечеръ изъ обращенія ее, однако обращеніе съ нею нкоторыхъ изъ гостей ясно доказывало, что дочь Ижорскаго обречена имъ въ средство для снисканія желаемаго интереса. Отъ вниманія Валеріина не ушло даже и самое хладнокровіе Маріи съ каковымъ она принимала шутки интересныхъ для отца ея гостей. Это утвердило вполн мнніе Валеріина, что Ижорской дочь свою избралъ орудіемъ для приведенія въ дйствій своихъ низскихъ намреній. Боле же Змйскій думалъ такъ потому, что сама Марія принимала хладнокровно нкоторыя шутки, не стыдилась и свободно отвчала на оныя. ‘Это пагубная привычка, думалъ про себя Змйскій, и вотъ что значитъ къ чему нибудь пріучить себя! Самый стыдъ, самая совсть могутъ быть заглажены въ сердц человка, могутъ быть потеряны и разв только грозное время — этотъ безмолвный свидтель всхъ предпріятій людей, монетъ иногда напомнить намъ о длахъ нашихъ, можетъ иногда пробудить даже и раскаяніе въ насъ. Но кто поручится, кто утвердительно скажетъ, что это можетъ случится со всякимъ — иной и. при дверяхъ гроба не приноситъ разкаянія и покидаетъ жизнь эту съ душой закоснлой въ преступленіяхъ. ‘Такъ мечталъ Змйскій, смотря на несчастную жертву интересныхъ разчетовъ корыстолюбиваго до низости отца бдной Маріи,— такъ думалъ онъ объ Ижорскомъ, которой въ глазахъ его казался ему человкомъ низкимъ, безъ правилъ, безъ нравственности. О, люди, люди! какъ различны свойства характеровъ вашихъ, какое должно имть искуство и долговременное познаніе дабы изчислить ваши правы, свойства, желанія, стремленія, характеры и сердца. Какой предстоитъ, труд для Историка сердецъ человческихъ, какое пространство, какая глубина въ этихъ камеръ обскурахъ, въ этихъ живыхъ маятникахъ жизни — которые называются сердцами человческими… ихъ біенія, ихъ жизнь, ихъ характеристика — глубина океана, одно воображеніе — это атмосферическое явленіе въ человк, енотъ неврный: спутникъ жизни нашей монетъ иногда обрисовать намъ наши страсти, наши желанія заключенные въ изгибахъ сердецъ нашихъ!… Но обратимся къ нашимъ знакомцамъ, которыхъ оставили мы при различныхъ мнніяхъ объ Ижорскомъ. Райскій и Прагинъ, эти юноши, преданные одной дружб своей, незнакомые съ свтской кутерамою, съ симъ театромъ жизни здшней незнакомые съ актерами этой подлунной сцены, съ страстями — этими житейскими ураганами были неопытны. Они еще боле могли быть неопытными и не предполагать, что между людьми существуютъ обманы потому, что не были въ школ женщинъ, не испытали ихъ коварства, ихъ притворныхъ ласкъ, не слыхали ихъ ежеминутно и для каждаго готовыхъ клятвъ, натверженныхъ увреній, не видали слезъ — этой мутной воды выжимаемой тисками самолюбія и утонченнаго притворства. Ахъ! они до сихъ поръ были счастливыми смертными, благополучными дтьми природы — они не были знакомы съ зловщими Сиренами міра сего, съ живыми копіями безнравственности!…
Бседа знакомцевъ нашихъ кончилась. Вольдемаръ и Никаноръ ухали домой а Змйскій отправился къ своему знакомцу — гусару Славину, но мы благосклонно — терпливый читатель послдуемъ за двумя друзьями, которые, желая, предъ Ижорскимъ сдержать честное слово, хотли непремнно на другой день быть у него.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

Окончаніе исторіи Никанора Райскаго и друга его Вольдемара.— Ижорскіе.— Занимательный разговоръ.—

Съ. самаго утра Райской и Прагинъ думали о свершеніи намреніи своего: чтобъ быть у Ижорскаго. Они говорили, что мы будемъ слишкомъ невжливы, если не сдержимъ даннаго ему слова, такой почтенный человкъ, какъ Ижорской всегда долженъ быть уважаемъ, всегда долженъ заслуживать почтеніе.— Я не знаю, говорилъ Никаноръ другу своему, почему Змйскій такъ невыгодно сталъ судить объ Маіорскомъ, да и можно ли хотя въ чемъ нибудь подозрвать этаго старика правила котораго врно строже самыхъ, сужденій его, а если и засталъ онъ у него игру въ карты то разв не можетъ быть этаго ни гд, разв предосудительно если гости такимъ образомъ проводятъ время — нтъ4 какъ ты хочешь, милый Вольдемаръ, но я не врю разсказамъ Змйскаго и всегда готовъ противорчить имъ и принимать сторону честнаго и умнаго Ижорскаго. Такъ неопытный Никаноръ защищалъ его, такъ благородно онъ думалъ объ немъ. Однако не мене его былъ преданъ къ нему и другъ его Прагинъ, которой также съ своей стороны уважалъ Ижорскаго и считалъ его благороднйшимъ изъ людей. Вотъ, какъ обманъ можетъ ослплять и плнять собою жалкую неопытность, какъ онъ можетъ торжествовать надъ нею и губить ее въ стяхъ своихъ. Юноши, юноши! старайтесь на пути жизни избгать таковыхъ случаевъ и дай Богъ, чтобъ жало обмана и порока притуплялось взглядомъ проницательности.—
Но мы хотли слдовать за Райскимъ и другомъ его, и такъ, поспшимъ за ними и разскажемъ читателю о первомъ посщеніи ихъ Ижорскаго а вмст съ этимъ разскажемъ и о слдствіи, этого посщенія, которое по нечаяннымъ случаямъ сдлалось достопамятнымъ для Райскаго.

——

Часовъ въ пять, вечера двое друзей нашихъ отправились къ Ижорскому. Я не знаю съ чмъ сравнить радость и удовольствіе этаго старика, когда доложили ему о прізд Райскаго и Прагина. Съ разкрытыми объятіями, съ радушіемъ и пріязнію на лиц, съ дружескими и ласковыми комплементами бжалъ онъ къ нимъ на встрчу, и въ эту минуту, Ижорской, можно сказать, походилъ на верьхъ земной радости, короче, что если бы надъ кмъ нибудь, свершилось все то чего только желалъ онъ, то, я думаю, тотъ меньше бы изъявилъ восхищенія чмъ Ижорской при свиданіи съ Райскимъ. О, притворство, притворство, какъ далеко ты простираешь границы, свои!
Не удивленные, но обрадованные таковымъ пріемомъ Райскій и другъ его съ непритворнымъ радушіемъ привтствовали Ижорскаго и отъ души были расположены къ нему, что составляло контрастъ чувствамъ, этаго старика. Ижорской былъ еще радъ боле потому, что въ этотъ день для извстнаго препровожденія времени ни кто не хотлъ быть у него. Это много для перваго раза могло оправдывать Ижорскаго въ глазахъ Райскаго, и заставить сего послдняго не врить разсказамъ Змйскаго, а виднную онымъ игру принять за обыкновенное препровожденіе времени, гд участвовало одно желаніе играть, а не обыгрывать.
Но я не сказалъ читателю, что прежде нежели Райскій былъ въ дом Ижорскаго, и въ то время какъ халъ туда, онъ что-то непонятное для него чувствовала на душ своей, сердце его трепетало, ни тоска, на печальное предчувствіе, ни восторгъ и ни радость были въ сердц его, но что-то странное, не постижимое, какая-то смсь печали и радости, надежды и обмана, предположенія и неудачи. Онъ во весь день этотъ почти не походилъ на себя — нетерпніе, чтобъ скоре быть у Ижорскаго ежеминутно мучило его, часы казались для него шли медленне нежели когда нибудь и Никаноръ, пересказывая все это другу своему, удивлялся самъ себ. Никаноръ, добрый Никаноръ, а ты не предчувствовалъ, что ожидало тебя въ дом Ижорскаго, ты не предполагалъ съ чмъ ты ознакомится тамъ, не зналъ, что это посщеніе лишитъ тебя спокойствія, радости, тхъ удовольствій жизни какими ты до тол пользовался, и вмст съ этимъ приготовитъ роковую будущность. Какъ иногда нечаянность или случай много значитъ для человка, и какую иногда играютъ они ролю въ жизни нашей! Но обратимся къ Райскому. Мене нежели чрезъ полчаса Никаноръ увидлъ милую брюнетку тихо и скромно входящую изъ боковыхъ дверей въ ту комнату, гд сидлъ онъ съ Ижорскимъ и другомъ своимъ. Прежде нежели Ижорской усплъ отрекомендовать гостямъ вошедшую брюнетку читатель узналъ ее, а скромность ее врно счелъ за притворство. Я не знаю, что сказать мн объ, Райскомъ, не знаю что было на душ у него въ эту минуту, когда Ижорской рекомендовалъ ему и Вольдемару дочь свою. Онъ, какъ новобранный воинъ робко и съ какою-то не понятливостію принимаетъ приказанія командира своего, такъ Пикадоръ выслушалъ рекомендацію Ижорскаго и при всей ловкости свтскаго обращенія былъ въ эту минуту довольно не ловокъ.
Это однако не ушло ни отъ глазъ Ижорскаго и Маріи, ни отъ глазъ даже Вольдемара, которой въ душ своей удивлялся не мене Ижорскаго и каждый изъ нихъ не зналъ, чему приписать смущеніе Райскаго. Но первая минута возрожденія страсти прошла, Никаноръ пришелъ въ себя, сталъ по прежнему разговорчивъ, деликатенъ, развязенъ, только глаза его, во все время пока былъ онъ у Ижорскаго невольно обращались туда гд сидла Марія, а сердце — этотъ дивный чудесникъ жизни нашей, билось сильно въ груди его.
Но непрошло и четверти часа, какъ проницательный и разчетливый Ижорской разгадалъ то, что въ эту минуту происходило на душ Райскаго и отъ чего онъ такъ смшался. Быть можешь, и Марія, разгадала смущеніе Никанора — но только ни онъ, ни Вольдемаръ не понимали этаго и каждый изъ нихъ мысленно удивлялся таковой нечаянности. Въ душ же Ижорскаго тотчасъ, разкрылись новые планы, просіяли лучи новыхъ надеждъ, новое упованіе на будущность не изъяснимо обольстило его и на. лиц его въ эту минуту отъ внутренняго волненія души, была примтна большая перемна, но ни кто не обратилъ вниманія на оное, ни кто не замтилъ случившагося съ нимъ. Одинъ онъ удивлялся случаю этому, удивлялся тому, что не могъ въ эту минуту поддержать себя, не могъ скрыть того, что было на душ у него. Ижорскій покрайней мръ былъ радъ тому, что ни одинъ изъ гостей не замтилъ этаго, а это самое подало ему время оправится и начать прервавшійся разговоръ.
Во весь вечеръ покуда Райскій и Прагинъ были у Ижорскаго онъ ни на минуту не спускалъ глазъ съ Никанора, слдилъ за его взорами, замчалъ малйшія движенія его и вполн разгадалъ то, что было на душ его и чего еще не понималъ самъ Никаноръ. Марія, съ своей стороны одинаково разгадала положеніе неопытнаго юноши, поняла думы его и, быть можетъ, въ глубин сердца своего сплтала сти для уловленія новаго поклонника. Какъ жаль, что женщины, рожденные для украшенія природы боле склонны бываютъ къ порокамъ нежели къ истин и добродтели. Какъ жаль, что эти слабыя, самолюбивыя созданія, эти деспоты прихотей здшней жизни, эти самонравныя, прихотливыя дщери измнчивости мало слушаютъ совтовъ благоразумія, опытности и сожалнія. Я не знаю, можно ли изъ тысячи женщинъ найти хотя одну душа которой бы не была заражена въ высшей степени самолюбіемъ, до чрезвычайности кокетствомъ и до не вроятности притворствомъ. Такъ и Марія, которая хотя во время дтства, и юношескихъ лтъ своихъ при воспитаніи въ дом Князя В…. и имла въ глазахъ много примровъ нравственныхъ, однако врожденная склонность къ непостоянству и кокетству (свойственныя всмъ женщинамъ) скоро взяла верхъ надъ нею и сдлала ее своею ревностною поклонницею, къ тому же безнравственныя примры отца, его предосудительная жизнь скоро развили въ ней: склонность эту, скоро сроднили ее съ собою!… Но обратимся къ оставленному нами Ижорскому и къ, гостямъ его. Онъ въ душ своей: радовался этому нечаянному случаю: — возраждающійся любви въ сердц Никанора къ его дочер, и усердно благодарилъ за это судьбу, которая такъ не ожиданно, такъ нечаянно устроивала все къ его благополучію. Ижорской мнилъ: что если сердце Никанора никого не любило еще и если дочь его въ самомъ дл могла очаровать его, могла душевно расположить къ себ, то Райскій будетъ въ рукахъ его, но только должно Маріи играть искустно роль свою и стараться какъ можно боле и боле привязывать къ себ этаго неопытнаго юношу, лелять мечты его, однимъ словомъ, очаровать совершенно…. устрояй порочный человкъ низкія ковы для неопытности, завлекай ее въ сти свои, быть можетъ, справедливое Провидніе накажетъ тебя прежде будущей жизни, прежде нежели душа оставитъ бренное тло твое, быть можетъ, неумолимыя бдствія будутъ спутниками твоими и хотя пробудятъ раскаяніе въ твоемъ сердц погрязшимъ въ порокахъ, но ето будешь уже поздно и признаніе въ проступкахъ своихъ не къ чему не послужитъ теб!…
При прощаньи Ижорской неотступно и даже униженно просилъ къ сес Райскаго, а видя дружбу его съ Прагинымъ звалъ и Вольдемара. Вмст съ этимъ разчетливый умъ Ижорскаго и въ этомъ видлъ такъ же пользу свою. Онъ зналъ, что оказывая ласки Прагину можно чрезъ это боле расположить къ себ Райскаго, а къ тому же хорошее состояніе Вольдемара и неопытность его подавали Ижорскому лестныя надежды на будущее. Но я сказалъ о прощаньи. Райскій боле нежели разтревоженный, боле нежели человкъ, которой бы получилъ убійственное извстіе о чемъ нибудь, оставилъ домъ Ижорскаго. Въ его сердце была какая-то пустота, какая-то до тол не попятная ему томительность. Онъ самъ не могъ разгадать чувствъ своихъ, не могъ дать отчету ни себ, ни Вольдемару, только при самомъ прощаньи, когда подходилъ къ рук Маріи невольный трепетъ пробжалъ по всмъ членамъ, его и томительная грусть — эта спутница большой части людей, томила душу его Онъ даже съ принужденіемъ узжалъ отъ Ижорскаго и если бы было, возможно, то онъ осталсябъ еще доле, или даже не похалъ со всмъ, Марія съ своей стороны вовсе время покуда былъ Никаноръ ни мало не измнилась въ наружномъ положеніи. Она съ чрезвычайною скромностію, тихостію и стыдливостію обходилась съ гостями, въ разговорахъ Прагинъ и Райскій могли замтить блестящее образованіе ее и врожденный умъ, что еще боле располагало къ ней Никанора и вселяло уваженіе въ сердц Вольдемара.
Во всю дорогу покуда Никаноръ, халъ домой ни сказалъ имъ почта ни одного слова съ другомъ своимъ. Вольдемаръ съ своей стороны нсколько разъ спрашивалъ его о причин молчанія, но лаконическіе отвты и недовольный видъ лица ясно доказывали разстройство души его. Это много огорчило Вольдемара. По прізд домой онъ ршился тотчасъ же узнать причину скуки Никанора, пришедъ въ кабинетъ къ нему Прагинъ неотступно сталъ спрашивать друга своего, что онъ таилъ на душ своей. Мы же съ своей стороны, благосклонный читатель, пробудимъ любопытство наше, (которое, хотя свойственне имть женщинамъ, но въ нкоторыхъ случаяхъ непредосудительно и для насъ мущинъ) и подслушаемъ разговоръ двухъ друзей нашихъ.
—Ахъ, другъ мой, говорилъ Никаноръ, я никогда въ жизнь мою ничего не таилъ отъ тебя, теб открыта была вся душа моя, вс тайны сердца, ты одинъ, которой можешь понимать меня, можешь совтовать мн, приказывать и для одного тебя готовъ я исполнить все. Обязанность и чувства существующей между нами дружбы обязываютъ меня открыть теб то, чего не долженъ знать ни одинъ человкъ, короче — ни кто въ мір. Пусть тайна, которую я открою теб будешь знать одинъ ты, какъ врный истинный другъ мой.
‘Къ чему, любезный Никаноръ, отвчалъ Прагинъ, это вступленіе, если только ты готовъ почтить меня довренностію своею. Ты знаешь Вольдемара, ты испыталъ меня, слдственно не долженъ имть подозрнія — я готовъ длить съ тобою печаль, скуку, даже самыя бдствія, готовъ длить и переносить все, что только жизнь и будущность дадутъ на долю твою — мой родитель и ты есть два существа для которыхъ готовъ я жертвовать даже жизнію моею… Еще добрый, Вольдемаръ не усплъ даже кончить того, что отъ избытка чувствъ хотлъ высказать языкомъ дружбы, какъ Никаноръ бросился обнимать его, я не знаю съ чмъ бы можно было сравнить тогда положеніе Райскаго. Безпокойство, печаль, сомнніе, выражало лице его, слезы градомъ лились изъ глазъ, самое біеніе сердца, казалось, можно было слышать — бореніе же души, гд надежда и отчаяніе, страсть, и боязнь спорили между собою — было столь велико, что если бы кто нибудь въ эту мину. ту увидлъ Никанора, то онъ сталъ бы сомнваться въ его здоровья.
‘Скажи, Никаноръ, скажи, другъ мой, напалъ опять Вольдемаръ, взявъ его за об руки. Я не постигаю причины твоего положенія, вс догадки, вс предположенія не даютъ мн и малйшаго понятія, что могло бы такъ сильно тронуть тебя и какая танца лежитъ на душ твоей.
— Да, Вольдемаръ, тайна лежитъ на душ моей, но она должна быть открыта теб и такъ знай: я люблю, люблю страстно, пламенно, люблю такъ какъ только сердце человка, сердце юноши можетъ любить въ первые.
‘Но скажи другъ мой, отвчалъ Вольдемаръ, кто та, которую ты такъ страстно обожаешь?
— Кто она, ты спрашиваешь меня, кто эта смертная, которую я такъ страстно люблю, чей образъ ношу теперь въ сердц моемъ, чья улыбка, взоръ, красота, чьи очи взволновали душу мою, очаровали меня, отняли спокойствіе — быть можетъ, самую надежду на счастіе будущаго — это есть прелестная Марія, дочь нашего почтеннаго знакомца Алекся Васильевича Йжор’ скаго.
‘Возможно ли? спросилъ съ удивленіемъ Вольдемаръ, возможна ли, ты только одинъ еще разъ видлъ ее?…
— Да, другъ мой, одинъ разъ, но я согласенъ теперь съ тмъ, кто сказалъ: есть роковые взгляды, которые ршатъ судьбу цлой жизни есть въ нашей жизни минута, которая сердца людей знакомитъ съ вчной любовію’ скажу я, и ты видишь что это доказано теб опытомъ.
‘Къ чемужъ, милый Никаноръ, ты томишь печалію себя: умный Ижорской, узнавъ о любви твоей жъ его дочери, врно не будетъ порицать оной — не отвергнетъ предложенія твоего и согласится на ваше соединеніе.
— Ахъ, Вольдемаръ, да ты кажется позабылъ, что я имю родителя, а къ томужъ самые лта не позволяютъ мн объ этомъ сказать ему и ты знаешь строгой характеръ его — но боле всего ты позабылъ, о самой Маріи, быть можетъ, сердце ее сдлало уже выборъ и принадлежитъ другому.
Боле пяти минутъ Вольдемаръ хранилъ молчаніе, Никаноръ, отойдя отъ него ходилъ въ задъ и въ передъ по комнат, наконецъ Прагинъ сказалъ ему: ‘Я согласенъ съ тобою, любезный другъ мои, что ни лта, ни характеръ родителя твоего не даютъ теб полной свободы любить, но ложно ли противится чувствамъ, можно ли повелвать сердцами — твой родител строгъ, но онъ благоразуменъ, онъ любитъ тебя,— а узнавъ о старомъ Ижорскомъ, о его достоинствахъ, ум, поведеніи и образованіи Маріи, врно не станетъ противорчить чувствамъ твоимъ, врно изъявитъ согласіе свое. Но вмст съ этимъ, добрый Никаноръ, совтую теб испытать самаго себя, узнать характеръ Маріи и покрайней мр годъ — не говорить объ этомъ своему родителю.
Я готовъ, уважаемый мною другъ, принять совтъ твой, готовъ слдовать ему, жить надеждой на будущее, но только, еслибъ я могъ узнать, точно ли сердце Маріи ни кого не любитъ (я не говорю уже о счастіи, чтобъ она любила меня) по крайне мр я буду еще боле льстить надеждой себя, еще боле очарованъ будущимъ, что Марія, хотя когда нибудь, быть можетъ моею.
Двое друзей долго говорили еще о предмет этомъ, долго мечтали они о будущемъ, наконецъ сонъ это благотворное дйствіе природы, преодоллъ ихъ мечтанія, ихъ будущія намренія и разлучилъ Рабскаго и Прагина до утра.
Оставимъ теперь друзей нашихъ въ пространной и разнообразной области Морфея и вспомнимъ Алекся Васильевича Ижорскаго и дочь его Марію.
Ижорской по узд отъ него Райскаго и Прагина былъ въ полной мр самодоволенъ этимъ вечеръ и обращеніемъ своей дочери, а еще боле родившимися, какъ замтилъ онъ, чувствамъ любви въ сердц Никанора. Онъ призвалъ въ кабинетъ дочь свою и съ удовольствіемъ на лиц, спросилъ ее.
‘Скажи мн, Марья Алексевна, (надобно сказать читателю, что, Ижорской побольшой части такъ называлъ дочь свою,) что ты замтила въ Райскомъ, въ этомъ модели знакомц моемъ, во время его пребыванія у насъ.
‘Ахъ! папинька, сказала Марія съ видомъ притворства, потупя въ низъ глаза свои, я еще не такъ опытна, чтобъ такъ скоро могла узнавать мысли людей, судить о человк по одному разу.
— Это такъ, Марья Алексевну, но я думаю, что все таки могла ты хоть что нибудь замтить въ этомъ неопытномъ Юнош. Признайся, я буду восхищаться твоею дальновидностію, и это для меня будетъ пріятно.
‘Не знаю, точно ли я проникну я а, но только мн показалось, что во время прощанія молодой Райской былъ вн себя й, какъ кажется, онъ остался не равнодушенъ ко мн въ чувствахъ своихъ.
— Точно, Марья Алексевна, точно, благодарю за проницательность тебя. Но скалю мн, какъ ты намрена поступать въ этомъ случа.
Марія потупила глаза, хранила молчаніе, на лиц было, примтно какое-то желаніе, а во взорахъ — притворство, кокетство и даже обманъ) наконецъ сказала она:’Я готова слдовать вашимъ совтамъ, папинька, дайте мн оные и я вполн выполню ваши желанія и наставленія управляемыя опытностію.
— Благодарю тебя за это, послушная дочь моя, и такъ, слушай, ты должна, Марья Алексевна, какъ можно боле стараться внушить любовь и привязанность къ себ въ сердц Никанора какъ можно боле быть при немъ скромной, застнчивой и если даже кто нибудь изъ старыхъ знакомыхъ нашихъ станетъ при Райскомъ своевольно обходиться съ тобою, ты должна, не обижая и того находить причины къ уходу А и даже иногда въ присудствіи Никанора можетъ не показываться нкоторымъ изъ гостей, дабы отклонить все что могло бы привести въ сомнніе Никанора, а также и другихъ не обижать хладнокровіемъ и чрезмрною скромностію, которыя должно бытъ необходимыми твоими свойствами въ бытность у насъ Райскаго. Боле всего должна стараться не подать повода другимъ, что ты иметъ какія либо виды на Райскаго и безъ него быть всегда таковою же съ другими знакомыми, какъ бывала прежде. Нынче люди злы и охотники до пересудовъ, ничего не видя, и судя по однимъ неврнымъ предположеніямъ скажутъ Богъ знаетъ что, того гляди замараютъ честь двицы, что жъ касается, Марья Алексевна до млочныхъ случаевъ или до какой нибудь нечаянности то я, надясь на твой умъ и оборотливость Смло остаюсь увреннымъ, что ты всегда найдется какъ поступить въ какихъ либо встртившихся случаяхъ, ecлижъ нтъ, то прибгни къ совтамъ моимъ — я помогу теб, я дамъ наставленія. Боле же всего, послушанная дочь моя, опасайся, чтобъ самой теб не влюбиться въ ловкаго, молодаго Райскаго и чтобъ частыя свиданія съ нимъ не сдлали вліянія на сердце твое, тогда, другъ мой, это много повредитъ нашимъ намреніямъ и ты будетъ не въ состояніи искустно и благоразумно вспоспшествовать мн. Вотъ, другъ мой, теб наставленія мои, руководимыя опытомъ и долговременнымъ званіемъ людей и свта, старайся помнить ихъ, ты молода и безъ путеводителя можетъ легко по неопытности ввриться людямъ, которые врно, ни приложатъ объ теб такой заботливости, какъ родной отецъ, пекущійся о будущемъ счастія твоемъ.—
‘Я много цню, папинька, заботливость вашу и будьте уврены, что дочь ваша врно исполнитъ въ точности вс ваши наставленія, которыя, быть можетъ, другимъ покажутся странными, но я вижу въ нихъ только одну собственную пользу нашу, а кто нынче не старается о собственныхъ выгодахъ своихъ? … Кто не печется объ улучшеніи своей будущности? Особенно долженъ стараться объ этомъ нашъ полъ: ибо каждая изъ женщинъ или двушекъ съ уходомъ лтъ должна покрайней мр пріобртать состояніе себ если не имя дабы посл и въ старыхъ лтахъ заслуживать вниманіе мущинъ и не быть послдней въ обществ.
— Точно, другъ мой, точно, но только признаюсь теб, Марья Алексевна, что’я не надивлюсь твоимъ сужденіямъ, твоему разсудку, сказать откровенно, ты можетъ счастливо и безъ руководителя проходить поприще жизни, и какъ вижу я много наградятся старанія мои за совершенное образованіе тебя и принесутъ для тебя большую пользу.—
‘А за все это, папинька, я должна благодарить васъ, однимъ вамъ боле всхъ изъявлять признательность мою.— Вы дали мн совершенное понятіе: о людяхъ, жизни, и нуждахъ оной, научили обращенію съ мущинами и дали о нихъ полное понятіе мн?
Вотъ предметы о которыхъ говорили между собою Ижорской и донъ его. Читатель, кажется, видитъ ясно характеры этихъ двухъ лицъ, постигаетъ цль и намреніе Ижорскихъ и, быть можетъ, удивляется таковымъ характерамъ!… Быть можетъ сожалетъ объ оныхъ!…. Но ударило одинадцать часовъ блдная луна съ безчисленнымъ множествомъ звздъ мелькала на небосклон, и величаво возносилась надъ землею. Ижорскіе разошлись. Отецъ Маріи съ самодовольствіемъ въ сердц отъ проницательности дочери своей, Марія съ мыслями очаровать совершенно Райскаго и воспользоваться неопытностію его.
Кто изъ читателей не будетъ, согласенъ, чтобъ Марія, по врожденному характеру своему не была достойна имть такаго отца равно и Ижорской по своему образу жизни былъ достоинъ имть таковую дочь. Эти два существа, можно сказать утвердительно, стоили одинъ другаго и природа ни мало не ошиблась, давъ Ижорскому дочь съ таковымъ образомъ мыслей, съ таковыми поступками.
Скажемъ теперь читателю какъ встртилъ утро влюбленный Райскій съ другомъ своимъ и какъ встртила оное Марія Ижорская обольщаемая надеждами будущаго и любовію Никанора. Она встртила утро это точно также, какъ встрчала и вс прошедшія: ни малйшаго впечатлнія въ сердц, ни малйшей тревоги души, — ни желанія видть Никанора, не имла Марія, она одинаково была готова отвчать на ласки каждаго, была также весела, спокойна и даже забыла о знакомств съ Райскимъ, а если и приходилъ оный на мысли ей, то единственно потому, что, она чрезъ это видла собственную пользу свою. Но не такъ утро это встртилъ Никаноръ. Скука, до тол невдомая ему тснила сердце его, онъ не такъ какъ прежде съ спокойствіемъ на душ, явился къ отцу отпривтствовать его съ добрымъ утромъ, уныніе я примтная разсянность были замтны на лиц Никанора и ясно, ясно говорили о томъ что онъ былъ разтревоженъ, но въ прочемъ одинъ только другъ его, добрый Вольдемаръ, могъ понимать истинную причину перемны въ молодомъ Райскомъ. Отецъ Никанора, хотя и спрашивалъ его о замченной перемн, однако онъ, скрывъ все что было на душ его (и кажется впервый еще разъ, въ жизни своей прибгнулъ къ неправд) отозвался головной болью. Заботливый другъ влюбленнаго Райскаго, Вольдемаръ, старался, развлекать его, но сердце Никанора мало слышало совтовъ дружбы, оно упоенное любовію къ Маріи ничему не внимало и было предано однимъ порывамъ любви. Какъ иногда жаль неопытнаго юношу сердце котораго предано невольно мучительной любви, но еще боле должно жалть Райскаго: Предметъ первой любви его, это существо которому самоуправная судьба предала его, какъ видимъ мы, было существо безнравственное, зараженное пороками, безъ правилъ добродтели, безъ взаимной любви — однимъ словомъ, хладнокровная кокетка обращающая въ средства священныя чувства благороднйшей страсти называемой любовію. О женщины, женщицы!— какъ впрочемъ мало есть между васъ таковыхъ, которыя вполн оцняютъ страсть любви, вполн бываютъ преданы ей и не на выгодахъ основываютъ привязанность свою.—
Но я не сказалъ читателю, зналъ ли отецъ Никанора о знакомств сына своего съ Ижорскимъ, не сказалъ также ни слова до сихъ поръ и о малинькомъ брат Марія.—
Старый Райскій: давно уже былъ предувдомленъ, какъ сыномъ своимъ такъ и Вольдемаромъ о ихъ знакомств съ Ижорскимъ, которой съ выгоднйшей стороны былъ заочно рекомендованъ ему. Надобно сказать, что отецъ Никанора никогда не былъ знакомъ съ Ижорскимъ, но онъ слыша отъ сына своего и молодаго Прагина много хорошаго объ немъ веллъ имъ чтобъ они непремнно пригласили къ себ Ижорскаго и даже говорилъ я что если Алексй Васильевичъ человкъ съ таковыми нравственными правилами, какъ они описываютъ его, то они не должны оставлять знакомства съ нимъ, должны уважать и цнить его расположеніе къ нимъ. Вотъ какъ Ижорской притворною скромностію умлъ привязать къ себ Райскаго и Прагина и сколько они были уврены въ честности его.— Читатель видитъ, что ни опытность и совершенное, незнаніе свта много скрывали нравъ Ижорскаго въ глазахъ двухъ друзей преданныхъ одной истин, но съ этимъ вмст утонченное, притворство Ижорскаго, его всегдашняя оборотливость въ поступкахъ, обдуманность въ предпріятіяхъ, могли много служить ему къ скрытію характера и къ тому, чтобъ предъ каждымъ выставлять себя человкомъ честнымъ.
Сынъ Ижорскаго, о которомъ упомянулъ я въ начал разсказа объ Алекс Васильевич и дочери его былъ счастливе оной: онъ умеръ вскор посл того времени какъ сестра его была взята на воспитаніе Княземъ В-мъ. Этотъ малютка, быть можетъ рожденный съ таковымъ же характеромъ и правилами, какъ отецъ и сестра, могъ быть опаснымъ, какъ для самаго себя, такъ и для другихъ. Провидніе, правящее нами, къ счастію прескло дни маленькаго сына Ижорскаго, ибо этимъ самымъ спасло его отъ многихъ бдствій, постигнувшихъ въ послдствіи времени его отца и сестру, но мы увидимъ это изъ послдствія.—

ГЛАВА ОСЬМАЯ.

Отъ Автора.— Любовь.— Тоска.— Нершимость. Разговор.— Разскаяніе.— Печаль влюбленнаго.— Посщеніе. Новое знакомство.— Радость.— Нчто объ характер женщинъ.—

Разсказавъ исторію Никанорова дтства до любви его къ Маріи Ижорской и ознакомивъ читателей моихъ съ этими двумя лицами, теперь вообще стану продолжать, я исторію всхъ лицъ съ которыми ознакомилъ уже и ознакомлю, писателей. Но, быть можетъ кто нибудь скажетъ мн: ‘Чмъ соединена, Господинъ Авторъ, исторія Никанора Райскаго съ исторіею друга его Вольдемара, этаго невидно изъ разсказа вашего.—
— Я согласенъ съ вами, господинъ будущій возражатель, что исторія малолтства Райскаго могла бы бытъ разсказана и отдльно (: или лучше сказать, она и разсказана такъ:) потому что о Вольдемар Прагин я упомянулъ въ оной какъ о лиц проводившемъ съ Никаноромъ дни дтства, достигнувшемъ юношества и длившемъ съ нимъ, какъ увидите дале, радостное и печальное будущее его, плнительные мчты, его обманчивые надежды!…. Еслижъ я исторію Райскаго соединилъ съ исторіею дтства Вольдемарова, то это единственно потому, что связь дружбы соединила сердца ихъ, и, какъ видитъ читатель, сроднила ихъ между собою. Правительница же смертныхъ, судьба, постановила ихъ на равный точьки въ жизни, опредлила для одинакихъ поприщъ, но только не предназначила одинакихъ несчастій, одинакихъ бдствій. Она для этаго избрала одного Никанора, начавъ прежде смертію обожаемый имъ родительницы. Но я несчастія и все случившіеся съ главнымъ героемъ романа этаго стану описывать постепенно, не вымышляя впрочемъ ничего для большаго увеличиванія произшествій, мое воображеніе ни мало но будетъ, участвовать въ описаніи всего того шло случилось съ добрымъ и, чувствительнымъ Никаноромъ Райскимъ.
Мечты надеждъ, мечты любви, предположенія людей, желаніе, намреніе, самое пылкое воображеніе поэта, самыя сужденія моралиста Филозофа могутъ быть несправедливы, могутъ обманывать насъ. Какъ часто иногда самыя лучшее предпріятія наши даютъ намъ результатъ неврный, не приносютъ того чегобъ желали мы, чего надялись. Чаше всего мы при самимъ окончаніи длъ нашихъ, при самыхъ хорошихъ намреніяхъ нашихъ лишаемся всего того, что обнадеживало, что плняло насъ! Надежды въ неб журавли! сказалъ кто-то, наши предпріятія, наши желанія несбыточны и не врны какъ увренія женщинъ, какъ ихъ ласки, какъ ихъ клятвы — скажу я: ибо найдется ли въ мір семъ хотя одна женщина, которая бы не обманула двухъ или трехъ мущинъ, неочаровала бы ихъ (: говоря про классы образованные, про Столицы, города:) и посл что всего удивительне, они же хладнокровно, безъ стыда, безъ всякой скромности вспоминаютъ объ этомъ найдется ли хотя одинъ человкъ, которой бы не жилъ надеждою, не жилъ будущимъ и небылъ бы обманутъ онымъ!…. Люди, собратія мои, сотоварищи въ жизни этой — скажите мн, кто изъ васъ не видалъ надъ собою хотя тни горестей, кто изъ васъ не слыхалъ, о несчастіяхъ, о бдствіяхъ другаго, кто не соболзновалъ, не жаллъ объ оныхъ скажите мн, какой изъ смертнымъ не бывалъ въ размолвк съ капризною судьбою, въ жаркомъ спор съ слпою Фортуною и вмст съ этимъ, какъ мало найдется таковыхъ, кого на всегда бы приласкала судьба, на всегда бы ознакомило съ собою своенравное спасшіе.— Но нтъ, друзья мои, врна гораздо меньше непріязненная судьба играла многими изъ людей,— врно самоуправное и прихотливое счастіе гораздо чаще было благосклонно къ нимъ и врна большая чаешь людей видла исполненными намренія свои, желанія и предпріятія — чмъ Никаноръ Райскій. Этотъ неопытный юноша, родившейся для украшенія, пола своего, быть можетъ, для счастія другихъ, для дружбы, для любви, для обязанности гражданина и чтожъ?…
Своенравная, неумолимая судьба прочла надъ нимъ грозной приговоръ свой, быть можетъ, еще при самомъ рожденіи не хотла внять моленіямъ матери его и обркла въ жизни этой на испытаніе горестей.—
Но обратимся къ оставленнымъ мною: Райскому и Прагину, вспомнимъ вмст и забытыхъ Ижорскихъ. Прошло около двухъ недль, какъ Никаноръ увидалъ Марію, я не знаю походилъ ли онъ на прежняго спокойнаго, неопытнаго и незнакомаго съ страстями Никанора, походилъ ли на того юношу сердце котораго не было знакомо съ любовію, съ порывами мучительной страсти этой, съ утомительною скукою и съ тягостнымъ ожиданіемъ увидать тотъ предметъ, которому было предана душа его,— которой для него въ мір семъ былъ, все, которой для него былъ надежда, радость, любовь!… Нтъ, онъ не походилъ на прежняго веселаго и развязнаго Никанора, не походилъ на того преданнаго дружб юношу, для котораго совты Вольдемара были священны, бсды съ нимъ — какъ пріютъ для сироты, какъ радушіе для странника!… Но чтожъ Марія? … Ахъ! Жалкій Никаноръ, Марія была спокойна, весела, беззаботна, она не чувствовала ни впечатлній любви, ни тоски, ее не тревожила ни разлука, ни одиночество, душа и сердце ее не упоенныя любовію не страдали подобно твоимъ — очарованный юноша! да и можетъ ли женщина преданная порокамъ, знакомая съ притворствомъ и обманами чувствовать истинныя впечатлнія любви? Можетъ ли страдать она, можетъ ли любить пламенно, страстно, постоянно! Женщины! Женщины! какъ многіе изъ васъ не должны быть терпимы въ обществахъ, презираемы, изгоняемы изъ оныхъ, какъ сердца ваши склонны къ перемнамъ, къ обманамъ, какъ вы способны къ притворству, къ самолюбію, къ кокетству…
Но я опять откровенничаю нащетъ женщинъ, опять пишу противъ ихъ, опять высказываю то, что должно было бы остаться на душ коей, — простите меня за это добрыя читатели я невольно высказалъ это, сказать лучше, я съ малолтства привыкъ къ откровенности и къ тому же говорю истину! Но я опять прервалъ разсказъ о герояхъ моихъ, виноватъ, я это сдлалъ невольно.—
Я сказалъ, что прошло дв недли какъ Никаноръ невидалъ Маріи — желаніе влюбленнаго юноши видть предметъ очарованіи: его было не изъяснимо. Онъ пересчитывалъ дни и часы медленно идущіе для него, наконецъ, пользуясь желаніемъ отца: видть Ижорскаго въ дом ихъ и ознакомиться съ нимъ ршился непременно быть у него и взять съ Алекся Васильевича слово въ скоромъ прізд къ нимъ. Никаноръ открылъ это другу своему, откровенно сказавъ ему, что сердце его упоенное любовію къ прелестной Маріи нетерпливо ожидаетъ, минуты свиданія съ первенцемъ любви и надеждъ его. Вольдемаръ непротиворчилъ другу своему и не могъ, онъ былъ столько же неопытенъ, столько же не свдущъ въ таковыхъ случаяхъ, какъ и Никаноръ, къ томужъ боле неопытность не напрактикованная случаями жизни не представляла для него вредныхъ слдствіи: отъ таковыхъ свиданій, онъ даже думалъ что другъ его, увидавъ милую, умную Марію будетъ чрезъ это спокойне, веселе, довольне. Я читалъ, я слышалъ, говорилъ, Вольдемаръ самъ себ, что любовь не побдима, порывы страсти этой неукротимы, ужасны, что. для нее нтъ ни законовъ, ни преградъ, что она деспотъ для самаго разсудка — такъ, неопытный юноша, любовь непобдима, для нее, нтъ власти, нтъ закона, она неподчинена холодному разсудку, для нее бдный и богатый, крестьянинъ и Вельможа — однимъ словомъ, вс классы, вс состоянія людей есть и будутъ сохранять равенство. Для любви одинаковы, какъ великолпныя палаты, такъ равно и хижина земледльца, она не ищетъ ни богатства, ни знатности, ни чиновъ, ни извстности: для нее врность и постоянство дороже всхъ почестей, всхъ приличій свта. Но Марія — эта звзда любви Никаноровой, это драгоцннейшее существо для него, ахъ, Марія, она не любила подобно Никанору, сказать лучше, и не была рождена къ этому, ее сердцу были чужды врность и постоянство, искренность и всегдашняя привязанность. Можно ли теперь не жалть Никанора, милаго, добраго, неопытнаго Никанора, котораго душа и. сердце безпредльно привязаны были къ кокетству, безпредльно обожали существо безнравственное, обращающее любовь — это благороднйшее, это священнйшее чувство, въ низкое средство для снисканія выгодъ себ.
Никаноръ былъ у Ижорскаго. Т же ласки, тоже радушіе, пріязнь и уваженіе встртилъ онъ въ Алекс Ижорскомъ. Втреная и непостоянная Марія со всей: скромностію свойственною кокетству обошлась съ Райскимъ. Кто испыталъ любовь, тотъ живо можетъ представить себ въ какомъ положеніи находился Никаноръ. Привтливость Маріи, ее ласки, неизъяснимая скромность и разговоры въ которыхъ была видна глубокая ученость вполн очаровали Райскаго. Во все время покуда онъ былъ у Ижорскаго Марія ни на минуту не оставляла его, разговоры о литтератур, о твореніяхъ древнихъ и новыхъ философахъ, о ихъ системахъ, о исторіи и путешествіяхъ было препровожденіемъ времени Никанора и Маріи. Старый Ижорской радовался душевно, видя увеличивающуюся привязанность въ сердц Никанора къ дочери его, онъ не прерывалъ разговора ихъ и Райской проведенное время у Ижорскихъ счелъ однимъ краткимъ мгновеніемъ.— При прощаньи Никаноръ неотступно звалъ Ижорскаго къ себ, просилъ его отъ имени отца и когда подходилъ къ рук Маріи, (о любовь! чего ты не длаешь!) то невольно сжалъ оную, невольно сдлался столько дерзскимъ. Это однако не обидло Марію, но утвердило предположеніе ее, въ привязанности къ себ, этаго юноши. Она поузд Никанора разсказала объ этомъ отцу своему, которой разумется, былъ этимъ не недоволенъ’ былъ радъ этому и только съ отеческимъ расположеніемъ совтовалъ ей какъ можно боле быть скромной и стараться узнавать характеръ новаго поклонника своего.
— Ты должна, Марья Алексевна, говорилъ Ижорской, печься о себ, печься о будущемъ и стараться совершенно привязать къ себ этаго юношу дабы въ послдствіи времени, если только также будетъ благосклонна судьба къ намъ выдти за него замужъ.
‘Ахъ, папинька, отвчала Марія, это слишкомъ уже много, предположенія, могутъ быть не врны, потому боле, что онъ иметъ отца.
‘Такъ, другъ мой, я согласенъ съ тобою въ этомъ случа, но Никаноръ у него одинъ сынъ, ~ котораго страстно любитъ онъ, то врно не будетъ противурчить желаніемъ его только ты, Марья Алексевна, искустно приведи въ дйствіе все…
Разговоръ о предмет атомъ продолжался долго. Читатель предположить можетъ, что кончился оной наставленіями нащетъ того какъ должна вести себя Марія. _ Напротивъ того Никаноръ по прізд своемъ домой совершенно противнымъ разговоръ былъ занятъ съ другомъ своимъ. Онъ пересказалъ Вольдемару почти слово въ слово о чемъ говорилъ съ Маріею, какъ она радушно обходилась съ нимъ, какъ привтливо говорила, не утаилъ даже и того что при прощаньи съ прелестною дочерью Ижорскаго, пожалъ руку ее. Онъ говорилъ: — Вольдемаръ! Другъ мой, я сдлалъ это невольно, какая-то таинственная сила заставила меня сдлаться столько смлымъ, столько дерзскимъ. ‘Такъ, Никаноръ, этотъ юноша, преданный: правиламъ чести и добродтели разскаявался въ проступк своемъ. Вотъ, какъ милую неопытность, простосердечіе и признательность пріятно видть въ человк и какой видимъ мы контрастъ между сердцемъ ознакомленнымъ съ пороками и сердцемъ прилпленнымъ къ однимъ правиламъ добродтели!
Скромный Вольдемаръ выговаривалъ другу своему за поступокъ его предъ Маріею и дружески просилъ его чтобъ онъ старался загладить оной. Никаноръ самъ жаллъ теперь объ этомъ и боле потому, что, быть можетъ, (какъ предполагалъ онъ) Марія скажетъ отцу своему и старой Ижорской откажетъ ему отъ дому. Это много мучило Никанора и вмст съ нимъ и друга его, они оба, незная чмъ помочь въ этомъ случа, ршились съ боязнію въ сердц ожидать всего отъ времени.—
Прошла недля отъ того дня, какъ Райскій былъ у Ижорскаго. Томительная неизвстность мучила сердце влюбленнаго юноши и не давала ни на минуту покоя ему. Онъ въ мечтахъ съ самимъ собою думалъ о Маріи, боялся слдствій необузданнаго поступка своего, боялся встрчи съ Ижорскимъ и мучимый бореніями любви находилъ развлеченіе себ въ однихъ бседахъ съ другомъ своимъ. Но Нікорской сдержалъ данное слово. Онъ пріхалъ къ Райскимъ. Никаноръ и Вольдемаръ встртили знакомца своего, отрекомендовали его старому Райскому и, бывъ довольны пріздомъ къ нимъ Алекся Васильевича старались другъ предъ другомъ оказывать ему ласки свои. Никаноръ боле всего былъ радъ тому что Ижорской съ прежнимъ радушіемъ и расположеніямъ обходился къ нимъ и, какъ кажется, не имлъ ни малйшаго неудовольствія на него. Это успокоило Никанора. Старый Райскій со всею вжливостію и радушіемъ обошелся съ новымъ знакомымъ своимъ. Онъ благодарилъ его за ласки оказанныя имъ сыну его, благодарилъ за Вольдемара и вмст съ тмъ просилъ Ижорскаго остаться всегдашнимъ знакомцемъ ихъ дома. Читатель, зная характеръ Ижорскаго, врно предположилъ себ его обхожденіе съ отцемъ Никанора! Скрытность, притворство, видъ изысканной скромности были видны въ обращеніи Алекся Васильевича, онъ при всякомъ случа старался боле говорить о нравственности, о повиновеніи старшимъ, о добродтели, какъ лучшей путеводительниц людей, старался порицать ложь, притворство и судить о порокахъ, какъ о зловредныхъ случаяхъ въ жизни нашей. Отецъ Никанора Райскаго обольщаемый сужденіями Ижорскаго, его благородными мнніями, умомъ и ласковостію до того съ перваго раза полюбилъ его, что при прощаньи неотступно просилъ не оставлять своими посещеніями, знакомствомъ, расположеніемъ и даже совтами его Никанора.—
Алекси: Васильевичъ довольный ласками стараго Рабскаго и, видя сколько притворство его расположило къ нему Райскихъ и Вольдемара еще боле прежняго сталъ думать что Никаноръ сдлается супругомъ дочери его. Онъ по прізд домой разсказалъ оной о сдланномъ ему пріем, разсказалъ о расположеніи какое внушилъ онъ къ себ въ старомъ Райскомъ и упоенный настоящимъ и будущимъ былъ отъ этаго вн себя. Марія съ своей стороны слыша таковые разсказы отца своего также не теряла надежды на бракъ съ Никаноромъ. Чтожъ касается до этаго влюбленнаго юноши, то онъ по узд отъ нихъ Ижорскаго долго говорилъ съ другомъ своимъ объ Маріи, и, свитая ее существомъ неземнымъ, благороднйшимъ, рожденнымъ для одной любви, для одной добродтели, былъ въ восторг при одномъ вспоминаніи о дочери Ижорскаго. Отецъ Никанора также съ уваженіемъ относился объ Ижорскомъ, онъ говорилъ, что его образъ мыслей, его сужденія и правила превосходныя я даже завидую въ этомъ Алексю Васильевичу. Таковый отзывъ объ Ижорскомъ былъ пріятенъ Никанору, что боле и боле заставляло его уважать отца прилесгинои для него Маріи и не врить предосудительнымъ слухамъ на щетъ чести Ижорскаго. Вотъ до какой степени можетъ быть утонченно притворство въ сердцахъ людей и до чего люди могутъ быть скрытны! И чтобъ знать совершенно людей, ихъ характеры, намренія и судить по ихъ физіогноміямъ не должно было родится Лафатеромъ или Галемъ, но должно было родиться чмъ нибудь свыше, родиться таковымъ, чтобъ быть существомъ неподлежащимъ участи смертныхъ.—
Другъ Никанора одинаково былъ радъ лестному отзыву объ Ижорскомъ. Онъ видлъ изъ этаго что Райской могъ свободне видитъ Марію, чаще бывать съ нею и мене предаваться мучительной скуки. О, юность, юность, какъ ты беззаботно судить обо всемъ, какъ для тебя ничтожно будущее, прелестно прошедшее и упоительно настоящее. Оно для тебя какъ шалунья, — надежда, какъ май для благовонной розы, какъ первый залогъ любви для молодаго супруга. Такъ и Вольдемаръ преданной дружб, незнакомый со обманами людей, съ несчастіями жизни, незнакомый съ сердцами женщинъ могъ по этому такъ невинно, такъ не опытно судить, такъ беззаботно и самонадянно вврять случаямъ судьбу друга своего.
Ахъ! если бы онъ зналъ совершенно характеръ Ижорскаго и его дочери, зналъ свойства душъ этихъ людей то врно бы, любя Никанора, онъ не сталъ бы желать этаго, старался бы прервать вс связи и ршился бы пожертвовать всмъ, чтобъ только бы спасти друга своего. Добрый Вольдемаръ! какъ жаль, что твоя неопытность подобна Никаноровой не могла постигать характера Ижорскаго и видть зараженное кокетствомъ и обманами сердце Маріи, молодой Райской дорого цня дружбу твою врно былъ бы счастливе. Но вотъ сбылось желанія Вольдемара: Никаноръ бываетъ часто у Ижорскихъ, онъ, упоенный и очарованный любовію къ Маріи чаще сталъ видть ее, походить боле случаевъ бывать на един съ нею, мечтать, отъ чего еще сильне и сильне увеличивалась страсть въ сердц его ее порывы длались не преодолиме, ужасне, отъ чего бдный юноша не походилъ на прежняго, тихаго, скромнаго, спокойнаго Никанора. Онъ въ борьб съ страстію, съ желаніемъ принадлежать вчно Маріи и съ тоскою въ сердц незналъ что предпринятъ, его душа, полная чувствъ любви жаждала одного признанія. Онъ не терпливо хотлъ слышать приговоръ себ изъ устъ Маріи, хотлъ знать участь свою и раздлить съ другомъ или тягостное бдствіе, или очаровательную радость. Ижорская ясно видла все, что произходило на душ неопытнаго и боязливаго поклонника ее, но будто бы ничего не видя совсмъ искусствомъ кокетства завлекала его боле въ сти свои. Никаноръ же, видя въ Маріи скромность, ласковость, тихость характера, умъ и благосклонность къ себ ршился открыть ей чувства свои. Онъ не понимая утонченнаго, притворства и обмановъ въ Ижорскихъ былъ преданъ душою имъ, любилъ страстно Марію и считалъ себя счастливйшимъ изъ смертныхъ, если только прелестная дочь Ижорскаго одинаково любитъ его, одинаково расположила къ нему. Какъ теперь несчитать женщинъ опасными сиренами для сердецъ мущинъ, какъ теперь не называть ихъ кокетками, существами безнравственными, но быть можетъ, кто нибудь скажетъ мн, что не вс женщины отлиты въ одну форму, не вс женщины имютъ такой характеръ каковой имла Марія Ижорская.
Такъ, я согласенъ съ этимъ, я непротиворчу господину заступнику неврнаго женскаго пола и не могу, но только всегда останусь при своемъ мнніи, что мало, очень мало найдется изъ женщинъ таковыхъ которыя бы заслуживали полное уваженіе, мущинъ, которыя бы въ большой: или меньшой: степени не были знакомы съ кокетствомъ, притворствомъ и самолюбіемъ. Эти страсти въ сердцахъ женщинъ всегда берутъ первенство предъ истинною и добродтелью, он для нихъ какъ необходимыя потребности жизни, какъ будто бы родныя!…… Напрасно женщины будутъ оправдывать себя и даже негодовать на сужденія или, напрасно будутъ защищать себя и называть это клеветою, я готовъ сослаться на ихъ собственную совсть, готовъ….. Но виноватъ, я говорю о женщинахъ, то къ чему говорить о совсти, объ этомъ чистилище нравовъ людей, объ этомъ строгомъ судьи поступковъ нашихъ — если предполагать, что женщины имютъ совсть, то знаетъ всякой что предположенія могутъ быть не врны. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . О, женщины женщины сколько было бы можно найтить причинъ къ обвиненію вашему, но я полагаю что врно каждый изъ мущинъ можетъ самъ увидать въ васъ дурную сторону, то по этому буду стараться молчать и вмст съ этимъ желать вамъ исправленія, знакомства съ добродтелью и привычки любить истину.
Теперь, любопытно знать о признаніи Райскаго въ любви и о томъ, какъ оное приняла отъ него Марія.—

КОНЕЦЪ І-й ЧАСТИ.

Глухарев Иван Никитич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Князь Пожарский и нижегородский гражданин Минин, или Освобождение Москвы в 1612 г, Глухарев Иван Никитич, Год: 1840
  2. Графиня Рославлева, или Супруга-героиня, отличившаяся в знаменитую войну 1812 года, Глухарев Иван Никитич, Год: 1832
  3. Ольга Милославская, Глухарев Иван Никитич, Год: 1831
  4. Проклятый. Историко-военно-описательный роман XIX столетия, Глухарев Иван Никитич, Год: 1833
  5. Проклятый. Историко-военно-описательный роман XIX столетия, Глухарев Иван Никитич, Год: 1833
  6. Графиня Рославлева, или Супруга-героиня, отличившаяся в знаменитую войну 1812 года, Глухарев Иван Никитич, Год: 1832
  7. Вниз по Волге, Алтаев Ал., Год: 1908
  8. На Москву!, Авенариус Василий Петрович, Год: 1903
Электронная библиотека