Графиня Рославлева, или Супруга-героиня, отличившаяся в знаменитую войну 1812 года, Глухарев Иван Никитич, Год: 1832 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 37 минут(ы)

ГРАФИНЯ РОСЛАВЛЕВА
ИЛИ
СУПРУГА-ГЕРОИНЯ,
ОТЛИЧИВШАЯСЯ
ВЪ ЗНАМЕНИТУЮ ВОИНУ 1812 ГОДА.

ИСТОРИКО ОПИСАТЕЛЬНАЯ ПОВСТЬ XIX СТОЛТІЯ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

МОСКВА.
ВЪ ТИПОГРАФІИ С. СЕЛИВАНОВСКАГО.
1832.

ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ

съ тмъ, чтобы по отпечатаніи представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. Москва 1831 года Декабря 16 дня. Ценсоръ Сергй Аксаковъ.

Глава первая.

День клонился къ вечеру, златобагряное солнце закатывалось за лса отдаленныя, мертвая тишина царствовала на окрестныхъ поляхъ и ничто не нарушало спокойствія жителей села Зимогорья. Престарлый отецъ Василій, священникъ села этаго, совершалъ всчернюю трапезу, добрая старушка жена его и милая внучка десятилтняя Лиза щедро раздляла съ нимъ простую деревенскую пищу. Старушка служанка приготовляла уже постели добрымъ хозяевамъ своимъ, какъ вдругъ тройка лихихъ лошадей остановилась у воротъ дома ихъ. Удивленіе отца Василія и жены его было чрезвычайно и они не успли еще послать освдомишься кто пріхалъ, какъ мужчина въ гусарской куртк и покрытый пылью скоро вбжалъ въ комнату къ нимъ.

‘Ахъ!’ и громко вскрикнула жена священника, который съ бодростію воздержнаго старца приподнялся съ креселъ и благословилъ подошедшаго къ нему пріхавшаго гостя. Въ это время встревоженная жена священника пришла въ себя, встала со стула своего, а пріхавшій съ какимъ~пю небеснымъ радушіемъ подошелъ къ ней, учтиво отпривтствовалъ ее, разцловалъ маленькую Лизу и потомъ слъ возл священника.

— Какими судьбами, Ваше Сіятельство, изволили вы постить насъ, началъ отецъ Василій, утирая на глазахъ слезы, и въ такой одежд, что я даже по сю пору не постигну причины,— что заставило васъ такъ принарядишься? Да объ этомъ посл, простите любопытству моему, скажите поскоре ради Бога, здорова ли матушка Графиня Ольга Николаевна.

‘Слава Богу, слава Богу! почтеннйшій старецъ, она кланяется вамъ и скоро прідетъ на житье въ зело Зимогорье.’

Обрадованные извстіемъ этимъ священникъ и жена его перекрестились,повторяя: слава Богу! матушка Графиня скоро прідетъ къ намъ.—

— Какъ мы будемъ счастливы, началъ опять священникъ прерванный разговоръ свой, вы Графъ и Графиня будете жить опять съ нами,— съ чмъ сравняются тогда радость наша и всхъ жителей Зимогорья, когда они узнаютъ объ этомъ!

‘Такъ, почтеннйшій отецъ Василій, Графиня будетъ жить здсь, а я, я буду далеко, вы утшайте ее, длите съ ней скуки и радости, а вы — служитель олтаря Всевышняго, назидайте ее молитвами своими и молитесь за меня и за всхъ ревностныхъ сыновъ Отечества нашего, проливающихъ кровь за Него и за Царя, милосерднаго Александра, пекущагося о благ подданныхъ своихъ’

— Мы васъ не понимаемъ, Графъ, сказали священникъ и жена его, разскажите намъ обо всемъ подробно.

Графъ, зная, что не изъ одного простаго любопытства они спрашивали его, но собственно изъ сердечнаго участія, которое всегда принимали они въ длахъ семейства его, то и желалъ немедленно удовлетворить оное.

‘Слушайте, друзья мои, сказалъ Графъ. Наполеонъ, сей воинскій исполинъ временъ нашихъ, сей счастливый баловень судьбы, которому все благопріятствуетъ, все покорствуетъ въ мір семъ, въ гордости своей мнитъ теперь наложишь ярмо на Россію, клевреты и наперстники сего великаго человка, льстя съ низостію вельможъ Франціи самолюбію его, хвалятъ намренія, одобряютъ съ энтузіазмомъ вс планы, вс предпріятія его и, унижая духъ и храбрость Русскихъ, въ мысляхъ своихъ обрекаютъ уже рабство Россіи и паденіе добродтельнаго и страстно-обожаемаго подданными своими Императора Александра. Кто теперь изъ Русскихъ не прольетъ послдней капли крови сво. ей? Кто теперь изъ Русскихъ не ршится пожертвовать жизни за обожаемаго Царя и любезное Отечество свое? Кто теперь изъ Русскихъ не горитъ желаніемъ сразиться въ рядахъ съ дерзновеннымъ непріятелемъ и силою оспорить у него каждый шагъ родной земли своей? — Дворяне, Духовенство, вс сословія гражданъ спшатъ приносишь пожертвованія, бдный и богатый, вдовица и сирота жертвуютъ по возможности, и вс, вс стремятся къ одному благу, къ одной цли — видть Отечество свое свободнымъ, а презрннаго врага, поруганнымъ, попраннымъ. Сей похититель престола Франціи, сей новый Тамерланъ уже въ предлахъ Россіи и, дерзновенный, мнитъ состязаться въ величіи съ нашимъ милосерднымъ Александромъ, съ нашимъ отцемъ, попеченія котораго о благ подданныхъ своихъ есть первая мысль., есть врожденное чувство, которымъ отличаются Цари наши. Дворянство одушевляемое патріотическимъ рвеніемъ къ слав Отечества спшитъ на поле брани къ рядамъ храбрыхъ Русскихъ воиновъ, гд искусные и воинственные начальники одушевляютъ подчиненныхъ примрами своими, — слава и честь для Русскаго дороже богатства Креза, Царь и Отечество — девизъ чувствъ Русскаго народа, вс сердца горятъ рвеніемъ къ защит Монарха и свобод Отечества.— Вы, добродтельный старецъ, молите Всевышняго о успхахъ Русскаго орудія, которое поднято за дло правое, молите о сподвижникахъ на пол брани, молите обо мн и утшайте супругу мою. Рвеніе къ защит свободы Отечества отъ враговъ горитъ въ душ моей, гласъ чести зоветъ меня къ оружію и я съ радостію повинуюсь ему, съ радостію жду часа битвы, въ который въ крови врага обагрю мечь свой и, быть можетъ, дождусь дня славы Россіи, дня униженія Наполеона!..’

Во все время, покуда Говорилъ Графъ, священникъ и жена его поминутно крестились и слезы видны были на глазахъ ихъ,

— Такъ вы, Ваше Сіятельство, насъ оставляете, сказалъ съ примтною горестію отецъ Василій, удерживая тяжкій вздохъ, которой хотлъ вырваться изъ глубины души его.

‘Да, почтенный старецъ, долгъ чести и Отечество призываютъ меня, и я безропотно повинуюсь ему. Надежда на Всевышняго и любовь къ Царю подкрпляютъ меня.’

— Перенесетъ ли тяжкую разлуку съ вами Ея Сіятельство Графиня? сказала жена священника, — она такъ страстно любитъ васъ.

‘Она сама, сказалъ Графъ съ примтною радостію на лиц, одобряетъ намренія мои, забывая все изъ любви къ Отечеству’.

— Боже милосердный, подкрпи ее! сказалъ священникъ перекрестившись, потомъ обратясь къ Графу, продолжалъ разговоръ: слдовательно, Ваше Сіятельство, вы дете скоро?

‘Я думаю, что чрезъ недлю, ибо непріятель въ предлахъ Россіи.’

— Какъ, Ваше Сіятельство, скоро перебилъ его священникъ, эти босурманы уже въ Россіи, въ родномъ Отечеств нашемъ, въ его священныхъ предлахъ? Боже Праведный! отврати Твой гнвъ на ны и яви спасеніе.

‘Да, отецъ Василій, Наполеонъ въ предлахъ Россіи, но еще неизвстно, чмъ все кончится это, быть можетъ, вся армія его падетъ, и гордый врагъ разбитъ будетъ.’

— Дай Богъ, дай Богъ, Ваше Сіятельство, чтобы гордый врагъ нашъ погребъ кости свои въ предлахъ благословенной Россіи.

Долго еще продолжался разговоръ священника съ Графомъ, Лиза въ продолженіи онаго молчала, хотя нсколько разъ бабушка говорила ей, чтобъ она легла спать.: но внимательная малютка сидла и никакъ не соглашалась на слова ея. Наконецъ сонъ взялъ верхъ надъ бодрствованіемъ Лизы и она заснула, облокотясь на ручку креселъ. Графъ и ддушка, увидвъ это, засмялись, а старая нянька отвела ее на приготовленную постелю. Графъ также хотлъ хать въ домъ свой, но усердныя просьбы священника и жены его заставили его остаться у нихъ до утра. Усталость Графа скоро также заставила удалиться въ отведенную для него особо комнату, гд расторопный слуга тщательно исправилъ должность камердинера и Графъ предался упоительному Морфею.

Пріхавшій Графъ къ престарлому отцу Василію и такъ радушно обласкавши его и семейство былъ владтель села Зимогорья, супругъ Ольги Милославской — героини повисши этной, жизнь которой занимательна произшествіями и разительна добродтелями. Читатели первыя лта молодости ея увидятъ въ первомъ роман, которой извстенъ подъ именемъ — Ольги Милославской, ея воспитаніе у старой Графини Лелевой до замужства есть, такъ сказать, первый періодъ жизни, отличный семейными добродтелями, теперь перо Автора начертитъ кругъ жизни ея для семейства своего и покажетъ свту, какъ Русскую героиню супружеской врности въ знаменитой войн 1812 года, и въ роман извстную подъ именемъ Графини Рославлевой.

Первые лучи восходящаго солнца отражались на златыхъ главахъ церкви села Зимогорья, тихій, вешній втерокъ колыхалъ деревья въ пол и игралъ скошенною муравою, птицы — жители лсовъ и предвстницы восхода солнечнаго разливали свои звонкія трели и чириканья и еще одинъ только рожекъ сельскаго пастуха уныло раздавался по селу и выкликивалъ стада на долины покрытыя плнительной зеленью,— все прочее предавалось покою и сладкому утреннему сну. Вмст съ восходомъ солнца всталъ Графъ Александръ, и большими мрными шагами ходилъ взадъ и впередъ по комнат. Въ ум его различный думы и планы смнялись поперемнно, а на душ была скорбь, которую тщетно онъ старался разсять. Принужденно Графъ принималъ видъ спокойный, напрасно старался забыть тяготившую печаль его, напрасно старался разсяться, глядя на прелесть утренней природы, самый нестройный звукъ рожка пастушечьяго казался ему печальною гармоніею — отъ чего боле и боле скорбла душа его, наполненная воспоминаніемъ о близкой разлук съ супругою. Быть можетъ, думалъ онъ, это будетъ послднее свиданіе, въ которое она меня назоветъ своимъ и сладостно сожметъ въ объятіяхъ своихъ, быть можетъ, роковая пуля непріятеля прекратитъ дни мои, быть можетъ….. но нтъ, если я и паду въ бою противъ ненавистнаго непріятеля, то Ольга должна будетъ гордиться тогда смертію супруга своего: ибо онъ умеръ за Царя и Отечество. Одна эта мысль могла только. услаждать Графа и облегчать печаль его, все прочее наводило скуку и не могло разсять печальнаго Александра’

Часовъ въ шесть или въ семь утра уже вс встали въ дом священника,, ходьба, разговоры и приходъ слуги въ комнату полурастревоженнаго Графа заставили его нсколько придти въ себя. Свжая рчная вода принесенная слугою освжила лице Графа и онъ,какъ истинно Русскій воинъ, принеся утреннюю молитву Вседержителю, явился наконецъ къ ожидавшимъ его пить чай. Добродтельная жена священника и самъ онъ встртили его съ утренними привтствіями, на которыя и Графъ отвчалъ въ одинаковомъ тон и съ одинакимъ радушіемъ.

——

Утренній весенній воздухъ, пніе малиновки, вяніе прохладнаго Зефира, плнительная зелень луговъ и отдаленныхъ лсовъ — все, все нжитъ и услаждаетъ чувства наши: такъ теперь дйствовало и на разстроеннаго Графа Александра. Чай былъ приготовленъ въ маленькомъ садик. Густые сливки и ласка хозяина приправляли оный еще боле, набожные разговоры его и блыя, какъ первый снгъ полей, волосы внушали къ нему особенное уваженіе въ каждомъ. Графъ развлеченный разговорами набожнаго старца становился часъ отъ часу веселе, а наконецъ и совершенно разсялъ печаль свою, чрезъ что бесда сія сдлалось боле пріятною. Было много говорено о походахъ и счастливомъ геніи Наполеона, объ Аустерлицкомъ бо, о намреніяхъ Наполеона на щетъ Россіи и проч. и проч.— Наконецъ священникъ обратилъ разговоръ свой на намренія Графа.

‘Позвольте спросить васъ, Графъ, долго ли мы, жители села Зимогорья, обрадованные пріздомъ къ намъ Вашего Сіятельства будемъ имть счастіе видть васъ у себя.

Графъ вздохнулъ, и какъ будто бы съ принужденною улыбкою отвчалъ любопытному отцу Василію:

— Не долго, почтенный старецъ, я буду съ вами, не долго набожныя бесды ваши будутъ развлекать меня въ печали) скоро’ очень скоро я прощусь съ любящими меня добродушными жителями Зимогорья, и, быть можетъ, судьба не позволитъ мн боле увидться съ друзьями моими.

У Графа на глазахъ навернулись слезы, жена Священника плакала и самъ отецъ Василій не могъ удержаться отъ онаго, его душа скорбла, а сердце — сердце было полно печали. Наконецъ онъ первый прервалъ грустное молчаніе.

‘Возверзи печаль твою на Господа и той препинаетъ тебя, сказалъ отецъ Василій, обратясь къ разстроенному Графу, которой старался скрыть навернувшіеся на глазахъ его слезы. Что вы, Ваше Сіятельство, не стыдно ли вамъ? Ну еслибы видла это Графиня, то она, матушка, взрыдъ наплакалась бы, глядя на васъ, а Александръ, приведенный въ себя словами Священника, отеръ слезы и выпилъ налитую давно чашку чаю.

‘Скажите лучше, Ваше Сіятельство, куда вы теперь намрены отправиться отсюда?’

— Я, отвчалъ Графъ Лелевъ, пробывъ здсь въ Зимогорь еще нсколько дней, дождусь Графини, а потомъ, простясь съ ней и съ вами, друзья мои, отправлюсь въ Блоруссію, въ мстечко Кейданы, гд сбирается теперь отдльный корпусъ Графа Витгенштейна.

‘Да разв Ея Сіятельство, Графиня, скоро изволитъ прибыть къ намъ, спросила съ замтною радостію жена священника, хранящая молчаніе во все время продолженія разговора Графа и мужа ея.’

— Да, она будетъ сюда очень скоро, отвчалъ Графъ, я думаю, что завтра или посл завтра’

‘И Графиня долго пробудетъ здсь, продолжала жена Священника съ большею радостію.’

— До моего возвращенія изъ арміи, если только Провиднію угодно будетъ сохранить жизнь мою.

Жена священника перекрестилась, а онъ продолжалъ съ Графомъ прерванный разговоръ.

‘Вы, Ваше Сіятельство, слдовательно отправитесь подъ команду Графа Витгенштейна, въ его корпусъ?’

— Точно такъ, почтенный старецъ, и вступилъ я въ N… гусарской полкъ.

‘Помоги Богъ Вашему Сіятельству въ благихъ намреніяхъ вашихъ, сердце радуется, когда слышишь таковую ревность къ Царю и Отечеству и ненависть къ дерзостному врагу. А долго ли вы, Графъ, пробудите въ Кейданахъ?’

— Это неизвстно, выступленіе зависитъ отъ воли высшаго начальства.

Разговоръ о приготовленіяхъ Россійской арміи и о поход Наполеона въ Россію долго продолжался между Графомъ и Священникомъ. Жена его хранила молчаніе и съ любопытствомъ слушала разсказы Графа о предпріятіяхъ и воинскихъ дйствіяхъ Наполеона, счастію котораго все покорствовало.

Къ концу чаю пришла Лиза. Она поцловала руку ддушки и страстно любившей ее бабушки, учтиво присла передъ Графомъ, который ласково взялъ ее за руку, поцловалъ и посадилъ возл себя на стулъ. Милая Лиза съ дтской простотою разсказывала Графу е своихъ обновахъ, о гулянь въ ближней рощ и о бленькой собачк, которую подарилъ ей Графъ Владиміръ короче о всемъ, что только можетъ приходить въ голову дитяти, когда видитъ онъ, что охотно слушаютъ его. Графъ не прерывалъ Лизы, показывая видъ, что онъ слушаетъ ее съ удовольствіемъ.

Какъ пріятно глядть на забавы дтей, на ихъ беззаботливость, слушать ихъ невинные разговоры, ихъ удивленія, видть ко всему довренность ихъ и мысленно переноситься къ дтскому возрасту, въ которомъ ни нужды, ни потребности жизни, ни печали, ничто не огорчало насъ,— когда страсти, сіи жизненные ураганы, не волновали въ груди нашей, не возмущали спокойствія лтъ дтскихъ, беззаботныхъ! О, время жизни золотое! Ты невозвратимо для смертнаго!

Чай былъ конченъ. Графъ, поцловавъ Лизу за разсказы ея, отправился съ священникомъ въ покои, гд узналъ, что передъ домомъ священника ожидали его собравшіеся съ старостою крестьяне, дабы поднести ему хлбъ и соль и поздравить съ пріздомъ’

Какъ усладительна для сердца Русскаго простота крестьянина, когда онъ съ свойственнымъ ему доброжелательствомъ встрчаетъ господина своего, умвшаго добротою поступковъ своихъ расположить къ себ сей классъ людей, довольно у насъ грубыхъ. Какъ плнительна картина, когда Русской крестьянинъ въ праздничномъ плать, съ милой простотою въ разговорахъ и съ веселымъ видомъ на лиц подноситъ хлбъ и соль господину своему, котораго видитъ онъ въ первый разъ, или котораго не видалъ давно! Соотечественники! Кто изъ васъ не видалъ этаго и кто не въ состояніи чувствовать и постигать характеръ простаго народа!— онъ нашъ родной, онъ намъ понятенъ…

Когда Графъ Лелевъ пріхалъ вечеромъ въ село свое Зимогорье и остановился въ дом священника, то въ ту-жъ минуту всть о прізд его начала разноситься по всему селу. Старики и женщины, молодые крестьяне и дти ихъ, вс твердили о прізд барина и молва сія переходила постепенно отъ, одного, къ Другому, — такъ что мене нежели въ полчаса узнало все село о семъ. Наступленіе скорой ночи воспрепятствовало обрадованнымъ крестьянамъ явиться съ поклономъ къ господину своему, и они ршились до утра отложишь намреніе свое. Теперь видимъ мы ихъ пришедшихъ къ Графу съ поднесеніемъ хлба и соли, воображаемъ радость ихъ, когда Графъ вышелъ къ нимъ на крыльцо, чувствуемъ ту пріятность, которою было наполнено сердце господина ихъ, — и восхищаемся!… Привязанность и врожденное повиновеніе къ властямъ — отличительныя черты въ характер Русскаго народа ~ какъ он ярко отсвчиваются въ каждомъ класс, въ каждомъ званіи!… Дворянинъ любитъ Царя и Отечество крестьянинъ своего господина, Чиновникъ почтительно исполняетъ повелнія Начальника, слуга повелнія господина, а вмст чтутъ одну власть, исполняютъ ея законы и въ сердц Русскаго любовь къ Монарху и Отечеству, превышаетъ вс желанія, вс страсти его…

Графъ Лелевъ, принявъ поздравленіе крестьянъ и поднесенные отъ нихъ хлбъ и соль, отпустилъ ихъ, щедро награди за это, наконецъ, простившись съ набожнымъ отцемъ Василіемъ, добродушною женою его и милой Лизою,которую подарилъ богатымъ подаркомъ, отправился въ домъ свой, прося ихъ навщать его.

Глава вторая.

Былъ полдень. Пыль столбомъ поднималась на границахъ пространной Москвы блокамённой. Множество экипажей и дрожекъ стояло на Ильинской улиц противъ рядовъ, которые были наполнены покупающимъ и проходящимъ народомъ. У Лобнаго мста близь Спасскихъ воротъ къ правой сторон противъ Кремлевской стны стояла голубая карета напряженная четверкою вороныхъ лошадей. Статный кучеръ съ длинною черной бородою, щегольски, одтый, сидлъ на высокихъ козлахъ и распвалъ псни, маленькой форейторъ съ заткнутыми за кушакъ полами армяка и съ кнутомъ въ правой рук ходилъ взадъ и впередъ во кругъ лошадей, насвистывая нескладно какую-то Русскую псню.

‘Здорово, Сидорка, сказалъ человкъ одтый въ лакейскую ливрею, подойдя къ ходящему форейтору.’

— А, братъ, Петруша, здорово, каково поживаешь?

‘Слава Богу, могу покуда, да и какъ не жить весело: — баринъ добрякъ, любитъ меня, такъ объ чемъ же печалиться? и

— Это хорошо, братъ, все равно, какъ и наши господа добры и хороши до насъ.

‘Да что, спросилъ Петръ, съ кмъ ты пріхалъ сюда, съ Барынею что ли?’

— Да, съ барынею, она пошла въ ряды что-то покупать на дорогу, и велла, намъ стать здсь, близь Спаскихъ воротъ. Она тутъ будетъ служить молебенъ.

‘Да разв барыня твоя детъ куда нибудь, спросилъ Петръ съ особеннымъ любопытствомъ.’

— Въ Нижегородское помстье — въ село Зимогорье.

‘А скоро ли подетъ она? Спросилъ Петръ съ таковымъ же любопытствомъ.’

— Я думаю, что дня черезъ два, отвчалъ Сидоръ, помахивая кнутомъ.

‘Дня черезъ два, повторилъ про себя Петръ. А баринъ-то ухалъ въ полкъ совсмъ?’

— Нтъ еще, онъ теперь тоже въ Зимогорь ждетъ Графиню къ себ, а ужъ тамъ, говорятъ, удетъ совсмъ.

Петръ еще кой-что поговорилъ съ Сидоромъ, наконецъ простился и пошелъ по дорог жъ Москворцкому мосту.

‘Эй, Сидорка! послушай-ка, закричало*’ Кучеръ съ высокихъ козелъ своихъ, чей это такой говорилъ съ тобою?’

— Это лакей Царскаго, ну, знаешь, того высокаго господина, которой такъ часто здитъ въ гости къ господамъ нашимъ.

‘А, знаю, онъ, кажется, былъ у насъ когда отправлялся Графъ въ деревню.’

— Ну, да, помнишь, такой высокой, черноватый. Онъ еще велъ барыню къ карет, когда она хала провожать къ застав Его Сіятельство.

‘А почему знаешь ты этаго Петруху?’

— Да баринъ какъ-то со мною раза три или четыре здилъ къ этому Лярскому, такъ мы съ Петрухою игрывали въ три листика’

Кучеръ погладилъ бороду, снялъ съ головы шляпу, вынулъ платокъ изъ нея и обтеръ лобъ и лице сильно спотвшіе отъ жара.

‘Ну, а что, Сидорка,— началъ было опять кучеръ, но увидалъ, что отъ Лобнаго мста черезъ площадь переходила барыня, веллъ форейтору ссть на лошадей, а самъ, оправясь на козлахъ, стройно слъ, держа въ рукахъ вожди.

Прелестное, очаровальное лице, которое какъ отъ взоровъ другихъ, такъ и отъ жара было закрыто большими полями соломенной шляпки, преходило медленно черезъ дорогу отъ рядовъ къ Спаскимъ воротамъ. Высокой лакей въ богатой ливре несъ узлы покупокъ, и дама, которая шла впереди его, велла все положить въ карету, а сама пошла къ самымъ Спаскимъ воротамъ, гд и просила отслужить молебенъ…. Слезы градомъ катились по прелестному лицу дамы, когда пришедшій священникъ началъ служить молебенъ, частые земные поклоны и кротость, которая изображалась во взорахъ молящейся, внушали невольное къ ней почтеніе не смотря на молодость лтъ, которые имла она.

Графиня Лелева! это была она! молила Творца о счастіи супруга своего, о сохраненіи жизни ему и въ глубин души своей таила какую-то ненависть къ дерзновенному врагу Россіи. Т5о все время служенія молебна глаза плнительной Оіьги были наполнены слезами и она, печальная, не обращала ни малйшаго вниманія ни на проходящихъ, ни на прозжающихъ, изъ которыхъ другія пристально смотрли на нее.—

По отслуженіи молебна Графиня раздала милостыню стоящимъ близь кареты ея нищимъ, потомъ сла въ оную и велла хать домой.

——

На Поварской, противъ трехъ-этажнаго во вкус выстроеннаго дома остановилась четверка вороныхъ лошадей. Швейцаръ отворилъ двери подъзднаго крыльца, и Графиня въ минуту очутилася на верху лстницы верхняго этажа, слуги и служанки встрчали пріхавшую госпожу свою, покупки были внесены во внутренія комнаты и Графиня уставшая, растревоженная, сла на мягкое конопе въ малой боскетной и съ замтною печалью на лиц хранила молчаніе.—

——

Пара Вятскихъ маленькихъ лошадей ‘запряженная въ легкіе дрожки борзо мчалась по Поварской улиц, стройной, высокой, черноватой мущина, одтый по послдней мод сидлъ въ дрожкахъ и быстрымъ взоромъ окидывалъ проходящихъ. Дрожки остановились у подъзда дома, занимаемаго Графомъ Лелевымъ, въ одно мгновеніе сидящій соскочилъ съ нихъ и очутился въ пространныхъ сняхъ, такъ что даже Швейцаръ не усплъ отворить стеклянныхъ дверей.

— У себя ли Ея Сіятельство, Графиня? скоро спросилъ Г-нъ Лярскій (это былъ онъ) у вытянувшагося передъ нимъ Швейцара. Сей часъ-съ только изволила пріхать изъ города, отвчалъ Швейцаръ съ поклономъ.

Лярскій скоро вбжалъ по лстниц въ переднюю, гд двое лакеевъ съ какимъ-то особеннымъ уваженіемъ сняли съ него шинель и отворили двери въ залу. Одинъ изъ нихъ побжалъ доложить Графин о прізд Лярскаго.

Александръ Васильевичъ (такъ звали Лярскаго) ходилъ взадъ и впередъ по паркетной зал, поправляя воротнички свои и приглаживая шляпу.

Изъ боковыхъ дверей въ блой Турецкой шали, въ бломъ линобатистовомъ плать явилась Графиня. Она съ врожденною ласковостію встртила Лярскаго, который осыпавъ ее привтственными комплементами. Ольга просила его въ гостинную. Лярскій со всею ловкостію этикетнаго щеголя принялъ приглашеніе ея и съ наклоненіемъ головы слдовалъ за нею. Графиня при вход въ гостинную сла на диванъ, Лярскій на креслахъ, стоящихъ противъ онаго, и первый началъ разговоръ.

‘Графъ долго пробудетъ въ Зимогорь? спросилъ онъ Графиню.’

— До моего прізда туда, отвчала Ольга, тихо вздохнувъ.

‘А вы, Ваше Сіятельство, скоро намрены отправишься въ Нижегородское помстье свое?‘

— Да, я думаю, что дня черезъ два Или черезъ три непремнно поду.

Лярскій вздохнулъ, Ольга потупила глаза, не говорила ни слова. Лярскій первый прервалъ минутное молчаніе.

‘Вы, Ольга Николаевна, долго намрены пробыть въ скучномъ Зимогоръ?’

— Все время, сказала Графиня, тяжко вздохнувъ, покуда возвратится изъ арміи Графъ, и Зимогорье никогда не можетъ быть для меня скучнымъ, потому что я проводила тамъ первыя лта юности моей, тамъ, обласканная покойною Графинею, матерью мужа моего, была я призрна отъ угрожающей мн бдности, короче сказать, въ прелестномъ Зимогорь нахожу я вс пріятности, вс наслажденія, которыя могутъ разсять скуку мою.

‘Помилуйте, Графиня, можно ли сравнять столичное препровожденіе времени съ скучною сельскою жизнію? Здсь балы, театры, вечера, гулянья: тамъ прогулка по рощамъ, по садамъ, здсь ежедневные прізды, развлеченія, новости: тамъ тишина, уединеніе, скука и только два раза въ недлю полученіе газетъ, здсь, все можетъ развлечь разсять: тамъ боле прибавить скуки, увеличить огорченія!’

— Согласна съ вами, Александръ Васильевичъ, что столичная жизнь боле можетъ доставить разсянности, боле иметъ пріятностей: но вс веселости могутъ только быть пріятны для того, кто не иметъ душевныхъ безпокойствъ, а я такъ разстроена, что право для меня веселыя общества наводятъ боле скуки, нежели уединенная жизнь въ Зимогорь.

‘По крайней мр, Ваше Сіятельство, вы можете быть украшеніемъ большихъ обществъ столицъ, и … и многимъ доставлять ту пріятность, которой они быть могутъ лишены безъ вашего присутствія. и

— Вы, Г-нъ Лярскій, привыкли кстати и не кстати разсыпать комплементы передъ дамами, такъ это неудивительно, что я, по словамъ вашимъ, служу украшеніемъ обществъ.

‘Увряю васъ честію, Ваше Сіятельство, что я не привыкъ расточать тамъ мадригалы, гд и безъ нихъ всякой невольно выскажетъ истину.’

Графиня улыбнулась. Лярскій, въ лиц котораго была видна какая-то нершимость, поправилъ оба виска волосъ своихъ, вынулъ блый напрысканный духами платокъ и какъ бы невольно обтерся онымъ, дабы ршиться высказать то, что таилъ онъ на душ своей. Проницательность Графини ясно дала замтить ей положеніе Лярскаго, но она не могла совершенно постигнуть причины, заставившей его такъ перемниться. Ольга хранила молчаніе. Лярскій, примтно измнившійся въ лиц, искалъ въ ум своемъ предмета, дабы начать прерванный разговоръ, наконецъ мысль о знакомыхъ вывела его изъ смущенія и подала ему предметъ для разговора. Онъ переспросилъ о всхъ, кто только былъ знакомъ съ нимъ по дому Графа Лелева и даже чуть чуть не коснулся было до умершихъ, которыхъ души давно покоились на лон Авраама, дабы только продлить разговоръ. Отъ проницательности Ольги не скрылось ни смущеніе Лярскаго, ни его частыя перемны въ лиц, ни взгляды, которые онъ украдкою бросалъ на нее, а она какъ женщина съ строгой нравственностію, (каковыхъ въ вк нашемъ очень, очень мало) не хотла принимать и считать ихъ за взгляды, относимыя собственно къ ней, и не думала, чтобъ какая нибудь особая причина заставляли этаго молодаго человка длать оныя,— что еще боле принуждало Лярскаго скрывать въ глубин души своей тайну, которую онъ давно хотлъ высказать прелестной Графин.

Какое уваженіе къ себ поселить должна та женщина, которая налагаетъ скромность даже на дерзкаго мущину! Какъ пріятно видть въ женщин нжное обращеніе, соединенное съ строгимъ почтеніемъ къ себ. Но жаль, что мы въ вкъ нашъ въ женщинахъ мало видимъ существъ нравственныхъ… Но Ольга воспитанная въ правилахъ добродтели, и видя съ самыхъ пылкихъ лтъ опасной юности одни нравственные примры, была женщина со всми правилами скромности, добродтели и истины. Для нея не былъ опасенъ ни влюбленный юноша, ни краснорчивый волокита, ни плаксивый вздыхатель, она умла заставить каждаго оказывать себ уваженіе и почтеніе. Самолюбіе, сродное боле женщинамъ, было чуждо для Ольги, она не восхищалась тмъ, что на балу, въ: собраніи, толпы мущинъ окружали ее, и другъ передъ другомъ старались наперерывъ осыпать ее комплементами, предлагать услуги свои, она не заставляла ихъ, подобно многимъ женщинамъ блестящихъ обществъ, восхищаться будущимъ, очаровываться надеждою что прелестная Графиня Лелева подарила взглядомъ, отпривтствовала улыбкою.—

Пробило два часа, Лярскій начиналъ уже прощаться, въ это время вошелъ человкъ и доложилъ, что пріхала Княгиня Этикетова, Ольга съ свойственнымъ ей радушіемъ поспшила въ залу встртить гостью, прося Лярскаго слдовать за собою.

Этикетова во всхъ отношеніяхъ была дама ныншняго свта: ловка, не дурна собой, охотница до комплементовъ, которыя ей въ обществахъ расточали мущины, всегдашняя постительница баловъ, гд своею привтливостію и пышностію нарядовъ обращала на себя особенное вниманіе молодыхъ людей, которые толпами вились около прекрасной Этикетовой. Графиня Лелева, хотя и не принадлежала къ классу свтскихъ дамъ ныншняго тона, однако знакомство съ Этикетовою и съ другими подобными ей Прелестями пышныхъ обществъ не наводило ей скуки, и характеръ ея, всегда ласковый, былъ одинаковъ для каждаго, она умла пріятностію разговоровъ своихъ плнять всякаго и внушать къ себ невольное уваженіе. Не была кокеткой, но умла и самую кокетку заставить хотя съ притворною скромностію обходиться съ собою, — такъ вела себя Ольга, таковы слдствія нравственности.

Этикетова со всею учтивостію и ласкою была встрчена въ зал Ледовою, за которой слдовалъ Лярскій и потомъ вс трое отправились въ гостиную. Время приближалось къ обду. Лярскій, какъ хорошій знакомецъ Графа, былъ Ольгой оставленъ обдать. Этикетова видла въ Лярскомъ человка ныншняго тона, почему въ душ своей благодарила Лелеву за приглашеніе Лярскаго остаться обдать, и во все время, покуда накрывали столъ, Этикетова не преставала относиться съ вопросами своими о разныхъ предметахъ къ Лярскому, а какъ ловкая и тонкая дама, то умла нечувствительно завлечь Лярскаго въ разговоръ съ собою и заставить его боле говорить съ нею,нежели съ Графинею.

Человкъ доложилъ, что было уже подано кушанье и Ольга съ двумя гостями пошла къ столу. Лярскій сидлъ противъ Княгини Этикетовой, Лелева между ихъ. Въ продолженіи обда Этикетова кидала иногда на Лярскаго привтливые взгляды, что однако для Лярскаго не приносило особеннаго удовольствія. Мысли его были заняты другимъ. Онъ думалъ объ Ольг, а присутствіе Этикетовой еще боле длало его робкимъ. Онъ даже не смлъ взглянуть на очаровательницу души своей, и вс отвты его Графин Лелевой въ разговор были довольно несвязны. Ольга въ таковыхъ случаяхъ была незамчательна, но отъ Этикетовой это не могло укрыться,, впрочемъ она смущеніе Лярскаго приписывала своему присутствію и гордилась уже, что могла его (по мннію свойственному самолюбивой женщин) сдлать поклонникомъ своимъ.

Обдъ кончился. Графиня и гости опять отправились въ гостиную. Этикетова не преставала взглядами своими слдить Лярскаго, отъ чего смущеніе его боле и боле увеличивалось. Онъ негодовалъ даже на Этикетову, но приличіе заставляло скрывать то, что происходило въ душ его. Былъ поданъ кофей, вскор посл котораго ухалъ разтревоженный Лярскій. Этикетова при прощаніи звала Лярскаго на балъ, который длала она по случаю имянинъ своихъ и даже наградила его столь пріятною улыбкою, что другой, бывши на мст Лярскаго, отъ подобной улыбки былъ бы безъ ума,— но Лярскій, сердце котораго было заражено прелестною Графинею Лелевой былъ нечувствителенъ къ нжностямъ Этикетовой, былъ холоденъ къ ней.—

По отъзд Лярскаго Этикетова была въ восхищеніи. Она думала, что Лярскій былъ очарованъ ею, его смущеніе приписывала порывамъ любви, и только негодовала на Лярскаго за то, что онъ скоро ухалъ, однако все это скрывала отъ Ольги.

Этикетова ухала. Ольга удалилась въ кабинетъ свой, гд наедин предалась мыслямъ о любезномъ супруг своемъ, о скорой разлук съ нимъ, забывая все окружающее ее.—

Глава третья.

Пробило 7 часовъ утра. Черныя, густыя тучи покрывали небосклонъ Москвы, отдаленные раскаты грома и ежеминутная молнія предвщали скорое приближеніе бури, ни одна птица, изключая хищнаго коршуна, не вилась въ воздух, втеръ поднималъ страшную пыль съ улицъ и ревомъ своимъ ужасалъ многихъ. Мало народа видно было на пространныхъ улицахъ Московской столицы, и то разв только какой нибудь бднякъ, или невольно посланный, бодрствовали и противились усиліямъ природы. Наконецъ сильный дождь ливмя полилъ изъ густыхъ тучь и заставилъ укрываться ходящихъ по улицамъ. Мене нежели въ четверть часа никого не было видно на оныхъ.

Лярскій растревоженный и опечаленный давно проснулся уже и, подойдя къ окну, смотрлъ на мрачную погоду, гармонировавшую чувствомъ души его. Тоска, какъ врный другъ, не покидала его ни на минуту. Мрачное и печальное лице Лярскаго ясно показывало внутреннія чувства встревоженной души его, и онъ, какъ путникъ заблудившійся въ пространной пустын и томимый жаждою искалъ, средствъ, дабы утушить оную: такъ въ душ его печаль и надежда, сладкое воспоминаніе прошедшаго спокойствія и ужасъ будущаго поперемнно волновали ее и еще боле увеличивали горесть его, которая ни на минуту не давала покоя ему.—

Втеръ утихалъ, дождь становился меньше, раскаты грома стали быть слышимы только въ отдаленіи, яркая молнія блистала рже, тучи покрывавшія небосклонъ проходили къ западу и небо становилось ясне, толпы пшеходцевъ потянулись по улицамъ, экипажи и дрожки стали мелькать мимо окопъ домовъ и, казалось, все приходило въ движеніе. Дворянинъ и служащій чиновникъ, купецъ и крестьянинъ спшили каждый къ должности своей. Звонъ позднихъ обденъ призывалъ богомольныхъ Христіанъ въ храмы Господни, и тихая, ясная погода слдовала за страшною утреннею бурею.— Пріятность погоды. и свжесть воздуха, очищеннаго прохладнымъ дождемъ, не вызывали Лярскаго изъ душныхъ стнъ комнаты, какая то невнимательность и равнодушіе ко всему овладли характеромъ его и онъ, въ мечтахъ съ самимъ собою не находилъ, предмета, который могъ бы развлечь задумчивость, и уменьшить тоску его. Книги, знакомые, театры, однимъ словомъ: все, что только можетъ развлекать насъ, на Лярскаго не длало ни малйшаго вліянія, одинъ предметъ, одна мысль — мечта о Графин Лелевой, занимала и ежеминутно мучила душу, тревожила сердце. Холодность Графини, ея врность къ мужу, и строгія правила отнимали у Лярскаго всю смлость и заставляли его не ршаться открыться ей въ любви своей. Отъздъ Графа ршительно уврилъ его, что Ольга считаетъ единымъ счастіемъ въ жизни питать любовь къ нему и быть врною, вс исканія влюбленнаго Лярскаго должны были оставаться тщетными и онъ, въ послдній разъ, когда быіъ въ дом Графа Лелева, видлъ ясно, что Графиня была одинакова въ обращеніи съ нимъ, и что отъздъ Графа боле увеличилъ ея привязанность къ нему. Намреніе Графини остаться въ Зимогорь до возвращенія супруга изъ арміи показывало сильную ея любовь къ нему и лишало Лярскаго всей надежды въ полученіи взаимной любви. Онъ хотя и хотлъ было въ послднее свиданіе открыть Графин тайну, которую скрывалъ на душ своей: но холодная учтивость обращенія ея отняла всю смлость и разрушила вс предпріятія его. Съ сильною тоскою на душ простился онъ съ Ольгою и еще печальне возвратился домой, гд наедин сильне чувствовалъ печаль свою, а любовь, какъ злой духъ, ни на минуту не давало покоя ему.

——

Лярскій съ прізда отъ Графини сидлъ дома. Петръ, слуга его, отъ котораго узналъ онъ, что Лелева здила въ городъ и намрена скоро ухать изъ Москвы, хотя и зналъ сердечную, тайну господина своего однако не мало удивлялся перемн характера Лярскаго и по логик своей разсуждалъ, что было бы гораздо лучше, еслибъ баринъ его началъ проводить время по старому, то есть, здить на гулянье, въ театры, и не думать о Графин. Онъ въ кругу собратовъ своихъ лакевъ слылъ большимъ грамотемъ, велъ себя довольно хорошо, былъ скроменъ, за что и заслужилъ довренность господина своего, отъ чего и былъ въ нкоторомъ уваженіи отъ прочихъ слугъ. Петръ иногда думалъ самъ съ собою, что еще было бы лучше еслибъ баринъ его женился на какой нибудь богатой помщиц, которая могла бы любить его также, какъ и Графина Лелева мужа своего’ Сужденія Петра были справедливы: Лярскій точно могъ быть хорошимъ и интереснымъ женихомъ для богатой невсты и исканія его никакъ не были бы тщетными. Онъ, имя посл смерти отца во владніи дв тысячи душъ крестьянъ, которые принадлежали собственно ему, и служивши въ довольно хорошемъ мст, могъ всегда надяться, что еслибъ вздумалъ онъ у какого нибудь богатаго старика просить руку дочери его, то врно бы тотъ съ радостію принялъ предложеніе Лярскаго и даже не спрашивая дочери о ея расположеніи далъ бы честное слово ему, а къ тому-жъ Лярскій, бывши въ молодыхъ лтахъ на своей вол, ибо и мать его давно скончалась, и, имя такое огромное состояніе, въ поведеніи могъ, служить примровъ для многихъ молодыхъ людей, изъ которыхъ иные и при маломъ состояніи стараются жить открыто, расточаютъ отцовское имніе и наконецъ, все проживая, начинаютъ стовать на судьбу, которая виновата столько же, сколько науки и художества предъ невждою и безсмысленнымъ.—

Прошло четыре дня, какъ Лярскій не былъ у Лелевой и въ продолженіи этаго времени онъ не сдлалъ ни одного шагу изъ дома, тоска еще боле наполняла изгибы сердца его: ибо онъ, судя по времени, зналъ, что Графиня Лелева должна была ухать въ Зимогорье. Мысль, что онъ долго не увидитъ ту, которая такъ сильно могла очаровать его, ужасала Лярскаго и онъ, въ тишин кабинета своего, предавался отчаянію’. Какъ жаль, что мы не слдуемъ правиламъ разсудка, он должны быть закономъ для каждаго человка, и еслибъ люди волю сердца подчиняли всегда вол разсудка, то врно бы многіе не сумазбродствовали, и покой былъ ихъ удломъ. Такъ и Лярскій, котораго сердце завлекло въ сти любви, далъ полную волю ему, не стараясь подчинить оное разсудку, къ тому, одинъ, безъ друга, (котораго хотя и имлъ, но тотъ былъ въ деревн,) предавался мучительной тоск, рисуя въ мечтахъ своихъ образъ несравненной Ольги.—

Прошла недля, Лярскій не переставалъ мечтать объ Ольг и предаваться сндающей печали его. Въ одно утро, когда онъ въ уединеніи кабинета своего разсуждалъ самъ съ собою о прелестяхъ Ольги, о ея врности къ Графу, вошелъ слуга къ нему и доложилъ, что пріхалъ Валентинъ Ивановичъ Люблинъ, Лярскій, какъ нечаянно пробудившійся отъ сна, вскочилъ съ креселъ, приказывая слуг просить Люблина въ кабинетъ къ нему. Слуга вышелъ. Лярскій съ нетерпніемъ смотрлъ на дверь кабинета, дожидаясь пока отворится она, и онъ увидитъ входящаго къ нему Валентина, это былъ другъ Лярскаго, съ которымъ онъ провелъ первыя лта молодости своей, и которому были открыты вс тайны души его.—

Люблинъ вошелъ и Лярскій былъ въ объятіяхъ его. Долго двое друзей разспрашивали друга друга о препровожденіи времени, о новыхъ знакомствахъ, долго разговаривали они о политическихъ новостяхъ, наконецъ Люблинъ, зная сердечныя тайны Лярскаго, спросилъ его о Графин Лелевой.

Прежде нежели читатель услышитъ разговоръ двухъ друзей о предмет семъ, я познакомлю его покороче съ Люблинымъ. Валентинъ, воспитанный съ малолтства въ правилахъ чести, добродтели и нравственности, росъ подъ присмотромъ строгихъ Русскихъ учителей, родители его не отдавали его въ пансіонъ, тамъ, говорили они, можетъ подъ присмотромъ надзирателя — Француза ослабвать любовь къ отечественному. Иностранецъ, воспитывая юношу, старается боле внушать ему любовь къ иностранному, чмъ любовь къ родин своей и повиновеніе властямъ. Такъ судили добрые и попечительные родители Валентина. Разв, часто говорили они, Русской Дворянинъ не можетъ знать иностраннаго языка, обучаясь оному у Русскаго же, мы видимъ попеченія Монарха о просвщеніи заведеніемъ казенныхъ училищъ, Гимназій, гд большею частію учители Русскіе и языкамъ иностраннымъ сколько въ пространной Россіи можно найти хорошихъ учителей,которые могутъ быть достойны чтобъ, вврить имъ воспитаніе юношества! Они Русскіе, по сердцу строго чтутъповиновеніе, и рачительно пекутся о нравственности ввреннаго имъ юноши. Какъ многіе молодые люди были бы счастливы въ жизни, еслибъ родители судили и пеклись о воспитаніи ихъ подобно родителямъ Валентина!… Каждый бы изъ нихъ, любя Царя и Отечество свое, былъ доблестный гражданинъ, и, умъ его не заразился бы философіею, созданною въ XVIII столтіи, опасною философіею Волтера, Дидерота, Даламбера….

Валентинъ на 22 году отъ рожденія поступилъ въ высшее учебное заведеніе въ Россіи — въ Московской Университетъ, гд попеченіе начальства объ образованіи и просвщеніи юношества превосходитъ описаніе. Русскіе ученые Профессора тщательно пекутся о юношеств чрезъ чтеніе лекцій, гд сущность — нравственность и польза даютъ слушателямъ ясное и чистое понятіе о всхъ предметахъ, отъ чего умъ и сердце юноши стремятся къ истин, чести и добродтели. Валентинъ и во время продолженія курса въ Университет былъ подъ строгимъ присмотромъ родителей, повиновеніе и исполненіе воли ихъ считалъ онъ первымъ долгомъ своимъ, то и не удивительно, что молодой Люблинъ по окончаніи въ Университет курса на поприщ жизни былъ человкъ со всми, строгими правилами нравственности, и каждый, кто только былъ знакомъ съ нимъ, видлъ въ немъ человка чуждаго всякаго порока. Онъ не любилъ ни лжи, ни притворства, ни обмановъ, говорилъ всегда то, что было на душ его и душею страстно обожалъ святую истину.— Таковъ былъ Валентинъ, таковы были правила его!…. Читатель врно извинтъ мою словоохотливость на щетъ Люблина и проститъ меня за длинный эпизодъ этотъ, въ которомъ говорилъ я о нравственности его, а чрезъ что ознакомилъ съ характеромъ и правилами его.

Когда Валентинъ спросилъ у друга своего о Графин Лелевой, то лице Лярскаго сдлалось печально и ясно выражало состояніе души влюбленнаго. Люблинъ, замтя это, улыбнулся, наконецъ онъ взялъ руку Лярскаго, крпко сжалъ ее и съ видомъ сожалнія сказалъ ему:

‘Александръ! мы были знакомы съ тобою съ самаго дтства, родители наши одинаково пеклись о воспитаніи нашемъ, въ одно время были мы въ святилищ наукъ, въ разсадник чистой нравственности, гд умъ и сердце юношей просвщаются, образовываются и собираютъ смена однхъ добродтелей, — въ одно время вступили мы на поприще жизни, гд поклялись быть друзьями. Погршность одного должна оскорбить чувства другаго, и такъ я долженъ, какъ другъ твой, говорить съ тобою откровенно.’

— Говори, говори! милый Валентинъ, скоро перебилъ его Лярскій, я готовъ слушать тебя, готовъ слдовать совтамъ твоимъ — они для меня священны!…..

‘И такъ, слушай, началъ опять Люблинъ, я давно хотлъ сказать теб то, что теперь^ ты услышишь отъ меня, но мои отъзды были препятствіемъ тому, сердце мое жалло о слабостяхъ друга моего и я нетерпливо жаждалъ свиданія съ тобою, желаніе исполнилось, я дождался дня этаго и долженъ, какъ врный другъ, подать совтъ теб. Ты любишь Графиню Лелеву, сердце твое страстно привязано къ ней, ты далъ волю ему овладть собою, ты не хочешь слдовать правиламъ разсудка, или лучше сказать, онъ слабъ теперь, чтобъ удержать стремленіе страстей твоихъ, ты забываешь законы чести, добродтели, хочешь расторгнуть священные законы супружества, вовлечь женщину въ пагубныя сти свои, замарать ее, обезславить, довести до ненависти супруга, до презрнія другихъ, — ты, дерзкій, но жалкій для меня другъ мой, вспомни слдствія, вспомни ту пропасть злощастія, къ которой влекутъ тебя страсти твои, знай, что въ послдствіи самая та, которую вовлечешь ты въ преступленіе, будетъ ежеминутно укорять тебя, ненавидть, проклинать имя твое, будетъ мстить теб, и собственная совсть твоя не будетъ давать теб ни минуты покою.’

Во время разговора строгаго въ правилахъ Валентина, на глазахъ Лярскаго примтно навертывались слезы, онъ сжалъ руку друга своего и наконецъ сказалъ ему:

— Валентинъ, другъ мой, знай, что сама Ольга равнодушна ко мн, она боле всего въ жизни сей любитъ супруга своего, ничто въ мір не можетъ поколебать правилъ ея, поколебать врности къ нему, и я одинъ виноватъ противъ совсти, одинъ обреченъ судьбой на страданія.

Лярскій подробно разсказалъ Валентину объ отношеніяхъ своихъ къ Графин, разсказалъ о послднемъ свиданіи съ нею, и о томъ что онъ по сю пору не ршился открыться ей въ любви своей, онъ сказалъ ему объ отъзд ея въ Зимогорье, не утаилъ даже и о знакомств своемъ съ Этикетовою, о ея приглашеніи на балъ. Люблинъ со вниманіемъ слушалъ разсказы друга своего, старался не упустить изъ нихъ ни одного слова, и когда Лярскій окончилъ разговоръ свой то Валентинъ съ свойственнымъ ему доброжелательствомъ наконецъ сказалъ ему:

‘Слава Богу, любезный другъ мой, что страсти еще не совсмъ увлекли тебя, совсть твоя предъ Графинею и мужемъ ея масти, ты не со дла лея въяв преступникомъ, руководитель разсудокъ не допустилъ тебя обнаружить предъ Ольгою порывовъ любви твоей, быть можетъ, она бы наградила тебя презрніемъ за необузданность поступковъ твоихъ, и тогда вяное мученіе совсти было бы удломъ твоимъ. Благодари Всевышнаго, что онъ въ минуту заблужденія твоего еще удержалъ тебя отъ будущихъ злосчастій. Это всегда будетъ служить теб урокомъ въ жизни сей, а время — властелинъ всего, излчитъ раны сердца твоего, самый отъздъ Графини, ты долженъ считать счастливымъ случаемъ для себя — онъ много способствуетъ къ будущему благополучію твоему.’

Валентинъ много подобнаго говорилъ для спокойствія друга своего, котораго онъ любилъ душевно, и наконецъ довелъ его до того, что тотъ ршился дать ему честное слово, что никогда не осмлится онъ открыть порочныхъ чувствъ своихъ, предъ добродтельною Ольгою и даже будетъ стараться истребить изъ мыслей своихъ необузданную страсть, которая могла овладть имъ и которая вела его къ погибели.

Какъ лестно и какое счастіе въ жизни сей, если кто иметъ истиннаго друга! Его совты, его попеченія, его любовь къ намъ проистекаютъ отъ сердца, мы должны дорожить ими, должны цнить чувства, и расположеніе дружества. Жаль только, что въ просвщенный вкъ нашъ мало видимъ мы примровъ истинной дружбы, Одинъ примръ представленный мною врно не сыщетъ послдователей себ, и еще, быть можетъ, какой нибудь эгоистъ, которыхъ довольно сыскать можно, улыбнется дружеской морали строгаго Валентина, а характеръ. Лярскаго назоветъ непостояннымъ.

Двое друзей разстались совершенно довольными другъ другомъ, Валентинъ раскаяніемъ Лярскаго, а этотъ совтами его и Лярскій далъ Люблину честное слово, что онъ перемнитъ образъ жизни своей и скучное одиночество промняетъ на пріятное иногда, разнообразіе.—

Глава четвертая.

Пыль клубилась по большой Нижегородской дорог, купеческіе обозы съ различными товарами медленно тащились по оной, толпы здоровыхъ Русскихъ ямщиковъ шли въ конц обозовъ, дружелюбно разговаривая между собою, вдругъ въ отдаленіи облако пыли стало гуете, шестерка ямскихъ лошадей мчала скоро четверомстную дорожную карету. Двое рослыхъ лакевъ сидли позади кареты на привязанныхъ туго чемоданахъ. Стеклы кареты были опущены, но въ нихъ, видно было, что въ карет сидли дамы. Съ большей Нижегородской дороги карета, своротила въ сторону на право и неслась борзыми здоровыми ямскими лошадьми по дорог въ село Зимогорье, при възд въ которое стеклы кареты были подняты. Толпы усталыхъ крестьянъ и молодыхъ крестьянокъ шли съ полевой работы въ село свое, маленькія дти ихъ резвились предъ окнами домовъ и нестройный крикъ ихъ разносился, въ воздух. Лишь только карета въхала въ село Зимогорье, выстроенное по обимъ сторонамъ дороги, и шедшіе крестьяне замтили оную, то какая-то тишина водворилась между ими и на лицахъ ихъ была примтна радость. Многіе изъ нихъ побжали на встрчу къ дущей карет, снявъ съ головъ шапки свои, другіе примтно спшили въ дома свои, какъ будто бы съ какою новостью. Одна изъ дамъ сидящихъ въ карет съ улыбкою кланялась крестьянамъ, которые стояли по обимъ сторонамъ дороги. Въ одинъ мигъ карета промчалась по селу и очутилась на двор господскаго дома. Графъ Лелевъ, въ это время, когда карета хала по селу стоялъ на балкон, и лишь только увидалъ поднимающуюся по дорог пыль и бжащихъ крестьянъ, то въ тужъ минуту кликнулъ слугъ, веллъ отпереть большое подъздное крыльцо и самъ съ примтнымъ нетерпніемъ стоялъ на ономъ, дожидаясь скоро дущую карету. Карета подъхала къ крыльцу, нсколько слугъ и самъ Графъ Лелевъ бросились отпирать дверь оной и съ неизъяснимой радостію Графъ принялъ за руку выходящую изъ кареты супругу свою. Прежде нежели другая дама сидящая въ карет съ Графинею и двушка, которую Ольга очень любила вышли изъ кареты, Графиня была уже въ. объятіяхъ обрадованнаго супруга своего, многіе изъ слугъ, видя сцену сію, едва не плакали.— Напрасно, иногда говоримъ мы, что въ этомъ класс людей нтъ чувствительности, мало возвышенныхъ душъ, но только то, чтобъ заставить ихъ быть таковыми, чтобъ облагородить чувства души ихъ — зависитъ собственно отъ господина. Дворянинъ, которому у насъ въ Россіи дана власть управлять малымъ или большимъ числомъ народа и распоряжать онымъ (не вдаваясь въ прихотливыя требованія желаніи своихъ) долженъ имть попеченіе объ ономъ, какъ о собственномъ семейств своемъ.—

Графъ подъ-руку ввелъ Ольгу въ покои дома, разспросы, разсказы, ласки сыпались одинаково съ обихъ сторонъ и, кажется, что съ одинакимъ желаніемъ, съ одинаковою словоохотливостію отвчали они другъ другу. Ни одинъ не хотлъ кончить, или быть послднимъ. Графиня разсказывала о Москв и оставленныхъ знакомыхъ, о дорог, Графъ — о жителяхъ Зимогорья, о добродтельномъ отц Вавил и жен его, о милой Лиз, — однимъ словомъ, ничто и никто ими позабытъ не былъ.— Такъ провели первыя минуты свиданія обрадованные супруги. Дама, пріхавшая съ Графинею ласково была принята Графомъ, которой, какъ благодарный и признательный супругъ отблагодарилъ ее за компанію, которую она могла доставить супруг его во время дороги и просилъ ее быть въ дом у нихъ, какъ въ собственномъ своемъ. Г-жа Радуеина, (такъ была фамилія пріхавшей дамы) съ одинаковою вжливостію отблагодарила Графа и отправилась въ комнаты Графини, которая поспшила туда, дабы раздться.—

Графъ, восхищенный пріздомъ супруги былъ вн себя отъ радости. Люди, которые за доброту души любили госпожу свою, наперерывъ одинъ другому твердили о прізд ея и мене нежели въ часъ все село узнало объ этомъ. Радостная всть сія вскор достигла и благочестиваго отца Василія, доброй жены его и маленькой Лизы, которая съ нетерпніемъ просила его отвести ее къ Графин.—

Напрасно бы я сталъ описывать теперь радость простодушныхъ Русскихъ крестьянъ, которые душею привязаны къ добрымъ помщикамъ своимъ. Они цлымъ селомъ спшили на пространный дворъ господскаго дома, дабы увидать пріхавшую госпожу свою, каждый изъ нихъ въ простот души своей твердилъ о прізд доброй помщицы, каждый старался стать напереди и съ низкимъ поклономъ поздравить Графиню съ пріздомъ, вс тснились, вс были въ движеніи. Графиня, увидавъ изъ оконъ собравшихся крестьянъ и женъ ихъ, вышла на балконъ и ласково отблагодарила ихъ за любовь къ ней. Читатели! пусть воображеніе ваше представитъ вамъ восхищеніе Графини и радость крестьянъ, ихъ нестройные крики, перо мое слабо начертить вамъ и легкій образъ чувствъ восхищеннаго Русскаго крестьянина.

Часа черезъ два по прізд Графини пришелъ къ ней престарлый отецъ Василій съ милою Лизою, внучкой своей. Графиня обрадованная приходомъ священника ласково приняла его, разцловала Лизу и не позабыла разспросить о престарлой жен его. Добрая бабушка Лизы также за первый бы долгъ сочла себ быть тотчасъ у Графини, но нездоровье ея принудило лишишься радости въ день прізда увидать добросердечную Ольгу.— Графиня очень жалла, узнавъ о болзни жены священника, и даже предлагала, чтобъ послать въ городъ за докторомъ, но отецъ Василіи отказался отъ предложенія попечительной Графини, говоря, что болзнь эта часто случается съ женой его и что, Богъ милостивъ, она продетъ и безъ врача тлеснаго.

Благочестивый старецъ не долго оставался у Графа, онъ поспшилъ къ больной жен своещ оставя Лизу у Графини по усердной просьб ея.

На другой день прізда своего въ Зимогорье Графиня ршилась сама постить больную жену священника. Ласка оказанная ею семейству этому принесла столько радости, что больная и престарлый священникъ были отъ онаго вн себя. Г-жа Радугина, которая сопровождала Графиню, удивлялась всему видимому, но боле всего ласкамъ, которыя Ольга и мужъ ея оказывали маленькой Лиз. Она хотя и давно была знакома съ домомъ Лелевыхъ, но однако не знала тайны, связывающей семейство отца Василія съ Графомъ, она не знала, что Лиза была дань племянница Графа Александра и дочь брата его Владиміра, который давно скончался.

——

Прошло три дни, какъ Графиня пріхала въ Зимогорье и во все продолженіе этаго времени Графъ Александръ ни на минуту не оставлялъ обожаемой имъ супруги. Это время было послднее, въ которое могъ онъ, какъ страстный супругъ, видть ту, которую считалъ дороже всего въ мір. Вс домашніе, видя взаимную любовь супруговъ и согласіе, (которымъ немногіе могутъ похвалиться въ вкъ нашъ) восхищались онымъ и молили Творца о продолженіи жизни добрыхъ господъ своихъ. Радугина, старая знакомица покойной Графини Лелевой, матери Графа, также радовалась оному и только жалла, что смерть прескла дни старой Графини и не дала ей утшиться любовію дтей ея.—

Время, такъ какъ тнь, которую видимъ мы, но не видимъ когда она уменьшается, проходило. Графъ Лелевъ и супруга его длались скучне. Они хотя и не говорили другъ другу о разлук, но сердца ихъ живо чувствовали оную и наполнялись печалію.—

Глава пятая.

25 Мая, по утру, у Графа Лелева много собралось гостей, близкихъ окрестныхъ сосдей. Жители Зимогорья — крестьяне были одты въ праздничные платья, и переходили изъ дома въ домъ. Экипажи и дорожныя брички стояли въ разныхъ мстахъ въ ближней отъ села рощиц, множество слугъ видно было на двор и у крылецъ господскаго дома и, казалось, что все Зимогорье было въ движеніи. Графъ и Графиня были заняты гостями, слуги и служанки различными работами, изъ гостей иные прогулкою по саду и рощ, осматриваніемъ прелестныхъ живописныхъ мстоположеній села Зимогорья, другіе разговаривали о политик или о сельскомъ хозяйств, о выгодахъ деревенской жизни, однимъ словомъ, вс и каждый думалъ, говорилъ, длалъ различное.—Время приближалось къ обду, вс гости собрались въ покои дома, нсколько искусныхъ поваровъ приготовляли вкусныя кушанья, лаки поспшно накрывали столъ, наконецъ Графъ и Графиня пригласили гостей къ обду.— Во все продолженіе онаго разговоры о различныхъ предметахъ поперемнно были возобновляемы гостями и предъ окончаніемъ обда были питы тосты за здоровье Графа и Ольги. Обдъ кончился. Начались различныя упражненія гостей: нкоторые изъ мущинъ отправились во флигель дома играть на билліарт, другіе сли играть въ бостонъ, дамы въ вистъ, молодыя барышни отправились Тулять въ садъ, гд давно знакомыя занялись между собою разговорами о гостяхъ, сообщали откровенно другъ другу тайны свои, жалли о столичной жизни, о собраніяхъ и каждая въ очередь свою длала ршительный приговоръ какому нибудь молодому мущин.

Графъ Лелевъ будучи развлеченъ гостями былъ довольно веселъ. Ольга, видя мужа своего въ таковомъ расположеніи духа, внутренно радовалась этому и сама забывала минуту, въ которую она должна была проститься съ Графомъ. Но это напомнило ей, когда нкоторые изъ гостей, собирались хать домой, стали прощаться съ Графомъ и съ дружескимъ расположеніемъ желать ему благополучія, на глазахъ Ольги навернулись слезы, лице Графа, который также вспомнилъ о прощаніи съ супругой, покрылось блдностію, многіе гости замтя это, просили ихъ успокоишься, утшая надеждою и врой въ Провидніе.

Вечеръ, какъ и день, былъ проведенъ довольно весело, оставшіеся гости говорили много въ утшеніе разлучающихся супруговъ, каждый въ очередь свою хотлъ утшать, совтовать, и каждый, кажется, говорилъ отъ души, Добродтельная Ольга хотя и слушала, но въ душ ея было другое. Она представляла себ разлуку, опасности, которымъ могъ подвергнуться супругъ ея, плнъ непріятеля и если, что нибудь могло утшать ее, то утшала ее мысль, что Графъ будетъ сражаться за Отечество. Восхищеніе свойственное каждому Русскому!… 1812 годъ показалъ намъ примры любви къ Царю и Отечеству. Исторія отличительно украсится произшествіями времени этаго, и потомство должно будетъ благоговть предъ предками, которые ознаменовали себя въ эту эпоху достопамятную для Россіи!’…

Уже поздно вечеромъ разъхалась большая часть гостей, но немногіе, какъ по дальности помстьевъ своихъ отъ Зимогорья, такъ и по усерднымъ просьбамъ Графа и Графини принуждены были остаться ночевать.

Такъ проведенъ былъ день наканун отъзда Графа Лелева въ корпусъ Графа Витгенштейна. Радушіе хозяевъ,сердечное расположеніе гостей, откровенность, веселость, простота, все это вмст приносило для каждаго неизъяснимую пріятность и удовольствіе. Благочестивый старецъ Василій, какъ любимецъ семейства Графовъ Долевыхъ, набожными и кроткими разговорами своими еще боле увеличивалъ пріятность компаніи, добрая и почтенная жена его, уважаемая всми, кто только зналъ ея, и въ кругу свтскихъ дамъ могла доставлять удовольствіе, долговременная жизнь ея, знаніе людей, счастливая память длали ее занимательною, каждый, кто длилъ время съ ней, могъ забывать скуку, анекдоты о старин и правдоподобно ею разсказываемыя могли плнять всякаго. Прелестная Графиня, какъ Россіянка по сердцу, восхищалась всемъ, что только слышала о Россіи или соотечественникахъ своихъ, она рдко говорила по Французски и то разв въ пышныхъ обществахъ изъ одного приличія, но не изъ желанія, и даже въ душ своей негодовала на тхъ Русскихъ дворянъ, которые отдавали преимущество чему нибудь иностранному, хвалили съ энтузіазмомъ не отечественное, и для удовольствій жизни избирали жительствомъ душной Парижъ, или какую нибудь провинцію за границей. Какъ отличителенъ во всемъ духъ Русскаго народа, духъ того, которой въ юности своей не былъ воспитанъ забредшимъ въ Россію для выгодъ своихъ иностранцемъ. Какъ жаль, что мы Русскіе, еще мало имемъ той народной гордости, которая бы боле могла возвеличить насъ! Вкъ нашъ ясно доказалъ, что Россія есть та держава въ Европ, которой другія должны слдовать во всемъ, и что геній просвщенія оной долженъ плнять собою другіе народы.—

Мысли Графини и одинаковыя съ ней сужденія Графа обо всемъ отечественномъ, ихъ предубжденія къ иностранцамъ разительно отличали ихъ въ кругу блестящаго обществ, гд вкусъ боле подчиненъ уставамъ моды, и гд каждый съ уваженіемъ относится о чужеземномъ.— Быть можетъ, другіе въ душ смялись надъ Лелевыми, и они замчали это, но чувства ихъ не оскорблялись, они боле сожалли о тхъ, которые, будучи Русскими, такъ унижали себя въ глазахъ соотечественниковъ своихъ.—

Глава шестая.

Наступило утро. Кто проводилъ плнительный Май въ деревн, тотъ живо безъ описанія можетъ чувствовать всю пріятность, каковою даритъ насъ этотъ питомецъ природы. Перо каждаго слабо выразить, какъ чувства, которыя вливаетъ онъ въ насъ прелестью красотъ своихъ, дышущихъ новой жизнію, такъ и изчислить вс дары природы, всю разнообразность, каковую только видимъ мы въ очаровательномъ Ма. Свжесть и пріятность воздуха, зелень луговъ, распускающіяся почки деревьевъ цвты, пніе птицъ этихъ свободныхъ жителей величественной природы, все, все плняетъ, нжитъ чувства, очаровываетъ, веселитъ насъ.—

Графъ Лелевъ проснулся ране всхъ. Онъ не будилъ супруги своей и радовался, что Морфей еще не отлеталъ отъ нея. Александръ разбудилъ одного изъ слугъ своихъ и веллъ ему приготовить умыться, а самъ пошелъ въ кабинетъ свой, дабы собрать разныя бумаги, которыя онъ долженъ былъ взять съ собою. Спустя малое время встала Графиня, а наконецъ и гости. Въ саду въ пространной, хорошо убранной бесдк былъ приготовленъ чай, гд вс собрались къ оному. Чай продолжался довольно долго, посл онаго Графъ Лелевъ приглашалъ всхъ гостей отправиться въ церковь, (превосходный обычай Русскаго!..) гд отецъ Василій совершалъ литургію, посл которой, Графъ Александръ и Ольга просили его отслужить молебенъ. Въ продолженіи онаго Ольга очень плакала. Церковь была полна народа, вс крестьяне и крестьянки собрались въ оную, дабы молить Всевышняго о здравіи добраго своего господина, а когда нкоторыя изъ нихъ увидали на глазахъ Ольги слезы, то всеобщее уныніе видно было на лицахъ приверженныхъ крестьянъ и многіе изъ нихъ также плакали, даже у самаго добродтельнаго Василія навертывались на глазахъ слезы. У кого не тронется сердце, видя плачущаго крестьянина объ господин его, и кто не будетъ душевно уважать такихъ Русскихъ господъ, къ которымъ такъ привержены крестьяне ихъ. Дай Богъ, чтобъ мы боле видли помщиковъ похожихъ на Графа Лелева. Хорошій примръ одного долженъ служить для каждаго.—

Молебенъ кончился. Графъ съ Супругою и гостями отправился изъ церкви въ домъ свой. Вс крестьяне и крестьянки почтительно въ отдаленіи слдовали также къ дому за добрыми господами своими. Вкусной завтракъ былъ уже готовъ, и только дожидались отца Василія, которой однако не заставилъ долго ждать себя. Когда пришелъ онъ, то сказалъ Графу, что вс жители Зимогорья собрались около дома и нетерпливо ждутъ появленія его, дабы каждый изъ нихъ лично могъ видть отъзжающаго Господина своего, а вмст съ этимъ проститься съ нимъ. Сердце Графа вполн чувствовало любовь и привязанность данныхъ во власть ему, онъ не гордился этимъ, по восхищался простотою и приверженностію миролюбивыхъ жителей села Зимогорья. Въ этомъ расположеніи духа онъ побжалъ къ Графин объявить о пришедшихъ крестьянахъ, которая также съ своей стороны была обрадована этимъ и вполн цнила приверженность ихъ, ей еще боле была пріятна она потому, что они вмст съ ней чувствовали ту печаль, каковую наносилъ отъздъ Графа. По окончаніи завтрака Графъ вмст съ гостями и супругою своею отправился на дворъ дома, куда были позваны и добродушные крестьяне. При появленіи Графа вс они поклонились ему, и, называя его кормильцемъ своимъ, желали ему всего, что только бы могла желать родная мать, отпуская сына своего. Слезы крестьянъ, гостей, Графа и Графини длали картину эту еще величественне, еще восхитительне! Сердца и нравы Русскихъ видны во всемъ!… Кто изъ васъ теперь, читатели, и при слабомъ очерк всего происходившаго въ Зимогорь, не чувствуетъ въ душ своей того сладкаго трепета, каковымъ должны наполняться сердца наши въ то время, когда слышимъ мы о благородныхъ поступкахъ добрыхъ соотечественниковъ нашихъ! Духъ Русскаго народа великъ, чувства доброты неизъяснимы! Пускай иностранцы — сіи завистливые и неврные представители характера великихъ Россіянъ говорятъ противное, каждый Русскій долженъ ясно видть это и жалть объ нихъ, не питая впрочемъ въ душ своей ненависти къ нимъ, потому что одна презрнная зависть заставляетъ ихъ клеветать на насъ. Пускай Наполеонъ — сей гордый Корсиканецъ и приверженцы его называли насъ грубыми, злодями, Скиами. Дла Великаго, благословеннаго Александра и 1815 годъ, когда войска Русскіе были въ Париж, уличили ихъ ясно въ клевет, а въ доброт всегдашнихъ поступковъ оправдали этихъ Скиовъ!… Имя и славныя дла миролюбиваго Монарха Россіянъ Александра, возстановителя тишины, спокойствія и благоденствія цлой Европы изъ вка въ вкъ передастъ скрижаль Исторіи и позднее потомство съ нмымъ благоговніемъ будетъ высоко цнить славныя дла предковъ своихъ!

——

Добрый Графъ поцловался съ каждымъ Изъ крестьянъ своихъ, безмолвная и продолжительная сцена эта разтрогала сердца гостей стоящихъ вмст съ Графомъ, по окончаніи которой вс возвратилися въ покои. Разтроганная Ольга была вн себя и представляла безмолвное подобіе горести. Она не плакала, но въ сердц своемъ живо чувствовала скорую разлуку съ другомъ души своей — съ обожаемымъ супругомъ. Отданы были приготовленія къ сбору, слуги суетились, каждый бросался исполнять порученное ему и мене нежели въ полчаса было готово все. Лошади стояли у крыльца, лакеи выносили изъ комнатъ чемоданы и клали оные въ брички, другіе экипажи, въ которыхъ Графиня и гости собирались хать провожать Графа, были также заложены, наконецъ Графиня, Графъ и гости въ большей гостинной сли по мстамъ и, по древнему обычаю Русскихъ, священникъ, присутствовавшій тутъ, первый всталъ съ мста своего, а за нимъ и сидящіе. Онъ прочелъ молитву и Графъ началъ прощаться. Отъзжающій Графъ прежде простился съ гостями, потомъ съ обожаемою супругою и когда онъ обнялъ ее, то казалось, что эти два существа въ эту минуту лишились всхъ признаковъ существованія своего. Одн слезы, катившіяся градомъ изъ глазъ ихъ, доказывали признаки жизни. Боле четверти часа находились они въ таковомъ положеніи и были выведены изъ онаго благочестивымъ отцемъ Василіемъ, которой съ свойственною ему набожностію подошелъ къ нимъ и, положа руку свою на плечо Графа, сказалъ ему: ‘возверзи печаль твою на Господа!’ Графъ, услыша голосъ отца Василія, пришелъ въ себя, разтревоженная и опечаленная Ольга также опомнилась, а мысль о враг Отечества и упованіе на Всевышняго подкрпили душу ея.—

Вс вышли изъ покоевъ. Графъ на Крыльц простился со всми слугами и служанками, Графиня поддерживаемая Г-жею Радугиною горько плакала, даже и у самаго Графа выкатывались изъ глазъ крупныя слезы, но онъ старался скрывать слабость свою, дабы еще боле не огорчить супруги.— Экипажи подъхали къ крыльцу. Графъ, Графиня, Г-жа Радугина и маленькая Лиза сли въ одну карету, гости въ другіе экипажи и вс длинной вереницею потянулись по селу Зимогорью къ большей Нижегородской дорог. Повозка Графа хала сзади. Священникъ стоя на крыльц благословилъ въ слдъ похавшихъ. Крестьяне стояли толпами по обимъ сторонамъ дороги села своего и покуда Графъ халъ чрезъ оное, они не переставали кланяться ему, и до тхъ поръ глядли въ слдъ, пока пыль и отдаленность скрыли изъ виду вс экипажи.— Такъ мирные крестьяне Зимогорья провожали добраго господина своего, таковую Графъ Лелевъ добротою характера заслужилъ привязанность отъ нихъ. Какъ было бы утшительно, если въ пространной Россіи есть много помщиковъ подобныхъ добротою Графу Лелеву, и какія могутъ быть благодтельныя слдствія отъ этаго.—

Когда ухалъ добрый Графъ, то священникъ и жена его возвратились домой,— вспоминая дорогою объ ухавшемъ, и молили Всевышняго о сохраненіи жизни его,— и кто бы вмст съ ними не пожелалъ ему того-же? Доброта характера Александра, его расположеніе ко всмъ, его страстная любовь къ супруг своей, приверженность къ Отечеству, желаніе сразиться съ дерзостнымъ врагомъ, презирая собственную опасность — все это располагаетъ къ нему каждаго, заставляетъ уважать его и восхищаться ревностнымъ патріотизмомъ, который оказали многіе въ знаменитую воину 1812 года!

Глава седьмая.

Воина 1812 года и честолюбивые замыслы Императора Французовъ — дерзновеннаго Наполеона уже доказали всей Европ, что не слава, не честолюбіе, не собственныя выгоды пробудили духъ патріотизма Россіянъ на приверженность къ законному и миролюбивому Монарху. Любовь къ Отечеству руководила ими, а ненависть и народная гордость побуждала ихъ оставлять семейства свои, жертвовать послднимъ имуществомъ, не щадить жизни и тсными рядами стать противъ непріятеля, которой каждый шагъ родной земли нашей кропилъ кровію своею и терялъ силы свои. Кто въ это время, когда гордый Корсиканецъ вступилъ въ предлы Россіи, думалъ о выгодахъ своихъ? Кто съ сожалніемъ отпускалъ дтей, братьевъ, мужей, отцовъ на поле брани противъ врага Отечества? Вс и каждый съ радостію спшили оказывать другъ передъ другомъ ревность свою къ защит любезнаго Отечества. Вс и каждый хотлъ быть Мининымъ и Пожарскимъ, имена которыхъ вчно останутся въ памяти благодарнаго потомства. Слабая и болзненная мать собирала послднія слова свои и благословляла сына шедшаго разить враговъ Россіи, супруга, страстно любящая мужа своего, безъ малйшаго сожалнія отпускала его въ ряды соотечественниковъ, которые день отъ дня увеличивались ревностными сподвижниками за Царя своего. Голодъ, плнъ, смерть, все было забыто, все было презрно. Дворяне и Духовенство, купцы и жители селъ, бдные и богатые жертвовали имуществомъ своимъ, отдавали послднее и спшили брать оружія. Духовные пастыри въ Господнихъ храмахъ молились за спасеніе Отечества, старцы поощряли внучатъ своихъ сражаться храбро противъ враговъ, заслуженные воины, презирая раны и забывая понесенные прежде труды, спшили снова стать въ рядахъ, учили неопытныхъ, одушевляли ихъ примрами своими и побуждали боле и боле къ ревности.

Имя Александра Перваго и выраженіе: ‘за Царя и Отечество!’ — слышимо было въ устахъ каждаго. ‘Месть врагу, освобожденіе Россіи и спокойствіе нашему Монарху!’ — повторялъ классъ Дворянъ, и спшилъ оказывать неограниченную приверженность свою, однимъ словомъ, вся Россія, вс классы гражданъ думали и предпринимали одно, цлыя деревни, города казались однимъ семействомъ, ничто не отдляло ихъ другъ отъ друга, забыты были семейственные раздоры, брани, гордость,— и вс казались братьями, вс спшили помогать одинъ другому, вс наперерывъ утшали, совтовали другъ другу, вс соглашались съ опытностію старцевъ, съ ихъ совтами и никто не старался выставлять себя на видъ предъ другими — одно согласіе во всемъ, одно единодушіе видны были!…

Отдльный корпусъ Графа Витгенштейна, равно и вся армія Санктпетербургскаго и въ послдствіи времени Московскаго ополченія не доказали ли ясно приверженности Русскихъ къ Отечеству своему? Не видли ли мы въ дйствіяхъ оныхъ ополченій настоящаго духа предковъ нашихъ, защищавшихъ также отечество свое отъ Татаръ и Поляковъ? Не одинаковая ли ревность и желаніе губить враговъ видны были въ дйствіяхъ этихъ неопытныхъ воиновъ?… Греція гордится емистокломъ, Мильціадомъ, Леонидомъ и нкоторыми другими сподвижниками ихъ, имена которыхъ передала намъ Исторія. Россія можетъ гордиться каждымъ гражданиномъ своимъ, и еслибъ Исторія вздумала передавать имена ихъ потомству, то врно бы оно изощрило всю память свою и не моглобъ заучишь всхъ именъ предковъ своихъ внесенныхъ въ Исторію. Быть можетъ, потомство удивилось бы множеству и не знало бы, кому изъ всхъ дать боле преимущества. Оно осталось бы безмолвнымъ! …

Такъ и Графъ Лелевъ, какъ Дворянинъ Русскій, побуждаемый общимъ духомъ патріотизма и ревностію ршился вступить въ военную службу. Въ 1812 году въ Блоруссіи въ мстечк Кейданахъ собирался отдльный корпусъ подъ предводительствомъ Графа Витгенштейна, и когда извстія объ ономъ разнеслись по Россіи, то Графъ Лелевъ ршился вступишь въ корпусъ оный. Когда узналъ о сбор корпуса, то жилъ онъ въ Москв, и въ самое короткое время былъ принятъ въ N… гусарской полкъ. Но прежде нежели долженъ онъ былъ прибыть въ Кейданы, начальство дозволило ему по надобностямъ его на нсколько времени остаться въ Москв. Въ это ремя Графъ здилъ въ Зимогорье, гд, какъ видли мы, отецъ Василій, встрчая его, крайне удивленъ былъ, увидавъ на немъ гусарскій мундиръ.—

Сама Ольга, которая страстно любила супруга своего и въ другое время ни за что въ мір не ршилась бы разстаться съ нимъ, была одушевлена тмъ же духомъ, той же любовію къ Отечеству и ненавистію къ врагу, каковымъ энтузіазмомъ было наполнено сердце Графа. Ольга, какъ женщина, иногда плакала, вспоминая разлуку, но въ тужъ минуту приходила въ себя и утшалась мыслію: въ Отечеств враги, Отечество можетъ погибнуть, должно спасти его. Такъ 1812 годъ доказалъ намъ, что Россіян никогда не ослабвали духомъ, и что въ самыхъ несчастіяхъ были велики. Самъ Наполеонъ, предпріятіямъ котораго, быть можетъ, будутъ удивляться грядущіе вки, говорилъ иногда: ‘Что еслибъ я владлъ народомъ этимъ (Россіянами), то покорилъ бы весь свтъ.’ — Онъ поздно уже раскаялся въ дерзости своей, Россія доказала ему, что она должна быть была для него камнемъ преткновенія. Мы видли и помнимъ живо, какъ Французы и иноплеменные съ ними народы оставляли Державу Великаго Александра, какъ проклинали они того, которой, обольсти ихъ, велъ на явную смерть, мы видли, какъ самъ онъ — этотъ ужасъ другихъ Государствъ, этотъ хищникъ престола — Наполеонъ, съ стыдомъ и поношеніемъ бжалъ изъ нашей пространной Россіи, оставляя везд, или плнными, или на мст обольщенныхъ сподвижниковъ своихъ.

Герои повсти моей, Александръ и Ольга Лелевы, какъ доблестные Россіяне, съ духомъ, одушевляемымъ любовію къ Отечеству и приверженностію къ Монарху, въ знаменитую эпоху 1812 года дйствовали если не подобно тмъ, которыхъ имена будутъ вписаны въ Исторіи, то по крайней мр они одинаково со всми думали о спасеніи Отечества, не щадили ни имущества ни денегъ, ни самой жизни, одинаковую питали ненависть къ общему врагу реей Россіи и съ тмъ же рвеніемъ желали свободы Отечеству и униженія предпріимчивому Наполеону.

—-

Послднее прощаніе Графа Лелева на станціи съ супругою своею было ужаснымъ контрастомъ тому, какое видли мы прежде. Ни одна слеза не выкатилась изъ глазъ ихъ, ни одинъ тяжкій вздохъ не вылетлъ изъ груди прелестной Ольги, надежда на Всевышняго и презрніе къ врагу наполняли мысли ихъ. Они только страстно обняли другъ друга, крпко поцловались, сжавъ одинъ другаго въ объятіяхъ своихъ и потомъ, устремивъ глаза на небо, вврили себя оному. Графъ былъ уже въ повозк, добродтельная супруга его спокойно глядла, какъ лихой ямщикъ сидлъ на облук своемъ, и, снявъ шляпу, крестился на небо, потомъ натянулъ рукавицы, ударилъ по лошадямъ, свиснулъ — и добрыя кони быстро помчались по гладкой дорог, поднимая копытами пыль, а звонкой колокольчикъ рзко визжалъ подъ дугой. Графиня во все время это стояла на улиц противъ дома станціоннаго смотрителя, толпа знакомыхъ окружала ее и она охотно глядла на дорогу, по которой похалъ обожаемый супругъ ея, до тхъ поръ пока и самая пыль поднятая повозкой его мало по малу улеглась на дорог. Г-жа Радугина стояла возл Графини, которая правою рукою оперлась на плечо Лизы. Прелестная Ольга, уже въ отдаленіи не видя боле мчащейся повозки съ залогомъ души ея И даже не слыша унылаго звона колокольчика, съ стсненнымъ сердцемъ и съ страшною тоскою на душ возвратилась со всми знакомыми своими въ покои смотрителя. Тамъ, печальная, съ примтною блдностію на лиц сла она подъ окно и хранила молчаніе. Милая Лиза сидла возл нея и также, видя печаль Графини, ничего не лепе тала. Г-жа Радугина и вс бывшіе шутъ сидли, видли что произходило въ душ Ольги, старались развлечь ее и первая Г-жа Радугина прервала скучное молчаніе.

‘Помилуйте, Ваше Сіятельство, начала она, неужели надежда на Промыслъ Всевышняго могла оставить васъ? Обратитесь къ Нему и тогда врно спокойствіе возвратится душ вашей.’

— Ахъ! Анна Петровна, отвчала Графиня, надежда на Творца не оставляла меня, но я думаю о томъ, что, быть можетъ, Графъ, теперь убивается тоскою и некому развлечь его.

‘Два, три дня, Ваше Сіятельство, начали нкоторые изъ сопутствовавшихъ гостей, тяжкая печаль будетъ окружать Графа, а тамъ, увряемъ васъ, что въ кругу многолюднаго общества Офицеровъ, Графъ можетъ разсять себя, или по крайней мр военныя занятія развлекутъ грустныя мечты супруга вашего.’

Графиня тяжко вздохнула и взглянула на образъ Спасителя, стоящій противъ нея въ углу комнаты, потомъ отерла слезу выкатившуюся изъ глазъ ея. Маленькая Лиза, замтя, что Графиня плакала, схватила руку ея и нжнымъ, невиннымъ лепетомъ просила боле не плакать. Ольга, тронутая просьбою Лизы, общала ей не плакать, но на душ своей таила тяжкую грусть, которую однако, отъ окружающихъ ее не могла скрыть она.

Когда Ольга примтно успокоилась, то сопутствовавшіе напомнили ей о возвращеніи. Съ тоскою въ душ, съ однимъ воспоминаніемъ прошедшаго Ольга возвратилась въ Зимогорье. Она не хотя хала туда: ибо безъ Графа и самое прелестное Зимогорье казалось для нея скучною, печальною пустынею.

По прізд въ Зимогорье гости провожавшіе Графа разъхались. Они просили Графиню быть спокойне и вмст съ онымъ общались часто навщать ее. Г-жа Радугина, изъ любви къ Графин осталась въ Зимогорь и даже ршилась провести съ нею все то время, покуда Ольга будетъ одна и не возвратится Графъ.

Конецъ первой части.

ГРАФИНЯ РОСЛАВЛЕВАИЛИСУПРУГА-ГЕРОИНЯ,ОТЛИЧИВШАЯСЯВЪ ЗНАМЕНИТУЮ ВОИНУ 1812 ГОДА.