ПРОКЛЯТЫЙ,
ИСТОРИКО-ВОЕННО ОПИСАТЕЛЬНЫЙ РОМАНЪ
ХІХ СТОЛТІЯ,
заимствованный изъ истиннаго произшествія, случившагося во время воины Русскихъ съ Турками.
МОСКВА.
Въ Типографіи Решетникова.
1833
Разсудокъ съ сердцемъ какъ не бьется,
Но сердце верхъ всегда беретъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Прости Москва, пріютъ родимый,
Прости о два — рай души!
. Глинка.
съ тмъ, чтобы по отпечатаніи представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. Москва, Октября 28 дня, 1832 года.
Я уже сказалъ: ‘Намъ любопытна жизнь великихъ людей, изъ исторіи ихъ мы многому научаемся и это служитъ намъ, какъ будто бы руководствомъ къ лучшему познанію свта и самихъ себя…… Дале:— ‘Исторія Проклятаго, быть можетъ, мало оцнится свтомъ, быть можетъ, многіе будутъ роптать на меня, находя въ ней врно снятые портреты съ нихъ’….. И, быть можетъ, прочтя это предисловіе, скажетъ мн кто нибудь изъ читателей, для чего же я написалъ романъ этотъ, когда говорю самъ, что заслужу чрезъ это ропотъ, а также и самый трудъ мой мало оцненъ будетъ.—
— Я тогда скажу ему:
И толковала чернь тупая:
‘Зачмъ такъ звучно онъ поетъ?
Пушкинъ.
— Я для того написалъ его, благомыслящій читатель, что всякій романъ, каковъ бы по слогу и плану не былъ, иметъ два полезныхъ предмета, первое: онъ излагаетъ картину жизни и доставляетъ большую опытность какъ долговременно живущимъ въ свт людямъ, такъ и тмъ, кои еще вступаютъ въ оный, а ежели цль сія сохранена, то по важности своей достаточно уже закрываетъ прочія малозначущія погршности въ семъ род сочиненій.— Второе: каждый романъ, не смотря на то, что современный ли онъ, или описывающій нравы и бытъ прошедшихъ столтій, а также историческій ли или неисторическій, служитъ занимательнымъ наставленіемъ практическаго нравоученія, предлагая пріятнымъ образомъ въ одно время уроки и примръ, представляя ихъ подъ видомъ разительной картины, снимаетъ съ глазъ покрывало, дабы видли мы собственныя свои погршности, выставляетъ недостатки, не трогая самолюбія, исправляетъ сердце и разумъ, подкрпляя одно другимъ,— первое научаетъ быть осторожнымъ при первыхъ впечатлніяхъ и управлять оными, а второе — отвергать, или сопротивляться предразсудкамъ, которые безпрестанно окружаютъ человка. Вмст же съ этимъ сказать можно, что если бы наши романы не оставляли по себ долгихъ впечатлній, но составляли бы собраніе несвязныхъ и невроятныхъ приключеній, служили бы однимъ подражаніемъ бреднямъ заграничныхъ нашихъ сосдей, — (романы которыхъ, кажется, для того, только и выдуманы, чтобъ пугать дтей, не говоря уже о надутости слога этихъ романовъ и не включая въ это число романы Валтера Скотта), — а также если бы наши романы были картиною характеровъ жестокихъ, которыхъ справедливость также бы вредна была для самой морали, какъ для скромной невинности опасны изображенія сладострастныя, то врно мои соотечественники, гораздо съ меньшемъ желаніемъ, спшили покупать (я не говорю уже о прочтеніи) оные и самое ко всему внимательное Правительство меньше бы заботилось о средствахъ къ большему поощренію питомцевъ истиннаго просвщенія.—
И такъ, вотъ что было поводомъ къ сочиненію романа этого, а къ тому же надежда — на благосклонность моихъ соотечественниковъ и любителей Русской Литтературы въ принятіи этого романа, была для меня путеводной звздою. Ничто такъ не возбуждаетъ веселости въ молодыхъ людяхъ, какъ увренность, что они нравятся, — сказалъ В. Скоттъ въ одномъ изъ своихъ романовъ. Ничто такъ не можетъ принести удовольствія молодому, неопытному автору, какъ благосклонный пріемъ публикою его сочиненія — скажу я. И это, добрые соотечественники мои, есть для меня лучшая награда за труды, большее поощреніе къ продолженію Литтературныхь занятій моихъ
Письмо Автора, къ одному изъ друзей его.—
‘Я давно, любезный другъ мой, общался теб, какъ старому товарищу и сверстнику моего дтства, написать мною нкогда разсказанную теб исторію Никанора Райскаго, и вотъ я сдержалъ предъ шобоіо слово свое:. написалъ исторію несчастнаго юноши сего, описалъ его печали и радости, минуты блаженства и годы страданія, описалъ старанія дружбы и добрыхъ товарищей, пронырство порока и обольщеніе кокетствомъ и притворствомъ жалкой неопытности. Теб на судъ, добрый другъ мой, отдаю Литтературные труды мои, цни ихъ и пусть безпристрастіе говоритъ языкомъ твоимъ, пусть дружба, какъ снисходительный менторъ, будетъ рецензентомъ моимъ.
Изъ жизни писателя можно составить науку, говоритъ одинъ извстный Литтераторъ — изъ жизни каждаго несчастливца, каждаго обыкновеннаго человка можно извлечь для себя что нибудь полезное — скажу я. Читая романъ, мы ясно видимъ изъ онаго душу, умъ’ характеры и правила каждаго изъ героевъ онаго — счастливая и занимательная завязка побуждаетъ насъ узнать боле о герояхъ Романа и располагаетъ къ большему чтенію, самыя же обстоятельства жизни, которыя для читающихъ длаются любопытными, намъ приносютъ пользу, — въ нихъ, какъ въ искуственной панорам отражаются виды, такъ чрезъ это изощряется боле и боле умъ нашъ и мы, какъ бы чрезъ опытъ, многому научаемся. Это самое, любезный другъ мой понудило меня написать исторію Никанора и представить оную въ романической мелодрам, и это интересъ оной. Но ты, быть можетъ, спросить меня, для чего я романъ мой назвалъ военнымъ? Причина явная: Райской, какъ главное лице романа этого, былъ воиномъ, онъ сражался за Царя и отечество, и, подобно многимъ Русскимъ, добрымъ соотечественникамъ своимъ, отличайся въ знаменитой войн противъ неврныхъ Османовъ, враговъ истинной церкви?—
И такъ, любезный другъ, вотъ плоды трудовъ моихъ — я знаю, они не созрли, опытность не на’ практиковала жизнь мою, свтъ мало извстенъ мн, за что, можетъ быть, какой нибудь mon strum horrendum Литтературнаго ареопага будетъ врагомъ моимъ, но я (какъ уже и сказалъ) закованный бронею терпнія, буду охранять себя непроницаемымъ щитомъ дружбы и съ улыбкою равнодушія слушать таковыхъ людей сужденія, но что жъ касается до критики благонамренной съ цлію указать молодому автору его погршности и до сужденія читателей въ такомъ случа, любезной другъ мой, я останусь истинно благодарнымъ и съ удовольствіемъ буду слушать отзывы журналистовъ ученыхъ (не самоучекъ,) которые принесли и приносютъ пользу современному просвщенію своего отечества.—
Въ род Nota bene.— Змйскій и Славинъ.— Конецъ исторіи Славина.— Пополненіе исторіи его.— Разговоръ
Любовь есть художникъ, артистъ, но, играя грубымъ сердцемъ, она рветъ струны, — въ образованномъ производишь небесные звуки, кои сливаются со всми благороднйшими расположеніями души, усиливаютъ ихъ и даютъ имъ зрлость. Простую неустрашимость она длаетъ геройствомъ, кисти и рзцу даетъ волшебную силу, нжнаго, сострадательнаго человка длаетъ благотворительнымъ ангеломъ. И что иметъ въ себ столько піитическаго, какъ сердце страстно влюбленнаго юноши, со свжими, нжными страстями, его утро жизни подобно утру дня, въ немъ одна любовь, невинность, воображеніе и гармонія. Я не знаю, кто бы сталъ возражать,— что первая любовь въ сердц неопытнаго юноши мгновенна, скоропреходяще, неидеальна, что она ненапрактикованная опытомъ, можетъ быть подобна любви женщины, имть цлію разчетъ, обманъ, притворство и низкую лесть.
Ахъ, нтъ, — влюбленный юноша подобенъ невинной дв въ первой день брака, онъ не живетъ въ мір вещественномъ, въ мір земномъ, его душа, мечты, самое воображеніе, окованное непритворной робостью, витаютъ въ мір идеальномъ, въ мір фантазій!…… Отъ чего же произходитъ такое различіе между любовью юноши и любовью двы? Отъ чего сердце мущины чувствуетъ гораздо сильне впечатлніе страсти этой, нежели сердце женщины? Отъ чего мущина можетъ любить пламенне, постоянне, нежели женщина, рожденная боле для любви, для впечатлній нжныхъ? Совершенно разршить вопросъ этотъ могутъ одни Психологи, но я съ своей стороны думаю, что это различіе произходитъ боле отъ того, что характеры женщинъ сродны боле къ измнчивости, притворству — нежели характеры мущинъ. Каждая изъ женщинъ скоре мущины можетъ чувствовать скуку, вида въ глазахъ своихъ одинъ и тотъ же предметъ: — ихъ сердца, ихъ души. Жаждутъ скоре перемнъ, жаждутъ новаго и подобны рзвымъ мотылькамъ, перелетающимъ съ цвточка на цвтокъ. Но, чтобъ женщина была возвышенне въ чувствахъ, имла бы лучшую энергію, любила не по инстинкту, или была бы постоянне въ намреніяхъ своихъ — то она должна стараться полагать границы желаніямъ своимъ, стремиться къ лучшему, эстетически образовывать вкусъ свой, однимъ словомъ, имть характеръ мущины, позабыть и пренебречь привычками, своего пола. Что жь касается до того, что юноша любитъ пламенне и лучше, нежели двица, это доказываешь ея тмъ, что въ глазахъ юноши существенное достоинство часто бываетъ важне любезности и наружныхъ пріятностей — отъ этого самаго сердце мущины можетъ быть постоянне, тверже и способне чувствовать доле впечатлнія любви. Двы, двы! старайтесь быть украшеніемъ пола своего, стремитесь къ лучшей цли въ жизни этой, оправдайте назначеніе свое и не длайте ничего по одному инстинкту, по одной привычк, но слушайте голосъ путеводителя жизни нашей, голосъ разсудка, соображайтесь съ опытами другихъ.
Если я началъ главу эту въ род Nota bene о женщинахъ, то скажу объ оныхъ и еще.
Любовь женщины подобна кругу на влажной стихі, которой постепенно разширяется и наконецъ вдругъ исчезаетъ. Естьли въ мір женщина, сердце которой не было бы заражено въ большей или въ меньшей степени кокетствомъ, самолюбіемъ, притворствомъ, и какой Лафатеръ нашего жалкаго вка въ физіогноміи какой бы ни было изъ женщинъ не найдетъ сказаннаго мною? Кто изъ мущинъ можешь поручишься за себя, что не можетъ быть игрушкой женской хитрости, женскаго самолюбія, да и какой мужъ сказать можетъ, что онъ не переносилъ капризовъ жены своей!….. Женщины, женщины! сколько вы можете доставитъ пріятности, удовольствія, развлеченія въ скук, пользы въ семейственной жизни, сколько плнительна ваша наружность, — столько же вы вредны, опасны, сколько вы иногда милы, добры, снисходительнымъ столько же и злы и мстительны однимъ словомъ, каждая женщина добро и зло, порокъ и добродтель, истина и ложь, польза и вредъ, человкъ и существо изъ породы хамелеона!…
Но къ чему разсужденіе это, къ чему все сказанное мною служить можетъ, признаюсь, добрый, благосклонный читатель, (не смю уже обратишься къ читательницамъ) — я самъ себ не дамъ отчета въ этомъ. Но когда уже сказалъ, въ такомъ случа длать нечего, слдуя пословицы: слово не воробей, не поймаешь!—
Но вспомнимъ героевъ романа, и обратимся къ намреніямъ Змйскаго и Славина, а съ этимъ вмст вспомнимъ и Райскаго
Валерьянъ, положивъ себ за премнное правило спасти Райскаго отъ стей Ижорскаго, ршился приступить къ исполненію намреній своихъ. Но прежде нежели хотлъ привести оныя въ дйствіе, ршился напередъ узнать конецъ исторіи Славина. Нетерпніе побуждало любопытство его, и онъ, дабы удовлетворишь оному, въ слдующій же день отправился къ Петру Николаичу.
Друзья — знакомцы вмст. Валерьянъ проситъ Славина докончить начатую имъ исторію, и Петръ Николаичь безотговорочно исполнилъ желаніе друга своего.
‘Я, кажется, любезный Валерьянъ, остановился на полученномъ мною отъ Волгина письм3 спросилъ Славинъ.
— Точно такъ, отвчалъ Змйскій.
‘Ну, слушай же дале, сказалъ Славинъ, ршившійся продолжать Исторію свою. По прочтеніи мною полученнаго отъ Волгина письма я былъ въ эту минуту подобенъ преступнику, приговоренному къ смертной казни. Любовь, надежды, вс обольщенія жизни этой въ минуту исчезли въ душ моей. Я долго не врилъ письму этому, въ жару энтузіазма называлъ это низкою ложью, но обыграніе Талина, ложь Маріи на счетъ денегъ, будто бы полученныхъ съ стараго должника, все это въ одну минуту представилось въ ум моемъ и ясно обнаруживали порочную душу стараго Ижорскаго и его дочери. Въ это время когда душа моя была въ страшномъ бореніи чувствъ и я не усплъ еще спрятать прочтеннаго письма, какъ вошелъ въ мою комнату Ротмистръ Талинъ.,
‘Помилуй, что съ тобою сдлалось? сказалъ онъ. Ибо страшная блдность покрывала лице мое.
— На, читай, отвчалъ я лаконически, подавая ему письмо Волгина.
Покуда Талинъ читалъ поданное ему письмо, я ходилъ взадъ и впередъ по комнат, ударялъ себя рукою въ голову и попеременно терзался то горестью, то гнвомъ, то жаждою мщенія, то чувствомъ чести. Душа моя была подобна вулкану, извергающему вс вещества, находящіяся въ ндрахъ его, смшанныя я слитыя въ одну массу лавы. Я шепталъ имя Маріи, и вмст съ этимъ шепталъ ей проклятіе. По прочтеніи Ротмистромъ письма, онъ подошелъ ко мн, взялъ меня за руку, крпко сжалъ оную и сказалъ мн:
‘Послушай, Славинъ, пристойно ли нашему брату, военному, и къ тому же гусару приходить въ такое положеніе, — и отъ чего же? Отъ любви къ кокетк.’
При слов, кокетка — я вздрогнулъ, и не прошло двухъ или трехъ минутъ, какъ пришелъ въ себя и опять получилъ способность мыслить. Я просилъ Талина, чтобы онъ остался у меня, и, успокоясь отъ внутренняго волненія чувствъ, сказалъ сидвшему возл меня Ротмистру:
— И такъ, все кончено!…
Я больше эту измнницу, соучастницу въ низкихъ поступкахъ отца своего, эту презрительную кокетку не назову моею. Пусть имя ея и все прошедшее сотрется съ памяти моей, пусть клятва ея, данная мн лижетъ у нее на совсти, какъ злодяніе на совсти преступника!… Она клялась мн Всемогущимъ, пусть Онъ же и накажетъ эту преступницу, а я…
Тушъ Талинъ, прервавъ меня, сказалъ: — ‘Перестань Славинъ быть романическимъ героемъ — это не къ лицу солдата — предоставь лучше паркетнымъ селадонамъ играть роль эту, а ты, какъ военный, долженъ быть хладнокровенъ и эту низкую кокетку наградить презрніемъ.’
Талинъ говорилъ истину. Размысливъ самъ съ собою, я одобрилъ совтъ его и ршился презрть эту обманщицу. Однако не глядя на это, Талинъ совтовалъ мн для большаго удостовренія самаго себя, продолжать здить по прежнему въ домъ Ижорскаго, но только быть гораздо хладнокровне какъ съ нимъ такъ и съ дочерью его.
‘Я узналъ теперь совершенно, говорилъ Талинъ, характеръ этого стараго обманщика, котораго нкогда называлъ другомъ своимъ. Онъ и самъ, замтя со стороны твоей перемну въ обращеніи съ нимъ, будетъ къ теб не таковъ, что жь касается до его дочери, то она, подобно всмъ кокеткамъ пола своего, замтя равнодушіе твое, врно не будешь произносить вторичныя клятвы въ любви, а также станетъ удаляться тебя. Если жь ты, Славинъ (чего не дай Боръ) вздумаешь уличать ее, или самаго Ижорскаго, то къ чему это послужитъ теб? Ты этимъ не исправишь порочныхъ.’—
Я и въ этомъ случа послдовалъ совту Талина, и, чтожъ? Онъ, какъ будто бы предугадалъ мысли Ижорскихъ. Не прошло двухъ недль, какъ я рже зачалъ бывать въ дом ихъ. Марія и отецъ ея совершенно перемнились ко мн. Отъ Ижорскаго я не видалъ прежняго радушія, а отъ дочери его ласкъ и расположенія. Сначала въ обращеніи ихъ со мною стала показываться какая то холодность, а потомъ, какъ могъ замтить я, они даже съ неудовольствіемъ стали принимать меня въ домъ къ себ. И такъ, испытавъ я на самомъ опыт характеръ и правила Ижорскихъ, началъ еще гораздо рже здить въ домъ къ нимъ и то разв съ кмъ нибудь изъ общихъ знакомыхъ, и если я и теперь бываю у Ижорскихъ, не сморя на ихъ нерасположеніе ко мн, то знаешь ли зачмъ? За тмъ, другъ мой, чтобъ изхитить изъ когтей стараго ворона, какую нибудь несчастную жертву неопытности и простоты: ибо у Ижорскаго открылся домъ подобный дому Прапорщика Обманова.
Вотъ, Валерьянъ, чмъ кончилась исторія первой любви моей, и какія иметъ свойства и правило семейство Ижорскихъ.
‘Презрнный человкъ, не заслуживающій священнаго названія — отецъ — несчастная дочь! сказалъ Змйскій по окончаніи Славинымъ исторіи своей, и не уже ли Ижорской не думаетъ, Продолжалъ онъ, что собственная совсть его рано или поздно, за его низкіе обманы, не дастъ покоя ему.
— Люди, отвчалъ Славинъ, подобные характерами и правилами Ижорскому, не думаютъ о будущемъ, имъ не знакомъ гласъ вопіющей со’ всти и разв только предъ послднимъ концемъ жизни своей вспоминаютъ они, что должны будутъ отдать отчетъ въ длахъ своихъ.—
‘Пусть Провидніе судитъ ихъ, сказалъ Валерьянъ, вздохнувъ, а мы — подобные имъ смертные, должны только сожалть объ нихъ.—
Но ты, Славинъ, не сказалъ мн, почему твой знакомецъ Волгинъ зналъ дочь Ижорскаго и почему съ такой невыгодной стороны онъ отнесся объ ней.
— Слухомъ земля полнится, говоритъ пословица, но здсь случилось напротивъ. Волгинъ не по слуху зналъ ее, онъ еще прежде меня былъ знакомъ съ Ижорскимъ и его дочерью. А къ тому же я не сказалъ теб, что мать Ижорской, (какъ посл писалъ мн Волгинъ) женщина со всми правилами нравственности и необыкновеннаго ума, съ видимымъ ‘сожалніемъ относилась о дочери своей.
‘Да почему же она могла знать о поведеніи дочери своей, когда не видала ее съ шести или съ семилтняго возраста?
— У нее, (какъ писалъ Волгинъ) есть въ Москв какая то пріятельница, которая обо всемъ тайно увдомляетъ ее. Даже (ты не можешь вообразить себ) она знаешь и объ моей исторія.
‘Забавно!…. Слдственно мать Ижорской знаетъ и о связяхъ Райскаго?
— Безъ сомннія. Да вотъ, кстати и объ Райскомъ. Я слышалъ отъ тебя, что этотъ молодой человкъ довольно неопытенъ, а вмст къ тому жь и доврчивъ. Съ таковымъ характеромъ попавъ въ связи съ Ижорскимъ, можно сказать положительно, что этотъ закоснелый обманщикъ сдлаетъ несчастнымъ его. Но ты знаешь, я съ Райскимъ незнакомъ, не знаю даже въ лице его, слдственно не могу дйствовать такъ для спасенія его, какъ можешь ты.—
‘Я тебя, добрый Славинъ, познакомлю съ нимъ, и тогда общими силами мы будемъ спасать его.
Славинъ и Змйскій долго говорили о предмет этомъ и Валерьянъ, узнавъ исторію любви Петра Николаича, былъ чрезмрно радъ, что имлъ ясное доказательство въ разувреніи Райскаго на счетъ подозрительнаго поведенія Ижорскихъ.—
Ижорскіе.— Намреніе.— Записки.— Необходимая ложъ.— Новое знакомство.— Прагинъ опятъ защитникъ Ижорскихъ.— Непремнное намреніе.—
Теперь прежде нежели скажу что-нибудь о намреніи Змйскаго и Славина, а также и о самомъ геро романа этого, — я долженъ сказать напередъ о Ижорской.—
Марія, замтя перемну въ обращеніи съ собою Славина, ни къ чему другому не могла отнести оную, какъ къ тому, что Славинъ плнился другой. Она равно и отецъ ея предположили, что уже трудно его опять заманишь въ сти свои, почему ршились (какъ мы слышали отъ самаго Славина) съ своей стороны перемнитъ обращеніе съ нимъ. Они никакъ не предполагали, чтобъ Славинъ зналъ о низости поступковъ ихъ и что это самое было причиною перемны обращенія Петра Николаевича!
Кокетка любитъ хладнокровно!
Кто будетъ возражать противъ этого, кто скажетъ, что это не: справедливо, что это ложь? Ижорская,— героиня романа нашего оправдала собою сказанное однимъ изъ знаменитыхъ поэтовъ нашихъ…
Для нее потеря Славина, которому клялась она въ вчной врности и безпредльной любви была тоже, что благодтелю человчества — потеря пятака. Она, питаясь надеждой будущаго, мене нежели чрезъ недлю искала случая передъ новымъ поклонникомъ выказать натверженное увреніе въ любви и мысленно смялась себ, что Славинъ, будучи военнымъ, а къ тому же гусаромъ — желалъ жить любовію идеальной.—
Отецъ Ижорской, хотя также, мысленно, смялся надъ Славинымъ, но однако много жаллъ о томъ, что дочь его не сдлалась женою этого богатаго гусара…… Но явился Райской, и Петръ Николаичь былъ забытъ совершенно: Алексй Васильичь, видя въ Никанор добродушнаго, неопытнаго, доврчиваго юношу, сдлался спокойнымъ и уже нимало не жаллъ, что Славилъ не сдлался мужемъ Маріи.
Кто теперь будетъ обвинять Славина,— что онъ, бывъ влюбленъ въ Ижорскую, скоро забылъ ее, и кто скажетъ теперь, что онъ сдлался клятвопреступникомъ. Славинъ правъ: обманы Маріи и низкіе поступки отца ея заслуживали вполн то презрніе, каковымъ Петръ Николаичь, будучи предостереженъ Талинымъ и руководимый разсудкомъ своимъ — наградилъ семейство это.
Но обратимся къ намреніямъ Змйскаго и Славина, и вспомнимъ Райскаго.—
Валерьянъ, (какъ мы видли изъ его разговора съ Славинымъ) положивъ за непремнное правило себ спасти Райскаго отъ стей Ижорскаго, приступилъ наконецъ, къ исполненію намреній своихъ.
Въ одинъ день, проснувшись раньше обыкновеннаго, онъ написалъ письмо къ Прагину, въ которомъ убдительно просилъ его, чтобы онъ въ этотъ день непремнно пріхалъ къ нему, а самъ отозвался нездоровымъ. Желая предостеречь отъ несчастія товарища, кто будетъ упрекать Змйскаго въ томъ, что онъ прибгнулъ ко лжи. По отправленіи письма къ Прагину, онъ послалъ записку къ Петру Николаичу, въ которой и его также просилъ пріхать къ нему. Славинъ по полученіи оной, не откладывая, ни минуты, тотчасъ отправился къ Валерьяну. Когда Петръ Николаичь пріхалъ къ Змйскому, то тотъ сказалъ ему: ‘Ты сего дня долженъ познакомишься съ Прагинымъ: ибо онъ непремнно будетъ ко мн, между же разговорами, какъ бы нечаянно, начать объ Ижорскихъ.
— А! понимаю, отвчалъ Славинъ, ты врно послалъ записку также и за нимъ.
‘Отгадалъ, говорилъ Змйскій, улыбаясь. Да къ тому же это было необходимо: ибо я не придумалъ другаго способа познакомить васъ, какъ заставивъ, будто бы нечаянно, видться у меня въ дом.
— Дльно, дльно, любезнйшій Валерьянъ Николаичь, сказалъ Славинъ, ходя взадъ и впередъ по комнат.—
Посл этого они между собой условились, какъ при друг Никанора начать разговоръ объ Ижорскихъ, и въ ожиданіи Прагина занялись игрою въ пикетъ.—
Около двнадцати часовъ пріхалъ Вольдемаръ. Змйскій встртилъ его со всею лаской откровеннаго товарища, отрекомендовалъ ему Славина и просилъ, какъ съ хорошимъ знакомымъ его познакомишься гораздо короче. Вжливый и воспитанный гусаръ самъ съ своей стороны наговорилъ Прагину множество комплиментовъ и просилъ его удостоить знакомствомъ своимъ. Не мене образованный Вольдемаръ также со всей свтскою учтивостію привтствовалъ Славина, и новые знакомцы скоро вступили между, собою въ разговоръ. Политика и сужденія объ Литтератур были предметами онаго. Наконецъ Змйскій, какъ бы нечаянно, заговорилъ объ Ижорскомъ., онъ спрашивалъ Вольдемара, бываетъ ли Никаноръ у Алекся Васильича, а вмст съ этимъ напомнилъ и о ссор. Когда Прагинъ сказалъ, что они довольно часто бываютъ у Ижорскаго, а къ этому присовокупилъ похвалу ему, то Славинъ, молчавшій при начал разговора объ Ижорскомъ, наконецъ въ оный вмшался. Онъ спросилъ Вольдемара (какъ будто бы не зная ничего), давно ли знакомъ онъ съ Алексемъ Васильичемъ Ижорскимъ?
Когда Прагинъ увдомилъ его о времени знакомства и къ этому присовокупилъ объ Ижорскомъ обыкновенную похвалу свою, тогда Славинъ, принявши видъ удивленія, сказалъ ему: ‘Я въ жизнь мою, или по крайней мр съ того времени, какъ знаю семейство Ижорскихъ, нахожу васъ однихъ, который съ уваженіемъ относится объ ономъ.’—
Безъ всякаго сомннія предположить можно, что этотъ отзывъ Петра Николаича объ Ижорскихъ былъ для Прагина довольно непріятенъ. Не употребляя излишней проницательности, можно видть, что въ эту минуту было на душ у него, да и самъ онъ не старался скрыть онаго. Онъ съ примтнымъ неудовольствіемъ на лиц отвчалъ Славину: ‘Я никакъ не думалъ, чтобъ объ Алекс Васильич могъ кого-нибудь отнестись съ такой невыгодной стороны — боле же потому, что благородство поступковъ этого человка неизъяснимо.’ —
Разговоръ троихъ знакомцевъ нашихъ продолжался довольно долго, и во все время онаго, когда только касался оной до Ижорскихъ, то Прагинъ съ большимъ энтузіазмомъ принималъ сторону Алекся Васильича —
Въ половин перваго часа была подана закуска, вскор посл которой Прагинъ ухалъ, желая Валерьяну выздоровленія. Славинъ, когда Вольдемаръ сталъ съ нимъ прощаться, звалъ его къ себ, и просилъ о продолженій знакомства, что также было сдлано и со стороны Вольдемара, а Змйскій смялся, напомнилъ о ссор съ Райскимъ, говоря Прагину, что онъ на Никанора ни мало не сердитъ.
Когда Прагинъ ухалъ, то Змйскій и Петръ Николаичь были приведены въ немалое удивленіе, вспомнивъ съ какимъ жаромъ неопытный и, какъ бы обвороженный Вольдемаръ, обманутый притворствомъ Ижорскаго, былъ преданъ ему.
‘Если уже Прагинъ защищаетъ такъ сильно Алекся Васильича, сказалъ Змйскій, то чтожь Никаноръ еще боле преданный ему и, имя характеръ гораздо доврчиве Вольдемарова?
— Да! отвчалъ Петръ Николаичь нсколько задумчившись, но впрочемъ Валерьянъ Александровича нтъ ли тутъ, какъ думати. я, причины особенной, которая заставляетъ какъ Прагина, такъ и Райскаго заступаться съ такимъ жаромъ за обманщика Ижорскаго.
‘Ты врно думалъ о любви, или сказать ясне, по характеристик Ижорскихъ, о стяхъ, разставленныхъ Маріею для уловленія неопытности.—
— Что же тутъ страннаго, разв не можетъ случиться этого, сказалъ Славинъ тономъ довольно утвердительнымъ.
‘Точно, любезнйшій Петръ Николаичь, это можетъ случиться очень легко и я въ этомъ съ тобою согласенъ, слдственно надобно постараться узнать объ этомъ.—
— Да. И тогда уже, добрый Валерьянъ, принять дятельнйшія мры для спасенія какъ Никанора такъ равно и друга его Вольдемара. Но только надобно сдлать главное, употребить вс мры, чтобы Прагинъ, какъ другъ Райскаго, непремнно былъ на сторон нашей.
Они долго говорили объ этомъ, наконецъ положили себ за непремнный обтъ привести въ исполненіе предпринятое намреніе. Дай Богъ, чтобъ имъ удалось сдлать оное, а теперь вспомнимъ нашего влюбленнаго.
Откровенность предъ другомъ и скрытность предъ отцемъ.— Нравственныя мысли о семейственномь счастіи.— Стремленіе Никанора.— Никаноръ у Ижорскихъ.— Катерина.— Ижорскія и Райской.— Взаимное объясненіе.— Прощаніе.—
Если кого нибудь называютъ влюбленнымъ, слдственно называютъ и мечтателемъ. Никаноръ влюбленъ — слдственно онъ и мечтатель. Мечты для влюбленнаго все то же, что пылкое воображеніе для поэта, или общія мста для словоохотнаго оратора. Никаноръ, подобно каждому влюбленному, въ которой день не видалъ предмета любви своей былъ скученъ, задумчивъ, даже сердитъ, и если кто могъ развлекать его, то это былъ его другъ Вольдемаръ. Съ однимъ Прагинымъ длилъ Райскій время скуки своей, открывалъ ему сердце, душу, намренія. Отецъ Никанора хотя иногда и замчалъ разсянность или скуку сына своего и спрашивалъ о причин оной, то Никаноръ въ тужь минуту принималъ видъ принужденной веселости и отвчалъ лаконически: (хотя совсть за это сильно терзала его) ничего……. такъ… вамъ, папинька, такъ показалось….. Старый Райскій, видя въ тужь минуту веселый видъ сына своего и, не считая оный за принужденный: онъ зналъ всегдашнюю откровенность Никанора, тотчасъ прекращалъ вопросы свои и обращалъ разговоръ на предметы другіе. Такъ любовь играетъ смертными. Она возмущаетъ тишину сердца, спокойную душу приводитъ въ волненіе, откровенность длаетъ молчаливе, самую невинность обращаетъ въ опытность!….
Влюбленный Райскій, бывъ всегда и во всемъ откровенне съ Вольдемаромъ, не преставалъ, упоенный надеждою, мечтать о счастіи будущаго, о восторгахъ любви, о блаженств жизни супружеской. Онъ, читая древнихъ и новыхъ нашихъ и иностранныхъ поэтовъ и прозаиковъ всегда въ нихъ боле всего восхищался тмъ, гд только говорили они о счастіи семейственномъ. Такъ, читая онъ нашего незабвеннаго въ Исторіи Литтературы и уважаемаго Русскими и иностранными учеными В. А. Жуковскаго, всегда былъ вн себя отъ радости при чтеніи слдующаго мста изъ сочиненіи этого мужа {Если автор помщаетъ этотъ перлъ нравственныхъ мыслей въ роман своемъ, то оное длаетъ онъ во первыхъ потому, чтобъ показать читателю безграничное желаніе Райскаго къ жизни семейственной, а во вторыхъ — показать боле и боле характеръ героя романа, его стремленіе къ нравственному, къ лучшему, — къ тому же врно каждый изъ читателей не безъ особеннаго удовольствія прочтетъ мсто это.—}.
‘Семейство есть тихое, сокрытое отъ людей поприще, на которомъ совершаются самые благородные, самые безкорыстные подвиги добродтельнаго. Здсь человкъ одинъ, вс призраки исчезли, онъ дйствуешь безъ свидтелей въ кругу знакомцевъ слишкомъ короткихъ, слдственно для него нестрашныхъ, не можетъ удивлять ложнымъ блескомъ, не слышитъ рукоплесканій, онъ можетъ наслаждаться единымъ, скромнымъ, для другихъ непримтнымъ, но сладостнымъ и неотъемлемымъ счастіемъ. Здсь онъ снимаетъ съ себя заимственные покровы, свободно и предается естественнымъ своимъ склонностямъ, никому кром себя не даетъ отчета, и если я вижу его спокойнымъ, веселымъ, неизъмняемымъ въ тсномъ кругу любезныхъ, когда приходъ его къ супруг и дтямъ есть сладостная минута общаго торжества, когда отъ взора его развеселяются лица домашнихъ, когда, возвратясь изъ путешествія, приносишь онъ въ домъ свои новую жизнь, новую дятельность, новое счастіе, когда замчаю окрестъ его порядокъ, спокойствіе, довренность, любовь тогда ршительно говорю: онъ добръ, онъ счастливъ.
Быть счастливымъ есть наслаждаться самимъ собою, гд же сіе счастіе, какъ не въ семейств? И что его источникъ какъ неспокойное, невинное, доброе сердце?
‘Ты ищешь врнаго счастія? посчитай обязаннымъ быть дятельнымъ для пользы отечества, но лучшія твои наслажденія, но самыя драгоцнныя награды твои да будутъ заключены для тебя въ недр семейства. Если душа твоя невинна, если пылаетъ въ ней тихое пламя добра, то въ мирномъ семейств найдешь безмятежное, постоянное счастіе. Гд можешь любить съ такою полнотою, съ такою взаимностію, съ такимъ рвеніемъ самаго себя? Гд можешь быть столь добродтельнымъ и столь непосредственно получать за добродтели твои воздаяніе? Гд найдешь такихъ врныхъ, согласныхъ съ тобою товарищей и въ радости и въ печали? Стремись воображеніемъ къ сему блаженству, когда его еще не имешь, образуй для него свою душу, помни, что онъ существуетъ для одного невиннаго, благороднаго, исполненнаго высокими чувствами сердца: благодтельная, животворящая мечта о немъ да будешь спутницею твоихъ юношескихъ дней!’ —
Все это, что только сказано Жуковскимъ и другими о благополучіи жизни семейственной, было читаемо Никаноромъ съ особеннымъ восторгомъ. Онъ даже, тщательно вписывая мста эти въ альбомъ свой, старался ихъ выучивать, а когда только бывалъ наедин съ другомъ своимъ, то, вспоминая о Маріи Ижорской, всегда говорилъ ему: ‘что эта смертная, эта два скромности достойна всякаго уваженія — она можетъ составить, упрочить, увковчить счастіе и благополучіе жизни. ‘Вотъ до какой степени утонченное кокетство Ижорской, прикрытое притворной скромностію и стыдливостію, а со стороны, отца ея честностію и подложнымъ благородствомъ души, могли, привязать къ себ Райскаго и вполн заставить этого юношу уважать себя.—
Добрый, доврчивый, влюбленный Никаноръ, (какъ я сказалъ уже) считалъ себя на верху счастія, когда отдалъ письмо свое Маріи Ижорской и когда возвратившійся Андрей сказалъ ему съ каковымъ радушіемъ спрашивали объ немъ Ижорскіе. Онъ съ этого времени еще боле сталъ привязанъ къ Маріи: ибо это самое уврило его вполн въ расположеніи къ нему дочери Алексія Вайльича. Она, какъ теперь видно, говорилъ Райской своему другу, о письм моемъ не сказала отцу своему, это доказываетъ его зовъ, его обхожденіе съ Андреемъ. Ахъ, Вольдемаръ, добрый Вольдемаръ, кто можетъ въ мір семъ быть счастливе меня? Съ чмъ можно сравнишь любовь Маріи! ея нжность, ея душу, — на земл нтъ существа, которое бы было подобно или въ чемъ нибудь походило бы на несравненную Марію!’ — Такъ Райскій, упоенный любовію своего сердца, которое любило впервые, и очарованный кокетствомъ, притворствомъ и обманами, съ Вольдемаромъ наедин предавался мечтамъ своимъ, давалъ волю воображенію своему и обольщенный надеждами, счастіемъ любви, не смотрлъ въ будущее — въ мрачное будущее, которое готовило для него много горестнаго.
Прошло три или четыре дня съ того времени, какъ Никаноръ отдалъ письмо Маріи. Любовь, нетерпніе, желаніе видть предметъ любви, сомнніе, точно ли Ижорская любитъ его, въ продолженіе этого времени волновали сердце Райскаго. Наконецъ въ слдующій же вечеръ ршился онъ хать къ Ижорскимъ. Прагинъ одобрилъ намреніе друга, и Никаноръ съ душою, полной надеждами и любви, ровно въ шесть часовъ вечера былъ уже у дома Алекся Васильича.
‘У себя ли почтеннйшій Алексй Васильичь? спросилъ Райской Катерину, встртившуюся ему на самомъ крыльц.
— Никакъ нтъ-съ…, былъ отвтъ учтивой горничной, низко поклонившейся Никанору Дмитричу — онъ сію минуту только что изволилъ ухать со двора.
У себя ли Марья Алексвна? Этого вопроса скромный и застнчивый Райскій сдлать былъ не въ состояніи, но проницательная въ таковыхъ случаяхъ Катерина вывела изъ затрудненія нашего влюбленнаго. Она въ тужъ минуту подбжала къ дверямъ, съ скоростію разстворила оныя и со всею учтивостію просила Райскаго пожаловать, говоря: барышня у себя. Райскій, ободренный догадкою и проворствомъ служанки, вошелъ въ переднюю, гд сидвшій лакей снялъ съ него шубу, отворилъ дверь въ слдующую комнату, а Катерина въ это время побжала увдомишь Ижорскую о прізд Никанора Дмитрича. Ижорская въ ту жь минуту поспшила встртишь его вошедшаго уже въ залъ.
‘Здоровы ли вы? Какъ проводили время? Что вы у насъ такъ долго не были? Здоровъ ли господинъ Прагинъ? и проч. и проч. были вопросы Ижорской. Райскій, ободренный пріемомъ этимъ, со всею вжливостію ловкаго, свтскаго Человка старался отвчать на оные и Марія, какъ ловкая кокетка, непримтно, между разговорами, съ Райскимъ была уже въ гостиной.
Никаноръ наедин съ Маріею.
Когда мы любимъ страстно, любимъ впервые, и наступаетъ минута, въ которую будемъ въ первый разъ наедин съ предметомъ любви нашей, тогда насъ объемлетъ невольно смятеніе и трепетъ. Мы какъ будто бы страшимся не перенесши своего счастія, или предчувствуемъ, что столь милая надежда не можетъ исполниться, Особливо же если любимъ еще со всею скромностію, со всмъ чистосердечіемъ юности, то первое уединенное свиданіе приводитъ насъ въ какое то безпокойство, какъ часъ разлуки съ любезными нашему сердцу. Въ такомъ состояніи былъ въ эту минуту Никаноръ. Другой опытне, практикованне Никанора, быть можетъ, минуту эту назвалъ бы счастливйшею минутою жизни своей, но Райскій — ахъ! Райскій былъ подобенъ невинности…… Одинъ страхъ, одна чистая, нравственная любовь, одно уваженіе къ предмету страсти еврей, владли душей его. Его мысли, его намренія были идеальныя, неземныя, благородныя. Онъ не помышлялъ о вещественномъ, о нг, о упоеніи. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ижорская съ своей стороны, быть можетъ, по страсти къ кокетству по. въ душ своей и негодовала на Райскаго за его застнчивость, за его скромность, но, зная характеръ его и выдерживая роль притворства, обходилась съ нимъ съ скромностію, свойственною всмъ кокеткамъ.
Отъ разговора о разныхъ предметахъ, какъ бы нечувствительно перешли они къ разговору о письм.
‘Вы меня, Никаноръ Дмитричь, крайне удивили письмомъ своимъ, начала Ижорская, принявъ видъ совершенной скромности. Возможно ли думать, чтобъ бдная двушка, съ посредственнымъ воспитаніемъ, неодаренная ничмъ, могла обратить чье нибудь вниманіе на себя.
— Ахъ, Марья Алексева, отвчалъ Райскій въ сильномъ энтузіазм, зачмъ вы столь предъ другими унижаете себя. Нтъ, это уже слишкомъ много, я не знаю, найдется ли теперь другая особа изъ пола вашего, которая могла превзойти васъ совершенствомъ образованія, наружнымъ даромъ природы, умомъ.
‘Полноте, полноте! Никаноръ Дмитричь, сказала Ижорская, перебивъ его вы уже слишкомъ разхвалили меня, или, быть можетъ, ваши комплименты, ваши мадригалы должна я принимать за эпиграммы.
Послднія слова эти сказала она, возвысивъ голосъ и глаза свои пристально устремивъ на Райскаго.— Будто уврены, Марья Алексева, началъ Никаноръ, я даже и думать не смлъ о двусмысленности: ибо все сказанное мною заключаетъ въ себ такую же истину, какъ днемъ свтитъ солнце, а ночью луна.
‘Безъ сравненій, безъ сравненій, господинъ Райскій, отвчала Ижорская, нжно улыбаясь, и какъ будто бы этой улыбкой хотла боле ободришь робкаго влюбленнаго юношу.
Она не ошиблась. Райскій, замтивъ эту улыбку, ясно выражающую благосклонность къ нему, сдлался если не смле, то по крайней мр гораздо разговорчиве. Онъ даже ршился говоришь о письм своемъ.
‘Марья Алексвна, началъ Никаноръ, ободренный благосклонностію и я чувствую вполн передъ вами дерзость мою, нахожу виноватымъ себя и не знаю, будетъ ли возможность заслужить мн прощеніе отъ васъ Если только я могу за служить, могу получить оное, то скажите мн, чмъ я могу снискать оное, чмъ…..
— Помилуйте, помилуйте! Никаноръ Дмитричь, сказала Ижорская, скоро перебивъ его, вы меня крайне удивляете этимъ, я не знаю причины, которая заставляетъ васъ такъ объясняться со мною, не постигаю оной и вы простите меня, если я откровенно скажу вамъ, что принятый вами тонъ обращенія кажется для меня обиднымъ: ибо если и сдлали бы вы мн какую нибудь непріятность или огорченіе, то врно оное бы случилось безъ малйшаго со стороны вашей умысла, одна бы нечаянность могла быть причиною онаго, а тогда возможно ли было бы сердиться на васъ?
‘Нтъ, Марья Алексвна, это уже слишкомъ много. Ваша снисходительность, ваша доброта сердца, какъ вижу я, не имютъ границъ. Скажите, можно ли кому нибудь быть еще дерзче, какъ я — и если что можетъ извинить меня, то это только то, что это сдлано невольно. Я долго не ршался исполнить намреніе свое, долго колебался, призывалъ на помощь разсудокъ, но чтожь?… Я вижу — онъ слабъ, не въ состояніи противиться вол сердца, и я невольно, повинуясь голосу страсти, ршился написать письмо къ вамъ…..
— Если вы, Никаноръ Дмитричь, считаете себя виноватымъ въ отданіи письма мн, то я откровенно скажу вамъ: если все то, что только я прочла въ ономъ, сказано вами отъ чувствъ, то въ такомъ случа скажите, кто можетъ сердишься на насъ?… Какая смертная можетъ питать неудовольствіе къ вамъ?… Ахъ, Никаноръ Дмитричь, не уже ли я столько счастлива, что желанія мои могутъ быть исполнены? Не ужели…
Тушъ Райскій скоро прервалъ Марію, въ жару энтузіазма вскочилъ онъ съ своего мста, схватилъ руку ея и, какъ бы ободренный волшебною силою, сказалъ ей:
‘Марія, неоцненная Марія! простите дерзости моей, простите тому для котораго вы дороже всего въ мір семъ, который васъ любитъ, обожаетъ, который живетъ одними вами, душа котораго предана однимъ вамъ, простите меня, несравненная смертная, я умоляю васъ: неотвергайте любви моей, не длайте меня несчастнымъ, скажите мн, могу ли я, упоенный любовію, очарованный вашими прелестями, слышать изъ ангельскихъ устъ вашихъ взаимное: люблю!… Ахъ! съ чмъ бы тогда могло сравниться счастіе мое? какой изъ смертныхъ не. сталъ бы завидовать Никанору!…
Ижорская, какъ по врожденному свойству женщинъ къ кокетству и притворству, такъ равно и по практик въ Овидіевой наук, хладнокровно слушала монологъ влюбленнаго юноши, когда же оный былъ конченъ имъ, то Марія, какъ бы преданная восторгу любви, въ таковомъ же тон, но только съ большею скромностію отвчала Райскому….
— Ахъ, Никаноръ Дмитричь, (въ это время, когда только Ижорская начала говорить, Никаноръ опустилъ руку ея и слъ на прежнее мсто) если я столько счастлива, что сердце мое, избравъ васъ предметомъ любви своей, необольщено обманчивою надеждой и вы также любите меня, то чего теперь въ мір семъ я должна желать боле, что еще можетъ жизнь мою длать пріятне, усладительне? Ахъ, счастье, счастье! какъ ты иногда неожиданно посщаетъ насъ, какъ иногда самыя мечты наши, самыя желанія. могутъ быть существенны, удобоисполняемы!
Когда Марія говорила это, щеки ея горли, голосъ дрожалъ и вся она походила на иступленіе.
Если приближеніе давно желаемаго счастія наводитъ на влюбленныхъ неизъяснимое безпокойство, то какое должно быть состояніе сердцу, когда, неожиданно, безъ всякой даже надежды, мы вдругъ видимъ возможнымъ для себя все, что только можно получить отъ любви. Въ таковомъ состояніи было въ эту минуту сердце Никанора. Онъ слышалъ изъ устъ Маріи почти признаніе въ любви. Она сказала ему, что сердце ея избрало его предметомъ любви своей.
Какой юноша, слышавъ это, не будетъ вн себя и эту счастливую минуту не назоветъ счастливйшею минутою жизни своей, какой мущина, если бы даже онъ не любилъ такъ какъ любилъ Никаноръ, былъ въ эту минуту спокоенъ.— Ахъ, двы, двы! какую магическую силу имютъ слова ваши, какъ они внятны сердцамъ, какъ они могутъ волновать оныя. Я не знаю, кто теперь въ жизни влюбленнаго мущины иметъ боле власти надъ нимъ — самоуправная, непреклонная судьба, или и хитрость и притворство женщины.
Но пусть ршаютъ это Психологи, а мы обратимся къ Никанору и Маріи.
Они еще довольно долго говорили между собою и предметомъ разговора ихъ была любовь. Райскій, восхищенный признаніемъ Маріи, походилъ боле на иступленнаго, нежели на человка, одареннаго разсудкомъ и способностію мыслить и разсуждать, чтожъ касается до Ижорской, то она, подобно каждой изъ женщинъ въ минуту притворства, плакала, скучала, увряла въ врности я давала клятвы, требовала оныхъ. Питомецъ Мельпомены гораздо слабе, разыграетъ ту ролю, для которой способенъ онъ отъ самаго рожденія, нежели всякая изъ женщинъ ролю кокетства, притворства, увренія въ любви.
На стнныхъ часахъ звонкой колокольчикъ ударилъ десять часовъ и въ сердц Никанора печально отозвались звуки эти. Еще печальне, еще унывне было лице Маріи, ея глаза были потуплены въ землю и она въ эту минуту походила на меланхолію, склонившуюся на урну, поставленную надъ гробомъ дружбы. Влюбленнаго Райскаго хотя сильно огорчало настоящее положеніе Маріи, но минута прощанія уже наступила и онъ, сколько довольный самимъ собою и признаніемъ въ любви, столько же обеспокоенный разлукой, долженъ былъ покориться необходимости оставить домъ Ижорскаго.
Они простились съ тмъ же жаромъ платонизма, какъ нкогда Bepтеръ прощался съ Шарлотою. Никаноръ въ восторг любви цловалъ руку Маріи.— Марія цловала Никанора…. Но поцлуи эти при всемъ пламени своемъ, при всей горячности сердца Райскаго были чисты, непорочны, невинны. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мечты Маріи.— Старый Никанорскій узнаетъ о признаніи.— Открытіе другу.— Нсколько писемъ Никанора къ Маріи.— Обращеніе къ женщинамъ.
Молодая двушка, приближаясь къ шестнадцатилтнему возрасту, обыкновенно чувствуетъ какую-то пустоту въ душ, чего-то ожидаетъ, не можетъ объяснить сама себ своихъ желаніи, часто задумывается, она чаще смотрится въ зеркало, боле заботится о своемъ наряд, хотя не знаетъ такого человка, котораго хотла бы плнить. Но двица, пережившая главный періодъ жизни своей, то есть — потерявшая стыдъ и невинность, длается кокеткой и во всхъ случаяхъ длаетъ все хладнокровно, Съ притворствомъ и съ расчетомъ…. Такъ и Ижорская, напрактикованная кокетствомъ, старалась во всемъ обманывать добраго Райскаго, разставлять сти для него и длать все только по однимъ расчетамъ.
Она по узд Никанора была вн себя отъ радости. ‘Онъ меня любитъ, говорила она себ, любитъ совершенно, теперь только не должно разочаровывать его, свои поступки должно соображать съ поступками Никанора, твердить ему объ одной идеальной любви, уврять въ врности, однимъ словомъ, въ глазахъ его быть страстно влюбленной, мечтательницею.’ — Въ этихъ и подобныхъ сему мысляхъ засталъ Марію отецъ ее, пріхавшій вскор посл того какъ ухалъ Никаноръ. Ижорской съ своей стороны былъ также радъ, услышавъ отъ дочери своей о объясненіи Райскаго. Онъ по выслушаніи совтовалъ ей со всею словоохотливостію своею поступать посл сего, какъ можно осторожне и не упускать ни малйшаго случая, гд оказать можно привязанность свою къ Райскому.
Но что же Никаноръ по прізд своемъ домой?
Ахъ! влюбленный Никаноръ былъ теперь подобенъ тому мореплавателю, который на судн своемъ, обуреваемомъ стихіями природы, былъ близокъ къ потопленію, а наконецъ, спасенный судьбою и случаемъ, благополучно достигаетъ берега и къ тому же берега отчизны своей, на которомъ встрчаетъ его мать, отецъ, сестра и драгоцннйшій предметъ любви его. Такъ и Райскій, встрченный Вольдемаромъ въ порыв радости и исполненія желаній своихъ, походилъ на того мореплавателя, который у берега отчизны спасенъ отъ челюстей смерти.
Прагинъ съ удовольствіемъ выслушалъ разсказъ друга своего о призваніи Ижорской въ любви и, какъ врный другъ Райскаго, желалъ ему отъ чистаго сердца исполненія всхъ желаній.
Кто любилъ самъ и слышалъ признаніе изъ устъ предмета любви своей, тотъ знаетъ въ. каковомъ расположеніи духа эта ночь была проведена Райскимъ. О любовь! ты подобна деспоту Востока, малйшему мановенію котораго повинуется все. Ты боле нежели царица чувствъ нашихъ, боле нежели самая судьба!…
Прошелъ день отъ того времени, какъ Райскій признался Маріи въ любви. Скука, какое-то нетерпніе, желаніе видть Ижорскую, волновали душу влюбленнаго Никанора. Все, что онъ не длалъ, все, что неокружало его, не могло разсять и истребишь мечты о Маріи. Желаніе видть скоре прелестную Ижорскую было для Никанора желаніемъ непобдимымъ. Минуты, часы казались для него днями и если что могло утшать и разсивать Никанора, то это были бесды съ Вольдемаромъ и воспоминаніе о признаніи Маріи.
Свиданія между влюбленными продолжались и какъ бываетъ въ таковыхъ случаяхъ, то они бывали иногда довольно часты, а иногда и рдки. Никаноръ, какъ влюбленный страстно первый прибгнулъ къ переписки. Должность Меркурія въ этомъ случа была имъ возложена на расторопнаго Андрея, который какъ врно, такъ и аккуратно исполнялъ оную.
Не будетъ излишнимъ, добрые читатели, какъ для васъ, такъ и для этой романической мелодрамы, если я выпишу изъ доставшагося мн домашняго журнала нкоторыя письма нашего Вертера-Никанора. Они еще боле покажутъ намъ, какъ сильно и страстно этотъ отъ природы добрый юноша любилъ Ижорскую, и что любовь его не была страсть буйная, чувственная — но чистая, нравственная, идеальная!
Чье сердце изъ васъ, добрые Читатели мои, любило такъ какъ Никанорово, то оно оцнитъ этого прекраснаго юношу, его языкъ любви будетъ понятенъ ему, будетъ языкомъ Петрарки!….
Вечеръ, 27 Декабря, Суббота.
‘Я теперь одинъ, добрая, прелестная Марія! я теперь одинъ — и скука, какъ тяжелый грузъ налегла на сердце мое, мучительная тоска сдлалась собседницей моей, — — ахъ! несравненная Марія! кому теперь открою я мечты мои, чью руку, какъ нчто священное, приложу къ устамъ моимъ, чьи ласки, какъ божественный даръ неба, облегчатъ уныніе мое, чьи гармоническіе звуки мелодическаго голоса скажутъ мн: я люблю тебя!’. Теперь я, въ эту минуту,— какъ сирота на чужбин,— какъ невольникъ въ душныхъ стнахъ темницы,— какъ безпріютный съ однимъ мученіемъ въ сердц провожу безъ тебя время, котораго каждая минута кажется для меня Долгимъ, продолжительнымъ днемъ…. Марія, ангелъ мой, пиши ко мн чаще — это будетъ для меня отрадою въ тоск моей….. услажденіемъ небеснымъ, пищею благотворительства. Умоляю тебя всмъ святымъ не забывай меня, надежда на врность твою будеть для меня сладостной отрадой, а врность твоя усладишь жизнь мою…..
Радость души моей!… Я теб вврилъ себя, произнесъ клятву быть врнымъ — отплати мн тмъ же и я сочту себя счастливйшимъ изъ смертныхъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вечеръ другаго дня, 28 Декабря, Воскресеніе.
Марія, ангелъ мой! самый воздухъ, которымъ дышу я — есть только ты, поврь мн, что ничто въ мір семъ не можетъ мн замнить тебя — вс совершенства, все блаженство жизни моей составляешь одна ты. Если ты не вришь словамъ моимъ, другъ души моей, то клянусь теб всмъ, что есть только, свято. Ты мой геній-хранитель, тобой живетъ и будетъ жить душа моя, тобой только одной очаровано сердце мое. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Поврь мн, существо мною обожаемое — ни одна смертная не тронетъ сердца моего, ни чей образъ не возмутитъ души моей. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Марія! скажи мн чмъ разсять тоску, въ чемъ и гд найти мн безъ тебя радость? Родные, знакомые, занятія, самое дружество не въ состояніи перемнить меня, печаль,— какъ злой тиран ежеминутно мучитъ меня и я не въ состояніи преодолть ее. Добрая Марія! научи меня быть равнодушне, но нтъ, я не хочу этого, а ежели хочешь ты платить мн за страданія мои, то плати врностью, плати тою же любовію — и тогда уже я назову себя совершенно счастливымъ.
Теперь одна отрада моя: мечтать о теб — обожаемая Марія! воспоминать былое и утшаться надеждою, что милая Марія никогда не забудетъ меня, не перемнитъ чувствъ своихъ, что слова ея: ‘быть врной до могилы, до послдняго издыханія!— были и будутъ святая истина.
Посл этихъ и нкоторыхъ еще писемъ, писанныхъ Никаноромъ къ Ижорской, онъ вскор получилъ письмо отъ нее, въ которомъ она всми возможными клятвами увряла его въ любви. Жаль, что письмо это не найдено, а также растеряны и письма нашего влюбленнаго.
Марія, обожаемая Марія! могу ли я врить своему счастію? Ты меня любишь, ты плачешь обо мн. О блаженство! о счастіе земное!…. Какую радость принесло мн письмо твое — это неизъяснимо, нтъ словъ въ язык нашемъ, чтобъ передать оное бумаг — одна душа, одно сердце могутъ чувствовать это, могутъ вполн понимать!
Середина и конецъ письма этого стерты: ибо оригиналъ былъ писанъ карандашемъ.
Марія! если бы мн кто нибудь предлагалъ всю славу свтской жизни, весь блескъ величія и почестей, все богатство Креза, или Лукулла, и извстность Александра — побдителя Востока, но только вмст съ этимъ потребовалъ бы, чтобъ я отказался отъ тебя, то клянусь теб всмъ, что только существуетъ святаго въ мір, обитаемомъ смертными — я бы отказался, я бы презрлъ этимъ, и у могъ бы драгоцнной Маріи сталъ просишь о ея любви ко мн, о ея врности, сталъ бы умолять, чтобъ только она одна не покидала меня, чтобъ была со мною вмст и тогда сказалъ бы каждому: я теперь-счастливъ!’ — — Ахъ, ангелъ мой, я до тхъ поръ, пока не зналъ тебя, пока сердце мое не было упоено любовію,— былъ ко всему равнодушенъ, не дорожилъ жизнію, ничто особенно не привязывало къ оной — но теперь, каждое мгновеніе, каждый часъ дорогъ для меня, и отъ чего же?… Отъ того, что я обожаю тебя, отъ того, что ты для меня дороже всего въ мір семъ, дороже славы, счастія, почестей, богатства. Ты для меня все, что можетъ веселить, счастливить. . . . . . Сновиднія, мечты наяву, когда я дома, въ гостяхъ, или при занятіяхъ мечтается мн одна ты — ты то божество въ мір семъ, которому молится душа моя, которымъ живетъ сердце мое! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Какъ алая денница веселитъ путника какъ свобода облегчаетъ сердце невольника, какъ благословеніе матери пріятно сыну, какъ свиданіе изгнанника съ родными наполняетъ сердце радостью, — такъ ты, сокровище мое, дорого для души моей! Безъ тебя вс радости свта, вс бесды друзей, все радушіе родныхъ омрачено печалію, одто въ трауръ, а съ тобой — самая печаль, самыя бдствія могутъ казаться сносне, могутъ быть легче! Ахъ дождусь ли я того свтлаго дня въ жизни моей, въ которой обожаемую Марію прижму къ сердцу моему, возсіяетъ ли для меня заря этого свтлаго, дня, и скоро ли рука моя сожмешь предъ алтаремъ Всевышняго руку той, о которой ежеминутно мечтаю я? Скоро ли я предъ всми и каждымъ назову моею — звзду любви моей, — звзду моего счастія…
Утро. Генваря 1. 1828 года.
Рай души моей! неоцненная Марія!… Вотъ вс встрчаютъ Новый годъ, вс поздравляютъ съ онымъ другъ друга, вс желаютъ другъ Другу счастія, богатства, новыхъ радостей, вс стараются извлекать новыя выгоды отъ новыхъ длъ, начатыхъ въ первой или во второй день Новаго года, вс желаютъ какъ себ, такъ и другимъ лучшаго, пріятнаго, полезнаго, а я, что пожелаю моей Маріи? … Я пожелаю ей всего того, чего только бы могла желать нжная мать любимому сыну, а подарю ее: — новою клятвою, новымъ увреніемъ въ любви, и пусть съ сего Новаго года врность моя предъ достойною того Маріею будетъ новымъ залогомъ…. Что же касается до моей тоски, до моей скуки, то оную и самый Новый годъ — этотъ радостный для всхъ день, не изгналъ изъ сердца моего.
Засимъ остаюсь твой
и прочіе.
На письмо это были отъ Ижорской присланы Никанору стихи, которые сохранились въ бумагахъ влюбленнаго юноши, что же касается письма, то оное не найдено.
Стихи эти хотя и извстны читателямъ, но не будетъ излишнимъ, если будутъ напечатаны и здсь.
Гд ты, тамъ солнышко свтле,
Милй природы красоты.
Зефиръ игриве, рзве
Душистй травы тамъ, гд ты!
Гд ты, тамъ добрыхъ ожиданій
Сбылись прекрасныя мечты.
Предлъ надеждъ, конецъ желаній —
Одно тамъ счастіе, гд ты!
Гд ты, тамъ сердце постигаетъ,
Весь блескъ небесной красоты,
И несчастливецъ отираетъ
Слезу печали тамъ, гд ты!
Гд ты, тамъ горе и страданья
Исчезли самые слды:
Тамъ полно все очарованья,
Тамъ все блаженствуетъ, гд ты!
Въ низу стиховъ этихъ, рукою Ижорской, было приписано: ‘Хотя милый Никаноръ, посылаемые къ теб стихи и не моего сочиненія, и но они написаны сходно съ чувствами души моей — это самое присудило меня выписать ихъ изъ Дамскаго журнала и послать къ теб при письм этомъ!’
Прочія письма влюбленнаго Никанора растеряны, чтоже касается до писемъ Ижорской, то оныя не отысканы и авторъ, такъ какъ описываетъ произшествіе истинное, случай жизни, случившійся съ другомъ его, то онъ не осмлился предъ публикою письма, написанныя ямъ самимъ, выдавать за т, которыя будто бы написаны были Ижорскою. Читатели же изъ нсколько писемъ Райскаго могутъ видть, съ каковымъ жаромъ пламенной любви этотъ юноша любилъ Марію, сколь сильно было очаровано сердце его и какъ душа его была предана этой вроломной дв! Чтоже касается до содержанія писемъ Ижорской, то оныя хотя и дышали любовію, врностію, преданностію, но все это было высказано языкомъ обмана, языкомъ свойственнымъ женщинамъ-кокеткамъ.
О женщины! Женщины! вы всегда бываете сами виною того, чтобъ! относиться объ васъ со стороны! самой невыгодной, думать объ васъ какъ о жалкихъ твореніяхъ, созданныхъ не для украшенія природы, но для пагубы человка — для пагубы мущинъ. Скажите, какой демонъ, всего безнравственнаго’ всего порочнаго, всего чувственнаго такъ самоуправно правитъ характерами вашими, какой идолъ всего презираемаго добродтелью, скромностію, истиною — ваше божество, которому вы,— плненная порочнымъ, приносите жертвы свои, скажите, не ужели, священная Природа — эта общая мать наша, направляетъ намренія ваши къ цли презрннаго обмана, не ужели она сама захотла погубить лучшее твореніе свое? Нтъ, она въ этомъ случа невинна. Вы сами — жалкія, слабыя творенія погубили самихъ себя, а съ этимъ вмст погубили человчество, вовлекли его въ бздну несчастій, въ пропасть бдствій!— — Вы сами, отдавши себя демону пороковъ, захотли совратиться съ пути добродтели, намренія свои направлять къ презренной лжи, къ ненавистному обману, и цлію своею имть одно притворство! О двы, двы! вы адъ сердцамъ, вы деспоты наши, вы тираны, демоны, ниспровергающіе все лучшее, все высокое и превращающіе въ жалкой хаосъ благороднйшія намренія мущинъ. Ваши обманы, ваше кокетство сдлали священнйшую и благороднйшую страсть идоломъ низкихъ средствъ, цлію выгодъ, наслажденіемъ чувственности!….
Хитрость Ижорскихъ.— Никаноръ оставляетъ знакомство.— Предположеніе Змйскаго.— Онъ у Райскаго.— Извиненіе.— Необходимое любопытство.— Смущеніе.— Явленіе Прагина.— Заступленіе его.— Удачная хитрость Змйскаго.— Тайна обнаруживается.— Просьба Никанора.— Змйскій и Славинъ.
Прошло боле трехъ мсяцевъ отъ того времени, какъ началась переписка между Никаноромъ и Маріею. Во все это время, Ижорская искусная въ притворств, съ успхомъ играла роль свою, а Райскій боле и боле привязывался къ ней сердцемъ, любилъ пламенне и единственнымъ желаніемъ его было соединишь судьбу свою съ судьбою Mapiи. Чтоже касалось до Алексія Васильича, то онъ также какъ и дочь его разыгрывалъ предъ отцомъ Райскаго съ свойственнымъ ему притворствомъ роль обмана. Отецъ Никанора боле нежели уважалъ его, и при всей проницательности своей не могъ во все время знакомства своего узнать характеръ Ижорскаго. Правду сказать, что хотя иногда, и слышалъ онъ отъ нкоторыхъ изъ знакомыхъ своихъ довольно съ невыгодной стороны на счетъ своего знакомца Ижорскаго, но при встрч съ нимъ всегда разуврялся въ противномъ и еще боле и боле начиналъ уважать его. Къ тому же для обманщика Ижорскаго благопріятствовало еще то, что отецъ Райскаго, если что и слышалъ объ немъ невыгодное, то оное говорили такіе изъ знакомыхъ его, съ которыми самъ онъ не былъ такъ коротко знакомъ, какъ съ Александръ Васильичемъ. Надобно къ тому же сказать, что у отца Никанорова было главною чертою характера то, что онъ не врилъ словамъ тхъ людей, которыхъ мало звалъ самъ, или не удостоврялся собственнымъ опытомъ въ дурныхъ поступкахъ сего человка, про котораго говорили ему. Слдственно Ижорскому, при таковомъ свойств характера стараго Райскаго при своей проницательности и оборотливости было очень легко казаться въ глазахъ его человкомъ нравственнымъ. Это самое мало по малу знакомство ихъ длало короче, отъ чего и Никанору было боле возможности бывать чаще у Ижорскаго. Онъ даже съ знакомства съ Алексемъ Васильичемъ рже сталъ здишь къ нкоторымъ изъ старыхъ знакомыхъ своихъ, что многихъ заставило выговаривать ему и удивляться. Никто не могъ узнать настоящей причины оному и только, какъ уже извстно, одинъ искренній другъ его Вольдемаръ зналъ тайну эту. Догадки возрастали, толки увеличивались и наконецъ дошли оные до Змйскаго.—
Валерьянъ Александровичъ съ своей стороны безъ всякихъ розысковъ тотчасъ предположилъ въ ум своемъ истинную причину удаленія Райскаго отъ старыхъ знакомыхъ своихъ. И не ошибся. Но чтобъ боле быть уврену въ предположеніи своемъ, онъ въ то же время, какъ только услыхалъ объ этомъ, ршился видться или съ Прагинымъ или съ самимъ Райскимъ. Не имя ни малйшаго неудовольствія за горячность на сего послдняго, онъ счелъ за лучшее при первомъ удобномъ случа захать къ нему и допытаться, какая особенная причина заставляетъ Никанора забывать старыхъ знакомыхъ своихъ. Таковое намреніе Змйскаго, быть можетъ, покажется кому нибудь предосудительнымъ, и не спорю, но мало ли что можетъ происходить между товарищами или короткими знакомыми. Слдственно и Змйскій, какъ товарищъ Никанора и Вольдемара, могъ въ такомъ случа поступитъ такъ, а къ тому же онъ съ знакомцемъ своимъ Славинымъ, желая спасти Райскаго отъ гибели, ршился узнать, во что бы то не стало, не влюбленъ ли Райской или Прагинъ въ дочь Алекся Васильевич, и не эта ли самая причина, которая побуждаетъ Прагина столь горячо брать сторону Ижорскаго, а Райскаго такъ часто бывать у него..
Валерьянъ скоро привелъ въ исполненіе намреніе свое. Не прошло недли отъ того времени, какъ услыхалъ объ уединенной жизни Райскаго, ршился онъ захать къ нему. Мы также, читатель, послдуемъ за нимъ и посмотримъ, узналъ ли онъ тайну сердца влюбленнаго Райскаго.
Когда Змйскій пріхалъ къ Райскому, то сей послдній былъ крайне удивленъ пріздомъ его: ибо онъ предполагалъ, (хотя Прагинъ и говорилъ ему, что Валерьянъ ни мало не сердитъ на него) что оскорбленный имъ Змйскій не захочетъ никогда быть знакомъ съ нимъ. Но видя вдругъ входящаго его въ комнату къ нему, онъ до того смутился, что и самовидцу трудно бы было описать положеніе его. Посл дружескихъ, со стороны Змйскаго привтствій, Райскій пришелъ въ прежнее положеніе свое, и, ободренный, просилъ извиненій у обиженнаго имъ товарища. Валерьянъ съ своей стороны со всмъ радушіемъ дружества просилъ Никанора прекратить разговоръ объ этомъ и обо всемъ позабыть. ‘Я и въ то время, говорилъ Змйскій, безъ малйшаго неудовольствія ухалъ отъ тебя, а также просилъ и Вольдемара, чтобы объ этомъ онъ сказалъ теб. И такъ, любезнйшій Никаноръ, позабудь объ этомъ и не думай, чтобы я могъ сердишься на тебя. Я знаю характеръ твой: ты горячъ, слдственно и неудивительно, что могло случишься это.’
Наконецъ посл разговора о разныхъ предметахъ, Валерьянъ спросилъ Райскаго, когда былъ у нихъ Алексй Васильичъ. Надобно впрочемъ предувдомить читателя, что онъ въ этомъ случа хотлъ, какъ говорится, вывести Райскаго изъ ума, а потому ршительно и неотступно сталъ спрашивать его.
‘Скажи мн, Никаноръ Дмитричь, началъ опять Змйскій, улыбаясь и посл слышаннаго отъ Райскаго отвта объ Ижорскомъ, что за особенная причина заставляетъ тебя такъ часто бывать у Алекся Васильича. Но впрочемъ не думай обмануть меня. Послднія слова эти были сказаны Валерьяномъ довольно протяжно, и онъ со всею возможною проницательностію смотрлъ на Никанора, какъ бы стараясь отвтъ его знать прежде нежели бы услыхалъ отъ него’.
— Довольно странный вопросъ, отвчалъ Райскій, нсколько измнившись въ лиц.
‘А! что это, любезнйшій, сказалъ Змйскій скоро, не давая Никанору придти въ себя, ты начинаешь конфузишься, измняться въ лиц. Э! э! Никаноръ Дмитричь, это не даромъ и слдственно то правда, что я про тебя знаю.
Эти слова еще боле заставили смутиться простосердечнаго Никанора. Онъ, не умя ни въ какомъ случа быть хитрымъ, въ эту минуту былъ въ затруднительномъ положеніи, и не зналъ что отвчать неотступному и на этотъ разъ проницательному Змйскому. Наконецъ какъ бы пришедши въ себя, онъ сказалъ ему:— Я удивляюсь, любезнйшій Валерьянъ Александровичъ, тону разговора твоего и никакъ постигнуть не могу причины оному.
‘Точно, точно, я очень врю, говорилъ Змйскій, недоврчиво улыбаясь,— но скажи мн, давно ли ты сталъ такъ скрытенъ? Это, кажется, случалось сь тобою очень недавно, то есть съ того времени, какъ познакомился съ Ижорскимъ, и — ли…. Тутъ Змйскій громко засмялся, схватилъ Никанора за руку, крпко сжалъ оную, трясъ и наконецъ, видя въ Райскомъ еще боле увеличивающееся смущеніе, сказалъ ему: ‘Полно, полно, Никаноръ Дмитричь скрывать отъ меня то, что ясно видно на лиц твоемъ. Я очень знаю причину смущенія, и то, что заставляетъ тебя прибгнуть къ скрытности.
Смущенный Райскій, а къ тому же и удивленный словами товарища, ршался уже сказать то, что было извстно одному другу его, какъ въ самую эту минуту вошелъ въ комнату къ нему Вольдемаръ. Разговоръ былъ прерванъ. Но не прошло десяти минутъ, какъ оный возобновился снова.
‘Ну какъ же, Никаноръ Дмитричь, началъ Змйскій, поправляя смявшійся бантъ своего галстука,— ты и не хочешь откровенно сказать мн о томъ, что и уже знаю.
— А когда ты знаешь, отвчалъ Райскій, слдственно зачмъ же спрашивать.
‘Это такъ, правда твоя, но мн бы хотлось, какъ старому товарищу твоему, услышать объ этомъ отъ самаго тебя.
— Да что, господа, сказалъ въ свою очередь Вольдемаръ, объ чемъ вы это говорите?
‘Вотъ видишь ли, отвчалъ Змйскій, обращаясь къ Прагину, мы безъ тебя говорили объ Ижорскомъ, я спрашивалъ Никанора, какая причина заставляетъ его такъ часто бывать у Алекся Васильевича, и что же? не усплъ я докончить вопроса своего, какъ Никаноръ довольно примтно измнился въ лиц, я, за мтя это, сталъ неотступне спрашивать его, но онъ, смущаясь, боле не могъ мн сказать ничего.
— Такъ чтожъ изъ этого ты хочешь вывести, отвчалъ Прагинъ, тутъ, кажется, ничего нтъ особеннаго, чтобы заставляло длать какія нибудь подозрнія, а къ тому же…
‘Полно, полно, Вольдемаръ, сказалъ Змйскій, скоро перебивъ его — я зналъ еще прежде объ отвт этомъ, и напрасно ты говорилъ оной. Но послушай, не будетъ ли стыдно обоимъ вамъ, если я скажу какая причина заставляетъ Никанора такъ часто бывать у Алекся Васильича’
— Скажи, скажи, сказалъ Прагинъ и Райской вмст, взглянувъ другъ на друга.
‘Хорошо, я скажу, но только съ уговоромъ: посл не запираться и. не говорить, что эта не правда’
— Будь увренъ, отвчалъ Райскій, что этого не будетъ и ты узнаешь все.
Валерьянъ, судя попервому смущенію Никанора, былъ теперь у вренъ вполн въ предположеніи своемъ, что онъ влюбленъ въ дочь Ижорскаго и что эта хитрая обманщица умла неопытнаго юношу сдлать поклонникомъ своимъ. Это же самое подало поводъ сдлать ему ршительное заключеніе, что не Прагинъ, но Райскій былъ жертвой обмановъ презрннаго старика Ижорскаго.
‘Ну и такъ, слушайте, я готовъ сказать вамъ, друзья мои, началъ Змйскій, что я знаю относительно Ижорскихъ и тебя, добрый Никаноръ. Алексй Васильичъ, какъ извстно, иметъ дочь, (при этомъ Слов Онъ взглянулъ на Никанора), двицу въ цвт лтъ, одаренную привлекательной наружностію, природнымъ умомъ, образованіемъ, а къ тому же, по врожденному свойству женщинъ — умющую плнятъ.
Лишь только Змйскій заговорилъ о дочери Ижорскаго, то Никаноръ въ эту минуту былъ подобенъ обвиняемому преступнику, которому читали приговоръ при открытыхъ дверяхъ судилища. Смущеніе, какойто трепетъ сердца, какое-то волненіе души владли имъ поперемнно въ эту минуту и черты лица его ясно сказали бы всякому, кто только въ это время не взглянулъ бы на него, что Марія Ижорская есть предметъ любви его. Такъ любовь весьма ясно выражается въ глазахъ каждаго, кто только любитъ истинно и любитъ впервые.
‘Слдственно ясно теперь, говорилъ Змйскій, что заставляетъ Никанора Дмитрича такъ часто бывать у старика Ижорскаго, что его влечетъ туда, и отъ чего онъ оставилъ многихъ изъ старыхъ знакомыхъ своихъ. Ну теперь, скажете ли, друзья мои, что это ложь, неправда, клевета.
Райскій по окончаніи сказаннаго Змйскимъ былъ вн себя. Удивленіе, почему Валерьянъ знаетъ о любви его къ Маріи Ижорской, занимало вс мысли его, и онъ, не говоря ни слова, зачалъ ходишь взадъ и впередъ по комнат. Чтожъ касается до Вольдемара, то онъ также съ своей стороны не мене Райскаго былъ занятъ предметомъ этимъ, также подобна ему хранилъ молчаніе, и если бы Валерьянъ не былъ тутъ и не прервалъ бы онаго, то можетъ быть, между Райскимъ и Прагинымъ продолжилось бы оно довольно долго. O чемъ это, друзья мои, задумались такъ, или хотите что нибудь выдумать и отпереться отъ истины. Не старайтесь объ этомъ и будьте уврены, что меня теперь ничто уже не разувришь въ противномъ.
— Помилуй, кто объ этомъ говоритъ теб, отвчалъ Никаноръ, садясь на прежнее мсто свое, — но только меня занимаетъ теперь то, почему ты узналъ объ этомъ, почему прямо про меня, а не про Вольдемару сказалъ ты.
‘Хорошо, я скажу теб объ этомъ, но только признайся мн торжественно, что ты точно влюбленъ въ Марью Алексеву.
Чистосердечный и вообще откровенный Никаноръ неотвязностію и наступательностію Валерьяна принужденъ былъ сказать ему истину. Когда же кончилъ, то Змйскій Разсказалъ ему, отъ чего онъ сдлалъ такое ршительное заключеніе о любви его къ дочери Алекся Васильича.
Райскій, ввривши тайну любви своей Змйскому, просилъ его никому не объявлять объ этомъ, говоря, что чрезъ это можетъ страдать честь Маріи, а также если узнаетъ объ этомъ отецъ ея, то старикъ этотъ, строгой въ правилахъ своихъ, будетъ негодовать на него.
Если бы кто другой, кром Валерьяна, хотя и зналъ бы безнравственное поведеніе Ижорскаго, но не зналъ утонченной хитрости, употребляемой во всхъ поступкахъ его, то, слушая отъ добродушнаго Никанора таковыя мннія объ Ижорскихъ, былъ бы крайне удивленъ этимъ, но Валерьянъ, зная совершенно характеръ Алекся Васильича удивлялся только тому, что простодушный Никаноръ, бывъ знакомъ столь долго съ Ижорскими, не могъ до сихъ поръ хорошо звать правила и характеръ какъ старика этого такъ и его дочери.
Наконецъ вскор посл разговора, обращеннаго на другіе предметы, Валерьянъ ухалъ отъ Райскаго. Сей послдній и при самомъ прощаніи просилъ Змйскаго быть скромнымъ въ разсужденіи узнанной тайны имъ, и также, если будешь онъ у Ижорскихъ, то дальновидной и умной Маріи не подавать ни малйшаго вида, что онъ знаетъ о взаимной любви ихъ.
Валерьянъ довольный тмъ, что онъ узналъ настоящую причину, отъ чего Райскій такъ часто бываетъ въ дом Ижорскаго, спшилъ теперь къ гусару Славину — какъ хорошему знакомцу своему, готовому дйствовать съ нимъ вмст на спасеніе Никанора и Вольдемара,— дабы разсказать ему о стяхъ разставленныхъ кокеткою Ижорской на уловленіе неопытности.
Змйскій во всю дорогу покуда халъ къ Славину былъ занятъ мыслями о Никанор и его друг. Онъ удивлялся столь неограниченной простот и довренности характеровъ этихъ молодыхъ людей, и вмст съ этимъ въ ум своемъ чертилъ планы на прерваніе знакомства ихъ съ Ижорскими.
Но вотъ онъ у Славина. Первымъ предметомъ ихъ разговора былъ Никаноръ. Валерьянъ разсказалъ Петру Николаичу объ открытіи своемъ и узнаніи отъ Райскаго о любви его къ дочери Алекся Васильича. ‘Теперь, Петръ Николаичь, продолжалъ Славянъ, надобно намъ приступить къ ршительному дйствію на прерваніе всхъ связей, которыя только существуютъ между Ижорскими и Райскимъ.’
— Да, это правда твоя, отвчалъ Славинъ, но только должно длать это какъ можно осторожне, ршительне и скоре, боле же потому что Никаноръ, какъ говоришь ты, юноша неопытный, доврчивый, и вмст съ этимъ съ страстями самыми пылкими, то очень естественно, что онъ любитъ пламенно. А ты знаешь, что первая любовь въ сердц каждаго юноши при самомъ начал ея подобна пламени Везувія во время изверженія, то въ такомъ случа это самое можетъ служишь намъ большимъ препятствіемъ къ прекращенію существующихъ связей, а къ тому же и Никаноръ день ото дня боле и боле очаровывается Маріею, которая въ таковыхъ случаяхъ уметъ съ удивительнымъ искуствомъ плнить юношу боле опытнаго нежели Райскій.
‘Я согласенъ съ тобой, говорилъ Змйской, и что касается до Ижорской, то можно сказать утвердительно, что сердцемъ ея владетъ ни любови, но кокетство и низкіе корыстолюбивые расчеты, а къ тому же врно и отецъ ея знаетъ объ этомъ.
— Безъ всякаго сомннія, отвчалъ Славинъ утвердительно. Одинъ только не дальновидный, по неопытности своей Райской, можетъ выхвалять честные поступки этого семейства, и говоришь, что Марія любитъ его пламенно, искренно, страстно. Ты знаешь, что было это и со мною — и я, хотя боле опытне Никанора, говорилъ также: ‘она любитъ меня, она клялась мн въ врности!’ — И наконецъ, чтоже? Одинъ обманъ, одно притворство владло сердцемъ этой двицы, но кто старое спомянетъ, тому глазъ вонъ, говоритъ пословица, слдственно гораздо будетъ лучше, когда уже ршились мы, заняться намъ участью Никанора.
Разговоръ продолжался еще довольно долго, и они положили между собою, не откладывая времени, привести ими начатое въ исполненіе.
Мы же съ своей стороны, читатель, оставимъ на нкоторое время какъ ихъ, такъ и прочихъ дйствующихъ лицъ мелодрамы этой и обратимся не надолго къ предмету боле важнйшему, который долженъ, безъ всякаго исключеніи, занимать каждаго изъ Русскихъ.—
Весна.— Политическія обстоятельства Европы.— Манифестъ 14 Апрля 1828.— Походъ Россійскихъ войскъ.— Война съ Турками 1828 года.
Проходила зима — эта суровая властительница природы. Жители Свера съ радостію ожидали прелестную, юную, разнообразную весну эту милую, очаровательную невсту года. Каждый съ какимъ та особеннымъ чувствомъ восторга, съ какимъ то неизъяснимымъ трепетомъ сердца ждетъ предшественницу лта. Поселянинъ и житель провинціи, торгующій гражданинъ и питомецъ шумныхъ столицъ, юноша и старецъ, бдняк и богатый одинаково ради, одинаково восхищаются приходомъ весны! Самые жители воздуха, земли и воды, какъ бы одушевленные инстинктомъ и возвращенные къ новой жизни, привтствуютъ разнообразную дщерь величественной природы.— милую, упоительную весну! Царица цвтовъ — плнительная Флора — является въ новомъ блеск юной жизни своей, дабы чаровать собою жителей міра сего, и тонкую атмосферу наполнять упоительнымъ, ароматнымъ бальзамомъ своимъ.
Но вотъ наступила весна — весна 1828 года.
Теперь, читатели, долженъ я занять васъ обстоятельствами политическими, которыя обратили вниманіе всей просвщенной Европы, и въ этой романической мелодрам по достоинству своему должны занять первое мсто. Описаніе же оныхъ авторъ помщаетъ такъ какъ описаны они въ Военной Исторіи, ни мало не измняя ничего.
Кто не знаетъ, что посл Бухарестскаго мира, заключеннаго 16 Мая 1842 года, мене нежели чрезъ мсяцъ послдовало вторженіе въ предлы Россіи Французскаго Императора Наполеона, и Порта поспшила воспользоваться затруднительными для Россіи обстоятельствами и не колебалась измнить обязанностямъ, лишь только принятымъ ею. Народу Сербскому общано было прощеніе, въ противность данному слову, Турецкія войска вторглись въ Сербію и ознаменовали свое шествіе грабежемъ и кровопролитіемъ. Княжествамъ Молдавскому и Валошскому представлялись время льготы и разныя преимущества, Порта обременила ихъ новыми налогами, истощила доходы, довершила разореніе сего края. Она обязывалась препятствовать набгамъ Закубанскихъ горцевъ, и напротивъ явнымъ образомъ побуждала ихъ къ нападеніямъ на Россію. Съ тмъ вмст продолжала она мры о владніи крпостей, необходимыхъ для безопасности Азіатскихъ границъ нашихъ, и въ самомъ сосдств нашемъ, на берегахъ Чернаго моря, заводила, ободряла торгъ невольниками, и благопріятствовала грабительствамъ, безпорядкамъ всякаго рода. Не довольствуясь симъ, остановляла Русскіе суда въ Босфор, конфисковала ихъ грузы, и тмъ нарушала постановленія торговыхъ своихъ съ Россіею трактатовъ. Императоръ АЛЕКСАНДРЪ въ то время довершилъ святое дло освобожденія Европы: Онъ могъ однимъ словомъ устремить Свое побдоносное воинство на Оттоманскую Порту, но чуждаясь мести, захотлъ дйствовать однимъ убжденіямъ, и въ 1816 году вступилъ съ Турецкимъ Правительствомъ въ переговоры, коихъ цлію было обезпеченіе порядка ‘исполненіе взаимныхъ обязанностей, предложеніе мирныхъ, на обоюдной польз основанныхъ сношеніи. Порта во все время переговоровъ, сихъ, продолжавшихся пять лтъ, какъ будто старалась истощать великодушное терпніе Россійскаго Императора, отвергая съ упорствомъ его дружественныя предложенія, изъявляя сомннія въ Его миролюбіи, оспоривая права Россіи, даже явно пренебрегая могущество ея. Не смотря на сію медлительную умышленность Порты, наконецъ переговоры объ исполненіи нкоторыхъ статей Бухарестскаго Трактата приходили къ окончанію, какъ внезапное возстаніе Морейскихъ Грековъ и вторженіе въ Молдавію измнившаго долгу своему Русскаго чиновника возбудили въ народ и Правительств Турецкомъ слпую, яростную ненависть ко всмъ Христіанамъ, данникамъ Порты, безъ различія виновныхъ и невинныхъ. Россія немедленно изъявила, сколъ противно было ея видамъ и правиламъ безразсудное предпріятіе Князя Ипсиланти. Какъ Держава, покровительница Княжествъ Молдавскаго и Волошскаго, она, безъ затрудненія дала свое согласіе на принятіе нужныхъ мръ для обороны и законнаго наказанія, но требовала отъ Порты, чтобы народъ, ни въ чемъ не преступившій своихъ обязанностей, не страдалъ за виновниковъ безпорядка. Сіи совты благоразумія отвергнуты, презрны, посланнику Россійскому въ самомъ дом его нанесены личныя оскорбленія, почтеннйшіе сановники Греческаго Духовенства и Патріархъ, глава ихъ, среди совершенія священныхъ обрядовъ церкви, преданы въ руки палачей на позорную смертную казнь, и вс знатнйшіе Христіане, ограбленные, поруганные, безъ суда и изслдованія, гибли въ мукахъ, немногіе спаслись бгствомъ. Сіи мры не могли прекратишь смятеній: Христіане гонимые вооружались, пламя войны распространялось повсюду. Вотще Россійскій Посланникъ еще старался быть полезенъ Порт, и въ нот Своей отъ 6 Іюля 1824 года, означалъ ей врнйшія, единственныя средства для возстановленія тишины, наконецъ, изъявивъ праведное негодованіе Двора своего, противъ сихъ дйствій свирпаго изуврства почти безпримрныхъ въ Исторіи, онъ исполнилъ данное ему Высочайшее повелніе, и оставилъ Константинополь. Тогда вс союзныя съ Россіею Державы спшили своимъ посредствомъ и увщаніями отвратишь опасности, грозившія Турція, но ничто не могло побдить ея упорства: она неуклонно стремилась къ истребленію подвластныхъ ей христіанскихъ народовъ, война съ Греками становилась день ото дня кровопролитне и свирпе. Порта угрожала и Сербіи, хотя спокойной и врной въ исполненіи всхъ своихъ обязанностей, военное занятіе Молдавіи и Валахіи, вопреки всхъ условіи и общаніи, продолжалось. Столь Постоянная непріязненность наконецъ превзошла мру терпнія Императора АЛЕКСАНДРА. Въ Октябр 1825 года вручена Министерству Турецкому сильная протестанція противъ дйствій его, и когда смерть прескла дни сего обожаемаго подданными Монарха, Имъ было уже объявлено намреніе принудить Порту къ уваженію правъ Россіи.
Императоръ НИКОЛАЙ I, вступивъ на Престолъ, немедленно далъ повелніе открыть негоціацію съ Портою, для соглашенія въ тхъ ддахъ, кои особенно касались Россіи. Вскор потомъ 23 Марта (4 Апрля) 1826 года. Его Величество вмст съ Королемъ Великобританскимъ предположили мры для посредничества въ успокоеніи Греціи, коего требовало общее благо Европы. Негоціація, открытая въ Аккерман, заключилась подписаніемъ дополнительной по Бухарестскому трактату конвенціи, коею доказана была снова умренность нашего Правительства, всегда подчиняющаго расчеты Политики требованіямъ справедливости. Слдствіемъ Аккерманскаго соглашенія, столь полезнаго Порт, было назначеніе постоянной Россійской Миссіи въ Константинопол.— Вскор за тмъ 24 Іюня (16 Іюля) 1827 года, заключенъ былъ трактатъ Лондонскій, коимъ соглашались право и желанія несчастнаго Греческаго народа съ цлостію, спокойствіемъ и истиннымъ благомъ Турецкой Имперіи. Сіи спасительныя мры предложены Порт, и Дворы союзные старались склонить ее къ прекращенію кровопролитія: ей сообщены были вс планы союзныхъ Державъ, объявлено, что, въ случа отказа, флоты ихъ будутъ принуждены остановить продолженіе войны съ Греками. Порта пренебрегла и сіи совты и предостереженія. Одинъ изъ ея военноначальниковъ, заключивъ перемиріе, внезапно нарушилъ оное и отважился на битву. Но и сраженіе Наваринское, необходимое слдствіе измны данному слову и нападенія безъ причины, было для Державъ союзныхъ поводомъ къ новому изъявленію миролюбія, къ новымъ стараніямъ убдишь Порту въ необходимости примиренія. На сіи представленія Правительство Турецкое отвчало своимъ воззваніемъ къ народу 8/20. Декабря, въ коемъ оное приглашало вс Магометанскіе народы къ возстанію прошивъ Россіи, провозглашая, что сія Держава есть вчный, неукротимый врагъ Мусульманства, что она умышляетъ разрушеніе Оттоманской Имперіи, и, торжественно признаваясь предъ вселенною, что въ переговорахъ о мир оно только искало времени и способовъ къ принятію мръ для воины, и что ршись заране не исполнять Аккерманской конвенціи, заключало ее съ тмъ, чтобъ нарушить. За симъ, воззваніемъ послдовали притснительныя для Русскихъ распоряженіи: нарушены преимущества, присвоенныя нашему флагу, Русскія суда задержаны, и начальники оныхъ силою принуждены были продавать свои захваченные грузы по цнамъ, произвольно назначаемымъ, даже и сіи неисправно платимыя, несоразмрныя съ истинною цною товаровъ суммы, еще уменьшены пониженіемъ достоинства монеты, вскор лотомъ объявлено всмъ подданнымъ Россіи, что они должны быть рабами Порты или немедленно выхать изъ ея владній, и закрытіемъ Босфора остановлено было всякое движеніе торговли на Черномъ мор. Въ сіе же самое время Порта въ тайн общала помощь Персіанамъ, начавшимъ мирные переговоры съ Россіею, и, вооружая, сосдственныхъ съ Россійскими предлами Нашей своихъ, старалась разрывомъ съ Персіею занять нашу арміею въ семъ кра.
Долгъ чести, обязанность охранять пользы своихъ подданныхъ не дозволяли Россіи оставаться въ такихъ отношеніяхъ съ Турціей’. Государь Императоръ, Высочайшимъ Манифестомъ 14 Апрля 1828 года, объявилъ воину Оттоманской Порт.
Вотъ ходъ политическихъ военныхъ дйствій, которыя авторъ представилъ вполн, не осмливаясь ничего измнишь, и съ тою цлію, что врно каждому изъ Русскихъ будетъ пріятно, гд бы то ни было прочесть о доблестяхъ Монарховъ своихъ, о слав и мужеств соотечественниковъ, а это будетъ интересомъ и самаго Романа.
Миролюбивая Россія и при самомъ объявленіи войны Порт объявила торжественно, что она вопреки разглашеніямъ Порты, не иметъ ненависти къ сей. Держав, не умышляетъ ея разрушенія, что она не иметъ и видовъ честолюбія, и что цлію сей войны будетъ обязать Турцію къ удовлетворенію Россіи за убытки войны и за убытки торгующихъ подданныхъ Россійскихъ, обеспечить на будущее время надежными ручательствами дйствительность и точное исполненіе договоровъ, и наконецъ охранишь пользы Черноморской торговли открытіемъ свободнаго плаванія въ Босфор всмъ народамъ Европы.
Вотъ цль войны Россіи — вотъ ея политическіе виды, цлію которыхъ общее благо всей Европы. Кто теперь можетъ сказать, что Россія могущество свое употребляетъ собственно для самой себя, что цль ея извлекать свои выгоды?— Нтъ, врно ни одинъ иностранецъ не скажетъ этого, но, вспомнивъ Благословеннаго АЛЕКСАНДРА I и 1812 годъ, произнесетъ каждый съ священнымъ благоговніемъ имя Россіи и отзовется о высокихъ добродтеляхъ Монарха ея, отзовется о Немъ какъ о возстановител спокойствія цлой Европы.
Всенародное объявленіе Манифеста 14 Апрля 1828 года заставило говорить каждаго Русскаго о войн съ Турками и было какъ бы магическою силою къ пробужденію геройскаго патріотизма и воинскаго духа въ Россіянахъ. Старые и молодые воины, одушевленные словомъ: война! съ равнымъ мужествомъ спшили браться за оружія и стать крпкою грудью противъ врага любезнаго Отечества своего, защищать священныя права Россіи и пролить за нее кровь свою.
Теперь я, благосклонные читатели, опишу подвига неустрашимыхъ Россіянъ, какъ уважаемыхъ мною соотечественниковъ моихъ, и представлю вполн ходъ военныхъ дйствій, заимствую оный изъ Исторіи военной. Это необходимо: боле же потому что главный герой романа сего, въ послдствіи времени, будетъ героемъ на пол битвы.
25 Апрля Россійскія войска двухъ корпусовъ (6 и 7), отслуживъ въ лагер молебствіе съ колнопреклоненіемъ, благополучно переправились черезъ рку Прутъ, рубежъ Имперіи, въ трехъ колоннахъ при мстечк Скулянехъ, Фальчи и Водолуй-Исакчи. Быстрота движеній, предупредивъ вс предначертанія непріятеля, доставила войску и жителямъ новозанятыхъ областей неизъяснимыя выгоды. Правая колонна, подъ начальствомъ Генералъ Лейтенанта Барона Крейца, въ тотъ же день заняла Яссы и продолжала слдованіе къ Фокшанамъ. Средняя и лвая колонны двинулись на Максимени, откуда шестой корпусъ, подъ начальствомъ Генералъ-Лейтенанта Рота, поспшилъ къ Бухаресту для защиты онаго отъ предстоящей ему опасности. Генералъ-Маіоръ Баронъ Гейсмаръ, начальствуя авангардомъ сего корпуса, занялъ Бухарестъ 30 Апрля. Жители сего города приняли Русскихъ, какъ избавителей, съ изъявленіемъ живйшаго восторга. Духовенство возсылало мольбы ко Всевышнему за спасеніе столицы Валахіи отъ разоренія, на которое обрекли оную Турки, уже поспшавшіе къ ней, чтобъ исполнить свирпое свое намреніе. Между тмъ 7 корпусъ обратился къ крпости Браилопу и обложилъ оную 29 Апрля. При исполненіи сихъ движеній не было сильнаго сопротивленія со стороны непріятеля. Два корпуса Россійскихъ войскъ, въ теченіи пяти дней, овладвъ обими столицами Княжествъ Молдавіи и Валахіи, и занявъ операціонную линію между Бухарестомъ лицемъ къ Дунаю, обеспечили переходъ остальныхъ войскъ чрезъ границу, и пріобрли значительное пространство непріятельскаго края, для удовлетворенія первыхъ военныхъ потребностей.
Мая 5 дня, Его Высочество Великій Князь Михаилъ Павловичъ, прибылъ подъ Браиловъ, принялъ начальство надъ осадою крпости и войсками, для сего назначенными. 7-го Мая въ Водолуй-Исакчи, Государь Императоръ, переправившись чрезъ границу Своей Имперіи, также изволилъ прибыть подъ Браиловъ. Здсь, въ первый разъ, Внценосецъ Россійскій явился среди своихъ неустрашимыхъ воиновъ на поприщ побдъ. Да вспомнятъ наши соотечественники, что и ПЕТРЪ Великій и АЛЕКСАНДРЪ Благословенный предводили своими воинствами и подвергались опасностямъ для блага и славы Россіи! Присудствіе Государя услаждаетъ тяжкіе труды воина, и внушаетъ ему непреодолимую ревность къ совершенію великихъ подвиговъ.
Между тмъ, какъ осада Браилова дятельно производилась, при упорномъ сопротивленіи со стороны осажденныхъ, одинъ отрядъ 6-го корпуса занялъ Кракову, столицу Малой Валахіи, 9-го Маія. На произведеніе сего движенія, человколюбіе имло еще большее вліяніе, нежели военные расчеты. Турки намревались разорить сей городъ, но онъ былъ спасенъ Русскимъ оружіемъ.
Сіи мры человколюбія и кротости произвели спасительное дйствіе. Запорожская Счь, существовавшая съ давнихъ временъ на правомъ берегу Дуная, бывъ непріязненною Русскимъ въ прежнія воины съ Турціею, побждена благостію Государя Императора, и добровольно покорилась Его власти. Ныншній и прежній Кошевые, взявъ съ собоіо бунчуки и знамена, со всми Старшинами, священниками, со множествомъ семейныхъ Козаковъ перешли въ предлы Россіи.
Необыкновенное разлитіе Дуная препятствовало переправ Россійскихъ войскъ чрезъ сію рку. Но обстоятельства требовали, и Русскіе преодолли трудности, противопоставленные имъ природою. Среди водъ разлившагося Дуная, устроена платина, примыкающаяся къ берегу, при которомъ предложено было навести мостъ. Но прежде наведенія моста надлежало разбить непріятеля, засвшаго въ крпости Исакч, по ту сторону Дуная, и занимавшаго выгодное мстоположеніе на возвышеніяхъ, покрытыхъ кустарниками и усянныхъ батареями. Турецкая позиція, по правиламъ военнаго искуства, почиталась неприступною.
Настала ршительная минута. Съ разсвтомъ 27 Мая, загремли орудія съ обихъ сторонъ,…. и въ одиннадцать часовъ утра Русскія знамена уже разввались на неприступной Турецкой позиціи, и батареи, съ бывшими на нихъ орудіями, находились въ нашей власти.— 29 Мая, начальствующій въ Исакч Паша просилъ позволенія вступить въ переговоры о сдач крпости. 30 Мая Россійскія войска вступили въ Исакчу съ распущенными знаменами, при звукахъ военной музыки, предшествуемыя покорившимися Пашами.
Посл перехода нашихъ войск чрезъ Дунай, планъ операціи распространился. 5-го Іюня сдалась крпость Мачинъ, 11-го крпость Гирсово, 12-го Кюстенжи, 15-го Тульча. По взятіи же Кютёнджи, Государь Императоръ, при Карасу, съ главною квартирою вознамрился ожидать исполненія предначертанныхъ движеній цлой арміи.
Турки мужественно защищались въ Браилов. Храбрость Русскихъ не могла поколебать ихъ мужества и принудить крпость къ сдач. Пылкости же Русскихъ казалась медленною кратковременная осада (съ 13 Мая по 6 Іюля), и потому ршено было сдлать бреши взрывомъ миръ и взять крпость штурмомъ. Сей штурмъ, неудачный въ исполненіи, имлъ благополучное послдствіе. Турки, приведенные въ ужасъ неустрашимостію нашихъ воиновъ, и успхомъ осадныхъ работъ, сдали крпость. Покореніе Браилова принесло великія выгоды, предавъ въ нашу власть нижній Дунай, и обеспечивъ сообщеніе съ Россіею.
Обширное пространство занято было второю арміею въ весьма короткое время. Молдавія и Валахія находились въ нашей власти. Переходъ черезъ Дунай былъ такъ сказать, предварительнымъ средствомъ къ обезпеченію нашихъ завоеваній. Турки слабо защищались въ открытомъ пол. 25 Іюня, они, бывъ разбиты и опрокинуты подъ Базардящикомъ, старались сосредоточить главныя силы свои въ укрпленной горной позиціи при Шумл. Правымъ крыломъ Турецкой позиціи была Варна, укрпленная природою и искуствомъ, защищаемая многочисленнымъ гарнизономъ. Варна и Шумла почитались у Турокъ вратами Константинополя, и они въ ныншнюю войну употребили вс свои способы и усилія къ укрпленію сихъ пунктовъ.
По минованіи Базарджика и по перемн нашей операціи, {Планъ сей операціи былъ слдующій: Генералъ-Маіоръ Баронъ Гейсмаръ, на крайнемъ правомъ крыл, въ Малой Валахіи, долженъ былъ удерживать покушенія Турокъ, со стороны Видина, и наблюдать за сообщеніями Турецкихъ крпостей по Дунаю. Генералъ-Лейтенанту Роту поручена была блокада Силисгиріи, Генералу Карнилову наблюденіе Журжи. Главная армія, подъ начальствомъ Фельдмаршала Графа Витгенштейна, при коей находилась главная квартира Государя Императора, двинулась къ Шумл (8 Іюля), чтобы принудить Визиря къ сраженію, и, разбивъ его, довершить, какъ выше сказано, обеспеченіе Княжествъ. Отрядъ главной арміи, подъ начальствомъ Генералъ-Лейтенанта Графа Сухтелена, устремился къ Варн, для наблюденія сей крпости до начатія правильной осады.} началисъ за Дунаемъ съ нашей стороны важныя военныя дйствія, которыхъ успхъ сопряженъ былъ съ величайшими трудностями, по причин мстностей, представляющихъ непреодолимое препятствіе воюющихъ въ сей стран.
Теперь, оставляя военную частъ мелодрамы этой, картину войны и похода 1828 года, перенесемся, читатель, четырьмя мсяцами назадъ къ сценамъ романическимъ, къ дйствію героевъ мелодрамы и посмотримъ, какъ Змйскій и Славинъ исполнили обязанность хорошаго товарищества и успли въ предпріятіи своемъ.
Перемна въ дом Райскихъ.— Пролинъ и Змйскій у Славина.— Разговоръ.— Никаноръ въ очарованіи у Ижорской.— Стихи.— Дружескій переворотъ — Негодованіе.— Вольдемаръ разсказываетъ причину отъзда Райскаго.— День отъзда.— Гости.— Неудача Прагина.— Просьба къ другу.— Провожаніе.— Отъздъ.— Ижорскіе.— Наставленіе.
Прежде нежели скажу что нибудь о Змйскомъ и Славин, долженъ обратиться къ Райскимъ, и къ случившейся въ домъ ихъ перемн. Старый Прагинъ и сынъ его Вольдемаръ выхали изъ дома ихъ, причина же этому была слдующая: Старшій братъ отца Вольдемарова, съ которымъ велъ онъ тяжбу, пріхалъ въ Москву. Будучи одинокъ и въ преклонныхъ лтахъ, просилъ онъ племянника и брата, прекратившаго уже ссору съ нимъ, перехать къ нему въ домъ. Прагины, убжденные неотступною просьбою родственника, были принуждены исполнить оную и Райскіе разстались съ друзьями своими.
Этотъ Вольдемаровъ перездъ въ домъ дяди былъ крайне чувствителенъ для Райскаго, боле же потому что этому влюбленному юнош не съ кмъ было иногда раздлить мечты свои, не съ кмъ было говорить о Маріи. Но молодые люди видались и бывали другъ у друга почти ежедневно.
Въ эту самую разлуку Никаноръ писалъ къ другу своему, которымъ я началъ исторію его.
Теперь обратимся къ намреніямъ Валерьяна и его знакомца.
Змйскій, какъ общій знакомецъ Славина и Райскаго, ршился первый возстать противъ Ижорскаго и его дочери. Онъ вскор же посл послдняго свиданія своего съ Петромъ Николаичемъ отправился къ Праги’ ну. Заставъ его дома, онъ упросилъ Вольдемара хать съ нимъ къ Славину. Въ эту минуту блеснула счастливая мысль въ ум Валерьяна. Читателю извстно, что Славинъ и Змйскій, желая спасти Никанора, желали вмст съ этимъ, чтобъ Вольдемаръ, какъ искренній другъ его, былъ на сторон ихъ. Мысль же Валерьяна заключала, чтобъ Прагинъ, въ это свиданіе съ Петромъ Николаичемъ, былъ онымъ предубжденъ совершенно прошивъ Ижорскихъ и составилъ бы тріумвиратъ дружества.
Но вотъ они у Славина. Радушный гусаръ со всю свтскою вжливостію и расположеніемъ дружества принялъ Змйскаго и Прагина. Въ минуту задымились трубки вакштабу и комнатная атмосфера была вскор наполнена густымъ табашнымъ дымомъ. Разговоры о разныхъ предметахъ, но боле о наступающей военной кампаніи, о трудностяхъ въ походахъ, о Наваринской битв сокращали бесду троихъ знакомцевъ нашихъ, наконецъ Валерьянъ Александрычъ, обратившись къ Прагину, сказалъ ему: ‘Послушай, Вольдемаръ, хотя покажется теб довольно странною просьба моя, но ты долженъ исполнить оную, но прежде нежели узнаешь цль намренія, долженъ напередъ дать слово мн, что ршился вмст съ нами, (показавъ на Славина) дйствовать въ предпріятіи нашемъ’
— Если только, отвчалъ Прагинъ, цль намренія вашего благороднйшая (въ чемъ и не сомнваюсь), то я готовъ исполнить просьбу твою, готовъ дашь слово и въ точности сдержать оное.
‘Чтобъ напрасно не терять времени, началъ Змйскій вторично, то ты сей же часъ узнать долженъ, въ чемъ состоитъ просьба моя. Слушай: Никаноръ, другъ твой, въ опасности, ты долженъ спасти его.
— Ты меня удивляешь, Валерьянъ, отвчалъ Прагинъ, съ видомъ крайняго удивленія, — какая опасность предстоитъ Рабскому, и не ужели онъ могъ что-нибудь утаишь отъ меня?
