Геннисаретъ.
Романъ Бента Берга.
(Со шведскаго).
Геннисаретъ.
Романъ Бента Берга.
(Со шведскаго).
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
Геннисарет, Берг Бенгт, Год: 1912
Время на прочтение: 189 минут(ы)
Въ маленькомъ рыбачьемъ поселк на самомъ свер Норвегіи много было разговоровъ объ одномъ человк, который однажды, ранней весной, явился съ восточныхъ горъ, а осенью исчезъ, какъ думали, опять за тми же горами…
Рыбаки не знали, какъ его зовутъ, ни откуда онъ родомъ. Они спрашивали его на всхъ нарчіяхъ, какія знали, по онъ не понималъ, пока не заговорилъ старый пастухъ, пришедшій съ далекаго свера. Тогда онъ оказалъ какое то имя — какъ будто, Вуоле,— и, по обычаю своему, они прозвали его Вуоле Звриная Шкура, потому что онъ былъ съ головы до пятъ одтъ въ звриныя шкуры.
Должно быть, онъ не хотлъ сказать, откуда пришелъ, а можетъ быть, и не помнилъ, потому что, когда онъ уже научился немного мстному языку, и его спрашивали объ этомъ, онъ только указывалъ пальцемъ на горный кряжъ и отвчалъ — оттуда.
Тогда многіе стали думать, что онъ смется надъ ними, и что онъ просто бглый мошенникъ, скрывшійся сюда, чтобы спастись отъ наказанія. Другіе же все больше убждались, что онъ не совсмъ въ своемъ ум, и какое-нибудь несчастье или тяжкое горе такъ на него подйствовало, что онъ ничего не помнилъ и ничего не могъ сообразить. И люди эти сжалились надъ нимъ и кормили его. Не потому, что онъ ничего не имлъ и могъ умереть съ голоду, а потому что, но ихъ мннію, онъ былъ ‘тронутый’ человкъ — то есть, человкъ, котораго коснулась десница Божія.
И среди людей, сжалившихся надъ нимъ, былъ и мстный священникъ.
Священникъ былъ молодой человкъ, присланный сюда изъ тхъ мстъ, гд живетъ начальство, и гд такъ много людей. Начальство послало его распространять духовный свтъ среди горсточки Нормандскихъ рыбаковъ. И онъ принялъ свою миссію, какъ великую милость Божію, и отправился обращать язычниковъ. Онъ думалъ, что ему придется бороться съ мракомъ и съ заблудшими дикарями, тайкомъ приносящими языческія жертвы. Но вмсто того встртить христіанъ, вытаскивавшихъ свои лодки на берегъ, когда наступалъ праздникъ, и тушившихъ огонь въ своихъ очагахъ для того, чтобы вс, вплоть до грудныхъ младенцевъ, могли собраться въ маленькой деревянной церковк.
То было горькимъ разочарованіемъ для молодого священника. Кого же ему здсь обращать? Язычниковъ не было. Да и гршниковъ тоже. Языческую вру они давно уже забыли, а ереси и лжеученія никогда и не проникали къ нимъ.
Не съ кмъ было бороться. И некого побждать. И вотъ случилось такъ, что пришелъ Вуоле Звриная Шкура,
Странно встртились они — Вуоле и священникъ. Священникъ шелъ въ церковь и зналъ, что вс жители поселка ждутъ его тамъ. И вдругъ увидлъ у входа одиноко стоящаго человка.
Почему онъ не въ церкви, вмст съ другими? Можетъ быть, это чужой,— пріхавшій издалека на богослуженіе только потому, что прізжаютъ другіе? Но тутъ онъ замтилъ, какой жалкій видъ у итого человка. Одежда его была вытерта и изорвана. Глаза широко открыты и устремлены на собравшуюся въ церкви толпу, и склоненная голова выражала смиренную нершительность.
Какой то внутренній голосъ побуждалъ священника подойти къ человку, спросить его, кто онъ, чего онъ хочетъ, заглянуть ему въ душу, чтобы узнать, не изъ тхъ ли онъ, кото такъ тщетно искалъ онъ здсь — не гршникъ ли онъ. Но онъ подумалъ, что люди, видящіе ихъ, подивятся тому, что онъ разспрашиваетъ, какъ будто не можетъ узнать самъ, безъ разспросовъ. И онъ вошелъ въ церковь бесдовать съ ними,
Стоя въ церкви, передъ народомъ, онъ взглянулъ по направленію къ двери. Неизвстный человкъ попрежнему стоялъ у порога и оставался тамъ все время. Никто изъ находившихся въ церкви, какъ будто, не думалъ о немъ. По крайней мр, никто не оборачивался въ ту сторону.
Солнце ярко освщало его лицо. Отъ каедры до двери было недалеко, и священникъ могъ слдить за выраженіемъ глазъ незнакомца. А въ жизни своей онъ видлъ столько глазъ, обращенныхъ къ нему, что научился читать по нимъ.
Въ глазахъ того человка не было благоговнія. Во всякомъ случа, такого, какое умютъ показывать христіане. Не было въ нихъ и пониманія словъ, которыя онъ слышалъ. Ни раскаянія, ни радости, появлявшихся и исчезавшихъ на лицахъ собравшихся, соотвтственно съ содержаніемъ словъ. Но священникъ замтилъ, что человкъ все-таки слдитъ за словами. И если не за словами, то за голосомъ и интонаціями. Это ясно отражалось въ его широко раскрытыхъ глазахъ, и вдругъ между ними двумя установилась такая крпкая связь, что священнику показалось, будто онъ говоритъ для одного этого незнакомца. Онъ долженъ былъ думать о томъ, о чемъ говорилъ, но ему мшало множество другихъ мыслей. Ему казалось, что собравшіеся передъ нимъ люди какъ, бы уже составляютъ его собственность. Стадо врующихъ, которое онъ согналъ въ ограду маленькой церкви. И вотъ онъ пришелъ блюсти ихъ и увидалъ — можетъ быть, не неврующаго, но все же не принадлежащаго къ нимъ, и подошедшаго съ такою же робостью, съ какою дикая лань приближается къ стаду ручныхъ оленей.
Когда народъ всталъ для послдней молитвы и потомъ устремился къ выходу, человкъ все еще стоялъ у двери. Нкоторые изъ проходящихъ внимательно осматривали его, но большинство не взглянуло на него, потому что твердо установленный обычай запрещалъ проявлять любопытство возл дома Божія, и вотъ они остались одни — Вуоле и священникъ.
Лицо Вуоле выразило лишь дтское изумленіе, когда священникъ подошелъ къ нему. Онъ еще не понималъ всхъ словъ, но все-таки уже улавливалъ общій смыслъ.
Откуда онъ — Вуоле тихонько обернулся и указалъ пальцемъ на горный кряжъ, замыкавшій фьордъ. Потомъ молча взглянулъ на священника, какъ бы желая убдиться, что его поняли, и, когда они минуту постояли молча, вдругъ ткнулъ себя въ груда и отвтилъ, словно прочитавъ въ глазахъ другого вопросъ — Вуоле.
Тогда священникъ понялъ, что передъ нимъ вовсе не одинъ изъ тхъ — гршниковъ,— а человкъ, который, пожалуй, еще не знаетъ ни добра, ни зла. Вс вопросы, съ которыми онъ шелъ судитъ его, были позабыты. И онъ стоялъ въ нершительности — почти стыдясь Вуоле, который улыбался, чтобы показать, что не мыслитъ зла, хотя и не понимаетъ. А все же большая радость, что этотъ человкъ пришелъ. Кто бы онъ ни былъ — онъ несомннно посланъ Вотомъ: его душа маленькое, очень маленькое поле дятельности для него, священника.
Рыбакъ, по бдности получившій должность звонаря, подошелъ запереть церковную дверь. Тогда т двое переглянулись, и, какъ будто такъ и слдовало, пошли вмст къ берегу, Священникъ вошелъ въ лодку, чтобы перехать черезъ бухту къ своему домику. Вуоле оттолкнулъ лодку и взялся за весла, и, когда они высадились на томъ берегу, священникъ усплъ спросить многое, на что не получилъ отвта, и получилъ отвть на многое, о чемъ не спрашивалъ.
Люди потомъ очень удивлялись, почему этотъ финнъ, или лопарь, или кто бы онъ ни былъ, ушелъ отъ бдняковъ на фьорд, къ которымъ пришелъ сначала, а звалъ въ дом священника, какъ будто тамъ было его мсто. Правда, что пройти на фьордъ не было никакой возможности, потому что горы вздымались отвсно отъ самой воды, но Вуоле могъ бы дохать съ кмъ-нибудь на лодк, еслибъ захотлъ. Но, должно быть, онъ не хотлъ. И много было о немъ разговоровъ — зачмъ онъ пришелъ на богослуженіе — что нужно отъ него священнику — что разсказывалъ звонарь…
Подозрительные люди говорили, что они правильно разсуждали о немъ съ самаго начала. Онъ просто бглый мошенникъ, и священнику слдовало бы остерегаться, чтобы не оказаться обманутымъ или ограбленнымъ. Не то, чтобы у него можно было украсть много. Дома священниковъ въ тхъ мстахъ не многимъ богаче домовъ другихъ бдняковъ. Но, если бы оказалось что-нибудь неладное,— то виноватъ, конечно, будетъ Вуоле. Въ этомъ они были совершенно уврены, хотя никто и не могъ обвинить Вуоле ни въ чемъ опредленномъ. Но не въ обыча было у нихъ врить въ честность людей, пришедшихъ съ чужой стороны.
Если кто и врилъ въ нее, такъ, пожалуй, одинъ только старикъ-звонарь, узжавшій изъ поселка на долгое время и вернувшійся съ новыми понятіями. Однажды онъ высказалъ свое мнніе.
Неужто они думаютъ, что священникъ не знаетъ, кого онъ взялъ къ себ? Неужто они не понимаютъ, что Вуоле Звриная Шкура — язычникъ? Единственный изо всхъ нихъ, не слыхавшій раньше о Бог. Неужто они не понимаютъ, что священникъ именно потому и призвалъ его къ себ — потому что ему нуженъ учитель, и, особенно, потому, что его коснулась десница Божія. Вдь могутъ же они, при всей своей темнот, сообразить, что если онъ не разсказываетъ, откуда пришелъ, и кто онъ, и чего ему здсь нужно, такъ это оттого, что рука Божія коснулась его головы, такъ что онъ ничего уже не желаетъ, и ничего не помнитъ, и не знаетъ никакихъ словъ.
И если священникъ и другіе замтили это и сжалились надъ нимъ, то и остальнымъ не слдуетъ такъ спшить съ своимъ осужденіемъ. Можетъ быть, они сами не далеки отъ суда. Можетъ случиться, что рука Господня коснется и ихъ такъ, какъ она коснулась Вуоле.
— Они не врятъ? Разв не случается каждый день, что кого-нибудь постигаетъ испытаніе, о которомъ слдовало бы помнить всмъ, даже если самъ испытуемый и забывалъ о немъ?
Не случалось разв, что тяжкая сверная зима поражала взрослыхъ людей своей тьмой и одиночествомъ, такъ что они потомъ весь остатокъ дней своихъ жили одни, впавши въ дтство? Разв не бывало, что человкъ выплывалъ на лодк съ отливомъ и возвращался съ приливомъ и не зналъ, куда ему пристать? Онъ не помнилъ, что видлъ тамъ, на мор. И неужто у нихъ самихъ до того отшибло память, что они забыли, что Господь можетъ сдвигать землю? Что однажды цлый ледникъ или цлый горный кряжъ отдлился отъ земли и пошелъ? И захватилъ съ собой маленькую полоску берега съ пріютившимися на ней избушками, которыя нарочно построили у подножія утесовъ въ защиту отъ бурь? А онъ забралъ все и бросилъ — въ море! И если тогда остался въ живыхъ хоть одинъ человкъ — ясное дло, что это коснулся Господь.
Иногда Вуоле казалось, будто онъ припоминаетъ, какъ попалъ въ этотъ отдаленный поморскій поселокъ. Тогда прежде всего ему вспоминалось, какъ онъ пришелъ къ вод и къ рыбакамъ на фьорд. Съ вершины горы онъ увидлъ открытое море и не хотлъ врить своимъ глазамъ, потому что по ту сторону воды не видно было никакихъ горъ. И тогда прошелъ долгій день, съ яркимъ солнцемъ, свтившимъ на твердыя снжныя поля, и съ жестокой морозной ночью, и еще одинъ день, который былъ тяжеле всхъ, потому что Вуоле настолько спустился съ горъ, что настъ уже не держалъ его. Въ эти дни и въ эту ночь онъ ползъ по снгу, чтобы добраться до берега. Сверху онъ казался такимъ близкимъ, но потомъ Вуоле понялъ, что до него нсколько дней пути. Онъ ползъ долго, до того, что ноги уже отказались служить, и онъ волочился на рукахъ. Вспоминая о томъ, какъ онъ ползъ, онъ вспомнилъ, что у него не было лыжъ. Онъ сломалъ ихъ наверху, на страшно крутомъ склон. И воспоминанія это становились все ярче по мр того, какъ онъ думалъ объ этомъ.
Онъ вопоминалъ также какую-то страну по ту сторону горъ. Въ стран этой было много воды, но только вода эта двигалась совсмъ иначе, чмъ вода въ мор, которая только падала и поднималась, когда наступала буря. По той вод можно было прохать насквозь страну. Онъ такъ и сдлалъ — тутъ онъ вспомнилъ одну особенную воду — онъ ясно видлъ ее передъ собой — тамъ у него была лодка. Не такая большая, въ какихъ здятъ здшніе рыбаки, а настоящая лодка, какой, онъ съ дтства зналъ, должна быть лодка.
Дойдя въ мысляхъ до этого пункта, Вуоле началъ рыться въ своей памяти. Онъ отлично помнилъ многое изъ того, что онъ длалъ, видлъ и слышалъ, но не помнилъ ничего, что было въ промежуткахъ, и какъ ни хотлъ вспомнить, это ему не удавалось. Онъ спрашивалъ себя, откуда онъ взялъ лодку и что длалъ на той вод, но не могъ отвтить. Передъ нимъ мелькалъ рядъ отрывочныхъ картинъ страны, изъ которой, онъ пришелъ. Картины эти рисовались ему ярко — тамъ были огромныя торы и глубокія пропасти. И болота, и снжныя поля, и лса съ длинными, быстро бгущими водами. Почему онъ ушелъ оттуда, онъ не зналъ, но каждый разъ, какъ заставлялъ себя думать объ этомъ, все больше убждался, что съ нимъ тамъ что-то случилось. Тогда въ немъ проснулось желаніе узнать, а это желаніе превратилось въ тоску по самой стран. Какъ будто онъ тосковалъ по комъ то. Словно раньше, тамъ, онъ шелъ съ человкомъ, можетъ быть, съ нсколькими — а здсь, у моря, среди столькихъ людей онъ чувствовалъ себя такимъ одинокимъ.
А у здшнихъ людей было хорошо. У нихъ были настоящіе дома, и пропасть рыбы, и еще была соль,— сколько угодно, соли. Они были богаты и, можетъ быть, счастливы.
У Вуоле было опредленное представленіе, что гд-то онъ жилъ среди другихъ рыбаковъ, которые не были богаты. У тхъ не было настоящихъ домовъ, и мало было соли. Онъ не думалъ о томъ, были ли они счастливы, потому что никогда не слышалъ о счастливыхъ людяхъ до тхъ поръ, пока здшній священникъ не объяснилъ ему, что есть одно мсто — оно называется небо — гд онъ, Вуоле, со временемъ будетъ счастливъ. Священникъ сказалъ это очень опредленно, и Вуоле подумалъ, что быть счастливымъ, должно быть, что-то очень хорошее.
Священникъ говорилъ много съ того дня, когда однимъ своимъ появленіемъ заставилъ Вуоле послдовать за собою. Онъ взялъ его въ свой хорошій домъ и говорилъ съ нимъ, день ото дня все больше, такъ что Вуоле подъ конецъ сталъ понимать уже почти вс слова, которыя говорилъ священникъ, хотя и плохо понималъ ихъ значеніе. Священникъ много говорилъ о неб и о Бог, и Вуоле, вначал совсмъ не понимавшій поморскаго нарчія, понялъ,— больше потому, что священникъ всегда указывалъ вверхъ,— что небо — это мсто, находящееся гд то наверху, можетъ быть, на облакахъ. А надъ взморьемъ всегда было много облаковъ.
Вотъ тоже, должно бытъ, что то, находящееся наверху,— и что-то живое,— думалъ Вуоле. Но человкъ, ли это, живущій наверху, или что иное,— этого онъ не могъ ршить. Можетъ, быть, на неб есть люди.
Вуоле былъ убжденъ, это въ томъ мст, или въ той стран — на неб — онъ никогда не бывалъ. Но когда священникъ сказалъ, что онъ попадетъ туда, Вуоле поврилъ. Вдь онъ уже былъ раньше въ одной стран и оттуда пришелъ на взморье. Значить, онъ можетъ, добраться и въ ту страну. Единственное, что возбуждало въ немъ сомнніе, это дорога, потому что за взморьемъ не было никакой земли. Была только вода — и бездонная, думалъ Вуоле. Онъ видлъ это въ тотъ разъ, какъ смотрлъ на море съ горъ. А хать по этой вод долго нельзя, потому что она не годится для питья.
Священникъ говорилъ еще, что Богъ, живущій на неб,— однажды былъ на земл. Онъ жилъ среди людей, и Вуоле, не знавшій, что такое земля, понялъ такъ, что Богъ былъ здсь, на взморь.
Теперь его здсь уже нтъ. Священникъ много разсказывалъ о томъ, какъ онъ ушелъ. Онъ былъ одинокъ среди людей, потому что они не понимали его. Вуоле отлично представлялъ это себ — они не понимали, что онъ говорилъ,— точь въ точь, какъ самъ Вуоле плохо понималъ, что говорить священникъ.
И тогда онъ ушелъ по дорог, по которой должны потомъ уйти и люди. И т, что найдутъ эту дорогу и послдуютъ за Богомъ, ушедшимъ по ней, придутъ на небо и будутъ счастливы.
Тогда Вуоле сталъ такъ страстно желать неба, что съ радостью бросилъ бы все и ушелъ. Покинулъ бы взморье и просто шелъ бы, пока не найдетъ той страны. Онъ не смлъ спросить священника про эту дорогу, но зналъ, что если только такая дорога есть, и онъ можетъ быть счастливъ въ той стран, то онъ уйдетъ.
Однажды въ поселк исчезъ человкъ. Онъ пошелъ въ горы за дикими птицами и такъ и не вернулся.
Въ первый день о немъ никто не вспомнилъ. На второй его стали ждать. Когда онъ не вернулся, стали безпокоиться. Жена его плакала, и нсколько человкъ отправились искать ого. Но не нашли и отказались отъ поисковъ. Съ мсяцъ о немъ говорили когда сходились двое-трое. Каждый поодиночк давно уже не вспоминалъ о немъ.
Единственный, кто не забылъ это, былъ Вуоле. Онъ не могъ забыть этого человка и словъ священника о пути, которымъ онъ ушелъ.
Это было въ ту ночь, когда люди, ходившіе на поиски, вернулись ни съ чмъ. Они проходили мимо дома священника, и двое зашли къ нему посовтоваться. Они не ожидали отъ него помощи, но хотли просто заявить, что больше не станутъ искать. Они всегда приходили сообщить, когда кто нибудь изъ нихъ уходилъ, лежалъ ли этотъ человкъ въ своей изб, или же — что здсь, на берегу, случалось всего чаще — его брало къ себ море.
Вуоле сидлъ въ темномъ уголк и слушалъ, какъ священникъ объяснялъ этимъ людямъ, куда ушелъ ихъ товарищъ.
Въ дверяхъ столпилось еще нсколько человкъ, а священникъ стоялъ передъ ними, выпрямившись и опираясь одной рукой на столъ. На лицахъ ихъ лежалъ отблескъ отъ масляной лампы и выраженіе тяжкаго унынія посл напрасно потраченныхъ трудовъ.
— Онъ ушелъ, какъ уходили многіе до него, и какъ вс они уйдутъ посл него. Иногда поодиночк, иногда по нскольку сразу. Они вс знали его. Онъ былъ хорошій и честный человкъ. Какъ здсь онъ шелъ правильнымъ путемъ, такъ правиленъ будетъ и его послдній путь.
Они правы, что не стоитъ больше искать его. Все равно, они не найдутъ ничего, кром земной оболочки, которую онъ оставилъ.!
Но онъ оставилъ и жену. И они должны послдить за тмъ, чтобы ея доля въ улов рыбы составляла ровно половину его доли.
Жалть о немъ не надо. Ему будетъ лучше — тамъ. А теперь пусть они идутъ и подумаютъ о темъ, чтобы каждый изъ нихъ тоже нашелъ истинный путь.
Вуоле потомъ долго удивлялся, какъ это они не поняли сразу, зачмъ они ходили искать того человка, если знали, что уходившіе попадали въ страну, гд лучше? Должно быть, священникъ одинъ знаетъ это. Онъ одинъ знаетъ дорогу въ эту страну.
Но почему же онъ самъ не уходить туда?
Въ ту ночь Вуоле долго бродилъ во мрак между берегомъ и домомъ священника.
На берегу стояла лодка. Маленькая лодка на одного гребца, и Вуоле зналъ, что, если онъ спуститъ ее на воду и отплыветъ съ приливомъ, то еще до разсвта доберется до средины фьорда. А когда взойдетъ солнце, онъ будетъ уже въ горахъ — на пути…
Онъ сошелъ на берегъ и впотьмахъ наклонился надъ лодкой. Потрогалъ весла и крпко ввернутыя уключины. Черпака не было, а лодка разсохлась,— но все-таки за небольшое разстояніе, что ему придется прохать по фьорду, въ нее натечетъ воды не больше, чмъ до половины. И не тяжелая она на веслахъ, одинъ человкъ легко съ ней оправится.
Вуоле не зналъ, что значитъ ласка, но, когда въ ту ночь онъ трогалъ руль и весла, въ движеніи рукъ его была какая-то безсознательная мягкость. Въ немъ была какъ бы просьба, мольба — о томъ, чтобы эта лодка принадлежала ему.
Если остаться до слдующаго дня, то можно будетъ похать съ кмъ-нибудь, но онъ чувствовалъ, что сильне всего его воля именно сейчасъ. Если онъ промедлитъ до завтра, то не удетъ совсмъ. А онъ хотлъ ухать — теперь же, ночью. Раньше, чмъ кто-нибудь объ этомъ узнаетъ и спроситъ, зачмъ — въ такомъ дл, о которомъ онъ не можетъ оказать. Раньше, чмъ священникъ взглянетъ на него — потому что въ глазахъ и въ присутствіи священника всегда было что-то, измнявшее вс намренія Вуоле — и раньше, чмъ люди посмются надъ нимъ — онъ зналъ, что они надъ нимъ смются.
Ахъ, если бы эта лодка принадлежала ему, или если бы онъ имлъ что-нибудь, за что могъ бы вымнять ее! Онъ видлъ, что здсь, на взморь, человкъ, имвшій какую-нибудь вещь, иногда отдаетъ ее, чтобы получить другую, боле нужную.
У него же не было ничего, что онъ могъ бы отдать за лодку, по крайней мр, ничего такого, что пожелалъ бы имть священникъ. А лодка принадлежала священнику.
Вдругъ онъ вспомнилъ, что у него есть одна вещь, которая нравилась священнику. Ножикъ, сдланный имъ самимъ,— онъ не помнилъ, гд,— съ рукояткой, выточенный изъ цльнаго куска рога.
Онъ потрогалъ его рукой, чтобы убдиться, что онъ при немъ.
Священникъ замтилъ его однажды, разговаривая съ Вуоле. Онъ наклонился къ его поясу и поднесъ ножикъ къ глазамъ. Долго смотрлъ на него и поворачивалъ ручку, любуясь, какъ красиво она разукрашена. Потомъ открылъ лезвіе и тихонько пощупалъ пальцемъ, при этомъ тонкія губы его растянулись въ широкую, неподвижную улыбку, такъ что заблестли плотно сжатые зубы, но тогда онъ ничего не сказалъ про ножикъ, да и ни про что другое. Отошелъ, не сказавъ ни слова, а Вуоле тихонько повернулся и съ удивленіемъ посмотрлъ ему вслдъ.
Наврно, священникъ совсмъ позабылъ, что передъ этимъ, говорилъ съ нимъ.
И потомъ часто случалось, что глаза священника устремлялись, во время разговора съ Вуоле, на этотъ ножикъ. Тогда онъ иногда умолкалъ, а если продолжалъ говоритъ, то не отрывалъ глазъ отъ ножа.
Вуоле замчалъ это и радовался. Онъ самъ сдлалъ эту ручку, и священнику нравилась его работа. Оттого онъ и смотрлъ на нее такъ подолгу. До сихъ поръ Вуоле не приходило въ голову, что если священнику нравится ножикъ, то, вроятно, ему хочется имть его. Но теперь онъ подумалъ объ этомъ и догадался, что такъ оно и есть.
Онъ убдилъ себя, что священнику очень хочется имть его ножъ. И не только потому, что ножъ — хорошій, а потому, что у него совсмъ нтъ ножа. Но зато у него есть дв лодки. И такъ какъ онъ не можетъ пользоваться обими сразу, то будетъ только хорошо, если вмсто худшей изъ своихъ лодокъ онъ получить настоящій, хорошій ножъ. Вуоле былъ теперь совершенно увренъ, что священникъ съ радостью промнялъ бы лодку на ножъ.
Онъ медленно отвязалъ ножъ отъ пояса. Это было нелегко сдлать, потому что, хотя онъ и смнилъ свои мховые лохмотья на хорошее платье, которое далъ ему священникъ, чтобы онъ былъ прилично одтъ въ его дом, но ножикъ ужъ изстари былъ неотдлимъ отъ пояса. Наконецъ, онъ отвязалъ его — и остановился въ нершимости.
Когда же ему отдать ножъ священнику?
И совсмъ ему не нужно отдавать его. Онъ просто положить его на томъ мст, гд стояла лодка, и, чтобы показать, что онъ нарочно положилъ его здсь, сниметъ хорошее платье, данное священникомъ, и положить тамъ же и его. Платье ему дали только поносить, поэтому надо разыскать старое мховое, которое, къ большому его изумленію, его заставили снять.
Онъ пошелъ отъ берега за платьемъ. Должно быть, оно въ сара для стей. Онъ весь горлъ отъ нетерпнія и крпко сжималъ въ рук отвязанный ножъ.
Въ той стран никому не будетъ дла, какое на немъ платье. Онъ хорошо помнилъ, что священникъ говорилъ объ этомъ. А потомъ, тамъ онъ будетъ счастливъ, и, можетъ быть, это значитъ, что у него будетъ тамъ и новое платье.
Сарай для стей былъ не запертъ, и Вуоле вошелъ въ него. Черезъ минуту онъ вышелъ. Въ одной рук у него попрежнему былъ ножъ, а на другой висло хорошее платье.
Несмотря на то, что еще стояла черная ночь, ему показалось, что на восток уже свтлетъ, и онъ быстро побжалъ къ берегу. На старомъ якор для стей, возл лодки, онъ разостлалъ платье,— тихонько и аккуратно. Потомъ — еще тише — поверхъ него положилъ ножикъ. Но онъ выпустилъ его изъ руки не сразу. Рука его словно приросла къ нему. А, можетъ быть, и весь онъ. Отъ прислъ на корточки и смотрлъ впотьмахъ на ножъ, а пальцы его гладили рукоятку, и онъ чувствовалъ, какъ она изукрашена.
И опять въ движеніи рукъ его была безсознательная мягкость.
Но вдругъ онъ вскочилъ. Скоро совсмъ разсвтетъ, а когда взойдетъ солнце, онъ долженъ быть далеко.
Голубоватые огоньки замелькали вокругъ лодки, когда онъ оттолкнулся отъ берега. Вуоле всегда боялся этого непонятнаго свта въ вод, но теперь онъ не видлъ его. Онъ видлъ только огромный горный кряжъ передъ собою и дорогу. Она тянулась прямо передъ нимъ, уходя въ далъ, и ему казалось, что онъ плыветъ къ ней, хотя онъ сидлъ спиной къ рулю. Куда ведетъ эта дорога, онъ не зналъ. Да это и не настоящая дорога. Не такая, какъ у рыбаковъ на берегу, тамъ, гд нтъ утесовъ. Это была тропинка, о которой говорилъ священникъ, и которую представлялъ себ Вуоле. Неистоптанная и прямая. Она только указывала направленіе — въ иную страну.
Переплывъ фьордъ, онъ присталъ къ берегу и вытащилъ лодку. Теперь это его лодка. Онъ могъ бы оттолкнуть ее и пустить въ море, вдь, все равно, онъ никогда не увидитъ ее. Но онъ вытащилъ ее, подальше, чтобы ее не смыло приливомъ, и повернулъ килемъ кверху, какъ длаютъ всегда, оставляя лодку надолго. Потомъ подтянулъ поясъ, вскинулъ на спину кожаный мшокъ — и отправился въ путь.
То была узкая ложбинка между горами, и онъ шелъ, выбирая мста поудобне. Онъ былъ увренъ, что ему уже случалось ходить по такимъ мстамъ. Умло избгалъ топкихъ низинъ и въ гору поднимался наискось. Каждый шагъ будилъ въ немъ воспоминанія о другой стран. О стран, въ которой онъ помнилъ лодку — нсколько стей — порой человка — и журчащую длинную воду. Но теперь ему было мало этого. Мало для того, чтобы построить то, что видло его внутреннее око. И если раньше ему хотлось вернуться туда, то теперь это желаніе поблднло передъ чмъ то, гораздо большимъ. Передъ той страной, о которой говорилъ священникъ, и гд онъ будетъ счастливъ. Куда ушелъ за дикими птицами человкъ со взморья.
Онъ не старался представить себ того, что ожидаетъ его тамъ. И все же это было ему совершенно ясно. Дикія птицы, за которыми пошелъ тотъ человкъ,— лодка, которую онъ такъ хорошо помнилъ,— бгущая вода — и, можетъ быть, какой-нибудь человкъ, живущій тамъ. Вдь ихъ ушло туда такъ много до него.
Все это было еще далеко, и ему страстно хотлось итти впередъ.
Такъ шелъ онъ цлый день. Вспугнутая куропатка сорвалась съ утеса и взвилась кверху. Онъ сейчасъ же подумалъ, что она отправилась въ путь раньше него, и ускорилъ шагъ, чтобы догнать ее. Но нашелъ ее только подъ вечеръ и подумалъ, что это та же самая птица. Онъ стоялъ на краю утеса, и на запад, за моремъ, какъ разъ садилось солнце. Земля подъ нимъ лежала въ беззвучной глубин, а съ горъ, журча, струилась вода. Но вотъ солнце скрылось, свтъ на земл погасъ, и внизу стало такъ холодно. Вуоле уже не видлъ избушекъ поселка, большія парусныя лодки лежали на берегу, какъ стая птицъ, и все побережье представилось ему вдругъ такимъ незначительнымъ и маленькимъ.
Пожалуй, тамъ и хорошо. Люди богаты. У нихъ хорошіе дома и много большихъ лодокъ. Пропасть рыбы и вволю соли. У него же одинъ пустой кожаный мшокъ. Но этого онъ не боялся. Онъ вдругъ вспомнилъ, что можетъ въ любомъ мст запрудить ручей и поймать форель. Можетъ поставить капканъ для зайца изъ плоскаго камня съ петлей изъ сухожилія. Еслибъ только у него былъ съ собою ножъ,— но ножа у него нтъ. Въ эту минуту Вуоле горько пожаллъ о нож. Не изъ-за капкана, котораго не могъ сдлать безъ ножа, а потому, что у ножа была такая красивая ручка. Раньше онъ никогда не думалъ о ней. Въ той стран, откуда онъ пришелъ, вс ножи были такіе. Онъ схватился рукой за лобъ. Опять онъ не помнилъ,— не зналъ.— Вдь онъ же шелъ съ взморья. Вотъ оно, подъ нимъ, холодное, темное. Онъ не хочетъ больше быть тамъ. Не хочетъ жить съ этими людьми, хотя бы у нихъ было цлое море рыбы и соли, сколько захочется.
Надъ нимъ, передъ нимъ лежала иная страна. Между зубцами утесовъ клубились облака, какъ цлая страна, съ водами, островами и лсами, а изъ-за нихъ вздымались острые зубцы утесовъ. И какъ тамъ свтло! Вуоле уже видлъ это гд-то, раньше, и его манило туда. Онъ видлъ и дорогу въ эту страну — дорогу, по которой ушелъ человкъ за дикими птицами — свою дорогу…
Вс лопари, жившіе возл водъ Нуоньясъ, знали, что Китоку живется плохо. Не такъ плохо, какъ въ поселк, среди людей, гд одинъ всегда можетъ выпросить что-нибудь у другого, а гораздо хуже — настоящая нищета.
Жена лопаря съ бухты, ближайшая сосдка Китока, изъ любопытства проходила мимо его жилья и разсказывала всмъ, кому не лнь было слушать, что живетъ онъ до того плохо, что у него нтъ даже соли посолить рыбу. Ребятишки и не слыхали, что такое хлбъ, а мховые халаты такъ и висятъ на нихъ лохмотьями съ тхъ поръ, какъ въ позапрошлую зиму умерла ихъ мать. Такъ что люди въ Нуоньясъ знали, что бдность у Китока большая.
Поэтому вс удивились и разсердились, когда разнесся слухъ, что какой то неизвстный человкъ, пріхавшій изъ-за пороговъ,— никто не зналъ, откуда именно — расположился ловитъ рыбу возл юрты, гд жилъ Китокъ.
Лопари въ Нуоньясъ всегда считали, что рыба въ озер принадлежитъ имъ, и вначал были недовольны, когда Китокъ явился въ эти мста, хотя онъ и поселился выше устья рки, ближе къ порогамъ. Правда, однажды, онъ попробовалъ зайти за послдній порогъ и закинуть сть въ самомъ озер, но тогда прибжали и лопарь съ свернаго берега, и лопарь съ южнаго берега, и жена лопаря съ бухты, накричали на него, назвали гршникомъ и прогнали.
Съ тхъ поръ Китокъ не подходилъ уже къ озеру и забрасывалъ свои сти, гд было можно, въ рк.
Рыбы тамъ было мало. Полдня приходилось грести, чтобы добраться отъ юрты къ первому порогу на запад, но если на пути не попадалось камней, то назадъ можно было доплыть въ одну минуту. А за пороги не заходилъ ни одинъ лопарь — это всмъ было извстно.
У Китока была торфяная юрта на южномъ берегу рки. Была у него еще лодка съ парой веселъ, нсколько стей, непригодныхъ для рыбной ловли въ рк, и трое ребятъ, неизвстнаго возраста.
При помощи этой лодки и этихъ стей онъ долженъ былъ добывать пишу для себя и для дтей изъ рчной воды, изъ которой, собственно, нечего было и добыть. Поэтому не удивительно, что Китокъ разинулъ ротъ, когда однажды, подъ осень, увидлъ утромъ, какого то чужого человка, дущаго на лодк внизъ по рк.
Лодка была хорошая, ладная, это Китокъ сейчасъ же разглядлъ. На средин рки человкъ вдругъ, сложилъ весла и взялъ, багоръ — и сталъ измрять въ этомъ мст глубину. Потомъ вытащилъ длинную сть, закинулъ ее поперекъ рки наискось, а посл этого отплылъ къ сверному берегу и тамъ высадился.
На берегу онъ развелъ костеръ, и Китокъ, видвшій, какъ дымокъ потяну,іся къ лсу, голодными глазами слдилъ за нимъ, и дивился — что такое могъ этотъ человкъ жарить на своемъ костр.
И вотъ, въ Нуоньяс разнеслась всть, что явился чужой человкъ — финнъ. Онъ приплылъ изъ-за пороговъ,— гд никто не могъ пробраться на лодк. И никто не зналъ, откуда онъ.
Не прошло и недли, какъ чужой человкъ появился съ своей лодкой на озер.
Однажды, въ безвтренный вечеръ онъ выплылъ къ отмели, потомъ подтянулся къ берегу и объхалъ озеро съ обихъ сторонъ. Мстами онъ останавливался. Перегибался за борта лодки и осматривалъ дно, можно ли на этомъ мст закинуть сть.
Лопарь съ бухты первый замтилъ это, когда лодка финна показалась изъ-за порога, и такъ удивился, что даже не ршился крикнуть. Только метнулся въ юрту и показалъ знаками своей жен, что…— она не поняла, покуда сама не увидла.
И вотъ, оба они притаились за деревяннымъ навсомъ и дивились.
Они думали, что финнъ высадится на ихъ берегъ и подойдетъ поговорить, но онъ прохалъ мимо ихъ пристани, словно вовсе и не видалъ ее.
Если раньше лопарь съ бухты былъ удивленъ, то теперь онъ вышелъ изъ себя. Въ Нуоньяс не въ обыча было прозжать мимо чужого жилья, не высадившись на берегъ и не сказавшись, кто детъ. Такъ не поступалъ никто, вызжавшій по честному длу. Лопарь съ бухты взглянулъ сначала на жену, потомъ на свою лодку. Потомъ сошелъ внизъ и наладилъ весла, пока жена сбгала въ юрту притушитъ огонь.
Когда фиипъ скрылся за свернымъ беретомъ, четырехвесельная лодка лопаря съ бухты отплыла къ Большому Острову.
Лопарь съ свернаго берега тоже замтилъ, что на озер чужая лодка. У него не было жены, и не съ кмъ было посовтоваться, и онъ подумалъ то же, что и лопарь съ бухты. Спустилъ на воду яликъ и поплылъ къ Большому Острову.
Въ озер у него не было стей, въ очаг не горлъ огонь. Онъ приготовился къ суббот, потому что блый дымокъ на крайнемъ мыс Большого Острова еще съ полудня возвстилъ, что, когда минетъ эта ночь, въ Нуоньяс настанетъ праздникъ.
Каждый праздникъ собирались лопари въ Нуоньяс. Если Господь посылалъ открытую воду, то береговые рыбаки и горные пастухи приплывали издалека. И вс лодки направлялись къ Большому Острову.
Если надъ землей стоялъ туманъ, такъ что дыма съ острова не было видно, то случалось, что какой-либудь дальній житель забывалъ настоящій день. Тогда иной прізжалъ днемъ раньше. Но рдко кто запаздывалъ, разв только, что буря бывала черезчуръ сильна.
Когда озеро замерзало, и снгъ держалъ лыжи, то нкоторые прибгали на лыжахъ. Но только взрослые рыбаки. Женщины и дти не отваживались бжать въ темнот, а пастухи уходили на отдыхъ, когда наступала зима.
Но въ лтнюю пору прізжали вс.
Пастухи, не имвшіе собственныхъ лодокъ на озер, являлись съ какимъ-нибудь рыбакомъ, и въ ночь подъ праздникъ лодки, одна за другой, словно выростали изъ материка и тянулись къ острову.
И тогда на вершинахъ Большого Острова разгорался день, Инкерисъ иско — лопарь съ Большого Острова,— возвщалъ Священное Слово, которое въ Нуоньяс могъ возвщалъ одинъ онъ.
Больше тридцати лтъ лопарь съ Большого Острова проповдывалъ Слово. Читалъ, проповдывалъ и предсказывалъ, что со дня-на-день можетъ притти святой человкъ. Учителемъ и Мессіей будутъ его звать по Писанію. Онъ придетъ судить и награждать.
Лопарь съ свернаго берега невольно пересталъ грести.
Онъ много разъ думалъ о томъ, что помнилъ изъ словъ проповдника. Въ будни, за работой у него не много было времени на эти думы. Одному такъ трудно справляться съ рыбной ловлей. Но много разъ, ночами плылъ онъ той же дорогой, чтобы на разсвт пристать къ острову, и тогда у него было время подумать о томъ, что объ слышалъ и запомнилъ въ прошлую субботу. И тогда всякій разъ, думая, онъ вынималъ изъ воды весла, потому что не представлялъ себ, чтобы можно было серьезно думать, работая въ то же время руками.
Конечно, онъ понималъ кое-что изъ того, что говорилъ лопарь съ Большого Острова, но большую часть его словъ онъ не понималъ вовсе, а то, что понималъ, понялъ, только прослушавъ много разъ. О наград онъ тоже слышалъ не разъ, но все-таки не понялъ. Никогда ему не пригодилось слышать, чтобы кто-нибудь получалъ какую-либо награду.
Въ любой день можетъ притти святой человка. И, что жили праведно, могутъ спокойно ожидать его, но тхъ, что провинились противъ Слова, возвщеннаго Господомъ черезъ иско, ожидаетъ одно несчастье.
Сада, лопарь съ свернаго берега не особенно боялся.
Онъ исполнялъ все, иго Господь повелвалъ черезъ иско. Никогда не пропускалъ субботы, не заглядывалъ въ чужую сть.
И онъ былъ однимъ изъ приближенныхъ лопаря съ Большого Острова, изъ тхъ, съ которыми онъ длился своими мыслями, посл проповди, и которые всегда садились въ кружокъ около него, когда онъ говорилъ.
Но были и другіе. Такіе, которые не повиновались Слову, или, во всякомъ случа, сами не знали, повинуются они ему или нтъ, которые крали оленей, когда голодъ слишкомъ мучилъ ихъ, или не разбирали своихъ и чужихъ капкановъ.
Т жили въ большомъ сомнніи и тревог. Если немногіе знали, что значитъ награда, то вс хорошо впали, что такое наказаніе. И для нихъ то, что возвщалъ иско, прежде всего, означало — наказаніе.
Для тхъ каждый наступающій день являлся лишь поводомъ къ раскаянію. Вдь онъ мотъ оказаться ожидаемымъ днемъ.
Въ лтнюю и весеннюю пору, и когда не случалось ничего необычнаго, объ этомъ, конечно, никто не думалъ, но если луна стояла, окруженная кольцомъ, или съ запада надвигался штормъ, тогда вс ждали исполненія предсказанія.
Такъ думала они и въ тотъ разъ, когда явился Китокъ.
Онъ пріхалъ осенью, въ бурю, которая обнажила лса и выкинула сти и лодки далеко на берегъ.
Жители Большого Острова и другіе, возившіеся на берегу, увидли лодку Китока, шедшую съ востока и заливаемую волнами. И тогда никто на берегу не врилъ, чтобы смертный человкъ могъ отважиться спустить лодку въ такую погоду.
И такъ они продолжали дивиться до тхъ поръ, пока не наступила суббота, и вс не собрались на Остров. Тутъ они узнали, что это былъ обыкновенный человкъ — нищій лопарь — выгнанный сосдями съ восточнаго края озера за то, что онъ и его жена вздумали закинуть сть въ ихъ водахъ.
Тогда вс разсердились.
Ожидавшіе озлобились, а боявшіеся осмлли. И прогнали обманщика, нищаго лопаря,— который обманулъ ихъ надежды и страхи тмъ, что явился въ такую погоду, когда могъ придти Ожидаемый.
Какимъ образомъ Инкерисъ иско научился толковать священное писаніе, которое проповдывалъ — это было извстно въ Нуоньяс ему одному.
Старики изъ пастуховъ, бывавшіе на равнин и въ трудные года заходившіе далеко къ югу, разсказывали, что иско научился премудрости у самой церкви. У той церкви на равнин, которую видли иные изъ пастуховъ, но о которой рыбаки только слыхали.
Какія тамъ были у иско дла — зналъ тоже только одинъ онъ.
Люди знали только, что отецъ иско до него жилъ на Большомъ остров, что они поссорились разъ изъ-за. жертвеннаго камня, котораго старый Инкерисъ не хотлъ передвинуть на другое мсто. И тогда иско исчезъ и вернулся, когда старый Инкерисъ давно уже умеръ, и Большой Островъ опустлъ.
Люди думали, что тотъ Господь и Богъ, о которомъ говорилъ иско, увелъ его и потомъ привелъ обратно, чтобы возвстить черезъ него свое слово. И, можетъ быть, и самъ иско врилъ въ это,— потому что съ того дня, какъ онъ вернулся, съ потертой библіей, горя новымъ рвеніемъ, онъ забросилъ отцовскую сть и жилъ по тому слову, которое нашелъ въ Писаніи:
— Слдуйте за мною, и я сдлаю васъ ловцами человковъ.
Съ тхъ поръ прошло ужъ тридцать лтъ, и только старики помнили иско такимъ, какимъ онъ былъ до возвращенія. Молодые же думали, что волосы его всегда были блы, а когда иско говорилъ о вчности, то имъ не представлялось ничего боле вчнаго, чмъ онъ самъ.
Лопарь съ свернаго берега часто искалъ въ своей памяти того иско, который когда то paзсердился да своего отца. Но не находилъ. Онъ забылъ его и думалъ — какъ и прочіе старики — что забылъ это по вол Божіей. Потому что Иннерисъ иско, каждую субботу говорившій съ вершины Большого Острова, разумется, былъ призванъ и избранъ руководить ими всми.
Лодка вдругъ царапнула дномъ и остановилась.
Въ одно мгновеніе лопарь съ свернаго берега вскочилъ, держа въ рук весло. Опять онъ задумался, и теченіе возл Большого Острова нанесло лодку на отмель.
Совсмъ разсвло, и народъ, наврно, ужъ собирается. Онъ не могъ видть лодокъ за туманомъ. Такъ всегда бывало осенью. Изо дня въ день, по утрамъ здсь лежалъ туманъ. Ровными слоями, съ полосками чистой воды надъ глубокими мстами. Наверху, въ воздух, тумана не было. Даже ни одного облачка. Но ближе къ берегу и вокругъ острова озеро было точно окутало толстой пеленой. Тутъ туманъ стоялъ высокой стной и колыхался въ безвтріи до тхъ поръ, пока солнце не поднималось выше въ неб и не приносило съ собой втра.
Сколько разъ лопарь съ свернаго берега назжалъ на этотъ мысъ изъ-за тумана,— онъ ужъ и не помнилъ, но, наврное, почти каждый разъ. И всегда мысъ выдавался такъ далеко въ осенніе туманы.
Съ каждымъ днемъ вода спадала и обнажала отмель, величиной съ половину острова, чуть прикрытую по краямъ водой.
Если встать, то видно, что туманъ рдетъ надъ отмелью, но все-таки тянется до самаго края острова, поросшаго травой. Сидя же, онъ не видлъ ничего, кром туманной мглы и собственной лодки.
Лопарь съ свернаго берета уперся концомъ весла въ дно и оттолкнулся съ мели.
Солнце быстро поднималось, время шло. Можетъ быть, его уже ждутъ.
— Поучилась бы у другихъ. У женщинъ, которыя имютъ праведность въ душ или, по крайней мр, умютъ побждать свои неправедныя желанія.
— Напрасно я говорилъ теб, напрасно просилъ. Неужто ты не можешь даже въ святой день Господень побдить свою потребность въ земной пищ, когда ты еще не вкусила лучшей, которую можетъ даровать одно только Слово?
— Женщина — неужто я тщетно возвщалъ теб — не о хлб единомъ живъ человкъ…
Лопарь съ Большого Острова говорилъ въ большомъ гнв. Марія — его собственная жена — въ субботу утромъ стояла возл кладовой и ла сушеную рыбу.
Она даже не обернулась на слова иско. Только поднялась на цыпочки и, держась одной рукой за столбъ, другой потянулась снять вторую рыбу. Потомъ спокойнымъ, насмшливымъ тономъ, всегда приводившимъ иско въ ужасъ, отвтила:
— Это ты рыбу называешь хлбомъ?
Захлопнула окошко кладовой и обернулась.
иско никогда не могъ говорить, когда Марія смотрла на него. Во всякомъ случа, никогда не могъ противорчить ей. Онъ не могъ объяснить, почему, но ему не хватало столькихъ словъ, которыя она знала, хотя говорили они на одномъ и томъ же язык.
И такъ было не съ нимъ однимъ. Такъ было и со всми его работниками. Съ тми, что приходили служить ему,— ради его ученія, приносили ему рыбу изъ озера и дрова къ его двери и слдовали за нимъ во имя Господа.
Среди нихъ тоже не было ни одного, который могъ спортъ съ Маріей — смотря ей прямо въ глаза. Впрочемъ, нтъ, одинъ былъ— Антарисъ. Но тотъ былъ слпъ.
Лопарь съ Большого Острова, думалъ, что проявилъ большое милосердіе въ тотъ разъ, когда принялъ къ себ Марію. Да и, конечно, это было доброе дло по отношенію къ ней. Матъ ея, Господь,— по милости своей, прибралъ раньше, чмъ она умерла съ голоду, а объ отц было извстно только, что онъ былъ изъ русскихъ грабителей — нагрянувшихъ однажды изъ Норвегіи. Его захватили на мст преступленія и убили, когда онъ изнасиловалъ мать Маріи. Поэтому двочка росла, окруженная презрительнымъ состраданіемъ.
Марія была еще двочкой, когда попала на Большой Островъ. иско полагалъ, что она еще подрастетъ, а передъ людьми она уже была его женой. Если-бъ только онъ могъ приблизиться къ ней! Но онъ не смлъ.
Самъ онъ говорилъ себ, что изъ состраданія. Она такъ молода. И временами его сомннія превращались въ похвалы самому себ, и онъ убждалъ себя, что, укрощая свои плотскія желанія, длаетъ это во имя Бога. Временами онъ думалъ даже о томъ, чтобы прогнать ее отъ себя. Ибо въ грх была она рождена, и только грха можно было ожидать отъ нея. Но не смлъ сдлать и этого. Вдь онъ самъ сказалъ людямъ, что ее привелъ къ нему изъ милости Господь. Изъ милости къ нему или къ ней — объ этомъ никто не думалъ. Всмъ было довольно знать, что ее привелъ Господъ. Она была честью для иско. Доказательствомъ милости Божіей. Искушеніемъ и большимъ испытаніемъ — которое одинъ онъ мотъ выдержать.
А лопарь съ Большого Острова зналъ, что Марія искушаетъ его.
Онъ былъ старикъ — но молодости въ немъ было много. Когда онъ былъ молодъ и годами, онъ хотлъ, однажды, взять женщину ради нея самой. Но онъ не могъ заплатить за ту женщину, и ее взялъ пастухъ. Тотъ былъ богаче его. Тогда иско не думалъ, что можетъ взять вмсто нея другую женщину. Все равно, какую. Но теперь онъ это зналъ.
Они стояли молча другъ противъ друга.
Онъ — прикрывъ рукой глаза и въ смущеніи смотря на озеро, не подъзжаютъ-ли лодки, хотя и зналъ, что не увидитъ ихъ изъ-за тумана.
Она — плотно сжавъ зубы и сильно вонзая ножъ въ спину рыбы, такъ что кости хрустли подъ лезвіемъ. Изрдка она мелькомъ взглядывала на него — блестящимъ и острымъ, какъ ножъ, взглядомъ,— казалось иско, когда онъ ршался покоситься на нее.
Ловкость, съ какой она дйствовала ножомъ, тоже была для него большимъ искушеніемъ. Онъ боялся ея, хотя ни за что на свт не признался-бы въ этомъ. Кто научилъ ее обращаться съ ножомъ? Она была единственной женщиной на остров, а его работники,— конечно, они умли вырзывать несла и роговыя ложки — но ни одинъ изъ нихъ, да и никто во всемъ Нуоньяс никогда не игралъ съ ножомъ. По крайней мр, съ такимъ безумствомъ, какъ Марія.
Это такъ раздражало иско, что иногда онъ начиналъ дрожать. И въ глубин души сознавалъ, что въ немъ говоритъ не одинъ страхъ. Это было что-то другое, чего онъ не понималъ, хотя оно до такой степени захватывало его, что потомъ онъ долго чувствовалъ себя утомленнымъ. Это было что-то, тянувшее это быть поближе къ ней — именно въ т минуты, когда на нее нападала эта дикость.
Бывало такъ, что она стояла на двор и работала надъ стями или надъ чмъ-нибудь другимъ. И вдругъ роняла то, что у нея было въ рукахъ, и заливалась смхомъ, которому, казалось, никогда не будетъ конца.
Если иско находился по близости, то онъ тоже ронялъ топоръ, или что-нибудь другое и замиралъ отъ страха.
Вдругъ она когда-нибудь бросится на него, когда онъ меньше всего этого ожидаетъ!
Но всегда бывало такъ, какъ будто она совсмъ не видла его. Она пробгала мимо, почти натыкаясь на него, но не оборачивалась въ его сторону. И въ рук у нея уже былъ ножъ. Она хохотала, какъ дитя, и бгала взадъ и впередъ. Подбрасывала ножъ высоко въ воздухъ и, играя, ловила его голой рукой. И все время лицо ея было обращено кверху и горло какой-то безумной радостью. Потомъ вдругъ схватывала ножъ и убгала въ лсъ.
Тогда иско приходилъ въ себя и бжалъ за нею. Онъ не могъ бжать такъ быстро, но слышалъ ея смхъ и зналъ, куда она побжала. И когда онъ, наконецъ, нагонялъ ее, она стояла у дерева — нарочно она останавливалась или случайно, онъ не зналъ. Она больше не смялась. А всхлипывала и кричала, и кромсала ножомъ кору дерева, сколько могла достать рукой. И вдругъ — сразу падала на колни — обхватывала дерево руками — и рыдала такъ, что все тло ея вздрагивало.
иско такъ радъ былъ бы подойти къ ней — сейчасъ же, если-бъ могъ. Но у него уже не было силъ. Онъ долженъ былъ опереться о дерево и такъ стоялъ и смотрлъ на нее.
Сперва — когда это только начиналось съ ней — ему хотлось броситься на нее, отнять ножъ и взять ее силой.
Всякій разъ — а это случалось часто — его тянуло — взять ее — именно тогда.
Въ движеніяхъ ея, въ самой ея дикости былъ соблазнъ, манившій его. Но онъ не могъ. Онъ подходилъ къ ней всего на два шага — согнувшись, словно для прыжка, съ готовыми схватить руками. Если она тогда пробгала мимо него, онъ отстранялся, и она была уже далеко прежде, чмъ онъ успвалъ броситься за еею.
Одинъ разъ, найдя ее на колняхъ возл дерева, онъ собрался съ силами и подошелъ поднять ее. Тогда она была словно не живая. Совсмъ блдная, съ закрытыми глазами. И, когда онъ поднялъ ее, она показалась ему страшно тяжелой.
Тогда онъ сейчасъ-же подумалъ, что она больна, и отнесъ ее въ домъ. Она не произнесла ни слова, но на утро встала раньше него и словно ничего не помнила о томъ, что было вчера.
иско все думалъ, что она больна, до тхъ поръ, пока, однажды, съ ней не случилось того же при двухъ его работникахъ. Когда она побжала, одинъ изъ нихъ крикнулъ, что въ нее вселился нечистый духъ.
Это поразило иско, и онъ подумалъ, что это, должно быть, такъ и есть. Человкъ тотъ, можетъ быть, ясновидящій. Можетъ быть, онъ видлъ духа. иско ничего не отвтилъ, но, чмъ больше думалъ, тмъ больше убждался, что работникъ сказалъ правду, и въ ту ночь, и много ночей потомъ, искренно и долго молился единому живому Богу, чтобы онъ отозвалъ нечистаго духа. Не ради Маріи, а ради него. Ибо духъ, вселившійся въ нее, былъ, конечно, посланъ только для того, чтобы испытать его. Чтобы соблазнить его — иско.
Всякій разъ, какъ иско видлъ въ рук Маріи ножъ, озъ боялся, что нечистый духъ можетъ сейчасъ появиться. И онъ давно-бы уже прогналъ ее изъ своего дома — изъ этой мстности, если-бъ не боялся, что духъ покинетъ ее и останется здсь. Можетъ быть, вселится въ него самого и будетъ терзать его такъ-же, какъ терзалъ Марію.
Теперь, когда она стояла передъ нимъ и рзала рыбу, онъ вдругъ подумалъ, что духъ находится возл нея и не только тогда, когда она впадаетъ въ безуміе. Наврное онъ всегда при ней хотя и не всегда проявляется такъ сильно.
Этотъ острый блескъ въ глазахъ Маріи — не что иное, какъ нечистый духъ. Онъ пользуется ею, чтобы смотрть на него — иско. Чтобы подсматривать за нимъ.
Слдуя Писанію, онъ приказалъ, чтобы вс постились въ субботу утромъ до тхъ поръ, пока Господь не приблизится къ нимъ. И если его собственная жена нарушаетъ это приказаніе, то виновата не она одна. Грхъ лежитъ глубже, чмъ онъ думалъ. Это нечистый духъ соблазна, и Господь считаетъ его, иско, достойнымъ этого искушенія.
И онъ приметъ его — крпкій въ вр, какъ Господь самъ, по Писанію нкогда принялъ искусителя. Онъ надялся, что побдитъ его — зналъ это.
Но было все-таки нчто, чего онъ не зналъ, въ чемъ онъ въ глубин души сомнвался и что неясно понималъ.
Хотлъ-ли искуситель насмяться надъ его врой и заставить его отпасть отъ Господа? Или-же — онъ только хотлъ соблазнить его, чтобы онъ взялъ эту женщину?
По тропинк къ вершин острова идутъ пшеходы.
Старики, согбенные подъ тяжестью лтъ, и молодые, съ смиренно склоненными головами. Обожженные втромъ рыбаки, на лицахъ которыхъ отпечатллась вся ихъ трудная жизнь, съ тяжелыми руками, удлинившимися отъ постоянной гребли. Тощіе и жилистые пастухи съ развалистой походкой и скривившимися отъ постояннаго карабканья по горамъ ногами. И ихъ жены, нсколько смущенныя, съ смиренными, тихими младенцами, покачивающимися въ ручныхъ люлькахъ за ихъ спиной.
Они идутъ на открытую лужайку, сдлавшуюся ихъ постояннымъ мстомъ сборища на холм. Большинство не ршается подняться къ самой вершин, а располагается кружкомъ пониже.
Только работники лопаря съ Большого Острова — избранные, принявшіе искусъ Божій и оставившіе все, чтобы слдовать за нимъ — поднимаются къ самой вершин.
Одинъ за другимъ идутъ они.
Сначала Гиме,— лопарь съ рки — безпамятный. Господь, по милости своей, далъ ему забыть, какъ водопадъ въ половодье унесъ его жену, его дтей и все его имущество.
Потомъ Туде — съ безмолвнымъ языкомъ и застывшимъ въ неподвижности лицомъ, которое Господь поразилъ параличемъ.
Маленькій Алитъ, не могущій подняться съ тхъ поръ, какъ болзнь согнула его спину, когда онъ не хотлъ смириться и принять крещеніе, и Туэмми, дурачокъ, который всегда плачетъ, когда не понимаетъ.
Кейра тоже идетъ одинъ. Его ротъ всегда смется съ тхъ поръ, какъ медвдь сорвалъ ему одну щеку и обнажилъ черепъ.
Только Алтарисъ — слпой — не можетъ итти одинъ, и его ведетъ Пьестаръ, котораго Господъ испытуетъ только большой старостью.
За ними и мимо нихъ проходитъ вдругъ лопарь съ Большого Острова. Онъ идетъ не быстро, но въ движеніяхъ его чувствуется живость, хотя голова его и поблла.
Когда онъ входитъ въ кружокъ, вс привтствуютъ его. Женщины тихо, робко. Мужчины — громче и смле.
На вершин онъ останавливается и смотритъ на нихъ, и ждетъ, чтобы старики услись поудобне.
Маленькаго Алита, который не можетъ стоять, сажаютъ къ мшистому камню, чтобы онъ видлъ кусочекъ неба и иско, стоящаго на вершин.
Панна — глухой лопарь съ свернаго берега — долженъ сидть поближе, чтобы слышать хоть что-нибудь.
Инкерисъ иско оглядывается. Панны нтъ. И, замтивъ это, онъ замчаетъ, что нтъ и еще одного. Наиболе испытуемаго изъ его учениковъ. Перрокеса Яоны — калки.
Подъ холмомъ у берега стоять лодки. иско смотритъ туда. Нкоторыя стоятъ, должно быть, на мысомъ, и тхъ онъ не видитъ изъ-за тумана, покрывающаго воду на далекое разстояніе отъ берега, по лодка Яоны должна стоятъ ближе къ холму, чтобы ему не слишкомъ далеко было ползти.
Много лодокъ, похожихъ другъ на друга, но иско сейчасъ-же узнаетъ лодку Яоны по короткому разстоянію между перекладиной для ногъ и сидніемъ. Яон не нужно перекладины для ногъ, потому что у него совсмъ нтъ ногъ. Онъ отморозилъ ихъ однажды въ проруби и сталъ калкой. Раньше онъ былъ пастухомъ, теперь сталъ рыбакомъ. Раньше онъ все время ходилъ, теперь долженъ грести. Изъ слабаго гребца онъ сталъ самымъ сильнымъ и былъ калкой только на земл.
И онъ такъ и извстенъ во всемъ Нуоньяс. Человкъ, не могущій ходить — человкъ, живущій на вод.
Его лодка не похожа на другія. Она для него не только лодка. Она его домъ, пока вода не замерзнетъ — пока зима и ледъ не заставятъ его жить изъ милости въ углу избы иско. И вмсто перекладины для ногъ, въ его лодк на высот колнъ протянута оленья шкура.
По ней лодку можно узнать издали, и иско сейчасъ же видитъ ее. Значить, Яона пріхалъ.
Въ эту минуту Туде потянулъ иско за руку. По лицу его ничего нельзя прочесть, но иско все-таки понимаетъ и оборачивается къ тропинк. По ней приближаются двое. Лопарь съ свернаго берега, несущій на плечахъ Перрокеса Яону. Онъ идетъ, быстро и поднимается къ самой вершин. Передъ лопаремъ съ Большаго Острова онъ спускаетъ калку на землю. А самъ стоить и смотритъ то на одного, то на другого, смотритъ глазами глухого.
Яона подползаетъ ближе и обнимаетъ колни иско. Онъ слышалъ о томъ., что видлъ Панна, и въ немъ проснулась вра. Онъ тянется къ иско и шепчетъ:
— Тамъ, на запад, появилась чужая лодка, и чужой человкъ. Онъ не изъ нашихъ и не идетъ на землю къ людямъ…
Вокругъ нихъ все смолкло. Нкоторые встали и подошла ближе.
Яона глотнулъ слюну, словно хотлъ сказать что-то, но не смлъ.
Потомъ вдругъ воскликнулъ — громко — такъ, что вс слышали:
— Скажи, ты знаешь, можетъ быть, это онъ — тотъ, котораго мы ждемъ?
Инкерисъ иско возвщаетъ Слово.
Онъ вынулъ свою библію изъ кармана и выбралъ мсто, которое хорошо зналъ и легче всего могъ переводить съ труднаго печатнаго языка. Онъ стоитъ одинъ на вершин, и глаза народа обращены къ нему.
И иско возвщаетъ.
— Написано, что учитель — сынъ Господа Бога — услышитъ о зл міра. Онъ бжитъ отъ него и удетъ въ лодк въ пустынное мсто. И когда люди, живущіе тамъ, услышать о немъ, они станутъ съзжаться издалека — изъ селъ и деревень.
— И когда онъ высадится на берегъ, онъ увидитъ многихъ людей и сжалится надъ ними и исцлитъ ихъ болзни.
— И еще написано, иго онъ будетъ изгонять нечистыхъ духовъ и утолять голодъ людей. Не только голодъ о хлб, ибо онъ самъ сказалъ:— Не о хлб единомъ живъ человкъ.
— И еще написано, что онъ придетъ къ врующимъ, ожидающимъ его, въ утренній часъ, шествуя по вод. Онъ придетъ въ страну у Геинисаретскихъ водъ, и когда онъ явится среди народа, вс сейчасъ же узнаютъ его.
иско опустилъ книгу и взглянулъ на собравшихся.
— И какъ написано, что послдніе станутъ первыми, а первые послдними, такъ точно большій даръ можетъ достаться тому, кто раньше не имлъ ничего.
— Поэтому учитель оставитъ великихъ и богатыхъ міра сего и обратитъ, лицо свое къ бднымъ — даже къ тмъ, чья бдность была въ томъ, что они были лишены откровенія слова. И посл того, какъ придетъ нкто и предскажетъ и соберетъ, народъ въ вр на берегу, придетъ и самъ Учитель.
— Потому и написано, что сынъ Господень придетъ къ тмъ, что живутъ въ отдаленіи, въ пустынной мстности.
— И тамъ онъ будетъ изгонять нечистыхъ духовъ,— и тамъ, онъ осудитъ на погибель тхъ, чей духъ нечистъ. Тхъ, что не врили въ него или въ того, кого онъ послалъ возвстить о себ
— И есть люди, которые хотятъ праведнаго и борятся съ нечистымъ духомъ, хотя онъ сильне ихъ и побуждаетъ ихъ къ грху. Надъ ними Господь сжалится и изгонитъ изъ нихъ нечистаго духа.
— Но и тлесно онъ исцлитъ и очиститъ испытуемыхъ, и потому люди будутъ приходить къ нему съ своими болзнями. И они увидятъ его чудеса и поврятъ. И къ такой вр онъ пробудитъ многихъ.
— И въ знакъ своего могущества, онъ оставитъ лодку свою и придетъ къ врнымъ своимъ, шествуя по вод. И врные его, бдные рыбаки и пастухи, испугаются его, но написано также, что они сейчасъ же узнаютъ его.
И мсто, гд пастухи и рыбаки увидятъ его — это священныя воды Геннисарета. Страна эта будетъ помстьемъ Господа, и люди, населяющіе ее, будутъ его избранными. И лежитъ она въ пустынной мстности — далеко отъ міра, о которомъ мы знаемъ.
До сихъ поръ иско говорилъ по Писанію, но вдругъ его оснило вдохновеніе.
— Черезъ меня проявился Господь и возвстилъ о себ. Онъ призвалъ меня, чтобы учить тому, что утратили великіе и мудрые міра. Объ послалъ меня возвстить его святое слово и его пришествіе.
— Кто же мы, сподобившіеся его милости? Разв мы не избраны стать его врными? Разв мы не собрались у озера — въ отдаленіи и въ пустынной мстности? И не значить-ли это, что Господь придетъ къ намъ когда-нибудь по провозвстію своему? Когда-нибудь,— говорю я,— въ любой день — сегодня — въ ныншнюю же утреннюю стражу онъ можетъ притти.
— Разв мы не пастухи, не рыбаки, какими должны быть его врные? Истинно, истинно говорю вамъ…
— Мы бдные рыбаки и пастухи. Озеро наше далеко отъ міра. Это Геннисаретъ — и къ намъ придетъ Учитель.
— Онъ придетъ въ какое-нибудь утро, шествуя по вод, и врные его испугаются, но толъ, кто узнаетъ его сразу, тотъ будетъ избранъ…
иско остановился. И обернулся, услышавъ возгласъ и слабый стонъ.
Маленькій Алитъ, который не могъ стоять, приподнялся, и въ немъ словно что-то оборвалось.