Маленький Иоганнес, Ван-Эден Фредерик, Год: 1887 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 118 минут(ы)

Фредерикъ Ванъ-Эйденъ

Маленькій Іоганнесъ

Переводъ съ голландскаго А. Израильсона

Москва. Книгоиздательство ПОЛЬЗА В. Антикъ и К^o.

I

Я хочу разсказать вамъ исторію маленькаго Іоганнеса. Мой разсказъ будетъ похожъ на сказку, но онъ — правда, если же вы не врите, то не читайте дальше, такъ какъ не для васъ я пишу его въ такомъ случа. Вы не должны также напоминать о немъ маленькому Іоганнесу, если встртитесь съ нимъ: — это огорчитъ его, и я пожалю, что разсказалъ вамъ.

Іоганнесъ жилъ въ одномъ старомъ дом съ большимъ садомъ. Въ дом было много темныхъ коридоровъ, лстницъ, каморокъ, кладовыхъ, такъ что въ немъ не трудно было заблудиться. Въ саду повсюду устроены были парники, загородки и оранжереи.

Іоганнесу домъ и садъ казались цлымъ обширнымъ міромъ, въ которомъ онъ то и дло открывалъ все новыя, неизвстныя ему мста и давалъ имъ свои названія. Для дома имена эти онъ бралъ изъ міра животныхъ, такъ, тамъ былъ у него гусеничій чердакъ, потому что на немъ онъ выращивалъ гусеницъ, куриная комната, названная такъ потому, что, зайдя какъ — то въ пустую комнату, онъ нашелъ въ ней сидящую въ лукошк на яйцахъ курицу, которая забралась туда, конечно, не сама, а была посажена его матерью. Въ саду у него были — смородиновая гора, грушевый лсъ, земляничная долина и т.д. Въ конц же сада было мстечко, которое онъ назвалъ раемъ. Оно было дивно прекрасно. Тамъ былъ большой прудъ, въ которомъ плавали блыя водяныя лиліи, на берегу камышъ ласково шелестлъ и шептался съ тихимъ втеркомъ, а далеко, по ту сторону пруда, были дюны. Самый рай представлялъ собою маленькую лужайку, окруженную со всхъ сторонъ густою чащей кустовъ и деревьевъ и покрытую роскошной, сочной травой. Іоганнесъ любилъ лежать въ этой трав и смотрть на отдаленныя дюны, виднвшіяся за колеблющимся камышомъ.

Теплыми лтними вечерами онъ проводилъ тамъ долгіе часы, мечтая Богъ вдаетъ о чемъ. Онъ то пристально смотрлъ въ глубину прозрачной воды и воображалъ себя на прохладномъ дн въ полумрак зеленыхъ водорослей, то слдилъ взорами за проносящимися вверху надъ дюнами причудливыми облаками, наблюдая, какъ они громоздятся при заход солнца другъ на друга, образуя волшебные замки и таинственные, полные розоваго нжнаго мерцанія гроты, въ которые ему иногда страстно хотлось проникнуть.

‘О, если бы можно было полетть туда! — мечталъ онъ, — и посмотрть, что находится тамъ, дальше, за эти облаками!’ Но таинственный огненный гротъ медленно гасъ, и облака расползались по небу, превращались въ мелкія тучки, съ пруда поднимался сырой туманъ, и Іоганнесъ возвращался въ свою темную комнатку въ старый домъ.

Но и тамъ онъ былъ не одинъ. У него былъ отецъ, который любилъ его, была собака по имени Престо и большой котъ — Симонъ. Отца, конечно, онъ очень любилъ, но и Престо и Симонъ были не послдніе въ его симпатіяхъ. Со своимъ Престо онъ даже былъ откровенне, чмъ съ отцомъ, а къ коту Симону питалъ чувство глубочайшаго уваженія. — И неудивительно: Симонъ былъ громаднымъ чернымъ котомъ, съ толстымъ хвостомъ, блестящею шерстью, всегда важный и спокойный, какъ будто преисполненный сознанія своего собственнаго достоинства.

Эта важность и серьезность не покидали его даже тогда, когда онъ, играя, каталъ по земл старую пробку, или, усвшись за деревомъ, подалъ выброшенную голову селедки.

На рзвящагося и прыгающаго Престо онъ всегда поглядывалъ со снисходительнымъ презрніемъ, прищуривъ свои зеленые глаза и какъ будто думая: ‘и чего хорошаго можно ждать отъ этого глупаго животнаго?’

Естественно, что маленькій Іоганнесъ очень уважалъ Симона, но со своимъ веселымъ и подвижнымъ Престо онъ чувствовалъ себя куда лучше. Престо была собака далеко не красивая и простой породы, но чрезвычайно добродушное и умное животное и необыкновенно привязанное къ маленькому Іоганнесу, который бесдовалъ съ нимъ, какъ со своимъ другомъ. Стоитъ ли говоритъ о томъ, какъ Іоганнесъ любилъ своего Престо? Но, кром Симона и Престо, Іоганнесъ любилъ многое другое и даже неодушевленные предметы, такъ, онъ любилъ свою полутемную комнату съ маленькими окошками, ея обои, испещренныя прихотливымъ узоромъ какихъ-то невдомыхъ растеній, лежа въ постели въ долгіе часы болзни или по утрамъ, онъ различалъ тамъ какія-то странныя фигуры и лица, любилъ онъ и свою единственную висвшую у него на стн картину, на которой изображены были какіе — то чопорные господа, гулявшіе въ чистенькомъ саду съ подстриженными деревьями вдоль прямоугольныхъ прудовъ, на которыхъ били фонтаны и плавали лебеди. Но особенно любилъ онъ свои стнные часы. Онъ заводилъ ихъ всегда самъ, а когда они били, онъ считалъ своимъ долгомъ всегда смотрть на нихъ, конечно, если не спалъ. Если же случалось, что онъ забывалъ завести ихъ, и часы останавливались, онъ чувствовалъ себя какъ будто виноватымъ передъ ними и даже готовъ былъ просить у нихъ прощенія. Вамъ покажется, можетъ быть, смшнымъ, что Іоганнесъ разговаривалъ со всми этими предметами, но разв вы не говорите сами съ собой? А Іоганнесъ былъ убжденъ, что часы и обои понимаютъ его, а втайн онъ надялся и ждалъ, что часы или обои заговорятъ съ нимъ.

Въ школ, куда ходилъ Іоганнесъ, у него было много товарищей, но близкихъ друзей среди нихъ у него не было. Отецъ Іоганнеса былъ ученый и серьезный человкъ. Онъ иногда бралъ Іоганнеса съ собой на свои прогулки по лсу или на дюны. Но разговаривали они мало. Іоганнесъ шелъ позади, отставалъ отъ отца, собиралъ цвты или ласкалъ своей маленькой рукой грубую кору лсныхъ великановъ, которые всегда должны оставаться на одномъ и томъ же мст, — и они благодарили его, шумя своими вершинами. Иногда отецъ чертилъ на песк буквы, и Іоганнесъ складывалъ изъ нихъ слова, или же они останавливались, и отецъ объяснялъ Іоганнесу строенье того или иного растенія или животнаго.

Іоганнесъ любилъ спрашивать. Повсюду онъ видлъ и слышалъ многое, что возбуждало его любознательность. Правда, вопросы его были большею частью довольно глупы, онъ спрашивалъ, напримръ, почему міръ таковъ, а не иной, почему должны умирать животныя или растенія, возможны ли разныя чудеса, но отецъ Іоганнеса былъ мудръ и не объяснялъ всего, что самъ зналъ. И это было хорошо.

Вечеромъ, передъ сномъ, Іоганнесъ долженъ былъ читать длинную молитву. Этому научила его няня. Онъ упоминалъ въ ней своего отца и Престо. ‘Симонъ же, — думалъ онъ, — въ молитв не нуждается’. Кром того, въ ней онъ перечислялъ вс свои желанія и надежды, въ заключеніе просилъ о чуд и, сказавъ ‘аминь’, долго лежалъ полный ожиданія этого чуда, глядя на рисунки обоевъ, которые въ слабомъ полумрак казались еще фантастичне, на блествшую ручку дверей и на часы, откуда это ‘чудо’, конечно, явится скоре всего. Но часы однообразно тикали, ручка дверей не двигалась, становилось все темнй, и Іоганнесъ засыпалъ, ничего не дождавшись. Но чудо должно случиться, — это Іоганнесъ зналъ наврное.

II

У пруда было душно и тихо. Пурпурно-красное утомленное дневнымъ путемъ солнце, казалось, отдыхало на отдаленной полос дюнъ.

Неподвижная гладь пруда отражала его горящій ликъ почти полностью. А склонившіеся надъ прудомъ буки пользовались этой тишиной, чтобы внимательно наглядться на свое отраженье. Одинокая цапля, стоявшая на одной ног промежъ широкихъ листьевъ водяныхъ лилій, засыпала въ этомъ положеніи, забывъ, что пришла сюда половить лягушекъ.

Пришелъ и Іоганнесъ на свою лужайку, чтобы полюбоваться игрой облаковъ. Хлопъ! хлопъ! — прыгали лягушки въ воду при его появленіи. Гладь пруда зарябило, солнечный ликъ расплылся въ широкія огненныя полосы, а листья буковъ недовольно зашелестли, по тому что ихъ самолюбованіе еще не окончилось.

Къ голымъ корнямъ одного изъ буковъ была привязана старая, маленькая лодочка. Іоганнесу было строжайше запрещено пользоваться ею, но сегодня искушеніе было слишкомъ сильно. Облака начали уже громоздиться другъ на друга, образуя фантастичныя, громадныя ворота, въ которыхъ сіяло заходящее солнце, золотыя облачка выстраивались по бокамъ въ ряды, какъ разукрашенная золотомъ и пурпуромъ стража, и вся поверхность пруда пылала тоже пурпуромъ и золотомъ. Среди камышей вспыхивали блестящія огненныя искры. Самъ не зная какъ, Іоганнесъ отвязалъ лодку, Престо прыгнулъ въ нее первый и, прежде чмъ Іоганнесъ опомнился, онъ уже плылъ на лодк посреди пруда, медленно двигаясь навстрчу заходящему солнцу, и весь залитый его пурпуровымъ свтомъ.

Іоганнесъ сидлъ на носу лори и глядлъ въ глубину свтлаго грота. ‘Вотъ теперь бы имть крылья и полетть туда!’ — думалъ онъ. Солнце уже зашло. Облака еще горли, но на восток небо уже темнло, и растущія вдоль восточнаго берега ивы выдлялись на темномъ фон неба причудливой кружевной свтло-зеленой тканью.

Но чу! Что это? Надъ водой, бороздя ее, пронеслось что-то въ род легкаго втерка. Оно неслось со стороны дюнъ и облачнаго грота. Оглянувшись, Іоганнесъ увидлъ на краю своей лодки громадную голубую стрекозу. Подобной онъ еще никогда не видлъ. Она сидла неподвижно, до крылья ея быстро-быстро дрожали, образуя вокругъ нея большой свтло-радужный кругъ, кончавшійся огненнымъ кольцомъ.

‘Это должно быть огневикъ, — подумалъ Іоганнесъ, — они встрчаются очень рдко’.

Но кольцо расширялось и росло, крылья двигались такъ быстро, что казались свтящимся туманнымъ кругомъ, изъ котораго вдругъ на него глянули два темныхъ глаза, а вмсто туманнаго круга и стрекозы на краю лодки сидло нжное, стройное существо въ свтло- зеленомъ плать. Внокъ изъ блыхъ вьюнковъ лежалъ на свтлой голов, а у плечъ виднлись прозрачныя крылышки, блествшія всми цвтами радуги, какъ мыльный пузырь. Дрожь глубокаго восторга охватила Іоганнеса: это было долгожданное чудо. Наконецъ-то оно пришло!

— Хочешь быть моимъ другомъ? — прошепталъ онъ.

— Да, Іоганнесъ! — послышалось ему въ отвтъ, и голосъ этотъ звучалъ, какъ шелестъ камышей или шумъ дождевыхъ капель, стекающихъ съ листьевъ въ лсу.

— Какъ зовутъ тебя? — спрашивалъ Іоганнесъ.

— Я родился въ чашечк вьюнка, зови меня поэтому Вьюнкомъ, — сказалъ Вьюнокъ, улыбаясь и глядя на Іоганнеса такъ доврчиво, что сердце его трепетно забилось отъ восторга и счастья.

— Сегодня день моего рожденія, — продолжалъ Вьюнокъ, — я родился здсь отъ лучей луны и послднихъ лучей солнца. Хотя и говорятъ это Солнце, но это не врно: оно мой отецъ.

Іоганнесъ немедленно ршилъ завтра же заявить объ этомъ въ школ.

— Смотри, тамъ восходитъ круглый блый ликъ моей матери — луны.

— Здравствуй, мать! Ахъ, какъ печально она опять глядитъ сегодня!

Вьюнокъ указалъ на востокъ. Большой, блестящій дискъ луны поднимался тамъ по срому небу за кружевной тканью ивъ, которыя теперь темнымъ узоромъ выдлялись на ясномъ фон. Но ликъ луны былъ печаленъ.

— О, мать! Не бойся. Ему-то я могу довриться, — сказалъ Вьюнокъ и, зашевеливъ крылышками, нжно погладилъ Іоганнеса по щек цвткомъ ириса, который держалъ въ рук.

— Она недовольна, что я познакомился съ тобой. Ты первый изъ людей, къ которому я пришелъ. Но я врю теб, Іоганнесъ. Ты никогда, никогда не называй людямъ моего имени и не разсказывай имъ обо мн. Общаешь ли ты мн это?

— Да, Вьюнокъ! — отвтилъ Іоганнесъ тихо. Все это было такъ удивительно, странно для него. Онъ чувствовалъ себя невыразимо счастливымъ и боялся, что вотъ-вотъ все это кончится. Былъ ли это сонъ? Но около него на скамь мирно лежалъ Престо, и онъ чувствовалъ теплое дыханіе своей собаки. Комары, какъ всегда, кружились въ тепломъ вечернемъ воздух, и все вокругъ было такъ ясно, такъ отчетливо видно, что не могло быть сомннія, что все это онъ видитъ наяву. Все время передъ собой онъ видлъ Вьюнка, который глядлъ на него такъ ласково и доврчиво. И снова раздался его милый голосъ:

— Я часто наблюдалъ за тобой, Іоганнесъ, знаешь откуда? Когда ты наклонялся, чтобы напиться, или смотрлъ на плавунцовъ и саламандръ, я сидлъ на песчанномъ дн пруда среди густыхъ водорослей и слдилъ за тобой, но ты, конечно, не могъ замтить меня тамъ, — И Вьюнокъ весело закачался на борту лодки, отгоняя комаровъ цвткомъ ириса.

— А теперь мн хочется поиграть съ тобой. Ты всегда одинъ. Мы будемъ хорошими друзьями, и я разскажу теб много интересныхъ исторій, гораздо интересне тхъ, которыя разсказываютъ теб въ школ твои учителя. Вдь они вс ршительно ничего не знаютъ, хотя у нихъ и много книгъ, у меня же — гораздо боле достоврные источники знаній, чмъ книги. Да ты и самъ увидишь и услышишь все. Ты пойдешь со мною?

— О, Вьюнокъ! Своди меня туда! — воскликнулъ Іоганнесъ, указывая въ ту сторону, гд изъ облачнаго грота еще сверкали пурпурнымъ блескомъ послдніе лучи уже скрывшагося солнца. Эта чудная картина уже начинала меркнуть и заволакиваться срымъ туманомъ, но въ глубин облачнаго грота все еще мерцало свтло- розовое сіяніе.

Вьюнокъ посмотрлъ на этотъ свтъ, золотившій его блдное личико и волосы, и кивнулъ головой.

— Не сейчасъ, Іоганнесъ, не сейчасъ. Ты не долженъ сразу требовать слишкомъ многаго отъ меня. Я самъ еще никогда тамъ не бывалъ у отца.

— А я всегда вижу отца, — сказалъ Іоганнесъ.

— Но это не отецъ твой. Вдь мы братья — ты такъ же, какъ и я, сынъ солнца. Только твоя мать земля, поэтому мы такъ и различны, кром того, ты родился въ дом, среди людей, а я въ чашечк вьюнка, что конечно лучше, но мы все же хорошо поймемъ другъ друга, — и Вьюнокъ прыгнулъ легко съ борта лодки, которая даже не качнулась отъ его движенія, и поцловалъ Іоганнеса въ лобъ.

Іоганнесъ почувствовалъ посл этого прикосновенія, что онъ какъ будто весь преобразился. Все стало какъ-то ясне и понятне для него. Онъ увидлъ, что ликъ луны глядлъ уже не такъ печально, водяныя лиліи ожили и удивленно и задумчиво посматривали на него. Ему стало сразу понятно, зачмъ это комары такъ весело кружатся въ воздух, летая другъ около друга, то поднимаясь, то опускаясь и задвая воду своими длинными поясками. Онъ и раньше задумывался надъ этимъ, но теперь все это стало ему гораздо понятне. Онъ слышалъ, что шепталъ камышъ, и на что тихо жаловались деревья посл захода солнца.

— О, Вьюнокъ! Благодарю, благодарю! Это такъ чудно! Конечно, мы хорошо поймемъ другъ друга!

— Дай мн твою руку, — сказалъ Вьюнокъ, расправилъ свои крылышки и понесся вмст съ Іоганнесомъ среди листьевъ водяныхъ розъ, блествшихъ при свт луны. Тамъ и сямъ на нихъ сидли лягушки, но он не прыгали теперь въ воду при его приближеніи, а кланялись ему, привтствуя его своимъ ‘ква, ква’, на что Іоганнесъ имъ также вжливо отвчалъ, не желая показаться неучтивымъ.

Лодка скрылась въ камышахъ, а Іоганнесъ ползъ вслдъ за Вьюнкомъ по высокому тростнику на берегъ. Ему казалось, что онъ сталъ необыкновенно маленькимъ и легкимъ, былъ ли это обманъ? Но онъ не помнилъ, чтобы могъ раньше лазить по стволамъ камыша.

— Теперь будь внимателенъ, — сказалъ Вьюнокъ, — мы съ тобой увидимъ кое-что очень интересное.

Они шли по высокой трав, среди темнаго низкорослаго кустарника, черныя тни котораго лишь тамъ и сямъ прорзывались свтлой полоской луннаго свта.

— Прислушивался ты, Іоганнесъ, какъ трещатъ кузнечики на дюнахъ? Кажется, будто они взапуски даютъ концерты, но теб трудно опредлить, почему раздается эта музыка? А въ дйствительности, они трещатъ совсмъ не для своего удовольствія, а это просто сотни маленькихъ кузнечиковъ, которые учатъ уроки въ своей школ. Не шуми теперь: мы подходимъ какъ разъ къ такой школ.

Тррр… тррр… раздалось вблизи. Кустарникъ пордлъ, и когда Вьюнокъ раздвинулъ ручкой траву, Іоганнесъ увидлъ ярко освщенную лужайку, на которой маленькіе сверчки, сидя въ низенькой трав дюнъ, учили свои уроки. Тррр… тррр… Большой толстый кузнечикъ-учитель стоялъ впереди и выслушивалъ учениковъ. Каждый по очереди однимъ прыжкомъ подскакивалъ къ учителю и, отвтивъ, такимъ же образомъ возвращался на мсто, если этому кому-либо не удавалось, учитель сердился на ученика и ставилъ его въ наказаніе подъ грибомъ.

— Слушай внимательно, Іоганнесъ, — сказалъ Вьюнокъ, — ты, можетъ быть, здсь чему- нибудь научишься.

Іоганнесъ понималъ довольно хорошо, о чемъ трещали сверчки, но отвты ихъ учителю противорчили всему, чему онъ учился въ школ. Первымъ былъ урокъ географіи. Сверчки ничего не знали о частяхъ свта, — двадцать шесть дюнъ и два пруда были ихъ міромъ. А о томъ, что находится дальше за предлами ихъ, — говорилъ учитель, — никто ничего не знаетъ и знать не можетъ, и все, что объ этомъ вамъ разсказывается, — одн только сказки.

Затмъ былъ урокъ ботаники. Этотъ предметъ сверчки знали хорошо и твердо, и многіе изъ нихъ получали даже награды, главнымъ образомъ длинные тонкіе стебельки травы. Но больше всего удивила Іоганнеса сверчковая зоологія. Животный міръ раздлялся ими на прыгающихъ, летающихъ и ползающихъ. Сверчки и кузнечики, которые могли летать и прыгать, стояли на верхней ступени этой лстницы. За ними слдовали лягушки. Птицы описывались, какъ нчто чрезвычайно отвратительное, вредное и опасное. На самомъ низу у нихъ помщался человкъ. Это, по ихъ мннію, большое, вредное и мало подвижное животное, стоящее на очень низкой степени развитія, такъ какъ оно не уметъ ни хорошо прыгать, ни летать. Къ счастью, оно встрчается со сверчками довольно рдко. Маленькій кузнечикъ, который никогда еще не видлъ человка, получилъ отъ своего учителя три удара палочкой за то, что, по ошибк, причислялъ человка къ разряду безвредныхъ. Іоганнесу никогда еще не приходилось слышать что-либо подобное.

Вдругъ раздался голосъ учителя. — Тише! теперь у насъ будетъ урокъ прыганья!

Вс сверчки перестали сразу трещать и начали усердно и ловко прыгать и кувыркаться. Толстый учитель прыгалъ передъ ними, подавая примръ и поучая ихъ.

Это такъ развеселило и разсмшило Іоганнеса, что онъ, забывшись, расхохотался и весело захлопалъ въ ладоши. Въ одно мгновеніе сверчки разсыпались по дюн, и на лужайк воцарилась мертвая тишина.

— Вотъ что ты надлалъ, Іоганнесъ! — сказалъ Вьюнокъ, — ты не долженъ вести себя такъ неприлично. Сейчасъ видно, что ты родился среди людей!

— Мн очень жаль, и я постараюсь впередъ лучше вести себя, — сказалъ Іоганнесъ, — но это было такъ смшно!

— Постой, будетъ еще смшнй! — сказалъ Вьюнокъ.

Они перешли лужайку и поднялись на дюну съ противоположной стороны. Фу! Какъ трудно было итти по глубокому песку, но когда Іоганнесъ ухватилъ Вьюнка за его легкое платьице, они быстро взобрались наверхъ. На полдорог имъ попалась норка кролика. Хозяинъ ея, высунувъ головку и лапки, казалось, наслаждался ночнымъ воздухомъ. Шиповникъ только-что распустился и началъ цвсти, смшивая свой тонкій ароматъ съ запахомъ тмина, которымъ заросла почти вся верхушка дюны. Іоганнесъ часто встрчалъ кроликовъ, убгавшихъ при его приближеніи въ свои норки, и спрашивалъ себя всегда, какъ они тамъ живутъ? много ли ихъ помщается въ такой норк? не страшно ли имъ тамъ въ постоянной темнот? Поэтому онъ очень обрадовался, когда Вьюнокъ попросилъ у кролика позволенія осмотрть его жилище.

— Пожалуйста, — отвтилъ кроликъ, — но сегодня, къ несчастью, въ моей норк назначенъ балъ съ благотворительной цлью, и я тамъ не хозяинъ.

— Вотъ какъ! Разв случилось какое-нибудь несчастье?

— Увы, увы! — сказалъ кроликъ соболзнующе, — большое несчастье, его не загладятъ долгіе годы.

Въ тысяч прыжковъ отсюда люди построили большое, пребольшое зданіе и поселились въ немъ вмст со своими собаками. Отъ этого пострадало семь моихъ родственниковъ, да боле двадцати осталось безъ пристанища. Жившему же тамъ кроту и мышамъ пришлось еще хуже: ихъ немилосердно истребляютъ, а также и жабъ. Ну вотъ мы и ршили устроить балъ въ пользу пострадавшихъ. Я отдалъ для этого свое помщеніе: каждый длаетъ, что можетъ. Нельзя не длиться съ ближними. — И сострадательный кроликъ, вздохнувъ, потянулъ правой лапкой свое длинное ухо, чтобы осушить свои слезы. Это былъ его носовой платокъ.

Въ трав что-то зашуршало, и къ норк приблизилась толстая неуклюжая фигура большой крысы.

— Смотри! — воскликнулъ Вьюнокъ, — вотъ идетъ пана Крыса!

Но крыса, не обращая вниманія на Вьюнка, спокойно положила у входа большой сплый колосъ ржи, тщательно завернутый въ сухой листокъ и, легко перескочивъ черезъ кролика, вошла въ норку.

— Не можемъ ли зайти и мы? — спросилъ Іоганнесъ, котораго разбирало любопытство: — я тоже хочу дать что-нибудь. — Онъ вспомнилъ, что у него въ карман лежалъ кусокъ бисквита, но, только вытащивъ его, онъ поразился, какимъ маленькимъ сталъ онъ самъ: онъ едва могъ удержать кусокъ въ своихъ рукахъ и удивлялся, какъ онъ могъ помститься въ его карман.

— Это чрезвычайно рдкій и драгоцнный даръ — истинно царскій подарокъ! — воскликнулъ кроликъ и почтительно посторонился, чтобы пропустить ихъ.

Входъ былъ темный, и Іоганнесъ съ удовольствіемъ пропустилъ Вьюнка впередъ. Но вскор они замтили зеленоватый огонекъ, медленно приближавшійся имъ навстрчу. Это былъ маленькій свтлячокъ, услужливо предложившій имъ свой свтъ.

— Балъ общаетъ быть блестящимъ, — говорилъ онъ, ползая рядомъ съ ними, — уже собралось порядочно народу. А вы, вроятно, эльфы, не правда ли? — спросилъ онъ, нсколько подозрительно оглядывая Іоганнеса.

— Да, ты можешь такъ доложить о насъ, — отвтилъ Вьюнокъ.

— А знаете ли вы, что вашъ король тоже принимаетъ участіе въ праздник?

— Какъ? Разв Оберонъ здсь? — воскликнулъ Вьюнокъ, — я очень, очень радъ! Я вдь его хорошо знаю!

— А! — воскликнулъ почтительно свтлячокъ, — я не зналъ, что имю честь… — продолжалъ онъ, почти погасая отъ страха.

— Его величество предпочитаетъ, конечно, открытыя мста, но онъ всегда былъ очень отзывчивъ, если дло касалось благотворительности. Его присутствіе сдлаетъ праздникъ, конечно, очень блестящимъ.

И, дйствительно, праздникъ былъ блестящій. Большой залъ въ помщеніи кролика былъ роскошно убранъ. Гладко утоптанный полъ былъ посыпанъ пахучимъ тминомъ. Входъ былъ задрапированъ крыльями большой летучей мыши, которая по обыкновенію висла внизъ головой и докладывала о приходящихъ. Стны были со вкусомъ украшены сухими листочками, паутинками и маленькими летучими мышами. Межъ нихъ и по потолку ползало множество блестящихъ свтлячковъ, освщавшихъ своимъ фосфорическимъ свтомъ все помщеніе. Въ глубин зала возвышался прекрасный тронъ, построенный изъ свтящихся гнилушекъ и производящій своимъ блескомъ чудное впечатлніе.

Гостей было уже довольно много, и Іоганнесъ, чувствуя себя въ этой чуждой ему обстановк нсколько неловко, прижался къ Вьюнку. Дйствительно, онъ увидлъ изумительныя вещи. Въ одномъ углу кротъ съ увлеченіемъ передавалъ полевой мышк свое восхищеніе убранствомъ залы, въ другомъ — дв старыя жабы жаловались другъ дружк на сухую погоду, тамъ — маленькая лягушка тщетно пыталась провести подъ руку черезъ залъ красивую ящерицу, что ей не удавалось, приводило ее въ большое смущеніе и заставляло толкаться о стны, разрушая ихъ убранство.

На трон сидлъ самъ король эльфовъ Оберонъ, окруженный небольшой свитой эльфовъ, нсколько высокомрно посматривавшихъ на прочую публику. Самъ король былъ такимъ, какимъ долженъ быть всякій порядочный король. Онъ былъ очень привтливъ и общителенъ и дружелюбно разговаривалъ съ нкоторыми присутствующими. Онъ недавно вернулся изъ далекаго путешествія въ Индію и былъ одтъ въ роскошное платье, сшитое изъ пестрыхъ лепестковъ экзотическаго цвтка.

‘Такихъ цвтовъ у насъ не бываетъ’, подумалъ Іоганнесъ, глядя на него. Голову его украшала темно-синяя чашечка красиваго цвтка, распространявшаго такой тонкій и свжій ароматъ, что казалось, будто онъ только- что сорванъ. Въ рук онъ держалъ скипетръ, сдланный изъ тычинки лотоса. Присутствующая толпа неумолкая превозносила его любезность и доброту, а самъ онъ искренне восторгался луннымъ сіяніемъ этихъ мстъ и уврялъ, что мстные свтлячки ничуть не уступаютъ южнымъ свтящимся мухамъ. Стнныя украшенія зала также удостоились его вниманія, а одинъ кротъ утверждалъ даже, что его величество при разглядываніи изволило одобрительно кивнуть нсколько разъ головкой.

— Пойдемъ со мной, — сказалъ Вьюнокъ Іоганнесу, — я хочу представить тебя Оберону. — И они протискались сквозь толпу къ трону короля.

Оберонъ, замтивъ Вьюнка, подошелъ къ нему съ распростертыми объятіями и расцловался съ нимъ. Толпа зашумла, а межъ эльфами пронесся завистливый шопотъ. Об толстыя жабы въ углу ядовито забормотали что-то о льстецахъ и пролазахъ, которые всегда плохо кончаютъ, и при этомъ многозначительно качали своими большими головами.

Вьюнокъ, побесдовавъ съ Оберономъ на неизвстномъ язык, сдлалъ Іоганнесу знакъ подойти поближе.

— Дай мн руку, Іоганнесъ, — сказалъ Оберонъ, — друзья Вьюнка — мои друзья, и, гд я буду въ силахъ, я готовъ помочь теб. А это я хочу дать теб въ знакъ нашего союза, — и, снявъ при этихъ словахъ съ цпочки, которую онъ носилъ на ше, маленькій золотой ключикъ, онъ подалъ его Іоганнесу, почтительно принявшему подарокъ и крпко зажавшему его въ своей рук.

— Этотъ ключикъ можетъ сдлать тебя счастливымъ, — продолжалъ король, — онъ открываетъ золотую шкатулку, въ которой лежатъ удивительныя сокровища. Но гд эта шкатулка, я сказать теб пока не могу. Ты самъ долженъ старательно искать ее, и если ты останешься врнымъ и преданнымъ другомъ Вьюнка и моимъ, то ты наврное найдешь ее.

Сказавъ это, король привтливо кивнулъ головой Іоганнесу, который восторженно благодарилъ, чувствуя себя необыкновенно счастливымъ.

Въ это время лягушки-музыканты, сидвшія на небольшомъ возвышеніи, покрытомъ сырымъ мхомъ, заиграли какой-то медленный вальсъ, и пары закружились по залу. Большая ящерица, озабоченно сновавшая повсюду, и, повидимому, облеченная ролью распорядителя танцевъ, вжливо отстраняла всхъ нетанцующихъ къ великому огорченію двухъ жабъ, которыя громко жаловались, что имъ ничего не видно. Балъ былъ во всемъ разгар, это было очень смшно. Каждый танцовалъ по-своему, воображая, конечно, что танцуетъ лучше всхъ. Мыши и лягушки танцовали на заднихъ лапкахъ, а одна старая крыса кружилась при этомъ такъ неистово, что вс со страхамъ сторонились отъ нея. Одна жирная древесная улитка также осмлилась пройтись одинъ туръ съ маленькимъ кротомъ, но тотчасъ же отказалась подъ предлогомъ колотья въ боку, которое будто бы вызываютъ у нея танцы, настоящей же причиной, конечно, было ея неумнье танцовать. Но все это продлывалось очень торжественно и серьезно. Участіе въ балу было до нкоторой степени дломъ чести, и вс осторожно посматривали въ сторону короля, надясь увидть на его лиц знакъ одобренія себ. Но король, боясь возбудить неудовольствіе и соперничество, смотрлъ неподвижно передъ собой, а лица его свиты, считая ниже своего достоинства принять участіе въ танцахъ, высокомрно посматривали на толпу.

Іоганнесъ долго сдерживался, но когда онъ увидлъ, какъ длинная ящерица кружила молодую жабу, подымая бдняжку на воздухъ, и заставляя ее въ этомъ вид описывать кругъ, не выдержалъ и разразился громкимъ хохотомъ.

Это произвело переполохъ. Музыка остановилась. Король недовольно оглянулся. Главный распорядитель гнвно подскочилъ къ Іоганнесу и потребовалъ, чтобы онъ велъ себя приличне.

— Танцы дло очень серьезное, — сказалъ онъ, — и смяться тутъ нечему. Здсь же вы находитесь въ благородномъ обществ, танцуютъ не для удовольствія только. Каждый старается но мр своихъ силъ, и никто не желаетъ, чтобы надъ нимъ смялись, это невжливо. Кром того, мы находимся здсь съ благотворительной цлью въ пользу пострадавшихъ, и поэтому нужно вести себя прилично и не поступать такъ, какъ будто находишься въ человческомъ обществ.

Выговоръ этотъ смутилъ Іоганнеса. Онъ видлъ всюду враждебные взгляды, такъ какъ его близость королю создала ему много враговъ. Вьюнокъ отвелъ его въ сторону.

— Намъ лучше уйти, Іоганнесъ! — прошепталъ онъ, — ты снова испортилъ все дло. Да, да, такъ всегда кончается среди людей.

Они поспшно проскользнули подъ крылья большой летучей мыши, закрывавшей входъ, и вошли въ темный коридоръ. Вжливый свтлячокъ ждалъ ихъ уже тамъ.

— Хорошо ли вы провели время? — спросилъ онъ, — и видли ли короля Оберона?

— О, да! Это былъ очень веселый праздникъ, — сказалъ Іоганнесъ, — а ты разв долженъ все время оставаться здсь въ темнот?

— Нтъ, я длаю это по собственному желанію, — отвтилъ свтлячокъ съ горечью: — я больше не люблю эти пустыя забавы.

— Полно, — возразилъ Вьюнокъ, — ты говоришь неискренно.

— И все-таки это правда. Да, раньше было время, когда и я не пропускалъ ни одного праздника. Я танцовалъ и ухаживалъ. Но теперь я прошелъ черезъ горнило страданій, теперь… — онъ былъ такъ взволнованъ воспоминаніями, что почти погасъ. Къ счастью, они были недалеко отъ выхода, и кроликъ, услышавъ ихъ шаги, отошелъ въ сторону, такъ что луна заглянула въ отверстіе. Когда они вышли и очутились около кролика, Іоганнесъ сказалъ:

— Разскажи намъ свою исторію, свтлячокъ!

— Ахъ, — вздохнулъ свтлячокъ, — она проста и слишкомъ печальна — она не развеселитъ васъ.

— Разскажи, разскажи! — попросили вс.

— Ну, вы вс знаете, что мы свтлячки — существа совсмъ особаго рода. Да. Я утверждаю даже, что никто не будетъ спорить противъ того, что мы, свтлячки, самыя даровитыя созданія на свт.

— Почему же? Это интересно! — сказалъ кроликъ.

Но свтлячокъ возразилъ презрительно:

— Вы разв можете свтиться?

— Нтъ, этого мы не можемъ, — долженъ былъ согласиться кроликъ.

— Ну, а мы свтимся вс! Мы можемъ зажигать и тушить нашъ свтъ по желанію. Свтъ, это — высшій даръ природы, а способность свтиться есть высшее благо, котораго можетъ достигнуть живое существо. Кто же можетъ оспаривать у насъ это преимущество? А мы, самцы нашего рода, имемъ кром того крылышки и можемъ пролетать цлыя мили.

— Этого я тоже не могу, — сказалъ уступчивый кроликъ.

— Благодаря этому божественному дару свтиться, — продолжалъ свтлячокъ, — мы пользуемся уваженіемъ всхъ прочихъ животныхъ. Ни одна птица не тронетъ насъ, только послднее изъ всхъ созданій — человкъ — ищетъ насъ и уноситъ къ себ. Но это самое низкое созданіе природы. Іоганнесъ взглянулъ при этихъ словахъ на Вьюнка, какъ будто не понимая ихъ, но Вьюнокъ усмхнулся и сдлалъ ему знакъ молчать.

— Однажды я весело гулялъ, — продолжалъ свтлячокъ, — какъ ясный блуждающій огонекъ, въ темной чащ растеній, а она — та, чье существованіе нераздльно связано съ моимъ счастьемъ, жила тамъ, на сырой полян вблизи одного рва. Чудно блестла она своимъ смарагдовымъ огонькомъ, очаровавъ и покоривъ имъ мое сердце. Я леталъ надъ нею, стараясь привлечь ея вниманіе игрою моихъ цвтовъ, и съ восторгомъ замчалъ уже, какъ она начинала отвчать на мои привтствія, то смягчая, то погашая свой огонекъ, дрожа отъ восторга, я готовился опуститься къ своей возлюбленной, когда громкіе крики заколебали ночной воздухъ. Какія-то темныя существа — это были люди — приближались къ намъ. Испуганный, я обратился въ бгство, они преслдовали меня, стараясь накрыть какимъ-то чернымъ предметомъ, но крылья мои несли меня быстре, чмъ ихъ — ихъ неуклюжія ноги. Я спасся, и когда вернулся…

Тутъ голосъ разсказчика оборвался отъ душевнаго волненія, и онъ замолчалъ подавленный, а слушатели его сочувственно и почтительно молчали, ожидая, когда онъ придетъ въ себя. Справившись наконецъ съ душившими его слезами, свтлячокъ продолжалъ:

— Вы догадываетесь, конечно, что случилось: моя нъжная невста, самая блестящая, самая свтлая изъ всхъ, исчезла, унесенная злыми людьми. Тихая сырая лужайка была истоптана, ея любимое мсто на краю обрыва было мрачно и пустынно, и я остался одинъ во всемъ мір!..

Чувствительный кроликъ снова протянулъ лапу къ уху, чтобы вытереть имъ невольную слезу, выкатившуюся изъ его глазъ.

— Съ этого времени я совершенно измнился. Легкомысленныя удовольствія потеряли для меня всю свою привлекательность, и я думаю только о ней, о той, которую я потерялъ, и о времени, когда я вновь найду ее.

— Какъ, вы еще надетесь?! — радостно воскликнулъ кроликъ.

— Не только надюсь, но я увренъ, что тамъ вверху я увижу, я найду её, мою возлюбленную.

— Но… — хотлъ возразить кроликъ.

— Кроликъ! — прервалъ его свтлячокъ торжественно: — кроликъ! Я понимаю, что блуждающій во мрак, какъ вы, можетъ сомнваться еще. Но тотъ, у кого глаза открыты, кто видитъ собственными глазами все, во что онъ вритъ, тому ваше сомнніе непонятно. Тамъ, — и свтлячокъ поднялъ благоговйно свою головку къ сверкавшему безчисленными звздами небосклону, — тамъ вижу я уже ее! Я вижу её, я вижу тамъ моихъ предковъ, моихъ друзей, блистающихъ еще большимъ великолпіемъ, чмъ здсь, на земл.

Ахъ! когда же наконецъ пробьетъ мой часъ, и я полечу къ той, которая теперь оттуда зоветъ и ждетъ меня? Когда? Когда?

И, вздохнувъ, червячокъ покинулъ своихъ слушателей и снова поползъ въ темный входъ кроликовой норки.

— Бдное созданье! — сказалъ кроликъ, —

я хочу врить, что его надежды не обманутъ его.

— Я тоже врю, — согласился Іоганнесъ.

— А мн что-то не врится, — сказалъ Вьюнокъ, — но его исторія очень трогательна.

— Милый Вьюнокъ, — сказалъ устало Іоганнесъ, — я хочу спать.

— Ляжемъ здсь, Іоганнесъ. Я закрою тебя своимъ плащемъ, — сказалъ тотъ, снимая свой голубой плащъ и ложась рядомъ съ Іоганнесомъ въ душистую траву на склон дюны.

— Вы ложитесь головой прямо на землю, не лучше ли вамъ положить ее на меня? — сказалъ кроликъ такъ убдительно, что они не могли отказаться.

— Спокойной ночи, матушка! — сказалъ Вьюнокъ, глядвшей на нихъ сверху лун.

А Іоганнесъ, крпко зажавъ въ рук золотой ключикъ и положивъ головку на мягкую спинку кролика, уже засыпалъ.

III

— Гд онъ? Престо, гд твой маленькій хозяинъ? Какъ ты испугался, проснувшись одинъ въ камышахъ въ лодк и не найдя даже слдовъ своего господина? Что ты долженъ былъ почувствовать при этомъ? А теперь ты кружишься и визжишь и ищешь его тщетно. Бдный Престо! Какъ могъ ты спать такъ крпко и не замтить, когда твой хозяинъ покинулъ лодку, вдь ты просыпаешься обыкновенно при первомъ шорох? Даже твое необычайное чутье не помогло теб сегодня утромъ. Ты едва-едва нашелъ мсто, гд онъ высадился на берегъ, а здсь, на дюнахъ, ты окончательно потерялъ слдъ. Твое усердное обнюхиванье не помогаетъ теб. Да, ты очень огорченъ. Еще бы! Исчезъ любимый хозяинъ, исчезъ безслдно. Ну, ищи же его, Престо, ищи хорошенько! Смотри тамъ, прямо передъ тобой, не видишь ли ты на откос дюнъ, тамъ далеко, какъ будто что-то лежитъ?.. Смотри хорошенько!..

Одно мгновеніе Престо остановился, какъ вкопанный. Но затмъ, вытянувъ голову, онъ вдругъ помчался со всхъ своихъ четырехъ маленькихъ ногъ прямо къ темному пятнышку на откос дюнъ. И когда выяснилось, что это былъ дйствительно онъ, его Іоганнесъ, восторгу Престо не было конца. Вс его попытки выразить свою радость казались ему недостаточными. Онъ вилялъ хвостомъ, прыгалъ, визжалъ и совалъ Іоганнесу свой холодный носъ въ лицо.

— Тише, Престо! На мсто! въ будку! — крикнулъ ему Іоганнесъ въ полусн еще.

Какъ это было глупо! Вдь будка Престо была далеко отсюда.

Но сознаніе маленькаго сонливца начало постепенно возвращаться къ нему. Къ ласкамъ и обнюхиваніямъ Престо онъ привыкъ давно. Но легкія виднія сна и прошлой ночи среди эльфовъ и луннаго свта окутывали еще его душу, какъ утренній туманъ дюны, и онъ боялся, что холодокъ утренняго втерка прогонитъ ихъ.

— Надо закрыть глаза, — думалъ онъ, — а то я снова сейчасъ увижу свои обои, часы и комнатку, какъ всегда.

Однако онъ лежалъ не какъ всегда и начиналъ уже. сознавать это. Тихо, осторожно подымалъ онъ вки своихъ глазъ, открывая узенькую щелку — свтлый день! Голубое небо! Облака! Тогда онъ совсмъ открылъ глаза.

— Такъ это правда?! — воскликнулъ онъ.

Да, это была правда. Онъ лежалъ въ трав на дюн. Веселые солнечные лучи согрвали его, и онъ вдыхалъ свжій утренній воздухъ, а легкій туманъ скрывалъ еще отъ его взоровъ отдаленный лсъ, и только высокіе буки да крыша его дома красиво выдлялись на свтло-зеленомъ фон затуманеннаго ландшафта. Пчелы, жуки и другія наскомыя наполняли своимъ жужжаніемъ воздухъ, сверху раздавалась звонкая трель жаворонка, издали доносился лай собакъ и шумъ проснувшагося города. Все это онъ видлъ и слышалъ теперь явственно.

Но что было сномъ и что дйствительностью? Гд же Вьюнокъ? Гд кроликъ, на которомъ онъ спалъ? — Ни того, ни другого не было. Только Престо, сидя около него, весело вилялъ хвостикомъ и доврчиво глядлъ ему въ глаза.

— Не лунатикъ ли я? — прошепталъ про себя Іоганнесъ.

Около него виднлось отверстіе кроличьей норки, но ахъ! вдь на дюнахъ ихъ было такъ много! Онъ всталъ и оглянулся. Но что это у него въ зажатой рук? Дрожь восторга охватила его, когда онъ разжалъ руку: въ ней лежалъ маленькій золотой ключикъ. Неподвижно и задумчиво сидлъ онъ, глядя на него.

— Престо! — воскликнулъ онъ наконецъ: — Престо! — и слезы радости заполнили его глаза, — Престо, вдь это было въ дйствительности!

Престо вскочилъ и лаемъ старался обратить вниманіе своего господина на то, что онъ голоденъ и что пора идти домой.

Домъ? объ этомъ Іоганнесъ совсмъ забылъ и думать. Но вотъ вдали послышались голоса людей, искавшихъ и зовущихъ его, и вдругъ онъ сталъ думать о томъ, какъ его встртятъ, и что онъ скажетъ въ защиту своего поведенія, которое едва ли будетъ одобрено.

Еще невысохшія слезы восторга готовы были уже превратиться въ слезы страха и угрызеній совсти, какъ вдругъ онъ вспомнилъ своего Вьюнка, ставшаго теперь его лучшимъ повреннымъ и другомъ, вспомнилъ о лежащемъ въ его рук подарк короля эльфовъ Оберона, и успокоился. Чудесная, неоспоримая дйствительность только что прошедшей ночи нова наполнила его радостью, и онъ спокойно направился навстрчу искавшимъ его.

Но встрча оказалась даже хуже, чмъ онъ ее представлялъ себ. Страхъ и безпокойство го родныхъ достигли высшей степени. Онъ долженъ былъ выслушать строжайшій выговоръ, когда же отъ него потребовали дать торжественное общаніе, что впередъ онъ никогда больше не поступитъ такъ опрометчиво — онъ возмутился и твердо заявилъ, что такого общанія дать не можетъ. — Я не могу общать это! — сказалъ онъ ршительно. Вс были поражены. Его осыпали вопросами, грозили ему наказаніями, уговаривали его, но все было напрасно. Онъ думалъ о своемъ друг Вьюнк и твердо стоялъ на своемъ. Что для него теперь наказанія, когда у него есть такой другъ, какъ Вьюнокъ, для котораго онъ готовъ вынести все на свт. Онъ крпко прижималъ къ груди своей ключикъ, стискивалъ губы и на вс вопросы отвчалъ только подергиваніемъ плечъ.

— Я ничего не могу общать, — повторялъ онъ только.

Наконецъ его отецъ сказалъ: — Оставьте его въ поко. Вы видите, что онъ хранитъ какую-то тайну. Должно-быть съ нимъ случись что-нибудь очень замчательное, а когда-нибудь онъ самъ разскажетъ намъ объ этомъ.

Іоганнесъ улыбнулся, молча долъ свой хлбъ съ масломъ и пробрался въ свою комнатку. Тамъ онъ отрзалъ отъ оконной шторы шнурокъ, привязалъ къ нему свой драгоцнный ключикъ, затмъ повсилъ его себ на шею и, успокоенный, отправился въ школу.

Но и въ школ ему не повезло. Онъ не зналъ не одного урока, все время былъ разсянъ, улетая мыслями къ пруду и чудеснымъ событіямъ прошлой ночи. Ему казалось непонятнымъ, какъ онъ, другъ короля эльфовъ, можетъ быть теперь обязанъ ршать какія-то ариsметическія задачи и спрягать глаголы, а между тмъ это было такъ, и никто изъ окружавшихъ его не сомнвался въ этомъ и ничего не подозрвалъ о случившемся, даже самъ учитель, такъ сердито смотрвшій на Іоганнеса и презрительно называвшій его отптымъ лнтяемъ.

Но Іоганнеса не волновали ни плохія отмтки, сыпавшіяся на него за его невнимательность, ни другія наказанія.

— Они вдь ничего не знаютъ, — думалъ онъ, — и могутъ бранить меня сколько угодно. Это мн не помшаетъ оставаться другомъ Вьюнка, который для меня дороже ихъ всхъ вмст взятыхъ, даже съ учителемъ.

Это, конечно, было не особенно почтительно. Но его уваженіе къ людямъ — братьямъ не возросло посл всего видннаго и слышаннаго въ прошлую ночь. И когда учитель началъ разсказывать о томъ, какъ Богъ одарилъ человка разумомъ и поставилъ его господиномъ надъ всми земными тварями, онъ громко разсмялся, за что, конечно, получилъ строгій выговоръ и плохую отмтку въ бальник. Когда же вслдъ затмъ одинъ ученикъ прочелъ въ своей грамматик фразу: ‘хотя возрастъ моей прабабушки очень высокъ, однако наше солнце гораздо старше ея’, то онъ немедленно крикнулъ:

— Надо сказать: ‘нашъ солнце!’, потому что оно мужского рода!

Вс громко разсмялись, а учитель, удивленный этой выходкой, которую онъ квалифицировалъ какъ ‘безмрную глупость’, оставилъ Іоганнеса безъ обда и приказалъ ему сто разъ написать слдующую фразу: ‘хотя возрастъ мой прабабушки очень высокъ, наше солнце старше ея, а моя безмрная глупость не иметъ границъ’. И вотъ школьники разошлись, а Іоганнесъ сидлъ одиноко въ пустомъ класс и писалъ заданную фразу. Солнце весело бросало въ окно цлые снопы свта, въ широкихъ полосахъ котораго кружились безчисленныя свтящіяся пылинки, яркія пятна его лежали да блой оштукатуренной стн класса и медленно, незамтно, часъ за часомъ передвигались впередъ. Учитель ушелъ, хлопнувъ громко входной дверью.

Пятьдесятъ второй разъ уже Іоганнесъ писалъ фразу о своей прабабушк, когда вдругъ онъ замтилъ, маленькую, проворную мышку, съ черными, какъ бисеръ, глазками и шелковыми ушками, которая неслышно выползла изъ отдаленнаго угла класса и побжала теперь вдоль стны. Іоганнесъ сидлъ неподвижно, какъ мертвый, чтобы не испугать маленькое животное. Но она не была пуглива и смло подбжала къ парт, за которой сидлъ Іоганнесъ. Остановившись, она метнула глазками во вс стороны и быстро, однимъ прыжкомъ, вскочила на скамью, а затмъ и на парту Іоганнеса.

— Ай, ай! — прошепталъ онъ, — вотъ-такъ храбрая мышка!

— Кого же мн бояться? — пискнула мышка въ отвтъ, улыбаясь и показывая свои блые, острые зубки. Хотя Іоганнесъ видлъ уже много чудеснаго, но теперь онъ широко открылъ глаза отъ удивленія, — до того его поразила невозможность того, чему онъ былъ однако свидтелемъ въ класс, среди благо дня.

— Меня, конечно, теб бояться нечего, — сказалъ онъ тихо, все еще боясь спугнуть маленькое животное, — Ты пришла съ порученіемъ отъ Вьюнка?

— Я пришла сказать теб, что твой учитель совершенно правъ и что ты вполн заслужилъ свое наказаніе.

— Но вдь Вьюнокъ сказалъ, что солнце мужского рода и оно — нашъ отецъ.

— Конечно! Но людямъ этого знать не нужно. Какое имъ до этого дло? И теб незачмъ говорить объ этихъ деликатныхъ предметахъ съ ними. Они слишкомъ грубы, чтобы понять тебя. Вдь человкъ — только чрезвычайно злое и грубое созданіе, которое больше всего любитъ ловить и уничтожать все, что живетъ. Мы, мыши, знаемъ это по собственному опыту.

— Почему же вы остаетесь вблизи него и не уходите жить въ лса подальше?

— Ахъ, мы не можемъ больше сдлать этого. Мы слишкомъ привыкли къ городской жизни. Кром того, стоитъ лишь быть осторожне и избгать ихъ мышеловокъ и тяжелыхъ ногъ, и жизнь вблизи нихъ можетъ быть недурна. Къ тому же мы и довольно проворны. Но хуже всего то, что человкъ, зная свою неповоротливость, заключилъ союзъ съ нашимъ злйшимъ врагомъ — кошкою, это для насъ, дйствительно, большое несчастіе. Но вдь въ лсу тоже не мало совъ, ястребовъ и другихъ хищниковъ. Мы вс смертны, и отъ смерти не убжишь… Ну, Іоганнесъ, не забывай моего совта. Вотъ идетъ твой учитель!

— Постой, мышка, не уходи, — сказалъ Іоганнесъ, — спроси у Вьюнка, какъ мн поступить съ ключикомъ, я привязалъ его себ на шею, но въ субботу придется мнять блье, и я боюсь, что его увидятъ. Куда бы мн спрятать его получше?

— Закопать въ землю! Только тамъ онъ будетъ въ безопасности. Хочешь, я теб спрячу его?

— Только не здсь, въ школ!

— Въ такомъ случа закопай его тамъ, въ дюнахъ, а я передамъ своей двоюродной сестр, полевой мышк, чтобы она стерегла его.

— Благодарю тебя, моя мышечка!

— Бубумъ, бумъ! — послышались шаги учителя.

Мышка спрыгнула, и въ одно мгновеніе, пока Іоганнесъ макалъ свое перо въ чернильницу, она уже исчезла. Учитель, которому тоже хотлось уйти домой, простилъ Іоганнесу оставшіяся 48 фразъ и отпустилъ его.

Цлыхъ два дня Іоганнесъ провелъ въ постоянномъ страх. За нимъ слдили повсюду, и онъ не находилъ ни минутки свободнаго времени, чтобы побжать къ дюнамъ.

Настала пятница, а онъ все еще носилъ свой драгоцнный ключикъ на ше. Завтра вечеромъ его заставятъ перемнить блье, увидятъ ключикъ и, можетъ — быть, отнимутъ его. Эта мысль приводила его въ отчаяніе.

Ни въ дом, ни въ саду онъ не находилъ мста, которое казалось бы ему достаточно укромнымъ, чтобы спрятать свой ключикъ.

Насталъ вечеръ. Сумерки начинали уже спущаться. Іоганнесъ сидлъ у открытаго окна своей комнаты и тоскливо посматривалъ на синющія вдали, за зелеными кустами, дюны.

— О, Вьюнокъ, Вьюнокъ! Помоги же мн, — прошепталъ онъ страстно… и вдругъ услышалъ тихій шелестъ крыльевъ и почувствовалъ запахъ ландыша, а уха его коснулся такъ хорошо ему знакомый теперь нжный голосъ: — Я здсь! — И онъ увидлъ Вьюнка, сидвшаго на подоконник рядомъ съ нимъ и игравшаго стройными стебельками блоснжнаго ландыша.

— Наконецъ-то ты пришелъ! — воскликнулъ Іоганнесъ, — я такъ тосковалъ по теб!

— Пойдемъ со мной, мы спрячемъ твой ключикъ, Іоганнесъ.

— Я не могу! — вздохнулъ огорченно Іоганнесъ.

Но Вьюнокъ взялъ его за руку, и Іоганнесъ вдругъ почувствовалъ, что онъ легко понесся по воздуху, какъ смечко одуванчика.

— Вьюнокъ, милый Вьюнокъ! — говорилъ Іоганнесъ, летя рядомъ съ нимъ, — я такъ люблю тебя! Мн кажется, что я люблю тебя больше всхъ людей, даже больше Престо!

— Даже больше Симона? — спросилъ Вьюнокъ, цлуя его.

— О, Симонъ и не интересуется моей любовью.

Онъ въ этомъ не нуждается. Симонъ самъ любитъ только торговку рыбой, да и то лишь тогда, когда бываетъ голоденъ. Какъ теб кажется, Вьюнокъ, Симонъ — обыкновенная кошка?

— Нтъ, я думаю, что раньше онъ былъ человкомъ.

— Ззз… бацъ! толстый майскій жукъ налетлъ на Іоганнеса и чуть не упалъ.

— Разв вы не можете быть осторожне? — пробурчалъ онъ, — эти эльфы воображаютъ вроятно, что все воздушное пространство принадлежитъ имъ однимъ! Эти бездльники летаютъ только для своего удовольствія и мшаютъ намъ, которые такъ заняты поисками новой пищи и должны все время сть какъ можно больше! — И громко жужжа, онъ понесся дальше.

— Разв мы его обижаемъ тмъ, что не димъ листьевъ? — спросилъ Іоганнесъ.

— Да, для майскаго жука это очень обидно. Они считаютъ своимъ долгомъ истреблять какъ можно больше листьевъ. Въ этомъ ихъ жизненное призваніе. Хочешь, я разскажу теб исторію одного молоденькаго майскаго жука?

— О, пожалуйста, Вьюнокъ!

— Ну, слушай! Жилъ однажды одинъ молодой, красивый майскій жукъ, только что выползшій изъ земли. Конечно, все увиднное имъ произвело на него ошеломляющее впечатлніе. Больше года провелъ онъ до этого въ темнот подъ землей и теперь, дождавшись теплаго яснаго вечера и высунувъ головку изъ-подъ земли, онъ остановился, какъ вкопанный, пораженный яркостью свта, зеленью деревьевъ, пніемъ птичекъ и кипвшею вокругъ него жизнью.

Не зная, что длать, онъ выставилъ свои верообразныя щупальцы впередъ и началъ ощупывать торчащій передъ нимъ стебелекъ зеленой травы. Жукъ этотъ былъ самецъ и очень красивый экземпляръ своего рода. Онъ имлъ черныя блестящія членистыя ножки, толстый срый животикъ и грудь, покрытую панцыремъ, блествшимъ, какъ зеркало. Къ счастью для себя, онъ впереди замтилъ другого майскаго жука, который, хотя и не былъ такъ красивъ, какъ онъ, но зато обладалъ уже значительнымъ жизненнымъ опытомъ, такъ какъ выползъ днемъ раньше его.

Вжливо, какъ и подобаетъ быть всякому молоденькому жуку, онъ обратился съ какимъ- то вопросомъ къ своему солидному собрату.

— Что теб нужно, дружокъ? — спросилъ тотъ его высокомрно, сразу замтивъ, что иметъ дло съ новичкомъ, — чего ты ищешь?

— Извините, — возразилъ молодой жукъ, — я ничего не ищу, я, собственно, хотлъ спросить, что я долженъ длать? Что длаютъ здсь майскіе жуки?

— Вотъ что, мой милый, ты не знаешь этого? Ну, это неудивительно. Со мной было то же вчера. Ну, слушай же. Главное въ жизни майскаго жука — это да. Вблизи находится прекрасная липовая роща. Она посажена, конечно, для насъ, и наша главная обязанность — какъ можно больше обгладывать ея листья.

— Кто же насадилъ эту липовую рощу для насъ? — спросилъ молоденькій жукъ.

— Ну, великое существо, которое заботится о насъ. Каждое утро оно проходитъ мимо рощи и того, кто всхъ усердне глодалъ листья, оно беретъ съ собою въ прекрасный домъ, въ которомъ сверкаетъ яркій свтъ и гд вс майскіе жуки живутъ счастливо вмст. Но тотъ, который вмсто того, чтобы глодать листья, безполезно лишь летаетъ по воздуху — тотъ длается добычей летучей мыши.

— Это что такое? — спросилъ новичокъ.

— Это страшное чудовище съ острыми зубами, которое ловитъ насъ во тьм и тутъ же пожираетъ насъ.

И ера жукъ замолкъ, какъ они услышали надъ собой рзкій пискъ, заставившій ихъ задрожать отъ страха.

— У, вотъ оно, вотъ оно! — воскликнулъ старшій жукъ, — берегись его, молодой другъ, и будь мн благодаренъ, что я своевременно предостерегъ тебя. Передъ тобой еще цлая длинная ночь — не теряй же ее безполезно! Чмъ меньше ты будешь глодать листья, а будешь носиться по воздуху — тмъ больше опасность быть съденнымъ летучей мышью. Только т, которые слдуютъ своему истинному призванію, попадаютъ въ свтлое жилище добраго существа. Помни объ этомъ и слдуй своему призванію!

Сказавъ это, старшій жукъ поползъ дальше по трав, оставивъ своего недоумвающаго товарища одного.

— Знаешь ли ты теперь, что называютъ призваніемъ? — спросилъ Вьюнокъ Іоганнеса, — нтъ? Ну, молодой нашъ жукъ тоже не зналъ этого. Онъ понималъ только, что это было что-то связанное съ глоданіемъ листьевъ. Но какъ добраться до чудесной липовой рощи?

Прямо передъ нимъ возвышался твердый и стройный травяной стебель, слегка качавшійся подъ дуновеніемъ вечерняго втерка. Онъ крпко охватилъ его своими шестью цпкими ножками и поползъ. Снизу стебель этотъ казался ему высокимъ круглымъ стволомъ. Но жукъ все-таки хотлъ взобраться на него. ‘Это мое призваніе’, подумалъ онъ и началъ старательно лзть вверхъ. Дло подвигалось медленно. Онъ срывался, падалъ внизъ, начиналъ снова и наконецъ добрался до вершины и, качаясь на ней, почувствовалъ себя удовлетвореннымъ и счастливымъ. Какой чудный видъ открылся его взорамъ. Ему казалось, что цлый міръ лежитъ передъ нимъ и манитъ его къ себ. Легкій пріятный втерокъ обввалъ его со всхъ сторонъ и какъ-будто подымалъ его вверхъ. Онъ жадно наполнилъ воздухомъ свое заднее брюшко, и страстное желаніе подняться выше и выше охватило его. Въ восторг онъ раскрылъ свои жесткія крылышки и, расправивъ другую пару, замахалъ ими… — Выше, выше — подумалъ онъ и сильне замахалъ крылышками, лапки какъ-то сами оставили стебелекъ, и — о радость! — онъ, свободно и весело жужжа, понесся въ тихомъ вечернемъ воздух.

И Вьюнокъ замолкъ.

— Ну, а дальше что? — спросилъ Іоганнесъ.

— Продолженіе невеселое. Я разскажу теб его въ другой разъ.

Было уже поздно. Они пролетли надъ прудомъ, я дв запоздавшія блыя бабочки летли рядомъ съ ними.

— Куда летите вы, эльфы? — спросили он.

— Туда, къ дюнамъ, гд зацвлъ большой кустъ дикой розы.

— И мы съ вами, — сказали бабочки.

Уже издали бллъ онъ, почти сплошь осыпанный нжно — палевыми шелковистыми цвтами.

Бутоны были розоваты, а распустившіяся розы сохраняли кое-гд на лепесткахъ тонкія красивыя полоски въ память о томъ времени, когда сами были еще бутонами.

Роскошный, цвтущій, розовый кустъ одиноко возвышался на дюн, наполняя воздухъ своимъ ароматомъ. Запахъ этотъ такъ нженъ и тонокъ, что имъ питаются только одни эльфы. Блыя бабочки быстро помчались впередъ и стали цловать одинъ цвтокъ за другимъ.

— Мы прилетли сюда доврить теб большую драгоцнность. Можешь ли ты поберечь ее для насъ? — сказалъ Вьюнокъ.

— Да, да… конечно… — зашепталъ кустъ, шевеля листочками, — мн не скучно здсь, и я никуда не уйду, если меня не унесутъ насильно. Кром того у меня острые шипы, которыми я могу защищаться.

Маленькая полевая мышь, двоюродная сестра школьной, выбжала изъ-подъ корней розы, гд она уже приготовила глубокую ямку для ключика.

— Когда ты захочешь взять его, позови меня, чтобы не копать самому и не повредить корней розы, — сказала она.

И когда ключикъ былъ положенъ, розовый кустъ снова склонилъ свои колючія втки надъ темнымъ входомъ, общавъ врно хранить довренную ему драгоцнность. Блыя бабочки были свидтельницами его клятвы.

На слдующее утро Іоганнесъ проснулся въ своей постели, въ обществ Престо, причудливыхъ обоевъ и стнныхъ часовъ, но ключика со шнуркомъ на ше у него уже не было.

IV

— Что за отвратительно скучное время года лто! — стонала одна изъ трехъ большихъ желзныхъ печей, стоявшихъ на чердак стараго дома.

— Вотъ уже цлыя недли, какъ я не видла ни одного живого существа и не слыхала ни одного слова! А кром того внутри эта постоянная, отвратительная пустота! Это возмутительно!

— А я полна паутины, — замтила вторая печь, — зимой этого во мн не бываетъ.

— А я такъ запылена, что умру со стыда, когда зимой опять появится, какъ говоритъ Ванъ Альпенъ, черный человкъ! — насмшливо сказала третья печь.

Эту мудрость она подслушала у Іоганнеса, конечно, когда тотъ училъ стихи, сидя около нея зимой.

— Ты не должна такъ непочтительно говорить о г-н Трубочист, — сказала первая печь, которая была старе другихъ, — это меня оскорбляетъ.

Нсколько лампъ и консолей, лежавшихъ тамъ и сямъ, завернутыя въ бумагу, чтобы предохранить ихъ отъ ржавчины, выразили совсмъ недвусмысленно свое презрніе къ такому легкомысленному образу мыслей. Но вдругъ разговоръ затихъ. Крышка чердака поднялась, и лучъ свта проникъ въ его отдаленный уголъ, освтивъ все это общество, лежавшее тамъ въ ныли и безпорядк.

Это Іоганнесъ такъ внезапно прервалъ интересный разговоръ. Чердакъ всегда сильно привлекалъ его къ себ, а теперь, посл всхъ только что пережитыхъ необычайныхъ событій, онъ часто уходилъ туда, чтобы побыть въ его уединеніи и тишин.

Кром того, тамъ было одно закрытое ставней окно, которое выходило на дюны, и онъ находилъ особенное удовольствіе распахнуть его, чтобы посл таинственнаго полумрака чердака вдругъ окинуть взоромъ залитый солнцемъ пейзажъ, ограниченный волнистою далью нжно-синющихъ дюнъ.

Три недли прошло съ того памятнаго вечера въ пятницу, а Іоганнесъ ничего не слыхалъ о своемъ новомъ друг. Его золотого ключика тоже не было съ нимъ, а безъ него ему недоставало вещественнаго доказательства того, что все случившееся съ нимъ не было только волшебнымъ сномъ. Часто онъ съ трудомъ боролся противъ навязчиваго страшнаго предположенія, что онъ самъ все это выдумалъ.

Тогда онъ часами сидлъ неподвижный, блдный и печальный, а отецъ его, наблюдавшій за нимъ, со страхомъ начиналъ думать, что Іоганнесъ захворалъ съ той ночи, которую провелъ на дюнахъ. Іоганнесъ же просто тосковалъ по своемъ Вьюнк.

‘Разв онъ меня меньше любитъ, чмъ я его, — думалъ онъ, стоя у открытаго окна чердака и любуясь зеленью цвтущаго сада, — такъ почему же онъ не навщаетъ меня чаще? Почему онъ не остается со мной дольше? Если бы я могъ… Но, можетъ быть, у него есть еще другіе друзья, и онъ любитъ ихъ больше меня? А у меня никого, никого нтъ, и я такъ люблю его, его одного!..’

Вдругъ онъ увидлъ, какъ на темно-голубой синев неба появились шесть снжно-блыхъ голубей и, шумя крыльями, пролетли подъ крышей дома. Казалось, что полетомъ ихъ управляетъ какая-то разумная сила, они внезапно, какъ по приказу, мняли направленіе и кружились, будто желая полне исчерпать радость отъ купанья въ волнахъ свта.

Но вдругъ они направились прямо къ окну, у котораго стоялъ Іоганнесъ, и, шурша крульями, опустились около водосточнаго желоба, по которому, озабоченно воркуя, заходили взадъ и впередъ. Одинъ изъ нихъ имлъ въ крыл ярко-красное перышко. Онъ дергалъ и дергалъ его клювомъ до тхъ поръ, пока не вырвалъ и, подлетвъ, подалъ его Іоганнесу…

Едва Іоганнесъ прикоснулся къ нему, какъ почувствовалъ, что становится такимъ же легкимъ и быстрымъ, какъ любой голубь. Онъ потянулся — голуби поднялись — и онъ понесся, окруженный ими по пронизанной солнечными лучами воздушной синев, не видя ничего другого, кром блеска блыхъ крыльевъ и бездоннаго синяго неба надъ собой.

Они летли надъ садомъ по направленію къ синющему вдали лсу, густыя вершины котораго поднимались, какъ волны зеленаго моря. Іоганнесъ взглянулъ внизъ и замтилъ своего отца, сидвшаго у открытаго окна, и Симона, прилегшаго на скамь снаружи и грвшагося на солнышк, вытянувъ лапки.

‘Видятъ ли они меня’, подумалъ онъ, не смя имъ крикнуть.

Потомъ онъ замтилъ Престо, который бгалъ по саду, нюхалъ подъ каждымъ кустомъ и у каждой ограды, царапался у каждой оранжерейной двери въ поискахъ за своимъ хозяиномъ.

— Престо, Престо! — крикнулъ ему Іоганнесъ.

Собака подняла морду, завиляла хвостомъ и жалобно завыла.

— Я вернусь еще, Престо, подожди меня, — крикнулъ онъ еще разъ, но былъ уже далеко.

Они летли надъ лсомъ, и вороны съ крикомъ поднимались съ деревьевъ, на которыхъ находились ихъ гнзда. Была середина лта, и ароматъ цвтущей липы клубами поднимался вверхъ, наполняя воздухъ. На вершин высокой липы, въ пустомъ гнзд, сидлъ Вьюнокъ со своимъ внкомъ изъ вьюнковъ на голов. Онъ привтствовалъ Іоганнеса.

— Наконецъ ты здсь! — сказалъ онъ ему, — это я послалъ за тобой, и теперь мы можемъ остаться вмст, сколько хочешь.

— Какъ не хотть, — отвчалъ Іоганнесъ и, поблагодаривъ проводившихъ его сюда голубей, спустился съ Вьюнкомъ въ лсъ.

Тамъ было прохладно и тихо. Иволга безъ конца повторяла одно и то же колнце, чуть- чуть измняя его въ конц.

— Бдная птичка! — сказалъ Вьюнокъ, — когда-то она была райской птичкой, что еще видно по ея хорошенькимъ, желтенькимъ перышкамъ. Но злая сила измнила ее и изгнала изъ рая. Однако есть слово, которое могло бы вернуть ей прежнее опереніе и рай, но она забыла его, повторяетъ безъ конца что-то похожее на него и никакъ не можетъ вспомнить.

Безчисленныя мухи и мошки носились, какъ живые кристаллы, въ яркихъ лучахъ солнца, проникавшихъ темную зелень лса. Прислушиваясь къ ихъ жужжанію, можно было подумать, что громадный, стройный концертъ наполняетъ собой весь лсъ и что поютъ солнечные лучи.

Густой темно-зеленый мохъ покрывалъ землю, а Іоганнесъ сталъ снова такимъ маленькимъ, что этотъ мохъ казался ему цлымъ громаднымъ лсомъ, выросшимъ на почв настоящаго лса. Какъ красивы были его стебельки и какъ росли они! Пробираться черезъ нихъ было очень трудно, и мховый лсъ казался Іоганнесу безконечнымъ. Но вотъ они очутились передъ муравьиной кучей. Сотни муравьевъ озабоченно сновали взадъ и впередъ. Одни въ челюстяхъ несли сухіе кусочки дерева, листочки или травки, другіе переносили яички, и все это такъ суетилось, что у Іоганнеса почти кружилась голова. Они долго искали муравья, который согласился бы поговорить съ ними. Вс были слишкомъ заняты и не обращали на нихъ никакого вниманія.

Наконецъ они наткнулись на стараго муравья, пасшаго стадо тлей, отъ которыхъ муравьи получаютъ свою медовую росу. Такъ какъ тли наскомыя очень спокойныя, то муравей могъ побесдовать съ гостями, показать имъ устройство своей большой кучи.

Она лежала у ствола большого дерева и была очень обширна. Тамъ были сотни комнатокъ, чуланчиковъ и коридоровъ. Муравей водилъ ихъ по безконечнымъ проходамъ, обстоятельно объясняя назначеніе каждаго, показывалъ дтскія помщенія, въ которыхъ маленькіе муравьи выползали изъ своихъ блыхъ пеленокъ.

Іоганнесъ съ удивленіемъ и восторгомъ осматривалъ все это.

Старый муравей, между прочимъ, сказалъ имъ, что ихъ колонія очень озабочена предстоящимъ военнымъ походомъ. Они готовились объявить войну другой муравьиной колоніи, находящейся очень недалеко отсюда, уничтожить ее совершенно, а личинки — похитить и перенести къ себ или тоже убить. Это потребуетъ, конечно, громаднаго напряженія всхъ силъ, а поэтому они такъ заняты теперь исполненіемъ всхъ нужныхъ приготовленій къ походу.

— Зачмъ же вы воюете? — сказалъ Іоганнесъ, — вдь это нехорошо!

— Напротивъ, совершенно напротивъ, — возразилъ старый пастухъ, — это очень похвальный и нужный походъ. Подумайте! Вдь мы готовимся истребить поколніе такъ называемыхъ воинственныхъ муравьевъ и водворить миръ, — а это очень похвальное дло.

— А разв вы сами не принадлежите къ роду воинственныхъ муравьевъ?

— Конечно, нтъ! Откуда вы это взяли? Мы самые мирные муравьи.

— Какъ же понять это, если вы сами собираетесь воевать?

— Но это очень просто. Видите ли, было время, когда вс муравьи вели безконечныя войны другъ съ другомъ. Не проходило дня безъ большого сраженія и массовой бойни. И вотъ появился добрый и мудрый муравей, который понялъ, что всмъ муравьямъ жилось бы лучше и легче, если бы эти войны прекратились. Когда муравьи услыхали такую проповдь, они пришли въ величайшее возбужденіе и ршили разорвать этого великаго муравья на части. Но вслдъ за тмъ появились другіе муравьи, которые стали говорить то же самое, ихъ стали преслдовать и тоже рвать на части. Однако число ихъ, несмотря на это, все увеличивалось и увеличивалось и наконецъ ихъ стало столько, что не было никакой возможности всхъ ихъ уничтожить. Они назвались мирными и стали громогласно утверждать, что первый муравей былъ великій проповдникъ истины, а тхъ, кто не соглашался съ ними, они, уже въ свою очередь, стали рвать на части. Такимъ образомъ получилось, что большинство существующихъ муравьевъ стали мирными, чтутъ теперь мощи перваго великаго муравья и сохраняютъ ихъ съ величайшей старательностью, какъ святыню. Наша колонія, напримръ, обладаетъ его головой — самой настоящей, и мы побдили и уничтожили уже двнадцать другихъ муравьиныхъ колоній, которыя имли дерзость утверждать, что настоящая голова святого муравья находится не у насъ, а у нихъ. Такихъ дерзкихъ колоній остается еще четыре. Они тоже называютъ себя мирными муравьями, но на самомъ дл это, конечно, воинственные муравьи, иначе они бы не стали утверждать, что настоящая голова святого муравья находится у нихъ, зная, что она у насъ и что у святого была только одна голова. И вотъ мы готовимся теперь разрушить дотла тринадцатую колонію этихъ дерзкихъ! Разв это не хорошее дло?!

— Да… — сказалъ Іоганнесъ, — это очень удивительно…

Собственно говоря, ему стало немного страшно посл этого разсказа, и онъ почувствовалъ себя въ безопасности только тогда, когда, любезно поблагодаривъ услужливаго пастуха тлей и простившись, они вышли изъ гнзда и услись вдали отъ муравьиной кучи на согнутомъ стебельк травы подъ тнью папоротника.

— О, — вздохнулъ Іоганнесъ, — какое кровожадное и глупое общество, эти муравьи!

Вьюнокъ засмялся и, качаясь на своемъ стебельк, сказалъ:

— Ты напрасно зовешь ихъ глупыми, вдь люди постоянно указываютъ на нихъ, какъ на примръ, и учатся у нихъ мудрости!..

Такъ Вьюнокъ день за днемъ показывалъ Іоганнесу вс чудеса лса. Они навщали птичьи гнзда на вершинахъ деревьевъ или въ густыхъ кустарникахъ, навщали искусно построенныя жилища слпыхъ кротовъ или пчелиный улей въ старомъ дупл дерева.

Разъ они очутились на небольшой красивой лужайк, окруженной густыми зарослями кустовъ, которые со всхъ сторонъ оплетали пышныя втви жимолости. Пахучія гирлянды цвтовъ ея блистали среди темной зелени. Стая синичекъ прыгала и летала въ изумрудной листв кустовъ, наполняя воздухъ своимъ веселымъ щебетаньемъ.

— Какъ хорошо здсь! — воскликнулъ Іоганнесъ, — посидимъ среди этихъ цвтовъ.

— Хороша! — согласился Вьюнокъ, — и кром того, ты увидишь здсь кое-что очень смшное.

Въ трав росло много голубыхъ колокольчиковъ, и Іоганнесъ, усвшись около одного изъ нихъ, завелъ съ ними интересный разговоръ о пчелахъ и бабочкахъ, которыя жили съ ними въ большой дружб.

Но вдругъ большая тнь покрыла траву, и нчто, похожее на блое облако, опустилось на колокольчикъ, около Іоганнеса, такъ что онъ едва усплъ выбраться оттуда и поспшилъ къ Вьюнку, сидвшему въ пышно- распустившемся цвтк жимолости. Сверху ему сразу стало видно, что блое облако — былъ просто большой носовой платокъ, на который — бацъ! — грузно опустилась фигура большой и толстой дамы, придавивъ собою нжный колокольчикъ. Онъ не усплъ еще выразить своего сожалнія, какъ шумъ людскихъ голосовъ и трескъ ломающихся втокъ сразу спугнулъ лсную тишину этого мста, которое заполнила большая толпа людей.

— Ну, теперь мы посмемся, — сказалъ Вьюнокъ.

Люди — женщины съ зонтиками и корзинами въ рукахъ, мужчины въ высокихъ твердыхъ шляпахъ на головахъ — вс почти въ черномъ, сплошь въ черномъ — они выдлялись, какъ громадныя некрасивыя чернильныя пятна на роскошномъ, озаренномъ лтнимъ солнцемъ фон лса. Кусты грубо раздвигались неловкими руками, гибли цвты, повсюду разстилались блые носовые платки, и послушныя травки и терпливые стебельки молча поддавались и со вздохомъ гнулись подъ тяжестью налегающихъ на нихъ тлъ, теряя надежду оправиться когда-нибудь отъ постигшей ихъ участи.

Дымъ табака отъ закуренныхъ сигаръ заклубился въ втвяхъ жимолости, злобно заглушая нжный запахъ ея цвтовъ.

Громкій людской говоръ спугнулъ веселыхъ синичекъ, которыя съ шумнымъ пискомъ страха и возмущенія вспорхнули на ближайшія деревья.

Отъ толпы отдлился одинъ человкъ и сталъ на небольшой пригорокъ. У него были длинные, свтлые волосы и блдное лицо. Онъ махнулъ рукой и что-то сказалъ, и въ ту же минуту вс присутствующіе открыли свои рты и начали пть такъ громко, что испуганныя вороны съ шумомъ поднялись со своихъ гнздъ, а любопытные кролики, прибжавшіе было съ дюнъ, чтобы полюбоваться невиданнымъ еще зрлищемъ, со страха разомъ повернули обратно но направленію къ дюнамъ и бжали еще цлую четверть часа, хотя давно уже находились въ безопасности.

Вьюнокъ смялся отъ души, отгоняя отъ себя табачный дымъ листкомъ папоротника, но Іоганнесъ не могъ смяться: слезы блестли въ его глазахъ, но не отъ табачнаго дыма только…

— Вьюнокъ! — сказалъ онъ, — уйдемъ отсюда! Это такъ некрасиво, и они кричатъ такъ громко.

— Нтъ, останемся, Іоганнесъ, ты позабавишься еще: сейчасъ станетъ еще смшне.

Пніе вдругъ замолкло, и блдный человкъ началъ свою проповдь. Онъ громко кричалъ, чтобы вс его слышали, но то, о чемъ онъ говорилъ, звучало пріятно. Онъ называлъ людей братьями и сестрами, восторгался красотами природы и ея чудными твореніями, говорилъ о яркомъ сіяніи царственнаго солнца, о красивыхъ цвтахъ и веселыхъ птичкахъ.

— Что это! — сказалъ Іоганнесъ, — какъ говоритъ онъ? Разв онъ знаетъ тебя? Разв и онъ твой другъ?

Вьюнокъ презрительно тряхнулъ своей головкой съ внкомъ цвтовъ и сказалъ: — Онъ не знаетъ меня, и еще мене знаетъ солнце, птицъ и цвты. Вся рчь его — одна сплошная ложь!

Но толпа благоговйно слушала, а толстая дама, такъ безжалостно придавившая бдный колокольчикъ, нсколько разъ прослезилась даже и вытирала свои слезы уголкомъ фартука, такъ какъ не могла пользоваться платкомъ.

А блдный человкъ говорилъ, что Богъ заставилъ сіять солнце такъ радостно ради ихъ собранія здсь.

Тутъ Вьюнокъ насмшливо улыбнулся и ловко запустилъ въ носъ оратора крупнымъ жолудемъ.

— Теперь онъ будетъ думать иначе! — сказалъ Вьюнокъ, — да и какъ онъ смлъ думать, что мой Отецъ свтитъ здсь только ради его милости?!

Но блдный человкъ былъ слишкомъ возбужденъ, чтобы обратить вниманіе на задвшій его носъ жолудь, упавшій, казалось, изъ воздуха. Онъ продолжалъ все говорить и чмъ дальше, тмъ громче. Въ конц концовъ онъ даже побагровлъ отъ напряженія, потрясалъ кулаками въ воздух и кричалъ такъ громко, что ближайшіе листья дрожали, а травки качались отъ страха изъ стороны въ сторону. Когда онъ, наконецъ, кончилъ, вс снова громко и нескладно запли.

— Фуй! — защебеталъ черный дроздъ, смотрвшій на весь этотъ безпорядокъ съ вершины одного дерева, — что за ужасный шумъ! Даже мычаніе коровы въ лсу мн нравится больше. Вы только послушайте ихъ!

Черный дроздъ, — конечно, птица очень умная и обладаетъ тонкимъ вкусомъ.

Окончивъ пніе, люди вытащили изъ корзины разные свертки и жестянки со всякою сндью. На трав разостлали бумагу и стали раздавать всмъ бутерброды, апельсины. Захлопали также пробки бутылокъ.

Тогда Вьюнокъ призвалъ на помощь своихъ союзниковъ и началъ правильную осаду пирующаго общества. Одна храбрая лягушка вскочила на колни къ одной старой мамзели и услась, сама удивляясь своей храбрости, прямо рядомъ съ хлбцемъ, который барышня только что собиралась състь. Старая два громко взвизгнула и испуганно уставилась на непріятеля, не смя дотронуться до него.

Этотъ храбрый примръ быстро нашелъ себ достойныхъ подражателей. Большія, зеленыя гусеницы безстрашно заползали по шляпамъ, платью и снди, распространяя вокругъ себя страхъ и смятеніе.

Жирные крестовики начали спускаться на своихъ блестящихъ нитяхъ прямо въ стаканы съ пивомъ, на головы и шеи присутствующимъ, вызывая ихъ громкія восклицанія. Безчисленныя мухи бросались прямо въ лицо и глаза людей, жертвуя самоотверженно своей жизнью и загрязняя своими трупами пищу и напитки людей. Наконецъ приползли безчисленныя полчища муравьевъ и атаковали людей съ такихъ сторонъ и въ такихъ мстахъ, гд ихъ ждали мене всего. Это нападеніе произвело неописуемый переполохъ среди пораженнаго врага! Мужчины и женщины поспшно вскакивали со своихъ мстъ, освобождая придавленный ими мохъ и траву. Даже бдный колокольчикъ очутился вдругъ на свобод, благодаря удачному натиску двухъ муравьевъ на ноги толстой дамы. Смятеніе и переполохъ росли съ каждой минутой. Люди прыгали и бгали самымъ смшнымъ образомъ, стараясь избавиться отъ своихъ преслдователей. Блдный человкъ долго защищался, бшено отмахиваясь отъ летучихъ враговъ своей тросточкой, но два храбрыхъ дрозда, не пренебрегавшіе никакими средствами нападенія, и одна оса, ужалившая его въ икры, сквозь его черные брюки, наконецъ обратили его въ бгство.

Наконецъ и веселое солнце не выдержало этого зрлища и спряталось за тучи, и на сражающихся начали капать большія дождевыя капли.

Первыя же его капли вызвали, казалось, изъ земли цлый лсъ большихъ черныхъ грибовъ, это были раскрытые дождевые зонты, нкоторыя женщины покрыли головы подолами платьевъ, открывая такимъ образомъ сзади свои блыя юбки, чулки и башмаки безъ каблуковъ.

Вьюнокъ смялся отъ души надъ этой картиной всеобщаго переполоха. Смхъ душилъ его такъ, что онъ долженъ былъ держаться за стебелекъ цвтка, чтобы не упасть.

А дождь шелъ все сильне и сильне, какъ бы окутывая лсъ блестящей срой сткой. Съ зонтовъ, шляпъ и черныхъ сюртуковъ, промокшихъ и блествшихъ, какъ черныя крылья плавунцовъ, текли цлые ручьи. Башмаки хлюпали въ размокшей земл, и люди стали молча расходиться маленькими группами, оставивъ посл себя кучи грязной бумаги, пустыя бутылки, апельсинныя корки и другіе малопривлекательные слды своего пребыванія. На открытой лсной полян снова стало тихо и пустынно, и слышался только однообразный шумъ падающаго дождя.

— Ну, Іоганнесъ, вотъ мы увидали и людей. Почему же ты не смешься надъ ними? — спросилъ Вьюнокъ.

— Ахъ, Вьюнокъ, разв вс люди таковы?!.

— О, нтъ! бываютъ еще зле и хуже этихъ. Иногда они безсмысленно-злобно ломаютъ, разрушаютъ и уничтожаютъ все, что такъ красиво въ природ. Они срубаютъ деревья и строятъ неуклюжіе четырехугольные дома, нарочно топчутъ цвты и убиваютъ просто для своего развлеченія всякое животное, которое попадается имъ. Въ ихъ городахъ, гд они ютятся вс вмст, все грязно, черно, тамъ тяжелый воздухъ, отравленный дымомъ и пылью. Они совершенно чужды природ и твореніямъ ея, поэтому-то они такъ глупы и неуклюжи, когда возвращаются въ лоно ея.

— Ахъ, Вьюнокъ, Вьюнокъ!..

— Зачмъ плакать, Іоганнесъ? Теб незачмъ плакать о томъ, что самъ ты родился среди людей. Я вдь люблю тебя и избралъ тебя среди всхъ ихъ. Я научилъ тебя понимать языкъ птичекъ, бабочекъ и цвтовъ. Луна знаетъ тебя, и добрая мать твоя — земля — любитъ тебя, какъ дитя свое. Почему же ты не радуешься, что я другъ твой?

— О, Вьюнокъ! Я вдь счастливъ, счастливъ и все-таки я долженъ плакать о всхъ этихъ людяхъ!

— Зачмъ? Ты вдь можешь покинуть ихъ, если они огорчаютъ тебя. Ты можешь остаться со мной и сопровождать меня повсюду. Мы будемъ жить въ самой чащ лса или на пустынныхъ, озаренныхъ солнцемъ дюнахъ или, если хочешь, у пруда, среди камыша. Я поведу тебя, куда захочешь, на дно пруда, во дворцы эльфовъ, въ жилища гномовъ. Я помчусь съ тобой черезъ лса и поля и моря въ далекія, чудесныя страны. Я прикажу одть тебя въ мягкое платье, сотканное изъ нжныхъ паутинокъ, и дамъ теб такія же крылья, какъ мои. Мы будемъ питаться ароматомъ цвтовъ и танцовать вмст съ эльфами въ лунныя ночи. А когда наступитъ осень, мы умчимся, вслдъ за лтомъ туда, гд растутъ высокія пальмы, гд пестрютъ роскошные цвты, гирляндами сползая со скалъ, гд темно-синяя гладь моря дрожитъ! и сверкаетъ на солнц. Я буду постоянно разсказывать теб сказки, и мы всегда будемъ вмст. Хочешь ли ты этого. Іоганнесъ?

— И я никогда больше не вернусь къ людямъ?

— Но вдь среди людей тебя ждутъ лишь безконечныя страданія, огорченія и заботы. Тамъ день за днемъ ты будешь изнывать подъ бременемъ ихъ, и жизнь будетъ тяготить тебя. Они загрязнятъ твою нжную душу и будутъ мучить тебя своей грубостью, своей злостью они замучаютъ тебя. Неужели ты любишь людей больше меня?!..

— О, нтъ, Вьюнокъ, нтъ! Я останусь съ тобою! — Теперь онъ могъ доказать Вьюнку свою любовь. Разв онъ не хотлъ оставить для него все, все? Свою милую комнату, своего отца, своего Престо, все? Радостно и ршительно повторилъ онъ свое ршеніе Вьюнку.

Дождь пересталъ. Сквозь срыя тучи надъ лсомъ ярко заиграли веселые лучи солнца, отражаясь въ мокрой листв, въ капелькахъ дождя, повисшихъ на тонкихъ вткахъ, застывшихъ на стебелькахъ травы и, какъ бисеромъ, усыпавшихъ тонкія паутинки, тамъ и сямъ протянувшіяся межъ дубовыхъ втвей. Тонкій туманъ, какъ голубой паръ, тихо поднялся съ сырой земли и густыхъ зарослей, унося съ собой тысячи сладкихъ и таинственныхъ запаховъ. Черный дроздъ забрался теперь на самую верхушку дерева, откуда полились его задушевныя коротенькія трели, какъ привтъ заходящему свтилу, его пніе какъ бы показывало, какая нужна музыка для этого часа торжественной вечерней тишины, въ созвучіи съ тихо падающими съ втвей на землю дождевыми каплями.

— Разв это не лучше человческихъ голосовъ? — спросилъ Вьюнокъ, — да, черный дроздъ знаетъ уже, что и какъ нужно пть. Здсь все гармонія, какой ты никогда не найдешь среди людей.

— Что такое гармонія, Вьюнокъ? — спросилъ Іоганнесъ.

— Гармонія — то же, что счастье. Это то, къ чему вс стремятся, даже люди. Но люди ведутъ себя при этомъ какъ мальчишки, которые ловятъ бабочку: они пугаютъ ее своими неловкими прыжками и дикими криками.

— Найду ли я эту гармонію у тебя и съ тобою, Вьюнокъ?

— Да, Іоганнесъ! Но для этого ты долженъ забыть людей. Какое несчастье — родиться среди людей. Но ты еще молодъ, можешь еще изгладить изъ своей памяти всякое воспоминаніе о твоей прежней жизни. Среди нихъ же ты заблудишься, ты найдешь только смятеніе, борьбу и горе! Тамъ съ тобой случится то же, что съ тмъ молодымъ майскимъ жукомъ, о которомъ я разсказывалъ теб.

— Что же случилось съ нимъ?

— Онъ увидлъ свтъ, о которомъ ему говорилъ старый жукъ, и ршилъ, что для него лучше всего будетъ прямо летть на него. Такимъ образомъ онъ прямо влетлъ въ комнату и попалъ въ руки людей. Три долгихъ дня мучили они его. Его посадили въ. коробочку, къ ножкамъ его привязали нитку и заставляли летать на ней. Наконецъ ему какъ- то удалось вырваться, потерявъ одно крыло и ножку. Искалченный, онъ безпомощно ползалъ тамъ по ковру, ища выхода въ садъ, пока его нечаянно не раздавила тяжелая ступня человка. Вс ночныя животныя, Іоганнесъ, такъ же, какъ и мы — дти Солнца, и, хотя они никогда не видятъ своего лучезарнаго отца, безсознательное стремленіе влечетъ ихъ ко всему, что свтится, и тысячи, этихъ бдныхъ созданій ночи гибнутъ жертвой непобдимой любви своей къ Солнцу- отцу, котораго они лишились съ незапамятныхъ временъ, точно также влечетъ къ гибели и людей непобдимое и безсознательное стремленіе къ обманчивому, подобно тому великому Свту, который вызвалъ ихъ къ жизни, но котораго они уже не знаютъ.

Іоганнесъ удивленно и вопросительно взглянулъ прямо въ лицо Вьюнка, но были таинственны и глубоки, какъ небо, чернвшее между звздъ, глаза его.

— Ты о Бог говоришь? — спросилъ онъ его робко.

— О Бог? — переспросилъ Вьюнокъ, чуть замтно и нжно улыбаясь: — я знаю, Іоганнесъ, о чемъ ты думаешь, когда произносишь это слово. Теб вспоминается стулъ около твоей кровати, у котораго ты молился каждый вечеръ, зеленыя церковныя занавски, которыя ты видлъ каждое воскресное утро, заглавныя буквы твоего молитвенника, мшокъ на длинной палк, куда собираютъ пожертвованія въ церкви, плохое, нестройное пніе гимновъ, тяжелый запахъ человческаго пота — словомъ то, что ты называешь этимъ именемъ, лишь смшное и обманчивое представленіе въ род большой калильной лампы, вокругъ которой безпомощно бьются сотни и тысячи мошекъ, думая, что она — настоящее великое свтило!

— Но какъ же зовутъ это великое Свтило, которому я долженъ молиться, Вьюнокъ?

— Іоганнесъ, что отвтить грибку плсени, если онъ спроситъ, какъ зовутъ планету, съ которою онъ вращается въ пространств? И если бы существовалъ отвтъ на вопросъ твой, то ты понялъ бы его не лучше земляного червя, пытающагося уяснить себ гармонію небесныхъ свтилъ. Но молиться я все-таки научу тебя.

И вмст съ задумавшимся надъ его словами Іоганнесомъ онъ высоко поднялся надъ лсомъ, такъ высоко, что за линіей дюнъ блеснула тонкая, сверкающая полоска моря. Все дальше и дальше летли они надъ уходящимъ подъ ними луннымъ ландшафтомъ дюнъ, и все шире становилась свтлая полоска. Вотъ исчезъ зеленый скатъ дюнъ и слегка заблли камыши, среди которыхъ мелькали странные блдно-голубые цвты. Навстрчу поплылъ еще одинъ высокій хребетъ, за нимъ длинная узкая полоса песковъ, и вотъ открылось широкое, безбрежное, могучее море. Оно однообразно синло до самаго горизонта, и только тамъ, откуда должно было взойти солнце, блестла узкая полоса ослпительно краснаго свта.

Длинная, туманная, блая бахрома пны окаймляла морскую гладь, какъ горностаевая полоса окаймляетъ синій бархатный плащъ, а на горизонт тонкая, нжная, едва замтная чудная линія отдляла небо отъ воды. Она была какимъ-то непостижимымъ чудомъ, эта линія. Тонкая и видимая и все же неопредленная и неосязаемая, какъ замирающій аккордъ арфы, угасшій и затихшій уже, но все еще дрожащій…

Іоганнесъ услся на край дюны и погрузился въ безмолвное долгое созерцаніе, и казалось ему, что передъ нимъ торжественно открылись ворота вселенной и что его маленькая безсмертная душа несется съ первымъ солнечнымъ лучомъ навстрчу вчности.

Такъ сидлъ онъ, пока земныя слезы не наполнили его широко открытыхъ глазъ и не заволокли передъ нимъ чуднаго солнца, и великолпія неба, и земли, и не наступили темныя дрожащія сумерки…

— Такова должна быть молитва твоя! — тихо сказалъ Вьюнокъ Іоганнесу.

V

Бродилъ ли ты когда-нибудь но лсу въ ясный осенній день, когда солнце заливаетъ своимъ горячимъ свтомъ разукрашенную пеструю листву деревьевъ, когда сухія втви потрескиваютъ и листья шуршатъ подъ ногами?

Лсъ кажется тогда мечтательнымъ и утомленнымъ и живетъ какъ-будто только воспоминаніями. Легкій, какъ сонъ, голубой туманъ заполняетъ его таинственной красотой, и блестящія нити паутины носятся по воздуху, сонно колеблясь, какъ тихіе и прекрасные сны.

Изъ сырой почвы, только между мховъ и сырыхъ листьевъ, неожиданно высовываются загадочные образы разныхъ грибовъ, одни безформенно-толстые и мясистые, другіе стройные и тонкіе съ кольцеватой ножкой и въ красиво окрашенной шляпк.

Это — лсныя виднія.

Тогда видишь также на мшистыхъ древесныхъ стволахъ множество крошечныхъ блыхъ палочекъ съ черненькими, какъ-будто обугленными, кончиками. Нкоторые ученые люди считаютъ ихъ особымъ родомъ губки, но Іоганнесъ зналъ лучше, что это такое: это свчи. Он зажигаются въ тихія осеннія ночи, и при свт ихъ маленькіе гномы читаютъ свои крохотныя книжки. Это разсказалъ ему Вьюнокъ въ одинъ изъ такихъ осеннихъ дней и, слушая его, Іоганнесъ сидлъ очарованный его разсказомъ и усыпляющимъ, подымавшимся отъ лсной почвы запахомъ.

— Откуда появились на дубовыхъ листьяхъ эти черныя пятна? — спрашивалъ онъ.

— Ихъ длаютъ гномы, — разсказывалъ Вьюнокъ, — они пишутъ по цлымъ ночамъ, а подъ утро выливаютъ на дубовые листья свои чернильницы, такъ какъ не любятъ этого дерева, изъ котораго длаютъ обыкновенно кресты и церковную мебель.

Іоганнесу захотлось поближе познакомиться съ этимъ маленькимъ трудолюбивымъ народцемъ, и онъ упросилъ Вьюнка свести его съ однимъ изъ гномовъ.

Много прошло уже дней, какъ онъ остался въ лсу съ Вьюнкомъ, и все это время онъ былъ такъ счастливъ, такъ доволенъ своей новой жизнью, что не чувствовалъ ни тоски, ни сожалнія о томъ, что оставилъ и общалъ забыть совсмъ. Жизнь его была полна, не было одиночества, когда тоска охватываетъ насъ всего сильне, Вьюнокъ не покидалъ его, и всюду съ нимъ онъ былъ, какъ дома.

Онъ спокойно засыпалъ въ колеблющемся гнздышк болотной птички, повисшемъ на камышахъ у пруда, не боясь зловщихъ криковъ и карканья воронъ, не пугался онъ также проливныхъ дождей и бушующихъ вихрей, прячась отъ нихъ то въ дупло дерева, то въ норку кролика, то просто подъ плащъ Вьюнка, который, обнявъ его, разсказывалъ ему свои сказки.

А теперь онъ узнаетъ еще и гномовъ. День былъ для этого подходящій — тихій, тихій… Іоганнесу казалось, что онъ слышитъ уже шорохъ ихъ ножекъ, но было еще очень рано.

Птицы давно уже покинули свои гнзда и улетли на югъ, только дрозды еще лакомились кроваво-красными ягодами. Одинъ изъ нихъ случайно попалъ въ петлю, съ распростертыми крылышками вислъ онъ на тонкой крпкой нитк и бился, вырывая захваченную петлей ножку, которая почти что разрывалась. Іоганнесъ, замтивъ это, поспшилъ на помощь, и освобожденная птичка съ радостнымъ пискомъ улетла отъ опасности.

Грибы съ увлеченіемъ спорили между собой.

— Посмотрите на меня, — говорилъ толстый ‘чортовъ комъ’, — видли ли вы когда-нибудь, что-либо подобное? Посмотрите, какъ толста и бла моя ножка, какъ блеститъ моя шляпка! Я больше васъ всхъ, и это за одну ночь!

— Фу! — возражалъ мухоморъ, — ты слишкомъ неуклюжъ и грубъ, а я вотъ такъ ловко сижу на своей стройной ножк, какъ па палочк. Я красне рябины, а съ моими блыми пятнами я красиве всхъ!

— Тише! — крикнулъ имъ Іоганнесъ, знавшій ихъ издавна, — вы оба ядовиты и гадки!

— Въ этомъ наше достоинство, — возразилъ мухоморъ.

— Ты, кажется, человкъ? — пробормоталъ другой, — тогда я хотлъ бы, чтобы ты отвдалъ меня!

Іоганнесъ, конечно, не сдлалъ этого, но, набравъ горсть сухихъ вточекъ, онъ бросилъ ихъ въ мясистую шляпку гриба и смшно изукрасилъ его, заставивъ разсмяться всхъ сосдей, а особенно группу молодыхъ шампиньоновъ съ коричневыми головками, толпой выглянувшихъ на свтъ въ какіе-нибудь пару часовъ и теперь тснившихся неподалеку. ‘Чортовъ комъ’ посинлъ отъ злости, чмъ и обнаружилъ передъ всми свои ядовитыя свойства. ‘Кукушкинъ ленъ’ подымалъ свои маленькія круглыя головки, изъ которыхъ время отъ времени вылетало темное облачко тончайшей ныли, падавшей затмъ въ рыхлую черную землю и пророставшей цлой стью тончайшихъ нитокъ, изъ которыхъ въ слдующемъ году выростали новыя звздочки.

— Какъ хорошо жить! — говорили он другъ другу. — Выдлять пыльцу — это высочайшая цль жизни и какое счастье длать это! — и съ благоговйнымъ самозабвеніемъ он продолжали выдлять свои маленькія облачка пыльцы.

— Разв это правда, Вьюнокъ? — спросилъ Іоганнесъ.

— Для нихъ — да! — отвчалъ онъ, — ихъ счастье, что они не требуютъ другого, такъ какъ ничего большаго он не могли бы достигнуть!

Настала ночь, и тни деревьевъ слились въ одну черную массу, но таинственная жизнь лса не замирала. Тихо, еле слышно, потрескивали сухія вточки и шуршали въ трав засохшія листья. Іоганнесъ чувствовалъ по движенію воздуха, какъ что-то неслышно пролетло мимо него и копошилось неподалеку. Но вотъ явственно послышался ему топотъ многочисленныхъ ножекъ и шопотъ голосовъ. Вотъ вспыхнулъ въ черной глубин куста маленькій голубой огонекъ и сейчасъ же погасъ, тамъ еще одинъ… и еще… тише! Іоганнесъ насторожился, и вотъ совсмъ близко около себя онъ услышалъ за темнымъ стволомъ дерева шелестъ переворачиваемыхъ листовъ. Синіе огоньки задвигались позади и остановились.

Теперь они горли уже повсюду. Они блуждали въ темной листв, двигались по земл, а вдали, какъ костеръ, чудно свтилась какая-то блестящая масса.

— Что это тамъ блеститъ такъ прекрасно, Вьюнокъ? — спросилъ Іоганнесъ.

— Это гнилушки. Пойдемъ.

Они неслышно подошли къ одной такой свтящейся точк.

— Я хочу познакомить тебя съ Вюстишь, старйшимъ и ученнйшимъ изъ гномовъ.

Приблизившись, Іоганнесъ увидлъ человка, сидвшаго около маленькаго свтильника, при нжно голубомъ свт котораго можно было разсмотрть маленькое сморщенное личико съ длинною сдою бородой. Сдвинувъ свои густыя брови, онъ читалъ вслухъ. Голову его покрывала желудевая чашечка, украшенная маленькимъ перышкомъ, а передъ нимъ, подобравъ лапки, сидлъ большой паукъ- крестовикъ и внимательно слушалъ чтеніе.

Услышавъ приближающіеся шаги, гномъ приподнялъ брови, паукъ же уползъ.

— Добрый вечеръ, — сказалъ онъ, — я — Вюстишь, а вы оба кто?

— Меня зовутъ Іоганнесъ, и я очень хотлъ бы познакомиться съ тобой. Что ты читалъ здсь?

— Эта книжка не для тебя, — отвчалъ Вюстишь, — только пауки-крестовики могутъ слушать ее.

— Но покажи ее мн, милый Вюстишь, — просилъ Іоганнесъ.

— Я не имю права. Это священная книга пауковъ, которую я берегу для нихъ и не могу отдавать въ чужія руки. У меня имются также священныя писанія жуковъ, бабочекъ, ежей, червей, кротовъ, — словомъ, всхъ, кто живетъ здсь. Но не вс изъ нихъ могутъ читать сами, и, когда имъ хочется узнать что-нибудь, они приходятъ ко мн, и я прочитываю имъ нужное. Я горжусь этимъ званіемъ чтеца и книгохранителя, такъ какъ это очень отвтственное дло, понимаешь?

При этихъ словахъ Вюстишь значительно мотнулъ своей бородой и поднялъ вверхъ свой указательный палецъ.

— Что же ты читалъ теперь?

— Исторію Критцеля, великаго предка крестовиковъ, который жилъ много вковъ тому назадъ. Онъ первый растянулъ свою сть, прикрпивъ ее къ тремъ большимъ стволамъ, и сразу поймалъ въ нее боле двнадцати тысячъ мухъ. До него крестовики не умли ткать стей и питались просто травой или падалью. Но у Критцеля была свтлая голова, и онъ доказалъ, что живыя мухи — лучшая пища пауковъ. Для ловли ихъ онъ и изобрлъ свои сти на основаніи труднйшихъ математическихъ формулъ, такъ какъ онъ, кром того, былъ великимъ математикомъ. Съ тхъ пор вс крестовики ткутъ свои сти по созданному имъ образцу, нитка въ нитку, только въ гораздо меньшихъ размрахъ, потому что науки съ того времени сильно выродились. Критцель, ловилъ даже птицъ и убилъ тысячи своихъ собственныхъ дтей. Это былъ великій паукъ! Наконецъ, сильнйшій вихрь унесъ Критцеля съ его паутиной и тремя деревьями, къ которымъ она была прикрплена, въ далекій невдомый лсъ, гд онъ и живетъ, прославляемый за свою кровожадность и мудрость.

— И это все правда? — спросилъ Іоганнесъ.

— Все это написано въ книжк, — отвтилъ Вюстишь.

— И ты вришь ей?

Гномъ прищурилъ одинъ глазъ и приложилъ палецъ къ носу:

— Священныя книги другихъ животныхъ также упоминаютъ о Критцел, называя его преступнымъ, отвратительнымъ чудовищемъ. Но я не придаю этому значенія.

— А существуютъ ли также книжки гномовъ, Вюстишь?

Вюстишь взглянулъ недоврчиво на Іоганнеса.

— Кто ты, Іоганнесъ? — сказалъ онъ — въ теб есть что-то… что-то человческое.

— Нтъ, нтъ! успокойся, Вюстишь, — сказалъ Вьюнокъ, — мы эльфы. Но раньше Іоганнесъ часто встрчался съ людьми. Ты можешь врить ему: онъ не обманетъ тебя.

— Да, да, конечно, все это прекрасно! Но я считаюсь ученнйшимъ изъ гномовъ. Я долго и упорно работалъ и изучалъ все, что знаю, и долженъ быть осторожнымъ. Если я буду слишкомъ много болтать, я могу потерять свое доброе имя.

— Въ какой же книг но твоему мннію нтъ заблужденій?..

— Я много читалъ, но не думаю, что видлъ такую книгу. Это не книги эльфовъ и не книги гномовъ. Но такая книга должна существовать!

— Можетъ быть это книга людей?

— Я не читалъ ея, но не думаю, что это — настоящая, такъ какъ она должна принести въ міръ великое счастье и вчный миръ. Въ ней должно быть написано, почему все таково, какъ оно есть, вс отвты на вс вопросы. А люди, — сколько я знаю, — еще не добились этого!

— Далеко нтъ! — разсмялся Вьюнокъ.

— Но разв такая книга дйствительно существуетъ? — спросилъ Іоганнесъ, весь дрожа отъ волненія.

— О, да! — прошепталъ гномъ: — я знаю это изъ старыхъ, старыхъ сказаній… И — знаешь? — прибавилъ онъ еще тише, — я знаю также, гд она и кто можетъ найти ее…

— О, Вюстишь, Вюстишь!

— Но почему же ты не нашелъ ее? — спросилъ Вьюнокъ.

— Терпніе! Я еще найду ее. Нкоторыя частности мн еще неизвстны, но я скоро узнаю ихъ. Я всю жизнь работалъ и искалъ ее, потому что жизнь того, кто найдетъ ее, будетъ какъ вчно-свтлый осенній день, вверху будетъ голубая лазурь неба, а внизу синій туманъ земли, ни одинъ листовъ не зашуршитъ, ни одна втка не треснетъ, ни одна капля не упадетъ. Тни не ринутся съ мста, и багрянецъ и золото лса не погаснутъ никогда. То, что мы принимаемъ за свтъ и счастье, — будетъ мракъ и печаль для того, кто прочтетъ эту книгу.

Да, я знаю уже все это, и я найду ее когда- нибудь!

И гномъ снова значительно приподнялъ свои густыя брови и приложилъ палецъ къ губамъ.

— Вюстишь, не можешь ли ты поучить и меня… — началъ было Іоганнесъ, но вдругъ налетлъ вихрь, и что-то черное быстро и неслышно пролетло надъ нимъ и скрылось.

Оглянувшись на Вюстиша, онъ усплъ только замтить еще, какъ мелькнула его ножка въ дупл дерева, одно мгновеніе — и гнома съ его книжками, какъ и не бывало, а маленькая свчка стала медленно гаснуть и наконецъ потухла совсмъ. Это была очень странная свчка.

— Что это было такое? — спросилъ Іоганнесъ, въ страх прижимаясь къ Вьюнку.

— Филинъ! — отвтилъ тотъ.

Оба долго молчали. Наконецъ Іоганнесъ спросилъ:

— Вришь ли ты тому, что говорилъ Вюстишь?

— Вюстишь не такъ уменъ, какъ воображаетъ. Ни ему, ни теб никогда не найти этой книжки.

— Но вдь она существуетъ?

— Она, — какъ тнь твоя, Іоганнесъ, сколько бы ты ни бгалъ и ни гонялся за ней, — теб никогда не поймать ее, а въ конц концовъ ты убдишься, что гонялся за самимъ собой. Не будь глупцомъ и позабудь болтовню этого гнома. Я разскажу теб сотни боле интересныхъ сказокъ. Пойдемъ со мною! Мы выйдемъ на опушку и полюбуемся, какъ нашъ добрый Отецъ подымаетъ свои блыя туманныя покрывала со спящихъ луговъ. Пойдемъ же!

Іоганнесъ пошелъ за нимъ слдомъ, не понявъ его словъ и не слушая его.

Любуясь блестящимъ пробужденіемъ осенняго утра, онъ все думалъ о книжк, въ которой объяснялись причины всего, что есть, и тихо повторялъ про себя, — О, Вюстишь, Вюстишь!..

VI

И вотъ ему стало казаться, что въ лсу и на дюнахъ совсмъ не такъ хорошо и весело съ Вьюнкомъ. Онъ уже не былъ всецло занятъ и заинтересованъ тмъ, что Вьюнокъ показывалъ или разсказывалъ ему. То, что онъ видлъ вокругъ, потеряло для него свою прелесть и уже не восторгало его, какъ раньше. Облака были черны, тяжелы, ему казалось, что вотъ-вотъ они упадутъ и задавятъ его. Ему становилось больно, когда онъ видлъ, какъ осенній втеръ неустанно рвалъ и трепалъ утомленныя деревья, такъ что блдная, обратная сторона листьевъ поднималась вверхъ, какъ кружились, падали ихъ засохшіе и желтые братья. Разсказы Вьюнка не удовлетворяли его. Многихъ изъ нихъ онъ не понималъ совсмъ, а когда самъ задавалъ одинъ изъ вопросовъ, такъ часто занимавшихъ его теперь, то никогда не получалъ исчерпывающаго отвта.

И снова онъ думалъ тогда о таинственной книжк, гд все сказано такъ ясно и полно, и гд говорится о вчно-ясномъ осеннемъ дн, который долженъ наступить когда-нибудь.

— Вюстишь! Вюстишь!..

Вьюнокъ слышалъ эти вздохи:

— Іоганнесъ, я боюсь, что ты остаешся еще слишкомъ человкомъ. Даже твоя любовь похожа на человческую. Первый, заговорившій съ тобой посл меня, лишилъ меня твоего доврія. Ахъ, моя мать была права!

— Нтъ, Вьюнокъ! Но ты вдь знаешь больше Вюстиша, ты знаешь все, какъ та книжка, почему же ты не говоришь мн всего?

Вотъ посмотри! Отчего это втеръ безъ конца гнетъ и клонитъ бдныя деревья? Смотри, какъ они устали, ихъ лучшія втки ломаются и падаютъ, листья, даже еще свжія и зеленыя, отрываются сотнями и летятъ по воздуху. Они ослабли и не могутъ держаться. Зачмъ же этотъ дикій, злой втеръ не перестаетъ бить и трепать ихъ? Зачмъ это? Чего добивается онъ, этотъ втеръ?

— Бдный Іоганнесъ! Это человческія рчи!

— Пусть все успокоится, Вьюнокъ! Я хочу покоя и солнечнаго свта!

— Твои вопросы и твои желанія — все это у тебя человческое. Для нихъ нтъ ни отвта, ни исполненія. Если ты не научишься искать и желать лучшаго, то для тебя никогда не настанетъ тотъ тихій, ясный осенній день, какъ не настанетъ онъ для тхъ людей, которыхъ смутилъ твой Вюстишь.

— Разв есть такіе?

— Да! И очень много. Вюстишь, хотя онъ и кажется таинственнымъ, — глупый болтунъ и не уметъ хранить своихъ тайнъ. Онъ надется найти свою книжку у людей и посвящаетъ въ свою тайну всякаго, кто, по его мннію, можетъ помочь ему. Уже многіе стали несчастными и мучениками по вин его. Они начинаютъ искать эту книжку съ тмъ же страстнымъ рвеніемъ, съ которымъ раньше искали секретъ длать золото. Они приносятъ въ жертву своей страсти все, все. Бросаютъ свои дла, отрекаются отъ счастья, запираются въ комнаты, заваленныя толстыми старыми фоліантами и странными аппаратами и инструментами. Они отдаютъ этимъ поискамъ свое здоровье и жизнь, забываютъ о существованіи голубого неба, щедрой матери-природы и дорогихъ ближнихъ. Иногда имъ удается найти важныя и полезныя истины, драгоцнныя, какъ золотые слитки, которыя они выбрасываютъ изъ своихъ пещеръ на солнечный свтъ, но они мало заботятся объ этомъ я, позволяя другимъ пользоваться найденными благами, сами продолжаютъ усиленно копаться въ темнот, и чмъ дальше они уходятъ отъ цвтовъ и солнца, тмъ сильне ихъ надежда, тмъ напряженне ихъ ожиданіе найти ее, эту книгу.

— У нкоторыхъ при этомъ помрачается умъ, они забываютъ свою цль и становятся жалкими, сумасшедшими. Это Вюстишь сдлалъ ихъ такими. Они строятъ тогда или маленькія башенки изъ песка и вычисляютъ, сколько нужно прибавить песчинокъ, чтобы она развалилась, или же устраиваютъ маленькіе водопады и опять вычисляютъ каждую капельку протекающей воды, копаютъ ямки, употребляя всю свою изобртательность и остроуміе па то, чтобы сдлать ихъ совершенно гладкими и правильными, а когда ихъ безпокоятъ и спрашиваютъ, зачмъ это, то они серьезно и важно глядятъ и шепчутъ въ отвтъ: ‘Вюстишь! Вюстишь’! Да, во всемъ этомъ виноватъ этотъ маленькій, противный гномъ! Берегись его, Іоганнесъ!

А Іоганнесъ задумчиво смотрлъ на гнувшіяся подъ напоромъ втра, скрипящія деревья, и глубокая морщинка залегла на его нжномъ дтскомъ лобик: никогда еще онъ не задумывался такъ глубоко и серьезно надъ этимъ.

— И все-таки, ты самъ мн сказалъ, — проговорилъ онъ наконецъ, — что книжка эта существуетъ, и я увренъ, что она говоритъ и о томъ большомъ свт, который ты никогда не хотлъ назвать мн.

— Бдный, бдный Іоганнесъ! — промолвилъ Вьюнокъ, и голосъ его звучалъ среди дикаго шума втра, какъ призывный хоръ міровъ, — не отворачивайся отъ меня, люби меня всмъ существомъ твоимъ! Во мн ты найдешь больше, чмъ ищешь. Ты поймешь все невдомое теб, и самъ сдлаешься тмъ, къ чему стремишься теперь. Небо и земля откроютъ теб свою тайну, съ тобой заговорятъ звзды, он приблизятся къ теб, и безконечность приметъ тебя въ лоно свое. Люби, люби меня! Прижмись, обними меня, обвейся вокругъ меня, какъ хмель обвиваетъ дерево, и оставайся вренъ мн, какъ море врно берегамъ своимъ, такъ какъ во мн одномъ найдешь ты покой свой, Іоганнесъ!

Онъ замолкъ… Но казалось, что призывная мелодія словъ его все еще звучала издали, торжественная и величественная, сквозь шумъ и свистъ бури, тихая, какъ лунное сіяніе, виднвшееся теперь сквозь несущіяся подъ ней облака.

Онъ раскрылъ объятія, и Іоганнесъ уснулъ на груди его, согртый его плащомъ.

Но ночью онъ проснулся. Черная тихая ночь неслышно смнила бурю и опустилась на землю. Луна закатилась уже за горизонтъ. Неподвижно висла утомленная спящая листва, и лсъ стоялъ, окутанный непроницаемымъ мракомъ. И мысли — вопросы, неустанно и быстро смняя другъ друга, пронеслись въ голов Іоганнеса, уничтожая неокрпшую еще вру въ слова Вьюнка.

Почему люди таковы? Почему онъ долженъ покинуть ихъ и лишиться ихъ любви? Почему должна наступать зима, а листья сохнуть и падать, цвты вянуть? Почему, почему?

И вотъ въ кустахъ заблестли и задвигались во вс стороны маленькіе синіе огоньки.

Пристально слдилъ за ними Іоганнесъ. Вотъ загорлся на темномъ ствол большой огонекъ.

Вьюнокъ спалъ крпко и спокойно.

‘Одинъ только вопросъ еще’, подумалъ Іоганнесъ и тихо вылзъ изъ-подъ голубого плаща своего друга.

— А! Это ты?! — сказалъ Вюстишь, привтствуя Іоганнеса и кивая ему головой, — это меня радуетъ. Гд твой другъ?

Тамъ! Я пришелъ спросить тебя объ одномъ. Хочешь ли ты отвтить мн?

— Ты былъ среди людей — такъ? и ты хочешь знать мою тайну? — спросилъ Вюстишь.

— Кто долженъ найти книгу, Вюстишь? Скажи мн!

— Да, да! Въ этомъ все дло. Поможешь ты мн, если я теб отвчу?

— Да! На сколько хватитъ моихъ силъ!

— Такъ слушай же, Іоганнесъ! — Вюстишь сдлалъ большіе глаза и приподнялъ брови. Затмъ, прикрывъ ротъ рукой, прошепталъ:

— Золотая коробочка — у людей. Золотой ключикъ отъ нея — у эльфовъ. Враги эльфовъ не найдутъ его. Но другъ людей откроетъ коробочку. Время: весенняя ночь, а красношейка укажетъ путь.

— Правда ли это, правда? — воскликнулъ Іоганнесъ, вспомнивъ свой золотой ключикъ.

— Да! — отвтилъ Вюстишь.

— Почему же никто не нашелъ ея? Вдь такъ много людей искали ее?

— Ни одному смертному человку не говорилъ я того, что доврилъ теб: я еще не встрчалъ друга эльфовъ!

— Ключъ у меня, Вюстишь! Я могу помочь теб!

Іоганнесъ отъ радости захлопалъ въ ладоши. — А теперь я хочу сказать это Вьюнку!

И онъ полетлъ черезъ мохъ и сухіе листья обратно къ Вьюнку. Но ноги его стали вдругъ тяжелы, и онъ сталъ спотыкаться и падать. Подъ его ногами, которыя раньше не мяли даже травы, теперь трещали и ломались втки. А вотъ и пустой кустъ папоротника, подъ которымъ онъ спалъ. Какимъ маленькимъ и жиденькимъ показался онъ ему теперь!

— Вьюнокъ, Вьюнокъ! — крикнулъ онъ, пугаясь собственнаго голоса.

— Вьюнокъ! — Но это были звуки человческаго голоса.

Испуганная имъ ночная птица съ шумомъ поднялась и шарахнулась въ сторону, а подъ папоротникомъ никого не было.

Іоганнесъ оглянулся. Синіе огоньки исчезли.

Было морозно и сыро, и черная мгла лежала кругомъ, и только черные силуэты деревьевъ еле виднлись на темномъ звздномъ неб.

Онъ хотлъ крикнуть еще разъ, но голосъ его пугалъ лишь тишину ночи, и слово ‘Вьюнокъ’ звучало, какъ насмшка.

Тогда Іоганнесъ въ отчаяніи упалъ на землю и безутшно зарыдалъ…

VII

Настало срое холодное утро. Черные, срые отъ дождя втки и сучья деревьевъ, оголенные бурей, плакали въ холодномъ туман.

Быстро по мокрой, измятой трав бжалъ маленькій Іоганнесъ, пристально глядя передъ собой, туда, гд рдлъ лсъ, какъ-будто тамъ была цль его бга. Такъ бжалъ онъ всю ночь, потерявъ вмст съ Вьюнкомъ свое чувство увренности и безопасности, а также свта и тепла. Его покраснвшіе отъ слезъ глаза были полны страха и страданія, въ каждомъ темномъ предмет ему чудилось страшное чудовище одиночества, и онъ бжалъ, полный страха, не смя оглянуться назадъ…

Наконецъ онъ достигъ опушки. Передъ нимъ открывался широкій лугъ, на который сялъ мелкій какъ пыль дождь. Посреди, около голой ветлы, паслась лошадь. Она стояла неподвижно, понуривъ голову, и вода медленно стекала съ ея блестящей отъ дождя спины и спутанной гривы.

Іоганнесъ съ тихимъ стономъ побжалъ вдоль опушки лса, утомленно глядя на одинокую лошадь и мокрую пелену дождя.

‘Теперь все кончено, — думалъ онъ въ полномъ отчаяніи. — Солнце никогда уже не проглянетъ для меня, и всегда будетъ то, что я вяжу теперь’. — И подавленный онъ не хотлъ, не смлъ остановиться: тогда наступитъ самое страшное, — казалось ему.

И вдругъ онъ увидлъ большія ршетчатыя ворота какой-то усадьбы и маленькій домикъ, почти прикрытый густой, полной свтло-желтыхъ листьевъ липой. Онъ вошелъ въ ворота и зашагалъ по широкой усыпанной толстымъ слоемъ сухихъ листьевъ алле. На клумбахъ, въ дикомъ безпорядк, тамъ и сямъ цвли большія лиловыя астры и немногіе пестрые осенніе цвты. Онъ подошелъ къ пруду. Около пруда стоялъ большой домъ со множествомъ низкихъ оконъ и стеклянной дверью. Вдоль стнъ росли розовые кусты и густой плющъ. Все было мертво и пустынно. Полуобнаженные каштаны окружали домъ съ трехъ сторонъ. На земл среди густого слоя листьевъ и сухихъ втокъ Іоганнесъ замтилъ нсколько блестящихъ коричневыхъ каштановъ.

И вотъ холодное чувство смерти и одиночества оставили его. Онъ вспомнилъ о своемъ дом. Тамъ тоже росли каштаны, и онъ ходилъ собирать ихъ въ это время. Имъ овладло вдругъ желаніе повидать снова свой домъ. какъ-будто какой-то голосъ звалъ его туда.

Онъ опустился на скамью, стоявшую у большого дома, снова заплакалъ, но скоро успокоился.

Знакомый запахъ заставилъ его поднять голову. Передъ нимъ стоялъ человкъ въ бломъ фартук, съ трубкой въ зубахъ. Вмсто пояса онъ обмоталъ вокругъ себя связку мочалы, которой подвязываютъ цвты. Іоганнесъ хорошо зналъ этотъ запахъ: онъ напомнилъ ему собственный садъ и садовника, приносившаго ему бывало такихъ красивыхъ гусеницъ и помогавшаго ему отыскивать скворцовыя гнзда. Онъ не испугался стоявшаго передъ нимъ человка, разсказалъ ему, что онъ покинутъ и заблудился, и съ удовольствіемъ послдовалъ за садовникомъ въ его маленькій домикъ подъ желтою липой.

Тамъ сидла жена садовника, она вязала черный чулокъ. Надъ очагомъ вислъ большой чайникъ съ кипящей водой. На циновк передъ огнемъ сидлъ большой котъ со сложенными лапками, точно его Симону, въ моментъ разставанія.

Іоганнеса посадили къ огню, чтобы высушить его ноги. ‘Тикъ-тикъ-тикъ’ стучали большіе стнные часы, а Іоганнесъ слдилъ за паромъ, со свистомъ вылетавшимъ изъ чайника, и за синими огоньками, весело перебгавшими по куч торфа.

‘Вотъ я снова среди людей!’ подумалъ онъ. Но это не было непріятно. Онъ чувствовалъ себя хорошо и спокойно. Они были такъ добры и ласковы съ нимъ и спрашивали его, чего бы ему хотлось.

— Остаться здсь! — сказалъ онъ.

Здсь его ни о чемъ не спрашиваютъ, а дома было бы много огорченій и слезъ.

Ему пришлось бы молчать въ отвтъ на упреки и выслушивать, что онъ нехорошій мальчикъ и поступилъ нехорошо. Тамъ онъ снова долженъ былъ бы вспоминать о всемъ пережитомъ.

Правда, ему хотлось бы повидать свою комнату, своего отца, милаго Престо, но все-таки ему легче было тосковать по всемъ этомъ здсь, чмъ пережить мучительное и тяжелое свиданіе со своими. И ему казалось, что здсь ничто не можетъ мшать ему вспоминать Вьюнка, тогда какъ дома это было бы невозможно.

Вьюнокъ теперь уже далеко. Онъ улетлъ наврное въ т теплыя страны, гд пальмы растутъ надъ самимъ моремъ.

А онъ, Іоганнесъ, хочетъ остаться здсь, чтобы искупить свой проступокъ и ждать Вьюнка. Вотъ почему онъ просилъ этихъ добрыхъ людей оставить его у себя, онъ будетъ помогать ухаживать за цвтами, хотя бы только зиму. Втайн онъ еще лелялъ надежду, что съ весной его Вьюнокъ вернется къ нему.

Садовникъ и его жена думали, что Іоганнесъ убжалъ изъ дома, гд съ нимъ дурно обращались, жалли его и разршили остаться у нихъ. Такъ онъ остался и сталъ помогать садовнику ухаживать за цвтами. Ему отвели маленькую каморку съ кроватью изъ синихъ досокъ.

Лежа на ней по утрамъ, онъ видлъ, какъ трепетали и осыпались мокрые желтые листья липы, какъ ночью качались черные стволы деревьевъ, какъ звздочки, то скрываясь, то показываясь изъ-за нихъ, играли въ прятки, онъ давалъ имъ разныя имена, а самую яркую назвалъ Вьюнкомъ.

Всмъ цвтамъ, большинство которыхъ было ему знакомо еще изъ дому, онъ разсказывалъ свою исторію: и серьезной астр, и пестрой циніи, и блой хризантем, которая цвтетъ до поздней осени. Вс другіе цвты увяли, но хризантемы продолжали цвсти, и даже когда выпалъ первый снгъ и Іоганнесъ пришелъ понавдаться къ нимъ, он весело глянули ему навстрчу, какъ-будто хотли сказать: ‘А мы здсь еще! ты наврно не думалъ этого’. И цлый день он храбро держались, но два дня спустя ихъ уже не стало.

А въ теплой и влажной атмосфер оранжереи росли между тмъ роскошныя пальмы и древовидные папоротники, и пышно распускались причудливыя орхидеи. Какъ очарованный, глядлъ Іоганнесъ на ихъ прелестныя чашечки и думалъ о Вьюнк. И какъ-то холодно и непривтливо взглянула на него природа, когда онъ, выйдя въ садъ, увидлъ мокрый снгъ съ черными слдами ногъ и черные мокрые скелеты деревьевъ. Только когда снгъ молча падалъ цлыми часами, такъ что втви гнулись подъ блою массою снжнаго пуха, Іоганнесъ полюбилъ уходить въ фіолетовый сумракъ занесеннаго снгомъ лса. Тамъ царила торжественная тишина, но не смерть, и почти красиве, чмъ лтомъ… эта ослпительная близна покрытыхъ снгомъ втокъ, выдлявшаяся на блдно-голубомъ неб, и снжная пыль, разсыпавшаяся вдругъ блстящимъ облакомъ съ отягченныхъ снгомъ втокъ деревьевъ.

Разъ, когда онъ такъ далеко забрался въ вглубь лса, что кругомъ ничего уже не было видно, кром снга да наполовину черныхъ, наполовину блыхъ втвей деревьевъ, и казалось, что всякій звукъ и всякая жизнь замерли подъ тяжелымъ, блымъ покрываломъ зимы, онъ вдругъ замтилъ какое-то быстро скользнувшее мимо него животное. Оно было ему незнакомо, и онъ побжалъ было за нимъ вслдъ, но когда онъ хотлъ протянуть къ нему руку, оно быстро скрылось въ пустомъ дупл дерева. Іоганнесъ заглянулъ въ круглое отверстіе, въ которомъ оно скрылось, и подумалъ: ‘не Вюстишь ли это?’

Онъ мало думалъ о немъ. Онъ считалъ это преступнымъ по отношенію къ памяти Вьюнка.

Жизнь же у этихъ добрыхъ, пріютившихъ его людей проходила безъ волненій и тревогъ.

Правда, по вечерамъ онъ долженъ былъ имъ читать изъ большой черной книги, въ которой очень много говорилось о Бог, но книгу эту онъ зналъ уже и потому читалъ ее механически, не думая.

Ночью, посл прогулки въ лсу, онъ, лежа въ кровати, задумчиво глядлъ на холодный свтъ луны, лежавшій широкимъ пятномъ на полу его комнаты.

Вдругъ онъ увидлъ дв маленькія руки, ухватившіяся за спинку его кровати, затмъ между ними задвигался кончикъ мховой шапочки, и, наконецъ, показалась пара глубокихъ серьезныхъ глазъ съ густыми, высоко приподнятыми бровями.

— Добрый вечеръ, Іоганнесъ! — сказалъ Вюстишь (это былъ онъ), — я пришелъ, чтобы напомнить теб о твоемъ общаніи. Ты, конечно, книжки еще не нашелъ, такъ какъ до весны еще далеко, но думаешь ли ты объ этомъ? И что это, за толстая книга, которую ты читаешь по вечерамъ? Эта не можетъ быть настоящей, не врь ей!

— Я и не врю, Вюстишь, — отвтилъ Іоганнесъ.

Онъ повернулся и хотлъ заснуть, но мысль о ключик не покидала его.

А когда въ слдующіе вечера онъ снова читалъ толстую книгу, то читалъ ее уже внимательне, и ему становилось яснымъ, что это не настоящая книга.

VIII

‘Теперь онъ скоро придетъ!’ мечталъ Іоганнесъ, когда побжали первые ручьи растаявшаго снга и изъ земли кое-гд выглянули головки первыхъ подснжниковъ.

— Придетъ ли онъ? — спрашивалъ ихъ Іоганнесъ.

Но они не отвчали ему и молчали, повсивъ головки, какъ будто имъ было стыдно, что они такъ поспшили наверхъ, и хотли снова уйти въ землю.

Да, если бы только можно было снова уйти въ землю! Съ востока вдругъ подулъ сильный холодный втеръ, и бдные, слишкомъ ранніе гости погибли подъ высокими сугробами снга. Только нсколько недль спустя появились первыя фіалки, распространяя вокругъ свой нжный запахъ, а когда солнце хорошо согрло мшистую почву, свтлыя примулы выглянули на поверхность ея цлыми сотнями.

Скромныя фіалки со своимъ чуднымъ запахомъ являлись только таинственными предвстниками грядущаго великолпія, а веселыя примулы были уже его радостнымъ настоящимъ.

Проснувшаяся земля впитала въ себя первые теплые лучи солнца и претворила ихъ въ чудный зеленый уборъ.

‘Да, теперь онъ придетъ скоро!’ думалъ Іоганнесъ, внимательно присматриваясь къ почкамъ на деревьяхъ, и слдилъ, какъ он набухали, высовывались изъ-подъ коричневой чешуи, превращались въ свтло-зеленое кружево. Іоганнесъ цлыми часами слдилъ за молоденькими листочками, но не могъ подмтить ихъ роста, и все-таки, когда онъ, отвернувшись на время, снова вглядывался въ нихъ, они казались ему уже выросшими.

‘Они не ршаются расти, когда на нихъ смотришь’, — думалъ онъ.

Наконецъ, однажды въ ясный весенній день онъ пошелъ къ дому у пруда. Вс окна его были широко раскрыты. Не поселились ли уже тамъ люди?

Росшая у пруда большая рябина вся зазеленла, и каждая втка ея, казалось, трепетала новыми зелеными крылышками. На трав подъ нею сидла двочка.

Іоганнесъ видлъ сзади лишь ея свтлые локоны и голубое платьице да маленькую красношейку, сидвшую на ея плеч и клевавшую изъ ея рукъ.

И вдругъ она обернулась и посмотрла на Іоганнеса.

— Здравствуй, мальчикъ! — привтствовала она его, дружески кивнувъ головкой.

Но Іоганнесъ стоялъ ошеломленный и весь дрожалъ: это были глаза и голосъ его Вьюнка.

— Кто ты? — спросилъ онъ наконецъ, еще дрожа отъ неожиданности.

— Меня зовутъ Робинетта. А это моя красношейка. Она не будетъ бояться тебя. Ты любишь птичекъ?

Но красношейка не только не испугалась Іоганнеса, но даже порхнула къ нему на руку.

Все, слдовательно, было по-старому, и двочка въ голубомъ платьиц — былъ самъ Вьюнокъ.

— Какъ же тебя зовутъ, мальчикъ? — снова заговорилъ голосъ Вьюнка.

— Какъ? Разв ты не узнаешь меня? Не знаешь, что я — Іоганнесъ?

— Откуда же мн знать это?

Какъ понять, какъ объяснить это? Онъ слышалъ голосъ Вьюнка, онъ видлъ его темно- голубые, глубокіе, какъ небо, глаза и не могъ понять…

— Какъ ты смотришь, Іоганнесъ, на меня! Разв ты меня уже видлъ и зналъ раньше?

— Конечно!

— Да это теб, вроятно, просто приснилось!

— Приснилось? — подумалъ вслухъ Іоганнесъ, — разв возможно, чтобы мн все это только приснилось?! Или, быть можетъ, я сплю теперь?

— Откуда ты? — спросилъ онъ ее.

— Издалека. Я родилась въ большомъ город.

— Среди людей?

— Конечно, среди людей! А ты разв нтъ? — спросила она.

— Ахъ да, и я тоже!

— Ты какъ будто жалешь объ этомъ. Разв ты не любишь людей?

— Не люблю! Кто можетъ любить ихъ?

— Какъ, Іоганнесъ?! Но ты удивительный человкъ! Разв животныхъ ты больше любишь?

— Еще бы! Гораздо больше! И цвты тоже!

— Собственно, я тоже такъ думала… раньше… Но это нехорошо. Отецъ говоритъ, что мы должны любить людей.

— Почему же это нехорошо? Я люблю, кого хочу, и это не можетъ быть хорошо или Дурно.

— Фуй, Іоганнесъ! Разв у тебя нтъ родителей или близкихъ, которые заботились бы о теб?

— Конечно, есть! — отвтилъ Іоганнесъ, — іи я очень люблю отца, но не потому, что онъ человкъ, и не потому, что это хорошо.

— Но почему же?

— Самъ не знаю. Ну хоть потому, что онъ не похожъ на другихъ людей и тоже любитъ цвты и животныхъ.

— И я ихъ люблю, Іоганнесъ, — сказала Робинетта, подзывая къ себ красношейку и лаская ее.

— Я знаю это, и тебя тоже очень люблю.

— Вотъ какъ?! Да это у тебя идетъ очень быстро! — засмялась двочка: — кого же ты любишь больше всего?

— Кого?.. — Іоганнесъ замолкъ. Долженъ ли онъ назвать Вьюнка? Страхъ, что это имя можетъ у него вырваться въ присутствіи людей, былъ неотъемлемъ отъ всхъ его помысловъ.

И все же эта свтловолосая двочка въ голубомъ платьиц должна быть самимъ Вьюнкомъ. Да и кто, кром него, могъ бы дать ему это ощущеніе покоя и счастья, которое онъ испытывалъ теперь.

— Тебя! — сказалъ онъ наконецъ ршительно, заглянувъ въ ея темно-голубые глубокіе глаза.

Но говоря это повидимому такъ смло и ршительно, онъ боялся и съ трепетомъ ждалъ, какъ будутъ поняты и приняты его слова.

И снова раздался мелодичный и веселый смхъ Робинетты. Но затмъ она схватила его руку и взглянула на него, взглядъ ея былъ попрежнему ласковъ, голосъ попрежнему проникновенный:

— Ай, Іоганнесъ, но чмъ же я заслужила это такъ, вдругъ?

Іоганнесъ молчалъ, продолжая глядть на Робинетту.

Она поднялась и положила руку на его плечо.

Она была выше его.

Такъ пошли они вроемъ по лсу, собирая большія охапки лютиковъ, почти скрываясь подъ массой ихъ желтыхъ цвтовъ. А красношейка сопровождала ихъ, перелетая съ втки на втку и слдя за ними блестящими черными глазками.

Говорили они немного, поглядывая лишь изрдка другъ на друга, удивляясь своему неожиданному знакомству и не зная, что думать другъ о друг.

Скоро однако Робинетт понадобилось вернуться домой, хотя ей и жалко было разставаться съ Іоганнесомъ.

— Я должна вернуться, Іоганнесъ! Но мы будемъ еще гулять вмст. Ты, право, милый мальчикъ, — сказала она, прощаясь съ нимъ.

— Вью!.. Вью!.. — пищала красношейка, полетвъ вслдъ за нею.

Когда она скрылась, оставивъ въ его памяти только свой образъ, онъ уже не сомнвался въ томъ, кто она. Она и тотъ, дружб котораго онъ отдалъ всего себя, стали для него однимъ лицомъ, и имя Вьюнка, теряясь, смшивалось въ его представленіи съ именемъ Робинетты.

И все вокругъ него снова стало какъ прежде.

Цвты ласково кивали ему, прогоняя своимъ ароматомъ изъ его сердца тоску по дому, такъ долго угнетавшую его. Онъ снова, какъ птичка, нашедшая свое мягкое гнздышко, чувствовалъ себя въ родной атмосфер, среди нжной зелени въ темномъ и мягкомъ весеннемъ воздух.

Онъ протянулъ руки и. глубоко вздохнулъ отъ счастія.

А по дорог домой свтлые волосы и голубое платье Робинетты мелькали предъ нимъ повсюду, пуда бы онъ ни глядлъ. Это было какъ солнце, впечатлніе котораго навсегда осталось въ его памяти, посл того, какъ онъ разъ прямо глянулъ въ его свтлый ликъ.

Съ этого дня каждое утро Іоганнесъ приходилъ къ пруду. Онъ приходилъ туда на разсвт, разбуженный шумомъ возившихся подъ его окномъ воробьевъ и рзкимъ пискомъ скворцовъ, начинавшихъ свою возню въ желоб крыши съ первыми лучами восходящаго солнца. Поднявшись, онъ бжалъ туда по мокрой росистой трав и, садясь подъ кустъ сирени, ждалъ, пока не скрипнетъ большая стеклянная дверь дома и онъ не увидлъ приближающуюся къ нему фигурку Робинетты.

Затмъ они отправлялись вмст бродить по лсу и дюнамъ, примыкавшимъ къ лсу.

Они говорили обо всемъ, что попадалось, о деревьяхъ, растеніяхъ и дюнахъ, и Іоганнесомъ овладвало при этихъ прогулкахъ странное и сладкое чувство легкости и счастія: ему казалось, что онъ снова становится такимъ маленькимъ и легкимъ, что могъ бы летать. Онъ разсказывалъ ей исторіи цвтовъ и наскомыхъ, которыя узналъ отъ Вьюнка, забывая однако этого послдняго, какъ будто его и не было, а была всегда одна только Робинетта. Онъ испытывалъ невыразимое счастье, когда видлъ улыбку ея и устремленный на него дружелюбный взглядъ ея глазъ, и говорилъ съ нею такъ, какъ въ былыя времена говорилъ со своей собачкой, разсказывая ей все безъ стсненія и не задумываясь. А въ часы, когда ея не было, онъ думалъ о ней и каждую работу свою онъ длалъ съ мыслью о томъ, понравится ли она Робинетт.

А она сама была тоже весела и, когда видла его, улыбалась и спшила ему навстрчу, она говорила также, что ни съ кмъ такъ охотно не гуляетъ, какъ съ нимъ.

— Но, Іоганнесъ, — спросила она его однажды, — откуда ты знаешь, что думаютъ майскіе жуки, что поютъ дрозды и иволги, какъ устроена норка кролика или что длается на дн пруда?

— Да вдь ты сама разсказала мн все это и была со мной и у кролика и на дн пруда.

Робинетта нахмурила свои тонкія брови и смотрла на него насмшливо. Но онъ былъ такъ искрененъ, и она не замчала и тни обмана въ немъ. Они сидли подъ кустомъ сирени, украшенномъ пышными кистями лиловыхъ цвтовъ. У ногъ ихъ лежалъ прудъ, поросшій камышомъ и водяными лиліями.

Они слдили за черными жуками, скользившими по поверхности воды, и за красными паучками, подымавшимися то вверхъ, то внизъ въ вод, въ которой кишла жизнь.

Іоганнесъ, погруженный въ воспоминанія, задумчиво смотрлъ въ воду и вдругъ сказалъ:

— Однажды я былъ тамъ на дн. Я спустился по стеблю камыша и пошелъ по мягкимъ сырымъ прошлогоднимъ листьямъ, которые покрываютъ все дно. Тамъ всегда полумракъ, таинственный, зеленый, потому что свтъ проникаетъ туда черезъ зеленыя водоросли. Ихъ тонкіе блые корешки висли ладъ моей головой.

Вокругъ меня вились саламандры, которыя очень любопытны. Немного жутко становится, когда такія большія животныя плаваютъ надъ тобой. Я не могъ далеко видть передъ собой, такъ какъ было темно въ этой зелени, а изъ темноты выплывали разныя животныя, какъ черныя тни: то водяные жуки со своими ножками, похожими на весла, то плавунцы, то какая-нибудь рыбка.

Такъ я шелъ долго, кажется, цлые часы. Посредин былъ большой лсъ разныхъ водяныхъ растеній. Тамъ ползали улитки, и маленькіе водяные паучки строили свои блестящія гнздышки. Среди листвы носились быстрые ерши, которые останавливались и удивленно глядли на меня съ открытымъ ртомъ, дрожа своими плавниками.

Тамъ я познакомился съ однимъ угремъ. Онъ разсказалъ мн про свои путешествія. Онъ доплылъ даже до моря, говорилъ онъ, и поэтому его избрали королемъ пруда, такъ какъ никто такъ далеко не плавалъ. Но теперь онъ почти неподвижно валялся въ тин и спалъ, просыпаясь только тогда, когда ему приносили ду. лъ онъ страшно много, потому что былъ королемъ, а обитатели пруда хотли имть толстаго короля, у котораго былъ бы важный видъ. Да! удивительно хорошо было тамъ, на дн.

— Но почему же ты теперь не можешь пойти туда?

— Теперь? — спросилъ Іоганнесъ, смотря на нее своими большими задумчивыми глазами. — Теперь это уже невозможно. Я захлебнусь тамъ. Но теперь этого и не нужно: я охотне останусь здсь съ тобой подъ сиренью.

Робинетта удивленно покачала своей свтлой головкой и провела рукой но волосамъ Іоганнеса. Потомъ она взглянула на свою красношейку, которая на берегу пруда выискивала вкусные кусочки. Птичка оглянулась и мгновенье смотрла на обоихъ своими свтлыми глазенками.

— Понимаешь ли ты это, моя красношеечка? — спросила Робинетта.

Но птичка подмигнула ей хитро и, отвернувшись, снова начала свою возню.

— Разскажи мн еще, Іоганнесъ, что ты видлъ. — И Іоганнесъ разсказывалъ ей еще и еще, а Робинетта доврчиво слушала его.

— Ну почему же все это кончилось? Почему ты не можешь теперь со мною пойти повсюду? Мн такъ хотлось бы тоже!

Но Іоганнесъ тщетно напрягалъ свою память. Свтлая пелена покрывала темную бездну, черезъ которую онъ перешагнулъ, и онъ не зналъ, не понималъ уже, какъ онъ потерялъ свое прежнее счастье.

— Я не помню… ты не должна спрашивать меня объ этомъ. Маленькое злое существо испортило все это… Но теперь все снова хорошо и даже лучше, чмъ прежде.

Они замолкли. Ароматъ распустившейся сирени, жужжаніе безчисленныхъ наскомыхъ надъ поверхностью пруда, залитой потоками свта, погрузили ихъ въ сладостную истому. Вдругъ рзкій звукъ колокола, раздавшійся изъ дома, пробудилъ ихъ, и Робинетта быстро вскочила и исчезла.

Когда Іоганнесъ вечеромъ вернулся въ свою комнату и, лежа, задумчиво слдилъ за тнью листьевъ хмеля, игравшей въ лунномъ свт на его окн, ему вдругъ показалось, что кто- то постучался. Сначала Іоганнесъ подумалъ, что это случайно стукнулъ стебелекъ хмеля. Но звукъ повторился и теперь явственно три раза подъ рядъ. Тогда Іоганнесъ тихо раскрылъ окно и осторожно выглянулъ.

Въ глубокомъ сіяніи луны хмель рзко вырисовывался на стн блестящими большими листьями, образуя цлый лабиринтъ черныхъ пропастей и пещеръ, въ которыя лишь тамъ и сямъ луна бросала свтлыя пятнышки, еще боле оттнявшія ихъ черноту. Іоганнесъ долго слдилъ за этой волшебной игрой тней, пока не замтилъ почти у самаго окна спрятавшуюся подъ листомъ хмеля фигурку маленькаго человка.

Онъ сразу узналъ въ ней своего знакомаго Вюстиша съ его густыми бровями, высоко приподнятыми надъ удивленными глазами.

На кончикъ его большого носа луна тоже положила свое маленькое свтлое пятнышко.

— Разв ты забылъ меня, Іоганнесъ? Почему ты не думаешь о твоемъ общаніи? Теперь настало время. Разв ты не спросилъ у красношейки, куда нужно итти?

— Ахъ, Вюстишь! Зачмъ спрашивать! У меня есть все, что мн нужно. У меня Робинетта!

— Но это не будетъ продолжаться долго. Вдь ты можешь сдлаться еще счастливе, и она, конечно, тоже. А ключикъ разв долженъ остаться лежать такъ, безъ пользы. Подумай только, какъ это будетъ хорошо, когда вы оба найдете книгу! Поразспроси красношейку. А я помогу теб, въ чемъ могу.

— Спросить, конечно, можно, — сказалъ Іоганнесъ.

Вюстишь кивнулъ головой и проворно спустился.

Еще долго глядлъ Іоганнесъ на блествшіе въ лунномъ свт листья хмеля и причудливыя черныя тни его, потомъ закрылъ окно и легъ.

А на слдующій день онъ спросилъ красношейку, знаетъ ли она, гд золотая шкатулка. Робинетта удивленно слушала его, а онъ замтилъ, какъ красношейка кивнула и покосилась на Робинетту.

— Не здсь! Не здсь! — прощебетала она.

— О чемъ ты говоришь? — спросила Робинетта.

— Разв ты не знаешь, Робинетта? Разв ты не знаешь про шкатулку съ книжкой и про золотой ключикъ?

— Нтъ, нтъ! Разскажи мн о ней!

Іоганнесъ разсказалъ все, что зналъ о книжк.

— У меня ключикъ, — закончилъ онъ, — а золотая шкатулка, думалъ я, — у тебя, разв не такъ, птичка?

Но птичка длала видъ, что не слышитъ, и порхала среди молодой зелени бука. Они сидли на откос дюны, поросшей молодымъ букомъ и елями. Зеленая полоса деревьевъ уходила наверхъ вкось, и они сидли на краю ея на самой дюн на густомъ темно-зелономъ мху. Оттуда черезъ верхушки деревьевъ они могли видть зеленое море лса съ его темными и свтлыми волнами.

— Я думаю, Іоганнесъ, — сказала Робинетта задумчиво, — что я могу помочь теб найти книжку, которую ты ищешь. Но при чемъ здсь твой ключикъ? Какъ онъ попалъ къ теб?

‘Да, какъ это случилось?.. какъ это случилось?’ бормоталъ про себя Іоганнесъ, глядя поверхъ лса въ синющую даль. Вдругъ, какъ будто родившись въ синей лазури неба, передъ нимъ мелькнули дв большія блыя бабочки. Он дрожали и ослпительно блестли на солнц и, кружась неопредленно во вс стороны, приближались къ дтямъ.

— Вьюнокъ, Вьюнокъ! — прошепталъ вдругъ Іоганнесъ, усиливаясь вспомнить.

— Кто это Вьюнокъ?

Красношейка, вспорхнувъ, громко защебетала, а блыя маргаритки испуганно глянули вдругъ на Іоганнеса своими блыми глазками.

— Это онъ теб далъ ключикъ? — спрашивала Робинетта.

Іоганнесъ молча кивнулъ головой, но ей хотлось знать больше.

— Кто это былъ? Это онъ научилъ тебя всему, что ты мн разсказывалъ? Гд же онъ теперь?

— Теперь его уже нть. Теперь это Робинетта — ты и только ты, — и, схвативъ ея руку, онъ приникъ къ ней головой.

— Мой глупый мальчикъ! — сказала она, засмявшись, — я хочу дать теб эту книжку, я знаю, гд она.

— Но тогда мн нужно сходить за ключикомъ, а онъ далеко.

— Нтъ, этого не нужно. Я найду ее безъ него. Завтра же, общаю теб!

Когда они шли домой, об бабочки неслись передъ ними…

А ночью, во сн, Іоганнесъ видлъ своего отца, Робинетту и много другихъ людей. Сперва все это были друзья его. Они стояли вокругъ него и доврчиво глядли на него. Но вдругъ лица ихъ измнились. Взоры ихъ стали холодны и насмшливы… Тогда онъ оглянулся, но встрчалъ повсюду только враждебныя лица.

Онъ почувствовалъ невыразимый страхъ и проснулся въ слезахъ.

IX

Іоганнесъ долго сидлъ и ждалъ. Было холодно. Большія тучи безконечной однообразной чередой низко неслись надъ землею. Он разостлали свой мрачно-срый колеблющійся покровъ и завили края его въ яркомъ свт сверкавшаго вверху за ними солнца. Причудливо и быстро, какъ вспыхивающее пламя, то загорались, то потухали пятна его на деревьяхъ, и Іоганнесу стало какъ-то не по себ. Онъ думалъ о книжк, не вря и все же надясь, что сегодня увидитъ ее.

Въ просвт облаковъ, высоко, на недосягаемой высот, виднлась глубокая синева яснаго неба, на которой неподвижно, тихо и нжно блли маленькія тучки.

— Такова и она, — думалъ онъ, — такая же недосягаемая, свтлая и тихая.

Но вотъ пришла Робинетта. Красношейки съ нею не было.

— Все готово, Іоганнесъ! — воскликнула она громко, — пойдемъ, ты увидишь свою книжку!

— А гд птичка? — спросилъ ее Іоганнесъ нершительно.

— Она въ комнат, мы вдь не идемъ гулять. Пойдемъ же!

И онъ пошелъ за ней, не переставая думать.

— Нтъ, это не то… не то… все должно быть иначе…

И все же онъ шелъ за блокурой свтлой головкой двочки, которая вела его.

Ахъ! съ этого момента исторія Іоганнеса становится очень печальной, и я хотлъ бы закончить ее на этомъ мст.

Случалось ли вамъ когда-либо во сн видть себя въ волшебномъ саду, полномъ чудныхъ цвтовъ и животныхъ, любящихъ васъ и разговаривавшихъ съ вами? И вотъ во сн вамъ кажется, что вы должны скоро проснуться, и что вс окружающія васъ чудеса исчезнутъ. И во сн вы боретесь, пытаетесь задержать чудное сновидніе и боитесь холоднаго утренняго разсвта.

Нчто подобное испытывалъ Іоганнесъ, входя въ этотъ домъ.

Они шли по коридору, въ которомъ гулко отдавались ихъ шаги. Пахло жильемъ и кухней. Онъ вспомнилъ дни, когда ему запрещено было выходить изъ дому, свои школьныя работы и все, что было непріятнаго и мрачнаго въ его жизни.

Онъ вошелъ въ комнату, въ которой сидли люди. Сколько ихъ тамъ было — онъ не замтилъ. Они о чемъ-то оживленно болтали, но когда онъ вошелъ, вс замолчали.

Онъ посмотрлъ на коверъ, на которомъ стоялъ. На немъ были изображены какіе-то цвты кричаще — пестрые и большіе, по форм они напоминали фантастическіе цвты обоевъ его бывшей комнатки.

— Это мальчикъ садовника, — послышался голосъ сидвшаго прямо противъ него человка, — подойди ближе, дружокъ, не бойся!

— Ну, Робби, ты нашла себ здсь славнаго дружка! — произнесъ вдругъ рядомъ чей-то другой голосъ.

— Что все это значило? Снова нахмурились брови надъ его большими темными глазами, и онъ оглянулся кругомъ смущенно и боязливо.

Тамъ сидлъ одинъ господинъ, весь въ черномъ, и глядлъ на него холодными, срыми глазами.

— Итакъ, ты хочешь познакомиться съ книгою книгъ? — сказалъ онъ, — меня удивляетъ, что твой отецъ, садовникъ, котораго я знаю за хорошаго и благочестиваго человка, не знакомитъ тебя съ нею.

— Вы моего отца не знаете. Онъ живетъ очень далеко отсюда.

— Вотъ какъ? Ну, это все равно. Смотри, мальчикъ, вотъ она, та книга. Читай почаще ее, и пусть она на твоемъ жизненномъ пути…

Но Іоганнесъ уже узналъ книгу. Да и не такимъ образомъ долженъ онъ былъ получить то, что искалъ. Все должно было бы быть совсмъ, совсмъ иначе. Онъ отрицательно покачалъ головой.

— Нтъ, нтъ! это не та книга, о которой я говорилъ. Я эту знаю, это не настоящая!

Со всхъ сторонъ раздались восклицанія возмущенія и удивленія. Холодные, враждебные взоры направились на него со всхъ старонъ.

— Что? Что хочешь ты сказать этимъ, маленькій человчекъ?

Я эту книгу знаю. Это книга людей. Но она не даетъ того, что нужно. Иначе между людьми царили бы миръ и покой, которыхъ нтъ. А я говорю о другой книг, которая убдитъ всхъ, кто увидитъ ее, въ которой ясно и понятно разсказано почему все такъ, какъ оно есть…

— Возможно ли это? Откуда ты все это взялъ, мальчикъ?

— Кто научилъ тебя всему этому?

— Мн кажется, ты начитался вредныхъ книгъ и повторяешь ихъ!

Такъ сыпались на него со всхъ сторонъ вопросы.

Іоганнесъ чувствовалъ, какъ горли его щеки. Голова его кружилась, въ глазахъ рябило, и цвты на ковр заколебались вверхъ и внизъ. Гд мышка, которая такъ врно предостерегала его тогда въ школ? Онъ такъ нуждался теперь въ чьей-либо помощи.

— Я не повторяю за книгами, — сказалъ онъ, — а тотъ, который училъ меня всему этому, больше васъ всхъ. Я знаю, что говорятъ цвты и животныя. Они довряютъ мн. Я знаю, что такое люди, и какъ они живутъ, я знаю вс тайны эльфовъ и гномовъ, такъ какъ они любятъ меня больше, чмъ люди!

Мышка! мышка!..

Іоганнесъ слышалъ, какъ вокругъ него смялись, какъ острили на его счетъ. Въ ушахъ у него гудло и шумло.

— Онъ, кажется, зачитался сказками Андерсена!

— Онъ сумасшедшій!

Человкъ, сидвшій противъ него, сказалъ:

— Если ты читалъ Андерсена, мальчикъ, ты долженъ былъ бы больше знать о его любви къ божеству и его благочестіи.

Божество! — онъ зналъ это слово и вспомнилъ слова Вьюнка.

— Я не боюсь божества! Божество — это большая горящая лампа, у которой тысячи заблуждаются и гибнутъ!

Смхъ прекратился, и наступило жуткое молчаніе, въ которомъ онъ ощущалъ ужасъ и возмущеніе присутствующихъ.

Іоганнесъ чувствовалъ злые, колючіе взоры, обращенные на него. Это было, какъ въ его сн, прошлою ночью.

Одтый въ черное человкъ всталъ и схватилъ его за руку. Это было очень больно и лишило его мужества.

— Послушай, мой милый! Я не знаю, сумасшедшій ты или просто совсмъ испорченный мальчишка, но такого кощунства я не потерплю здсь. Убирайся отсюда немедленно и не попадайся мн больше никогда на глаза! Чтобы твоего духу здсь не было! Понялъ?

И вс вокругъ глядли холодно и враждебно, какъ прошлой ночью, во сн.

Іоганнесъ боязливо оглянулся.

— Робинетта! Гд Робинетта?!

— А! Совращать моего ребенка! Берегись, если я увижу тебя съ нею!

— Нтъ, пустите меня къ ней! Я не хочу уходить отъ нея. Робинетта! — плакалъ Іоганнесъ.

Но она сидла боязливо въ углу и не смла поднять глазъ на него.

— Убирайся, негодяй! Слышишь? И не смй, говорятъ теб, возвращаться! — и больно сжавшая рука потащила его вонъ по звучному коридору. Стеклянная дверь хлопнула и задребезжала, и Іоганнесъ очутился на двор подъ темными, низко спустившимися тучами. Онъ не плакалъ больше. Молча глядя передъ собой, онъ только тихо шелъ впередъ. Мрачная складка межъ бровей углубилась и оставила свой слдъ навсегда.

Красношейка сидла въ лиловой рощиц и слдила за нимъ глазами. Онъ остановился и вопросительно взглянулъ на нее. Но въ пугливыхъ и внимательныхъ глазкахъ ея уже не было доврія, и когда онъ захотлъ приблизиться къ ней, проворная птичка быстро вспорхнула и сла дальше.

— Прочь! Прочь! Человкъ идетъ! — трещали воробьи, сидвшіе на садовой дорожк, и разлетлись во вс стороны.

Распустившіеся цвты тоже перестали улыбаться ему и строго, равнодушно глядли на него, какъ на посторонняго.

Но Іоганнесъ не замчалъ ихъ. Боль, причиненная ему людьми, поглотила его всецло. Ему казалось, будто холодныя, грубыя руки прикоснулись къ его душ и осквернили святая святыхъ его.

‘Они поврятъ мн, — думалъ онъ, — когда я достану свой ключикъ и покажу имъ его!’.

— Іоганнесъ, Іоганнесъ! — послышался ему вдругъ тоненькій голосокъ.

Онъ раздавался со стороны, изъ гнздышка подъ шиповникомъ, и большіе глаза Вюстиша выглядывали черезъ края его.

— Куда идешь ты?

— Это ты все виноватъ, Вюстишь! — сказалъ Іоганнесъ, — оставь меня теперь въ поко!

— Да зачмъ же ты говорилъ объ этомъ съ людьми? Люди вдь не поймутъ тебя. Зачмъ было разсказывать эти вещи людямъ? Это очень глупо!

— Они насмхались надо мной и сдлали мн больно. Это возмутительныя жалкія созданія! Я ненавижу ихъ!

— Нтъ, Іоганнесъ, ты ихъ любишь!

— Нтъ, нтъ!

— Тогда бы тебя не мучило сознаніе, что они не таковы, какъ ты, и теб было бы безразлично мнніе ихъ о теб. Ты долженъ поменьше интересоваться ими.

— Я хочу достать мой ключикъ и показать имъ его.

— Этого длать не слдуетъ, такъ какъ они все же не поврятъ теб. И къ чему это?

— Я хочу достать моё ключикъ изъ-подъ куста розы, на дюн. Знаешь ли ты, гд это?

— Конечно. У пруда, не такъ ли? Еще бы не знать!

— Такъ отведи меня туда, Вюстишь!

Гномъ взобрался на плечо Іоганнеса и сталъ указывать ему дорогу. Они шли цлый день. Былъ сильный втеръ, и время отъ времени падалъ дождь, но къ вечеру втеръ стихъ. Облака растянулись въ длинныя золотистыя и лиловыя полосы. При приближеніи къ дюн, которую Іоганнесъ такъ хорошо зналъ, легкая тоска сжала его сердце.

— Вьюнокъ, Вьюнокъ! — шепталъ онъ тихо про себя.

Вотъ показалась норка кролика, въ которой онъ разъ провелъ цлую ночь. Срый оленій мохъ былъ мягокъ и сыръ и не трещалъ подъ ногами. Розы отцвли, и желтый осинникъ сотнями подымалъ повсюду свои чашечки, наполняя воздухъ своимъ тяжелымъ одуряющимъ запахомъ. Еще выше поднимались гордые ‘царскіе цвты’ со своими мясистыми мохнатыми листочками. Внимательно оглядываясь, Іоганнесъ искалъ повсюду коричнево-зеленый розовый кустъ на дюн.

— Гд же онъ, Вюстишь? Я не вижу его!

— Почемъ я знаю! Вдь ключикъ пряталъ ты, а не я!

На мст розоваго куста густо разросся ослинникъ, равнодушно смотрвшій вверхъ своими желтыми цвточками.

Іоганнесъ обратился къ нему и ‘царскимъ свчамъ’ съ тмъ же вопросомъ, но они были слишкомъ горды, такъ какъ выросли выше даже Іоганнеса. Наконецъ, онъ обратился къ блдной фіалк, которая росла прямо на песк.

Но никто ничего не зналъ, вс они появились лишь этимъ лтомъ, даже высохшія ‘царскія свчи’.

— Ахъ, гд же мой кустъ? Гд онъ?..

— Такъ и ты обманулъ меня! — сказалъ Вюстишь, — этого слдовало бы ожидать: люди всегда таковы.

И, соскочивъ съ плеча Іоганнеса, онъ быстро скрылся въ высокой трав.

Подавленный, Іоганнесъ оглянулся еще разъ и замтилъ вдругъ маленькую втку дикой розы.

— Гд большой кустъ розы, который росъ здсь? — спросилъ онъ ее.

— Мы не разговариваемъ съ людьми! — былъ отвтъ ему, и это было послднее, что онъ понялъ.

Все вокругъ него замолкло. Только камышъ еще тихо шелестлъ, разговаривая съ вечернимъ втеркомъ.

— Итакъ, я человкъ, — подумалъ Іоганнесъ, — но нтъ, это невозможно — я не хочу, я не хочу быть человкомъ — я ненавижу людей!

Онъ почувствовалъ вдругъ усталость и сонливость и опустился на краю лужайки на мягкій сырой мохъ, распространявшій сильный сырой ароматъ.

— Теперь я не могу вернуться и Робинетту я тоже никогда не увижу больше. Разв я переживу это? Или я долженъ остаться жить и сдлаться такимъ же, какъ т, которые издвались надо мной?

Вдругъ дв блыя бабочки, внезапно появившись, быстро направились къ нему со стороны заходящаго солнца. Онъ впился въ нихъ глазами. Не покажутъ ли он ему дорогу? Он пролетли надъ его головой, то приближаясь другъ къ другу, то удаляясь и, причудливо кружась, летли но направленію къ дюн и лсу, вершины котораго догорали въ послднихъ лучахъ заката, сверкавшаго кроваво-красными полосами изъ-за темныхъ тучъ.

Іоганнесъ пошелъ за ними. Но едва он достигли опушки, какъ какая-то черная тнь безшумно понеслась вслдъ за ними и въ одно мгновеніе настигла и схватила ихъ. Затмъ она повернула навстрчу Іоганнесу. Въ страх онъ закрылъ лицо руками…

— Эй, мальчикъ! чего сидишь ты тутъ и хнычешь? — раздался вдругъ рзкій насмшливый голосъ около его уха.

Іоганнесъ поднялъ голову. До этого вдь онъ видлъ налетавшую на него большую летучую мышь, но теперь передъ нимъ стоялъ маленькій черный человкъ не больше его самого.

Его большая голова съ большими оттопыренными ушами рзко выдлялась на свтломъ фон вечерняго неба. Тощее же туловище поддерживалось тоненькими ножками. На темномъ лиц его Іоганнесъ замтилъ только маленькіе острые глаза.

— Не потерялъ ли ты чего-нибудь, мальчикъ, — сказалъ онъ, — я помогу искать теб.

Но Іоганнесъ молча покачалъ головой.

— Вотъ смотри! хочешь, я дамъ теб это, — заговорилъ тотъ снова, открывая зажатую руку. Въ ней лежало что-то блое, живое и изрдка двигавшееся. Это были об блыя бабочки, со сломанными и помятыми крылышками, бившіяся въ предсмертной агоніи. Іоганнеса охватила холодная дрожь отвращенія, какъ если бы ему сильно дунула холодная струя воздуха въ затылокъ, и онъ боязливо взглянулъ на странное, стоявшее передъ нимъ, существо.

— Кто вы? — спросилъ онъ.

— Ты хочешь знать мое имя, мальчикъ? Ну, зови меня просто Клауберъ, у меня есть имена получше этого, но ты не поймешь ихъ.

— Вы — человкъ?

— Часъ отъ часу не легче! Вдь имю же я руки, ноги и голову — и что за голову еще! А онъ спрашиваетъ меня, человкъ ли я! Эхъ, Іоганнесъ, Іоганнесъ! — и человчекъ засмялся рзкимъ, пискливымъ смшкомъ.

— Откуда вы знаете мое имя?

— Это бездлица! Я знаю гораздо больше — и откуда ты пришелъ сюда, и что здсь длаешь. Я знаю очень много, почти все.

— Ахъ, господинъ Клауберъ!..

— Зови просто Клауберъ, Клауберъ безъ прибавленій!

— Знаете ли вы также… — но Іоганнесъ не. договорилъ: — вдь это человкъ! — вспомнилось ему.

— Гд твой ключикъ, хочешь ты спросить? Конечно, знаю!

— Но я думалъ, что люди ничего о немъ знать не могутъ…

— Глупышъ! Твой Вюстишь болталъ о немъ не разъ и многимъ уже.

— Такъ вы и Вюстиша знаете?

— Еще бы. Вдь онъ одинъ изъ моихъ лучшихъ друзей. У меня много друзей. Но я зналъ о твоемъ ключик и безъ Вюстиша. Я вообще знаю гораздо больше его. Это добрый и милый гномикъ, но страшно глупый. А я — далеко не такой — о нтъ! — и Клауберъ самодовольно ударилъ себя рукой по лбу.

— Знаешь ли ты, Іоганнесъ, въ чемъ самый большой недостатокъ Вюстиша? Но ты не долженъ ему говорить объ этомъ, а то онъ очень разсердится.

— Ну, въ чемъ же? — спросилъ Іоганнесъ.

— Въ томъ, что онъ вовсе не существуетъ. Это большой недостатокъ, въ которомъ однако онъ ни за что не хочетъ сознаться, да еще говоритъ, что это я будто бы не существую. Но это онъ уже вретъ! Чтобы я, да не существовалъ, тысяча чертей! — и Клауберъ, засунувъ бабочекъ въ карманъ, всталъ вдругъ передъ Іоганнесомъ на голову. Въ такомъ положеніи онъ отвратительно гримасничалъ, смялся и высовывалъ языкъ Іоганнесу, который сталъ дрожать отъ страха, очутившись въ обществ этого страннаго существа, въ виду приближающейся ночи на пустынной дюн.

— Это очень удобный способъ смотрть на міръ, — сказалъ Клауберъ, продолжая стоять на голов.

— Если хочешь, я и тебя научу этому. Ты видишь все тогда гораздо яснй и въ боле естественномъ вид, — при этомъ онъ задрыгалъ ножками и повернулся на рукахъ. При свт краснаго отблеска зари, падавшей теперь на его опрокинутое лицо, оно казалось отвратительнымъ. Маленькіе глазки его блестли и открывали блокъ тамъ, гд обыкновенно его не видно.

— Въ такомъ положеніи, — продолжалъ онъ, — облака кажутся землею, а земля небомъ, и это можно доказать такъ же ясно, какъ и обратное. Вдь по существу опредленнаго верха или низа не существуетъ, а на облакахъ тамъ можно было бы чудно прогуляться.

Іоганнесъ взглянулъ на длинныя полосы тучъ, которыя казались ему теперь вспаханной небесной нивой съ кроваво-красными бороздами, полными крови, а надъ моремъ горли яркіе гроты облаковъ.

— Можно ли добраться туда? — спросилъ онъ, указывая на него.

— Глупости! — отвтилъ Клауберъ, вдругъ вскочивъ на ноги и успокаивая этимъ Іоганнеса, — глупости! Когда ты доберешься туда, то тамъ все будетъ сро, какъ здсь, а яркая прелесть красокъ будетъ казаться гораздо дальше. Въ тхъ же облакахъ — такъ туманно, холодно и сыро.

— Я теб не врю! — сказалъ Іоганнесъ, теперь для меня ясно, что ты человкъ.

— Э, ты не вришь мн, потому, что я человкъ, а ты разв что-нибудь другое?

— Ахъ, Клауберъ, разв я тоже человкъ?

— А ты думалъ ты — эльфъ? Эльфы, голубчикъ, не влюбляются! — и Клауберъ, скрестивъ ножки, услся противъ Іоганнеса и отвратительно разсмялся, глядя на него. Іоганнесъ чувствовалъ себя смущеннымъ и подавленнымъ подъ этимъ взглядомъ.

Ему хотлось бы спрятаться, уйти, стать невидимкой, но онъ, какъ очарованный, не могъ даже отвести отъ него своихъ глазъ.

— Только люди влюбляются, Іоганнесъ, слышишь ты? И это хорошо!

Иначе ихъ давно бы уже не было на свт. И ты также влюбленъ по уши, хотя ты еще очень молодъ. О комъ ты думаешь теперь?

— О Робинетт, — еле слышно прошепталъ Іоганнесъ.

— По комъ тоскуешь ты больше всего?

— По Робинетт.

— Безъ кого жизнь теб кажется невозможной?

Губы Іоганнеса прошептали также тихо: — безъ Робинетты…

— Ну, голубчикъ, — засмялся снова Клауберъ, — какъ же ты можешь воображать себя эльфомъ. Эльфы не влюбляются въ людей.

— Но вдь она — Вьюнокъ… — пробормоталъ Іоганнесъ смущенно.

При этомъ слов Клауберъ скорчилъ отвратительно-злобное лицо и дернулъ Іоганнеса своей костлявой ручкой за ухо.

— Это что за безмыслица! Ты хочешь попугать меня этимъ фонарщикомъ? Да онъ гораздо глупе даже Вюстиша. Куда глупе! Онъ уже окончательно ничего не знаетъ. А что еще хуже, онъ совсмъ не существуетъ и никогда не существовалъ. Только я одинъ и существую, понимаешь? И если ты мн не вришь, то я дамъ теб почувствовать это!

И онъ чувствительно дернулъ Іоганнеса снова за ухо. Но Іоганнесъ воскликнулъ:

— Однако же я его зналъ и такъ долго съ нимъ блуждалъ повсюду.

— Это теб снилось! Гд твой розовый кустъ? гд твой ключикъ? А теперь ты не спишь, ты это чувствуешь самъ.

— Ай! — крикнулъ Іоганнесъ, котораго Клауберъ опять больно ущипнулъ.

Было уже темно, и летучія мыши съ рзкимъ пискомъ носились надъ ихъ головами въ черномъ тяжеломъ воздух. Ни одинъ листъ не колыхался въ лсу.

— Могу ли я идти домой, — спросилъ Іоганнесъ, къ отцу?

— Къ отцу? Что будешь ты тамъ длать, да и какъ онъ встртитъ тебя посл того, какъ ты ушелъ отъ него?

— Мн хочется домой, — сказалъ Іоганнесъ, вспоминая, какъ онъ бывало любилъ, сидя въ углу въ освщенной лампой комнат отца, прислушиваться къ скрипу его пера. Тамъ было такъ тепло, такъ уютно.

— Хочется? Тогда теб не слдовало бы покидать его ради твоего обманщика, который вдобавокъ даже не существуетъ. Нтъ, теперь слишкомъ поздно, да и не стоитъ. Я самъ позабочусь о теб. Твой отецъ или я — разв это въ сущности не все равно? Что такое отецъ, какъ не самовнушеніе? Разв ты его самъ себ выбралъ? Думаешь ли ты, что нтъ другихъ людей, столь же добрыхъ и умныхъ, какъ онъ? Да я первый, и кром того, я гораздо, гораздо умне его.

Іоганнесъ устало молчалъ. Онъ закрылъ глаза и склонился на земл.

— А у Робинетты ты тоже ничего не найдешь, — продолжалъ человкъ, положивъ руку на его плечо и наклонившись близко къ нему, — она вдь вмст съ другими сочла тебя за сумасшедшаго. Разв ты не замтилъ, какъ равнодушно сидла она въ своемъ углу, когда вс смялись и бранили тебя. Она не лучше другихъ. Ты понравился ей, и она поиграла съ тобой, какъ поиграла бы съ майскимъ жукомъ. Ее и не тронуло, когда тебя прогнали, и ты ушелъ. О книжк она тоже ничего не знала. Но я — я знаю и помогу теб найти ее. Я знаю почти все!

И Іоганнесъ началъ врить ему.

— Пойдешь ли ты со мною? Хочешь ли ты искать ее вмст со мной?

— Я такъ усталъ, — сказалъ Іоганнесъ, — дай мн уснуть немного.

— Я не люблю спать, — сказалъ Клауберъ, — я слишкомъ бодръ — человкъ долженъ быть всегда бодрымъ, чтобы видть и мыслить. Но я готовъ оставить тебя немного въ поко. До завтра! — Онъ, насколько умлъ, дружески улыбнулся Іоганнесу, который устало смотрлъ въ его блестящіе глазки, не видя уже почти ничего другого. Голова его склонилась на мягкій мохъ дюны, и казалось, что глаза Клаубера уходятъ далеко-далеко, превратившись въ далекія звздочки на черномъ неб, а вдали слышатся какіе-то голоса, и земля ускользаетъ изъ-подъ ногъ его… На этомъ онъ забылся.

X

Не просыпаясь еще, онъ смутно чувствовалъ, что во время его сна съ нимъ случилось что-то необычное. Но ему не хотлось просыпаться, и онъ стремился удержать сновиднія, которыя, какъ легкій туманъ, медленно испарялись. Тамъ была и Робинетта, вернувшаяся къ нему и гладившая, какъ раньше, его волосы, и отецъ его, и Престо, и знакомый садъ, и прудъ…

— Ай! Какъ больно! Кто это сдлалъ? — Іоганнесъ открылъ глаза и въ срыхъ сумеркахъ утра замтилъ около себя маленькаго человка, который дергалъ его за волосы. Онъ лежалъ въ постели и кругомъ было сро и темно, какъ въ комнат.

Но лицо, склонившееся надъ нимъ, сразу напомнило ему все пережитое наканун горе. Это было лицо Клаубера, показавшееся ему мене безобразнымъ и боле человчнымъ, но все же некрасивымъ и внушающимъ такой же страхъ, какъ вчера.

— Ахъ, нтъ! Дай мн еще поспать! — просилъ онъ. Но Клауберъ трясъ его:

— Ты что же, лнтяй? Спать, это глупость, во сн далеко не уйдешь. Человкъ долженъ работать, мыслить, искать. Для этого-то онъ и человкъ!

— Я не хочу быть человкомъ, я хочу спать!

— Это теб не поможетъ. Ты долженъ! Теперь ты находишься въ моей власти и долженъ работать и искать вмст со мной. Только со мною ты найдешь то, чего ищешь, и я не покину тебя, пока мы не найдемъ его вмст.

Неопредленный страхъ овладлъ Іоганнесомъ. Но какая-то непонятная сила угнетала и покоряла его, и онъ безвольно отдался въ ея власть.

Дюны, деревья, цвты — все исчезло.

Онъ находился въ маленькой, тускло освщенной комнат, изъ окна которой виднлись дома и только дома. Срые, безцвтные, стоявшіе длинными однообразными рядами.

Отовсюду подымался дымъ и тяжелыми рыжеватыми клубами, какъ туманъ, носился надъ улицами, по которымъ, словно большіе, черные муравьи, взадъ и впередъ, спша куда- то, сновали люди, глухой гулъ вставалъ отъ этой массы движущихся тлъ.

— Посмотри, Іоганнесъ, разв это не красиво? Это все люди, а эти дома, сколько ты ихъ видишь, даже за тми туманными очертаніями, биткомъ набиты сверху до низу людьми. Разв это не замчательно? Это будетъ получше муравьиной кучи.

Іоганнесъ прислушивался съ боязливымъ любопытствомъ, какъ-будто ему разсказывали про какое-то ужасное громадное чудовище. Ему казалось, что онъ стоитъ на спин его и видитъ, какъ черная кровь течетъ по его толстымъ жиламъ, какъ тяжелое дыханіе его чернымъ удушливымъ дымомъ изъ сотенъ отверстій подымается кверху, и ему стало страшно отъ его глухого голоса…

— Смотри, какъ вс бгутъ, — продолжалъ Клауберъ, — не кажется ли теб, что они вс спшатъ и чего-то ищутъ. Но страшно то, что никто не знаетъ точно, чего онъ собственно ищетъ, а потомъ къ нимъ приходитъ нкто, котораго зовутъ Смерть.

— Кто это? — спросилъ Іоганнесъ.

— Мой хорошій пріятель. Я познакомлю тебя съ нимъ при случа. Ну, эта Смерть говоритъ: ‘не меня ли ты ищешь?’ Но большинство обыкновенно отвчаетъ: ‘О, нтъ!.. я не искалъ тебя’, но Смерть опять говоритъ имъ: ‘Но вдь кром меня ты ничего найти не можешь!’, тогда они, конечно, поневол удовлетворяются этимъ…

Іоганнесъ понялъ, что Клауберъ говорилъ о смерти.

— И это всегда, всегда такъ?

— Конечно. Каждый день приходятъ новыя толпы людей и снова ищутъ, не зная чего, но ищутъ и ищутъ, пока не находятъ Смерти. И такъ было это всегда и долго еще будетъ.

— И я тоже разв не найду ничего, ничего, Клауберъ, кром…

— Да, Смерть ты, конечно, встртишь когда-нибудь. Но это ничего не доказываетъ, ищи только, ищи неустанно!

— А книжку, Клауберъ! Вдь ты хотлъ помочь мн найти ту книжку!

— Ну, кто знаетъ! Я вдь не отказываюсь. Мы должны искать и искать ее. Мы по крайней мр знаемъ, чего ищемъ. Этому научилъ насъ Вюстишь. Но бываютъ люди, которые всю жизнь посвящаютъ только тому, чтобы знать, что собственно нужно искать. Это мудрецы, Іоганнесъ. Но съ приходомъ Смерти наступаетъ конецъ даже ихъ исканіямъ.

— Но это ужасно, Клауберъ!

— Совсмъ нтъ. Смерть очень мила. Но ея не понимаютъ и не признаютъ.

Кто-то поднимался въ это время по лстниц. ‘Стукъ! Стукъ!’ слышалось по деревяннымъ ступенямъ. Все ближе и ближе. Наконецъ постучали въ дверь и, казалось, что это стучитъ желзо по дереву.

Вошедшая была высока и худа. Глаза ея лежали глубоко въ своихъ впадинахъ и у нея были длинныя худыя руки. Въ комнат повяло холодомъ.

— Эге! — сказалъ Клауберъ, — Это ты? Садись! Мы только что говорили о теб. Какъ дла?

— Много работы, много работы! — сказала высокая женщина, обтирая холодный нотъ со своего высокаго костяного лба.

Неподвижный, полный страха, глядлъ Іоганнесъ въ глубоколежавшіе темные глаза гостя, устремленные на него. Взглядъ ихъ былъ глубокъ и теменъ, но не страшенъ и не враждебенъ, и Іоганнесъ черезъ нкоторое время успокоился и взглянулъ свободне.

— Это — Іоганнесъ, — сказалъ Клауберъ. — Онъ слыхалъ о какой-то книжк, въ которой объясняется почему все такъ, какъ оно есть, и мы вмст съ нимъ хотимъ искать ее. Не такъ ли? — многозначительно засмялся Клауберъ.

— Такъ, такъ! Ну, это хорошо, — сказала Смерть и дружески кивнула Іоганнесу головой.

— Онъ все боится, что не найдетъ ея, но я ему сказалъ, что нужно только прилежно искать.

— Конечно, — подтвердила Смерть, — самое главное: прилежно искать.

— Онъ думалъ, что ты очень страшная. Ну, а теперь ты самъ видишь, Іоганнесъ, что ты ошибся.

— Да, да, — сказала Смерть снисходительно, — обо мн говорятъ много дурного, и видъ у меня, конечно, не особенно привлекательный, но я никому зла не желаю.

И она слабо улыбнулась, какъ человкъ, занятый серьезнымъ дломъ, о которомъ только что онъ говорилъ, затмъ ея темный взоръ, скользнувъ по Іоганнесу, задумчиво устремился на виднвшійся въ окно большой городъ.

Іоганнесъ долго не ршался заговорить самъ, наконецъ, преодолвъ себя, тихо сказалъ:

— Ты пришла за мною?

— Съ чего ты взялъ это, мальчикъ? — сказала Смерть, взглянувъ на него. — Нтъ! пока еще нтъ. Ты долженъ раньше вырости и сдлаться хорошимъ человкомъ.

— Я не хочу сдлаться человкомъ, какъ Другіе.

— Оставь! — сказала Смерть, — этому не поможешь, — Это была ея обыкновенная манера говорить.

— Мой другъ Клауберъ научитъ тебя, какъ сдлаться хорошимъ человкомъ. Этого можно достигнуть разными путями, но Клауберъ знаетъ самый лучшій. Разв желаніе сдлаться хорошимъ человкомъ не прекрасно и не возвышенно? Ты не долженъ его презирать, дружокъ.

— Искать, мыслить, понимать, — прибавилъ Клауберъ.

— Такъ, такъ! — и обращаясь къ Клауберу Смерть сказала: — къ кому думаешь ты отвести его?

— Къ доктору Цифра, моему старому ученику.

— Да, это хорошій ученикъ и примрный человкъ, почти совершенный въ своемъ род.

— А Робинетту я увижу? — спросилъ Іоганнесъ съ дрожью въ голос.

— О комъ это говоритъ крошка? — спросила Смерть.

— О, онъ уже былъ влюбленъ, и воображалъ, что онъ эльфъ! Хи, хи, хи! — непріятно захихикалъ Клауберъ.

— Нтъ, голубчикъ, это не пройдетъ, — сказала Смерть, — у доктора Цифра ты забудешь это. Кто ищетъ того, чего ищешь ты, тотъ долженъ отречься отъ всего остального. Все, или ничего.

— Я сдлаю изъ него цльнаго человка, я ему поважу, что такое, собственно, эта любовь, и онъ самъ откажется отъ нея.

Клауберъ снова весело захихикалъ, а Смерть устремила снова свой глубокій взоръ на бднаго Іоганнеса, который съ трудомъ сдерживалъ слезы, такъ какъ ему было стыдно предъ лицомъ Смерти.

Но Смерть вдругъ встала.

— Я должна итти, — сказала она. — Я теряю здсь время въ болтовн, а у меня много еще дла. Прощай, Іоганнесъ, мы съ тобой еще встртимся, но ты не долженъ бояться меня.

— Я не боюсь тебя! Я хотлъ бы, чтобы ты взяла меня съ собой! Возьми же меня!

Но Смерть нжно отстранила его. Она привыкла къ подобнымъ просьбамъ.

— Нтъ, Іоганнесъ! Теперь принимайся за свою работу. Ищи и учись. Не проси меня. Я призываю только разъ, и когда наступаетъ время.

Какъ только Смерть вышла, Клауберъ снова принялся за свои продлки, онъ прыгалъ черезъ стулья, скользилъ но полу, взбирался то на шкафъ, то на каминъ и выкидывалъ головоломные фокусы у открытаго окна.

— Это была Смерть! Мой хорошій другъ Смерть! — кричалъ онъ, — не находишь ли ты ее очень милой? Правда, она выглядитъ нсколько некрасивой и мрачной, но иногда она можетъ быть очень веселой, когда она довольна своей работой. Чаще же она скучаетъ за ней, слишкомъ ужъ она однообразна.

— А кто говоритъ ей, куда она должна заходить?.

Клауберъ бросилъ на Іоганнеса злой и недоврчивый взглядъ.

— Зачмъ ты спрашиваешь это? Она идетъ своей дорогой и беретъ того, кто понадобится.

Впослдствіи Іоганнесъ видлъ иное. Но теперь онъ не зналъ ничего самъ, не зналъ, всю ли правду говорилъ ему Клауберъ.

Они вышли на улицу, пробираясь сквозь озабоченную своими длами толпу. Черные люди бжали по всмъ направленіямъ, смясь и болтая такъ весело, что Іоганнесъ удавился. Клауберъ привтливо кивалъ головой и кланялся многимъ изъ встрчныхъ, но никто не отвчалъ на его поклоны, и вс смотрли какъ-то мимо, какъ на пустое мсто, не замчая его.

— Теперь они идутъ, смются, не отвчая и какъ-будто не узнавая меня, но это только такъ кажется, когда же я бываю съ ними наедин, то они уже не могутъ отрицать меня, и веселость ихъ спадаетъ мигомъ.

Во время ихъ ходьбы Іоганнесъ смутно почувствовалъ, что кто-то идетъ слдомъ за ними.

Обернувшись, онъ увидлъ высокую блдную женщину, неслышно шагавшую среди толпы. Она узнала Іоганнеса и кивнула ему головой.

— А люди ее видятъ? — спросилъ онъ у Клаубера.

— Конечно, но и ее никто узнавать не хочетъ. Я, впрочемъ, охотно прощаю имъ эту гордость.

Шумъ и суета вскор такъ оглушили Іоганнеса, что онъ забылъ о своемъ гор. Узкія улицы и высокіе дома, разрзавшіе синеву неба на длинныя полосы, люди, шедшіе мимо, шарканье множества ногъ, грохотъ экипажей сразу развяли вс его воспоминанія и виднія прошлой ночи. И ему стало казаться теперь, что ничего, кром людей, ихъ домовъ и улицъ, не можетъ быть и что онъ не можетъ ни работать съ ними, ни бжать въ этомъ безконечномъ неумолкающемъ поток.

Но вотъ они пришли въ сравнительно боле тихій кварталъ. Тамъ стоялъ большой срый домъ съ массой большихъ оконъ, безъ всякихъ украшеній. Онъ имлъ строгій и непривтливый видъ. Внутри его было тихо, и пахло смсью какихъ-то острыхъ, странныхъ запаховъ, въ которыхъ преобладалъ затхлый запахъ погреба.

Въ одной комнат, наполненной странными инструментами и приборами, сидлъ человкъ. Онъ былъ окруженъ толстыми фоліантами и совершенно непонятными для Іоганнеса стеклянными и мдными сосудами и приборами. Случайный солнечный лучъ проникалъ въ комнату, отражаясь радужными цвтами въ жидкостяхъ стеклянныхъ колбъ.

Сидвшій въ комнат, что-то внимательно разсматривалъ черезъ мдную трубку, не обращая вниманія на вошедшихъ.

Лишь подошедши ближе, Іоганнесъ услышилъ, какъ ученый тихонько шепталъ: ‘Вюстишъ, Вюстишъ!’

Вблизи его на длинной черной скамь лежало что-то пушистое и блое, но Іоганнесъ не могъ разобрать, что это было.

— Доброе утро, докторъ, — сказалъ Клауберъ.

Но докторъ не оглянулся.

Вдругъ Іоганнесъ испугался: блый пушистый предметъ, на который онъ напряженно смотрлъ, вдругъ судорожно зашевелился — онъ узналъ теперь блую шубку кролика. Головка его съ подвижной мордочкой была запрокинута назадъ и прижата желзной скобкой, а лапки были крпко связаны на брюшк. Безнадежная попытка вырваться продолжалась недолго, маленькое животное успокоилось, и только судорожныя подергиванія окровавленной шейки указывали еще, что оно живо. Іоганнесъ видлъ добрый круглый глазъ животнаго, полный теперь предсмертнаго страха, и, казалось, узнавалъ его.

Ахъ! Разв это не было то нжное теплое тльце кролика, на которомъ онъ когда-то спалъ въ свою незабвенную первую ночь съ эльфами? Старыя воспоминанія нахлынули на него, и онъ бросился къ маленькому животному.

— Подожди! Подожди, бдный кроликъ! Я помогу теб! — и онъ началъ поспшно развязывать веревки, связывавшія лапки животнаго.

Но вдругъ кто-то крпко ухватилъ его за руки, а около уха его зазвучалъ рзкій противный смхъ.

— Что это значитъ, Іоганнесъ? Неужели ты еще настолько ребенокъ? Что подумаетъ о теб докторъ?

— Чего ищетъ здсь этотъ мальчикъ? Что ему надо, — спросилъ удивленный докторъ.

— Онъ хочетъ сдлаться человкомъ, и я привелъ его поэтому сюда. Но онъ еще малъ и въ немъ много ребячества… Оно не поможетъ теб, Іоганнесъ, найти то, чего мы ищемъ.

— Конечно, не поможетъ, — согласился докторъ.

— Докторъ! Освободите кролика!

Но Клауберъ такъ сильно сжалъ руки Іоганнеса, что ему стало больно.

— О чемъ мы условились съ тобой, мальчикъ? — зашиплъ ему Клауберъ надъ ухомъ, — вмст искать должны мы, не такъ ли? Мы здсь съ тобой не на дюн у Вьюнка и не среди неразумныхъ животныхъ. Мы хотимъ быть людьми — людьми, понимаешь? Если же ты хочешь оставаться ребенкомъ, если ты не достаточно силенъ, чтобы помочь мн, то я брошу тебя — ищи тогда самъ!.

Іоганнесъ умолкъ и поврилъ. Онъ хотлъ быть сильнымъ и закрылъ глаза, чтобы не видть кролика.

— Милый мальчикъ, — сказалъ докторъ, — для начала ты мн кажешься немного чувствительнымъ. Оно и правда, что для перваго раза подобное зрлище не совсмъ пріятно. Я самъ не охотно гляжу на это и избгаю его по мр возможности. Но безъ этого обойтись нельзя. Ты долженъ понять это: мы люди, а не животныя, а благо людей и интересы науки стоятъ, конечно, выше жизни какого-то кролика!

— Слышишь? — сказалъ Клауберъ, — благо людей и интересы науки!

— Человкъ науки, — продолжалъ докторъ, — стоитъ выше всхъ другихъ людей, но онъ долженъ принести въ жертву своему великому длу мелочную сантиментальность обыкновенныхъ людей. Хочешь ли ты сдлаться такимъ человкомъ? Въ этомъ ли твое призваніе?

Іоганнесъ колебался. Слово ‘призваніе’ было ему такъ же мало понятно, какъ знакомому намъ майскому жуку.

— Я хочу найти книжку, о которой мн говорилъ Вюстишь.

Докторъ удивленно взглянулъ на Іоганнеса и переспросилъ:

— Вюстишь?

Но Клауберъ быстро вмшался:

— Онъ ищетъ, — я это хорошо знаю, — онъ ищетъ высшей мудрости. Онъ хочетъ знать причину вещей.

Іоганнесъ утвердительно кивнулъ головой: да, насколько онъ понималъ, это была его цль.

— Въ такомъ случа ты долженъ быть силенъ, Іоганнесъ, а не мелоченъ и мягкосердеченъ. Тогда я помогу теб, но помни: все или ничего.

И Іоганнесъ дрожащими руками сталъ помогать снова связывать лапки кролику.

XI

— Увидишь самъ, — сказалъ Клауберъ, я покажу теб столько же чудеснаго, сколько твой Вьюнокъ.

Простившись съ докторомъ и пообщавъ ему скоро вернуться, онъ повелъ Іоганнеса по всему городу, показывая ему, какъ это чудовище живетъ, дишитъ, питается, пожираетъ самого себя и снова расцвтаетъ.

При этомъ особое предпочтеніе онъ оказывалъ кварталамъ, въ которыхъ ютилась бднота, гд воздухъ былъ тяжелъ и удушливъ, и все было сро и мрачно. Онъ повелъ Іоганнеса въ одно изъ тхъ большихъ зданій, черный дымъ которыхъ еще наканун привлекъ его вниманіе. Тамъ царилъ оглушительный шумъ, повсюду что-то свистло, шипло, грохотало и все дрожало. Жужжали большія колеса, безконечными лентами тянулись длинные ремни. Стны и полъ были черны, окна разбиты и запылены, а громадныя, черныя трубы высоко подымались надъ этими зданіями и застилали небо своимъ чернымъ дымомъ. Среди этого шума и визга колесъ и машинъ Іоганнесъ увидлъ множество людей съ блдными лидами, черными руками и платьемъ, которые молча и неустанно работали.

— Кто они? — спросилъ онъ.

— Тоже колеса и части машинъ, — засмялся Клауберъ, — или, если хочешь, — люди. Эту свою работу они совершаютъ изо дня въ день, изъ года въ годъ. Можно сдлаться человкомъ и въ этомъ род, конечно.

Оттуда они вышли въ грязныя темныя улицы, гд полоска неба казалась не шире пальца и затемнялась еще больше платьемъ и бльемъ, развшеннымъ на веревкахъ и въ окнахъ. Тамъ кишло людьми, они толкались, кричали, смялись и даже пли. Въ домахъ помщенія были такъ темны, малы и душны, что Іоганнесъ задыхался въ нихъ. Онъ видлъ тамъ грязныхъ, безпризорныхъ дтей, которыя ползали но голому полу, молодыхъ двушекъ съ распущенными нечесанными волосами, которыя, напвая псенки, укачивали маленькихъ ребятъ. Онъ слышалъ, какъ тамъ ссорились и бранились, и у всхъ лица были блдныя и усталыя, изможденныя или безучастныя.

Сердце Іоганнеса охватило невыразимое состраданіе. То горе, которое онъ видлъ здсь, не имло ничего общаго съ его собственнымъ, и онъ устыдился.

— Клауберъ, — спросилъ онъ, — разв люди здсь всегда жили въ такой нищет и грязи? Когда я…

Но онъ не ршился закончить свою мысль.

— Конечно, и считаютъ эту жизнь счастливой. Для нихъ она не грязна и не тягостна, а лучшей они не знаютъ. Все это — толпа глупыхъ безчувственныхъ животныхъ. Посмотри-ка, напримръ, на тхъ двухъ женщинъ, сидящихъ тамъ. Он съ такимъ же наслажденіемъ смотрятъ на свою грязную улицу, какъ ты прежде на твои дюны. Теб не слдуетъ жалть этихъ людей, какъ нечего жалть крота, который никогда не видитъ свта.

И Іоганнесъ не находилъ словъ для возраженій, но все же не зналъ, почему ему такъ больно.

И тутъ также, среди шума и гама толпы, онъ видлъ высокую блдную Смерть, проходившую безшумнымъ шагомъ.

— Неправда ли, она добра, разъ уноситъ людей отсюда. Но и здсь они боятся ее.

Когда настала ночь, и сотни колеблемыхъ втромъ огоньковъ отразились длинными дрожащими свтлыми полосками въ черныхъ водахъ канала, они шли еще вдоль затихшихъ улицъ. Высокіе, старые дома, казалось, спали, прислонившись другъ къ другу, закрывъ почти повсюду глаза, только тамъ и сямъ еще свтилось тусклымъ, желтымъ свтомъ одинокое окно. Клауберъ разсказывалъ Іоганнесу длинныя исторіи объ обитателяхъ этихъ домовъ, объ ихъ страданіяхъ и вчной борьб съ нищетой или за неуловимое счастье. Онъ не скрывалъ ничего, съ особою любовью подчеркивая все, что въ нихъ было подлаго, грязнаго и низкаго, при чемъ хихикалъ отъ удовольствія, когда Іоганнесъ блднлъ и умолкалъ при описываемыхъ имъ ужасахъ.

— Клауберъ, — вдругъ сказалъ Іоганнесъ, — разв ты ничего не знаешь о Великомъ Свт? — Онъ думалъ, что этотъ вопросъ освободитъ его отъ мрака, который все тяжеле угнеталъ его душу.

— Сказки! Сказки Вьюнка! — воскликнулъ Клауберъ, — сумасшедшія выдумки и сны! Нтъ ничего, кром меня и людей. Думаешь ли ты, что божество или нчто въ этомъ род, находило бы удовольствіе въ управленіи этой дрянью, которую ты видишь здсь, на земл? Вдь если бы существовалъ ‘Великій Свтъ’, разв онъ оставилъ бы во мрак столь многихъ?

— Ну, а звзды, звзды, тамъ, вверху? — спрашивалъ Іоганнесъ, еще надясь, что это видимое торжественное величіе неба подыметъ и очиститъ его душу.

— Звзды? Но разв ты знаешь, дружокъ, о чемъ говоришь? Вдь это не свчи, не фонари, какъ у насъ здсь, а цлые громадные міры, изъ которыхъ каждый въ сотни и тысячи разъ больше, чмъ наша земля съ ея тысячами городовъ. И мы несемся среди нихъ, какъ маленькая песчинка. И нтъ для насъ ни верха, ни низа, а вокругъ пасъ міры безъ конца и безъ начала!

— О, нтъ! Не говори такъ! — воскликнулъ умоляюще Іоганнесъ, — вдь вижу же я только свтлыя точки на темномъ безконечномъ пол.

— Да, ты, конечно, только и можешь видть точки-звздочки, и, если бы ты глядлъ туда всю свою жизнь, ты ничего бы другого не увидлъ, кром нихъ и темнаго поля надъ ними. Но ты можешь, ты долженъ знать, что и вверху и внизу насъ только міры, въ сравненіи съ которыми нашъ маленькій шарикъ вмст съ его несчастной копошащейся человческой кучей — совершенное ничтожество, которое, какъ таковое, и исчезнетъ когда-нибудь. Поэтому не говори мн больше о ‘звздахъ’, какъ-будто ихъ дв-три дюжины. Вдь это безсмыслица!

Іоганнесъ молчалъ. То великое, что должно было поднять его ввысь, стирало его теперь въ пыль.

— Пойдемъ, — сказалъ Клауберъ, — теперь мы увидимъ кое-что веселое.

Имъ навстрчу вдругъ понеслась веселая пріятная музыка. На одной темной улиц стоялъ большой домъ, громадныя окна котораго были ярко освщены. У подъзда стоялъ длинный рядъ экипажей. Среди ночной тишины гулко раздавался топотъ лошадиныхъ копытъ, а головы лошадей кивали — да, да!

Яркій свтъ отражался на серебр упряжи лошадей и на блестящей лакированной кож экипажей.

Внутри все было залито свтомъ. Ослпленный сотнями огней, Іоганнесъ смотрлъ на громадныя люстры, зеркала и цвты. Въ окнахъ то и дло мелькали свтлыя фигуры и лица, которыя наклонялись, улыбаясь другъ другу и подавая другъ другу руки.

Дальше, въ глубин, тснилась толпа богато одтыхъ людей, которые то тихо двигались, то плавно вертлись подъ звуки музыки. Смшанный гулъ веселаго смха, громкихъ голосовъ, шарканья ногъ и шелеста шелковыхъ платьевъ какъ-будто носился въ волнахъ ласкающей музыки, которую еще издали слышалъ Іоганнесъ.

У ярко освщеннаго окна снаружи стояло два человка, на лица которыхъ падалъ рзкій свтъ и которые съ жаднымъ любопытствомъ заглядывали во внутрь.

— Вотъ это красиво, великолпно! — воскликнулъ Іоганнесъ, восхищаясь всмъ этимъ блескомъ красокъ, цвтовъ и свта, — что происходитъ тутъ? Можемъ ли мы зайти сюда?

— Вотъ какъ! Ты это находишь красивымъ или, можетъ быть, ты предпочитаешь кроличью норку? Посмотри, какъ люди блестящи, какъ они улыбаются и кланяются, какъ мужчины прилично и удобно, а женщины пестро и роскошно одты. Съ какимъ вниманіемъ танцуютъ они, какъ-будто это самое важное дло на свт.

Іоганнесъ вспомнилъ балъ въ кроличьей норк и увидлъ здсь многое, что ему его напомнило, здсь только было больше блеску и все было въ большомъ масштаб. Женщины въ своихъ богатыхъ и свтлыхъ нарядахъ, казались ему такими же прекрасными, какъ эльфы, когда он, подымая блыя руки и склонивъ голову слегка на бокъ, кружились въ легкомъ танц. Почтительные и безукоризненно одтые лакеи медленно двигались въ этой шумной толп, предлагая освжительные напитки и плоды.

— Какъ прекрасно! Какъ прекрасно! — говорилъ Іоганнесъ.

— Очень мило! Не правда ли? — сказалъ также Клауберъ, — но ты долженъ также видть дальше своего носа. Ты видишь здсь только милыя, веселыя, улыбающіяся лица, не такъ ли? Но вс эти улыбки и это веселье — только ложь и притворство. Т любезныя нжныя дамы, тамъ, у стны, сидятъ тамъ, какъ рыболовы у пруда: молодыя дамы, ихъ дочери — это приманка, а мужчины — рыба. Какъ милы, какъ привтливы он на видъ! Но какъ ненавидятъ и какъ завидуютъ он другъ другу! А если какая-либо изъ молодыхъ особъ дйствительно веселится, то лишь потому, что она богаче и лучше другихъ одта или представляется боле привлекательной приманкой. Мужчины же находятъ особое удовольствіе въ созерцаніи голыхъ шей и рукъ. Вс эти улыбающіеся глаза и губы скрываютъ нчто совершенно другое. Даже эти столь почтительные лакеи думаютъ и судятъ далеко непочтительно, и если сбросить эти маски притворства и лжи и обнаружить дйствительныя мысли и побужденія каждаго, находящагося здсь, то праздникъ кончится немедленно.

И когда Клауберъ замолчалъ, Іоганнесъ сразу увидлъ ори только ложь и притворство въ лицахъ, жестахъ и улыбкамъ людей, и явственно выглядывавшія изъ-подъ маски веселья — тщеславіе, зависть и скуку.

— Ну, — сказалъ Клауберъ, — пусть ихъ притворяются. Вдь людямъ нужно веселье, а иначе веселиться они не умютъ.

Вдругъ Іоганнесъ почувствовалъ, какъ кто- то сталъ за его спиной, онъ обернулся. Это была знакомая ему уже высокая блдная фигура Смерти. Ея блдное лицо было ярко освщено падающимъ на него свтомъ, и глаза казались темными большими пятнами. Она что-то тихо бормотала, указывая своимъ худымъ пальцемъ на залъ.

— Смотри, — сказалъ Клауберъ, — она здсь тоже выбираетъ кого-то.

Іоганнесъ посмотрлъ по указанному пальцемъ направленію и увидлъ старую даму, которая, вдругъ, во время разговора, закрыла глаза и подняла руку къ голов, и молодую двушку, задрожавшую вдругъ и остановившуюся, словно пораженную чмъ-то…

— Когда? — спросилъ Клауберъ у Смерти.

— Это мое дло! — отвтилъ онъ.

— Но я хотлъ бы еще разъ показать Іоганнесу это общество, — зло улыбаясь, сказалъ Клауберъ, — можно?

— Еще сегодня вечеромъ? — спросила Смерть.

— Почему же нтъ? Вдь тамъ нтъ ни часа, ни времени. То, что есть, всегда было и будетъ.

— Я не пойду съ вами, у меня много дла. По назови мн имя того, кого мы оба знаемъ, и вы найдете дорогу безъ меня.

И они пошли дальше по пустыннымъ темнымъ улицамъ, освщеннымъ тусклымъ блескомъ колеблющагося пламени газовыхъ фонарей. Черная вода глухо плескалась о стны канала, а музыка звучала тише и тише, пока не замерла въ глубокой окружавшей ихъ тишин. Вдругъ съ вышины башни надъ спящимъ городомъ, проникнувъ глубоко въ душу Іоганнеса, раздались торжественные звуки колокола. Удивленно онъ взглянулъ вверхъ. Колокольный трезвонъ торжественно и мощно, то стихая, то наростая, разрывалъ мертвую тишину ночи. Какими чуждыми казались ему эти торжественные звуки среди ночи и мрачнаго покоя.

— Это башенные часы, — сказалъ Клауберъ, — они одинаково весело бьютъ всегда изъ года въ годъ. Каждый часъ ноютъ они все ту же псню, все также радостно и весело, и ночью они звучатъ даже веселй и торжественнй, чмъ днемъ, какъ-будто они радуются, что имъ не нужно спать, они могутъ всегда одинаково весело пть въ то время, какъ внизу тысячи страдаютъ и плачутъ. Но веселй всего звучатъ они, когда кто-нибудь ликующіе звуки раздались снова.

— Когда — нибудь, — продолжалъ говорить Клауберъ, — въ одномъ изъ этихъ оконъ тускло будетъ горть маленькая лампочка. Блдный дрожащій огонекъ, при свт котораго на стнахъ пляшутъ большія черныя тни. И тихо будетъ тамъ, а въ этой тишин будутъ слышаться только тихія, заглушенныя рыданія. Тамъ будетъ постель, прикрытая длинными прямыми складками благо полога. А въ постели будетъ лежать кто-то блдный, неподвижный — и этотъ кто-то будетъ тмъ, кто когда-то былъ маленькимъ Іоганнесомъ. И вдругъ громко, торжественно и весело раздастся этотъ самый перезвонъ. И часы пробьютъ такъ первый, истекшій посл его смерти часъ…

Двнадцать тяжелыхъ ударовъ съ большими промежутками потрясли воздухъ, и, когда раздался послдній ударъ, Іоганнесъ вдругъ почувствовалъ, что онъ какъ-будто спитъ и во сн несется куда-то по воздуху, поддерживаемый Клауберомъ.

Быстро, быстро пронеслись мимо нихъ черные ряды домовъ и мерцающихъ фонарей. Вотъ они стали рже, образовывая одинокія группы съ темными таинственными массами черныхъ тней, съ ямами, полными извести и сору, въ которыхъ тамъ и сямъ одиноко торчащіе фонари рзко освщали уголъ или балки. Наконецъ они достигли высокихъ воротъ съ тяжелыми колоннами и высокой ршеткой. Въ одно мгновеніе они перенеслись черезъ нихъ и опустились на мокрую помятую траву, около большой кучи песка.

Іоганнесу показалось, что они находятся въ саду, такъ какъ вокругъ слышался шелестъ деревьевъ.

— Ну, теперь будь внимателенъ, Іоганнесъ, и убдись самъ, что я знаю и могу не меньше твоего Вьюнка.

И Клауберъ произнесъ громкимъ голосомъ чье-то краткое мрачное имя, звуки котораго заставили Іоганнеса вздрогнуть.

Проснувшееся во мрак эхо громко повторило ихъ, и втеръ понесъ раскаты ихъ, пока они не замерли вдали.

И Іоганнесъ увидлъ вдругъ, какъ стебли травы покрыли его голову, а камень, только что лежавшій у ногъ его, показался ему скалой, закрывавшей весь видъ.

Около него Клауберъ, столь же маленькій, какъ и онъ, уперся обими руками въ этотъ камень и, напрягая вс силы, опрокинулъ его. Смшанный гулъ какихъ-то тоненькихъ и высокихъ голосовъ раздался въ раскрывшейся ям.

— Эй, кто сдлалъ это? Что это значитъ? послышалось оттуда.

Іоганнесъ увидлъ черныя странныя фигуры, кишвшія и шнырявшія взадъ и впередъ. Онъ сразу узналъ проворнаго чернаго жука-могильщика, коричневую уховертку съ ея тоненькими клещами, круглую спинку мокрицы и змеподобную тысяченожку, тамъ же съ поразительной быстротой зарывался въ землю толстый земляной червякъ.

Клауберъ, не обращая ни на кого вниманія, подошелъ прямо къ дыр червя.

— Эй, ты, голый мошенникъ, вылзай-ка оттуда со своей острой мордой, — закричалъ онъ.

— Зачмъ теб? — спросилъ червякъ изъ глубины.

— Затмъ, что я точу пробраться туда, понимаешь ли, голый земледъ!

Червь осторожно высунулъ свою острую головку, повернулъ ее во вс стороны и только дотомъ вытянулъ наверхъ и свое голое тло. Клауберъ оглянулся на окружавшихъ его наскомыхъ и сказалъ:

— Пусть кто-нибудь изъ васъ пойдетъ со мной, чтобы посвтить мн. Только не ты, черный могильщикъ: ты слишкомъ толстъ, и не ты, тысяченожка, у меня заболитъ голова отъ твоихъ движеній, ну, хоть ты, уховертка! ты мн нравишься, ты понесешь свтъ въ клещахъ твоихъ. Ну-ка, приведи мн свтлячка или гнилушку, могильщикъ.

Его повелительный голосъ внушалъ уваженіе, и наскомыя безпрекословно повиновались ему. Они зашли въ дыру. Впереди ползла уховертка съ зажатой въ клещахъ гнилушкой, за ней Клауберъ, а Іоганнесъ замыкалъ шествіе.

Тамъ было темно и тсно. Зерна песка, слабо освщаемыя гнилушкой, казались ему громадными гладкими полупрозрачными камнями, втиснутыми въ стны прохода тломъ земляного червя, который изъ любопытства ползъ слдомъ за ними.

Іоганнесъ видлъ, какъ его острая головка то выдавалась, то вытягивалась, подвигая впередъ все туловище.

Они двигались, молча, все дальше, вглубь.

Тамъ, гд дорога становилась крутой, Клауберъ поддерживалъ Іоганнеса. Казалось, что галлере не будетъ конца, все т же песчаныя стны, и все дальше и дальше ползла уховертка, поворачиваясь и извиваясь вмст съ извивами и поворотами дороги. Наконецъ дорога стала шире, и стны прохода раздвинулись. Зерна песка стали черными и сырыми. Капли воды избороздили длинными блестящими полосками сводъ, сквозь который проникли блые корешки деревьевъ, похожіе на застывшихъ неподвижныхъ змй.

Вдругъ высокая отвсная черная стна преградила имъ дорогу. Уховертка повернулась къ нимъ.

— Ну вотъ, прекрасно! Намъ нужно пройти эту стну. Земляной червь, конечно, знаетъ это дло — вдь онъ здсь у себя.

— Пойди сюда и показывай намъ теперь дорогу! — приказалъ Клауберъ.

Земляной червь медленно подвинулъ свое кольцеобразное туловище впередъ и сталъ ощупывать стну. Іоганнесъ замтилъ, что она была деревянная и гнилая, превратившаяся мстами уже въ сырую коричневую пыль. Червь легко пробуравилъ ее, и змеобразное голое тло вползло въ образовавшееся отверстіе.

— А теперь ты! — сказалъ Клауберъ, подтолкнувъ Іоганнеса вслдъ за червемъ. Одно мгновеніе ему казалось, что онъ задохнется въ этой мягкой и сырой масс, но затмъ голова его очутилась на свобод, и онъ съ трудомъ вылзъ самъ изъ узкой дыры.

Они очутились, казалось, въ большомъ помщеніи, полъ его былъ твердый и сырой, воздухъ удушливый и невыносимо тяжелый, такъ что Іоганнесъ сдерживалъ дыханіе и ждалъ, полный страха.

Его уха коснулся голосъ Клаубера, прозвучавшій, какъ въ пустомъ погреб:

— Сюда, Іоганнесъ, иди за мной!

Поддерживаемый Клауберомъ, среди глубочайшаго мрака, онъ вмст съ нимъ, казалось, подымался въ гору. Подъ ногами онъ чувствовалъ что-то мягкое, какъ платье или простыня, которое поддавалось подъ его ступнями, онъ спотыкался въ углубленіяхъ и о неровности, слдуя за Клауберомъ, который велъ его въ боле ровному мсту, тамъ онъ ухватился за что-то длинное и тонкое, какъ стебель, который однако показался ему очень мягкимъ и слабымъ.

— Здсь мы стоимъ хорошо. Свту! — крикнулъ Клауберъ.

Вдали показался слабый свтъ, который несла уховертка, то подымаясь, то опускаясь съ нимъ по неровностямъ дороги, и чмъ ближе онъ подходилъ, бросая слабый голубоватый отблескъ кругомъ, тмъ страшне и тяжеле становилось Іоганнесу.

Гора, по которой онъ поднялся, была крута и бла, а стебель, который онъ держалъ въ рук, былъ коричневый и стлался длинными волнообразными прядями. Онъ узналъ длинную прямую фигуру покрытаго саваномъ человка, а гладкая площадка, на которой онъ самъ стоялъ, была лбомъ человческаго черепа. У ногъ его лежали, наподобіе двухъ глубокихъ и темныхъ ямъ, глазныя впадины, а синеватый свтъ освщалъ теперь носовую кость и срыя уста, застывшія въ страшной улыбк.

Вдругъ изъ устъ Клаубера раздался рзкій отвратительный хохотъ, который быстро затихъ, заглушенный деревянными стнами помщенія.

— Вотъ теб мой сюрпризъ, Іоганнесъ!

Длинный червь выползъ изъ складокъ савана, вытянулся, осторожно пробрался по нижней челюсти и скрылся въ черномъ отверстіи открытаго неподвижнаго рта.

— Это та красавица, которою ты такъ восхищался на балу, помнишь? Ты находилъ ее красиве эльфовъ. Тогда отъ ея платья и волосъ исходилъ пріятный ароматъ, ея глаза блестли, а губы улыбались. Теперь же все это, конечно, немного измнилось.

Несмотря на весь свой ужасъ, огонекъ недоврія и сомннія блеснулъ въ глазахъ Іоганнеса: — такъ скоро? Вдь недавно еще жила эта красавица, и уже…?

— Ты мн не вришь? — зашиплъ Клауберъ, — цлыхъ полъ-вка прошло уже между ‘тогда’ и ‘теперь’. Здсь нтъ ни времени, ни часа. Что было, то всегда будетъ, и что будетъ — всегда было. Представить себ этого нельзя, но ты долженъ врить. Все это такъ. Все, что я показываю теб, правда и только правда! Твой Вьюнокъ не могъ сказать этого.

И Клауберъ, злобно хохоча, запрыгалъ по блдному лицу мертвой двушки, отпуская наглыя и грубыя шутки. Онъ услся на ея бровь и поднялъ за длинный волосокъ опущенное вко ея глаза, и тотъ самый глазъ, который Іоганнесъ видлъ когда-то столь оживленнымъ и блестящимъ, тускло глянулъ на него, сверкнувъ своимъ блкомъ въ полумрак.

— А теперь пойдемъ дальше! Мы еще многое увидимъ! — закричалъ Клауберъ.

Земляной червь медленно выползъ изъ праваго угла рта, и мрачная процессія потянулась дальше, но не обратно, а но новымъ темнымъ коридорамъ, къ новымъ могиламъ.

— Теперь мы увидимъ старика, — сказалъ земляной червь, когда черная стна снова загородила путь, — онъ давно уже лежитъ здсь!

Это было не такъ ужасно, какъ въ первомъ гробу. Іоганнесъ видлъ лишь какую-то безформенную кучу. изъ которой выступали блыя кости. Сотни червей и наскомыхъ молча копошились въ ней. Свтъ уховертки обезпокоилъ ихъ чрезвычайно.

— Откуда вы? Кто приноситъ сюда свтъ? Его намъ не надо!

И они быстро расползлись и попрятались въ щели и ямы. Но они все же узнали товарища.

— Ты былъ здсь рядомъ? — спросили они земляного червя: — дерево тамъ еще твердое.

— Нтъ еще, — отвчалъ тотъ.

— Они хотятъ оставить для себя сосдній гробъ, — сказалъ тихо Іоганнесу Клауберъ.

Они пошли дальше. Клауберъ объяснялъ, разсказывалъ Іоганнесу о знакомыхъ ему мертвецахъ. Они подошли къ одному, со страшно выкатившимися глазами и распухшимъ синимъ лицомъ.

— Этотъ вотъ былъ когда-то очень изящнымъ и приличнымъ джентльменомъ, — весело сказалъ Клауберъ. — Теб бы слдовало его видть живымъ тогда. Онъ былъ очень знатенъ, очень богатъ и очень гордъ, ну да свою надутость онъ сохранилъ и теперь.

Такъ они шли все дальше и дальше. Имъ встрчались то худые, изможденные мертвецы съ блыми рдкими волосами, синвшими при тускломъ свт гнилушки, то маленькія дти съ большими головами и старческими чертами лица.

— Эти, вотъ видишь, постарли уже посл своей смерти, — объяснялъ Клауберъ.

Они подошли къ одному человку съ большой бородой. Изъ-подъ полуоткрытыхъ губъ блестли блые зубы. Въ виск виднлось маленькое круглое багровое отверстіе.

— Этотъ вотъ самъ на себ исполнилъ дло Смерти, — у него не хватило терпнія ждать. Вдь все равно онъ попалъ бы сюда немного позже.

И снова пошли они по новымъ ходамъ и переходамъ, встрчая на пути все новые и новые, вытянувшіеся въ своихъ гробахъ трупы съ застывшими ужасными улыбками и скрещенными на груди руками.

— Дальше я не иду, — сказала наконецъ уховертка: — я не знаю дороги.

— Пойдемъ обратно! — сказалъ земляной червь.

— Впередъ! впередъ! — крикнулъ имъ Клауберъ, и они пошли дальше.

— Все, что мы видимъ, дйствительно существуетъ, — говорилъ Клауберъ дорогой, — все это правда, не существуешь здсь только ты одинъ, Іоганнесъ — ты одинъ только неправда. Тебя здсь нтъ и быть здсь ты не можешь.

И онъ разразился своимъ громкимъ отвратительнымъ хохотомъ, встртивъ испуганный и удивленный взглядъ Іоганнеса.

— Здсь тупикъ, я не пойду дальше, — сказала снова уховертка недовольно.

— А я хочу дальше! — сказалъ Клауберъ и началъ самъ, своими руками, раскапывать стну.

— Помоги же мн, Іоганнесъ! — крикнулъ онъ.

И Іоганнесъ покорно, какъ загипнотизированный, тоже началъ рыть мягкую землю обими руками.

Молча, обливаясь потомъ, долго работали они, пока снова не натолкнулись на черную деревянную стну.

Земляной червь втянулъ свою острую головку и поползъ обратно. Уховертка бросила гнилушку и послдовала за нимъ.

— Они не пролзутъ сквозь дерево, оно еще слишкомъ крпкое, — сказала она, убгая.

— А я хочу! — сказалъ Клауберъ, отрывая своими острыми ногтями длинныя блыя щепки.

Іоганнесъ чувствовалъ, какъ какая-то страшная тяжесть мучительно сдавила ему грудь. Но онъ не могъ сопротивляться и долженъ былъ итти слдомъ за Клауберомъ.

Наконецъ темный проходъ былъ сдланъ. Клауберъ схватилъ гнилушку и влзъ въ него.

— Сюда, сюда! — закричалъ онъ и побжалъ къ изголовью гроба.

Когда Іоганнесъ доползъ до неподвижно сложенныхъ на груди рукъ — онъ остановился. Онъ смотрлъ на тонкіе, блдные, слегка освщенные пальцы и вдругъ узналъ ихъ — узналъ ихъ форму, складки, длинные посинвшіе ногти, темное пятнышко на указательномъ пальц — все: это были его собственныя руки!..

— Сюда! Сюда! — слышался, призывавшій его голосъ Клаубера отъ изголовья: — посмотри, узнаешь ли ты его?

Іоганнесъ хотлъ подняться и пойти на голосъ, но силы оставили его. Свтъ вдругъ погасъ, наступила страшная черная мгла, и онъ упалъ безъ сознанія.

XII

Онъ погрузился въ глубокій сонъ, въ сонъ, въ глубинахъ котораго уже не было видній. Но передъ разсвтомъ, когда онъ незамтно сталъ возвращаться изъ глубокаго мрака къ холодному срому предъутреннему свту, передъ нимъ возстали нжные пестрые сны прежнихъ дней. И когда онъ очнулся, они выскользнули изъ его пробуждавшагося сознанія, какъ капли свтлой росы съ лепестковъ цвта.

Спокойно и привтливо глядли глаза его, еще слдившіе за быстрой смной милыхъ воспоминаній.

Но вотъ блеснулъ разсвтъ блднаго печальнаго дня, и они исчезли, растворившись и потонувъ въ его великомъ страданіи.

Обыденный, похожій на прошлый, день начался, и только-что мелькавшія передъ нимъ виднія стали вдругъ далекими и неясными полузабытыми снами, а вмсто нихъ въ его памяти начали все ясне и ясне воскресать вс событія прошлаго дня и страшной пережитой ночи…

Почти невроятнымъ казалось ему все то, что онъ пережилъ въ течете одного только дня и ночи. А ласкающія нжныя виднія исчезли безслдно.

Клауберъ будилъ его. И печальный, тяжелый день начался снова, одинъ изъ многихъ десятковъ и сотенъ такихъ же дней.

Только страшныя виднія ночи, то, что онъ видлъ въ своемъ путешествіи съ Клауберомъ, запечатллись навсегда въ душ его. Былъ ли это только ужасный сонъ? Клауберъ посмотрлъ на него насмшливо и какъ-будто удивленно, когда онъ спросилъ его объ этомъ.

— Что ты хочешь сказать? — спросилъ онъ его.

Но Іоганнесъ не замчалъ насмшки и повторилъ свой вопросъ:

— Дйствительно ли случилось все то, что онъ видлъ въ эту ужасную ночь? Вдь слишкомъ ярки вс подробности этого пути.

— Нтъ, Іоганнесъ! — ршительно сказалъ Клауберъ, — какъ ты глупъ! Такихъ вещей въ дйствительности не бываетъ!

И Іоганнесъ не зналъ, что думать.

— Пора теб взяться за работу! Тогда ты перестанешь думать объ этихъ глупостяхъ, — прибавилъ онъ.

И они отправились къ доктору Цифра, который долженъ былъ помочь Іоганнесу найти то, что Іоганнесъ такъ страстно желалъ найти.

Проходя но оживленной улиц, Клауберъ вдругъ толкнулъ Іоганнеса, указывая ему на какого-то человка.

— Не узнаешь его? — спросилъ онъ, хихикая.

Іоганнесъ взглянулъ по указанному направленію и поблднлъ вдругъ отъ страха, узнавъ въ немъ одного изъ виднныхъ имъ мертвецовъ…

Докторъ принялъ ихъ очень ласково и началъ преподавать Іоганнесу свою мудрость.

И цлые часы внималъ ему Іоганнесъ въ этотъ день и многіе другіе дни еще.

То, чего искалъ Іоганнесъ, докторъ не нашелъ еще самъ, но онъ уже былъ близокъ къ открытію этой тайны, говорилъ онъ. Онъ хотлъ передать Іоганнесу вс свои знанія и потомъ уже продолжать поиски вмст съ нимъ.

Іоганнесъ внималъ ему и учился терпливо, упорно цлые дни, цлые мсяцы. У него было мало надежды, но онъ понималъ, что ему надо итти впередъ и бороться, сколько хватитъ силъ. Непонятнымъ было лишь то, что въ то время, какъ онъ такъ страстно и упорно стремился къ свту, кругомъ него все становилось мрачнй и мрачнй.

Начало знаній, пріобртаемое имъ, было возвышенно-прекрасно, но чмъ глубже онъ проникалъ въ нихъ, тмъ мертве и непонятне становились они.

Онъ началъ съ изученія растеній, животныхъ и всего окружающаго міра, но затмъ все какъ-то разлагалось на формулы и цифры, на безконечные листы, полные формулъ и цифръ.

Докторъ находилъ это прекраснымъ и говорилъ, что онъ только тогда начинаетъ ясно видть, когда начинаетъ оперировать съ цифрами, но для Іоганнеса тутъ начинался мракъ.

Клауберъ не покидалъ Іоганнеса и подстрекалъ, подбадривалъ его, когда онъ падалъ духомъ и уставалъ.

Онъ отравлялъ ему каждое мгновеніе чистаго восторга и радости.

Іоганнесъ удивлялся и восторгался, наблюдая, напримръ, удивительно чудное устройство цвтка: какъ оплодотворяется тычинка его и какъ наскомыя безсознательно помогаютъ этому длу оплодотворенія.

— Это удивительно! — говорилъ онъ, — какъ это прекрасно и цлесообразно все устроено.

— Да, конечно, очень цлесообразно, — возражалъ ему Клауберъ, — жаль только, что въ большинств случаевъ и эта цлесообразность, и чудное устройство безцльно гибнутъ. Сколько зеренъ гибнетъ безслдно, не давая цвтка!

— Но все это создано какъ бы по одному грандіозному плану! — сказалъ Іоганнесъ. — Вотъ, напримръ, пчелы собираютъ для себя медъ и, не сознавая того, помогаютъ опыленію цвтовъ, а цвты, въ свою очередь, привлекаютъ пчелъ своими пестрыми красками и запахомъ. Въ этомъ есть планъ, и они безсознательно работаютъ надъ осуществленіемъ его.

— Да, все это какъ-будто и прекрасно, но и тутъ есть недостатки. Пчелы иногда прокалываютъ чашечку цвтка и наносятъ непоправимый вредъ всему сложному устройству его. Нечего сказать, умный мастеръ, котораго проводитъ даже маленькая пчелка!

Въ удивительномъ устройств организмовъ человка и животныхъ Клауберъ находилъ еще большія несовершенства, и во всемъ, что поражало Іоганнеса своей стройностью и цлесообразностью, онъ сейчасъ же указывалъ недостатки и ошибки. Онъ напоминалъ о безчисленныхъ болзняхъ и страданіяхъ, жертвою которыхъ такъ часто становится и человкъ и животное, и съ особымъ злорадствомъ подчеркивалъ самыя отвратительныя и отталкивающія изъ нихъ.

— Мастеръ, создавшій все это, — говорилъ онъ, — былъ очень изобртателенъ, но во всемъ, что онъ создалъ, онъ забывалъ что-либо докончить, и людямъ приходится, не покладая рукъ, работать, чтобы накладывать заплаты на эти прорхи. Оглянись вокругъ! Зонтики, очки, платье, жилище — все это заплаты, сдланныя людьми, все это совсмъ не входило въ его планы.

Онъ не предвидлъ, что людямъ будетъ холодно, что имъ нужно будетъ читать книги, и тысячу другихъ вещей, которыя совсмъ не предвидлись имъ.

Онъ далъ своимъ дтямъ платьица, забывъ совершенно, что они скоро выростутъ изъ нихъ, такъ и случилось, что вотъ почти уже вс люди вышли, выросли изъ своего естественнаго состоянія, взявъ вс заботы о себ въ свои собственныя руки, забывъ и самого великаго мастера и его планы. То, чего онъ не имлъ въ виду давать имъ, они грубо, не спрашиваясь, берутъ сами себ, а въ тхъ случаяхъ, гд но его расчетамъ выходило, что они должны умирать, они сумли отсрочить смерть на довольно долгое время съ помощью своего искусства.

— Но люди во всемъ этомъ сами виноваты! — воскликнулъ Іоганнесъ. — Зачмъ они не живутъ ближе къ природ?

— О, глупый Іоганнесъ, если нянька позволяетъ ребенку играть съ огнемъ, и онъ обжигаетъ себ пальцы, кто виноватъ въ этомъ — дитя-ль, незнакомое съ огнемъ, или няня, знавшая, что огонь жжетъ? И кто виноватъ, если люди заблуждаются и погрязаютъ въ нищет и порокахъ, сами ли они или премудрая природа, передъ которой они лишь неразумныя дти?

— Но вдь они не неразумныя дти, они знали…

— Іоганнесъ, если ты говоришь ребенку: ‘не трогай огня, онъ жжетъ!’, то ребенокъ не слушаетъ тебя, такъ какъ не понимаетъ, что значитъ: ‘жжетъ’. Разв ты тогда не отвтственъ передъ нимъ, если онъ обожжется? Разв ты можешь сказать тогда: ‘Вдь я предупреждалъ, онъ зналъ’… Вдь ты тоже зналъ, что онъ не послушаетъ тебя. Люди же точно такъ же непослушны и глупы, какъ дти. Ты забываешь, что стекло хрупко, а глина мягка. А создавшій человка и не принявшій во вниманіе глупость его похожъ на мастера, который сдлаетъ мечи изъ стекла, а стрлы изъ глины, не соображая, что они разобьются или будутъ расплющиваться и мяться.

Слова эти, какъ огненныя капли, падали на сердце Іоганнеса и жгли его.

И въ груди его проснулась новая большая мука, вытснившая вс его прежнія страданія и заставившая его плакать по цлымъ часамъ въ тишин долгихъ безсонныхъ ночей.

О, сонъ, сонъ! Настало время, когда посл долгихъ дней сонъ сталъ чмъ-то самымъ дорогимъ и желаннымъ. Въ немъ не было ни мучительныхъ мыслей, ни страданій, а грезы уносили къ далекому счастливому прошлому. И сны эти казались ему такими удивительно прекрасными, но днемъ онъ не могъ воскресить ихъ даже въ своей памяти. Онъ зналъ лишь, что вс огорченія, вся тоска прежнихъ дней все же были счастьемъ въ сравненіи съ той мертвой пустотой, которую онъ ощущалъ теперь въ своемъ сердц.

Однажды во сн онъ мучительно тосковалъ по Вьюнку, въ другой разъ ему снилось, что онъ цлые часы сидитъ и ждетъ Робинетту, и какъ онъ былъ счастливъ тогда.

Но теперь наяву, тосковалъ ли онъ еще по ней? Чмъ больше онъ учился, тмъ равнодушне становился онъ, такъ какъ и это чувство было разложено на свои составныя части, и Клауберъ объяснилъ ему, что такое любовь… И тогда онъ началъ стыдиться своего чувства, а докторъ Цифра говорилъ, что это потому, что онъ еще не уметъ разложить его на математическія формулы, но что онъ уже близокъ и къ этому.

Такъ все становилось мрачне и черне вокругъ маленькаго Іоганнеса.

У него даже было слабое чувство благодарности за то, что во время своего страшнаго блужданія съ Клауберомъ среди гробовъ и мертвецовъ онъ тамъ не видлъ Робинетты…

Когда онъ сказалъ объ этомъ Клауберу, тотъ хитро улыбнулся, и Іоганнесъ понялъ, что это случилось не затмъ, чтобы пощадить его. Въ часы, свободные отъ занятій и работъ, Клауберъ знакомилъ Іоганнеса съ людьми.

Онъ умлъ проникать повсюду: въ больницы, гд въ просторныхъ свтлыхъ комнатахъ больные лежали длинными рядами на своихъ блыхъ постеляхъ, съ блдными страдальческими лицами, гд удручающую, гнетущую тишину нарушали стоны и кашель больныхъ, Клауберъ указывалъ ему на тхъ, кому не суждено уже было вернуться къ жизни, а когда въ опредленные часы комнаты наполнялись толпами людей, пришедшихъ навститъ своихъ близкихъ, онъ говорилъ:

— Смотри, вс они знаютъ, что сами попадутъ когда-нибудь сюда, въ эти комнаты, и будутъ лежать здсь, пока ихъ не вынесутъ въ черномъ ящик.

‘Какъ же могутъ они быть такъ веселы?’ думалъ Іоганнесъ.

А Клауберъ повелъ его въ маленькую комнату въ верхнемъ этаж больницы. Тамъ царилъ жуткій полумракъ. Заглушенные закрытыми окнами звуки рояля изъ сосдняго дома глухо отдавались въ ней.

Тамъ, среди другихъ, Клауберъ указалъ ему одного больного, который тупо слдилъ за тонкимъ лучомъ свта, медленно скользившимъ по стн.

— Вотъ этотъ лежитъ здсь уже седьмой годъ, — разсказывалъ Клауберъ, — онъ былъ морякомъ, онъ видлъ пальмы Индіи, голубыя моря Японіи, лса Бразиліи, а теперь вотъ уже седьмой годъ, какъ онъ развлекается только этимъ солнечнымъ лучомъ и звуками рояля Онъ уже никогда не выйдетъ отсюда, но, можетъ быть, пролежитъ здсь еще столько же…

Посл этого посщенія Іоганнеса долго преслдовалъ страхъ проснуться самому когда-нибудь въ этомъ сумрачномъ помщеніи, при заглушенныхъ звукахъ рояля, и ничего не видть до самой смерти, кром гаснущаго возрождающагося луча солнца.

Клауберъ водилъ его то въ громадные соборы, то на празднества и торжественныя собранiя, то во внутренніе покои различныхъ доновъ.

И Іоганнесъ узналъ жизнь людей. И часто онъ долженъ былъ вспоминать свою собственную жизнь, сказки, которыя ему разказывалъ когда-то Вьюнокъ, и свои собственныя переживанія.

Онъ встрчалъ людей, напоминавшихъ ему свтлячка, который видлъ въ звздахъ своихъ умершихъ товарищей, или майскаго жука, который, будучи всего на одн сутки старше своего товарища, такъ много разглагольствовалъ о жизненномъ призваніи и цли жизни, онъ слышалъ исторіи, напоминавшія ему знаменитаго Критцеля, баснословнаго предка пауковъ-крестовиковъ, и угря, который ничего не длалъ, только кормился за счетъ другихъ, такъ какъ королю приличествуетъ быть толстымъ и откормленнымъ, самого себя онъ сравнивалъ съ тмъ молодымъ майскимъ жукомъ, который никакъ не могъ понять, въ чемъ собственно его призваніе, и полетлъ прямо на огонъ, ему казалось, что и онъ, какъ этотъ несчастный жукъ, ползетъ теперь по земл, привязанный на крпкую нитку, которая больно ржетъ его тло, и за которую дергаетъ его Клауберъ.

Ахъ, вроятно, онъ уже никогда не узнаетъ больше, свободы и счастья! но когда же, наконецъ, раздавитъ его тяжелая ступня судьбы? Клауберъ смялся надъ нимъ, когда онъ вспоминалъ Вьюнка, и онъ самъ мало-по-малу начиналъ думать, что это былъ лишь сонъ и что въ дйствительности Вьюнка никогда не было.

— Но, Клауберъ, — говорилъ онъ, — тогда значитъ не было и ключика и ничего, ничего не было и нтъ!

— Конечно, ничего не было и нтъ. Существуютъ только люди и цифры, только безконечное число цифръ.

— Но въ такомъ случа, Клауберъ, ты обманываешь меня! Оставь меня, позволь мн прекратить свои безплодные поиски! Оставь, оставь меня!

— А ты забылъ, что сказала теб Смерть? Ты долженъ сдлаться человкомъ, человкомъ въ полномъ смысл этого слова.

— Я не хочу — это ужасно!

— Ты долженъ, разъ ты ршилъ это. Посмотри на доктора Цифра. Разв онъ ужасенъ? Будь только такимъ, какъ онъ.

И это была правда. Докторъ Цифра казался всегда спокойнымъ и счастливымъ. Упорно и прямо шелъ онъ но разъ намченному пути, учась и поучая, всегда уравновшенный и довольный.

— Посмотри на него, — говорилъ Клауберъ, — онъ все видитъ и все же ничего не замчаетъ. Онъ изучаетъ человка, какъ если бы онъ самъ былъ совершенно другое существо, у котораго нтъ ничего общаго съ людьми. Онъ проходитъ мимо страданій и горя человческаго, какъ будто онъ самъ неуязвимъ, и смотритъ въ лицо Смерти, какъ безсмертный духъ. Онъ хочетъ только понять то, что видитъ, и равнодушно принимаетъ вс истины. Онъ доволенъ всмъ. Такимъ долженъ стать и ты!

— Но я не могу этого!

— Ну, такъ я не могу помочь теб.

Таковъ всегда былъ безнадежный конецъ ихъ разговоровъ.

Іоганнесъ падалъ духомъ и безъ надежды и вры искалъ и искалъ, самъ не зная уже, что и зачмъ. Онъ сталъ такимъ, какъ т, которыхъ смутилъ Вюстишь.

Наступила зима, но онъ ера замтилъ ее. Въ одинъ холодный, туманный день, когда мокрый, грязный снгъ лежалъ на улицахъ и стекалъ мутными грязными каплями съ крышъ и деревьевъ, онъ совершалъ съ Клауберомъ свою обычную прогулку. На одной площади они встртили вдругъ толпу молоденькихъ двушекъ съ учебниками и сумками въ рукахъ. Он весело смялись, кричали и бросали другъ въ друга комки снга. Голоса ихъ какъ-то веселй раздавались на большой, покрытой снгомъ, — площади, на которой не слышно было ни топота ногъ, ни шума экипажей, а только одинъ звонкій молодой смхъ.

Іоганнесъ вдругъ среди нихъ замтилъ ору двушку, которая, увидвъ его, стала въ него всматриваться. Онъ хорошо зналъ это лицо, но никакъ не могъ вспомнить, кто это. Она кивнула ему разъ, другой…

— Кто это? Я ее знаю.

— Да, возможно, ее зовутъ Маріей, а еще иногда Робинеттой.

— Нтъ, это не она. Она не похожа на Вьюнка. У нея слишкомъ обыкновенное лицо.

— Ха, ха, ха! Какъ она можетъ походить на несуществующее лицо. Она просто то, что есть, ты когда-то такъ тосковалъ по ней. Теперь я могу тебя свести съ ней.

— Не надо! Я не хочу видть ее. Я предпочелъ бы ее видть среди мертвецовъ, какъ другихъ.

И, не оглядываясь, Іоганнесъ пошелъ быстро впередъ, шепча про себя:

— Это послднее… больше ничего, ничего нтъ у меня!..

ХIII

Надъ большимъ городомъ свтило ясное, теплое солнышко перваго весенняго утра. Лучи его проникли и въ комнатку Іоганнеса, и на низкомъ потолк ея, мерцая, играло свтлое отраженіе гладкой поверхности канала. Іоганнесъ сидлъ у залитаго свтомъ окна и глядлъ на городъ. Срый туманъ, скрывавшій отдаленныя строенія и концы улицъ, наконецъ поднялся, превратившись въ пронизанную солнечными лучами голубую ткань, повисшую надъ обширнымъ горизонтомъ города. Края крышъ блестли, отливая серебромъ, и дома, какъ подновленные теплымъ свтомъ солнца, ярко и рзко выдлялись во влажномъ голубомъ воздух. Вода каналовъ казалась полной жизни. Коричневыя ночки вязовъ набухли и блестли, а между втвей сновали безчисленныя стаи шумвшихъ воробьевъ.

Солнце какъ будто опьянило Іоганнеса своимъ свтомъ. Бакъ во сн онъ слдилъ за игрою волнъ канала и за набухшими ночками вяза, прислушиваясь вмст съ тмъ къ веселому щебетанію воробьевъ.

Уже давно онъ не испытывалъ подобнаго настроенія и не чувствовалъ себя такимъ счастливымъ. Это было, знакомое издавна, весеннее солнышко, то солнышко, которое бывало такъ манило и влекло его на волю, въ садъ, гд онъ ложился въ тни старой стны на теплую влажную землю и по цлымъ часамъ наслаждался свтомъ и тепломъ, и любовался молодой травкой, тянувшейся къ солнцу. Ему было такъ хорошо въ этихъ волнахъ свта и тепла, воскрешавшихъ въ его сердц блаженное чувство радости бытія, которое онъ испытывалъ бывало много лтъ тому назадъ, лежа въ объятіяхъ матери. Онъ могъ вспомнить снова все прошлое, пережитое, но безъ тоски и слезъ. Такъ онъ сидлъ и грезилъ, желая лишь одного, — чтобы солнце не уходило.

— О чемъ ты размечтался тутъ, Іоганнесъ? — воскликнулъ вдругъ Клауберъ, — ты знаешь, что я ненавижу это!

Іоганнесъ умоляюще поднялъ на него свои задумчивые глаза.

— Дай мн посидть еще немного. Солнце такъ прекрасно.

— Что ты находишь въ солнц такого особеннаго? Вдь оно лишь большое свтило, и сидишь ли ты при свт солнца или другого источника тепла — все равно. Посмотри! Вотъ тни и свтовыя пятна на улиц, вдь это лишь отблескъ огня, который горитъ спокойно и ровно, но и солнце, въ сущности, — маленькая свча, освщающая только маленькій уголокъ міра. Тамъ, тамъ за этой синевой, подъ нами и надъ нами, тамъ темно, холодно и мрачно! Тамъ вчная безконечная ночь!

Но слова его не произвели обычнаго впечатлнія на Іоганнеса. Тихіе теплые солнечные лучи проникли въ душу его и наполнили ее своимъ свтомъ: все въ ней было ясно и счастливо.

Клауберъ повелъ его въ мрачное, холодное жилище доктора Цифра. Но и тамъ еще нкоторое время свтлые, солнечные образы носились передъ взоромъ его, но мало- по-малу они начали гаснуть, и вскор душа его снова погрузилась во мракъ.

Когда же насталъ вечеръ, и онъ снова шелъ по улицамъ города, теплый и влажный воздухъ былъ полонъ весеннихъ ароматовъ. Все какъ — будто дышало весной, и ему было душно въ узкихъ улицахъ. Но на открытыхъ площадяхъ онъ, казалось, чувствовалъ запахъ полей и лса, а вверху, надъ городомъ, онъ видлъ весну и въ свт розоваго заката и въ легкихъ, свтлыхъ облачкахъ.

Сумерки окутали нжной лиловой дымкой весь городъ. На улицахъ было тихо, только вдали гд-то слышались звуки уличнаго органа, тянувшіе однообразно-унылую псню.

Дома стояли, какъ темныя тни, на красномъ вечернемъ неб, поднимая кверху, какъ тысячи рукъ, свои гребни и трубы. И казалось Іоганнесу, что это солнце передъ заходомъ даритъ большой городъ своей улыбкой, такой мягкой и привтливой, какъ улыбка прощанія. А теплый воздухъ нжно ласкалъ его щеки.

Но вдругъ ему стало почему-то тяжело и грустно, такъ тяжело, что онъ долженъ былъ остановиться и, глубоко вздохнувъ, поднять глаза къ далекому небу. Весна звала его, и онъ слышалъ зовъ ея. Хотлъ отвтить ей, идти навстрчу, и былъ полонъ раскаянія, любви и прощенія. Поднятые кверху глаза его наполнялись слезами.

— Что съ тобой, Іоганнесъ? Не веди себя такъ глупо. Люди смотрятъ на тебя! — сказалъ Клауберъ.

Длинные однообразные ряды домовъ печально тянулись по обимъ сторонамъ улицы, какъ жалоба, какъ отвтный стонъ на зовъ природы.

Люди сидли у дверей на улиц и наслаждались весеннимъ воздухомъ. Іоганнесу казалось это насмшкой. Грязныя, настежъ-раскрытыя двери и удушливыя помщенія ждали вдь ихъ обратно.

Вдали звучали еще рыдающіе звуки шарманки.

‘О, если бы я могъ убжать отсюда, туда, далеко, къ дюнамъ и морю’, — думалъ онъ. Но онъ долженъ былъ остаться здсь и итти въ свою низкую маленькую комнату, гд всю ночь онъ не могъ закрыть глазъ.

Онъ вспоминалъ своего отца, вспоминалъ свои прогулки съ нимъ, когда, бывало, отставъ шаговъ на десять отъ отца, онъ читалъ буквы, которыя тотъ чертилъ на песк для него, вспоминалъ мста, гд они вмст съ отцомъ искали пахучія фіалки въ густыхъ заросляхъ лса. И всю ночь напролетъ образъ отца, такой, какимъ онъ представлялъ его себ, когда, сидя въ его кабинет, прислушивался къ скрипу его пера, не покидалъ его ни на минуту. А утромъ онъ сталъ просить Клаубера дать ему возможность сходить хоть разъ домой, хоть разъ еще повидать отца и дюны, и садъ, теперь-то ему было ясно, что отецъ ему былъ дороже и его Престо и его комнатки дома, такъ какъ ради отца только онъ хотлъ вернуться домой.

— Скажи мн хотя, — говорилъ онъ, — какъ ему живется и сердится ли онъ на меня еще за мое долгое отсутствіе?

Но Клауберъ только пожималъ плечами и говорилъ:

— Да что теб легче будетъ, когда я скажу теб это?

Но весна продолжала звать его все настойчивй, все сильне. Каждую ночь во сн онъ видлъ знакомыя дюны и темно-зеленый мохъ у подошвы ихъ, и болото, и солнечные лучи, играющіе въ нжной молодой зелени зарослей.

‘Такъ не можетъ продолжаться долго, — думалъ Іоганнесъ, — я не выдержу’.

И часто ночью, когда онъ не могъ заснуть, онъ тихонько вставалъ, подходилъ къ окну и подолгу смотрлъ въ глубину темной ночи, слдя за легкими туманными тучками, которыя то медленно плыли но лицу луны, то тихо уходили дальше, озаренныя ея мягкимъ свтомъ. Онъ думалъ о дюнахъ, которыя теперь спятъ вдали, упоенныя теплымъ воздухомъ, о томъ, какъ прекрасно должно быть въ лсу, гд не шелохнетъ листокъ, а воздухъ полонъ запаха сырого моха и молодого березоваго сока. Ему казалось, что онъ слышитъ то громкій хоръ лягушекъ въ болот, то псню единственной птички, которая осмлилась нарушить тишину ночи, она такъ тихо начинаетъ свою псню и такъ внезапно уметъ обрывать ее, что тишина кажется еще торжествене, еще глубже.

И все это звало и влекло его къ себ, вдаль, и онъ, склонивъ голову на руки у окна, тихо и долго рыдалъ.

— Я не могу! Я не вынесу. Я умру, если не пойду туда. — И когда на слдующій день Клауберъ разбудилъ его, онъ все еще сидлъ у окна, гд заснулъ въ слезахъ.

Но дни проходили за днями, становились все боле длинными и теплыми, и все оставалось по-старому, и Іоганнесъ не умеръ, а все еще носилъ съ собой свою тоску.

Однажды утромъ докторъ Цифра сказалъ ему:

— Хочешь пойти со мной? Я долженъ навстить больного.

Докторъ Цифра пользовался славой великаго ученаго, и многіе обращались къ нему за помощью противъ болзней и смерти. Іоганнесъ довольно часто сопровождалъ его въ больнымъ.

Клауберъ былъ въ это утро необыкновенно веселъ. Онъ, не переставая, кувыркался, становился на голову, плясалъ и всячески шутилъ и прыгалъ. Все время онъ таинственно и весело подмигивалъ и смялся, какъ будто готовилъ интересный сюрпризъ для Іоганнеса.

Но докторъ Цифра былъ спокоенъ и серьезенъ, какъ всегда.

Въ этотъ день имъ предстоялъ далекій путь, который они совершили частью по желзной дорог, частью пшкомъ. Еще ни разу Іоганнесъ не заходилъ такъ далеко отъ города. Былъ теплый, ясный день. Изъ окна вагона Іоганнесъ видлъ большіе зеленые луга, покрытые высокой свжей травой, и пасущихся на нихъ воровъ, видлъ блыхъ бабочекъ, порхавшихъ надъ цвтами, и струящійся въ жаркихъ лугахъ солнца голубой воздухъ.

Но вдругъ онъ вздрогнулъ отъ неожиданности — передъ нимъ потянулись знакомыя линіи дюнъ!

— Ну, Іоганнесъ, наконецъ-то твое желаніе исполнилось! — сказалъ насмшливо Клауберъ.

Почти не вря глазамъ своимъ, глядлъ Іоганнесъ на знакомыя, милыя дюны. Он становились все ближе и ближе, казалось, что длинные ряды ихъ съ обихъ сторонъ вращались на оси своей. Быстро промелькнули отдльные дома, стоящіе у дороги. Затмъ появились деревья: густолиственные каштаны, усыпанные пышными гроздьями блыхъ и розовыхъ цвтовъ, темно-зеленыя ели, большія стройныя липы.

Итакъ, это правда. Онъ снова увидитъ свои дорогія дюны.

Поздъ остановился, и они втроемъ пошли пшкомъ по тнистой алле.

Вотъ и темно-зеленый мохъ, вотъ и круглыя золотистыя солнечныя пятна на почв лса и одурящій запахъ цвтущихъ березъ и молодыхъ сосновыхъ побговъ.

‘Неужели это правда? Неужели это правда, — думалъ Іоганнесъ, — и я буду снова счастливъ?’

Его глаза блестли и сердце сильно билось. Онъ начиналъ врить въ свое счастье. Вотъ знакомыя мста — онъ узнаетъ деревья, а вотъ и лсная тропинка, по которой онъ бывало ходилъ. Они шли одни по дорог, но Іоганнесъ постоянно оглядывался, какъ будто кто-то шелъ за ними слдомъ, скрываясь отъ нихъ. Ему показалось даже, что онъ замтилъ въ деревьяхъ темную человческую фигурку, которая скрылась за послднимъ поворотомъ дороги.

Клауберъ посматривалъ на него, изрдка злобно улыбаясь. А докторъ шелъ, не обращая ни на что вниманія и длая большіе шаги. Дорога становилась все боле знакомой, теперь онъ зналъ уже почти каждый камень, и вдругъ онъ задрожалъ отъ неожиданности: они стояли передъ его домомъ.

Большой каштанъ, покрытый съ верху до низу пышными блыми цвтами, которые рзко выдлялись на его темной зелени, разстилая надъ нимъ свои широкіе, похожіе на лапы, листья.

Послышался знакомый скрипъ отворившейся двери, и его обдалъ знакомый запахъ родного дома. Съ щемящимъ чувствомъ чужого въ родномъ дом, онъ узнавалъ переднюю, двери, каждый уголокъ, каждый предметъ. Все это составляло когда-то часть его собственной жизни, его одинокаго и полнаго грезъ дтства. Со всми этими предметами онъ когда-то велъ долгіе разговоры, жилъ особою жизнью, въ которую никогда никого не посвящалъ бы. А теперь онъ чувствовалъ себя оторваннымъ, чужимъ этому старому дому съ его коридорами, комнатами и каморками, чужимъ и оторваннымъ безвозвратно, и онъ ходилъ въ немъ съ тяжелымъ щемящимъ чувствомъ, какъ по кладбищу.

Если бы Престо выскочилъ ему навстрчу — ему было бы, можетъ быть, легче. Но Престо не было, онъ исчезъ или погибъ.

Но гд же отецъ?

Онъ оглянулся. Въ полуоткрытую дверь, выходившую въ залитой солнцемъ садъ, онъ увидлъ на дорог ту же фигуру человка, которую онъ видлъ, какъ ему казалось, раньше.

Человкъ этотъ породилъ къ дому. И по мр того какъ онъ приближался, онъ становился все больше и больше, и когда онъ вошелъ въ дверь, на домъ легла страшная холодная тнь, и Іоганнесъ узналъ его.

Въ дом царила мертвая тишина, молча поднялись они по лстниц. Тамъ была одна ступенька, которая всегда скрипла подъ ногами, Іоганнесъ зналъ это. И теперь она тоже трижды скрипнула, и скрипъ ея звучалъ, какъ болзненный стонъ. Но въ четвертый разъ этотъ скрипъ прозвучалъ какъ заглушенный плачъ.

А вверху Іоганнесъ услыхалъ тяжелые, равномрные вздохи, такіе же тихіе, какъ тиканье часовъ. Это былъ страшный мучительный звукъ.

Дверь его бывшей комнатки была открыта, и Іоганнесъ бросилъ въ нее быстрый боязливый взглядъ, навстрчу ему глянули причудливые цвты обоевъ равнодушно и безстрастно, а часы стояли.

Они вошли въ комнату, изъ которой раздавались стоны. Это была спальня отца. Солнце весело глядло въ окно, освщая опущенный зеленый пологъ постели. На подоконник, грясь на солнц, сидлъ Симонъ — котъ. Тяжелый запахъ спирта и камфоры наполнялъ комнату. Тихіе стоны слышались теперь вблизи. Іоганнесъ услыхалъ тихій шопотъ человческихъ голосовъ и осторожное шарканье ногъ.

Затмъ зеленый пологъ постели былъ поднятъ. Онъ увидлъ лицо отца, которое видлъ такъ часто во сн въ послднее время. Но какъ оно измнилось! Доброе, серьезное выраженіе покинуло его, и оно выглядло чужимъ, страдальческимъ. Оно было блдно, съ коричневыми пятнами. Изъ-за полуоткрытыхъ вкъ виднлись блки глазъ, да за приподнятой губой блли зубы. Голова его лежала откинувшись на подушк и, приподнимаясь ровномрно за каждымъ стономъ, снова безсильно падала.

Неподвижно стоялъ Іоганнесъ у изголовья постели, глядя широко открытыми глазами на дорогое, знакомое лицо. Мысль отсутствовала. Онъ не смлъ шевельнуть рукой, не смлъ прильнуть къ старой блдной рук, которая безпомощно лежала теперь на блой простын кровати.

Все померкло въ глазахъ его: и солнце, и свтлая комната, и зелень сада тамъ, за окномъ, и голубое небо вверху, все вокругъ стало вдругъ черно, мрачно, непроницаемо, и среди этого мрака онъ видлъ передъ собой только это блдное усталое лицо и могъ думать только объ этой бдной усталой голов, которая казалась ему такой безсильной, и такъ безпомощно то подымалась, то опускалась съ каждымъ болзненнымъ стономъ. Но вотъ это однообразное движеніе превратилось, и стоны затихли. Больной медленно поднялъ вки глазъ и, взглянувъ кругомъ, зашевелилъ губами, пытаясь что-то сказать.

— Здравствуй, отецъ! — прошепталъ Іоганнесъ, боязливо встрчая ищущій и остановившійся на немъ взглядъ отца. Слабая, усталая улыбка мелькнула на похудвшемъ лиц его. Худая, неподвижно лежавшая на простын рука его неувренно Поднялась и протянулась было къ Іоганнесу, но сейчасъ же безсильно упала назадъ.

— Ну, пойдемъ, Іоганнесъ, — сказалъ Клауберъ, — пожалуйста только безъ сценъ!

— Посторонись, — сказалъ докторъ Цифра, — посмотримъ, можно ли еще ему помочь.

Іоганнесъ отошелъ и всталъ у окна, пока докторъ выслушивалъ больного. Онъ безучастно смотрлъ на освщенную солнцемъ лужайку, свтлую синеву воздуха и широкіе листья каштана, на которыхъ сидли жирныя мухи съ блествшимъ на солнц синимъ брюшкомъ. Больной снова застоналъ, равномрно, какъ прежде.

Черный дроздъ прыгалъ въ высокой трав сада, черно-красныя большія бабочки порхали надъ клумбами цвтовъ, тихое, мирное воркованіе горлицъ доносилось до Іоганнеса откуда-то сверху.

А въ комнат неумолкая слышался все тотъ же стонъ умирающаго, и онъ долженъ былъ прислушиваться къ его однообразнымъ звукамъ, которые безостановочно и мучительно падали на его душу, угнетая его и почти сводя съ ума. Напряженно ждалъ онъ повторенія стона посл каждой передышки, и онъ раздавался снова, страшный, какъ шаги приближающейся смерти.

А на двор царила теплая полуденная тишина. Все наслаждалось и трепетало жизнью. Трава и листья деревьевъ шелестли, мля на солнц, а высоко надъ садомъ, въ бездонной синев неба, носился ястребъ, медленно двигая крыльями. И Іоганнесъ не понималъ этого — все было для него загадкой. И было темно и смутно въ душ его.

‘Какъ все это можетъ быть во мн такъ одновременно? — думалъ онъ, — я ли это? Я — Іоганнесъ? Мой ли это отецъ тутъ?’

И ему казалось, что онъ говоритъ и думаетъ о какомъ-то чужомъ и видитъ только конецъ знакомой исторіи, кто-то ему разсказывалъ о Іоганнес и отц его, котораго онъ покинулъ, и который теперь умираетъ. Но это не онъ, это ему только разсказывали. Правда, это была печальная, очень печальная исторія, но его она не касалась.

Но нтъ, нтъ, вдь это онъ, Іоганнесъ:

— Я не понимаю причины этой болзни, — сказалъ докторъ Цифра, — это загадочный случай!

Клауберъ подошелъ къ Іоганнесу.

— Не хочешь ли посмотрть, Іоганнесъ: это загадочный случай. Докторъ не можетъ объяснить его.

— Оставь меня! — сказалъ Іоганнесъ, не оборачиваясь, — я не могу думать.

Но Клауберъ сталъ позади него и по привычк рзко зашиплъ надъ ухомъ:

— Не можешь думать? Ты не можешь думать? Ты ошибаешься. Ты долженъ думать. Смотри сколько хочешь на голубое небо и зелень — твой Вьюнокъ не придетъ и не поможетъ теб, а этотъ больной человкъ тамъ умретъ во всякомъ случа. Это ты понимаешь такъ же хорошо, какъ и я. Но въ чемъ его болзнь? Вотъ что интересно!

— Я не знаю, я не хочу знать!

Іоганнесъ умолкъ и сталъ прислушиваться къ стонамъ: они звучали какъ тихіе упреки. Докторъ Цифра записывалъ что-то въ свою записную книжку. У изголовья постели сидла высокая темная фигура Смерти, которая вошла въ комнату вмст съ ними. Опустивъ голову, она протянула руку надъ больнымъ и слдила своими глубоко впавшими глазами за часовой стрлкой.

Клауберъ снова зашиплъ надъ его ухомъ: — Отчего ты такъ печаленъ, Іоганнесъ? Ты добился своего. Тамъ вотъ твои любимыя дюны и солнце, и зелень, и бабочки, тамъ поютъ птички. Чего же теб еще? Ты ждешь Вьюнка? Но если онъ есть гд-нибудь, то только тамъ. Почему же онъ не приходитъ къ теб? Можетъ быть, онъ боится нашего мрачнаго друга тамъ, у изголовья? Его то онъ боится всегда! Понимаешь ли ты теперь, что все это была лишь игра твоего воображенія? Слышишь стоны? Они звучатъ уже тише и скоро прекратятся совсмъ. Ну, такъ что же? Не онъ первый. Многіе умирали точно такъ же, даже въ то время, когда ты бгалъ къ твоимъ дюнамъ. Почему же ты стоишь здсь и плачешь и не идешь къ твоимъ дюнамъ, какъ бывало раньше? Смотри, какъ все цвтетъ, радуется и поетъ тамъ. Почему же ты не принимаешь участія во всей этой радости?

Сперва ты жаловался и тосковалъ по всему этому, и вотъ я привожу тебя сюда, куда теб такъ хотлось — и все опять нехорошо. Вдь я не задерживаю тебя. Ложись тамъ въ прохладной тни на траву, слушай веселое жужжаніе мухъ и наскомыхъ, вдыхай ароматъ молодой зелени! Я вдь не мшаю теб! Иди же! Ищи своего Вьюнка опять!..

Ты не хочешь? Значитъ ты вришь только мн. Значитъ то, что я говорилъ теб — правда? Кто же лгалъ теб — я или Вьюнокъ? Слушай стоны. Они стали слабы и рдки. Скоро они умолкнутъ совсмъ. Не смотри такъ испуганно вокругъ, Іоганнесъ. Чмъ скоре они замолкнутъ — тмъ лучше. Онъ уже не будетъ длать съ тобою далекихъ прогулокъ и искать фіалокъ, какъ бывало. Съ кмъ это гулялъ онъ эти послдніе два года, когда тебя не было? Да объ этомъ ты его уже и спросить не можешь, ты никогда уже не узнаешь этого. Теперь у тебя остаюсь ужъ я одинъ. Если бы ты познакомился со мною раньше, ты не былъ бы теперь такъ жалокъ. Да, ты далеко не таковъ, какимъ долженъ быть. Думаешь ли ты, что докторъ Цифра на твоемъ мст былъ бы тоже такимъ? Нтъ. Все это огорчило бы его не больше, чмъ если бы издохла вонъ та кошка, которая грется теперь на солнц. И это разумно. Ну, какая польза въ твоемъ отчаяніи? Не у цвтовъ же ты научился ему? Но вдь они не плачутъ, если срываютъ одинъ изъ нихъ. И разв это нехорошо! Они ничего не знаютъ, поэтому они таковы. Ты же началъ съ того, что захотлъ знать кое-что и долженъ теперь узнать все, чтобы стать счастливымъ. И я одинъ только могу научить тебя этому — но все или ничего!

Слушай меня! Что теб въ томъ, что это — твой отецъ? Это вдь прежде всего человкъ, который умираетъ, то-есть самое обыкновенное явленіе.

Слышишь ли ты еще его стоны? Они уже еле слышны, не правда ли? Это, конечно, послднее…

Іоганнесъ съ жуткимъ чувствомъ оглянулся на больного.

Симонъ — котъ спрыгнулъ съ подоконника, потянулся и мурлыча вскочилъ на постель умирающаго.

Голова съ усталымъ блднымъ лицомъ лежала уже неподвижно на подушк, и только изъ полуоткрытаго рта вылетали еще короткіе, еле слышные стоны, но и они становились все тише и тише.

Тогда Смерть отвела глаза отъ часовой стрлки и подняла руку.

Затмъ все стихло.

Блдная тнь упала на неподвижное лицо трупа. Тишина глухая, страшная тишина!..

Іоганнесъ ждалъ, ждалъ, но стона уже не было — все молчало, страшно глубоко молчало. Напряженное ожиданіе послднихъ часовъ кончилось, и Іоганнесу показалось, что нчто оборвалось въ немъ, и онъ надаетъ въ черную бездонную пустоту.

И вотъ какъ будто откуда-то издалека раздался голосъ Клаубера:

— Ну вотъ, сказка кончена.

— Это хорошо, — сказалъ докторъ, — теперь можно будетъ узнать, чмъ онъ боллъ, но я предоставляю это сдлать вамъ, а мн нужно итти.

Какъ во сн, Іоганнесъ вдругъ увидлъ блескъ анатомическихъ инструментовъ.

Симонъ поднялся, выгнувъ спину, съ постели. Ему стаю холодно около трупа, и онъ направился снова полежать на солнц.

Іоганнесъ видлъ, какъ Клауберъ взялъ одинъ скальпель, внимательно осмотрлъ его и подошелъ къ постели.

Тогда Іоганнесъ, стряхнувъ съ себя овладвшее имъ оцпенніе, подскочилъ къ Клауберу.

— Что ты хочешь сдлать? — спросилъ онъ. Глаза его были широко открыты отъ ужаса.

— Мы посмотримъ, чмъ онъ боллъ, — сказалъ Клауберъ.

— Нтъ! Этого не будетъ! — сказалъ Іоганнесъ, и голосъ его зазвучалъ твердо и увренно.

— Что это значитъ? — спросилъ Клауберъ, злобно сверкнувъ глазами, — разв ты можешь запретить мн? Ты знаешь, что я сильне.

— Я не хочу этого! — сказалъ Іоганнесъ и, набравъ въ легкія воздуха, твердо взглянулъ на Клаубера, протягивая въ нему руку.

Клауберъ приблизился, тогда Іоганнесъ схватилъ его за кисти рукъ и началъ бороться съ нимъ.

Клауберъ былъ силенъ, Іоганнесъ зналъ это и ни разу еще не ршался на борьбу съ нимъ. Но теперь онъ не сдавался и настаивалъ. Ножъ блестлъ въ рук Клаубера, глаза его были полны огня и злости, но Іоганнесъ не уступалъ и продолжалъ бороться.

Онъ зналъ, по старому опыту, что будетъ, если онъ сдастся. Но теперь онъ боролся за дорогіе останки отца, онъ не хотлъ видть этого. И пока они, тяжело дыша, боролись, на постели лежалъ вытянувшись холодный трупъ — такимъ, какимъ онъ застылъ въ послднее мгновеніе передъ наступившей смертной тишиной.

Узкою полоской тускло блестли блки глазъ, углы рта были приподняты и скривились въ застывшую улыбку, и только когда въ борьб они толкали кровать, голова мертвеца еле замтно качалась…

Іоганнесъ еще сопротивлялся. Онъ задыхался, въ глазахъ его плыли кровавые туманы, но онъ боролся еще.

Но вотъ сопротивленіе Клаубера стало медленно ослабвать, напряженныя мышцы растянулись, руки его вдругъ упали вдоль тла… он были пусты… Онъ поднялъ глаза — Клауберъ исчезъ… только Смерть еще сидла у постели и кивала головой.

— Ты хорошо поступилъ, Іоганнесъ, — сказала она.

— Онъ вернется опять? — спросилъ тихо Іоганнесъ.

Смерть отрицательно покачала головой,

— Никогда. Къ тмъ, кто ршается бороться съ нимъ, онъ не возвращается больше.

— А Вьюнокъ? Увижу ли я Вьюнка?

Долго и молча глядла мрачная женщина на Іоганнеса. Но не страшенъ, а добръ и глубоко серьезенъ былъ взоръ ея и привлекалъ къ себ, какъ темная глубокая пропасть.

— Только я могу привести тебя обратно къ Вьюнку. Только черезъ меня ты найдешь ту книгу.

— Такъ возьми же меня съ собой… у меня нтъ никого… возьми, возьми съ собой, какъ ты берешь другихъ… я ничего другого не хочу уже…

Но Смерть опять отрицательно покачала головой.

— Ты любишь людей, Іоганнесъ. Ты не зналъ этого, но ты всегда любилъ ихъ. Ты долженъ сдлаться хорошимъ человкомъ. Вдь это хорошо — быть хорошимъ человкомъ.

— Я не хочу — возьми меня съ собой…

— Нтъ, ты ошибаешься, ты хочешь. Ты иначе не можешь!..

И темная фигура стала вдругъ туманной и, расплываясь на глазахъ Іоганнеса въ неопредленныя формы, медленно, еле замтно, срой холодной дымкой потянулась по солнечнымъ лучамъ за окно.

А Іоганнесъ, приникнувъ въ краю постели, зарыдалъ надъ трупомъ отца…

XIV

Много времени спустя онъ поднялъ голову. Солнечные лучи покраснли и казались длинными косыми золотыми нитями.

— Отецъ, отецъ… — шепталъ Іоганнесъ.

А снаружи заходящее солнце залило золотымъ пурпуромъ всю природу.

Каждый листокъ вислъ неподвижно, и все молчало въ торжественномъ поко солнца.

И вмст съ солнцемъ въ комнату проникалъ нжный, еле слышный звонъ.

Казалось, это звенли солнечные лучи:

— Сынъ солнца! Сынъ солнца!..

И звонъ этотъ походилъ на голосъ Вьюнка. Только онъ одинъ называлъ его этимъ именемъ. Не онъ ли зоветъ его теперь?

Но Іоганнесъ снова взглянулъ на лицо умершаго и не хотлъ больше вслушиваться въ этотъ зовъ.

— Бдный, дорогой отецъ! — сказалъ онъ.

Но вдругъ вокругъ него снова зазвучало со

всхъ сторонъ, такъ страстно, такъ призывно, что онъ весь задрожалъ отъ охватившаго его чувства:

— Сынъ солнца! Сынъ солнца!

Іоганнесъ поднялъ и взглянулъ въ окно. Какой свтъ! какой чудесный свтъ! Онъ заливалъ деревья, горлъ между стебельками травы и отражался въ золотистыхъ пятнахъ тней.

Весь воздухъ, вся синева неба, по которому плыли уже первыя розовыя вечернія облака, были пронизаны и залиты имъ.

А вдали, за лугомъ и зелеными купами деревьевъ и кустовъ, онъ увидлъ дюну. Вершина ея была залита золотомъ, а въ тняхъ отражалась глубокая синева неба.

Спокойно лежала она въ своемъ плать изъ золота и лазури. И нжныя, волнистыя линіи ея были полны глубокаго покоя, какъ молитва.

То же чувство глубокаго восторга охватило Іоганнеса, какъ тогда, когда Вьюнокъ училъ его молиться.

Да не онъ ли тамъ въ своемъ свтло-голубомъ плать? Смотри! Тамъ, въ пламени заката, переливается что-то золотомъ и голубымъ цвтомъ.

Не Вьюнокъ ли это зоветъ его?

Іоганнесъ выбжалъ въ садъ и остановился. Среди торжественнаго покоя облитой багрянцемъ заката природы, онъ какъ очарованный застылъ на мст.

Но вотъ снова онъ увидлъ свтлый образъ. Да, это онъ! Наврное онъ, Вьюнокъ! Свтлая, въ золотой корон волосъ, головка повернулась въ его сторону, уста полуоткрыты, призываютъ его.

Онъ машетъ ему правой рукой, держа что-то лвой высоко надъ собой. И то, что онъ держитъ, блеститъ и сверкаетъ золотомъ въ его тонкихъ пальцахъ.

Съ радостнымъ крикомъ счастья и исполненнаго ожиданія Іоганнесъ бросился навстрчу милому образу, но видніе поднялось и понеслось передъ нимъ, улыбаясь и маня его за собой. Оно то опускалось внизъ, касаясь земли, то снова легко и быстро взвивалось кверху и неслось дальше, какъ легкое смячко одуванчика, несомое втромъ.

Іоганнесъ тоже пытался подняться и понестись, какъ бывало раньше или во сн, но земля притягивала его къ себ, и шаги его были тяжелы и медленны на покрытой высокой травой почв. Съ трудомъ только прокладывалъ онъ себ дорогу черезъ кусты, листья которыхъ, задерживая, скользили но его платью, а втви били но лицу.

И тяжело дыша, взобрался онъ наконецъ по покрытому мохомъ откосу дюны. Онъ бжалъ, не чувствуя усталости и не спуская взора съ уносившагося впередъ свтлаго образа Вьюнка и блестящаго предмета въ рук его. Наконецъ онъ среди дюнъ. Въ залитыхъ солнцемъ долинахъ расцвтшіе розовые кусты тысячами своихъ свтложелтыхъ чашечекъ глядятъ на солнце, какъ и тысячи другихъ цвтовъ, красныхъ, синихъ, лиловыхъ и желтыхъ. Удушливая жара лежала въ долинахъ, лаская пахучія травы, тяжелый и пряный ароматъ которыхъ вислъ въ воздух. Іоганнесъ вдыхалъ его, не останавливаясь. Онъ различалъ запахъ тмина и запахъ оленьяго мха, который шуршалъ подъ его ногами. Все это опьяняло его.

А передъ уносящимся милымъ образомъ Вьюнка порхали пестрыя бабочки: то маленькія, съ черно-красными крылышками, то хорошенькія песочницы съ блдно-голубыми, атласными. Вокругъ головы его жужжали золотистые жуки, которые живутъ на розахъ дюнъ, а толстые желтые шмели съ жужжаньемъ летали среди цвтовъ въ трав.

Какъ это было бы чудесно, какъ счастливъ былъ онъ, если бы былъ съ Вьюнкомъ! Но Вьюнокъ уносился все дальше и дальше, и онъ бжалъ за нимъ, еле переводя духъ.

Большіе блдно-листные кусты терновника задерживали его, рвали его платье и тло своими шипами, блдныя мясистыя ‘полевыя свчи’ качали длинными головками, когда на ходу онъ отстранялъ ихъ со своего пути. Онъ взбирался на песчаные откосы, исколовъ руки жесткимъ репейникомъ, проходилъ низкорослыя березовыя рощицы, гд густая трава доходила ему до колнъ и гд водяныя птицы, встревоженныя имъ, съ шумомъ поднимались съ болотъ, сверкавшихъ тамъ и сямъ среди зелени. Густой, расцвтшій блыми цвтами боярышникъ смшивалъ тамъ свой ароматъ съ запахомъ березы и мяты, пышно разросшейся на болотистой почв.

Но вотъ онъ миновалъ рощи, поляны, цвты, только чудесная блдно-голубая морская крапива цвла еще среди рдкой сухой травы. Съ вершины послдней гряды дюнъ Іоганнесъ увидлъ снова Вьюнка. Ослпительно горлъ въ его высоко поднятой рук блестящій предметъ.

Таинственно и призывно доносился втромъ съ той стороны неумолкаемый, грозный ропотъ. Это было море.

Іоганнесъ почувствовалъ близость его и медленно взобрался на послднюю вершину. И тамъ, опустившись на колни, онъ смотрлъ на море. Когда онъ поднялся, онъ былъ весь освщенъ багрянцемъ заката.

Облака собрались вокругъ уходящаго свтила, окрашенныя пурпуромъ и золотомъ, они толпились вокругъ него, а на море легла широкая полоса пурпура и огня, дрожа и горя тысячами оттнковъ. Какъ огненная дорога, вела она къ далекому горизонту.

За солнцемъ, тамъ, куда взоръ не могъ еще проникнуть, въ глубинахъ свтлаго грота облаковъ дрожали нжныя краски лазури и розовло золото, а подъ ними по всему небу горли огненныя полосы и кровавый пурпуръ легкихъ облачковъ.

Іоганнесъ ждалъ, когда солнце коснется огненной дороги, которую онъ видлъ у ногъ своихъ. Онъ опустилъ глаза и прямо передъ собой увидлъ свтлый образъ того, за кмъ онъ шелъ. Свтлая, какъ блестящій кристаллъ, лодка неслась по огненному пути.

На носу ея стоялъ Вьюнокъ съ золотымъ предметомъ въ рук, а на корм онъ узналъ мрачную фигуру Смерти.

— Вьюнокъ! Вьюнокъ! — закричалъ Іоганнесъ. Но въ то же мгновеніе, подходя къ лодк, онъ взглянулъ на горизонтъ и тамъ, среди свтлаго, окруженнаго горящими облаками пространства, онъ увидлъ маленькую темную фигуру. Она все росла и росла и, медленно шагая по колеблющемуся огненному пути моря, къ нему приближался человкъ. Огненныя волны росли и падали подъ ногами его, но тихо и спокойно онъ шелъ впередъ. Это былъ человкъ. Его лицо было блдно, а глаза темны и глубоки, какъ глаза Вьюнка, но въ нихъ горло столько любви, столько безконечно-глубокаго состраданія, какихъ Іоганнесъ никогда не видлъ въ другихъ глазахъ.

— Кто ты? — спросилъ Іоганнесъ, — ты человкъ?

— Я больше, чмъ это! — сказалъ онъ.

— Ты Іисусъ? Ты Богъ? — спросилъ Іоганнесъ.

— Не называй этихъ именъ, — сказалъ онъ, — когда-то они были чисты и святы, какъ одежды жрецовъ, и дороги, какъ дающее пищу зерно. Но ихъ бросили въ грязь и растоптали. Не называй ихъ, потому что имена ихъ стали источникомъ заблужденій, а святость- насмшкой. Кто хочетъ знать меня, пусть оставитъ имена и слушаетъ только себя.

— Я знаю тебя! Я знаю тебя! — воскликнулъ Іоганнесъ.

— Это я, который заставлялъ тебя плакать надъ людьми, хотя ты самъ не могъ понять своихъ слезъ, это я наполнилъ сердце твое любовью, которую ты не познавалъ. Я былъ съ тобою, но ты не видалъ меня, я тронулъ душу твою, но ты не узналъ меня.

— Но почему же я вижу тебя только теперь?

— Потому что черезъ слезы только прозрваютъ глаза ваши. И не о себ и не ради себя, но и ради меня долженъ ты плакать, и тогда я приду къ теб, и ты узнаешь меня, какъ стараго друга.

— Я знаю тебя… Я узнаю тебя… я хочу остаться съ тобой!

И Іоганнесъ протянулъ въ нему руки. Но человкъ указалъ на блестящую лодку, которая медленно плыла но огненному пути:

— Смотри, — сказалъ онъ, — это путь ко всему, къ чему ты стремишься. Другого нтъ, а безъ этихъ двоихъ ты никогда не найдешь его. Выбирай же! Тамъ великое свтило, тамъ ты увидишь самъ то, что хотлъ знать. Туда же, — и онъ указалъ на темный востокъ: — туда, гд живетъ страдающее человчество, туда лежитъ мой путь.

Не тотъ блуждающій огонекъ, который ты носилъ съ собой, а я самъ буду вести тебя по нему. Теперь ты знаешь — выбирай!..

Тогда Іоганнесъ отвелъ глаза отъ манящаго образа Вьюнка и протянулъ руку человку и съ нимъ вмст пошелъ навстрчу холодному восточному втру по тяжелому пути къ большому, погруженному во мрак городу, гд живутъ люди и ихъ страданія.

Когда-нибудь я разскажу вамъ еще о маленькомъ Іоганнес, но тогда разсказъ мой уже не будетъ походить на сказку.

Фредерикъ Ванъ-Эйденъ

Маленькій Іоганнесъ

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

ХIII

XIV

Читайте также: