Дж. Г. Байронъ
Еврейскія мелодіи.
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/bh01.jpg)
Евг. Дегенъ.
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/bh02.jpg)
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/bh03.jpg)
ЕВРЕЙСКІЯ МЕЛОДІИ.
ПРЕДИСЛОВІЕ.
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/bh04.jpg){kind=small}
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/bh05.jpg){kind=small}
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/bh06.jpg)
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/bh07.jpg)
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/bh08.jpg){kind=small}
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/bh09.jpg)
Еврейские мелодии, Байрон Джордж Гордон, Год: 1814
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Предисловіе Ев. Дегена
Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 1, 1904.
Она идетъ въ крас своей, перев. Д. Михаловскаго
На арф священной монарха пвца, перев. О. Чюминой
О, если тамъ за небесами, перев. Д. Михаловскаго
Газель, перев. А. Плещеева
О, плачьте, перев. Д. Михаловскаго
На берегахъ Іордана, перев. Д. Михаловскаго
Дочь Іефая, перев. Павла Козлова
Скончалася она…. перев. Д. Михаловскаго
Душа моя мрачна, перев. М. Лермонтова
Ты плакала, перев. Д. Михаловскаго
Ты кончилъ жизни путь, перев. А. Плщеева
Саулъ, перев. Д. Михаловскаго
Пснь Саула передъ боемъ, перев. Павла Козлова
Все суета, сказалъ учитель, перев. Д. Михаловскаго
Когда нашъ прахъ оледенетъ, перев. Д. Михаловскаго
Видніе Вальтасара, перев. О. Чюминой
Солнце неспящихъ, перев. гр. Алекся Толстого
Будь я сердцемъ коваренъ, какъ ты говорилъ, перев. Н. Минскаго
Плачъ Ирода о Маріамн, перев. О. Чюминой
На разореніе Іерусалима Титомъ, перев. А. Майкова
У водъ Вавилонскихъ, печалью томима, перев. А. Плещеева
Пораженіе Сенахерима, перев. гр. Алекся Толстого
Мн призракъ явился, перев. Н. Гербеля
Осенью 1814 г. лордъ Байронъ познакомился черезъ посредство общихъ друзей съ композиторомъ Исаакомъ Натаномъ (Nathan), даровитость котораго вызвала къ нему расположеніе знаменитаго уже тогда поэта. Слава Байрона на родин тогда, какъ и посл, состояла изъ слдующихъ элементовъ: восторженное признаніе со стороны немногочисленныхъ друзей, успхъ среди анонимной массы читателей, охотно раскупавшихъ его поэмы, ворчливая и придирчивая критика присяжныхъ журнальныхъ зоиловъ, и наконецъ репутація безнравственнаго кутилы и опаснаго донжуана, привлекавшая ему эпидемическое поклоненіе свтскихъ лэди и суровое осужденіе остальной части чопорнаго англійскаго общества. Высокомрное презрніе поэта къ своимъ глупымъ, а въ большинств случаевъ и лицемрнымъ врагамъ и непрошеннымъ поклонницамъ окрашивалось часто въ безпощадную мизантропію, которой онъ любилъ давать подкладку философскаго пессимизма. Однако это не мшало ему испытывать искреннюю и теплую симпатію ко всмъ скромнымъ, простымъ душамъ, вступавшимъ безъ предвзятой идеи въ сферу притяженія его обаятельной личности. Къ такимъ именно безпритязательнымъ симпатизирующимъ натурамъ принадлежалъ Исаакъ Натанъ, которому къ тому же, какъ еврею, были чужды англійскія традиціонныя представленія о нравственномъ поведеніи, требующія соблюденія формъ, а не духа общепризнанныхъ законовъ нравственности. Словомъ, между Байрономъ и Натаномъ установилась, если не дружба — размры ихъ личности были слишкомъ несходны для этого,— то во всякомъ случа расположеніе со стороны поэта, поклоненіе и преданность со стороны музыканта. Предложеніе Натана сочинить текстъ для романсовъ, для которыхъ онъ написалъ бы музыку, было принято Байрономъ, и въ январ 1815 г. вся серія ‘Еврейскихъ мелодій’, вдохновившихъ впослдствіи столько другихъ выдающихся композиторовъ, была готова къ печати.
Мысль эксплуатировать библейскую поэзію внушена была Байрону, конечно, національностью композитора. Востокъ вообще привлекалъ поэтовъ той эпохи, какъ романтическая страна яркой и красивой жизни въ противоположность срой проз окружающей дйствительности. Но въ данномъ случа ршающимъ моментомъ несомннно являлось близкое знакомство Байрона съ Библіей и любовь его къ ней, какъ поэтическому памятнику. Первое знакомство Байрона съ Библіей относится къ раннему дтству: няня его, Мэй Грей, укладывая его спать, пла ему псни, разсказывала сказки и легенды, а также заставляла его повторять за ней псалмы, въ числ первыхъ вещей, которыя онъ зналъ наизусть, были 1-й и 23-й псалмы. Въ письм 1821 г. изъ Италіи онъ просилъ своего друга Муррэя прислать ему Библію. ‘Не забудьте этого,— прибавляетъ онъ,— потому что я усердный читатель и почитатель этихъ книгъ, я ихъ прочелъ отъ доски до доски, когда мн еще не было восьми лтъ,— т. е. я говорю о Ветхомъ Завт, ибо Новый Завтъ производилъ на меня впечатлніе заданнаго урока, а Ветхій доставлялъ только удовольствіе’. На послднемъ этап жизненнаго пути поэта, въ Миссолонги, Библія всегда лежала на его стол. Сотрудникъ его по греческой экспедиціи, д-ръ Кэннеди, убжденный піэтистъ, стремившійся обратить къ религіи великую, но заблудшую душу Байрона, часто бесдовалъ съ нимъ о Библіи, но поэта и тогда привлекала больше художественная сторона священныхъ книгъ. ‘Я помню,— разсказываетъ одинъ изъ свидтелей этихъ бесдъ, Финлей,— онъ (Байронъ) спросилъ доктора (Кэннеди), вритъ ли тотъ въ привиднія, прочелъ разсказъ о появленіи духа Самуила передъ Сауломъ и сказалъ, что это одно изъ самыхъ величественныхъ мстъ Писанія, дйствительно, какъ уже часто было отмчено, мало кто былъ боле начитанъ въ священныхъ книгахъ (чмъ Байронъ), и я слышалъ отъ него, что очень рдкій день проходитъ, чтобы онъ не прочелъ ту или другую главу изъ маленькой карманной Библіи’, которая всегда была при немъ. Разсказъ объ Аэндорской волшебниц (1-я кн. Царствъ, гл. XXVIII), конечно, заслуживаетъ вышеприведенный отзывъ, а отзывъ этотъ въ свою очередь показываетъ, какъ тонко умлъ Байронъ цнить строгую и безыскусственную простоту литературныхъ средствъ такой отдаленной эпохи. Мы имемъ въ данномъ случа весьма любопытный примръ того, что критическое чутье Байрона порой превосходило его собственную силу поэтической реализаціи. Одно изъ стихотвореній, входящихъ въ циклъ ‘Еврейскихъ мелодій’, подъ заглавіемъ ‘Саулъ’ является переложеніемъ упомянутаго мста Библіи, и надо сказать, что при всей звучности Байроновскихъ стиховъ, при всей картинности его образовъ онъ здсь далеко не достигъ красоты источника. Появленіе тни Самуила описывается у него слишкомъ пространно и эффектно, въ соотвтствіи съ распространеннымъ тогда вкусомъ къ загробнымъ ужасамъ: ‘Земля разверзлась, онъ стоялъ въ центр облака, свтъ измнилъ свой оттнокъ, исходя изъ его савана. Въ его пристальныхъ глазахъ сквозила смерть. Его руки поблекли, его жилы изсохли, его ноги сверкали костлявой близной, тощія, лишенныя мускуловъ и обнаженныя, какъ у скелета. Изъ его неподвижныхъ губъ, изъ его бездыханной грудной клтки исходили глухіе звуки, какъ втеръ изъ пещеры. Саулъ увидлъ и упалъ на землю, какъ падаетъ дубъ, сраженный ударомъ грома’. Бъ Библіи, какъ извстно, Саулъ не видитъ Самуила и только слышитъ его голосъ: ‘И увидла женщина Самуила, и громко вскрикнула… и сказалъ ей царь: не бойся, что ты видишь? И отвчала женщина: вижу какъ бы Бога, выходящаго изъ земли.— Какой онъ видомъ?— спросилъ у нея Саулъ. Она сказала: выходитъ изъ земли мужъ престарлый, одтый въ длинную одежду. Тогда узналъ Саулъ, что это Самуилъ, и палъ лицомъ на землю и поклонился.’ Также романтизованъ другой библейскій мотивъ о ‘Дочери Іефая’ (Кн. Суд., гл. XI). Это вообще одно изъ слабйшихъ стихотвореній всего цикла, и мы упоминаемъ о немъ лишь для характеристики поэтическихъ пріемовъ Байрона въ данный періодъ. Стихотвореніе Байрона кончается словами двушки къ отцу: ‘Пусть память обо мн будетъ твоей славой, и не забудь, что я улыбалась, умирая!’ Насколько проще и трогательне говоритъ она въ Библіи: ‘Сдлай мн только вотъ что: отпусти меня на два мсяца, я пойду, взойду на горы и оплачу двство мое съ подругами моими’.
Таковы стихотворенія, въ которыхъ Байронъ стремился объективно поэтизировать литературный матеріалъ, заимствованный изъ Библіи. Въ нихъ видно его мастерство, но не видно того высокаго лиризма, который длаетъ его геніальнымъ поэтомъ всегда, когда затронуто лично имъ пережитое чувство. Гораздо ярче поэтому проявился талантъ Байрона тамъ, гд онъ пользуется не эпическими, а лирическими мотивами изъ ‘Псалмовъ’, ‘Экклезіаста’ или ‘Книги Іова’. Особенно близко къ образу мыслей и привычному настроенію автора подходятъ пессимистическія изреченія Экклезіаста о ‘сует суетъ’. Въ стихотвореніи на эту тему онъ съумлъ сохранить врность духу (если не букв) подлинника и вмст съ тмъ дать выраженіе собственному разочарованію въ земныхъ благахъ и радостяхъ.
Но далеко не всегда поэтъ придерживается опредленнаго библейскаго текста, и многія изъ лучшихъ ‘Еврейскихъ мелодій’ носятъ только легкій восточный колоритъ, а въ сущности представляютъ совершенно оригинальныя по содержанію и по форм произведенія. Къ этому числу принадлежатъ вс т стихотворенія, въ которыхъ оплакивается печальная судьба избраннаго народа посл плненія и разселенія по чужимъ землямъ. Въ нихъ отражается присущее постоянно Байрону сочувствіе угнетеннымъ народамъ, и ихъ можно сопоставить съ лучшими мстами его поэмъ, посвященными порабощенной Италіи и Греціи. Глубоко прочувствованный мрачный лиризмъ здсь соединяется съ необыкновенно выразительными и яркими образами, напоминающими ‘Плачъ Іереміи’. Недаромъ поэты другихъ народовъ, огорченные утратой родины, находили въ этихъ стихотвореніяхъ отзвукъ своимъ чувствамъ и перекладывали ихъ на свой языкъ въ примненіи къ своему отечеству. Такъ напр. заключительные стихи прекрасной элегіи ‘О, плачьте о тхъ’: ‘У дикаго голубя есть гнздо, у лисицы нора, у людей родина, у Израиля только могила’, почти дословно переведены Зигмунтомъ Красинскимъ съ замной Израиля полякомъ 1). Къ той же категоріи стихотвореній, имющихъ лишь весьма отдаленную связь съ библейскимъ текстомъ, надо отнести и наиболе популярное у насъ, вслдствіе перевода Лермонтова, стихотвореніе ‘Душа моя мрачна*. Относительно него Натанъ разсказываетъ въ своихъ воспоминаніяхъ анекдотъ, повторяемый за нимъ всми біографами великаго поэта, будто бы Байронъ написалъ эти два восьмистишія однимъ почеркомъ пера, какъ бы въ порыв безумія, желая посмяться надъ ходившей въ обществ сплетней, что онъ дйствительно одержимъ душевнымъ недугомъ. Едва ли однако этотъ фактъ, если онъ въ дйствительности и имлъ мсто, правильно понятъ очевидцемъ, потому что стихотвореніе это само по себ не заключаетъ ничего безумнаго, и если Байронъ и написалъ его въ связи со слухами объ его сумашествіи, то разв только съ цлью доказать какъ разъ обратное,— что такую вещь не можетъ создать помшанный. Какъ бы то ни было, стихи эти, несомннно, съ особенной яркостью отражаютъ душевное состояніе автора. Это не объективное воспроизведеніе психологіи фиктивнаго іудейскаго царя, а болзненный лирическій порывъ, лишь слегка прикрытый экзотической фабулой, напоминающей игру Давида передъ Сауломъ, и въ этой субъективности заключается весьма любопытный психологическій документъ, цнный для біографіи поэта.
Kady ptach ma swoje gniazdo,
Kady robak swoj bryl,
Kady czowiek ma cjezyzn,
Tylko Polak ma mogi.
Дло въ томъ, что ‘Еврейскія мелодіи’ писались въ періодъ времени, предшествующій свадьб Байрона, когда онъ старался уврить себя и другихъ, что онъ поставилъ крестъ на прошломъ, что онъ счастливъ или по крайней мр спокоенъ, уравновшенъ и способенъ свтло смотрть въ будущее. И вдругъ такой отчаянный вопль души: ‘Я хочу плакать, иначе это отягченное сердце разорвется*. Откуда такая подавленность?… Полгода тому назадъ поэтъ забросилъ свой дневникъ, оканчивающійся цитатой изъ ‘Короля Лира’: ‘Шутъ, я съ ума сойду!’ Общественныя и личныя дла одинаково плохи и наводятъ только на мрачныя мысли. Во Франціи возстановлены Бурбоны: ‘Повсьте же философію!’ — цитируетъ Байронъ опять Шекспира. Въ личной жизни никакой отрады: ‘Въ двадцать пять лтъ, когда лучшая часть жизни минула, хочется быть чмъ-нибудь, а что я такое? Человкъ двадцати пяти лтъ и нсколькихъ мсяцевъ — и больше ничего. Что я видлъ? Тхъ же самыхъ людей по всему свту — ахъ, и женщинъ къ тому же’. Въ прошломъ у него нтъ ничего — настолько ничего, что онъ не хочетъ возвращаться къ своимъ воспоминаніямъ, ‘какъ песъ на свою блевотину’ (еще реминисценція изъ Библіи). Впереди ему улыбается ‘сонъ безъ сновъ’ (еще отзвукъ Шекспира). Старая и несчастная любовь его къ Мэри Чевортъ еще не пережита: она несчастна замужемъ, пишетъ ему дружескія письма, съ грустью и сожалніемъ вспоминаетъ о прошедшихъ дняхъ, ‘счастливйшихъ въ ея жизни’. Онъ глубоко страдаетъ, старается забыться въ кутежахъ среди веселыхъ гулякъ и доступныхъ подругъ, но еще больше ухудшаетъ состояніе своей души. Имъ овладваетъ желаніе прибгнуть къ героическому средству для излченія: ‘Я исправлюсь, я женюсь,— если только кто-нибудь захочетъ взять меня’. Черезъ нсколько мсяцевъ его будущая жена, Аннабелла Мильбанкъ, не отказалась его взять, и онъ добросовстно старается быть достойнымъ ея совершенствъ и быть счастливымъ тмъ счастьемъ, которое ему даруютъ. Намренія у него прекрасныя и плоть тверда, но духъ немощенъ. Старыя разочарованія отравляютъ новую надежду, старая любовь обезцвчиваетъ новую любовь. Въ позднйшей своей поэм ‘Сонъ’ онъ утверждаетъ, что даже когда онъ стоялъ передъ алтаремъ рядомъ съ прелестной невстой, въ его мысленныхъ взорахъ пронеслась картина послдняго, печальнаго свиданія съ другой двушкой,— пронеслась и исчезла, и онъ стоялъ, спокойный и безпечный, произносилъ положенные обты, но не слышалъ собственныхъ словъ, и вс предметы кружились вокругъ него…’ Вотъ онъ уже счастливый супругъ, и вс считаютъ его таковымъ, да и онъ самъ готовъ врить въ свое возрожденіе, но чуткое сердце женщины не могло обмануться: лэди Байронъ съ замчательной прозорливостью угадывала, что ея мужъ не пріобрлъ покоя своей мятежной душ. ‘Я помню,— говоритъ Байронъ въ недавно опубликованныхъ сполна ‘Отрывочныхъ мысляхъ’ {Цитируемъ по книг проф. Алекся Н. Веселовскаго ‘Байронъ’ М. 1902.}, — какъ, проведя въ обществ цлый часъ въ необычайной, искренней, можно даже сказать блестящей веселости, я сказалъ жен:— меня называютъ меланхоликомъ, даже злоупотребляютъ этимъ названіемъ, — ты видишь сама, Bell, какъ часто это оказывается несправедливымъ.— Нтъ, Байронъ, — отвчала она, — это не такъ, въ глубин сердца ты — печальнйшій изъ людей, даже въ т минуты, когда кажешься самымъ веселымъ…’ Очевидно, ‘душа его была мрачна’ хронически, даже въ промежутокъ времени между успшнымъ предложеніемъ и свадьбой, и если онъ на людяхъ старался замаскировать свою мрачность манерами свтскаго человка, то въ моментъ творчества онъ не въ силахъ былъ лгать себ и изливалъ свою душу подъ прозрачною фикціей израильскаго мудреца или царя.
Впрочемъ, онъ не всегда прибгалъ и къ этому пріему. Въ числ ‘Еврейскихъ мелодій* есть нсколько такихъ, въ которыхъ при другомъ сосдств никто не могъ бы усмотрть ничего восточнаго или библейскаго: это субъективная лирика чистйшей воды, и основной тонъ ея все тотъ же безпросвтно меланхолическій. Таково необыкновенное по простот и искренности небольшое стихотвореніе ‘Солнце безсонныхъ’, обработанное для музыки многими композиторами: все уже пережито, но и воспоминанія о прошломъ только мерцають безсильными лучами, какъ меланхолическая звзда, а грть не могутъ.
Изъ любовныхъ стихотвореній, вошедшихъ въ циклъ ‘Еврейскихъ мелодій’, нтъ ни одного, которое было бы навяно наивной страстностью ‘Псни псенъ’, и вс они носятъ чисто сверный, меланхолическій характеръ, воплощая также несомннно пережитые авторомъ моменты. Одно только, открывающее весь циклъ (‘Она шла въ своей крас’), по отсутствію тяжелаго раздумья, рзко отличается отъ всхъ дальнйшихъ стихотвореній, несмотря на свое изящество и богатство образовъ, впрочемъ, оно и было присоединено къ остальнымъ лишь впослдствіи, и очевидно не слито съ ними единствомъ настроенія. Зато другое (‘О, похищенная во цвт красоты’), обращенное къ неизвстной умершей двушк, вполн поддерживаетъ господствующій тонъ безнадежной грусти: на безвременную могилу, у журчащаго потока, печаль часто будетъ приходить, чтобы склониться изнеможенной головой и напоить свои тяжелыя мысли грезами, все прошло, — слезами не возвратить невозвратнаго, но это утшеніе не осушаетъ ни одной слезы…
Таковъ составъ разбираемой группы стихотвореній. Приступивъ къ ней чисто вншнимъ образомъ, какъ къ заданной тем, поэтъ недолго выдержалъ роль объективнаго виртуоза, а вложилъ тотчасъ же въ свой урокъ дорогія мысли и выстраданныя чувства. Это обезпечиваетъ ‘Еврейскимъ мелодіямъ’ почетное мсто среди прочихъ лирическихъ произведеній Байрона, а слдовательно и во всемірной поэзіи.
Нижеслдующія стихотворенія были написаны по просьб моего друга, Дугласа Кинэрда, для Сборника Еврейскихъ Мелодій. Они напечатаны вмст съ музыкой, на которую положены гг. Брэгэмомъ и Натаномъ.
Январь 1815.
I.
ОНА ИДЕТЪ ВЪ КРАС СВОЕЙ.
(She walks in beaute).
Она идетъ въ крас своей,
Какъ ночь, горящая звздами,
И въ глубин ея очей
Тьма перемшана съ лучами,
Преображаясь въ нжный свтъ,
Какого въ дн роскошномъ нтъ.
И много граціи своей
Краса бы эта потеряла,
Когда бы тьмы подбавить къ ней,
Когда бъ луча недоставало,
Въ чертахъ и ясныхъ и живыхъ,
Подъ черной тнью косъ густыхъ.
И щеки рдютъ и горятъ,
Уста манятъ улыбкой нжной,
Черты такъ ясно говорятъ,
О жизни свтлой, безмятежной,
О мысляхъ, зрющихъ въ тиши,
О непорочности души.
Д. Михаловскій
II.
НА АРФ СВЯЩЕННОЙ МОНАРХА ПВЦА.
(The harp the monarch minstrel swept).
На арф священной монарха пвца
Струна отзвучала навки.
Могучею силой волнуя сердца,
Она призывала на подвигъ борца,
Внимали ей горы и рки…
И звукъ ея сердцу отрадою былъ,
Смягчалися скорбь и обида,
И славившій пснею Господа силъ,
Давидъ псалмопвецъ — затмилъ
Царя Іудеи Давида.
Властитель народа, избранникъ небесъ,
На арф онъ славилъ священной
Красу мірозданья, величье вселенной
И тайны Господнихъ чудесъ.
Пусть звуки тхъ псенъ давно отзвучали,
Но врою бьются сердца,
И къ небу взывая въ тоск и печали,
Мы внемлемъ и нын, какъ прежде внимали,
Умолкнувшей арф пвца.
О. Чюмина.
III.
О, ЕСЛИ ТАМЪ ЗА НЕБЕСАМИ.
(If that high world).
О, если тамъ, за небесами,
Душа хранитъ свою любовь,
И если съ милыми сердцами
За гробомъ встртимся мы вновь —
То какъ манитъ тотъ міръ безвстный,
Какъ сладко смерти сномъ заснуть,
Оставить горе въ поднебесной
И въ вчномъ свт потонуть!
Не за себя мы, умирая,
У края пропасти дрожимъ
И, къ цпи жизни припадая,
Звеномъ послднимъ дорожимъ.
О, буду счастливъ я мечтою,
Что, вчной жизнію дыша,
Въ безсмертіи съ моей душою
Сольется милая душа!
Д. Михаловскій.
IV.
ГА3ЕЛЬ.
(The wild gazelle).
Газель, свободна и легка,
Бжитъ въ горахъ родного края,
Изъ водъ любого родника
Въ дубравахъ жажду утоляя.
Газели быстръ и свтелъ взглядъ,
Не знаетъ бгъ ея преградъ.
Но станъ Сіона дочерей,
Что въ тхъ горахъ когда-то пли,
Еще воздушнй и стройнй,
Быстрй глаза ихъ глазъ газели.
Ихъ нтъ! Все такъ же кедръ шумитъ,
А ихъ напвъ ужъ не звучитъ!
И вы — краса родныхъ полей —
Въ ихъ почву вросшія корнями,
О, пальмы,— участью своей
Гордиться можно вамъ предъ нами!
Васъ на чужбину перенесть
Нельзя: вы тамъ не стали-бъ цвсть.
Подобны блеклымъ мы листамъ,
Далеко бурей унесеннымъ…
И гд отцы почили — тамъ
Не опочить намъ утомленнымъ…
Разрушенъ храмъ, Солима тронъ
Врагомъ поруганъ, сокрушенъ!
А. Плещеевъ.
V.
О, ПЛАЧЬТЕ…
(Oh! weep for those).
О, плачьте о тхъ, что у ркъ вавилонскихъ рыдали,
Чей храмъ опустлъ, чья отчизна — лишь греза въ печали,
О, плачьте о томъ, что Іудова арфа разбилась,
Въ обители Бога безбожныхъ орда поселилась!
Гд ноги, покрытыя кровью, Израиль омоетъ?
Когда его снова Сіонская пснь успокоитъ?
Когда его сердце, изнывшее въ скорби и мукахъ,
Опять возликуетъ при этихъ божественныхъ звукахъ?
О, племя скитальцевъ, народъ съ удрученной душою!
Когда ты уйдешь отъ позорной неволи къ покою?
У горлицъ есть гнзда, лисицу нора пріютила,
У всхъ есть отчизна, теб же пріютъ — лишь могила…
Д. Михаловскій.
VI.
НА БЕРЕГАХЪ ІОРДАНА.
(On Iordans banks).
У водъ Іордана верблюды Аравіи бродятъ,
Лукавому чтитель его на Сина кадитъ,
На кручи Синая Ваалу молиться приходятъ,
Ты видишь, о Боже,— и громъ твой молчитъ!
Тамъ, тамъ, гд на камн десница твоя начертала
Законъ, гд Ты тнью Своею народу сіялъ
И риза изъ пламени славу Твою прикрывала,
Тотъ мертвъ, кто бъ Тебя Самого увидалъ.
Сверкни своимъ взглядомъ разящимъ изъ тучи громовой,
Не дай попирать Твою землю свирпымъ врагамъ,
Пусть выронитъ мечъ свой изъ длани властитель суровый,
Доколь будетъ пустъ и покинутъ Твой храмъ?
Д. Михаловскій.
VII.
ДОЧЬ IЕФАЯ.
(Iepha’s Daughter).
Если смерть юной двы нужна,
Чтобъ отчизна была спасена
Отъ войны, отъ неволи, отъ бдъ…
Мой отецъ! свой исполни обтъ!..
Но, отецъ! кровь моя такъ чиста,
Какъ минуты послдней мечта,
О, открой мн объятья свои
И предъ смертію дочь осни!
Я свою ужъ забыла печаль,
Съ жизнью мн разставаться не жаль,
И, убитой любимой рукой,
Будетъ милъ мн могильный покой.
И хоть плачетъ Солимъ за меня,
Не смущайся, будь твердый судья!
Чтобъ отчизна не знала цпей,
Не жалю я жизни своей.
Но, когда кровь застынетъ моя,
И въ груди ужъ не будетъ огня,
Вспоминай иногда, мой отецъ,
Что съ улыбкой мной встрченъ конецъ!
Павелъ Козловъ.
VIII.
СКОНЧАЛАСЯ ОНА…
(Oh, snatched away in beauty bloom).
Скончалася она во цвт красоты…
Не будетъ громоздкой плиты здсь надъ могилой,
Надъ ней распустятся роскошные цвты
Душистыхъ раннихъ розъ, съ весенней свжей силой,
И тихо зашумитъ здсь кипарисъ унылый.
И грусть придетъ сюда, съ поникшей головой,
И склонится вонъ тамъ, у синяго потока,
Отдавшись рою грезъ, задумавшись глубоко,
Иль будетъ здсь ходить неслышною стопой
И шагъ свой замедлять, оглядываться, слушать…
Какъ будто можетъ кто сонъ мертваго нарушить!..
Довольно! знаемъ мы: напрасно слезы лить —
Да, смерть безчувственна, она глуха къ печали,
Но это можетъ-ли отъ скорби отучить,
Иль плачущимъ внушить, чтобъ мене рыдали?
Ты говоришь — я долженъ позабыть,