К. К. Случевский.
К. К. Случевский.
Ересиарх.
Ересиарх.
Драматическая поэма.
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
Ересиарх, Случевский Константин Константинович, Год: 1882
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Могучих клёнов сень густая,
Что ты хранишь в прозрачной мгле?
В тебе, от корня прорастая,
Юнеет поросль по весне,
За иного лет могучим слоем,
Глухим охвачены покоем,
Лежат опавшие листы,
И над глубокой тишиною,
Безмолвно вызваны луною,
Снуют виденья и мечты…
Никто, никто сказать не может,
Что тут за рухлядь под землей
Вода, просачиваясь, гложет,
Своей хрустальною струей?
Никто не может знать: какое
Лежит свидетельство живое
В остатках стен, в осколках штат.
И ни в одной из ветхих хроник
Ни летописец, ни каноник
Об этом месте не гласит…
Все, все прошло невозвратимо
Куда-то прочь, куда-то мимо…
Погасла месть! Добро и зло
Всё, всё в забвенье перешло…
Былые дни былых стремлений —
Все скрылись в области видений,
Все, молча, свеялись в ничто!
Все дремлют под покровом темным
На столько, что звучит нескромным
Вопрос о том: зачем и кто?!
Жизнь пышет новыми страстями
На пепелище прежних дней,
Как встарь обманывает снами
И населяет мир теней…
Во время оно, диво края
В подвалы золото ссыпая,
Цвёл ранней мудростью отцов,
Старинный вольный город Псков!
Чужды оброка и печали,
Господ не знали псковичи,
И про себя одних держали
Кошель в руке и щи в печи.
Еще московские дружины
Не приходили в их равнины,
С своей соседкой молодой,
Чуть подраставшею Москвой,
Как равный с равным Псков ссылался,
Он князю в ноги не бросался
В поклоне робкого посла,
Довольный прибылью обильной,
Он сан сводил свои дела
С Ганзой, Варшавою и Вильно и.
Да!.. Если б кто тогда сказал,
Что будет время — вече Пскова
Падёт, не вымолвивши слова,—
Народ бы сказку осмеял!
А если б кто сказал в народе,
Что — будет день — во все концы
По Пскову царские стрельцы
Начнут таскаться на свободе,
И что боярское дитя,
Едва подросший ус крутя,
Купцу расколет стол дубовый
На спрос уплаты за товар, —
Пророк — он проклял бы свой дар
Под гнев народа, гнев суровый…
А если б кто сказать посмел,
Что будут дни бесславных дел,
Когда, проснувшись спозаранок
И пьяной вольностью горя,
Начнут опричники царя
Насильно холить псковитянок,
Под детский крик, под женский стон,
Кольчугой грудь им нагнетая,
Рукою дерзкой обнажая
Красоты девушек и жён, —
Того пророка к покаянью
Народ бы в улицах погнал,
Безумным ревом встретил, бранью,
И градом шапок закидал!
Одно, да старое наследство
Давно не мило псковичам:
Ливонских рыцарей соседство
Дает работу их плечам!
Уж много бритых их баронов
И крепких рыцарских голов,
Во славу веча и законов,
Пересажал на копья Псков!
А все их сила не слабеет,
От новых выходцев густеет,
Поля и села жжет огнем,
Валит и ломит напролом…
Вблизи от Пскова, за границей.
Совсем не так, как Псков, богат,
Стоит, покрытый черепицей,
Старинный Юрьев, Пскову брат.
По воле князя Ярослава
Наш Юрьев был на свет рожден,
Но близость рыцарей лукава:
Он взят и в Дерпт перекрещён.
Он Богу русскому не верен,
Он позабыл родной язык,
Он, словно рыцарь, лицемерен
И лгать без совести привык.
Глядит он — темен, как темница,
По узким улицам мощён,
С ворот гранитных, точно лица,
Глядят гербы со всех сторон,
Над зеленеющими рвами,
Гремя железными цепями,
С утра— спускаются мосты,
Вдоль узкой улицы порою
Проедет рыцарь на коне:
Блестящий шлем, перо густое,
Герб на груди, герб на спине.
Немного в городе движенья,
Гудит орган в часы моленья,
Наружность храмов их мрачна,
Молясь, перебирают четки,
Там даже птица не вольна:
Боится тёмного окна,
Его зазубренной решетки,
Боится грохота подков,
И ржавой музыки мостов…
И там три года изнывала,
Слезами очи погашала,
В плену двух деток родила
Красавица, из Пскова родом,
Ирина… Немцы шли походом
Н а Псков… Отбили их… Взяла
Не их… Коню окровавляя
Бока, от русских убегая
С Ириной поперек седла,
Барон Оскар, к концу сраженья,
Ее, безмолвную, тащил,
Привез… И сыну, в день рожденья,
Со сворой гончих подарил!
Два Шрекенбада, два Оскара,
Два двойника, отец и сын,
Сердиты — как огонь пожара,
Грозны — как буря средь равнин…
Веленья папы — в деле веры,
В житейской распре — острый меч,
Для них символ суда и меры
Одна — решающая речь.
Примеры были: с ними дрались,
Да так на месте и остались
И в склепы к предкам снесены
На искупление вины.
Хотя и носят Шрекенбады
Крест на груди, крест на мече,
А в праздник даже на плече,
Но в этом слабым нет ограды,
А черный слух про старика
Гласить, что будто бы, когда-то,
Его проклятая рука
Упала на голову брата!..
Они богаты, спору нет:
Ничей так не хорош обед
Под звуки музыки и хоров,
Нигде таких душистых вин
Не льет серебряный кувшин
В часы веселых разговоров,
Никто процентами займов
Не душить стольких должников,
И если самый старший чин,
Магистр, кого-нибудь боится —
Ему страшней отец и сын!
Он не упустить прислужиться,
Им предпочтенье отдает,
Зато в нем месть давно таится.
Он не торопится и ждет.
Веселье в замке Шрекенбадов!
Кругом стола большого в ряд,
Пируя, рыцари сидят!
Пестрит в глазах от их нарядов…
Оскару сына Бог послал,
И сыну месяц миновал!
Хоть сын побочный, хоть ублюдок,
А все ж попьянствовать резон!
Давно на пиршестве рассудок
Вином и песнями смущён…
Ирина в шитом сарафане,
Желанья барского раба,
Едва с постели встав, слаба,
С вином сверкающим в стакане,
Гостей обходить, с ними пьет
И гостю всякому, склоняясь,
Поклон до пояса кладет!
Вино, по кубкам испаряясь,
Давно осилило гостей…
Ирина взгляды поражает,
Хвалы и клики вызывает
Высокой прелестью своей.
Ей вслед шушукали, глазели,
И выхваляли, кто как мог,
Совсем седые менестрели
И очень юный доктор Кнок.
Оскар Ириною доволен…
Когда он пьет — он духом болен,
Безумьем страждет мозг его!..
‘Да ты пониже!.. Ты… того!..
Ты не скупись здесь на поклоны,
Чтоб знали господа бароны,
Что дрянь ты… больше ничего’…
Кричать Оскар, привставши с места,
Он тяжко грохнулся, садясь…
‘Вы… Псков… ни что другое… мразь…
А ты… Ты конюху невеста…
Прости… Обидеть не хочу’.
Ей-Богу — ну… Люблю… ей-Богу!..
А если брошу… на дорогу.
Дам денег… Чёрт мне по плечу!..
Подайте сына’!.. Вносят сына.
‘Пускай от каждого кувшина —
Так мне придумалось — она
Льет на него стакан вина.
Его здоровье’!.. Кубок ценный
В руке Оскара заблестел,
И клик заздравный прогремел:
‘Живи, живи, новорожденный’!..
Один, веселье нарушая,
Зажавши губы, худ и сед,
Очами темными сверкая,
Сидел в раздумье старый дед.
Тая давнишнюю кручину,
Он занять думою одной:
Зачем он сыну дал Ирину,
А не оставил за собой?
Старик и прежде, в юны годы,
Мечтать без толку не умел!
Он был особенной породы:
На все отваживаться смел…
Когда ж он в старости мечтает, —
Едва погнув над глазом бровь,
Мечта проходит в плоть п кровь…
Он без причин не посягает.
А он давно уж замечал,
Как быстрый след его похвал
Румянил краской торопливой
Щеку Ирины молчаливой…
Как ей по сердцу с ним побыть…
Чем чёрт не вздумает шутить?!
Вот и теперь к концу обеда,
Ирина залу обошла,
И, подойдя к сиденью деда,