Египетские очерки, Грэм Стивен, Год: 1915 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 15 минут(ы)

ЕГИПЕТСКІЕ ОЧЕРКИ.

Стифена Грэама ¹).

¹) Стифенъ Грэамъ — извстный англійскій писатель, много путешествовавшій по Россіи и писавшій о ней. Какъ ни спорны и подчасъ рискованы его обобщенія о Россіи, нельзя въ немъ отрицать ни сильной любовной тяги къ русской душ, ни подлиннаго художественнаго дарованія. Настоящіе два очерка переведены при участіи автора изъ его послдней книги ‘The Way of Martha and the way of Mary’ (London Macmillan a C^о, 1915). Ред. Русской Мысли.

I. Въ пустын.

иваидская пустыня расположена между Ниломъ и Краснымъ моремъ, и добраться сейчасъ до уединеннаго монастыря св. Антонія можно посл двухдневнаго путешествія на верблюдахъ отъ станціи Бени-Суэфъ. На верхнемъ Нил находится пустыня Ливійская, гд жилъ Арсеній, гд Филеммонъ, герой Ипатіи, принялъ монашество. То, что нкогда было Нитріей, называется теперь Вади-эль Натрунъ, и попасть туда можно посл трехдневнаго путешествія на верблюдахъ отъ пирамидъ или же черезъ Хатадбу, одну изъ станцій на изгиб каиро-александрійской желзной дороги. Храмы отшельниковъ находятся теперь въ рукахъ коптовъ, простого христіанскаго народа, который считается прямымъ потомкомъ древнихъ египтянъ. Коптская церковь принадлежитъ къ восточной церкви и происходитъ по прямой линіи отъ египетской церкви, процвтавшей въ первые вка христіанства. Но въ то время, какъ египетская церковь была полна жизненной силы, коптская лишь продолжаетъ ея традиціи. Въ современной коптской церкви цнно то, что она проспала многія столтія, не мняясь, что она никогда не была богатой, пышной или ученой, никогда не тяготла къ вншнему блеску. Она устояла противъ натиска арабовъ, превращая въ крпости церкви и монастыри и вырабатывая въ себ привычку къ суровой жизни. Она никогда не имла возможности развиваться и сохранила поэтому неприкосновенными традиціи и отпасти духъ ранняго христіанства, и въ полуразрушенныхъ храмахъ пустыни можно увидть стигматы Христа.

Мн стоило большого труда разузнать про монастыри: никто не здитъ въ Египетъ смотрть христіанскія святыни, и большинству казалось дикимъ и необычнымъ мое желаніе узнать, гд жили древніе отшельники. Но въ конц-концовъ, при посредств іерусалимскаго епископа и Маркуса Бея Симайки, главы коптской общины въ Каир, я добылъ письмо отъ патріарха и подробныя указанія о томъ, какъ добраться до развалинъ храмовъ пустыни. Я ршилъ отправиться въ Нитрію.

Скрылись изъ виду срые треугольники пирамидъ, скрылось все — и вотъ я посреди ровной, безграничной пустыни, блой, желтой, раскаленной, розовющей на горизонт, ослпительно яркой, свтомъ и зноемъ пышетъ отъ песка, на который цлый день безпощадное и великолпное солнце шлетъ рать своихъ огненныхъ стрлъ. Воздухъ такъ сухъ и легокъ, что совсмъ не чувствуешь своего вса. Настроеніе необычайно приподнятое.

Я пріхалъ въ оазисъ — не въ свжій и плодородный, съ тнистыми пальмами, съ плодами, висящими надъ головой, съ холодной водой, журчащей у ногъ, а въ оазисъ, представлявшій изъ себя смертоносное болото, заросшее камышомъ, полное гадовъ и ядовитыхъ мухъ. Оазисы бываютъ добрые и злые. Этотъ былъ тмъ самымъ, который далъ названіе всей Нитріи: содовымъ болотомъ. Отшельники избрали его, потому что въ немъ было даже хуже, чмъ въ пустын. Моя вороная лошадь карьеромъ проносится по его зыбкой почв, и вотъ мы снова въ области песка, сыпучаго и тяжелаго, напоминающаго волны и волнующагося, какъ море. На горизонт виднется странный и рзкій силуэтъ монастыря, и мы пробираемся къ нему по пескамъ, напрямикъ, безъ всякой дороги. Наконецъ, мы подъзжаемъ къ нему. Это — загадочное строеніе, безформенное и безмолвное, какъ вс руины. Какимъ молчаніемъ ветъ отъ него! Какимъ мертвымъ и неземнымъ молчаніемъ! Кажется почти невроятнымъ, что здсь живутъ человческія существа. Гигантскія желтоватыя стны кое-гд укрплены, кое-гд подправлены, мстами полуразрушены. Это крпость прямоугольной формы. Входъ только одинъ, и то небольшой и запертый тяжелымъ засовомъ. На песк не видно никакихъ слдовъ. Если вчерашній день и оставилъ какіе-нибудь слды, то втеръ уже сгладилъ ихъ, и мертвое молчаніе такъ всеобъемлюще, что кажется, будто осязаешь его. Съ высокаго желтаго зубца стны спускается старая веревка, которая, очевидно, соединяется со звонкомъ.

Динь-донъ-донъ!.. Я звоню и жду. Долгое молчаніе. Я звоню снова. Динь-донъ-донъ! Кто-то подходитъ и съ трудомъ отпираетъ дверь. Предо мной растрепанный босой монахъ. Я показываю письмо отъ патріарха, и меня впускаютъ.

Монахи рады мн, вс жмутъ мн руку. Сажусь на диванъ, они впятеромъ усаживаются на другой. Одинъ послушникъ моетъ мн руки, другой приноситъ стаканъ коричневаго питья — это кизиловый сокъ съ водой и съ плавающими въ немъ волокнами плода. Посл этого онъ приноситъ мн стаканъ розовой сахарной воды, потомъ разноситъ всмъ сладкій кофе въ чашечкахъ величиной съ наперстокъ. Красавецъ настоятель, съ правильными чертами крупнаго лица, съ черной бородой и усами и съ выбритымъ подъ нижней губой небольшимъ мстечкомъ, очень разговорчивъ. Голова его обмотана полотенцемъ, на манеръ чалмы, и, разговаривая, онъ перебираетъ четки. Рядомъ съ нимъ сидитъ монахъ съ веселымъ лицомъ, въ синей рубашк и въ блой вязаной шапочк на голов. Немного дальше помщается старикъ съ босыми морщинистыми ногами, въ рваной черной ряс сверхъ сраго блья. На сдющихъ волосахъ у него старые желтые лохмотья.

— Что вы длаете цлый день?— спрашиваю я.

— Молимся, читаемъ, поемъ.

— А что вы думаете о войн?

— Война насъ не касается. Если придутъ и убьютъ насъ, намъ это все равно. Но мы каждый день молимся, чтобы Господь послалъ ей скорйшее окончаніе.

— А если придутъ арабы, что вы будете длать?

— Если они начнутъ стрлять въ насъ, мы бросимъ имъ хлбъ — таковъ будетъ нашъ отвтъ.

— Много у васъ бываетъ народу?

— Нтъ, не много.

— А русскіе богомольцы къ вамъ заходятъ?

— Да, иногда.

— Неужели васъ удовлетворяетъ жизнь въ пустын въ то время, какъ въ мір происходятъ великія событія? Не тяжело вамъ жить безъ новостей и людей? Мы, англичане, слишкомъ дловой народъ — у насъ въ Англіи при всемъ желаніи нельзя укрыться въ такомъ мст, какъ это.

Игуменъ далъ мн замчательный отвтъ.

— Я думаю,— сказалъ онъ, для всхъ найдется мсто: одинъ старается нажить денегъ — въ этомъ его путь, другой молится — и въ этомъ его путь, третій пашетъ, исполняя этимъ свой долгъ,— и въ этомъ его путь. Есть много путей. Вы слышали о Мар и Маріи. Мара была совершенно права, но и Марія также была права, избравъ свою благую часть.

Какъ поразилъ меня этотъ правдивый отвтъ, какъ пріятно мн было услышать о Мар и Маріи въ первые же полчаса моей бесды съ монахами этой глухой обители. Мой умъ былъ всецло занятъ идеей Мары и Маріи, и вотъ простой коптскій игуменъ употребляетъ почти т же выраженія, какія употребилъ бы я самъ.

Въ монастыр было человкъ 16 монаховъ, а во всей пустын ихъ наберется, можетъ быть, человкъ полтораста. Нкогда здсь были тысячи праведниковъ и сотни монастырей. Въ монастыряхъ было золото, драгоцнности, картины. Каждый вершокъ храмовъ пустыни былъ покрытъ фресками. Но пришли сарацины. Они, какъ и слдовало ожидать, перебили все образованное духовенство, расхитили драгоцнности, разрушили храмы, превратили въ развалины алтари. Исторія христіанской церкви въ пустын замерла на 60 лтъ. Затмъ постепенно появился боле грубый типъ христіанина. Въ него вошли новообращенные арабы и покоренные копты, забывшіе свой языкъ и научившіеся языку своихъ побдителей. Было введено священное писаніе и богослуженіе на арабскомъ язык. Были возстановлены нкоторые изъ разрушенныхъ монастырей и церквей, и на нихъ появились арабскія надписи, а сверхъ старыхъ коптскихъ фресокъ и іероглифовъ — новые арабскіе. Вокругъ храмовъ были построены неприступныя крпостныя стны съ подъемными мостами на высот сорока футовъ надъ уровнемъ пустыни. Новые христіане выдерживали осады и стойко держались вплоть до нашихъ дней.

Игуменъ показалъ мн монастырь. Строенія представляли мозаику изъ развалинъ, перестроекъ и починокъ. Фрески почти всюду были замазаны известью. Въ старыя цвтныя стекла оконъ, разбитыя и безформенныя, были вдланы куски новаго стекла. И тмъ не мене, всюду чувствовалось вяніе подлинной старины.

Рисунокъ иконъ превратился въ пыль, и ликъ Богоматери разсыпался на мелкіе кусочки, когда игуменъ снялъ образъ, чтобы показать его мн. Кое-гд въ нишахъ случайно сохранились первоначальныя фрески, написанныя въ изумительныхъ пурпурныхъ и багряныхъ тонахъ. Это все были изображенія святыхъ, лицамъ и тламъ которыхъ былъ приданъ тотъ неземной и мистическій обликъ и колоритъ, въ какомъ древніе христіане любили изображать небесное подданство и отреченіе отъ міра.

На нало виднлся гвоздь, къ которому прилплялась свча. Чаша для причастія была завернута въ древнія монастырскія ризы. Въ простомъ деревянномъ шкафу съ легко-отворяющейся дверцей я увидлъ муміи шестнадцати патріарховъ коптской церкви. Шестнадцать патріарховъ въ шкафу, вс плотно увязанные и закутанные въ мантіи! Настоятель отвернулъ край одной и показалъ мн коричневое высохшее тло. Для семнадцатаго патріарха, того самаго, который снабдилъ меня письмомъ, тоже найдется мсто въ этомъ шкафу, когда придетъ его чередъ.

Въ одной изъ церквей мн показали раку съ мощами преп. Макарія, перваго отшельника, въ честь котораго и былъ основанъ монастырь. Мн показали рукописныя богослужебныя книги. Особенно заинтересовало меня одно евангеліе, написанное на коптскомъ язык много вковъ тому назадъ и испещренное везд каплями воска, свжими и старыми. Со свода одной церкви свшивалось на длинной веревк семь старыхъ, пыльныхъ страусовыхъ яицъ. Одинъ изъ монаховъ объяснилъ мн, что, подобно тому, какъ для страуса его яйцо является самою большою драгоцнностью въ мір, такъ для нихъ важне всего должна быть любовь къ Богу — по крайней мр, яйцо страуса должно напоминать имъ объ этомъ.

Мы были въ крпостной церкви, единственный входъ въ которую находится на высот сорока футовъ. Въ нее нужно итти по мосту, идущему отъ наружнаго вала. Мн показали, какимъ образомъ поднимается мостъ, чтобы обезопасить монаховъ отъ нападенія. На валу стоялъ на караул послушникъ около кучи хлбовъ и чаши съ водой. Когда нищіе бедуины дергаютъ за веревку колокола, онъ опускаетъ имъ въ корзин хлбъ и воду. ‘Мы раздаемъ вдвое больше того, что съдаемъ’, сказалъ мн настоятель, показывая пекарню. Тамъ въ каменныхъ хранилищахъ лежали сотни пшеничныхъ хлбовъ — вкусныхъ, но грязно приготовляемыхъ, чтобы монахи не слишкомъ пристрастились къ нимъ. Мн показали разукрашенныя книги, насчитывавшія по тысяч лтъ, сводили въ келью переписчика, гд инокъ до сихъ поръ изо дня въ день переписываетъ Св. Писаніе гусинымъ перомъ. Я побывалъ въ часовн, весь полъ которой былъ устланъ сушившимися стручками перца, и въ длинной комнат, гд каждый вечеръ вс монахи собираются вокругъ настоятеля для чтенія Евангелія и толкованія его текстовъ. Мн показали массивныя двери въ два фута толщиной, изъ дерева и желза, которыя должны противостоять нападеніямъ арабовъ. Въ одной комнат находился маленькій боченокъ, изъ котораго настоятель нацдилъ мн немного вина въ жестяную кружку — это было вино для причастія. Я отпилъ половину, онъ докончилъ.

Монахи были удивительно просты, добры и ласковы. Завтракъ представлялъ изъ себя забавное зрлище. Я завтракалъ, вс остальные прислуживали мн. Красивый абиссинскій мальчикъ мылъ мн руки, двое изъ братіи все время облупливали мн яйца и клали на тарелку, двое другихъ чистили огурцы, еще двое поминутно подливали мн горячаго молочнаго супа, въ которомъ распускались куски сахару. Настоятель стоялъ возл меня съ опахаломъ въ рукахъ и отгонялъ мухъ. Вс принимали участіе въ разговор. Съ особеннымъ интересомъ порывался разспрашивать меня молодой абиссинецъ, мывшій мн руки. Это былъ замчательно красивый подростокъ, съ котораго — не будь онъ черенъ — можно было бы писать Христа. Онъ былъ высокъ и граціозенъ, съ большими ясными глазами. Онъ былъ не монахъ, а паломникъ, оставшійся въ пустын. Онъ шелъ въ Іерусалимъ, но, по случаю войны, ему пришлось вернуться обратно изъ Портъ-Саида. Онъ жадно разспрашивалъ, не знаю ли я, какъ можно теперь добраться до Іерусалима. Настоятель, единственный изъ всхъ говорившій по-абиссински, былъ нашимъ переводчикомъ. Увы, я не могъ подать ему никакой надежды, что онъ скоро доберется до Гроба Господня.

Посл завтрака я легъ отдохнуть, и вся братія тоже. Затмъ мн привели лошадь, и я отправился въ обратный путь.

Передъ отъздомъ я взошелъ на западную стну монастыря, чтобы взглянуть на пустыню. На тысячи миль тянулась она — ровная, безжизненная, палящая и таинственная въ то же время. Нсколько коптскихъ отшельниковъ, поселившихся въ ней, ушедшихъ вглубь ея тайны, ведутъ тамъ жизнь древнихъ анахоретовъ. Такъ, по крайней мр, говорилъ мн настоятель, но онъ не могъ ни указать мн, гд именно они находятся, ни разсказать, какъ они живутъ. Изрдка только, черезъ долгіе промежутки времени, кто-нибудь изъ нихъ является въ монастырь, чтобы принять причастіе, и затмъ снова исчезаетъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

——

Я похалъ въ Биръ-Хукеръ, по ту сторону соленыхъ болотъ, и переночевалъ тамъ. Одна предпріимчивая англійская компанія добываетъ ежегодно въ этомъ мст тысячи тоннъ дкой щелочи. Древніе отшельники избирали его своимъ пріютомъ изъ-за его смертоносныхъ испареній, длавшихъ еще боле полнымъ ихъ отреченіе отъ міра. Въ наше же время дловые британцы ради торговыхъ выгодъ или изъ чувства долга длаютъ то же, что длали т во имя отреченія отъ міра. Недаромъ настоятель сказалъ мн: ‘Разными путями можно служить Господу, путемъ Мары и путемъ Маріи’.

Но по мннію завдующаго работами, осмотрительнаго и проницательнаго шотландца съ протестантскимъ складомъ ума, было бы гораздо лучше, если-бъ шестнадцать патріарховъ были погребены обыкновеннымъ способомъ. Ему хотлось бы пожить дня по три въ каждомъ монастыр, чтобы всюду навести порядокъ. ‘Въ этомъ — отсутствіе подобающаго уваженія къ мертвымъ,— сказалъ онъ,— да это и негигіенично, и неблагопристойно. Я ничего не имю противъ монаховъ — они люди простые, добрые и радушные. Но, вдь, они зря живутъ на свт. Они ничего не длаютъ, ничмъ не занимаются’.

Онъ сумлъ бы научить монаховъ, какъ надо хозяйничать. А еще охотне онъ бы всхъ ихъ разогналъ отсюда. Они очень добрые, очень хорошіе, ихъ ни въ чемъ нельзя упрекнуть, но, по его мннію, они совершенные бездльники. Ихъ жизнь абсолютно безполезна, они не вырабатываютъ дкой щелочи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я отправляюсь спать, а въ полночь снова выхожу взглянуть, какъ полная луна заливаетъ своимъ свтомъ безбрежную песчаную равнину, и снова проникаюсь мертвой, безграничной тишиной пустыни.

II. Въ міру.

Изъ пустыни снова въ городъ, въ ‘міръ’, въ сумятицу Каира. Время — война, лто 1915 г. На Галлипольскомъ полуостров идутъ сраженія съ турками. Городъ переполненъ солдатами, загорлыми австралійцами и новозеландцами, еще не бывавшими въ бою, ихъ держатъ здсь на тотъ случай, если арабы выйдутъ изъ пустыни и сдлаютъ попытку стереть съ лица земли англійскую и французскую цивилизацію на берегахъ нижняго Нила и, такимъ образомъ, прибавить новыя развалины къ развалинамъ Египта. Городъ производитъ величественное впечатлніе своими широкими улицами, блыми дворцами и пышными зданіями, своей величавой ркой съ ея внушительными мостами. Онъ весь сверкаетъ подъ щедрыми лучами солнца, онъ не вдаетъ дождей, всюду сухо и чисто. Все время изъ пустыни дуетъ втеръ и обдаетъ лицо зноемъ, какъ изъ раскаленной печи. Это — городъ жизни и веселой энергіи. Фонтанъ жизни играетъ буйно и ослпительно, преломляя въ своихъ брызгахъ всевозможные цвта, формы, лица. Всюду чувствуется сверкающее, захватывающее веселье. Никто не детъ въ Каиръ, чтобы умерщвлять свою плоть и становиться аскетомъ. Наоборотъ, каждое зданіе, зрлище, звукъ твердятъ одно и то же: живи, живи, живи! Все вокругъ — смерть: пустыня, которая сама по себ есть смерть, пирамиды, представляющія изъ себя могилы, старые города и развалины — тла древнихъ цивилизацій, давно отошедшихъ въ вчность. Но все — каждое впечатлніе, каждый звукъ — въ этомъ оазис, какимъ является Каиръ, твердитъ неумолчно: живи, веселись, дай волю сердцу, пусть быстро бьется пульсъ, сверкаютъ глаза, пусть уста лепечутъ слова нги и страсти!

Въ сравненіи съ окружающей глубокой древностью, короткое мгновеніе сегодняшняго дня невольно становится мене значительнымъ, мене священнымъ. Въ воздух разлитъ тонкій запахъ, отъ котораго слегка кружится голова и руки становятся лихорадочно-горячими: это запахъ подлинной древности, тончайшая пыль, висящая въ воздух, прахъ тлнія минувшихъ вковъ. Все, что умираетъ въ Египт, не гніетъ, а высыхаетъ и лишь черезъ нсколько столтій теряетъ свою форму и разсыпается въ пыль. Что въ нашемъ сверномъ климат сгніетъ въ теченіе года, въ Египт сохраняетъ свою форму цлыми столтіями. Многіе дома туземнаго Каира выстроены изъ камней, добытыхъ изъ каменоломенъ еще древними египтянами. Деревянныя бревна и стропила держатся со временъ фараоновъ и только теперь начинаютъ немного крошиться. Здсь самые камни можно употреблять для удобренія полей. Незамтно и постепенно разсыпается и распыляется въ воздух пустыни седьмое основаніе. Запахъ, носящійся въ воздух, есть отчасти тончайшая пыль мумій, человческихъ тлъ, нкогда бывшихъ людьми, стройными, сильными, бодрыми, веселыми, счастливыми, подвижными, таинственными людьми прошлыхъ тысячелтій.

По улицамъ движутся толпы народа. Всюду темныя, коричневыя, желтоватыя лица, красныя фески, соломенныя шляпы, чалмы, рубашки, бурнусы. Негры, копты, арабы, женщины въ блыхъ и въ черныхъ покрывалахъ, европейцы, солдаты, разносчики, нищіе, продавцы открытокъ, газетчики. Посреди широкихъ, залитыхъ солнцемъ улицъ гремятъ электрическіе трамваи, мягко катятся извозчичьи пролетки на резиновыхъ шинахъ и викторіи съ широкимъ верхомъ, мчатся автомобили, пыхтятъ военные мотоциклеты и медленно тащатся тяжелыя повозки туземцевъ, запряженныя волами и буйволами. Всюду кипитъ жизнь, дйствіе, бытіе. Грандіозная и безпорядочная волна уличнаго движенія заливаетъ городъ. Всюду жизнь. И, однако, къ этой жизни примшивается смерть. Въ Каир чума, и время отъ времени глазъ останавливается на туземной похоронной процессіи. Он проходятъ одна за другой — дв, пять, десять процессій. Ихъ встрчаешь на каждой улиц. Он движутся мимо со странной пышностью смерти, за гробомъ идетъ толпа провожающихъ и профессіональныхъ плакальщиковъ. Веселая, оживленная толпа на тротуарахъ на секунду пріостанавливается и думаетъ: ‘кто-то умеръ’… и снова торопится дальше, забывчивая, спшащая жить.

Въ роскошныхъ гостиницахъ стройные и прекрасные нубійцы подаютъ тонкія блюда, изысканныя яства, приготовленныя и сервированныя въ томъ пышномъ и утонченномъ стил, который Египетъ унаслдовалъ отъ вковъ эпикурейства. И блестящее общество офицеровъ, дамъ, богатыхъ искателей развлеченій, туристовъ съ береговъ Средиземнаго моря, больныхъ сидитъ въ огромныхъ залахъ за столиками, убранными цвтами. Многія мятежныя души, попавъ въ ритмъ жизни Египта, чувствуютъ себя частью величественнаго и умиротворяющаго цлаго. Почему-то представляется, что богатые люди всегда жили въ Египт и что роскошь, царящая въ немъ нын,— та же самая, что была во времена фараоновъ и Антонія и Клеопатры. Живая нить изъ золота и пурпура протягивается черезъ столтія египетской исторіи и, не порвавшись, доходитъ до насъ. Каиръ — столица пустыни, но какъ-то не врится этому. Мн иногда кажется, даже въ полдень, когда солнце раскаляетъ камни, что пустыня совсмъ не существуетъ или что вся она одта глубокимъ мракомъ, и что Каиръ, сіяющій огнями,— островъ яркаго свта, со всхъ сторонъ окруженный тьмой. Кажется почти невроятнымъ, что солнце Каира — то же самое безпощадное солнце Сахары, чьи чудовищныя объятія охватываютъ тысячи миль раскаленныхъ песковъ и мертвой земли, и что въ сущности, глядя на пустыню, солнце можетъ даже не замтить Каира. Но живущіе въ городахъ Египта сами довлютъ себ.

Странное впечатлніе получаешь, когда бродишь вечеромъ по переулкамъ среди толпы молодыхъ мужчинъ не твердыхъ на ногахъ, съ горящими глазами и жадными устами, алчныхъ до наслажденій. Хорошо сложенные, загорлые солдаты изъ колоній танцуютъ съ арабскими двушками. Всюду кафе-шантаны, бары, веселые дома, звуки шарманокъ, запахъ, разлитый въ воздух.

Лучше не вспоминать о томъ, какъ эти солдаты жили дома. Они прізжаютъ въ Египетъ изъ какой-нибудь цвтущей колоніи, изъ хорошей семейной обстановки, отъ чистыхъ женщинъ, своихъ матерей, отъ нжныхъ и невинныхъ двушекъ, своихъ невстъ. Они благородно отдаютъ себя родин на борьбу съ хищнымъ народомъ. При отъзд ихъ оплакиваютъ, провожаютъ молитвами. Но по дорог во Францію и Англію неожиданно оказывается, что они назначены въ Турцію, и для удобства ихъ высаживаютъ въ Египт. Ихъ бросаютъ въ этой таинственной, необычайной стран, какъ будто всякій кусокъ земного шара одинаковъ, совершенно не думая о тхъ моральныхъ послдствіяхъ, которыя это можетъ имть для нихъ. Никто не виноватъ. Провидніе управляетъ судьбами людей.

Солдаты первой партіи были самыми отчаянными и смлыми. Они сразу съ головой окунулись въ пучину грха, веселья и опасныхъ развлеченій города, подъ руководствомъ корыстолюбивыхъ, но изобртательныхъ и улыбающихся арабовъ. Они разсыпались по игорнымъ домамъ, притонамъ и подозрительнымъ гостинымъ на окраинахъ города. Ихъ надували, обманывали, обирали пьяныхъ, обкрадывали сонныхъ, но зато они видли странныя зрлища, вкушали необычайныя наслажденія, удовлетворяя т новыя потребности, которыми надлилъ ихъ Египетъ. Когда, наконецъ, наступило время ихъ отъзда въ Дарданеллы, они ршили отобрать назадъ часть того, что было оставлено ими въ глухихъ переулкахъ города — нкоторыхъ вещей они уже не могли вернуть — и, отправившись во всеоружіи силы, они разгромили дома, выгнали арабское населеніе на улицу и забрали все, что нашли. Произошелъ бунтъ. Вызвана была туземная полиція, которая стрляла въ реввшую толпу. Въ город происходили сцены, напоминавшія постоянные уличные безпорядки въ Александріи въ старину, въ дни ранняго христіанства. Важне же всего то, что при вид всхъ этихъ бравыхъ молодцовъ невольно возникаетъ мысль о тхъ грязныхъ порокахъ, которые они изъ Египта привезутъ съ собой въ Австралію и Новую Зеландію.

Надъ величавымъ городомъ спускается ночь, и европейцы, одтые въ блое, появляются на улицахъ въ большомъ количеств. Далекая яркая луна стоитъ въ неб надъ широкой дорогой и арками мостовъ. Жара какъ бы исходитъ изъ дымки, затягивающей небо. Все время дуетъ слабый сухой втеръ, и острый сладковатый запахъ города щекочетъ ноздри. И отъ контраста съ темнотой и молчаніемъ ночи особенно возбуждающими кажутся звуки восточной музыки. Она возбуждаетъ тло, а не душу, и напоминаетъ чувственную музыку Навуходоносора,— музыку рога, флейты, арфы, гуслей и цитры. Смуглыя женщины съ золотыми украшеніями выглядываютъ изъ незавшенныхъ оконъ или прячутся за дверями и въ темныхъ проходахъ, готовыя по-зминому обвиться вокругъ своей жертвы. Всюду на улицахъ шумная перекликающаяся толпа. Въ тавернахъ распваютъ ‘Типперари’ и ‘Мы не пойдемъ домой до утра’. Нкоторые стоятъ на столахъ, другіе стараются научить неловкихъ арабскихъ двушекъ танцовать танго. Звучитъ нестройная музыка. Улица иметъ одинъ общій голосъ — это какой-то странный, звенящій и бормочущій шумъ. Длинный, тощій коптъ-туземецъ не прочь познакомить туриста съ притонами разврата и предлагаетъ свои услуги, чтобы доставить развлеченіе. Вы отказываетесь. Онъ продолжаетъ стоять неподвижно тамъ, гд вы его оставили, въ своихъ длинныхъ полотняныхъ лохмотьяхъ, съ учтивой и задумчивой улыбкой на губахъ. Вроятно, совершенно такая же фигура стояла здсь въ столиц фараоновъ въ далекія времена рабства Израиля. Странно представить себ, что въ муміяхъ людей, жившихъ тысячелтія тому назадъ, находятъ признаки ‘болзни города’ и слды порочной наслдственности. Существуетъ общность грха. То, что было въ древнемъ Египт, существуетъ и теперь, и не появилось въ позднйшее время, а передавалось преемственно отъ человка къ человку, ко многимъ людямъ и отъ нихъ еще дальше.

Я смотрю на египетскія муміи, на яркіе портреты людей, такіе свжіе, какъ будто они были написаны вчера. Эти портреты на крышк гроба живутъ, это настоящіе живые люди. Знаешь, что эти коричневыя высохшія тла, завернутыя въ плотныя складки полотна, нкогда двигались и составляли блестящее общество эпохи, существовавшей за пять или за шесть тысячъ лтъ до насъ. Здсь, въ Каир, есть развернутая мумія величаваго фараона, того самаго, который не желалъ отпустить дтей Израиля изъ Египта. Когда вглядываешься въ его лицо, то начинаетъ казаться, что черезъ время перекидывается мостъ, и видишь, какой короткій мигъ представляетъ изъ себя наша хваленая исторія человчества, и какими ограниченными обитателями времени являемся мы вс, когда толкуемъ благоговйнымъ шопотомъ о какой-нибудь сотн или тысяч лтъ, какъ будто эти моменты бытія имютъ огромное протяженіе. Передъ нами лежитъ старый фараонъ, почернвшій, но все еще во плоти. У него римскій носъ, черты лица, полныя достоинства, обликъ ученаго. Онъ напоминаетъ Данте. Его шея ссохлась до размровъ птичьей, и голова слегка болтается на ней, но это его подлинная голова и лицо. Мумія фараона развернута, но рядомъ съ нею стоитъ ящикъ съ другой муміей, напоминающей куколку бабочки, полотно свжо, какъ новое, и изящно сложено и завязано, какъ въ день похоронъ, пять тысячъ лтъ тому назадъ. Въ гробу лежитъ цвтокъ лотоса, кажется, что онъ сорванъ мсяцъ тому назадъ и только слегка завялъ. Въ дйствительности же возможно, что онъ былъ сорванъ самою принцессою, дочерью одного изъ фараоновъ, быть можетъ, даже тою, которая нашла и взлеляла младенца Моисея.

Когда читаешь въ Библіи объ Іаков:

‘…и врачи набальзамировали Израиля. И исполнилось ему 40 дней, ибо столько дней употребляется на бальзамированіе, и оплакивали его египтяне 70 дней. Когда же прошли дни плача по немъ…. пошелъ Іосифъ хоронить отца своего. И пошли съ нимъ вс слуги фараона и старйшины дома его, и вс старйшины земли египетской…’, то ясно представляешь себ, что, можетъ быть, и существуетъ гд-нибудь мумія Іакова, и современный человкъ можетъ увидть его лицомъ къ лицу.

Время летитъ. Но промежутки его коротки. Мн хотлось бы вообразить ночь въ древнемъ Египт. Глядя на лица на крышкахъ гробовъ, легко представить себ, каковы были эти люди въ дйствительности, съ ихъ широкими скулами и блестящими глазами. Вроятно, можно подобрать пять тысячъ мумій-людей, при жизни бывшихъ современниками, можно вообразить, что какъ-нибудь вечеромъ вс они думаютъ приблизительно объ одномъ и томъ же. Что-то происходитъ при двор. Ихъ носилки, экипажи и колесницы готовы. Вс они разукрашены и роскошно разодты, въ волосахъ у нихъ драгоцнные камни. Идетъ суетная игра честолюбія, зависти, тріумфовъ, огорченій, любви. Они живутъ моментомъ, глаза ихъ сверкаютъ, сердца учащенно бьются, уста произносятъ суетныя рчи. Та же самая луна смотритъ съ вышины, тотъ же запахъ разлитъ въ воздух. Ихъ взоры устремляются къ трону, они толпятся передъ нимъ, какъ будто прикосновеніе къ нему чудодйственно. Суета суетъ! Израильтяне должны были уйти въ пустыню, чтобы обрсти десять заповдей и законъ Моисеевъ. Суета суетъ — и разв не все суета? Не суета ли и жизнь аскетовъ въ пустын? Нтъ, ибо они отринули міръ. Они сказали ‘нтъ’ Египту и ушли въ пустыню искать земли обтованной. На ихъ изсохшихъ, перламутровыхъ лицахъ написана врность иному властителю, чмъ фараонъ. Они отрицаютъ, что этотъ міръ — нашъ міръ, что наша жизнь — истинная, что смерть есть дйствительно смерть.

Но мы не осуждаемъ ни легкомысленную толпу, вызванную изъ могилъ воображеніемъ, ни мелькающіе хаки и бурнусы на окраинахъ Каира въ тотъ моментъ вчности, который мы называемъ 1915 годомъ. Человчество едино и нераздльно.

За городомъ возвышаются три треугольника и женская голова — знаки, написанные на песк, чтобы повдать всмъ тайну Каира. Мертвые спятъ, и ихъ нельзя разбудить. На головахъ ихъ внцы, и спятъ они неподвижнымъ, неземнымъ, невозмутимымъ сномъ безмятежные, недоступные, нетлнные. Египту минувшаго грезится въ сновидніи Египетъ современный. Вдали, въ пустын, возвышается сфинксъ, и выраженіе его лица какъ бы говоритъ: я есмь Сущій.

Перевела Е. А. Эртель.

‘Русская Мысль’, кн.VIII, 1916

ЕГИПЕТСКІЕ ОЧЕРКИ.

Стифена Грэама 1).

I. Въ пустын.

II. Въ міру.

Читайте также:

Стифена Грэама ¹).