Эдоръ въ пустыняхъ иваиды.
Отрывокъ изъ Шатобріанова Эпическаго Романа: Мученики.
——
‘Встникъ Европы’. Часть XLVII, No 20, 1809
Эдор в пустынях Фиваиды, Шатобриан Франсуа Рене, Год: 1809
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Эдоръ (Христіанинъ и герой поэмы) разсказываетъ приключенія свои Демодоку, жрецу Гомерову. Получивъ отъ Діоклитіана, Римскаго Императора, съ которымъ видлся въ Египт, увольненіе отъ службы, онъ детъ въ Арсиною, черезъ иваиду, въ которой бесдуетъ съ отшельникомъ Павломъ. Описаніе иваидъ почерпнуто изъ натуры, и должно быть врно, ибо Шатобріанъ, самъ видлъ вс т мста, которыя описываетъ въ своей поэм. Нкоторые Французскіе журналисты называютъ его книгу мднымъ колоссомъ съ глиняными ногами, главнымъ ея недостаткомъ почитаютъ они странную, смсь Библіи съ вымыслами Миологіи. Многія мста превосходны, въ особенности описанія и картины, Шатобріанъ иметъ дарованіе великаго живописца.
Подъзжая къ Мемфису, я взялъ путеводителя, съ которымъ отправился въ берегамъ Чермнаго моря. Запасъ нашъ составляли сушеныя фиги и нсколько мховъ воды. Путеводитель мой халъ впереди на верблюд, а я за нимъ на кон Арабскомъ. Скоро оставили мы за собою цпь возвышенныхъ горъ, осняющихъ восточные берега Нила, влажныя поля исчезли, глазамъ нашимъ представились дикія и безплодныя равнины: разительный образъ перехода отъ жизни къ смерти!
Представьте песчаную степь, изрытую зимними дождями, сожженную пламенемъ лта, цвтомъ красноватую, наготы ужасной. Изрдка тернистые нопали являются посреди песковъ безпредльныхъ, втеръ, бродящій по симъ вооруженнымъ лсамъ, не можетъ погнуть ихъ непреклонныхъ втвей: инд отломки окаменлыхъ кораблей изумляютъ взоры, и груды камней служатъ путеводителями караванамъ.
Цлый день скитались мы по пустын. Солнце садилось, когда мы, оставивъ за собою другую цпь высокихъ горъ, вышли на другую равнину гораздо обширнйшую нежели первая , и столь же безплодную.
Настала ночь. Луна свтила надъ ровною степью, и въ безпредльномъ уединеніи, гд не было тни, мы видли одну только неподвижную тнь нашего верблюда, и изрдка пробгающія тни дикихъ козъ. Насъ окружало молчаніе, нарушаемое шорохомъ кабановъ, которые грызли изсохшіе корни, и крикомъ сверчка. Тщетно чаяли мы найти посреди сихъ необитаемыхъ песковъ хижину и свтлый очагъ земледльца.
Заря еще не занималась, когда мы снова пустились въ путь. Явилось солнце, лишенное лучей, подобное раскаленному желзному шару, каждую минуту усиливался пламень зноя. Прошло два часа по полудни, и вдругъ верблюдъ начинаетъ показывать знаки безпокойства! онъ погружаетъ ноздри свои въ песокъ и дышетъ сильно. По времени страусъ пускаетъ жалобные крики, хамелеоны и змя спшатъ укрыться во внутренность земли. Вдругъ вижу, что спутникъ мой смотритъ на небо и блднетъ. Спрашиваю о причинъ его смятенія.
Южный втеръ, восклицаетъ онъ, спасайся!
Онъ оборачиваетъ лице на сверъ и понуждаетъ верблюда своего скакать, я слдую за нимъ: но страшный, грозившій намъ втеръ былъ скоротечне коня и верблюда.
Отъ далекихъ предловъ пустыни примчался ужасный вихорь. Взорванная передъ нами земля исчезаетъ подъ нашими ногами, страшныя груды песку, несущіяся позади насъ, летятъ и разсыпаются надъ нашею головою. Путеводитель мой, блуждая посреди волнующихся и совершенно однообразныхъ насыпей, не узнаетъ дороги, къ довершенію бдствія, мхи наши лопнули и вся вода изъ нихъ вытекла. Жажда насъ мучитъ, мы задыхаемся, не смя дышать, страшимся, чтобы не задушило насъ пламя. Вихорь свирпствуетъ съ новою яростію, онъ подрываетъ древнія основанія земли и мчитъ по воздуху воспламененную внутренность пустыни. Вдругъ путеводитель мой, окруженный густою атмосферою огненнаго песку, исчезаетъ изъ глазъ моихъ. Слышу его стоны, бгу на вопль — увы! нещастный, сраженный пламеннымъ вихремъ, онъ бездыханенъ лежалъ на земл, а верблюдъ его скрылся.
Хочу привести его въ чувство — усилія тщетныя, сажусь въ нкоторомъ разстояніи на песокъ, держа за поводъ лошадь, и ожидаю, чтобы та всемогущая рука, которая пламень Азаріевой пещи превратила въ свжую росу и втерокъ прохладный, послала мн спасеніе. Кустарникъ акаціи служилъ мн защитой, около вечера началъ дуть сверный втеръ: воздухъ прохладился, пески упали съ неба, я увидлъ звзды: но, увы! сіи безполезные свтильники озарили необозримую пустыню.
Вс прежніе предлы изчезли и вс пути были изглажены: песчаные холмы и долы, произведенные вихремъ со всхъ сторонъ, представляли глазамъ моимъ новые свой виды и новыя свои творенія. Лошадь моя изнуренная жаждою, голодомъ и усталостію, не могла боле продолжать пути: бездыханная упала она къ ногамъ моимъ, наконецъ день пришелъ довершить мое мученіе. Солнце палило меня своимъ зноемъ, я сдлалъ нсколько шаговъ совсмъ обезсилвъ, упалъ въ кустарникъ и ожидалъ, или лучше сказать, просилъ отъ Неба смерти.
Солнце перешло уже за половину пути своего, вдругъ ужаснуло меня рыканіе льва: подымаю голову, и вижу страшнаго звря, по пескамъ бгущаго, Мн пришло на мысль, что онъ спшилъ къ какому-нибудь источнику, зврямъ пустыни извстному. Ввривъ себя тому Провиднію, которое спасло Даніила, встаю и слдую издали за чуднымъ проводникомъ своимъ. Скоро пришли мы въ тсную долину, гд протекалъ ручей, окруженный зеленющимъ мхомъ: надъ нимъ склонялось финиковое дерево, котораго широкіе листья прикрывали множество сочныхъ плодовъ. Сія неожиданная помощь возвратила мн жизнь и надежду. Левъ, утоливъ свою жажду, удалился медленно, какъ будто желая уступишь мн мсто за трапезою Провиднія: такъ возобновлялись для меня сіи дни младенческаго міра, когда первый человкъ, еще не оскверненный зломъ, видлъ зврей, веселящихся окрестъ своего Владыки и вопрошающихъ, какое имя повелитъ онъ имъ носить въ пустын.
Изъ долины источника видима была на Восток высокая гора: спасительный Фаросъ, который указывалъ мн дорогу къ пристани, посреди неподвижныхъ валовъ и страшныхъ пучинъ песчанаго Океана. Приближась къ подошв сей горы, начинаю взбираться на высоту утесовъ, черныхъ, сожженныхъ, со всхъ сторонъ закрывавшихъ передъ глазами моими горизонтъ. Тишина и ночь уже воцарились: мн слышны были одни шаги дикаго звря, который бжалъ передо мною и ломалъ по дорогъ изсохшія растенія. Вдругъ раздается его рычаніе: казалось, что отзывъ въ первый разъ пробудился на сихъ горахъ неизвстный, и отъ начала міра безмолвный, гулъ ихъ ужасно отвтствовалъ грозному рыку. Левъ остановился у входа пещеры, заложеннаго большимъ камнемъ. Блдное сіяніе проницало сквозь трещины утесовъ, изумленный, трепеща отъ радости, приближаюсь, смотрю — о Небо! лампада сіяла во внутренности глубокой пещеры.
‘О Ты, усмиряющій зврей свирпыхъ! воскликнулъ я — будь жалостивъ къ путешественнику, потерявшему дорогу!’
Голосъ старца заплъ похвальную пснь Всемогущему.
‘О Христіянинъ! — воскликнулъ я опять — отринешь ли умоляющаго твоего брата!’
Глазамъ моимъ представляется человкъ, согбенный подъ бременемъ дряхлой жизни, голова его, покрытая сдинами, напоминала о многолтномъ Іаковъ, одежда его составлена была изъ пальмовыхъ листьевъ.
‘Войди въ жилище мое, чужестранецъ! благословляю твое пришествіе: ты видишь человка, уже готоваго превратиться въ прахъ. Время усыпленія моего наступило, но я могу еще оказать гостепріимство пришельцу. Братъ мой! вступи въ пещеру Павла.’
И съ трепетомъ послдовалъ я за симъ основателемъ Христіянства въ песчаныхъ степяхъ иваиды.
Позади пещеры находилась пальма, которой втьви, обширныя и снистыя, составляли прохладные своды. У самаго корня ея струился свжій источникъ, изъ котораго вытекалъ другой, уходившій во внутренность земли не подалеку отъ своего истока. Отшельникъ пригласилъ меня ссть на берегу ручья, а левъ, указавшій мн источникъ пустыни, простерся у ногъ его, какъ смирный агнецъ.
‘Чужестранецъ! — вопросилъ меня Павелъ съ простосердечіемъ святости — что происходитъ въ міръ? Строются ли еще города? Кто нын повелваетъ царствами? сто лтъ, какъ я обитаю въ этой пещеръ, и во все время сіе являлись передо мною только два человка: ты нын, и вчера Антоній, наслдникъ моей пустыни, онъ приходилъ постить мою пещеру, а заутра придетъ засыпать остатки мои землею.’
Пустынникъ вынулъ изъ разслины утеса пшеничный хлбъ. ‘Всякой день, сказалъ онъ, Провидніе посылаетъ мн сію пищу.’ Онъ подалъ мн малую часть небеснаго дара. Мы зачерпнули рукою воды въ источникъ и утолили свою жажду. Кончивъ умренный обдъ, святый отшельникъ спросилъ: ‘какая судьба завела меня во глубину иваиды?’ Я удовлетворилъ его любопытству.
‘Велики проступки твои, Эдоръ, сказалъ онъ выслушавъ печальную мою повсть, но чего неизгладятъ слезы раскаянія непритворнаго! врь мн, что Провидніе, которое показываетъ теб Христіянство начинающееся повсюду, назначило для тебя жребій великій. Ты видлъ Христовыхъ исповдниковъ въ дремучихъ лсахъ хладнаго Свера, ты видишь ихъ и посреди песчаныхъ пустынь иваиды. Воинъ Іисуса! теб назначено сразиться и побдить за вру. О Боже, котораго пути непостижимы! Ты привелъ сего исповдника въ мою пещеру, да обнаружу передъ глазами его грядущее время, да съ помощію благодати укореню въ душ его святую вру и довершу дло Природы! Эдоръ, посвяти ныншній день отдыху, заутра, при восхожденіи солнца, пойдемъ на вершину горы молиться, и я буду говорить съ тобою на краю моего гроба.’
Отшельникъ долго бесдовалъ со мною о красот Христіянства и о тхъ благодяніяхъ, которыя приготовляло оно для человческаго рода. Сей старецъ представлялъ чудесную противуположность въ словахъ своихъ. Будучи простодушенъ, какъ младенецъ, когда слдовалъ единой Природ, онъ казался неимющимъ никакого понятія о свт, его величіяхъ, радостяхъ и нещастіяхъ, но когда низходилъ въ смиренную душу его Богъ, то Павелъ являлся великимъ, вдохновеннымъ Пророкомъ, полнымъ опытовъ настоящаго и видній грядущаго, Два человка 6ыли соединены въ единомъ и я не зналъ, кому надлежало удивляться боле: Павлу невдующему, или Павлу Пророку, ибо великіе послдняго было наградою простоты перваго.
Напоивъ мою душу сладостнымъ, исполненнымъ божественной мудрости урокомъ, Павелъ подъемлется съ своего мста, и осненный пальмовымъ сводомъ, поетъ хвалебную пснь Вседержителю:
‘Благословляю Тебя, Бога отцевъ моихъ, Тебя, не отринувшаго моей слабости!
‘Пустыня, о моя супруга! скоро утратишь того, кто находилъ въ теб наслажденія!’
‘Тло отшельника должно быть цломудренно, уста его чисты, умъ его озаренъ свтомъ божественнымъ.’
‘О ты, святая печаль покаянія, пронзи мое сердце, подобно златому острію! наполни душу мою небесною мукою !
‘Слезы, вы пораждаете добродтель! бдствія, вы лстница къ небу!’
Я погрузился въ глубокій сонъ, простершись на пепельное ложе, которое Павелъ предпочиталъ богатой постел Монарха. Солнце склонялось за отдаленныя горы, когда я опять пробудился. Отшельникъ сказалъ: ‘время, Эдоръ! соверши молитву, насыться и слдуй за мною на гору.’
Я повиновался, и мы пошли. Цлые шесть часовъ взбирались мы на крутыя утесы, при восхожденіи солнца находились мы на вершинъ горы Хользима.
Необъятное пространство лежало у насъ передъ глазами. На Восток вершины Синая пустыня Суръ и Чермное море, на Югъ высокія горы иваиды, на Свер безплодныя степи, гд Фараонъ преслдовалъ Евреевъ, на Западъ, за песками, въ которыхъ я заблудился, плодоносная долина Египта.
Утренняя заря, озлатившая небо Щастливой Аравіи, нсколько времени украшала сіи восхитительные виды. Онагръ, дикая коза и струсъ бгали быстро по пустын, вдалек протягался длинный рядъ верблюдовъ, предводимыхъ умнымъ осломъ. По гладкой поверхности Чермнаго моря летли корабли, везущіе благовонія и шелкъ, или путешествующаго мудреца къ берегамъ Индіи. Наконецъ, увнчавъ великолпіемъ сію границу двухъ міровъ, солнце возстало: во всей красот лучей своихъ явилось оно надъ высотами Синая: слабый? хотя блистательный образъ того Бога, который на семъ же мстъ открылся очамъ Моисея.
Отшельникъ сказалъ мн: ‘Исповдникъ Спасителя! обрати на предстоящее твои взоры: вотъ сей Востокъ, изъ котораго изникли вс вры и вс великія измненія міра, вотъ сей Египетъ, который даровалъ Греціи боговъ, образованныхъ въ Индіи, боговъ безобразныхъ, вотъ та пустыня Суръ, въ которой Моисей получилъ скрижали закона. Сіи же страны видли Іисуса, и будетъ время, когда увидятъ они Измаилова потомка, водворяющаго суеврія въ кущ Араба. Въ семъ плодотворномъ климатъ родилось письменное нравоученіе. Но, сынъ мой, замть, что вс восточные народы, какъ будто наказуемые за нкое буйство прародитедей, были подвержены игу тирановъ — чудесное распредленіе Промысла! чистая нравственность рождена въ обители рабства, и Божій законъ пришелъ къ намъ изъ области бдствія. Наконецъ сіи же пустыни видли ополченія Сезостриса, Камбиза, Александра, Кесаря, и грядущіе вки приведутъ въ нихъ воинства, столь же многочисленныя и славныя! вс великія движенія человчества или здсь воспріяли начало свое, или здсь утихли. Сила неестественная хранится на томъ мстъ, гд первый человкъ изшелъ изъ Творческой руки Бога, и нчто таинственное обитаетъ у колыбели созданія, у первобытныхъ источниковъ свта.
‘Не буду останавливаться на сихъ величіяхъ человчества, которыя одно за другимъ низпровергнулись во гробъ, на сихъ знаменитыхъ вкахъ, отдленныхъ одинъ отъ другаго горстью земли, прикрытыхъ легкою пеленою праха — для Христіянства въ особенности Востокъ есть отчизна чудеснаго.
Ты видлъ, какъ чистая нравственность переселила Христіянство къ образованнымъ народамъ Италіи и Греціи, какъ благодтельною кротостію своей, оно проникло къ жестокимъ обитателямъ Галліи и Германіи. Здсь, подъ вліяніемъ Природы, которая разслабляетъ душу, длая разсудокъ упорнымъ, у народа отъ постановленій общественныхъ важнаго и легкомысленнаго, отъ климата кротость и нравственность Христіянская были бы недйствительны. Токмо подъ ризою покаянія ученіе Христово можетъ войти во храмы Изиды и Аммона. Презрніе удовольствій должно быть представлено испорченному взору нги, хитрость жрецовъ и вс обманчивыя предсказанія кумировъ должны быть побждены силою чудесъ, могуществомъ прорицаній врныхъ, и токмо разительныя явленія добродтели необыкновенной способны отвлечь очарованную толпу отъ зрлищъ Театра и Цирка, великія преступленія требуютъ и покаяній великихъ, славою послднихъ должно быть омрачено блистаніе первыхъ,
Для сего то размножатся на земл сіи учители, изъ которыхъ перваго видишь во мн, и которыми заселится дикая пустыня иваиды. Обожай небеснаго Предводителя нашего, который образуетъ войско свое по мсту имъ занимаемому, и тмъ препятствіямъ, съ которыми надлежитъ ему сражаться, Воззри на упорную борьбу двухъ връ, которая прекратится только съ погибелію ложной. Древнее поклоненіе Озириду, славное своими таинствами, преданіями и блескомъ, дерзаетъ мечтать о побд. Египетскій драконъ ложится посреди водъ своихъ и восклицаетъ: я владыка рки! Но вчно ли будутъ покланяться крокодилу? и вчно ли безсловесный волъ, сотворенный для плуга, будетъ считаться божествомъ верховнымъ? Но что, мой сынъ! уже образовано въ пустын то воинство, которое устремится на побду истинны, составленное изъ Святыхъ и Старцевъ, опирающихся на посохи, идетъ оно изъ глубины иваиды, идетъ низпровергнутъ жрецовъ заблужденія. Послдніе владютъ полями плодоносными, погружены въ роскошь и наслажденія, а первые живутъ уединенно, среди песковъ безпредльныхъ, обременяемые всми ужасами жизни. Вотще, предчувствуя гибель свою, сражается съ ними адъ, вотще демоны роскоши, сладострастія и честолюбія искушаютъ воиновъ Неба: оно спшитъ къ нимъ на помощь, оно сражается за нихъ чудесами. О славныя имена: Антоніи, Макаріи, Пахоміи, Серапіоны! побда ваша! Всевышній облачается Египтомъ, какъ ризою пастырь. Побдительный голосъ истины слышится тамъ, гд проповдывало заблужденіе, везд, гд прежде существовали таинства идоловъ, Христосъ помщаетъ Святыхъ своихъ, покорены пещеры иваиды, обители мертвыхъ населены живыми, умершими наслажденіямъ житейскимъ, боги, низпровергнутые въ самыхъ святилищахъ храмовъ, возвращены ркъ и плугу, клики торжественные несутся отъ пирамиды Хеопа къ Озимандіеву гробу, Іосифовы потомки возвращаются въ страну Гессенскую, и сія побда, одержанная слезами побдителей, ни единой слезы не извлекаетъ изъ очей побжденныхъ.’
Павелъ остановился — нсколько минутъ безмолвствовалъ —- потомъ продолжалъ:
‘О Эдоръ! оставишь ли знамена Іисусова ополченія? Какая слава, какой внецъ ожидаютъ тебя, если не будешь упоренъ предъ волею Неба! О мой сынъ! чего искать теб въ обществ человка? Плнишься ли суетою жизни? ужели, подобный неврному Израилю, будешь плясать вокругъ златаго тельца? Извстно ли теб, какой ужасный конецъ приготовленъ сему повелительному Риму, но который столько вковъ попираетъ человческій родъ стопою? Скоро преступленія Владыкъ міра призовутъ ужасный день мщенія. Они преслдовали врныхъ, какъ чаши жертвенныя, они преисполнены кровію Мучениковъ….’
Отшельникъ умолкъ. Онъ обратился къ Синаю, простеръ къ нему руки, и взоры его воспылали, и голова его увнчалась лучами, и младость небесная озарила старческое чело, покрытое морщинами, новый Илія воскликнулъ,
‘Отколъ сіи сонмы, бгущіе въ пещеру пустыяника? Кто сіи народы, изверженные Сверомъ, Югомъ, Западомъ и Востокомъ? Тамо мчатся на коняхъ безобразные варвары, порожденія демоновъ и чародевъ Скискихъ, и бичь небесный предъ ними {Гунны и Атилла.}! Кони ихъ быстре леопардовъ, ихъ плнники, какъ груды праха! Куда стремятся сіи Цари, одтые кожами зврей, носящіе на глав ужасные уборы {Готы.}? Сіи разкрасившіе ланиты свои зеленою краскою {Лотбарды. }? За что сіи нагіе варвары умерщвляютъ плнниковъ передъ стнами града {Франки и Вандалы.}? Остановитесь! сіе чудовище пило кровь Римлянина, имъ низложеннаго {Сарацины.}! вс бгутъ изъ пустыней ужасныхъ, вс устремляются противъ новаго Вавилона. Уже ли и ты низринутъ, повелитель градовъ? И Капитолія твоя во прах? Какое на поляхъ твоихъ запустніе! какъ все вокругъ тебя уединенно… О чудо! Я вижу Крестъ надъ тучею праха! Римъ воскреснулъ! и Крестъ водруженъ на зданіяхъ Рима! Веселися Павелъ! веселись, низходящій въ могилу, отецъ отшельниковъ! сыны твои населяютъ разрушенные чертоги Кесарей! Портики {Бани Діоклитіановы, обращенныя въ монастыри.}, въ которыхъ изречена была смерть Христіянамъ, обращены въ обители святости, покаяніе царствуетъ въ вертеп низверженнаго преступленія!’
Отшельникъ замолчалъ, и руки его опустились. Пламень, его животворившій, угаснулъ. Оставя небо, онъ началъ говорить языкомъ смертнаго.
‘Эдоръ! сказалъ онъ мн, время намъ разлучишься. Я уже не сойду съ этой горы. Приближается уже тотъ, кто приготовитъ для меня могилу, онъ броситъ на тло мое одежду праха, и взятое изъ земли возвратится въ землю. Ты встртишь его у подошвы утеса. Дождись его возвращенія: онъ укажетъ теб дорогу.’
Чудесный старецъ повеллъ мн сойти съ горы. Печальный, погруженный въ мысли о Божеств, я удалился въ молчаніи, мн слышался голосъ Павла, въ послдній поющаго славу Неба. Готовый сжечь себя на костр, сей устарвшій фениксъ привтствовалъ хвалебнымъ гимномъ свою возраждающуюся юность. У подошвы горы я встртилъ другаго старца, поспшно идущаго. Онъ держалъ въ рукъ одежду Аанасія, въ которой Павелъ хотлъ сойти въ могилу. То былъ Великій Антоній, испытанный столь многими искушеніями ада. Я хотлъ вступить съ нимъ въ разговоръ, но онъ, не останавливаясь, сказалъ мн: ‘я видлъ Илію, я видлъ Іоанна въ пустын, я видлъ Павла идущаго въ рай!’
Онъ удалился. Цлый день ожидалъ я его возвращенія, но онъ пришелъ на слдующее утро: ланты его были орошены слезами.
‘Сынъ мой! воскликнулъ Антоніи низходя съ горы: Серафимъ уже оставилъ землю! Едва отдалился отъ тебя, какъ увидлъ его, въ сопутствіи Ангеловъ и Пророковъ, летящаго на небо. Спшу взойти на вершину горы, и нахожу Святаго, стоящаго на колняхъ, съ подъятою главою и устремленными руками къ небу: казалось, что онъ еще молился, но уже его не стало! Съ помощію льва, его питателя въ пустын, изрылъ я ему могилу, и листвяная одежда его досталась мн въ наслдство.’
Такъ повствовалъ мн Антоній о кончинъ перваго отшельника. Мы отправились въ путь, и скоро пришли въ тотъ монастырь, гд, подъ руководствомъ Антонія, учреждалось воинство, котораго побды предсказалъ мн Павелъ. Одинъ изъ пустынниковъ привелъ меня въ Арсиною….