Детские годы Моцарта, Рау Гериберт, Год: 1858

Глава
Время на прочтение: 30 минут(ы)
Скачать в PDF

В. П. Авенаріусъ.

ВАСИЛЬКИ И КОЛОСЬЯ

РАЗСКАЗЫ и ОЧЕРКИ
для юношества.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Н. А. ЛЕБЕДЕВА. Невскій просп., д. No 8.
1892.

Дтскіе годы Моцарта.

Біографическій разсказъ *)

*) Вольный пересказъ первой половины 3-хъ-томнаго романа Гериберта Рау: ‘Mozart. Ein Knstlerlrben’. Описанные здсь случаи из жизни безсмертнаго музыканта-композитора въ основ своей исторически врны.

I.
Музыкантъ сказывается.

— Ну, посмотри, на кого ты похожъ, Вольфгангерлъ! говорила г-жа Моцартъ своему трехлтнему сыну, отряхая пыль съ его платья и расправляя на немъ измятый кружевной воротничекъ.— Откуда у тебя, скажи на милость, столько сору въ волосахъ? Давно-ли сестра тебя причесала?
— А мы, мама, кувыркались съ Андресомъ! пресерьезно отвчалъ Вольфгангъ и взглянулъ при этомъ въ лицо матери съ такимъ милымъ дтскимъ простодушіемъ, что появившіяся-было на лбу г-жи Моцартъ легкія складки снова сгладились.
— Кувыркались! повторила она, съ трудомъ сдерживая улыбку, и, шутя, потрепала шалуна по щек.— Ну, можно-ли кувыркаться въ новомъ плать? вдь, сегодня рождене папеньки, будутъ гости.
— Да право-же, мамочка, уврялъ мальчикъ, — я только сталъ на голову, вотъ такъ…
— Врю, врю, громко разсмялась мать, удерживая его отъ новаго опыта, и стряхнувъ соръ съ кудрей мальчугана, поцловала его.— Ну, Богъ съ тобой, ступай опять къ своему Андресу, только, чуръ, больше у меня не кувыркаться.
Другъ и сверстникъ Вольфганга, Андресъ Шахтнеръ, былъ въ это время въ сосдней комнат.
— Кувыркаться больше нельзя, наставительно объяснилъ ему Вольфгангъ.— Что-же намъ теперь длать?
— А поиграемъ въ школу, ршилъ тотъ.
— Пожалуй. Но пойдемъ въ столовую: тамъ больше мста. Я буду учителемъ, а ты школьникомъ. Бери-ка скамейку, а я возьму млъ и доску. Да куда-же ты? Погоди. Становись за мной. Сперва промаршируемъ вокругъ стола. Я проиграю маршъ.
И крошка-учитель зашагалъ впереди, напвая тоненькимъ голоскомъ собственнаго издлія маршъ, а послушный ученикъ слдовалъ за нимъ, топая въ тактъ ногами.
Затмъ они живо устроили школу. Школьникъ Андресъ расположился на полу, вытянулъ ноги, положилъ на нихъ скамейку. а на скамейку аспидную доску. Учитель Вольфгангъ, съ мломъ въ рук, принялся выводить на полу, на мебели и на стнахъ огромныя цифры, которыя, впрочемъ, скоре были похожи на какую-то тарабарскую грамоту. Тутъ въ комнату вошла семилтняя сестра Вольфганга, Наннерль, чтобы накрыть на столъ, увидавъ работу брата, она чуть не выронила изъ рукъ скатерть, ножи и вилки.
— Господи помилуй! ахнула она: — Вольфгангерль, что это ты опять надлалъ?
Мальчикъ удивленно оглянулся на нее и спросилъ съ самымъ невиннымъ видомъ:
— А что-же такое, Наннерль?
— Да вотъ эти каракули…
— Я учитель! важно отвчалъ мальчикъ.— Надо показать ученику, какъ писать цифры…
— Да зачмъ-же на полу, на стнахъ, на стульяхъ? въ отчаяньи воскликнула двочка.— Мы съ мамой все утро чистили да обметали, чтобъ пылинки нигд не было, а ты вдругъ…
— Сейчасъ все вытру! сказалъ Вольфгангъ, понявшій тотчасъ свою вину, и пустилбыло въ ходъ рукавъ своей курточки, но Наннерль во-время его остановила. Съ помощью передника и принесенной съ собою губки она стерла слды школьной премудрости трехлтняго наставника.
Немного спустя, собрались гости — друзья-сослуживцы хозяина, поздравить новорожденнаго. Вс они служили въ придворной капелл владтельнаго князя, архіепископа Зальцбургскаго, гд Моцартъ-отецъ занималъ постъ вице-капельмейстера. Но довольно почетное званіе это давало ему крайне скромное содержаніе, и только благодаря частнымъ урокамъ на скрипк и фортепьяно, да небольшой выручк отъ продажи собственныхъ музыкальныхъ сочиненій, вице-капельмейстеръ кое-какъ пробивался съ семьей. Сегодня, однакожъ, въ виду высокоторжественнаго дня, на стол красовалось блюдо съ свже-испеченнымъ пирожнымъ и бокалами, въ которыхъ сверкалъ золотистый рейнвейнъ.
— Первый тостъ за кормилицу нашу — музыку! возгласилъ хозяинъ, поднимая полный бокалъ.— Ура!
Вс присутствующіе съ одушевленіемъ подхватили: ‘Ура!’ и стали чокаться. Подошли съ бокалами и Наннерль съ братомъ Отецъ взглянулъ на нихъ съ любовью.
— Было васъ у меня семеро, да вотъ пятерыхъ Господь прибралъ, двоихъ только оставилъ, промолвилъ онъ со вздохомъ.— Наградилъ-ли онъ васъ хоть искоркой таланта?
— А почему-же и нтъ? замтила мать.— Вотъ у Наннерль наврное хорошій слухъ. Ты давно общалъ заняться съ нею на фортепьяно.
— Пожалуйста, папочка! подхватила Наннерль.— Мн ужъ семь лтъ, я, право, буду очень, очень прилежна.
— Вотъ увидимъ, сказалъ отецъ.— И чтобы не откладывать дла, такъ и быть, сегодня-же, посл обда, займусь съ тобой.
— А я-то что-же? спросилъ Вольфгангъ.— Разв я не буду музыкантомъ?
Вс засмялись.
— Теб, карапузикъ, надо прежде дорости до фортепьянъ, отвчалъ отецъ.— А хочется то-же быть музыкантомъ?
— Да я ужъ и теперь играю!
— То-есть, кувыркаешься съ маленькимъ Андресомъ? замтила съ улыбкой мать.
— Нтъ! возразилъ, вспыхнувъ, мальчикъ.— Я ему протрубилъ давеча цлый маршъ.
Слова эти вызвали новый взрывъ смха.
По уход гостей, хозяева съ дтьми сли за столъ. Но Наннерль, отъ волненья, ничего не ла, хотя, по случаю семейнаго праздника, и блюда были праздничныя. Наконецъ, обдъ кончился. Отецъ раскрылъ фортепьяно и подозвалъ къ себ дочь. Начался первый урокъ.
Дйствительно, Наннерль съ перваго-же раза выказала много понятливости, а мальчикъ Вольфгангъ стоялъ все время около сестры, заложивъ руки за спину, и не трогался съ мста.
Такъ прошелъ весь урокъ. Живой и шустрый мальчикъ на этотъ разъ хоть-бы пошевельнулся. Казалось, новыя мысли пробудились въ его голов. До сихъ поръ художественная игра отца была непонятна малютк, и могучія мелодіи пролетали мимо него безслдно. Но простые звуки, выходившіе теперь изъ-подъ неопытныхъ рукъ сестры, вдругъ съ удивительной силой приковали къ себ его вниманіе. Онъ не сводилъ глазъ съ ея пальцевъ и легко схватывалъ своимъ дтскимъ слухомъ гармоническое сочетаніе несложныхъ аккордовъ. Когда урокъ кончился и отецъ съ Наннерль отошли отъ фортепьяно, Вольфгангъ тихонько подкрался къ инструменту и своими маленькими ручонками сталъ подбирать аккорды.
Отецъ-Моцартъ, между тмъ, закурилъ трубку и принялся за газету, не обращая вниманія на музыкальные опыты сына. Но когда жена дернула его за рукавъ и, молча, указала головой на Вольфганга, старикъ опустилъ сначала газету, а тамъ бросилъ и трубку. Глаза его постепенно разгорались, черты лица приняли выраженіе полнйшаго изумленія. Онъ не зналъ, врить-ли своимъ ушамъ, когда Вольфгангъ, трехлтній Вольфгангъ, безъ малйшей ошибки, безъ запинки, своими крохотными пальчиками нота въ ноту повторилъ все небольшое упражненіе, которое онъ, отецъ, показалъ сейчасъ дочери. Газета очутилась на полу, трубка потухла, блый колпакъ съ кисточкой, безсознательно сдвинутый назадъ, прикрывалъ только затылокъ почтеннаго вице-капельмейстера, крупныя слезы радости блестли на его глазахъ. Наконецъ, онъ очнулся, быстро всталъ съ мста, подошелъ къ сыну и съ жаромъ заключилъ его въ свои объятія.
— Вольфгангерль, умникъ ты мой! сказалъ онъ.— Да, изъ тебя выйдетъ музыкантъ!

II.
Знаменательныя чернильныя пятна.

Прошла зима. Весна осыпала землю зеленью и цвтами. Пришло и лто и озолотило на нивахъ тучную жатву.
Вечерло. По опушк парка, окружавшаго загородный замокъ князя-архіепископа Зальцбургскаго, по направленію къ г. Зальцбургу, плелся съ поникшей головой одинокій путникъ. То былъ придворный вице-капельмейстеръ Леопольдъ Моцартъ. Вдругъ его сзади окликнулъ знакомый голосъ. Онъ оглянулся и съ радостью узналъ графа Герберштейна, извстнаго знатока классической музыки и щедраго покровителя музыкальныхъ талантовъ.
— Вы, Моцартъ, тоже идете въ городъ? спросилъ онъ.— Какой чудный вечеръ! Я предпочелъ пройтись пшкомъ, а коляску услалъ впередъ. Но что это вы такъ мрачны, точно чмъ-то разстроены?
— Признаться сказать, графъ, отвчалъ со вздохомъ Моцартъ, — семейныя заботы меня одолли. Средства мои все т-же, а дти подростаютъ. На грхъ еще, Господь не обидлъ ихъ талантомъ — зажегъ въ нихъ божественную искру. Вотъ сердце и обливается кровью при мысли, что для развитія таланта нужно свободное время, а главное — средства…
— Ахъ, кстати, Моцартъ, прервалъ его графъ, — у меня есть къ вамъ просьба.
— Что прикажете?
— Я уже давно отложилъ двадцать пять дукатовъ на новую пьесу камерной музыки. Не возьметесь-ли вы сочинить ее для меня?
Краска смущенія бросилась въ лицо вице-капельмейстера.
— Вы слишкомъ добры, графъ, пробормоталъ онъ.— Я говорилъ вамъ о своихъ стсненныхъ обстоятельствахъ вовсе не съ тмъ, чтобы…
— Охотно врю, поспшилъ успокоить его графъ.— Но пьеса мн, въ самомъ дл, нужна, а къ кому-же я могъ-бы обратиться, какъ не къ вамъ, опытному композитору? Или у васъ нтъ времени для этого?
— Какъ не быть… Не днемъ, такъ ночью…
— Стало быть, я могу вполн разсчитывать на васъ? привтливо промолвилъ графъ, протягивая ему руку.— Вы сейчасъ упомянули о божественной искр, Такъ она есть и въ вашихъ дтяхъ?
— О, да! отвчалъ, оживляясь, Моцартъ, — особенно въ мальчуган. Поврите-ли, графъ, онъ ужъ теперь, на четвертомъ году, премило играетъ на фортепіано!
— Не можетъ быть!
— А ужъ память-то какая — просто, удивительно! продолжалъ, все боле и боле одушевляясь, отецъ: — любой менуэтъ разучитъ вамъ въ полчаса, а большую пьесу — много въ часъ времени.
— Не можетъ быть! повторилъ графъ.
— А вотъ подите-жъ. Возьмешь его, бывало, съ собой въ концертъ, а онъ вернется домой да тотчасъ-же и сыграетъ на память вс главныя партіи.
— И совершенно врно?
— До послдней нотки. Онъ иметъ даже понятіе о композиціи, и еслибы я не боялся такого преждевременнаго развитія, я теперь-же познакомилъ-бы его съ первыми правилами генералъ-баса.
— Да вдь это не ребенокъ, а какой-то феноменъ, восьмое чудо свта! воскликнулъ изумленный графъ, останавливаясь на ходу.— Послушайте, Моцартъ, пожалуйста, покажите мн нашего сына.
— Съ удовольствіемъ, графъ, хоть сейчасъ…
— И прекрасно.
Собесдники дошли, въ это время, до городскихъ воротъ и направились къ скромному домику вице-капельмейстера.
Маленькій Вольфгангъ, между тмъ, былъ дома не безъ дла. Его мать и сестра сидли въ другой комнат за рукодльемъ, на окн канарейка въ клтк заливалась звучными трелями, а самъ онъ вскарабкался съ ногами на отцовское кресло и, облокотившись ручонками на письменный столъ, глубоко о чемъ-то задумался. Дтскія черты его милаго личика такъ и сіяли. Былъ ли то отблескъ вечерней зари сквозь оконныя стекла, или на нихъ отражалось восторженное состояніе души — неизвстно, но очевидно, что какая-то смлая мысль работала въ его дтскомъ мозгу, какая-то новая, только-что зарождавшаяся мелодія носилась надъ этой кудрявой головкой: глаза мальчика то вспыхивали, то потухали, а губы тихо шевелились, издавая по временамъ несвязные звуки.
Но вотъ онъ быстро схватилъ лежавшій на стол листъ нотной бумаги, обмакнулъ перо въ чернила и началъ писать ноты.
На бду свою, въ пылу вдохновенія, онъ ткнулъ перо вплоть до дна чернильницы, и третья-же нота исчезла подъ огромнымъ чернильнымъ пятномъ.
Но Вольфгангу было не до того. Увлекаемый своей музыкальной фантазіей, онъ продолжалъ выводить ноту за нотой, задвая ихъ по пути ручонкой и украшая ихъ, такимъ образомъ, длиннйшими завитками. Рвеніе его росло съ каждой минутой, а вмст съ тмъ росло и количество чернильныхъ пятенъ, пока, наконецъ, весь нотный листъ не обратился въ какое-то Черное Море.
Тутъ только маленькій человчекъ къ ужасу своему замтилъ, что у него вышло. Слезы брызнули изъ его глазъ и смшались съ чернилами. Но вдохновенію его уже не было удержу. Онъ стеръ пальцемъ непрошенныя капли и съ лихорадочною поспшностью опять началъ ставить ноту за нотой.
Въ это время отворилась дверь и въ комнату вошелъ вице-капельмейстеръ, съ гостемъ своимъ, графомъ Герберштейномъ.
Крошка-композиторъ ничего не слышалъ. Онъ напвалъ про себя какую-то мелодію, писалъ, вычеркивалъ, снова писалъ, капалъ пятно за пятномъ, стиралъ ихъ и, наконецъ, бросилъ перо изъ перепачканныхъ до-нельзя пальцевъ.
— Ты что тутъ длаешь, шалунъ? раздался надъ нимъ голосъ отца.
Вольфгангъ обернулся и, увидавъ вошедшихъ, съ торжествующимъ видомъ, съ блестящими отъ восторга глазками растопырилъ передъ ними замаранныя въ чернилахъ пальцы.
— Пишу фортепьянный концертъ! Первая партія совсмъ ужъ готова! объявилъ онъ.
Старикъ Моцартъ и графъ съ улыбкой переглянулись.
— Дай-ка сюда, посмотримъ, сказалъ отецъ.— Славная, должно быть, штука.
Но мальчикъ не подалъ бумагу.
— Нтъ, нтъ! закричалъ онъ, — не покажу, пока все не поспетъ…
Однако, отцу удалось-таки выманить у сына нотный листъ, тутъ комната огласилась дружнымъ хохотомъ Моцарта и графа: оказалось, что вся бумага покрыта пятнами и каракулями.
Но, странное дло! отчего Моцартъ-отецъ вдругъ умолкъ и съ возрастающимъ вниманіемъ началъ вглядываться въ ноты? Отчего глаза его внезапно налились слезами, слезами радости и умиленія? Отчего?..
— Смотрите-ка! смотрите, любезный графъ! воскликнулъ онъ, обращаясь къ Герберштейну, причемъ нотный листъ дрожалъ въ его рукахъ: — тутъ каждая нотка на своемъ мст! Только самая пьеса слишкомъ трудна, невозможно ее исполнить.
— Да, зато вдь это и концертъ! самодовольно возразилъ маленькій композиторъ.— Надо его разучить хорошенько. Вотъ какъ это играется…
И, подскочивъ къ фортепьянамъ, онъ заигралъ. Правда, трудныя мста ему не совсмъ удавались, но изъ цлаго слушатели (къ которымъ присоединились теперь еще мать и Наннерль) могли понять мысль автора.
Концертная пьеса была написана для цлаго оркестра и совершенно правильно.
— Вольфгангъ! произнесъ растроганный отецъ: — ты будешь знаменитымъ человкомъ!
— Ну, что, любезный Моцартъ, обратился графъ къ старику съ улыбкой: — станетели вы теперь жаловаться на свою бдность?
— О, нтъ! отвчалъ вице-капельмейстеръ: — я богаче всякаго короля!

III.
Первый дебютъ передъ королевою французовъ.

То, что предсказалъ Моцартъ-отецъ, мало-по-малу сбывалось. Вольфган длалъ такіе быстрые успхи, что пяти лтъ сочинялъ уже небольшія пьески, которыя потомъ отецъ переводилъ на бумагу согласно правиламъ музыкальнаго искусства.
Старикъ понялъ, что въ сын своемъ онъ воспитываетъ генія и прилагалъ вс старанія, чтобы дать его изумительнымъ способностямъ самое широкое развитіе.
Шести лтъ отъ роду мальчикъ былъ уже такимъ виртуозомъ, что смло могъ выступить передъ публикой. Десятилтняя Наннерль немногимъ также уступала въ игр брату. И вотъ, родители собрались съ ними въ артистическое путешествіе, сперва по своей родин, Австріи. Въ Вн, благодаря графу Пальфи, который слышалъ игру маленькаго Вольфганга въ Линц и съ восхищеніемъ разсказывалъ о немъ эрцгерцогу Іосифу (впослдствіи императору Іосифу II), имъ сдлали самый радушный пріемъ. Придворный экипажъ доставилъ семейство Моцартовъ въ императорскій дворецъ, и игра двухъ дтей такъ понравилась при двор, что императрица Марія-Терезія собственноручно пожаловала обоимъ по брилліантовому перстню, а на другое утро, въ гостиницу, гд остановились Моцарты, явился гофмейстеръ и вручилъ вице-капельмейстеру, отъ имени ихъ величествъ, сто дукатовъ, а дтямъ по богатому наряду.
Вся столица заговорила о малолтнихъ музыкальныхъ свтилахъ. Не прошло и года, какъ семья нашихъ артистовъ была уже на пути къ столиц міра — къ Парижу.
— Скоро-ли мы прідемъ, наконецъ, въ Парижъ? спрашивалъ нетерпливый дтскій голосокъ изнутри грузной почтовой кареты, когда та, обогнувъ лсъ, стала, възжать въ бдную французскую деревушку.
— Черезъ два часа, сударь, отвчалъ сидвшій на козлахъ почтальонъ.
Но судьба ршила иначе. Въ эту самую минуту лошади испугались крика выскочившихъ изъ-за угла двухъ деревенскихъ мальчишекъ и бросились въ сторону, и безъ того ветхій экипажъ съ такою силой ударился о каменную ограду, что съ трескомъ развалился. Къ счастію, сидвшіе внутри пассажиры отдлались однимъ испугомъ. Когда, при помощи почтальона и высыпавшей на улицу деревенской молодежи они выползли изъ-подъ кузова, опрокинутой колымаги, то вс оказались цлы и невредимы.
— Ну, слава Богу! проговорила съ радостнымъ вздохомъ г-жа Моцартъ.— Вдь долго-ли этакъ и до смерти расшибиться…
— А все-таки досадно! замтилъ сердито старикъ Моцартъ.— Съ ранняго утра до вечера демъ безъ остановки, даемъ на, водку почтальонамъ, и вдругъ, въ какихъ-нибудь двухъ часахъ зды отъ цли, застрять въ дрянной деревушк!
— Но, можетъ быть, скоро починятъ карету, успокоивала Наннерль.
— Не такъ-то скоро! отозвался почтальонъ, приподнимая слегка шляпу и почесывая за ухомъ.— И колесо, и ось поломаны, а въ этой деревн всего-на-все одинъ кузнецъ, который, какъ на грхъ, ушелъ въ поле. Богъ всть, когда его дождемся.
— Такъ послать за нимъ! горячился Вольфган.
— Хуже будетъ, сударь, отвчалъ почтальонъ: — кузнецъ, изволите видть, зять здшнему харчевнику, такъ онъ въ угоду тестю нарочно заставитъ васъ просидть тутъ часъ, другой.
— Отлично, превосходно! ворчалъ съ досады Моцартъ-отецъ.— А какъ зовется эта деревушка?
— Шоази, отвчалъ почтальонъ.
— Шоази? подхватилъ съ оживленіемъ Вольфгангъ: — да вдь тутъ гд-нибудь недалеко, папа, долженъ быть замокъ Шоази-ле-роа, который, помнишь, намъ такъ расхвалила графиня Лиллибонь? Пока чинятъ карету, не прогуляться-ли намъ туда?
— И то правда, согласился отецъ.— Отъ долгаго сиднья у меня ноги затекли…
— Ступайте съ Богомъ! сказала г-жа Моцартъ.— Я останусь сторожить вещи, да притомъ у меня отъ испугу и колни еще дрожатъ.
Отецъ съ дочкой и сыномъ направились къ замку. И точно, было на что посмотрть! Хотя королевскій замокъ былъ выстроенъ за сто лтъ назадъ, но Людовикъ XV совершенно обновилъ его, такъ что Моцарты не могли налюбоваться на величественное зданіе, на украшеніе котораго было потрачено столько денегъ и искусства. Наружный мраморный фасадъ замка представлялъ какъ-бы одну сплошную лпную работу самыхъ причудливыхъ формъ. Кругомъ, куда ни оглянись, стояли статуи среди цвточныхъ клумбъ, били фонтаны изъ мраморныхъ чашъ, а дале, во вс стороны, тянулись густыя аллеи изъ вковыхъ деревьевъ, такъ и манившія подъ свою свжую, душистую тнь. Но внутренность замка, куда услужливый дворецкій впустилъ нашихъ путниковъ въ ожиданіи щедрой подачки, изумила ихъ еще боле: такая роскошь имъ и во сн не снилась! И потолки, и карнизы обширныхъ покоевъ были унизаны сплошь золотыми орнаментами въ повшемъ тогда вкус ‘возрожденія’, по стнамъ висли въ золотыхъ же рамахъ безчисленныя зеркала, въ которыхъ, къ великому восторгу дтей Моцартовъ, на каждомъ шагу отражались ихъ собственныя прелестныя головки.
Пока, путешественники переходили такъ изъ залы въ залу, внизу, въ парк, по отдаленной алле, тихо гуляли дв пожилыя дамы. Он не отличались красотой, но въ короткихъ, ласковыхъ чертахъ одной изъ нихъ было что-то величественное. То была королева французовъ, дочь польскаго короля Станислава Лещинскаго, супруга Людовика XV, ее сопровождала приближенная статсъ-дама.
Королева незадолго передъ тмъ схоронила свою любимую дочь, и глубокая скорбь отражалась на ея блдномъ лиц. Во время прогулки, статсъ-дама нсколько разъ принималась утшать ее, но все напрасно: королева или качала только головой, или даже не слушала ее. Вдругъ, словно очнувшись отъ тяжелой думы, она остановилась и начала прислушиваться.
— Слышите? прошептала она, и лицо ея вдругъ оживилось.— Слышите? Что это: шелестъ листьевъ или неземные звуки?
И точно, издали тихо, тихо доносились, будто на крыльяхъ вечерняго втра, какіе-то дивные аккорды.
— Странно, право! сказала статсъ-дама, и легкая дрожь пробжала по ея тлу.— Мн тоже сдается, что гд-то играютъ на церковномъ орган, но единственный органъ въ Шоази-ле-роа — это въ часовн замка. Кому играть на немъ, когда весь дворъ въ Версали, когда здсь нтъ даже органиста?
А отдаленные, таинственные звуки неслись по-прежнему, то сладостно замирая, то снова торжественно усиливаясь, и такъ глубоко хватали за душу, что об дамы безсознательно опустились на мраморную скамью подъ развсистымъ дубомъ, набожно сложили руки и все слушали, слушали въ какомъ-то полузабытьи, пока музыка, наконецъ, совсмъ смолкла, и прежнее невозмутимое безмолвіе воцарилось въ сонномъ парк. Но райская мелодія сдлала свое дло: наболвшее отъ тоски по умершей дочери сердце бдной королевы смягчилось, и благодатныя слезы облегчили ея грудь. Рыдая, припала она къ плечу своей врной подруги, а когда успокоилась и заговорила, то голосъ ея звучалъ уже замтно тверже.
— Нтъ, сказала она, — отчаяваться не слдуетъ, схоронивъ дочь, я еще не все потеряла. У меня остался сынъ: я для него должна жить…
— Будьте такъ добры, сударыня, скажите, гд мы? Раздался вдругъ около нихъ бойкій дтскій голосъ.
Королева вздрогнула, обернулась и увидла передъ собой, въ полусвт сумерекъ, хорошенькаго семилтняго мальчика. Въ нсколькихъ шагахъ за нимъ шли мужчина и двочка.
— Гд мы? повторила королева, улыбаясь сквозь слезы: — въ парк замка Шоази-лероа!
— Это-то я и безъ васъ знаю! отвчалъ шустрый мальчикъ.— Но мы заблудились и не знаемъ, какъ выбраться отсюда.
— Ступайте все прямо, сказала королева, указавъ рукой впередъ, по направленію аллеи: — минутъ черезъ десять выйдете на большую дорогу. Да ты-то кто, мальчикъ-съ-пальчикъ?
— Я — Вольфгангъ Моцартъ! гордо отвтилъ ребенокъ.— Мы съ сестрой Наннерль нарочно пріхали сюда изъ Зальцбурга, чтобы играть передъ королемъ и королевой.
— Моцартъ… Моцартъ… проговорила про себя королева, точно что-то припоминая.— Фамилію эту я какъ-будто слышала… Да на чемъ ты, милый, играть будешь?
— На чемъ угодно: на фортепьяно, на скрипк, на орган…
— И на орган! подхватила, соображая что-то, королева.— Ужъ не ты ли сейчасъ игралъ въ часовн?
— А то кто-же? Конечно, я.
Королева наклонилась къ крошк-органисту и крпко обняла его.
— Благодарю тебя, милый ты мой, благодарю тысячу разъ.
— Да это что! Вотъ послушали-бы вы, какъ я стану играть на фортепьяно передъ королемъ и королевой въ Версали…
— Послушаемъ, сказала королева.
— Такъ вы, врно, тоже изъ придворныхъ?
— Изъ придворныхъ, усмхнулась она.
— Въ такомъ случа, поклонитесь отъ насъ королев. Графиня Лиллибонь говорила, что она добрая-предобрая…
— Что-же сказать ей?
— Скажите только, что Моцарты Вольфгангъ и Наннерль — въ Париж и что надняхъ они побываютъ у ней. Не забудете?
— Нтъ, не забуду.
— Ну, такъ до свиданья.
И мальчуганъ побжалъ догонять отца и сестру.
— Вотъ совсмъ новая манера представляться при версальскомъ двор! замтила развеселившаяся королева.

IV.
При версальскомъ двор.

Семья Моцартовъ прибыла въ Парижъ и остановилась во дворц баварскаго посланника, графа фонъ-Эйкъ. Молва о знаменитыхъ дтяхъ-концертистахъ быстро облетла столицу Франціи. Восторгаясь всякою новинкой и шумихой, преклоняясь передъ всмъ изящнымъ и прекраснымъ, живые, пылкіе парижане были наэлектризованы встью о прибытіи къ нимъ семилтняго чудодя-виртуоза и его, не мене искусной, одиннадцатилтней сестры. Посл перваго же публичнаго концерта, передъ ними открылись настежь двери самыхъ великосвтскихъ салоновъ. Весь высшій свтъ хотлъ видть ихъ у себя и слышать ихъ игру. Дтей осыпали ласками и подарками, подарковъ этихъ набралось столько, что графиня фонъ-Эйкъ должна была отвести для нихъ особую комнату. Въ одно прекрасное утро, въ гостиную Моцартовъ явился французъ, который отрекомендовался какъ одинъ изъ любимйшихъ поэтовъ Франціи, и, разсыпаясь въ комплиментахъ, преподнесъ маленькому Вольфгангу слдующее стихотвореніе:
‘Mortels chris des dieux et des rois,
Que l’harmonie a de puissance!
Quand les sons moduls soupirent sous vos doigts,
Que de finesse et de sciense!
Pour vous louer, on n’a gue le silence.
Avec quel sentiment le bois vibre et frmit!
Un corpsa muet devient sonore et sensible.
A vous, mortels heureux, est-il rien d’impossible!
Tout jusq’au tacte en vous а de l’esprit *).
*) ‘Вы, баловни царей, избранники боговъ,
Своей гармоніей могучи.
Какъ сладостно журчать у васъ изъ-подъ перстовъ
Струи затйливыхъ созвучій!
Хвалить васъ можно, лишь внимая вамъ безъ словъ.
Въ бездушномъ дерев какое трепетанье!
Одушевляется безжизненный прдметъ.
Неисполнимаго для васъ, счастливцевъ, нтъ!
Есть смыслъ у васъ во всемъ — и въ самомъ осязань’.
Сказалъ-ли Моцартамъ свое имя ‘любимйшій’ стихотворецъ Франціи — неизвстно, но только едва-ли онъ принадлежалъ къ числу заурядныхъ кропателей поздравительныхъ стишковъ (potes de circonstance), такъ-какъ за преподнесенное стихотвореніе не потребовалъ никакого денежнаго вознагражденія.
Наконецъ, получено было разршеніе полиціи на устройство публичнаго концерта въ театр Феликса, въ улиц Сентъ-Оноре. Вдругъ, наканун, пришло извстіе изъ Версаля, что, несмотря на придворный трауръ, королева желаетъ послушать игру Вольфганга и Наннерль во дворц, на собственной половин.
— Ура! закричалъ Вольфгангъ и запрыгалъ по комнат.— Та дама въ Шоази-ле-роа сдержала-таки свое слово, сказала объ насъ королев.
Въ назначенный день, въ версальскомъ дворц, половина королевы, состоявшая изъ длиннаго ряда громадныхъ залъ, была залита огнемъ, тысячи зажженныхъ свчей горли въ хрустальныхъ люстрахъ и позолоченныхъ жирандоляхъ. Посреди главной залы, куда стеклась вся придворная знать, удостоившаяся приглашенія на королевскій музыкальный вечеръ, стояло великолпное, съ дорогою инкрустаціею, фортепьяно.
По прибытіи короля, королева подала гофмаршалу знакъ, и изъ сосдней комнаты вышелъ старикъ Моцартъ, ведя за руку обоихъ дтей. Увидавъ королеву, Вольфгангъ съ радостнымъ крикомъ побжалъ къ ней черезъ всю залу, наперекоръ всмъ правиламъ этикета и къ великому смущенію придворныхъ. Но королева протянула мальчику об руки и сказала,
— Здравствуй, дружокъ. Какъ видишь, я доложила о теб королев.
— Ахъ, я вамъ такъ за это благодаренъ! отвчалъ Вольфгангъ.— Да гд-же королева?
— Гд? улыбнулась она, ласково гладя его по волосамъ.— Угадай-ка!
Быстрые глаза Вольфганга оглянули все собраніе и остановились на кроткомъ, добромъ лиц говорившей съ нимъ дамы. Онъ вдругъ смекнулъ, въ чемъ дло.
— Да вы сами и есть королева! воскликнулъ онъ.— О, теперь я люблю васъ еще больше!
— А вотъ это его величество король, сказала королева, подводя мальчика къ Людовику XV.
Семилтній Вольфгангъ такъ ловко расшаркался передъ королемъ, что тотъ улыбнулся и спросилъ у своей супруги, гд это она успла познакомиться съ такимъ шустрымъ мальчуганомъ?
— Eh bien! сказалъ король, — послушаемъ нашихъ маленькихъ артистовъ.
Слова эти равнялись приказанію. Братъ и сестра сли за фортепьяно и начали концерть блестящею и трудною пьесой въ четыре руки.
Между тмъ, по угламъ залы расставили ломберные столы. Король, королева, принцессы, а за ними и вс присутствующіе услись за карты.
Исполненіе дтей было мастерское. Королева, время отъ времени, поощрительно кивала имъ издали головой. Но хорошая музыка была въ высшихъ слояхъ парижскаго общества не въ диковинку. Людовикъ XV, занятый картами, не думалъ уже о маленькихъ виртуозахъ, придворные также слушали ихъ разсянно, и когда смолкли финальные звуки, никто какъ-будто и не замтилъ окончанія пьесы.
Слезы навернулись на глазахъ у бдной Наннерль, а Вольфгангъ, задтый за-живое такимъ пренебреженіемъ публики, съ силою захлопнулъ нотную тетрадь и громко сказалъ отцу:
— Уйдемъ, папа! Они тутъ ровно ничего не понимаютъ въ музык…
Не малаго труда стоило отцу успокоить оскорбленное артистическое чувство маленькаго маэстро.
— Ежели ты непремнно этого хочешь, Вольфгангерль, то, такъ и быть, уйдемъ, сказалъ онъ тихо, когда вс попытки его урезонить разобиженнаго мальчика оказались безуспшными.— Но подумалъ-ли ты, что скажетъ свтъ, когда узнаетъ, что въ Версали Моцарты, о которыхъ столько прокричали, съ первой пьесы провалились? На твоемъ мст, напротивъ, я постарался-бы сыграть еще лучше, чтобы заставить короля и весь дворъ оцнить твое искусство.
Глаза Вольфганга разгорлись, лицо вспыхнуло, онъ задрожалъ, какъ въ лихорадк. Геніальный мальчикъ-музыкантъ ощущалъ то-же самое, что ощущаетъ полководецъ, который, проигравъ небольшое сраженіе, собирается смыть позоръ блестящею побдой.
— Правда, папочка! сказалъ онъ и прямо направился къ королю. Почтительно поклонясь ему, онъ проговорилъ:
— Не угодно-ли вашему величеству задать мн тэму для фантазіи?
Король, погруженный въ карточныя соображенія, съ недоумніемъ взглянулъ на Вольфганга, о существованіи котораго онъ ршительно забылъ. Тотъ долженъ былъ повторить вопросъ. Королю понравилась бойкость ребенка, и онъ задалъ ему тэму изъ модной въ то время оперы Люлли. Вольфгангъ опять учтиво и пресерьезно поклонился и вернулся къ инструменту.
Теперь Людовикъ XV уже заинтересовался маленькимъ упрямцемъ, и хотя продолжалъ свою игру, но, вмст съ тмъ, внимательно слушалъ и артиста. Такъ прошло нсколько минутъ. Вдругъ король бросилъ на столъ карты, и, точно озадаченный чмъ-то приподнялся съ мста. Вс придворные, конечно, также встали. Маленькій Вольфгангъ замтилъ, что общее вниманіе обращено теперь на него одного, отъ волненія его бросило въ жаръ, сердце сильне забилось, пальцы такъ и летали по клавишамъ…
Неужто этотъ семилтній ребенокъ извлекаетъ изъ инструмента такіе дивные звуки? Неужто онъ, фантазируя на заданную тэму, создаетъ эти новыя, неслыханныя до сихъ поръ мелодіи?
Король проводилъ рукой по лбу и глазамъ, какъ-бы желая убдиться, что это не сонъ. У королевы навернулись слезы, вс окружающіе были сильно взволнованы. Подъ обаяніемъ волшебныхъ звуковъ, лившихся изъ-подъ пальцевъ геніальнаго ребенка, смолкли дурныя чувства, и люди, слушавшіе его, на нсколько мгновеній какъ-будто переродились, сдлались лучше.
Вольфгангъ кончилъ. Громкое ‘браво!’ короля послужило сигналомъ для рдкихъ при версальскомъ двор, шумныхъ рукоплесканій. Принцесса Викторія, младшая дочь короля, подбжала къ малютк-артисту и начала осыпать его поцлуями.
— Теперь покажи-ка имъ свой фокусъ, шепнулъ сыну съ улыбкой старикъ Моцартъ, и, потребовавъ салфетку, накрылъ ею клавиши.
Несмотря на то, что салфетка покрывала всю клавіатуру. Вольфгангъ съ прежней быстротой и отчетливостью сыгралъ всю концертную пьесу. ‘Фокусъ’ такъ поразилъ, такъ увлекъ всхъ слушателей, что мальчикъ долженъ былъ повторить его нсколько разъ. Но это не только не польстило артисту, а показалось ему даже обиднымъ.
— Ничего, ровно ничего они не смыслятъ въ музык! сказалъ онъ съ досадой понмецки отцу.
— Ну, кое-что и смыслимъ, замтилъ на ломанномъ нмецкомъ язык стоявшій за стуломъ Вольфганга Ле-Гранъ, учитель музыки принцессъ.
— Такъ задайте мн задачу! воскликнулъ ребенокъ. Тотъ пожалъ плечами и на лист нотной бумаги написалъ, для одной правой руки, недавно имъ самимъ сочиненный и никому еще неизвстный менуэтъ.
— Извольте подобрать къ этому басъ, сказалъ онъ.
Вольфгангъ взялъ перо и, безъ всякаго затрудненія, не глядя даже на фортепьяно, съ одного почерка написалъ басъ ко всему менуэту.
Ле-Гранъ видимо смутился, такъ какъ былъ убжденъ, что никто не въ состояніи сдлать этого.
Затмъ подошла принцесса Аделаида, славившаяся своимъ прекраснымъ голосомъ, и сказала:
— Если ты ужъ такой искусникъ, то попробуй разршить еще одну задачу.
— Говорите, смло вызвался Вольфгангъ.
— Возьмешься-ли ты, по слуху и не глядя на меня, акомпанировать мн, когда я буду пть итальянскую каватину, которую ты еще не слыхалъ?
— Это невозможно! воскликнулъ Ле-Гранъ.
— Попробую, отвтилъ мальчикъ и занялъ опять свое мсто за фортепьяно.
Принцесса запла. Пла она, дйствительно, прекрасно. Вольфгангъ, чутко
вслушиваясь, бралъ аккорды, которые, хотя и не всегда, но большею частію, довольно врно отвчали пнію. Когда каватина кончилась, Моцартъ попросилъ принцессу повторить, и на этотъ разъ не только совершенно правильно акомпанировалъ пнію правой рукой, но прибавилъ даже полный басъ лвою. Принцесса еще разъ десять пропла каватину, и каждый разъ онъ совершенно измнялъ характеръ акомпанимента.
Это было уже верхомъ искусства, какимъ-то необъяснимымъ чудомъ. Восхищеніе было всеобщее.
Такъ кончился музыкальный вечеръ при версальскомъ двор. Молва объ этомъ вечер не замедлила на другой-же день облетть весь Парижъ, нечего и говорить, какъ великъ былъ наплывъ публики на слдовавшихъ затмъ публичныхъ концертахъ маленькихъ Моцартовъ.
Упоенный, вдохновленный громаднымъ своимъ успхомъ, Вольфгангъ здсь-же, въ Париж, написалъ и издалъ въ свтъ свои первыя музыкальныя творенія, а именно, четыре фортепьянныя сонаты, съ акомпаниментомъ скрипки.
Само собою разумется, что эти дтскіе опыты значительно уступали позднйшимъ, зрлымъ произведеніямъ геніальнаго маэстро, но уже одно то, что они принадлежали семилтнему ребенку, заставляло наперерывъ покупать ихъ, восторгаться ими. Крошка Вольфгангъ, шутя, достигъ такой славы, какая съ трудомъ дается даже крупнымъ талантамъ, въ зрломъ возраст.

V.
Il cavali&egrave,re filarmonico.

Прошло семь лтъ. Молодой Моцартъ объздилъ уже полъ-Европы, постилъ еще разъ Вну и Парижъ, побывалъ въ Баваріи, Голландіи и Лондон. Везд его встрчалъ тотъ-же успхъ. Но онъ понималъ, что остановиться неподвижно на одной точк, не развивая въ себ Божьяго дара, значить — похоронить его и, со временемъ, изгладиться навсегда изъ памяти людей. И вотъ, ежегодно, онъ самымъ тщательнымъ образомъ изучалъ творенія первоклассныхъ композиторовъ: Страделлы, Скарлатти, Дюранта, Баха и Генделя, да кром того, самъ написалъ небольшую оперу: ‘La finta simplice’.
На тринадцатомъ году онъ былъ возведенъ княземъ-архіепископомъ Зальцбургскимъ въ званіе великокняжескаго концертмейстера, а въ это самое время отца его сдлали великокняжескимъ капельмейстеромъ.
Когда Вольфгангу Моцарту минуло четырнадцать летъ, онъ получилъ лестное предложеніе написать оперу для миланскаго театра! Давно, давно его тянуло въ Италню — отчизну оперной музыки, а тутъ сами итальянцы зовутъ его къ себ!..
Сборы были не долги. Отецъ по-прежнему сопровождалъ его. Но путь ихъ лежалъ не прямо на Миланъ. Вольфгангу хотлось прежде окончательно упрочить свою извстность, сдлаться почетнымъ членомъ высшей, въ то время, музыкальной академіи въ мір — Филармоническаго Общества въ Болоньи, и получить званіе cavali&egrave,re filarmonico.
Весь путь Амадеуса {Боголюбъ.} (такъ перекрестили молодого Моцарта итальянцы по второму имени его Готлибъ) отъ города къ городу, до самой Болоньи, былъ чмъ-то въ род непрерывнаго побдоноснаго шествія. Музыканты по природ, итальянцы принимали его всюду съ неподдльнымъ энтузіазмомъ.
Вотъ онъ въ Болоньи, наступилъ знаменательный день, отъ котораго зависла вся его будущность.
Все образованное музыкальное общество Болоньи пришло въ движеніе. И пшеходы, и экипажи стремились къ одной цли — къ грандіозному, великолпному зданію, въ обширныхъ покояхъ котораго засдали члены Academiae Filarmonicae. Правда, одни только музыкальные судьи допускались на самый актъ испытанія, но результатъ его объявлялся затмъ всенародно.
Въ четыре часа пополудни, Вольфгангъ-Амадеусъ Моцартъ, вмст съ отцомъ своимъ, вошелъ въ главный академическій залъ. Вс бывшіе въ то время въ Болоньи члены филармоническаго общества находились уже тамъ на лицо. Эти маститые знатоки музыки возсдали на креслахъ, образуя широкій кругъ, во глав ихъ помстился предсдатель, Princeps Academiae, съ цензорами — старыми, знаменитыми капельмейстерами. Можно себ представить, въ какомъ возбужденномъ настроеніи были эти господа, ожидая дерзновеннаго отрока-маэстро. Правда, слава о немъ донеслась и до нихъ, тмъ не мене, много между ними нашлось такихъ, которые пророчили Вольфгангу полную неудачу, а иные, быть можетъ, втайн только этого и желали.
На отца-Моцарта на этотъ разъ страхъ напалъ. Чуть-ли не впервые онъ не совсмъ былъ увренъ въ сын, при вход въ залъ онъ чувствовалъ, какъ колни подъ нимъ подгибаются. Но одного взгляда на спокойное, сіяющее юною отвагой лицо Вольфганга было достаточно, чтобы возвратить ему обычную бодрость духа. Посл церемоніальныхъ привтствій съ обихъ сторонъ, отца разлучили съ сыномъ и увели въ академическую библіотеку, гд онъ долженъ былъ ждать ршенія вопроса.
Тогда предсдатель съ цензорами приподнялись съ мстъ, и первый изъ нихъ торжественно передалъ Амадеусу антифонъ (церковный стихъ, который поперемнно поется обоими клиросами), для переложенія его на четыре голоса. Срока давалось ему на это всего три часа. Съ почтительнымъ поклономъ принявъ нотный листъ, Амадеусъ быстрыми шагами послдовалъ за сторожемъ, который провелъ его въ рабочій кабинетъ и съ шумомъ заперъ за нимъ дверь.
Переложеніе такого антифона на четыре голоса — одна изъ самыхъ сложныхъ музыкальныхъ задачъ и доступна только первокласснымъ контрапунктистамъ. Не мало музыкальныхъ знаменитостей, просидвъ три часа на томъ самомъ мст, гд сидлъ теперь Амадеусъ, не могли справиться съ замысловатой тэмой въ назначенный срокъ.
Каково же было изумленіе судей, когда, по прошествіи не боле получаса, къ нимъ вернулся сторожъ съ извстіемъ, что юный маэстро стучится въ дверь кабинета, стало быть исполнилъ уже свою задачу! Весь синклитъ ученыхъ цнителей пришелъ въ неописанное смущеніе. Слишкомъ сто лтъ существовала академія, но подобнаго случая еще не бывало. И вдругъ, какой-нибудь четырнадцатилтній мальчишка!.. Да что онъ такое, въ самомъ дл: волшебникъ или ловкій обманщикъ?
Переглядываясь, перешептываясь, Princeps Асабешіае съ цензорами встали съ своихъ креселъ и направились къ рабочему кабинету. Тутъ сторожъ принялъ изъ рукъ предсдателя ключъ и отперъ дверь. На порог, съ счастливой улыбкой на лиц, стоялъ юный маэстро, съ нотною рукописью въ рукахъ.
Но, по заведенному порядку, испытуемаго должно было вторично запереть на ключъ, пока каждый изъ судей не обсудитъ и не оцнитъ какъ слдуетъ исполненную имъ работу. Прошелъ цлый часъ томительнаго ожиданія.
Наконецъ, судьи составили себ опредленное понятіе о предложенномъ имъ вопрос, тогда предсдатель пригласилъ ихъ къ подач голосовъ. Роздали шары, въ глубокомъ молчаніи, каждый изъ присутствующихъ опускалъ въ ящикъ или черный, или блый шаръ, судя по своему убжденію. Вс шары опущены, предсдатель высыпалъ ихъ изъ ящика на зеленое сукно стола. Наступила ршительная минута…
— Одни блые! возгласилъ предсдатель, и голосъ его невольно дрогнулъ.— Кандидатъ выбранъ единогласно.
Раздался торжественный гимнъ, входныя двери широко раскрылись. Напиравшая на нихъ толпа шумнымъ потокомъ ворвалась въ залъ. Когда съ противоположной стороны появился вновь избранный четырнадцатилтній академикъ, все собраніе заслуженныхъ, старыхъ академиковъ разомъ встало съ своихъ мстъ, привтствуя его рукоплесканіями и громкими криками: ‘Evviva il maestro! evviva il cavaliero filarmonico!’ {Да здравствуетъ маэстро! да здравствуетъ кавалеръ филармонической академіи!}
Вольфгангъ поблднлъ отъ волненія и упалъ въ объятія отца.

VI.
Враги и предатели.

Моцарты были уже въ Милан.
Наступилъ вечеръ, и большая кофейня на Corso orientale постепенно наполнялась публикой. Одни изъ постителей были заняты чтеніемъ газетъ и журналовъ, другіе пили кофе или шоколадъ, большинство же курило и болтало, предаваясь любимому своему dolce far niente, ‘сладостной праздности’.
Въ числ послднихъ былъ мужчина, невольно обращавшій на себя вниманіе своей наружностью. Рослый и статный, онъ быль одтъ щегольски, по последней мод. Въ чертахъ его лица также было что-то необыкновенное, хотя отнюдь не привлекательное, недовольство всмъ окружающимъ свтилось въ этихъ недобрыхъ, пронзительныхъ глазахъ, тогда какъ осанка и вс движенія его обличали непомрную самонадянность.
Положивъ ногу на ногу, съ сигарою въ зубахъ, онъ сидлъ въ уголку билліардной, повидимому, наблюдая за игрой. Но если онъ глазами и слдилъ за играющими, то мыслями былъ далеко отъ нихъ. Время отъ времени злая усмшка скользила по его узкимъ губамъ, а въ бгающихъ глазахъ вспыхивалъ какой-то зловщій огонь.
Такимъ образомъ просидлъ онъ неподвижно около получаса, когда къ нему подошелъ съ заискивающею фамильярностью маленькій, вертлявый человчекъ.
По наружному виду, этотъ представлялъ совершенную противоположность съ первымъ. Сюртукъ на немъ былъ сильно потертъ и весь въ пятнахъ, блье грязно, галстукъ небрежно повязанъ, курчавые, черные, какъ смоль, съ просдью волосы растрепаны, подбородокъ дурно выбритъ, крючковатый носъ и лукавые глазки гармонировали со всмъ остальнымъ, а когда онъ заговорилъ съ погруженнымъ въ размышленіе пріятелемъ, то осиплымъ голосомъ своимъ напомнилъ каркающаго ворона.
— Ба! ба! ба! воскликнулъ онъ, подобострастно отвшивая поклонъ за поклономъ.— О чемъ это такъ замечтались, синьоръ Фіорони?
Тотъ поднялъ на него глаза, словно, очнувшись отъ забытья. Проведя рукой по лицу, онъ съ изумленіемъ оглядлъ сперва говорящаго, потомъ всю комнату, наконецъ, произнесъ:
— А! это вы, Гримани!
— Точно, право, и не узнали!
— Да, я такъ былъ занятъ своими мыслями…
— Смю надяться — не грустными?
— И не веселыми. Не такое ныньче время…
— Отъ васъ ли я это слышу, синьоръ Фіорони! воскликнулъ Гримани, разводя руками.— Вы, котораго цнитъ не одинъ Миланъ, но и вся Италія, вы — первый капельмейстеръ театра Ducale, вы — наша честь и слава…
— Гримани! прервалъ его Фіорони, и при этомъ брови его нахмурились, а губы сложились въ горькую усмшку: — какая тутъ честь и слава числиться первымъ капельмейстеромъ, хотя-бы въ театр герцога, когда публика даетъ водить себя за носъ какимъ то молокососомъ, мсто которому на школьной скамь…
— Понимаю, понимаю! прокаркалъ Гримани, подсаживаясь къ первому капельмейстеру, и приказалъ лакею подать себ чашку шоколаду.— Понимаю! Вы говорите о маленькомъ Моцарт?
— Ну, не глупо-ли, право! продолжалъ горячиться Фіорони, — не позоръ-ли для искусства — поручить ребенку сочиненіе оперы, и для какого-же театра? Для миланскаго!
Гримани пожалъ плечами, какъ-бы выражая сомнніе въ слышанномъ. Еслибы, однако, капельмейстеръ подмтилъ злорадное выраженіе его глазъ въ это мгновеніе, то понялъ-бы, что тому нужно было только разжечь въ немъ ненависть къ ихъ общему врагу. И точно, Фіорони вспылилъ, напустился на пріятеля:
— Да вы сами-то, Гримани, поклонникъ Моцарта, что-ли?
— Ребенокъ-то онъ ребенокъ, положимъ, хоть четырнадцатилтний, уклончиво отозвался Гримани, — но, что ни говорите, а все-таки онъ членъ филармоническаго общества въ Болоньи, онъ виртуозъ, композиторъ, импровизаторъ, контрапунктистъ…
— И фокусникъ! подхватилъ Фіорони.
— И фокусникъ, это врно. Но фокусъ фокусу рознь. Для такихъ штукъ, какія выдлываеть этотъ волшебникъ, нужно имть недюжинныя способности. Если въ Болоньи ему удалось въ полчаса разршить такую сложную задачу…
— Въ полчаса! перебилъ Фіорони.— А кто поручится, что онъ не зналъ напередъ заданной тэмы?
— Конечно, все возможно. Но то, что онъ продлалъ потомъ въ Рим — какъ хотите, этого не сдлать ни вамъ, ни мн.
— О чемъ это вы говорите?
— Будто ужъ и не слыхали?— и Гримани повторилъ разсказъ объ одномъ происшествіи, дйствительно случившемся незадолго передъ тмъ съ Моцартомъ въ Рим. Верхомъ совершенства церковной музыки считалось въ то время ‘Miserere’ знаменитаго Аллегри. Составляя неприкосновенную собственность римскаго папы, пьеса эта исполнялась исключительно въ Сикстинской капелл, въ Рим, и то не боле одного раза въ годъ, именно въ Страстную пятницу. Подъ страхомъ отлученія отъ церкви, музыканты и пвчіе его святйшества не смли ни списывать для себя, ни уносить съ собою на домъ драгоцнную партитуру. Такимъ образомъ, кром Рима, нигд въ цломъ мір пьеса эта не исполнялась и не была извстна. Понятно, что Моцартъ, будучи въ Италіи, завернулъ нарочно въ Римъ на Страстной недл, чтобы послушать пресловутое Miserere. Вліяніе пьесы на впечатлительнаго, геніальнаго отрока было потрясающее. Давно смолкли дивные звуки, а онъ не шевелился, не видлъ и не слышалъ ничего около себя. Народъ началъ расходиться, огни кругомъ погасли, а онъ стоялъ по-прежнему какъ вкопанный. Отецъ съ безпокойствомъ наклонился къ нему, взялъ за руку и шепнулъ: ‘Вольфгангъ! пора домой!’ Тутъ только артистъ вздрогнулъ и пришелъ въ себя. Оглянувшись въ недоумніи по сторонамъ, онъ молча кивнулъ отцу головой и пошелъ къ выходу. Ни слова не проронилъ онъ до самаго дома и тотчасъ-же бросился въ постель. Но лишь только отецъ заснулъ, какъ Вольфгангъ тихо всталъ съ постели, зажегъ дампу, взялъ нотную бумагу и принялся писать. Проснувшись поутру, старикъ съ удивленіемъ увидлъ, что сынъ сидитъ за столомъ передъ горящей лампой. Но усталость его одолла: не выпуская пера изъ руки, онъ припалъ кудрявой головой къ столу и спалъ крпкимъ сномъ. Отецъ взялъ со стола исписанные нотные листы — и что-же увидлъ? На нихъ стояла полная партитура Miserere Аллегри! Четырнадцатилтній Вольфгангъ-Амадеусъ Моцартъ совершилъ нчто невроятное, непостижимое: разъ только прослушавъ это, столь ревниво оберегаемое, мастерское произведеніе, онъ безошибочно, на память, написалъ его отъ начала до конца!
Поддразнивать капельмейстера театра Ducale всми этими подробностями доставляло коварному разсказчику видимое удовольствіе. Тщетно порывался нсколько разъ Фіорони остановить его, даже побагровлъ отъ злости.
— Ну, что-жъ изъ этого? вскинулся онъ: — что-жъ изъ этого? Написалъ на память — стало быть, память хорошая, вотъ и все!
— Однако, кром памяти, для этого требуется кое-что другое, именно: основательное знаніе музыки.
— Да гд-же ему было пріобрсти-то его, это основательное знаніе? Оно дается только годами усидчиваго труда.
— Врно, совершенно врно, согласился Гримани: — относительно людей съ посредственными способностями — это аксіома. Но, — прибавилъ онъ съ лукавой усмшкой, — не даромъ-же говорятъ, что геніи не чета другимъ смертнымъ, что достигать цли они могутъ безъ усилій и безъ труда, что они берутъ съ боя, какъ-бы инстинктивно, все то, на что намъ съ вами нужны годы, десятки лтъ…
Окончательно взбшенный, Фоірони вскочилъ съ мста. При своей атлетической фигур, онъ казался великаномъ въ сравненіи съ приземистымъ, тщедушнымъ Гримани.
— Куда-же вы? спросилъ послдній.
— Addio! буркнулъ ему въ отвтъ Фіорони и уходя, бросилъ лакею слдовавшія съ него деньги.
— Да погодите-же! остановилъ его маленькій пріятель: — вдь я только-что хотлъ сообщить вамъ свой планъ, какъ намъ поддть этого проклятаго выскочку.
— Такъ-бы и говорили! отозвался Фіорони и опустился опять на свой стулъ.— А я, право, ужъ думалъ, что вы поклонникъ Моцарта.
Онъ закурилъ новую сигару и вопросительно взглянулъ на собесдника.
— Планъ мой, какъ вы увидите, очень не дуренъ, началъ Гримани, лукаво щурясь: — но онъ будетъ стоить денегъ…
— За этимъ дло не станетъ! Я не поскуплюсь, когда нужно отстоять свою честь, честь всей Италіи.
— Такъ изволите-ли видть: планъ мой распадается на дв части: во-первыхъ, надо имть на своей сторон публику…
— Легко сказать! возразилъ Фіорони.— Добрая половина миланцевъ бредитъ этимъ cavaliere filarmonico…
— Но девять десятыхъ изъ нихъ длаютъ это только ради моды. А между нашею братьею, музыкантами, я отыщу вамъ человкъ десять самыхъ рьяныхъ патріотовъ, которые, за небольшое вознагражденіе, охотно распустятъ по городу объ этомъ нмчик какіе угодно слухи.
— А вторая часть вашего плана?
— Та, синьоръ Фіорони, требуетъ вашего непосредственнаго содйствія.
— Моего?
— Да-съ. мн удалось достать, — разумется, также не даромъ, — полный текстъ новой оперы синьора Амадеуса. Вся задача теперь только въ томъ, чтобы подмнить бравурныя аріи примадонны и перваго тенора…
— Подмнить-бы не дурно, но чмъ?
— Объ этомъ ужъ не безпокойтесь, хрипло захихикалъ Гримани: — я вамъ сочиню такія аріи, что хоть вонъ бги! А чтобы не было никакого сомннія относительно достоинства ихъ, у насъ будетъ на-готов цлая армія шикальщиковъ: такъ ошиваютъ, освищутъ, что опера съ громомъ провалится!
— Отлично! планъ хоть куда! одобрилъ Фіорони, весело по-тирая руки.— А, а, синьоръ Амадеусъ! добрый вечеръ! Какъ я радъ васъ видть! Вы такъ заняты теперь вашей новой оперой, что, право, какъ красное солнышко, въ кои вки на свтъ Божій покажетесь.
Слова эти относились уже къ’молокососу’ Моцарту, который, въ это самое время, вмст съ отцомъ, входилъ въ кофейню. Простодушный Амадеусъ, также какъ и старикъ Моцартъ, дружески поздоровались съ капельмейстеромъ театра Бисаіе.
— Честь имю представиться: я ревностнйшій почитатель вашего таланта! прокаркалъ Гримани, низко кланяясь Амадеусу.
Амадеусъ такъ-же радушно пожалъ руку и этому новому своему почитателю.
— Да кстати, не распить-ли намъ бутылочку, по случаю перваго знакомства? продолжалъ Гримани, украдкой подмигивая Фіорони.
— Конечно! подхватилъ тотъ и крикнулъ проходившему лакею: — четыре бокала да бутылку Lacrimae Christi!
За первой бутылкой послдовала другая, за другой — третья. Но расходъ этотъ съ лихвою окупился. За виномъ двумъ заговорщикамъ удалось вывдать все, что имъ требовалось на счетъ новой оперы. Ничего не подозрвавшіе Моцарты простились съ ними какъ съ лучшими друзьями.

VII.
Гроза надвигается.

Происки и козни двухъ заговорщиковъ не остались безслдны. Со дня на день, старикъ Моцартъ возвращался домой все боле пасмурный и разстроенный. Давно-ли первое крупное драматическое произведеніе юнаго cavali&egrave,re filarmonico возбудило самыя смлыя ожиданія? А теперь стало обнаруживаться въ обществ какое-то необъяснимое недовріе къ музыкальной подготовк и даже къ дарованію новичка-маэстро. Одни пожимали плечами, говоря о ‘нмц’, который-де вздумалъ учить ‘итальянцевъ’, другіе (отецъ Моцартъ слышалъ это своими ушами), не стсняясь, открыто высказывали сомнніе въ силахъ’недозрлаго таланта’.
Отъ сына своего старикъ, разумется, тщательно скрывалъ неблагопріятный поворотъ въ общественномъ мнніи, чтобы не поколебать его молодой энергіи, самъ Амадеусъ, съ утра до ночи погруженный въ свой композиторскій трудъ, ничего, конечно, и не подозрвалъ. Напротивъ, онъ выказывалъ такое ясное спокойствіе, такую непоколебимую увренность въ успх, что падавшій уже духомъ отецъ, глядя на него, снова ободрялся.
Но вотъ, однажды, первый теноръ, ‘primouomo’, синьоръ Санторини, которому была поручена главная мужская роль въ новой опер Амадеуса, ворвался въ видимомъ возбужденіи къ Моцартамъ и швырнулъ на столъ свертокъ нотъ.
— Cospetto di Bacco! Вы обязаны, господа, вывести меня изъ недоумнія. Скажите, пожалуйста, чье это издліе? Неужели вы для меня написали арію Sifare въ новой опер?
Амадеусъ, озадаченный запальчивымъ тономъ всегда любезнаго съ нимъ пвца, взялъ со стола свертокъ. Но лишь только онъ взглянулъ на первыя ноты, какъ отъ души расхохотался.
— Премило! воскликнулъ онъ, передавая ноты отцу.
— Взгляника, стоитъ того. Преостроумно!
— Я не понимаю, чему вы сметесь! сказалъ Санторини.
— Славной шутк.
— Шутк?
— Ну, да. Разв вы еще не догадались, что какой-нибудь балагуръ-пріятель хотлъ подшутить надо мной и сочинилъ эту пародію на меня?
— Вы жестоко ошибаетесь, возразилъ Санторини: — я подозрваю тутъ злую мистификацію. Еще разъ, молодой человкъ: дайте мн честное слово, что арія эта сочинена не вами.
— Право, я могъ-бы разсердиться на васъ, сказалъ Амадеусъ,— что вы, великій пвецъ, ршаетесь предлагать мн такой вопросъ!
— Значитъ, она написана не вами? Но слова все-таки изъ вашего либретто?
— Правда! отвтилъ старикъ Моцартъ, взявъ въ руки поддльную арію.
— Да, въ самомъ дл! подтвердилъ и Вольфгангъ, заглянувъ въ текстъ.
— Гд-же они его добыли? продолжалъ Санторини.— Вдь сами вы никому его не давали?
— Никому.
— Кром переписчика?
— Ну, да, разумется.
— Такъ, значитъ, его-то и провели, а можетъ быть, даже и подкупили. Давеча мн были присланы эти ноты вонъ при какомъ письм…
И онъ показалъ Моцартамъ записку слдующаго содержанія:
‘Синьоръ!
Вашъ доброжелатель и поклонникъ считаетъ долгомъ совсти предостеречь васъ отъ большой опрометчивости. Вы взялись пть первую партію въ опер ‘Mitridate Re di Ponto’, не такъ-ли? Но, вроятно, вы не знаете, что вамъ хотятъ преподнесть. Для образца, посылаю вамъ вашу бравурную арію. По ней вы можете судить объ остальномъ…’
— Да вдь это, просто, подлость! вырвалось у старика Мопарта — И безъ подписи?
— Еще-бы! подписаться, значитъ, выдать себя! А вамъ, синьоръ Амадеусъ, это какъ-будто ни по чемъ? Вы даже сметесь?
— А неужто плакать? отозвался беззаботно Амадеусъ, и, доставъ собственноручную нотную тетрадь, прислъ къ фортепьянамъ.— Вотъ ваша настоящая бравурная арія, синьоръ Санторини. Что вы про нее скажете?
Съ обычнымъ мастерствомъ Моцартъ сыгралъ очаровательную мелодію. Пылкій итальянецъ не могъ скрыть своего восторга.
— И вдь какъ-разъ для меня, для моего голоса! воскликнулъ онъ.
— А то какъ-же? Для васъ именно арія и написана.
— Такъ дайте-ка, я ее сейчасъ прорепетирую. И, акомпанируемый Амадеусомъ, онъ съ увлеченіемъ проплъ арію три раза подъ-рядъ — вещь почти небывалая у итальянскихъ первыхъ теноровъ. Затмъ онъ горячо обнялъ молодого композитора.
— Браво, маэстро! Если все прочее у васъ хоть вполовину такъ-же ловко написано, какъ это, то ваше дло въ шляп!
Между тмъ враги не дремали. Почти въ то-же самое время, капельмейстеръ театра Ducale, Фіорони, веллъ доложить о себ примадонн Бернаскони. Одтъ онъ былъ еще щеголевате обыкновеннаго. Пвица приняла его съ обычною у артистовъ любезностью. Но съ первыхъ же словъ гостя ее обдало какъ холодной водой:
— Вамъ, синьора, грозитъ большая опасность! началъ онъ.— Я счелъ своею обязанностью предупредить васъ.
— Какая опасность? всполошилась примадонна.
— Не вашей жизни, а вашей артистической слав.
— За славу свою я не боюсь! отвтила Бернаскони и гордо откинула голову.
— Не хвалите утра раньше вечера!
— Въ чемъ-же дло?
— А вы даете мн слово — никому, слышите?— никому не пересказывать того, что услышите отъ меня?
— Вамъ это очень нужно?
— Не столько для меня, сколько для васъ, синьора.
— Ну, хорошо, говорите.
— Вы поете Аспазію въ’Митридат?’
— Это ни для кого не тайна.
— И видли самую партитуру?
— Видла.
— Это незрлое писаніе зазжаго школяра?
— Такого писанія я не знаю, а знаю образцовую оперу.
— Вы шутите, синьора! Какъ старый, опытный композиторъ, говорю вамъ: вы сильно повредите себ!
— Синьора Бернаскони длами хоть и вдвое моложе васъ, синьоръ, но иметъ такой нкоторый музыкальный вкусъ, чтобы судить, что ей можетъ повредить и что нтъ! надменно отвтила великая артистка.— Вы объ этомъ только хотли переговорить со мной?
— Объ этомъ… Но вы, надюсь, никому не перескажете моихъ словъ?
— Будьте покойны, не перескажу, но подъ однимъ условіемъ: чтобы и вы не распускали такихъ нелпыхъ отзывовъ объ опер.
— О, увряю васъ…
— Врю. Кажется, мы все уже переговорили? Примадонна съ царственнымъ достоинствомъ кивнула ему на прощанье головой, и сконфуженный капельмейстеръ молча откланялся. Лицо его было блдно, какъ полотно, онъ весь дрожалъ отъ затаенной злости и, выходя изъ дверей, прошепталъ про себя:
— Мы вамъ это припомнимъ, синьора!

VIII.
‘Evviva il maestro! evviva il maestrino!’

Наконецъ насталъ знаменательный день, когда первая музыкальная драма Вольфганга-Амадеуса Моцарта: ‘Митридатъ, царь понтіскій’, должна была идти на миланскомъ Theatre Ducale.
Населеніе города находилось въ какомъ-то лихорадочномъ возбужденіи, весь Миланъ раздлился на дв партіи: моцартистовъ — друзей молодого маэстро, и антимоцартистовъ — его явныхъ и тайныхъ противниковъ.
За часъ до начала представленія, одна изъ заднихъ залъ большой кофейни на Corso оriеntale стала наполняться разношерстною публикой. Какъ-бы сговорясь, туда стеклись люди всхъ слоевъ общества, разбившись на группы, они горячо о чемъ-то разсуждали и спорили. Отъ группы къ групп, извиваясь змйкой, пробирался маленькій человчекъ и чуть-ли не съ каждымъ изъ присутствующихъ обмнивался парою словъ. Съ однимъ онъ шептался, съ другимъ говорилъ нарочно во-всеуслышаніе, кому украдкой подмигивалъ своими лукавыми глазками, кому непримтно клалъ что-то въ руку.
Не подлежало сомннію, что вс эти люди дйствовали по общему плану, что ими управляла одна воля: въ цлой зал только и шли толки, что о новой опер, объ ея слабой техник, о позор для итальянцевъ слушать это ребяческое издліе прізжаго нмца и о предстоящемъ ему неминуемомъ’фіаско’.
Явились въ театръ и Моцарты. Но какъ различно было настроеніе ихъ! Амадеусъ, правда, былъ сильно взволнованъ, но его волновало радостное ожиданіе, отца же, напротивъ, мучило смутное предчувствіе чего-то недобраго, и онъ съ трудомъ сдерживалъ себя, чтобы не выдать своихъ опасеній и не обезкуражить ими сына.
Театръ былъ уже биткомъ набитъ отъ райка до партера. Даже въ проходахъ и выходахъ публика стояла сплошною стной.
У входа въ оркестръ отецъ съ сыномъ разстались. Амадеусъ, высоко поднявъ голову, прямо направился къ своему дирижерскому креслу, старикъ же повернулъ назадъ, къ своей лож. Здсь къ нему вышла на встрчу молодая двушка, по виду горничная, и торопливо спросила его:
— Вы — синьоръ Моцартъ, отецъ молодого маэстро?
— Да.
— Такъ идите скоре за мной!
— Куда это?
— Къ синьор Бернаскони. Скорй, скорй! Покачавъ головой, старикъ послдовалъ за камеристкой въ уборную примадонны. Пвица собралась уже выходить на сцену.
— Синьоръ Моцартъ, сказала она ему на ходу: — противъ геніальнаго вашего сына замышлена гнусная интрига, Не упускайте, Бога ради, изъ виду Фіорони…
— Фіорони? переспросилъ Моцартъ.— Да вдь это одинъ изъ лучшихъ друзей нашихъ!
— Онъ-злйшій врагъ нашъ. По его знаку, какъ я сейчасъ узнала, начнется общій шумъ и свистъ. Ступайте скоре и не отходите отъ него ни на шагъ!
Старикъ, не поблагодаривъ даже пвицы, бросился опрометью разыскивать Фіорони.
Въ это время, Амадеусъ вооружился уже своимъ магическимъ жезломъ — дирижерскою палочкой. Раздался легкій ударъ по пюпитру — и весь громадный, переполненный зрителями театръ разомъ стихъ. Началась увертюра.
Оркестръ игралъ съ одушевленіемъ. Увертюра вполн удалась, видимо понравилась: изъ партера, изъ ложъ, съ верховъ послышалось нсколько сдержанныхъ’браво!’. Но вотъ взвился занавсъ… Сердце въ груди Амадеуса забилось сильне: сейчасъ должна появиться Аспазія-Бернаскони…
Она вышла.
Весь театръ такъ и замеръ. На сцен стояла живая Аспазія. Природная, строго-классическая красота артистки, живописный древне-греческій костюмъ, величественная осанка, все вмст производило на зрителей впечатлніе тмъ боле неотразимое, что красавица была замтно возбуждена. Орлинымъ взглядомъ окинула она театръ, видимо отыскивая враговъ въ партер, въ ложахъ, всюду, и отъ взгляда этого сотни глазъ кругомъ въ смущеніи потуплялись. Враги были мгновенно запуганы, обезоружены. Раздался мелодическій речитативъ, затмъ волшебница запла свою арію. О! то не было старомодное, птое и перептое воркованье, съ вчными трелями и руладами, то была музыка, подслушанная у самой природы, хватающая за душу, могучая, высокая, прекрасная…
Затаивъ дыханіе, очарованная толпа жадно ловила восхитительные звуки. Но лишь только пвица смолкла, поднялась буря одобренія, улегшаяся лишь тогда, когда примадонна, вся сіяя счастьемъ отъ одержанной побды, повторила дивную арію.
Старикъ Моцартъ, между тмъ, розыскавъ Фіорони, стоялъ возл него на-сторож. Неописанная злоба кипла въ душ завистника, онъ задыхался, до сихъ поръ ни одинъ изъ его сообщниковъ не кашлянулъ, не пикнулъ, не топнулъ, а проклятый старикашка держитъ его подъ-руку, такъ дружески и такъ крпко, слдитъ за нимъ такъ зорко, что ему нтъ никакой возможности подать знакъ даже тмъ, кто поставленъ позади кулисъ. Онъ окончательно разбитъ, несмотря на массу брошенныхъ денегъ и торжество враговъ его полное…
Еще нсколько минутъ онъ простоялъ на мст, но когда перваго тенора Савторини, за сптую имъ входную арію, наградили восторженными ‘браво!’, у Фіорони не хватило больше силъ: онъ вырвался изъ рукъ своего ‘друга’ Моцарта и бросился вонъ изъ театра. Тутъ, у выхода, онъ столкнулся съ главнымъ своимъ сообщникомъ, Гримани, котораго также нестерпимая досада выгнала на улицу. Какъ птухи, налетли они другъ на друга: Гримани укорялъ Фіорони въ томъ, что онъ не подалъ во-время условнаго знака, а тотъ, въ свою очередь, утверждалъ, что Гримани утаилъ данныя ему для подкупа деньги. По счастью, у нихъ не было съ собой кинжаловъ, иначе дло не обошлось-бы безъ кровопролитія. Вернувшись домой, Фіорони слегъ въ постель: въ ту-же ночь у него разлилась жолчь.
Но что происходитъ въ театр Ducale? Отчего звенятъ стекла, дрожатъ стны громаднаго зданія?
Опера кончилась, и упоенная, какъ-бы обезумвшая публика бснуется, неистово вызываетъ — уже не любимцевъ своихъ Бернаскони и Санторини, а четырнадцатилтняго творца оперы, Амадеуса Моцарта. Среди неумолкаемыхъ рукоплесканій, тысячи голосовъ кричатъ наперерывъ:
— Evviva il maestro! еvviva il maestrino!
Растроганный Амадеусъ, прижимая руку къ сердцу, раскланивается направо и налво… Наконецъ, онъ выбрался изъ театра, но и здсь, на улиц, его встрчаютъ т-же крики:
— Evviva il maestro! еvviva il maestrino!
…Таковъ былъ исходъ перваго представленія ‘Митридата, царя понтійскаго’. Когда затмъ Моцартъ простился съ Италіей, городъ Миланъ сдлалъ ему чрезвычайно почетное предложеніе — написать для слдующаго карнавала opera seria.
Лучезарно было утро жизни этого генія звуковъ, не мене ярки были его полдень и вечеръ:’ Донъ-Жуанъ’, ‘Волшебная флейта’, ‘Requiem’ восхищаютъ насъ даже теперь, когда творецъ ихъ уже сто лтъ лежитъ въ могил.
Рау Гериберт
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Крамбамбули, Эбнер-Эшенбах Мария, Год: 1894
  2. Рыжик, Ренар Жюль, Год: 1894
  3. Путешествие дикой утки, Сетон-Томпсон Эрнест, Год: 1910
  4. Жизнь и приключения Робинзона Крузе, Дефо Даниель, Год: 1710
  5. Девочка, спасшая поезд, Де-Амичис Эдмондо, Год: 1906
  6. Маленькие дикари, Сетон-Томпсон Эрнест, Год: 1903
  7. Сын рыбака, Онруд Ганс, Год: 1923
  8. Оловянный утюжок, Юинг Джулиана, Год: 1872
Электронная библиотека