Джордж Тикнор, Стороженко Николай Ильич, Год: 1888

Критика
Время на прочтение: 45 минут(ы)
Скачать в PDF

(біографическій очеркъ).

Біографія ученаго, посвятившаго себя наукъ, проведшаго большую половину жизни въ рабочемъ кабинетъ въ приготовленіяхъ къ великому труду, конечно, не можетъ претендовать на вншнюю занимательность или драматическіе эффекты, которыми нердко изобилуютъ жизнеописанія общественныхъ дятелей: политиковъ, полководцевъ, министровъ, принимавшихъ непосредственное участіе въ судьбахъ народовъ и испытавшихъ на собственной судьбъ рзкіе повороты колеса фортуны. Интересъ, представляемый жизнью ученаго или писателя интересъ внутренній, психологическій, тутъ есть свои радости и печали, своя поэзія и проза, свои побды и пораженія. Неутолимая жажда знанія, борьба съ вншними препятствіями, стоящими на пути къ завтной цли, муки сомннія въ виду необъятности задачи и сознанія слабости своихъ силъ, радостное чувство, сопровождающее всякое преодолнное препятствіе и законное самоудовлетвореніе, что завтная цль не далека — все это въ большей или меньшей степени испытанное всякимъ истиннымъ ученымъ имло мсто и въ жизни Тикнора. Но кром того біографія знаменитаго американскаго ученаго интересна еще и въ другомъ отношеніи, въ продолженіе своихъ неоднократныхъ путешествій по Европ Тикноръ имлъ счастливый случай познакомиться со многими знаменитостями литературнаго и политическаго міра. Благодаря этому обстоятельству дневникъ его и письма полны мастерскихъ портретовъ, анекдотовъ и мткихъ наблюденій, представляющихъ драгоцнный матеріалъ для исторіи европейской литературы XIX в.
Джоржъ Тикноръ родился въ 1791 въ Бостонъ въ Соединенныхъ Штатахъ. Родители его. поди зажиточные религіозные и знавшіе цну образованія, (отецъ его въ молодости былъ директоромъ Франклиновской школы въ Бостон, а мать въ трудное время своей жизни имла школу у себя на дому)не щадили средствъ, чтобъ дать своему сыну хорошее воспитаніе въ строго религіозномъ дух. Четырнадцати лтъ отъ роду, прекрасно подготовленный отцомъ, Тикноръ вступилъ вдармутскую коллегію близь Бостона, гд пробылъ два года (1805—1807). По собственному сознанію Тикнора школа дала ему весьма мало: учителя были плохіе, библіотека и того хуже. Впрочемъ объ образовательныхъ средствахъ въ тогдашней Америк всего лучше можно судить изъ того факта, что когда Тикноръ уже по выход изъ коллегіи задумалъ учиться по нмецки, то во всемъ Бостон нельзя было найти ни одной нмецкой книги и пришлось обращаться въ одинъ городъ за грамматикой, въ другой за словаремъ и въ третій за Вертеромъ Гёте. Отецъ Тикнора, самъ хорошій классикъ, видлъ, что коллегія мало принесла пользы сыну и помстилъ его къ доктору Гардинеру, извстному Филологу, который приготовлялъ молодыхъ людей изъ классическихъ языковъ для поступленія въ Кэмбриджскій университетъ (Harward College). Гардинеръ былъ отличный преподаватель и въ продолженіе трехлтнихъ занятій съ нимъ молодой Тикноръ, отличавшійся рдкой способностью къ изученію языковъ, перечиталъ много греческихъ и латинскихъ классиковъ. Здсь же окончательно опредлился у него вкусъ къ литератур. Достигши 19 лтняго возраста, Тикноръ по обычаю всхъ своихъ соотечественниковъ долженъ былъ избрать себ профессію. Не чувствуя въ себ призванія быть проповдникомъ, онъ избралъ право и въ 1810 г. поступилъ въ контору знаменитаго юриста того времени Уилльяма Солливана. Съ свойственнымъ ему рвеніемъ Тикноръ принялся за изученіе различныхъ юридическихъ тонкостей, по сердце его не лежало къ праву, и по прежнему все свое свободное время онъ употреблялъ на чтеніе любимыхъ классиковъ. Между тмъ время шло и, выдержавъ экзаменъ на степень barrister’а, онъ въ 1813 г. открылъ свою собственную адвокатскую контору. Контора впрочемъ существовала не долго, ибо не дале какъ въ слдующемъ году Тикноръ, окончательно убдившись въ своемъ призваніи, навсегда покончилъ съ юридической карьерой и ршился посвятить себя педагогической дятельности. Въ Америк — думалъ онъ — никогда не будетд, недостатка въ хорошихъ юристахъ, такъ какъ юридическая карьера представляетъ много привлекательнаго для способныхъ и честолюбивыхъ молодыхъ людей, но у насъ нтъ хорошихъ ученыхъ, опытныхъ преподавателей и образованныхъ литераторовъ, этотъ недостатокъ не такъ-то легко пополнить. Въ это время попалась ему подъ руку книга Г-жи Сталь о Германіи, заключающая въ себ между прочимъ восторженный панигирикъ нмецкой наук, а одинъ пріятель жившій въ Геттинген сообщилъ ему такъ много хорошаго о геттингенскомъ университет, что онъ ршился хать туда доканчивать свое образованіе, предварительно изучивъ нмецкій языкъ и совершивъ путешествіе по родин, чтобъ завести личныя сношенія съ американскими учеными и запастись отъ нихъ рекомендаціями въ Европу. Первое испытаніе на избраномъ имъ пути была предстоящая продолжительная разлука съ семьей, которую онъ горячо любилъ и гд ему жилось такъ уютно и привольно. ‘На мое путешествіе въ Европу — писалъ онъ одному изъ своихъ друзей — я смотрю какъ на средство быть впослдствіи полезнымъ моей родин, это великая жертва настоящимъ во имя будущаго, и чмъ боле приближается время жертвоприношенія, тмъ она кажется мн тяжеле и безумне’.
Путешествіе по родин заняло около девяти мсяцевъ. Тикноръ постилъ лучшіе города Соединенныхъ Штатовъ и познакомился съ знаменитыми людьми Америки, которые снабдили его рекомендательными письмами къ своимъ европейскимъ пріятелямъ. Въ своихъ письмахъ къ роднымъ и друзьямъ, равно какъ и въ своемъ дневник, начатомъ имъ въ то время, юный Тикноръ является тонкимъ наблюдателемъ всего видннаго и превосходнымъ портретистомъ. Личности президента Мадисона, бывшаго президента Джефферсона и знаменитаго англійскаго критика и издателя Эдинбургскаго Обозрнія Джеффри, пріхавшаго въ Америку жениться, стоятъ передъ нами какъ живыя. Какъ обращикъ наблюдательности и литературнаго таланта Тикнора, приводимъ съ нкоторыми сокращеніями блестящую характеристику Джеффри, мимоходомъ набросанную въ письм къ пріятелю:
‘Представьте себ небольшаго, довольно плотнаго человка, брюнета съ краснымъ лицомъ и черными глазами. Онъ входитъ въ комнату такой легкой, почти фантастической походкой, что вс ваши прежнія представленія о суровомъ и исполненнымъ, достоинства редактор Эдинбургскаго Обозрнія разлетаются въ прахъ, и вы становитесь способны впасть въ противоположную крайность и считать его легкомысленнымъ, тщеславнымъ и надменнымъ. Онъ держитъ себя свободно и даже нсколько фамильярно, отъ этого, конечно, каждый себя чувствуетъ легко съ нимъ, и разговоръ завязывается сразу, безъ всякихъ церемоній, но мн не разъ случалось замчать, что эта фамильярность шокируетъ людей привыкшихъ къ утонченнымъ манерамъ высшаго общества. Вотъ почему Джеффри внушалъ многимъ предубжденіе къ себ раньше чмъ онъ начиналъ говорить. Но довольно остаться съ нимъ нсколько минутъ, чтобъ тотчасъ же постичь его настоящій характеръ, ибо онъ и въ разговоръ влетаетъ съ такой-же стремительностью и апломбомъ, какъ и въ комнату. Какой-бы ни былъ предметъ разговора, онъ мигомъ подхватываетъ нить его, и первое, что поражаетъ васъ — это замчательная легкость и стремительность его рчи. Мысли и замчанія льются изъ устъ его цлымъ потокомъ, эта стремительность и легкость до того забавляютъ васъ, что первое время даже забываешь вдумываться въ смыслъ его рчи. Когда же вдумаешься въ смыслъ имъ сказаннаго, то съ удивленіемъ замчаешь, что не смотря на быстроту рчи, слово у него никогда не опереживаетъ мысли. Еще боле достойно удивленія, что въ противоположность другимъ ораторамъ, онъ никогда не повторяется, чтобъ дать себ время сгруппировать свои идеи, что въ то время, когда слушатели едва въ состояніи слдить за бурнымъ потокомъ его краснорчія, рчь его такъ же стройна и логична, какъ будто бы онъ защищаетъ свое дло передъ судомъ. Но только тогда, когда вся эта вншняя блестящая сторона разговорнаго таланта Джеффри перестанетъ поражать васъ, когда вы нсколько освоитесь съ блескомъ и стремительностью его рчи, тогда только вы оцните весь объемъ его умственныхъ силъ, тогда вы поймете, какой сильной и искусной рукой онъ овладваетъ темой разговора и съ какимъ искусствомъ онъ вертитъ ее во вс стороны, чтобъ разсмотрть вопросъ со всхъ сторонъ. Тогда вы поймете, что для него игрушка то, что для обыкновеннаго ума составляетъ предметъ усилій, что онъ ни въ какомъ случа не вводитъ въ дло и половины своихъ умственныхъ силъ. Все это вмст взятое даетъ возможность предугадать, что въ состояніи сдлать Джеффри, если возвышенная и трудная проблемна дастъ полный просторъ его уму или если онъ будетъ возбужденъ возраженіями сильнаго противника. И при всемъ томъ какая простота! Слушая его, вы невольно ощущаете удовольствіе при мысли, что онъ ничего не длаетъ для эффекта и выставки, что онъ не избираетъ предметовъ разговора и не ведетъ его нарочно такъ, чтобъ имть возможность выказать свой талантъ и свои познанія. Вы увидите, что онъ не иметъ претензіи казаться остроумнымъ во чтобы то ни стало, и если ему случится поразить противниками своими вскими аргументами, онъ не оборачивается во вс стороны — какъ это зачастую длаютъ разныя знаменитости — чтобы убдиться какое впечатлніе его слова произвели на слушателей. Словомъ вы не можете пробыть съ нимъ одного часа, чтобъ не убдиться, что въ немъ нтъ ни искусственности, ни аффектаціи, что онъ говоритъ не съ цлью восторжествовать надъ своимъ противникомъ и выказать свое искусство, но потому, что голова его переполнена идеями и что разговоръ облегчаетъ его мозгъ’.
Около половина Мая 1815 г. Тикноръ прибылъ въ Англію. Вся страна была тогда подъ сильнымъ впечатлніемъ только что полученнаго извстія о бгств Наполеона съ острова Эльбы. Большинство англичанъ, конечно, стояло за войну съ нимъ до послдней крайности, но либеральная партія была противъ войны, справедливо предвидя, что паденіе имперіи, созданной сыномъ революціи, повлечетъ за собой усиленіе реакціи въ Европ. ^Сэръ — говорилъ Тикнору докторъ Парръ, знаменитйшій филологъ въ Англіи — я считалъ бы себя не исполнившимъ своего долга, если бы каждый вечеръ, ложась въ постель, не молился за успхъ Наполеона’. Мсяцъ спустя Тикноръ былъ у лорда Байрона, когда ему сообщили потрясающую новость о пораженіи Наполеона при Ватерло. Новость эта произвела повидимому тяжелое впечатлніе на великаго поэта. ‘Я очень жалю объ этомъ, сказалъ онъ съ свойственной ему улыбкой-я все надялся увидать когда нибудь голову лорда Кэстльру на вислиц, теперь очевидно, что я не доживу до этого’ {Лордъ Кэстльру былъ тогда первый министръ и глава реакціонной партіи въ Англіи.}. Тикноръ провелъ въ Лондон нсколько боле мсяца и въ этотъ короткій промежутокъ времени усплъ перезнакомиться и сойтись на дружескую ногу со многими литературными, учеными и художественными знаменитостями Англіи. Первые дни онъ чувствовалъ себя какъ бы затеряннымъ среди милліона людей, которые жили своей собственной жизнью и которымъ до него не было никакого дла. Полученныя письма отъ родныхъ сразу разрушили тяжелое чувство одиночества, онъ увидалъ, что его любятъ и помнятъ, и это сознаніе было для него дороже всего. ‘Объясните моимъ маленькимъ братьямъ и сестрамъ — пишетъ онъ матери — какъ они мн дороги, постарайтесь, чтобъ они меня не забыли, потому что для меня ничего не будетъ ужасне, если эти маленькія сердца до того отвыкнутъ отъ меня, что по возвращеніи моемъ изъ долгаго и скучнаго странствованія, они встртятъ меня какъ чужаго’.
Благодаря рекомендательному письму къ Джифорду, редактору ‘Quarterly Review’, Тикноръ былъ введенъ въ избранный литературный кружокъ, собиравшійся у книгопродавца и издателя Моррея. Здсь онъ имлъ случай видть Галлама, Дизраэли, лорда Байрона и др., Англійскіе литераторы встртили въ высшей степени дружелюбно молодаго и любознательнаго американца и засыпали его приглашеніями. Съ особенною признательностью вспоминаетъ Тикноръ о радушномъ пріем, оказанномъ ему лордомъ Байрономъ, находившимся тогда въ зенит своей славы и переживавшимъ краткій періодъ своего семейнаго счастья. Тикноръ, знавшій Байрона по его сочиненіямъ и по отзывамъ его литературныхъ враговъ, былъ пораженъ простотой его обращенія, добродушіемъ и отсутствіемъ всякой заносчивости. ‘Съ лордомъ Байрономъ, — пишетъ онъ въ своемъ дневник,— я имлъ въ высшей степени интересный и поучительный разговоръ, продолжавшійся около часу. Онъ мн показался простымъ и чуждымъ всякой аффектаціи человкомъ. Онъ искреннимъ тономъ говорилъ о безумствахъ своей юности, разсказывалъ безъ всякаго хвастовства о своихъ странствованіяхъ по востоку и Греціи, о своихъ произведеніяхъ, выражался скромно, а отзывы его о произведеніяхъ его враговъ отличались врностью, глубиной и великодушіемъ. Хоти онъ теперь нисколько непохожъ Чайльдъ-Гарольда или Гяура, но лица, знающія его лучше и ближе, увряли меня, что содержаніе этихъ поэмъ есть исторія юношескихъ увлеченій самого поэта, и что идеальные образы Гяура, Чайльдъ-Гарольда суть ничто иное, какъ воплощеніе страстей и чувствъ, обуревавшихъ собственную душу поэта. На вопросъ гостя, почему онъ не оканчиваетъ своего Чайльдъ-Гарольда, Байронъ, упомянувши, что эта поэма была начата въ самомъ мрачномъ настроеніи духа, подъ вліяніемъ охватившаго его недовольства противъ общества, добавилъ: ‘Я всецло погружаюсь въ то, что пишу, я не могу оторвать моихъ мыслей отъ работы: вотъ причина, почему я можетъ быть никогда не окончу Чайльдъ-Гарольда’. Признаніе въ высшей степени любопытное, показывающее, до какой степени Байронъ былъ искрененъ и субъективенъ въ своихъ произведеніяхъ. Въ 1815 году, когда онъ лелялъ мечты о семейномъ счастіи, когда Англія носила его на рукахъ, ему, конечно, не могло прійти въ голову приняться вновь за Чайльдъ-Гарольда, для продолженія его нуженъ былъ разрывъ съ женой и обществомъ, нужно было бгство изъ родины, и когда все это совершилось, когда его снова объяло то мрачное недовольство, подъ вліяніемъ котораго возникъ Чайльдъ-Гарольдъ, тогда только для Байрона стало возможнымъ приняться вновь за свою поэму.
Изъ ученыхъ и художественныхъ знаменитостей Тикноръ всхъ ближе сошелся съ первымъ химикомъ въ Англіи сэромъ Гэмфри Дэви и его женой (о которой г-жа Сталь выразилась, что она соединяетъ въ себ вс достоинства Кориины безъ ея недостатковъ) и съ знаменитымъ живописцемъ Уэстомъ. Однажды, когда Тикноръ любовался въ галлере художника его извстной картиной, изображающей смерть Нельсона, Уэстъ разсказалъ ему случай, по поводу котораго она была написана. Незадолго передъ послдней экспедиціей Нельсона, художникъ встртился съ нимъ въ дом сэра Уилльяма Гамильтона. За обдомъ зашелъ разговоръ объ искусств, причемъ знаменитый адмиралъ выразилъ сожалніе, что онъ не получилъ въ юности никакого художественнаго образованія. ‘Впрочемъ,— прибавилъ онъ, обращаясь къ художнику — есть одна картина, силу которой я чувствую, мимо которой я не могу пройти равнодушно, это ваша картина — смерть генерала Вольфа’. Когда художникъ поблагодарилъ его за такой лестный отзывъ, Нельсонъ спросилъ Уэста, почему онъ не написалъ другихъ картинъ въ этомъ род? ‘Потому, — отвчалъ художникъ, — что жизнь не дала мн другаго подобнаго сюжета. Но я боюсь, — продолжалъ онъ, — чтобы ваше мужество не доставило мн его, тогда я не премину имъ воспользоваться’. ‘Такъ вы это сдлаете, такъ вы это въ самомъ дл сдлаете?— спросилъ Нельсонъ, наливая стаканъ шампанскаго и чокаясь съ художникомъ. Смотрите же, мистеръ Уэстъ, исполните ваше общаніе, ибо я наврное разсчитываю быть убитымъ въ первомъ сраженіи’. Онъ въ скоромъ времени отправился въ экспедицію,— прибавилъ художникъ, понизивъ голосъ — и результатомъ ея была картина, на которую вы теперь смотрите’.
Тикноръ оставилъ Лондонъ въ сопровожденіи своего американскаго друга Эверетта, тоже направлявшагося въ Геттингенъ. Геттингенскій университетъ стоялъ въ то время во глав германскихъ университетовъ, въ числ его профессоровъ было нсколько европейскихъ знаменитостей (Гаусъ, Блюменбахъ, Эйхгорнъ, Гееренъ и др.), привлекавшихъ слушателей со всхъ сторонъ Европы, даже изъ Россіи. Тотчасъ по прибытіи въ Геттингенъ Тикноръ матрикулировался и повелъ регулярную жизнь настоящаго нмецкаго студента — вставалъ въ пять часовъ утра, работалъ по 12 часовъ въ сутки и т. д. Кром посщенія лекцій по разнымъ предметамъ курса онъ занимался частнымъ образомъ съ Бенеке нмецкимъ языкомъ и литературой и съ молодымъ талантливымъ Шульце греческимъ языкомъ. Послдній поразилъ его своею прекрасно-выработанной методой преподаванія, о которой не имли понятія въ Америк. Само собой разумется, что при такомъ обиліи занятій ему некогда было искать знакомствъ или развлеченій. ‘Видть одинъ разъ въ недлю пріятеля, — замчаетъ онъ, — считается здсь для каждаго занимающагося вполн достаточнымъ’. Письма съ родины отъ нжно-любимаго отца укрпляли его въ желаніи работать неутомимо для будущаго. ‘Я увренъ, писалъ ему старикъ, что ты постоянно будешь имть въ виду цль твоего путешествія и не уклонишься отъ нея ни на право, ни на лво. Ты не затмъ оставилъ родину, чтобы описывать намъ красоты европейской природы, ты оставилъ своего отца, чтобъ сдлаться умне и лучше, чтобъ быть впослдствіи полезнымъ и себ, и друзьямъ и родин’. Въ письмахъ Тикнора къ роднымъ и друзьямъ мы находимъ полную картину университетской жизни въ Геттинген съ характеристикой профессоровъ, студентовъ, корпорацій и т. п. Нкоторые изъ сообщаемыхъ имъ разсказовъ весьма характеристичны и кажутся почти невроятными въ наше время. Въ числ профессоровъ геттингенскаго университета былъ нкто Михаэлисъ, человкъ желчный, сварливый и къ тому же весьма жадный. Однажды пришелъ къ нему бдный студентъ съ просьбой освободить его по бдности отъ взноса обычнаго гонорара за слушаніе его лекцій. Михаэлисъ не соглашался, ссылаясь на то, что онъ самъ человкъ небогатый, что ему приходилось содержать семью и т. под. Замтивъ во время разговора, что на башмакахъ у студента серебряныя пуговицы, профессоръ усомнился, чтобы студентъ былъ очень бденъ и намекнулъ, что онъ не прочь взять ихъ взамнъ гонорара. Студенту ничего не оставалось больше, какъ оторвать пуговицы и вручить ихъ профессору, который преспокойно положилъ ихъ къ себ въ карманъ. Совершенно переконфуженный, съ незастегнутыми башмаками, юноша отправился съ подобной же просьбой къ профессору математики Кестнеру. Тотъ съ первыхъ же словъ освободилъ студента отъ гонорара, но при этомъ сказалъ: ‘Если вы дйствительно такъ бдны, какъ говорите, то вы должны постараться пріобрсти себ дешевое платье’. Съ этими словами онъ открылъ шкафъ и, вынувъ оттуда поношенные кожаные панталоны, сказалъ студенту: ‘вотъ вамъ пара добрыхъ брюкъ, хотя они вамъ, кажется, не нравятся, которые вы можете пріобрсть у меня почти даромъ. Сколько вы намрены дать за нихъ?’ — Студентъ еще боле растерялся. Онъ пробормоталъ что то въ род извиненія, говорилъ, что ему брюки не нужны,— все было напрасно. Профессоръ продолжалъ настаивать, утверждалъ, что брюки мало уступятъ новымъ и въ заключеніе сказалъ, что въ виду бдности студента онъ готовъ ихъ уступить меньше, чмъ за талеръ. Бдняку ничего не оставалось длать, какъ отдать профессору послднія деньги и въ отчаяніи уйти домой. Онъ такъ и сдлалъ, но когда придя въ свою каморку, онъ съ досадою швырнулъ свою покупку на столъ, изъ кармана брюкъ выпалъ кошелекъ, наполненный зогомъ. Думая, что деньги очутились тамъ случайно, юноша немедленно побжалъ къ профессору съ цлью возвратить ихъ. ‘Нтъ,— отвчалъ Кестнеръ,— покупка состоялась и теперь дло кончено. Покупая брюки, вы, конечно, купили ихъ со всмъ, что въ нихъ находится’ — и съ этими словами онъ выпроводилъ окончательно растерявшагося студента изъ своего дома.
Во время пребыванія своего въ Геттинген, Тикноръ имлъ случай познакомиться съ знаменитйшимъ филологомъ Германіи Вольфомъ, прізжавшимъ заниматься въ богатой библіотек геттингенскаго университета. Отдавая должное его уму и необыкновенной учености, Тикноръ отзывается весьма неодобрительно объ его нравственномъ характер. ‘Чмъ боле я удивляюсь Вольфу, какъ ученому, — пишетъ онъ въ своемъ дневник,— тмъ боле я не уважаю его, какъ человка. Онъ разсорился со всми своими друзьями, онъ уронилъ себя ролью, которую игралъ во время пребыванія французовъ въ Галле и окончательно потерялъ уваженіе всхъ знавшихъ его порочную жизнь въ старости. Въ разговор онъ поражаетъ какъ смлостью и оригинальностью своихъ идей, такъ и своею заносчивостью и тщеславіемъ, онъ любитъ говорить о себ и съ худо скрываемымъ самодовольствомъ разсказывалъ мн, что въ англійскомъ журнал, посвященномъ классической древности (Classical Journal) его и Виттенбаха назвали единственными филологами на континент. Онъ много разспрашивалъ меня объ Америк, нашихъ ученыхъ и метод преподаванія. Я отвчалъ ему какъ могъ и между прочимъ сказалъ, что одинъ модный проповдникъ въ Нью-Іорк любилъ развлекать себя чтеніемъ Эсхиловыхъ хоровъ, которые онъ читалъ безъ словаря. Услышавши это, Вольфъ, шедшій со мной рядомъ, остановился и переспросилъ меня: ‘Это онъ вамъ самъ говорилъ, да?— Да, отвчалъ я. ‘Ну, такъ передайте ему, въ первый разъ когда увидите его, что онъ лжетъ и что это сказалъ я’.
Первоначально Тикноръ располагалъ пробыть въ. Геттинген всего нсколько мсяцевъ, но по мр того, какъ онъ углублялся въ свои занятія, по мр того какъ научный горизонтъ все боле и боле расширялся передъ нимъ, онъ все дальше и дальше откладывалъ свой отъздъ, такъ что въ конц концовъ онъ оставался въ Геттинген боле полутора года. Въ сентябр 1816 г. Тикноръ, пользуясь шестинедльными вакаціями, сдлалъ путешествіе по сверной Германіи. Онъ постилъ Лейпцигъ, Дрезденъ, Берлинъ и возвратился черезъ Галле и Веймаръ. Осмотру художественныхъ сокровищъ Дрездена онъ посвятилъ цлыхъ дв недли. Сикстинская Мадонна произвела на него громадное, почти подавляющее впечатлніе. ‘Я часто слыхалъ о сильномъ впечатлніи, которое производитъ хорошая живопись, я зналъ очень хорошо, что сикстинская мадонна одно изъ лучшихъ созданій Рафаэля, но я все-таки не былъ подготовленъ къ такому виднію, я никакъ не могъ себ представить, чтобъ человческое искусство могло создать образъ такой идеальной красоты, какъ Рафаэлева мадонна, образъ, на которомъ самая улыбка показалась-бы чмъ-то земнымъ и нечистымъ или такого младенца, какъ I. Христосъ, въ лиц котораго улыбка, свойственная дтскому возрасту, является просвтленной и освященной, но не подавленной божественнымъ вдохновеніемъ, просвчивающимъ во взгляд его кроткихъ, но глубокихъ глазъ.’ Въ Берлин Тикноръ между прочимъ, познакомился съ Розомъ, англійскимъ посланникомъ при прусскомъ двор, который сообщилъ ему интересный анекдотъ о лорд Байрон, не встрчающійся ни въ одной изъ извстныхъ біографій поэта. Извстно, что лордъ Байронъ сильно тяготился своей несчастной хромотой, что она была одной изъ причинъ его мизантропіи и меланхоліи. Однажды лордъ Байронъ вмст съ другимъ любителемъ сильныхъ ощущеній отправились посмотрть, какъ вшаютъ преступника. Для этого имъ нужно было провести ночь въ кофонн по сосдству съ Ньюгетомъ, такъ какъ казнь совершалась рано утромъ. Когда они на зар выходили изъ кофейни, у дверей стояла очень бдно-одтая женщина. Предполагая, что она нищая. Байронъ сунулъ ей въ руку какую-то монету, но она съ негодованіемъ швырнула ею въ поэта, назвавъ его при этомъ ‘хромымъ чортомъ.Случай этотъ произвелъ на Байрона гораздо боле сильное впечатлніе, чмъ казнь преступника. Нсколько часовъ онъ не могъ ничего говорить, пока наконецъ изъ устъ его не полился цлый потокъ жалобъ и проклятій. Съ неподдльнымъ отчаяніемъ онъ называлъ себя отверженцемъ человческаго общества, говорилъ, что, подобно Каину, отмченъ печатью проклятія, что даже нищій не хочетъ брать подаянія отъ человка, подобнаго ему и т. д. Въ Веймаръ Тикнору снова пришлось говорить о Байрон съ Гёте. Величайшій поэтъ Германіи отнесся къ Байрону весьма сочувственно, признавалъ за нимъ знаніе человческаго сердца и громадный описательный талантъ, но находилъ, что нкоторыя изъ его произведеній (напр., Лара) слишкомъ фантастичны и боле относятся къ міру призраковъ, чмъ къ міру дйствительному.
По прибытіи въ Геттингенъ, Тикноръ былъ обрадованъ пріятными извстіями изъ Америки: ему предлагали каедру иностранныхъ литературъ въ Harward College, въ Кэмбридж. Хотя Тикнору весьма льстило подобное предложеніе отъ лучшаго изъ американскихъ университетовъ, однако онъ отнесся къ нему съ рдкой въ двадцатипятилтнемъ юнош разсудительностью: онъ подавилъ порывъ нахлынувшаго чувства и обсудивъ дло со всхъ сторонъ отложилъ отвтъ до будущаго года. Только годъ спустя изъ Рима онъ далъ свое согласіе. Между тмъ въ виду предложенія кэмбриджскаго университета планъ его путешествія долженъ былъ нсколько измниться. Онъ ршилъ остаться лишнихъ полгода въ Европ, чтобъ постить Испанію и заняться испанскимъ языкомъ и литературою. Не безъ грустнаго чувства разставался онъ съ городомъ, гд ему такъ хорошо жилось и работалось. ‘Вчера,— пишетъ онъ въ своемъ дневник подъ 26 марта 1817 г., — я обошелъ весь городъ, чтобъ въ послдній разъ пожать руку моимъ добрымъ знакомымъ и друзьямъ. Съ многими изъ нихъ я не могъ разстаться безъ чувства глубокаго сожалнія. Я простился съ Эйхгорномъ, который съ свойственной ему добротой и радушіемъ, всегда готовъ былъ помогать мн во всемъ, съ Диссеіномъ, чьи лекціи и бесды были такъ полезны мн, съ семействомъ Сарторіуса, гд я чувствовалъ себя такъ же уютно какъ дома, съ Шульце, состояніе здоровья котораго не предвщало ничего хорошаго и наконецъ, съ Блуменбахомъ ante alios oinnes praestantisimus, съ нимъ и со многими другими я разстался съ чувствомъ глубокаго сожалнія, превратившихъ день моего отъзда изъ Геттингена въ день скорби и сокрушенія.’
Изъ Геттингена черезъ Франкфуртъ, Гейдельбергъ и Страсбургъ Тикноръ направился въ Парижъ, куда и прибылъ въ начал апрля. Разумется, по дорог онъ сдлалъ нсколько интересныхъ знакомствъ и дневникъ его обогатился новыми портретами, характеристиками и анекдотами. Въ Франкфурт онъ познакомился съ Фридрихомъ Шлегелемъ, въ Гейдельберг сошелся съ старикомъ Фоссомъ и оставилъ очаровательное описаніе идиллической жизни, которую велъ этотъ престарлый другъ Клопштока, переводчикъ Шекспира и Аристофана. Фоссъ между прочимъ сообщилъ Тикнору о томъ глубокомъ впечатлніи, которое произвели на него слова Клопштока, сказанныя въ 1789 г. при первомъ извстіи о только-что вспыхнувшей Французской революціи. ‘Вулканъ, вспыхнувшій во Франціи, — говорилъ Клопштокъ съ какимъ-то пророческимъ вдохновеніемъ — знаменуетъ собою начало великой общеевропейской войны между патриціями и плебеями. Много поколиній погибнетъ въ этой борьб, цлыя столтія пройдутъ въ войнахъ и опустошеніяхъ, но въ конц концовъ на отдаленномъ горизонт я вижу побду свободы.’
Въ Париж Тикноръ повелъ трудовую геттингенскую жизнь: съ ранняго утра бралъ уроки старо-французскаго и итальянскаго языковъ, работалъ въ библіотекахъ и посщалъ лекціи въ Coll&egrave,g&egrave, de Frane. Это было какъ разъ въ то время какъ Вильмэнъ читалъ свой знаменитый курсъ по исторіи французской литературы XVIII в. Въ дневник Тикнора мы находимъ тонкую оцнку лекцій Вильмэна, показывающую, что его не подкупила блестящая декламація Французскаго профессора, что онъ подступалъ къ наук съ весьма серьезными, чисто-нмецкими требованіями, которымъ не могъ удовлетворить Вильмэнъ. ‘Мн все хотлось доискаться,— пишетъ онъ, — въ чемъ состоитъ тайна необыкновенной популярности Вильмэна, какъ профессора.
Въ лекціяхъ его нтъ ни могучаго краснорчія, которымъ отличаются чтенія Лакретеля, ни забавныхъ анекдотовъ и остроумныхъ изреченій, оживляющихъ собою лекціи Андріе, ни солидныхъ научныхъ свдній, которыми вообще должны быть полны университетскія лекціи, онъ очевидно не обладаетъ ни однимъ изъ этихъ качествъ, но въ лекціяхъ Вильмэна есть то, что въ глазахъ француза стоитъ выше всего остального — необыкновенная плавность рчи, несмотря на то, что онъ говоритъ ex tempore, безъ всякихъ замтокъ, большой выборъ счастливыхъ и блестящихъ фразъ, обиліе мткихъ эпиграматическихъ замчаній, которыя такъ поражаютъ воображеніе, что кажутся почти доказательствами. Короче, это особаго рода развлеченіе, боле похожее на то, что извстно во Франціи подъ неопредленнымъ названіемъ spectacle, чмъ на лекціи.’ Вечера Тикноръ проводилъ либо въ театрахъ, либо въ салонахъ. Рекомендательное письмо сэра Гэмфри Дэви открыло ему доступъ въ кружокъ г-жи Сталь, составлявшій предметъ самыхъ страстныхъ стремленій для иностранцевъ. Знаменитая писательница доживала въ это время свои послдніе дни. Прикованная къ постели недугомъ, сведшимъ ее въ могилу, она рдко показывалась въ гостинной, возложивъ обязанности хозяйки на свою дочь герцогиню де-Брольи. Тмъ не мене она выразила желаніе видть Тикнора, и когда онъ вошелъ въ ея комнату, она протянула ему руку, но видно, что и это движеніе стоило ей большихъ усилій. ‘Не судите обо мн, на основаніи того, что вы теперь видите. Это не я, вотъ ужь боле четырехъ мсяцевъ я не боле какъ тнь, которая не замедлитъ исчезнуть.’ Тикноръ сталъ уврять ее въ противномъ, ссылаясь на мнніе докторовъ, съ которыми ему приходилось говорить объ ея болзни. ‘Да,— отвчала она,— я знаю ихъ мнніе, но эти господа кладутъ въ свои сужденія такъ много авторскаго тщеславія, что я имю полное право имъ не врить. Нтъ, мн ужь не выздоровть, я глубоко въ этомъ уврена.’ Затмъ разговоръ перешелъ къ Америк, которой она предсказала великую будущность. Когда она произносила слова: ‘Вы — авангардъ человчества, вы — будущность міра’ блдныя щеки ея загорлись румянцемъ, представлявшимъ рзкій контрастъ съ ея худобой и блдностью. Въ гостинной г-жи Сталь Тикноръ встртилъ самое блестящее общество Парижа: тутъ были и литературные знаменитости въ род Б. Констана, В. Гумбольдта, Шатобріана, Шлегеля и дипломатическіе, въ род русскаго посланника при Французскомъ двор Поццо ди-Борго и свтскіе, въ род м-мъ Рекамье, сохранившей на своемъ лиц слды своей нкогда дивной красоты.
‘Однажды,— разсказываетъ Тикноръ,— въ салон г-жи Сталь собралось нсколько лицъ, чтобъ выслушать неизданный отрывокъ изъ путешествія Гумбольдта. Это было точь въ точь такое общество, которое нкогда собиралось на Soires временъ Людовика XV, и не нужно было большихъ усилій воображенія, чтобъ мысленно перенестись въ эту эпоху. Все здсь носило чисто-французскій отпечатокъ: и умъ, и остроуміе и живость, все принимало форму чисто-французской любезности, которая въ другихъ странахъ наврное показалась бы лестью. Я чувствовалъ себя сильно заинтересованнымъ и возбужденнымъ въ этотъ вечеръ. Конечно, это возбужденіе скоро прошло, и на другое утро я помнилъ только Гумбольдта, его скромность и его волшебное описаніе долины Ориноко.’ Изъ литературныхъ знаменитостей Парижа Тикноръ сошелся боле или мене коротко съ Шатобріаномъ, Б. Констаномъ и Гумбольдтомъ. Послдній буквально очаровалъ его необыкновеннымъ умомъ и необъятностью своихъ свдній. ‘Гумбольдтъ, — записалъ онъ въ своемъ дневник.— безъ всякаго сомннія самый замчательный человкъ, котораго я видлъ въ Европ. Сегодня я долго бесдовалъ съ нимъ у него дома и замтилъ громадной величины географическую карту всего міра, висвшую надъ его рабочимъ столомъ. Мн внезапно пришло въ голову, что эта карта — эмблема безпредльности его познаній и генія. Я былъ крайне изумленъ его свдніями въ классической древности, врностью его художественнаго вкуса и знакомствомъ съ древними и новыми языками. Хотя онъ легко могъ бы обойтись безъ этихъ, во всякомъ случа побочныхъ для него свдній, но я знаю мало классиковъ, которые обладали бы такими познаніями въ древней литератур и я не знаю ни одного человка, который объяснялся бы на иностранныхъ языкахъ съ такой свободой какъ Гумбольдтъ. Если же припомнить, что все это лежитъ вн сферы его истиннаго величія, то невольно приходитъ на мысль, какъ же онъ долженъ быть великъ въ томъ, чему онъ посвятилъ вс силы своего генія.’
Лтомъ Парижъ необыкновенно опустлъ, вс знакомые Тикнора разъхались по дачамъ и помстьямъ, а 2-го сентября 1817 г. онъ самъ покинулъ столицу Франціи и черезъ Женеву, Миланъ и Венецію направился въ Римъ, гд намренъ былъ провести зиму, чтобъ заняться итальянскимъ языкомъ и литературой, и подготовиться къ путешествію въ Испанію. Изъ всхъ виднныхъ Тикноромъ европейскихъ городовъ ни одинъ не произвелъ на него такого впечатлнія, какъ Римъ. Какъ очарованный бродилъ онъ по улицамъ вчнаго города, то одинъ, то въ сопровожденіи извстнаго археолога Нибби, съ каждымъ днемъ открывая въ немъ все новыя и новыя прелести. Не мало интереса возбуждало въ Тикноръ и римское общество, стекшееся сюда со всхъ концовъ Европы. Въ качеств американца, которому были чужды вс счеты стараго міра, Тикноръ перезнакомился со всми сколько-нибудь интересными людьми всевозможныхъ политическихъ партій. Онъ имлъ аудіенцію у папы и присутствовалъ на праздник, устроенномъ нмецкой колоніей въ память трехсотлтняго юбилея сожженія папской буллы Лютеромъ, онъ познакомился съ Нибуромъ, тогдашнимъ посланникомъ при папской куріи и съ семействомъ Бонапартовъ и т. д. Изъ русскихъ, проживавшихъ въ это время въ Рим, онъ бывалъ у адмирала Чичагова, героя 1812 года и у нашего посланника Италійскаго, отличнаго археолога, въ дом котораго онъ познакомился со всми знаменитыми римскими археологами. Русскіе вообще не нравились Тикнору, потому что легко отрекались отъ своей народности и выбивались изъ силъ, чтобы усвоить себ нравы и колоритъ всякой общественной среды, гд имъ приходилось жить. Занятія въ Рим шли успшно и по прошествіи пяти мсяцевъ, Тикноръ настолько усплъ познакомиться съ итальянскимъ языкомъ и литературой, что считалъ возможнымъ исполнить послднюю часть своей программы и отправиться въ Испанію.
Въ начал мая 1818 г., высадившись въ Барселон, онъ былъ уже на пути въ Мадритъ. Въ т времена путешествіе по Испаніи было въ нкоторомъ род подвигомъ: дороги были отвратительныя, гостинницъ не существовало вовсе, и путешественникамъ приходилось ночевать въ лачугахъ на грязной солом и, конечно, не раздваясь. Правительство страны было такъ же дурно, какъ и дороги, картина общественныхъ порядковъ Испаніи нарисована въ письмахъ Тикнора къ роднымъ и друзьямъ такими черными красками, что кажется почти не вроятной. Король издаетъ указы, по никто, начиная съ правительственныхъ агентовъ, не думаетъ ихъ исполнять, правительство декретируетъ налоги, но оно считаетъ себя счастливымъ, если въ казну попадетъ третья часть ихъ. Подкупъ и взяточничество царствуютъ всюду, и правительство само подаетъ примръ злоупотребленій, открыто торгуя мстами, облагая налогомъ право быть рехидоромъ {Рехидоръ — мелкій муниципальный чиновникъ, нчто въ род волостнаго старшины.} 18 лтъ отъ роду или взимая 750 золотыхъ за право быть судимымъ высшимъ судомъ. Новый министръ финансовъ Гаррай при самомъ вступленіи своемъ въ должность прямо объявилъ, что всякій желающій получить казенное мсто обязывается ежегодно вносить въ казну третью часть получаемаго имъ по мсту дохода. Во всякой другой стран — замчаетъ Тикноръ — подобныя легализированныя злоупотребленія не замедлили бы вызвать цлую революцію, но религіозный и преданный своимъ государямъ испанскій народъ довольствуется пассивнымъ сопротивленіемъ власти, платитъ третью часть налоговъ и вступаетъ въ сдлку съ продажными чиновниками, которые за извстную плату охотно оставляютъ его въ поко. Высшее общество Мадрита не представляло для Тикнора большаго интереса, по его словамъ, это было собраніе людей, мало образованныхъ, едва усвоившихъ себ европейскій лоскъ и къ тому же преданныхъ азартной игр, составлявшей непремнную принадлежность всякаго Soire. Но если американскаго путешественника возмущали общественные порядки Испаніи и не удовлетворяло высшее общество, то его вполн примирилъ съ нею простой народъ, стоявшій въ сторон отъ общей заразы и сохранившій въ своёмъ быт и характер много оригинальныхъ и симпатичныхъ чертъ. Мало склонный къ увлеченію, Тикноръ по временамъ впадаетъ въ лиризмъ, когда ему приходится говорить о національномъ характер Испанцевъ. Нигд онъ не встрчалъ такого радушія и гостепріимства, такой любезности и вжливости, соединенной съ чувствомъ собственнаго достоинства, все это вмст съ оригинальнымъ и поэтическимъ колоритомъ самой жизни навсегда привязало его къ Испаніи. ‘Поврите ли вы — пишетъ онъ къ своему другу Чаннингу изъ Мадрита — что то, что кажется романической выдумкой въ другихъ странахъ, здсь становится фактомъ и что во всемъ, что касается нравовъ и обычаевъ испанцевъ, Сервантесъ и Лессажъ — самые достоврные историки Испаніи. Перебравшись черезъ Пиринеи, вы чувствуете себя перенесенными не только въ другую страну, но даже въ другую эпоху, по крайней мр на два вка назадъ, вы къ удивленію находите, что народъ продолжаетъ здсь вести поэтическую жизнь, о которой мы не имемъ понятія. Пастушескій бытъ напр. можно наблюдать до сихъ поръ во многихъ частяхъ Испаніи. Возвращаясь домой вечеромъ, я каждый разъ встрчаю группы ремесленниковъ, танцующихъ подъ звуки флейтъ и кастаньетовъ свои живописные національные танцы, а по ночамъ мн не разъ случалось видть молодаго человка съ гитарой въ рукахъ, изливающаго передъ балкономъ своей возлюбленной свою любовь и свои страданія.’
Четырехмсячнаго пребыванія въ Мадрит было совершенно достаточно для Тикнора, чтобъ вполн усвоить себ испанскій языкъ. Счастливый случай послалъ ему въ руководители такого знатока испанской старины и народности, какъ Конде, который ежедневно по три часа занимался съ нимъ языкомъ, читалъ испанскихъ классиковъ и т. п. Запасшись книгами по исторіи испанской литературы, которую онъ тогда уже задумалъ сдлать предметомъ своихъ лекцій, Тикноръ выхалъ изъ Мадрита на югъ Испаніи, намреваясь пробраться оттуда въ Португагалію. Путешествіе по югу Испаніи было въ то время не совсмъ безопасно: земская полиція была плохо организована и бездйствовала, а правильно-организованныя разбойничьи шайки преспокойно разгуливали по стран, наводя ужасъ на жителей. Въ виду всего этого Тикноръ счелъ за лучшее хать не въ почтовомъ дилижанс, но примкнуть къ купеческому каравану, и такимъ образомъ совершилъ путешествіе изъ Гранады въ Малагу. Остатки нкогда славной мавританской цивилизаціи не могли не привлечь его вниманія, и онъ посвящаетъ нсколько прекрасныхъ страницъ описанію памятниковъ мавританской архитектуры. Гранадскій архіепископъ удивилъ его какъ роскошью своего истинно-царскаго пріема, такъ и своимъ колоссальнымъ невжествомъ. Желая похвастаться передъ своимъ ученымъ гостемъ сокровищами своей библіотеки, добродушный прелатъ пресерьезно уврялъ Тикнора, что въ числ ея драгоцнностей находятся между прочимъ автографы всхъ пророковъ и апостоловъ, до сихъ поръ производящіе чудеса. Изъ Севильи въ Лиссабонъ Тикноръ не ршился хать столбовой дорогой на Бадахосъ, но по совту мстныхъ жителей предпочелъ прибгнуть къ помощи контрабандистовъ, которые за небольшую сумму взялись переправить его черезъ горы въ Португалію. Въ назначенный день двое изъ нихъ съ двумя запасными мулами открыто явились въ городъ, въ гостинницу, гд жилъ Тикноръ и, захвативъ съ собой его и его багажъ, направились въ горы. ‘Мы достигли, — разсказываетъ Тикноръ — на закат солнца ущелья, гд расположились лагеремъ контрабадисты. Всхъ ихъ было двадцать восемь человкъ при сорока мулахъ. Это были бравые молодцы, вооруженные ружьями, пистолетами и саблями. Одни изъ нихъ расположились группами подъ тнью громаднаго пробковаго дерева, другіе суетились вокругъ огня и готовили ужинъ. Мн не стоило большаго труда принаровиться къ ихъ привычкамъ: разостлавъ свое одяло, я расположился на немъ какъ дома, лъ за двоихъ и спалъ также безпечно и спокойно, какъ храбрйшій изъ нихъ. На другой день я уже былъ съ ними на короткой ног, а восьмидневное путешествіе по мало — прозжимъ дорогамъ, съ умышленнымъ объздомъ всякихъ населенныхъ мстъ, установило между мною и моими добрыми и врными проводниками особаго рода дружбу. Двое изъ нихъ, отъ природы одаренные далеко не дюжинными способностями, познакомили меня съ принципами ихъ ассоціаціи и съ своими религіозными и политическими убжденіями, находившимися въ связи съ ихъ соціальнымъ положеніемъ. Разговоры съ ними были моимъ главнымъ развлеченіемъ, и хотя мста, черезъ которыя мы прозжали, были печальны и пустынны, но я рдко проводилъ такъ весело недлю, какъ въ это восьми-дневное путешествіе. Новость положенія и необычность всего видннаго очень нравились мн: спать подъ открытымъ небомъ, обдать подъ тнью деревьевъ, жить на дружеской ног съ людьми, стоящими вн закона и рискующими ежедневно быть разстрлянными, либо повшенными, словомъ, вести въ продолженіе цлой недли жизнь кочеваго араба или мамелюка — все это вмст взятое съумло скоро вселить въ мою душу ту веселую безпечность, которою отличались мои спутники. Короче, я былъ веселъ всю дорогу, и она не показалась мн длинна. Достигнувъ границы Португаліи, я съ особеннымъ чувствомъ простился съ единственной въ мір страной, гд покровительство контрабандистовъ гораздо предпочтительне покровительства законовъ правительства, съ которымъ они враждуютъ.’
Португалія не надолго удержала нашего путешественника, онъ ухалъ оттуда по прошествіи мсяца и въ конц декабря 1818 года мы его снова видимъ въ Париж. Прежніе знакомые Тикнора герцогиня де-Брольи (г-жи Сталь уже не было въ живыхъ), Гумбольдтъ и др. встртили его съ прежнимъ радушіемъ, кром того письма французскаго посланника при испанскомъ двор герцога Монморанси Лаваля, съ которымъ онъ сблизился, въ Мадрит, открыли ему доступъ въ салонъ герцогини Дюра, графини де С.— Олеръ, маркизы Лувуа и др. Весьма интересенъ разсказъ Тикнора о встрч его съ знаменитымъ Талейраномъ: ‘Зайдя какъ-то разъ вечеромъ къ г-ж Дюра, я засталъ у ней пожилаго господина, который стоялъ у камина, обернувшись спиной къ огню. Онъ быль одтъ въ длинный, сраго цвта, однобортный, застегнутый до верху, сюртукъ, въ петлиц котораго виднлась ленточка почетнаго легіона. Хозяйка вела съ нимъ оживленный разговоръ, называя его mon prince. Они обсуждали вопросъ, бывшій въ то время предметомъ самыхъ разнообразныхъ толковъ въ обществ и журналахъ. Вопросъ состоялъ въ томъ, обязательно-ли для протестантовъ въ силу одной статьи конституціонной хартіи, гласившей, что католицизмъ признается государственной религіей во Франціи, выказывать вншнимъ образомъ уваженіе къ католическимъ церемоніямъ, именно украшать дома свои коврами во время прохожденія процессіи въ праздникъ Тла Господня. Ревностные католики утверждали, что обязательно, протестанты отрицали это и перенесли дло въ высшее судебное учрежденіе, которое высказалось въ ихъ пользу. Герцогиня была недовольна ршеніемъ суда и не безъ искусства отстаивала свое мнніе, господинъ въ сромъ сюртук остроумно возражалъ ей, но повидимому не имлъ никакого желанія входить въ обсужденіе этого вопроса по существу. Задтый подъ конецъ за живое нсколькими колкими замчаніями своей собесдницы, онъ сказалъ ей въ упоръ, внезапно измнивъ тонъ: ‘А знаете-ли вы, кто присовтовалъ вставить выраженіе ‘государственная религія’ въ хартію’? ‘Нтъ не знаю, отвчала герцогиня, но кто бы ни вставилъ его, слова эти превосходны’.
— ‘Такъ знайте же что слова эти вставлены по моему совту’. ‘Я очень рада, сказала на это герцогиня съ тонкой усмшкой, что эти золотыя слова принадлежатъ вамъ, и благодарю васъ за нихъ’. ‘А знаете ли вы, продолжалъ неизвстный гость, почему я такъ поступилъ?
— ‘Не знаю, но думаю, что вы по обыкновенію руководились самыми благими намреніями’. ‘Нтъ, я посовтовалъ вставить эти слова въ хартію, потому что они ровно ничего не значатъ’. Озадаченная этимъ оригинальнымъ признаніемъ, герцогиня, пользуясь присутствіемъ Тикнора, поспшила перевести разговоръ на Америку. Уходя Тикноръ узналъ, что неизвстный гость въ сромъ сюртук, сразившій такимъ образомъ хозяйку дома, былъ Талейранъ.
Въ январ 1819 г. Тикноръ перебрался изъ Парижа въ Лондон. Онъ по прежнему длилъ свое время между библіотекой и салонами. Въ числ лицъ оказавшихъ ему на этотъ разъ наибольшее вниманіе, былъ лордъ Голландъ, одинъ изъ образованнйшихъ англійскихъ вельможъ, знатокъ испанской литературы и авторъ прекрасной біографіи Лопе-де-Веги. Въ дом его Тикноръ имлъ случай познакомиться съ даровитйшими представителями либеральной партіи въ Англіи — Макинтошемъ, лордомъ Брумомъ, Сиднеемъ Смитомъ, лордомъ Джономъ Росселемъ и др. Душею общества былъ Сидней Смитъ, очаровательнйшій собесдникъ въ Англіи, блестящій юморъ котораго Тикноръ сравниваетъ съ Фосфорическимъ блескомъ океана. Въ гостепріимномъ дом лорда Голланда Тикноръ большею частью проводилъ свободное отъ занятій время, онъ бывалъ бы и чаще, если бы не боялся утруждать лэди Голландъ, которая не извстно почему не особенно его долюбливала. Однажды видимо желая сконфузить молодаго американца, которому оказывали, какъ ей казалось, слишкомъ много вниманія, она спросила Тикнора съ самой невинной улыбкой, правда-ли что Америка была первоначально заселена преступниками, перевезенными туда изъ Англіи? ‘Мн этотъ фактъ неизвстенъ, отвчалъ Тикноръ, но я очень хорошо знаю, что въ числ первыхъ поселенцевъ въ Америк были ваши предки и что статую одного изъ нихъ до сихъ поръ можно видть въ Kind’s Chapel въ Бостон’. Впослдствіи впрочемъ лэди Голландъ съумла лучше оцнить Тикнора и осталась навсегда въ наилучшихъ отношеніяхъ съ нимъ.— Изъ Лондона Тикноръ сдлалъ экскурсію въ Шотландію и провелъ два очаровательныхъ дня въ замк Вальтеръ-Скотта. Въ Эдинбург онъ получилъ грустную всть о кончин нжно-любимой матери. Сообщая ему эту всть, отецъ просилъ его возвратиться домой весной, такъ какъ весна наилучшее время для такого дальняго перезда, а твоя святая и нын блаженная мать — писалъ убитый горемъ старикъ — часто говорила мн, что ты возвратишься къ намъ весной, въ послдній же періодъ своей жизни, когда силы ея слабли съ каждымъ днемъ, она просила меня сказать теб, чтобы ты безумно не убивался по ней, но, имя въ виду свою карьеру, продолжалъ бы работать по прежнему во славу Божію, на пользу себ и своей родин’. Тикноръ свято исполнилъ просьбу умирающей и искалъ утшенія отъ скорби въ занятіяхъ. Боясь, чтобъ жгучія воспоминанія не лишили его необходимаго мужества, онъ въ своемъ дневник и письмахъ къ роднымъ избгалъ говорить о своей невознаградимой утрат, и только полгода спустя, когда горе его отчасти утратило острый характеръ, онъ далъ исходъ своимъ чувствамъ и написалъ трогательныя строки, которыя позволяютъ заключать, какъ тяжелъ былъ нанесенный ему ударъ. ‘Одинадцатаго февраля я получилъ извстіе о смерти матери. Мысль о томъ, что я не былъ при ней въ эти минуты была такъ горька, что я едва могъ вынести ее. Мн все казалось, что я поступилъ нехорошо, ухавши въ Европу, даже теперь, когда я пишу эти строки, когда жгучая скорбь уже улеглась, я не могу совершенно изгнать изъ моей головы этой мысли. Но все въ рукахъ Того, Кто отнялъ у меня все, что было у меня самаго дорогаго и Кто одинъ можетъ утшить насъ въ Имъ же ниспосылаемыхъ горестяхъ’. Хотя со времени полученія роковаго извстія потребность видть своихъ возрастала съ каждымъ днемъ, но и на этотъ разъ онъ во имя матери съумлъ подавить свое желаніе и отложилъ отъздъ до весны. ‘Во сн и на яву, писалъ онъ сестр, строю я воздушные замки и разные планы касательно моей жизни на родин, но до свиданія съ вами ничего не могу ршить. Знаю только, что мое преобладающее желаніе — это уменьшить хоть часть того великаго долга который я долженъ уплатить вамъ и моему дорогому отцу. Какъ это можно наилучшимъ образомъ устроить, — ршайте вы, такъ какъ вы представляете главный предметъ моихъ самыхъ священныхъ обязанностей’ Постивъ поэтовъ, такъ-называемой, Озерной Школы (.Lake-School) Соути, Уордсворта (кстати замтимъ, что характеристика Соути принадлежитъ къ числу лучшихъ украшеній Дневника) и захавъ въ Лондонъ, чтобы проститься съ пріятелями, Тикноръ въ конц апрля слъ въ Ливерпул на корабль, который долженъ былъ доставить его въ Америку.
6-го іюня 1819 г. посл четырехлтняго отсутствія Тикноръ вступилъ подъ кровлю родительскаго дома. Отецъ имлъ полное право гордиться такимъ сыномъ, врный завту отца, онъ дйствительно возвратился умне и лучше, чмъ ухалъ изъ дому. Систематическія занятія развили его умъ и расширили сферу его умственнаго созерцанія, общеніе съ великими умами міра придало еще боле возвышенности его идеямъ, между тмъ сердце его осталось такимъ же чистымъ какъ и прежде, сохранило ту же дтскую вру въ Бога, ту же любовь къ семь, родин и друзьямъ. Онъ возвратился съ твердымъ желаніемъ посвятить свои силы на служеніе родин и наук, и тотчасъ по прізд сталъ уже готовиться къ лекціямъ. 10 августа послдовало оффиціальное назначеніе его профессоромъ Французской и испанской литературы въ Harvard College, а нсколько дней спустя при многочисленномъ собраніи публики онъ прочелъ съ большимъ успхомъ свою вступительную лекцію объ общемъ характер испанской литературы. Манера чтенія Тикнора была скоре нмецкая, чмъ Французская, хотя онъ и читалъ безъ тетради, помня слышанное имъ отъ Гёте замчаніе, что краснорчіе ослпляетъ, но не научаетъ, онъ не старался поразить своихъ слушателей эффектными фразами или блестящими парадоксальными идеями, изложеніе его имло характеръ строгій, спокойный, историческій, хотя и не лишено было изящества.
Одинъ изъ тогдашнихъ слушателей Тикнора такъ отзывался объ его университетскихъ чтеніяхъ: ‘онъ обладалъ рдкой способностью приковывать къ себ вниманіе аудиторіи, когда онъ говорилъ, слушатели боялись проронить дыханіе, а между тмъ онъ не боле какъ подробно разъяснялъ имъ же составленный весьма точный и методическій конспектъ, (Syllabus) который находился въ рукахъ у каждаго студента.’ Старику Тикнору не долго пришлось гордиться успхами сына: ударъ паралича поразилъ его въ Іюн 1821 г. Какъ истинный христіанинъ, онъ умеръ съ твердостью, едва успвъ благословить сына на бракъ съ Анной Элліотъ, дочерью богатаго бостонскаго купца. Наслдство оставшееся посл отца и значительное приданое, взятое за женой, дали возможность Тикнору устроиться вполн койфортабельно въ своемъ собственномъ дом, который становится съ этихъ поръ сборнымъ пунктомъ всего, что было образованнаго и развитаго въ Бостон. Прескоттъ, Чаннингъ, Уэбстеръ, Эверретъ и другія знаменитости были въ теченіе многихъ лтъ его постоянными гостями: нкоторые изъ боле близкихъ друзей подолгу проживали въ гостепріимномъ дом Тикнора, что впрочемъ нисколько не нарушало обычнаго хода его занятій.— Проработавъ зиму, Тикноръ обыкновенно предпринималъ лтомъ экскурсіи по родин и въ свою очередь гощивалъ у своихъ знакомыхъ и друзей. Такъ текла въ продолженіе многихъ лтъ свтлымъ и ровнымъ потокомъ жизнь Тикнора въ Бостон. Въ 1834 г. имъ былъ уже отцомъ нсколькихъ дтей, и дятельно занимался ихъ воспитаніемъ. Тикноръ былъ не изъ тхъ отршившихся отъ міра ученыхъ, которые, зарывшись въ свои книги, не хотятъ откликаться на запросы жизни, напротивъ того: значительную часть остававшагося отъ обычныхъ ученыхъ занятій времени, онъ охотно отдавалъ общественнымъ обязаностямъ. Вскор посл смерти отца онъ былъ избранъ предсдателемъ педагогическаго совта городскихъ школъ (мсто, которое много лтъ занималъ его отецъ) и обнаружилъ на этомъ посту замчательную дятельность, кром того онъ принималъ горячее и дятельное участіе въ устройств бостонской публичной библіотеки, былъ главой общества распространенія дешевыхъ и полезныхъ книгъ въ народ и. т. д. Съ самаго вступленія своего въ ряды профессоровъ Harvard College Тикноръ вмст съ своимъ гетингенскимъ товарищемъ Эвереттомъ задумалъ планъ преобразованія этого первобытнаго учрежденія. Основанный въ 1638 г. Джономъ Гарвардомъ, этотъ древнйшій изъ американскихъ университетовъ, представлялъ изъ себя въ двадцатыхъ годахъ ныншняго столтія нчто весьма странное. Раздленій на факультеты въ немъ не было, и каждый студентъ обязанъ былъ слушать и сдавать экзаменъ изъ всхъ преподаваемыхъ въ коллегіи предметовъ. Въ прежнее время, когда предметовъ было не много, такой порядокъ не представлялъ большихъ неудобствъ, но по мр увеличенія числа кафедръ (въ 1820 г. число ихъ доходило до двадцати) такая многопредметность длала почти невозможнымъ всякое серьозное занятіе, всякую спеціальность. Убдившись на опыт въ безполезности такого хаотическаго устройства, Тикноръ выработалъ проэктъ раздленія Harward College на факультеты, принявъ за образецъ раздленіе существовавшее въ Геттинген. Въ защиту этого проэкта онъ издалъ въ 1825 г. особый мемуаръ {Remarks on changes lately proposed or adopted in Harward University. Boston 1825.}, въ которомъ кром того настаивалъ на измненіи устарвшихъ методовъ преподаванія. Хотя часть проэкта, касавшаяся раздленія преподаванія филологическихъ предметовъ и была принята, но въ цломъ проэктъ Тикнора разбился объ оппозицію преданныхъ рутин бостонскихъ профессоровъ и это обстоятельство побудило главнымъ образомъ Тикнора выйти въ 1834 г. въ отставку. Въ продолженіе цлыхъ 15 лтъ — писалъ онъ своему другу Дэвису,— я былъ дятельнымъ профессоромъ и въ продолженіе покрайней мр 13 лтъ я велъ постоянную борьбу за лучшую организацію нашего университета. Въ моей спеціальности я одержалъ побду, но я не могъ добиться принятія моего проэкта въ цломъ. Пока я надялся провести его, я оставался въ университет, утративъ же всякую надежду, я счелъ своимъ долгомъ выйти изъ него.’ Къ университетскимъ непріятностямъ присоединилось еще одно печальное событіе, которое заставило Тикнора въ слдующемъ году оставить родной городъ и искать освженія въ продолжительномъ путешествіи по Европ. Осенью 1834 г. Тикноръ лишился своего единственнаго сына, прелестнаго мальчика, на которомъ сосредоточивались вс его надежды. Ударъ былъ слишкомъ жестокъ, и Тикнору нужно было призвать на помощь всю энергію своего характера и всю свою преданность вол Провиднія, чтобъ не впасть въ отчаяніе. Друзья Тикнора выказали горячее участіе въ постигшемъ его гор, прислали ему много сочувственныхъ писемъ. Вотъ что писалъ онъ по этому поводу Дэвису: ‘Письма ваши, мой милый Чарльзъ, очень обрадовали насъ. Участіе друзей есть единственное земное утшеніе въ скорби, и вамъ, которому самому приходилось много страдать, нечего повторять, какъ мы цнимъ ваше участіе. Пока мой сынъ былъ живъ, я погружался мечтою въ будущее и видлъ въ немъ блестящую надежду, сіявшую для меня съ каждымъ днемъ все ярче и ярче. Но теперь, когда его больше нтъ, я живу только прошедшимъ и настоящимъ, я каждую минуту чувствую невознаградимую потерю, постоянно ощущаю отсутствіе того, что мн было такъ дорого и что было безъ моего вдома связано со всмъ моимъ существованіемъ, со всмъ моимъ внутреннимъ міромъ. Да, мн теперь горько, очень горько, не потому чтобъ я обманулся въ своихъ ожиданіяхъ и утратилъ въ сын будущую опору моихъ преклонныхъ лтъ, но потому что я не вижу больше его свтлой улыбки, не слышу его милаго голоса.’
Лтомъ 1835 г. Тикноръ съ женою и двумя дочерьми (старшей изъ нихъ было уже въ это время 12 лтъ) отплылъ изъ Америки въ Англію. Проведя лто въ путешествіи по Англіи и Германіи и постивъ старыхъ пріятелей, Тикноръ предпочелъ на зиму отправиться въ Дрезденъ, городъ тихій, уютный и представлявшій много рессурсовъ для научныхъ занятій и художественнаго образованія. Здсь Тикноръ познакомился съ Людвигомъ Тикомъ, графомъ Баудишиномъ, Раумеромъ, художникомъ Ретшемъ, знаменитымъ иллюстраторомъ Шекспира и другими боле или мене замчательными людьми, здсь было положено начало его многолтней дружб съ принцемъ Іоанномъ, въ послдствіи королемъ Саксонскимъ, подавшей поводъ къ интересной переписк между ними, продолжавшейся до самой смерти Тикнора. Принцъ Іоаннъ былъ еще тогда молодымъ человкомъ и трудился надъ своимъ классическимъ переводомъ Божественной Комедіи Данте, изданнымъ имъ нсколько лтъ спустя подъ псевдонимомъ Филалетеса. Весною 1836 г. Тикноръ съ семействомъ сдлалъ экскурсію въ Берлинъ. Гумбольдтъ, жившій тогда постоянно въ Берлин, встртился съ Тикноромъ по пріятельски, самъ показывалъ ему зоологическія и минералогическія коллекціи берлинскаго университета и познакомилъ его съ замчательными людьми въ Берлин — первымъ министромъ и извстнымъ писателемъ Ансильйономъ, основателемъ исторической школы въ прав Савиньи и др. Отъ Ансильйона Тикноръ услышалъ интересный разсказъ о разговор г-жи Сталь съ Фихте, который онъ не замедлилъ занести въ свой дневникъ. Въ бытность свою въ Берлин г-жа Сталь была предметомъ общаго вниманія, ученые и литераторы наперерывъ добивались чести быть представленными французской писательниц, пользовавшейся большой извстностью въ Германіи. Когда на одномъ вечер ей былъ представленъ Фихте, г-жа Сталь посл обычныхъ привтствій попросила знаменитаго философа подарить ей un petit quart d’heure и познакомить ее съ своей философской системой, основной принципъ который я всегда казался ей темнымъ. Объяснить въ четверть часа основы философской системы, на созданіе которой ушла цлая жизнь, было бы дломъ труднымъ даже для человка въ десять разъ лучше владвшаго французскимъ языкомъ, чмъ Фихте, тмъ не мене задтый за живое философъ принялъ вызовъ и, запинаясь на каждомъ шагу, началъ изложеніе своей системы. Г-жа Сталь, слушавшая его съ большимъ вниманіемъ, повидимому, осталась вполн удовлетворенной его объясненіями. ‘Довольно’ сказала она, прерывая философа, ‘я васъ превосходно поняла. Ваша система прекрасно иллюстрируется однимъ эпизодомъ изъ путешествій барона Мюнхгаузена.’ {Баронъ Мюнхгаузенъ ганноверскій уроженецъ и одно время офицеръ русской службы извстенъ фантастическими разсказами о своихъ странствованіяхъ и похожденіяхъ въ Россіи, весьма напоминающими собою ‘Не любо не слушай, а лгать не мшай’ Они первоначально появились на англійскомъ язык, потомъ не разъ были переводимы на французскій и нмецкій яз. и пользовались большимъ успхомъ. Послднее ихъ изданіе вышло въ 1862 г. въ Париж съ рисунками Густава Доре.} При этихъ словахъ лицо Фихте приняло отчаянное выраженіе героя трагедіи. Не замчая впечатлнія произведенаго ея замчаніемъ, Сталь продолжала: ‘Однажды баронъ прибылъ на берегъ широкой рки и не видя ни парома, ни лодки, на которой онъ могъ бы переправиться на другой берегъ, онъ находился въ состояніи близкомъ къ отчаянію, впрочемъ и на этотъ разъ остроуміе выручило его, онъ бросилъ въ воду вмсто доски свой плащъ и держась за рукава его переправился на тотъ берегъ. Мн кажется что вы также точно поступаете съ вашимъ л, неправда-ли, г-нъ Фихте?’ Присутствовавшій при этомъ разговор Ансильонъ разсказывалъ Тикнору, что Фихте былъ очень сконфуженъ и никогда не простилъ г-ж Сталь этой выходки, хотя вроятне всего, что она не имла намренія его обидть.
Изъ Берлина американскіе путешественники двинулись черезъ Прагу въ Вну.— Интересуясь всми выдающимися людьми Европы, каковы бы ни были ихъ политическія убжденія, Тикноръ по прибытіи въ Вну, познакомившись съ оріенталистомъ Гаммеромъ и романистомъ Фердинандомъ Вольфомъ, отправился также и къ Меттерниху съ рекомендательнымъ письмомъ отъ Гумбольдта. Подйствовала-ли рекомендація Гумбольдта или самъ Тикноръ произвелъ благопріятное впечатлніе на всесильнаго министра, но только послдній не разъ приглашалъ Тикнора къ себ и подолгу бесдовалъ съ нимъ наедин. Страницы, посвященныя Меттерниху, принадлежатъ къ самымъ интереснымъ страницамъ дневника Тикнора. Какъ бы желая оправдаться передъ безпристрастнымъ судьей отъ взводимыхъ на него обвиненій, Меттернихъ съ полной откровенностью изложилъ передъ Тикноромъ теорію своей реакціонной политики, какъ единственно возможной въ Европ и гордился тмъ, что былъ постоянно вренъ ей. ‘По моему мннію — говорилъ онъ — для человка самое важное быть разсудительнымъ и умреннымъ и желать только того, что можетъ осуществиться. Мой умъ, напримръ, совершенно спокойный, я ни къ чему не отношусь страстно, и вотъ почему мн не въ чемъ упрекать себя. Увряютъ, что я слишкомъ деспотиченъ въ политик: это не врно. Правда, я не люблю демократіи, потому что она всюду и везд является разлагающимъ элементомъ. По моему темпераменту и привычкамъ я боле склоненъ къ созиданію, чмъ къ разрушенію. Вотъ почему единственное правленіе, которое мн по душ, это правленіе монархическое, по моему мннію, только одна монархія въ состояніи соединить вмст людей и направить ихъ совокупныя усилія на пользу цивилизаціи.’ Въ отвтъ на возраженіе Тикнора, что хотя въ республиканскомъ правительств меньше послдовательности и системы, но за то больше простора для ума и личной иниціативы, чмъ въ монархіи, которая сама хочетъ длать все за всхъ, Меттернихъ сказалъ слдующее: ‘Вы говорите о своей стран, а я о своей. Я очень хорошо знаю, что только благодаря своимъ демократическимъ учрежденіямъ Америка сдлала такіе быстрые успхи: не спорю, что если взять съ одной стороны тысячу американцевъ, а съ другой тысячу французовъ или австрійцевъ, то первые, какъ личности, окажутся боле развитыми и интересными, но при всемъ своемъ развитіи они смотрятъ въ разныя стороны и не въ состояніи составить изъ себя одно цлое, способное неустанно прогрессировать. Въ Америк демократія вполн естественна, вы всегда были демократами, оттого демократія у васъ — истина, въ Европ же она — ложь, а я ненавижу всякую ложь. Да и у васъ она не боле какъ непрерывный tour de force. Ваша политическая система скоро портится, и оттого вы часто находитесь въ отчаянномъ положеніи. Я не знаю, чмъ все это окончится и когда, но не думаю, чтобы все это кончилось спокойно.’ Извстно, что когда кто-то при Талейран сравнилъ Мазарини съ Меттернихомъ, Талейранъ дко замтилъ, что сравненіе не совсмъ врно: кардиналъ обманывалъ, но не лгалъ, Меттернихъ же постоянно лжетъ, но никого не въ состояніи обмануть. Изъ словъ сказанныхъ Тикнору при второмъ свиданіи, можно заключить, что талейрановскій сарказмъ быль извстенъ Меттерниху и что онъ воспользовался первымъ представившимся случаемъ, чтобы возразить на него: ‘Съ тхъ поръ, какъ я занимаю мой постъ министра иностранныхъ длъ я не измнялъ себ ни на волосъ. Я никогда никого не обманывалъ, и вотъ почему думаю, что у меня во всемъ мір нтъ ни одного личнаго врага. У меня было не мало товарищей, которыхъ мн приходилось устранять, но я не обманывалъ никого изъ нихъ, и ни одинъ не иметъ противъ меня лично никакой вражды. Ко мн часто обращались за совтомъ вожди различныхъ партій въ другихъ странахъ, я съ ними говорилъ такъ же прямо и откровенно, какъ теперь говорю съ вами, не рдко потомъ я былъ поставленъ въ необходимость раздавить ихъ, но я никогда не обманывалъ ихъ, и увренъ, что въ настоящее время даже среди ихъ у меня нтъ личныхъ враговъ.’ Посл одного изъ такихъ разговоровъ, продолжавшихся около двухъ часовъ, Тикноръ откланялся Меттерниху. Послдній проводилъ его до дверей и на прощаніи наговорилъ ему кучу любезностей. ‘Пять минутъ спустя — тонко замчаетъ Тикноръ — онъ по всей вроятности позабылъ о моемъ существованіи.’
Всего любопытне то, что во взглядахъ на современное состояніе Европы республиканецъ Тикноръ и вождь европейской реакціи во многомъ сходились другъ съ другомъ. Оба были убждены, что потрясеніе принципа авторитета въ Европ грозитъ неисчислимыми бдствіями, и что свобода, какъ средство врачеванія соціальныхъ недуговъ, слишкомъ тонкое блюдо для европейскаго общества, привыкшаго къ многовковой правительственной опек. Меттернихъ съ горестью говорилъ Тикнору, что Англія быстрыми шагами идетъ къ революціи, что у Франціи революція уже на носу и что въ Европ нтъ государственныхъ людей, способныхъ предотвратить грозящій кризисъ. Тикноръ, можетъ быть отчасти подъ вліяніемъ бесдъ съ Меттернихомъ, смотритъ почти также мрачно и безотрадно на европейскіе порядки и сравнивая ихъ съ американскими, преисполняется чувствомъ патріотической гордости. ‘Ты просишь меня, пишетъ онъ своему другу Ричарду Дана изъ Рима отъ 22 февраля 1837 г., сообщить теб что нибудь утшительное для стараго тори. Ршительно нечего. Выраженіе Меттерниха, сказанное мн прошлымъ лтомъ, что современное состояніе Европы отвратительно (l’tat actuel de l’Europe tn’est degoutant) вполн выражаетъ мои собственныя впечатлнія и еще боле соотвтствовало бы твоимъ, если бы ты такъ много поздилъ по Европ, какъ я. Справедливо, что старые принципы, которыми держится общество, расшатаны, что шумъ разрушенія слышится всюду и что этому разрушенію едва-ли сможетъ противодйствовать сложная правительственная машина, у которой по мр увеличенія числа колесъ и тренія уменьшается движеніе. Словомъ механизмъ пришелъ въ разстройство, пружины утратили свою упругость и только вншняя сила заставляетъ его двигаться. Высшіе классы, которымъ принадлежитъ власть, представляютъ изъ себя жалкую картину слабости, самонадянности и нравственнаго разложенія. Государственные люди боятся будущаго и медлятъ, сегодня уступятъ, завтра прижмутъ — и всегда не во время. Съ другой стороны средній классъ быстро богатетъ и становится развите, въ низшихъ же классахъ, мало развитыхъ и образованныхъ, замчается глухое недовольство и зависть. При такомъ положеніи длъ правительству ничего не остаётся какъ искать опоры въ среднемъ сословіи, другими словами опереться на принципъ собственности. Но вдь это уже цлая революція, ибо личный интересъ никогда не въ состояніи замнить собою уваженіе къ авторитету власти. Мы увидимъ впослдствіи, каковъ будетъ результатъ этого опыта среди народовъ испорченныхъ сверху и лишенныхъ нравственно принциповъ внизу, а таковы вс народы Европы, не исключая даже до нкоторой степени и англичанъ. Мы американцы страдаемъ противоположными недостатками, на мой взглядъ гораздо боле предпочтительными. Въ основ нашей жизни лежитъ принципъ семейной нравственности, почти отсутствующей въ Европ. Въ самыхъ обдленныхъ классахъ общества мы встрчаемъ людей, одаренныхъ такимъ умомъ, волей и свдніями, которыхъ мы тщетно будемъ искать въ соотвтственныхъ классахъ европейскаго общества. Вообще человкъ въ Америк боле человкъ, чмъ гд бы то ни было. Не смотря на ошибки, неразрывно связанныя съ широкимъ разливомъ свободы, все таки чувствуется, что наша жизнь больше даетъ удовлетворенія уму, сердцу и душ, чмъ жизнь старой Европы.’
Выхавъ изъ Вны въ іюл 1836, наши путешественники провели нсколько мсяцевъ въ странствованіяхъ по Тиролю, Швейцаріи и сверной Италіи, а на зиму поселились въ Рим Тикноръ нанялъ прекрасную виллу на склон Монте-Пинчіо, откуда открывался великолпный видъ на озаренный солнцемъ вчный городъ. Въ Рим Тикноръ встртился съ своимъ старымъ пріятелемъ Бунзеномъ, который ввелъ его въ кружокъ нмецкихъ археологовъ и художниковъ, тутъ онъ познакомился съ египтологомъ Лепсіусомъ, живописцемъ Овербекомъ, археологомъ Гергардтомъ и маститымъ датскимъ скульпторомъ Торвальдсеномъ. Прогулки по Риму въ обществ такихъ руководителей какъ Бунзенъ и Гергардтъ, изученіе памятниковъ искусства и занятія въ Ватиканской библіотек наполняли собою цлый день, вечеръ же Тикноръ по прежнему посвящалъ обществу и перезнакомился со всми сколько нибудь интересными людьми въ Рим, въ числ лицъ, съ которыми онъ стоялъ въ это время на пріятельской ног, были историкъ Сисмонди, другъ Гете Кестнеръ, библіотекарь ватиканской библіотеки филологъ Анжело Маи, знаменитый лингвистъ кардиналъ Меццофэнти и др.
Осень и зиму слдующаго года Тикноръ провелъ съ своимъ семействомъ въ Париж. Дочь г-жи Сталь, герцогиня де Брольи и ея мужъ, бывшій еще недавно первымъ министромъ, встртили его какъ стараго друга и употребили вс усилія, чтобы сдлать его пребываніе въ Париж наиболе пріятнымъ. Въ салон г-жи де Брольи Тикноръ встртился съ Вильменомъ, Гизо, Сенъ-Бевомъ, Мериме и др. Кром того онъ имлъ случай познакомиться и сойтись съ Форіэлемъ, авторомъ Исторіи Провансальской Поэзіи, который пріятно удивилъ его своими глубокими познаніями въ древней испанской поэзіи, съ Ламартиномъ, весьма неудачно изображавшимъ изъ себя политика, историками Августиномъ Тьерри, Миньо и др. Изъ русскихъ, встрченныхъ имъ въ Париж, Тикноръ отзывается съ большимъ сочувствіемъ о братьяхъ А. И. и Н. И. Тургеневыхъ. Парижъ на этотъ разъ вообще произвелъ на него мене пріятное впечатлніе чмъ прежде, главнымъ образомъ потому, что политика совершенно вытснила литературные и художественные интересы и что изъ за личныхъ мелочныхъ счетовъ политическихъ партій, общество забывало великіе интересы свободы и прогресса. Салоны превратились въ политическіе клубы съ самыми разнообразными оттнками, въ нихъ только и толковали что о выборахъ, о дйствіяхъ министерства, о томъ, кто будетъ преемникомъ Моле и т. д. Однажды, когда положеніе длъ было особенно натянуто и ежечасно ждали министерскаго кризиса, когда Моле шатался и восходила звзда Гизо и Тьера, Тикноръ нарочно постилъ въ одинъ день различные салоны, чтобы полюбоваться игрой человческаго честолюбія и политическихъ страстей. Онъ началъ съ перваго министра Моле. Въ салонахъ Моле было боле чмъ просторно, депутатовъ было мало, только иностранные дипломаты блуждали по заламъ, стараясь прочесть въ глазахъ хозяина его судьбу. Самъ Моле глядлъ мрачно и желая уклониться отъ дипломатическихъ бесдъ, разговаривалъ противъ своего обыкновенія довольно долго съ Тикноромъ, который первое время не могъ понять этой неожиданной любезности. У Гизо было совершенно наоборотъ. Скромная квартира знаменитаго доктринера была биткомъ набита депутатами и людьми его партіи, лица которыхъ выражали торжество. Они часто подходили и перешептывались съ Гизо, который подъ личиной строгости и достоинства тщетно старался скрыть внутреннее волненіе. Отъ Гизо Тикноръ отправился къ Тьеру. Здсь уже совершенно не было той сдержанности, которая царствовала въ салон Гизо. Начиная съ самого хозяина, который сіялъ отъ удовольствія и разсыпался въ любезностяхъ даже передъ Монталамберомъ и карлистами, вс присутствующіе шумно высказывали свою радость. Настоящимъ оазисомъ среди этой пустыни, мстомъ, гд Тикнору приходилось отводить душу, была скромная гостинная историка Огюстена Тьерри, совершенно ослпшаго и лишеннаго ногъ, но переносившаго свое горе съ спокойствіемъ истиннаго философа и забывавшаго вс свои немощи и страданія, когда разговоръ касался его любимаго предмета. Дале Тикноръ нашелъ, что Парижъ въ продолженіе двадцати лтъ измнился еще къ худшему и въ другомъ отношеніи: подъ ру кою Бальзака, Жоржа Занда и Поль-де-Кока изящная литература приняла болзненно страстное направленіе, а театры наполнились массой скандальныхъ пьесъ, отражавшихъ въ себ растлнные нравы парижской буржуазіи.
Лтомъ 1838 г. Тикноръ съ семействомъ возвратился въ Америку. Какъ человкъ осторожный, онъ не ршился ссть на одинъ изъ пароходовъ, которые только что начинали длать свои рейсы между Англіей и Америкой, но предпочелъ боле продолжительное плаваніе на парусномъ судн. По прибытіи въ Америку онъ былъ несказанно обрадованъ замченнымъ имъ прогрессомъ во всхъ сферахъ жизни родной страны. ‘Трудно вамъ выразить — писалъ онъ по этому поводу къ одному лондонскому пріятелю, какъ я пораженъ улучшеніями, происшедшими здсь вовремя моего трехлтняго отсутствія. Эти три года, ознаменовавшіеся величайшимъ коммерческимъ кризисомъ, когда либо пережитымъ нами, могли бы въ другихъ странахъ имть послдствія, опасныя для всего общественнаго строя. Между тмъ у насъ положеніе низшихъ классовъ весьма удовлетворительно, благодаря своей бережливости и заработкамъ, они живутъ довольно комфортабельно, а получаемое ими прекрасное воспитаніе, въ связи съ чистотою семейныхъ нравовъ, держитъ ихъ пока въ сторон отъ тхъ превратностей, которые составляютъ удлъ высшихъ классовъ. На каждомъ шагу я вижу очевидные признаки прогресса, дома и селенія вырастаютъ какъ бы изъ земли, Бостонъ уже связанъ съ другими городами тремя желзными дорогами, по ркамъ по всмъ направленіямъ ходятъ пароходы, словомъ я вижу дятельность и прогрессъ не въ одномъ какомъ нибудь класс, но во всемъ населеніи страны. Воспитаніе сдлало у насъ боле значительные успхи, чмъ накопленіе богатствъ, а если мы съумемъ распространить его блага на всхъ гражданъ и сберечь при этомъ чистоту семейныхъ нравовъ, то я не знаю, чего еще намъ больше желать’.
При такомъ бодромъ и радостномъ настроеніи духа весело было работать, и въ скоромъ времени по возвращеніи своемъ изъ Европы, Тикноръ принялся за давно задуманную имъ Исторію Испанской Литературы, которая въ продолженіе цлыхъ десяти лтъ была главнымъ дломъ его жизни. Матеріалы для этого труда онъ постоянно собиралъ во время своихъ продолжительныхъ странствованій по Европ, приступивъ же къ ихъ обработк, онъ далъ полномочіе своимъ корреспондентамъ, не жаля средствъ, пріобртать для него недостающія книги и заказывать копіи съ рукописей. За исключеніемъ близкихъ родныхъ и его друга Прескотта, съ которымъ онъ въ продолженіе многихъ лтъ привыкъ длиться всякой мыслью, никто и не подозрвалъ, что Тикноръ занятъ такимъ колоссальнымъ трудомъ. Дверь его кабинета была по прежнему открыта для всхъ, кто до него имлъ дло, онъ по прежнему предсдательствовалъ въ педагогическомъ совт и различныхъ благотворительныхъ обществахъ, по прежнему принималъ горячее участіе въ общественныхъ длахъ. Проникнутый глубокимъ убжденіемъ, что жизнь взыскиваетъ съ человка больше чмъ ученый трудъ, Тикноръ, оставивъ кафедру, считалъ себя въ прав отдавать наук только свои досуги и работалъ преимущественно лтомъ, когда онъ узжалъ изъ Бостона въ какой нибудь прохладный и зеленый уголокъ на берегу Атлантическаго океана или въ сосдств Ніагарскаго водопада. Такъ подвигался въ продолженіе многихъ лтъ неслышными, но твердыми шагами трудъ, который долженъ былъ увковчить имя Тикнора въ наук. Онъ находилъ такое удовольствіе въ этомъ труд, что не особенно торопился изданіемъ его въ свтъ, и на нетерпливый вопросъ племянника, когда же онъ приступитъ къ печатанію, онъ спокойно отвчалъ: ‘когда все будетъ окончено.’ Наконецъ весною 1848 г. вс три тома были готовы, и Тикноръ послалъ ихъ въ рукописи своему другу Прескотту, мнніе котораго онъ высоко цнилъ, съ просьбой откровенно высказать свое мнніе и сдлать замчанія на поляхъ. Прескоттъ выполнилъ требуемую отъ него дружескую услугу съ полной откровенностью, умньемъ и тактомъ: въ письм къ Тикнору онъ мтко указалъ на характеристическія черты труда Тикнора, на его выдающіяся достоинства и на недостатки, вытекающіе изъ увлеченія любимымъ предметомъ, кром того къ письму онъ приложилъ восемнадцать страницъ своихъ замтокъ и дополненій, изъ которыхъ впослдствіи составился его разборъ труда Тикнора, напечатанный въ 1850 въ North American Review. ‘Мн нечего говорить — писалъ онъ Тикнору — какое наслажденіе доставило мн чтеніе Вашего труда, посвященнаго предмету, всегда глубоко интересовавшему меня. Я не колеблюсь сказать, что Вашъ трудъ, какъ въ отношеніи научномъ, такъ и въ отношеніи художественномъ, какъ произведеніе искусства, исполненъ такимъ образомъ, что онъ непремнно долженъ занять важное и прочное мсто въ литератур. Не только европейскіе ученые, но и природные испанцы не перестанутъ обращаться къ Вашей книг, какъ къ самой полной и правдивой исторіи испанскаго народнаго духа, насколько онъ отразился въ литературныхъ произведеніяхъ. Люди, подобно мн, поверхностно-знакомые съ испанской литературой, удивятся по прочтеніи вашей книги, какъ богата Испанія всми родами произведеній, существующихъ въ остальной Европ и какъ много она создала самостоятельныхъ литературныхъ формъ. Боле свдущіе безъ сомннія отдадутъ полную справедливость той смлости, съ которой Вы проникаете въ самые темные и отдаленные уголки литературы и извлекаете оттуда много такого, что было либо совершенно неизвстно, либо не было оцнено по достоинству, а равно также и тому искусству, съ которымъ Вы поставили и по возможности ршили много темныхъ и запутанныхъ вопросовъ въ этой области Самый планъ книги представляется мн вполн разумнымъ. Распредливъ литературный матеріалъ по великимъ эпохамъ, носящимъ на себ яркія характеристическія черты, Вы этимъ самимъ произвели ясное впечатлніе на умъ читателя и связали умственное движеніе народа съ тми измненіями въ политическомъ и нравственномъ состояніи его, которыя не могли не оказать вліянія и на литературу. Вы прекрасно выяснили основную и едва-ли не самую замчательную черту кастильской литературы — глубокій національный характеръ ея, благодаря которому она занимаетъ совершенно особое мсто среди европейскихъ литературъ, никогда не подвергавшихся темъ вліяніямъ, которымъ она подвергалась.— Наиболе интересные отдлы Вашего труда безспорно т, гд Вы касаетесь такихъ общеинтересныхъ вопросовъ, какъ напр. вопросъ о народныхъ испанскихъ романсахъ, а равно также и главы, посвященные характеристик Лопе де Веги, Кальдерона и въ особенности Сервантеса. Наимене интересными для обыкновеннаго читателя покажутся подробныя изслдованія о мало извстныхъ второстепенныхъ читателяхъ. Если Вы, имя въ виду интересы публики, намрены сократить Вашу книгу, то сокращайте ее только въ этихъ отдлахъ. Здсь Вы можете свободно дйствовать авторскими ножницами.’
Книга Тикнора, вышедшая одновременно въ Нью-Іорк и Лондон въ конц 1849, сразу создала ученую репутацію автора и заняла первое мсто въ ряду сочиненій посвященныхъ исторіи испанской литературы. Лучшіе знатоки испанской литературы въ Европ Фердинандъ Вольфъ, Фордъ, Ф. Шаль и др. почтили ее лестными рецензіями, а лица, которымъ онъ самъ послалъ свою книгу, прислали ему восторженныя благодарственныя письма. Вотъ что между прочимъ писалъ Тикнору престарлый, но юный духомъ, Людвигъ Тикъ: ‘Въ своей жизни я не мало прочелъ испанскихъ книгъ и имлъ дерзость считать себя въ числ знатоковъ испанской поэзіи, но Ваша книга совершенно пристыдила меня, потому что изъ нея я узналъ много совершенно неизвстнаго для меня. Особенно новы и поучительны кажутся мн главы, посвященныя испанскимъ народнымъ романсамъ, и я радуюсь при мысли, что мн еще не разъ придется обратиться къ нимъ за поученіемъ.’
Исторія испанской литературы составляетъ итогъ всей научной дятельности Тикнора. Задуманная имъ еще въ молодости, подъ вліяніемъ раннихъ испанскихъ симпатій, она созидалась въ теченіе многихъ лтъ, она была не разъ предметомъ его университетскихъ лекцій и была окончена въ 1848 году, когда ея автору шелъ уже 57 годъ. Она же занимала собою его мысль и въ старости, каждое новое изданіе ея являлось въ точномъ смысл слова исправленнымъ и дополненнымъ, экземпляръ ея до самой смерти лежалъ у него на рабочемъ стол, и онъ ежедневно испещрялъ его поля замтками и поправками, возникавшими по мр боле глубокаго изученія различныхъ деталей и легшими въ основу четвертаго и послдняго изданія, вышедшаго уже посл его смерти.
Выше было замчено, что Тикноръ не былъ кабинетнымъ ученымъ, что научныя занятія не мшали ему интересоваться злобой дня и стараться по мр силъ быть полезнымъ своимъ согражданамъ. Посмотримъ же теперь, какъ онъ относился къ живымъ общественнымъ вопросамъ, волновавшимъ его время.
Самымъ крупнымъ вопросомъ, надвигавшимся какъ туча съ юга, былъ вопросъ о невольничеств. Тикнору не разъ приходилось краснть въ Европ, когда ему указывали на эту язву американской жизни, находившуюся въ такомъ рзкомъ противорчіи съ американской конституціей, основанной на принцип всеобщаго равенства. Онъ могъ возражать, что европейцы не знаютъ американской жизни, что этотъ вопросъ не можетъ быть ршенъ однимъ почеркомъ пера, что въ силу той же конституціи сверъ не могъ предписывать законы югу и т. п., но въ душ онъ не могъ не сознавать, что пока рабство существуетъ, для Америки не возможенъ правильный прогресъ и ей нечего гордиться своими учрежденіями передъ старымъ міромъ. ‘Мн нтъ никакой охоты — писалъ онъ въ 1843 г. къ знаменитому геологу Чарльзу Ляйелю — толковать объ этомъ вопрос, онъ мн противенъ во всхъ отношеніяхъ, ибо въ будущемъ грозитъ большими опасностями нашей стран. Сущность этого учрежденія заключаетъ въ себ нчто до того пагубное и роковое, что какъ ни верти его, изъ него ничего не можетъ выйти, кром зла.’ Онъ предвидлъ очень ясно, что рано или поздно этотъ проклятый вопросъ можетъ быть ршенъ только силою оружія и что торжество свера и уничтоженіе невольничества будутъ непремнными результатами этой борьбы, но полагалъ, что и здсь торопиться не слдуетъ, ибо съ каждымъ днемъ свободный сверъ пріобртаетъ во всхъ отношеніяхъ перевсъ надъ живущимъ рабскимъ трудомъ югомъ и что чмъ поздне начнется война, тмъ она будетъ мене упорна и продолжительна. Революція 1848 г. на время отвлекло Тикнора отъ домашнихъ вопросовъ и всецло приковала его вниманіе къ дламъ Европы. Врагъ всякаго насильственнаго переворота, совершеннаго руками невжественной толпы, Тикноръ не врилъ въ прочность республики во Франціи и утверждалъ, что не пройдетъ и года какъ соціальный порядокъ, низвергнутый въ Париж въ февральскіе дни, будетъ въ силу естественнаго хода вещей, замненъ военнымъ деспотизмомъ — предсказаніе къ несчастію оправдавшееся слишкомъ скоро. Не мене мрачно смотрлъ онъ на вспыхнувшую въ 1853 г. крымскую войну, онъ не могъ сочувствовать ни Турціи, ни Россіи: первой потому, что она длала безплодной для цивилизаціи всякую почву, на которой утверждала свое господство, второй — потому, что побда Россіи не замедлила бы сказаться усиленіемъ русскаго вліянія, а стало быть и автократическаго принципа въ Европ.
Въ 1856 г. Тикноръ предпринялъ свое послднее путешествіе въ Европу, онъ халъ на этотъ разъ не по своимъ дламъ, но по дламъ дорогаго ему учрежденія — бостонской публичной библіотеки. Хотя въ Бостон существовало дв библіотеки: одна при Harward College и другая при Атенеумклуб, но ни одна изъ нихъ не удовлетворяла тмъ условіямъ, которымъ, по мннію Тикнора, должна удовлетворять публичная библіотека въ большомъ город. Основаніе этой библіотеки было положено однимъ разбогатвшимъ въ Европ бостонскимъ уроженцемъ, лондонскимъ банкиромъ Бэтсомъ, который пожертвовалъ 50,000 долларовъ для постройки зданія и общалъ въ случа открытія библіотеки снабжать ее книгами. Какъ только зданіе было воздвигнуто, отовсюду стали приливать пожертвованія книгами и деньгами, самъ Тикноръ пожертвовалъ городу значительную часть своей собственной библіотеки, оставивъ для себя только испанскій отдлъ. Въ 1856 пожертвованія достигли такой значительной цифры, что комитетъ библіотеки ршилъ отправить одного изъ попечителей, именно Тикнора, въ Европу для окончательныхъ переговоровъ съ Бэтсомъ, закупки книгъ и заведенія правильныхъ сношеній съ извстными европейскими книгопродавцами. Несмотря на преклонный возрастъ, Тикноръ не счелъ себя вправ отклонить отъ себя это лестное порученіе и лтомъ 1856 г. отправился въ Европу. Къ сожалнію на этотъ разъ онъ не велъ своего дневника и все что мы знаемъ объ его пребываніи въ Европ основывается на его немногочисленныхъ письмахъ къ друзьямъ и жен. Въ послдній разъ повидался Тикноръ съ своими европейскими пріятелями и завелъ сношенія во всхъ главныхъ книжныхъ центрахъ Европы — Лондон, Париж Лейпциг и др. Зиму 1856—1857 г. онъ провелъ въ Рим и, полюбовавшись въ послдній разъ карнаваломъ, весною двинулся въ Парижъ. На этотъ разъ столица міра представила для него весьма мало привлекательнаго, многихъ изъ его прежнихъ знакомыхъ онъ не засталъ въ живыхъ, литературные и политическіе салоны, которыми славился Парижъ въ прежнее время, исчезли или замнились блестящими балами второй имперіи, выставками безумной роскоши и Тщеславія, которыя, конечно не могли быть по душ такому ригористу, какъ Тикноръ. Повидавшись съ семействомъ де Брольи и проведя два пріятныхъ дня въ Val Richer у Гизо, онъ поторопился оставить Парижъ для Лондона. Здсь онъ провелъ около двухъ мсяцевъ, посщая литературные кружки и изучая устрой ство Британскаго Музея.
Возвратившись на родину въ сентябр 1857 года, Тикноръ первое время былъ буквально поглощенъ длами Бостонской публичной библіотеки, которая въ скоромъ времени была открыта для публики. По мысли Тикнора, принимавшаго дятельное участіе въ ея организаціи, Бостонская публичная библіотека должна была соединять въ себ удобство кабинета для чтенія и циркулирующей библіотеки (cirgulating library): она не только имла при себ нсколько обширныхъ залъ для чтенія, но и отпускала книги на домъ, для чего въ разныхъ частяхъ города было открыто нсколько ея отдленій, какъ входъ, такъ и право полученія книгъ на домъ были безплатны для всхъ жителей Бостона, платившихъ городскіе налоги. Въ 1858 г. Тикноръ понесъ тяжелую утрату въ смерти своего друга, знаменитаго историка Вильяма Прескотта. ‘Я не могу свыкнуться съ этой потерей — писалъ онъ къ одной общей пріятельниц, какое нибудь постороннее обстоятельство заставляетъ меня съ каждымъ днемъ чувствовать ее все сильне и сильне…. Много свта унесла эта потеря изъ тхъ немногихъ лтъ, можетъ быть мсяцевъ, которые остаются мн, ибо чувствую, что въ послднее время я сильно постарлъ и быстрыми шагами приближаюсь къ могил.’ Вдова Прескотта просила Тикнора написать біографію своего друга, онъ, конечно, не могъ отказать въ этой просьб и съ собственной ему энергіей принялся за собираніе необходимыхъ матеріаловъ. Онъ обратился письменно ко всмъ лицамъ, знавшимъ Прескотта и просилъ ихъ сообщить ему находящіяся у нихъ письма покойнаго и свои воспоминаніи. Многіе откликнулись на этотъ призывъ и прислали Тикнору много драгоцнныхъ матеріаловъ. За работой приведенія этихъ матеріаловъ въ порядокъ и застала его вспыхнувшая въ 1861 г. война свера съ югомъ. Глубоко убжденный въ конечномъ торжеств свера, Тикноръ съ страстнымъ участіемъ слдилъ за всми перепетіями этой братоубійственной борьбы, въ которой американская конституція съ честью выдержала выпавшее ей на долю жестокое испытаніе, а сепаратистская и рабовладльческая партія была окончательно сломлена….
Біографія Прескотта, написанная Тикноромъ съ необыкновенной теплотой и одушевленіемъ, вышла въ свтъ въ 1864, когда ея автору было уже 72 года. Несмотря на то, что книга появилась въ самый разгаръ войны и рисковала пройти незамченной, она была вся раскуплена многочисленными друзьями и почитателями Прескотта въ Америк и Европ. Никто лучше Банкрофта не выразилъ впечатлнія, которое произвела эта образцовая біографія на всхъ знавшихъ Прескотта. ‘Я много вообще ожидалъ — писалъ Тикнору Банкрофтъ — отъ біографіи Прескотта, тмъ боле отъ Вашей біографіи, но, признаюсь, Ваша книга далеко превзошла мои ожиданія. Вы нарисовали Прескотта такимъ, какимъ онъ былъ въ дйствительности, не оставивъ ни одной черты его характера не разъясненной. Въ жизни онъ былъ гораздо выше, чмъ въ своихъ произведеніяхъ, и именно такимъ Вы его и представили. Прочтя внимательно Вашу книгу, я могу смло утверждать, что въ ней нтъ ни ошибокъ, ни упущеній, ни преувеличеній. Я думалъ, что однообразіе жизни ученаго невольно отниметъ у его біографіи вншнюю занимательность и драматическій интересъ, но Вы съумли нарисовать такую поразительно-занимательную картину тревогъ его духа и его борьбы съ вншними испытаніями, что передъ ней блднютъ описанія подвиговъ героя или опасностей, которымъ подвергался какой нибудь авантюристъ. Ваша книга написана для поученія юношамъ и утшенія старцамъ, это лучшій памятникъ, когда либо воздвигнутый человкомъ науки своему собрату и другу. Вы исполнили свою задачу съ такимъ мастерствомъ, что, воздвигая памятникъ Прескотту, Вы тмъ самымъ воздвигнули вчный памятникъ самому себ’.
Послдніе годы своей жизни Тикноръ провелъ почти безвыздно въ Бостон. Силы его видимо слабли, онъ выходилъ рдко изъ дому и ничего не писалъ кром писемъ, которыя становятся все грустне и грустне. ‘Не покидайте меня — пишетъ онъ одному старому пріятелю за два года до смерти — за одно то, что я устарлъ. Помните, что семидесятилтній старикъ длаетъ не то, что онъ хочетъ, но то, что можетъ. Нсколько лтъ тому назадъ мн показалось очень страннымъ когда старый докторъ Джексонъ уврялъ меня, что изъ него осталась только третья часть, теперь я вижу, что онъ говорилъ правду, и что я самъ подхожу къ этому’. Тмъ не мене умственная энергія была еще очень свжа: онъ читалъ много, и чтеніе не утомляло его, онъ интересовался новостями ученой литературы, преимущественно испанской и вносилъ результаты новйшихъ испанскихъ изслдованій на поля своей книги, онъ весьма тщательно изучилъ вновь вышедшій переводъ Иліады лорда Дэрби и переводъ Божественной комедіи Данте, сдланный его преемникомъ по кафедр въ Harward College знаменитымъ американскимъ поэтомъ Лонгфелло. Его не столько огорчалъ упадокъ силъ, сколько то, что кругъ его друзей все рдлъ и рдлъ.
Въ 1863 г. онъ получилъ извстіе о смерти своего лондонскаго пріятеля сэра Корнвэлла Льюиза, и два года спустя онъ имлъ несчастіе лишиться друга своего дтства и товарища по Геттингену — Эверрета. Потерявъ почти всхъ своихъ старыхъ друзей, онъ жадно ухватился за тхъ немногихъ, которые еще оставались у него. ‘Старайтесь еще немного пожить писалъ онъ другому другу своего дтства генералу Тейеру — я не могу обойтись безъ всхъ васъ’. Насталъ наконецъ и его чередъ — онъ умеръ отъ апоплексическаго удара въ первый день новаго 1871 г. на 79 году своей жизни, завщавъ передъ смертію свою богатую коллекцію испанскихъ книгъ Бостонской публичной библіотек.
Познакомившись съ главными фактами жизни Тикнора большею частію на основаніи его собственныхъ словъ, постараемся теперь собрать въ одно цлое основныя черты его нравственнаго образа. Тикноръ былъ, что называется, цльная и уравновшенная натура, онъ былъ весь скроенъ какъ бы изъ одного цльнаго куска, и такъ какъ вс его страсти и чувства всегда находились подъ контролемъ разсудка, то онъ всегда оставался вренъ себ отличался замчательной выдержкой, самообладаніемъ и почти всегда достигалъ чего хотлъ. Воспитанный въ пуританской семь, онъ унаслдовалъ отъ нея серьезный взглядъ на жизнь, какъ на нравственный долгъ и по словамъ одного изъ друзей его дтства, всегда чувствовалъ себя счастливымъ, исполняя этотъ долгъ. Такая спокойная, гармоничная натура не была способна къ бурной политической дятельности, и отецъ Тикнора не ошибался, когда писалъ сыну еще въ 1817 г., что университетская Кафедра есть поприще наиболе соотвтствующее складу его ума, наклонностямъ и характеру. Но хотя Тикноръ не чувствовалъ въ себ способностей свойственныхъ государственнымъ людямъ и потому сознательно сторонился всякой политической дятельности, политическія убжденія его были въ высшей степени тверды и опредленны. Проф. М. М. Ковалевскій въ своихъ блестящихъ лекціяхъ о Національномъ Характер Американцевъ (См. Русскія Вдомости 1883 г. No. 71—73) весьма ярко выставилъ на видъ основную черту американскаго народнаго характера — политическій консерватизмъ. ‘Нигд, говоритъ онъ, основы народной жизни не поставлены въ такой степени выше критики, какъ въ Соединенныхъ Штатахъ. Конституція, подобно религіи и семь, вн сферы повседневнаго обсужденія и законодательныхъ переворотовъ’. Справедливость этой мысли прекрасно иллюстрируется характеристикой политическихъ мнній изучаемаго нами писателя… Истинный представитель лучшихъ сторонъ американскаго народнаго характера, Тикноръ является въ тоже время типическимъ представителемъ американскаго консерватизма и предразсудковъ. Къ конституціи 1788 онъ относится съ какимъ-то суеврнымъ уваженіемъ, по его мннію это актъ величайшей политической честности, передъ которымъ нужно только преклоняться. ‘Я не думаю — писалъ онъ въ 1840 г. своему другу Дэвису — что съ тхъ поръ какъ стоитъ міръ существовало гд бы то ни было собраніе людей, боле проникнутыхъ возвышенными и честными намреніями, чмъ то, которое начертало основы нашей конституціи. Честность и желаніе исполнить свой долгъ, а не талантъ или политическая мудрость руководили нашими избранниками, и вотъ почему они намъ дали лучшую изъ когда либо существовавшихъ конституціонныхъ хартій’.— Считая себя однимъ изъ обладателей этого талисмана, Тикноръ считалъ себя въ прав смотрть индиферентно и даже нсколько свысока на борьбу политическихъ партій въ Европ, въ чемъ его справедливо упрекали европейскіе друзья. Он не могъ отрицать, что въ сфер науки и искусства старый свт далеко оставилъ за собой новый, но онъ утшался мыслью, что нигд демократическія учрежденія не пустили такихъ прочныхъ корней, какъ въ Америк, потому что они основаны съ одной стороны на образцовой конституціи, съ другой — на широкомъ разлитіи образованія въ масс народа. ‘Въ Европ не понимаютъ, писалъ онъ въ 1847 къ сэру Чарльзу Ляйелю, что народъ не умющій ни читать, ни писать и не имющій политическаго образованія, не можетъ быть разумнымъ властелиномъ страны’. Когда вспыхнула междоусобная американская война, Тикноръ съ нескрываемымъ торжествомъ писалъ тому же лицу. ‘Властелинъ нашъ — ибо народъ единственный властелинъ въ Америк — вступилъ наконецъ въ свои права. Везд прекращены обычныя занятія, и вс занимаются только политикой. Мужчины, женщины, дти — вс съ утра на улиц, потому что сильное волненіе не позволяетъ имъ оставаться дома, въ четырехъ стнахъ. Митинги собираются ежедневно и повсюду, въ городахъ и селеніяхъ, всюду составляются подписки на военныя издержки, для семействъ убитыхъ воиновъ, для госпиталей. Въ эти послдніе шесть мсяцевъ наши учрежденія самымъ убдительнымъ образомъ доказали свою силу. Пока народъ не поднимался, правительство Линкольна и Бьюканана было безсильно. Теперь мы быстро плывемъ по теченію, ежеминутно чувствуя могучую руку нашего рулеваго’.
Въ частной жизни, въ отношеніяхъ къ людямъ Тикноръ отличался благородствомъ и искренностью, онъ никогда не скрывалъ своихъ убжденій и умлъ относиться терпимо и гуманно къ мнніямъ другихъ, оттого у него было много искреннихъ друзей среди людей всевозможныхъ политическихъ партій. Подъ спокойной и нсколько суровой наружностью этого пуританина и моралиста билось нжное и любящее сердце. Разъ привязавшись къ кому нибудь, онъ былъ необыкновенно постояненъ въ своихъ привязанностяхъ, и друзья его юности оставались его друзьями до самой смерти.— Но самой дорогой и симпатической чертой его характера было желаніе идти на встрчу нуждамъ и страданіямъ ближнихъ. Не было въ Бостон ни одного полезнаго или благотворительнаго учрежденія, въ устройств или процвтаніи котораго онъ не принималъ бы самаго дятельнаго участія. Заботы объ этихъ учрежденіяхъ поглощали собою почти все его время, и этимъ объясняется, почему при всей своей энергіи и усидчивости онъ написалъ сравнительно мало. ‘Человкъ — говаривалъ онъ — не можетъ, быть счастливъ, если у него нтъ въ виду работы по крайней мр на десять лтъ впередъ’. А такъ какъ такой работы, направленной къ благу ближнихъ, всегда у него было въ виду много, то онъ могъ считать себя счастливымъ и свтло смотрть въ будущее. Проработавъ, не покладая рукъ боле полстолтія на пользу науки и ближнихъ, онъ упалъ съ дерева жизни, какъ плодъ, вполн созрвшій для вчности и былъ искренно оплаканъ своими соотечественниками, видвшими въ его смерти національную потерю.

Н. Стороженко.

Источник текста: История испанской литературы / Тикнор, Пер. с 4 англ. изд. Н. И. Стороженко. Том 1. — Москва: К. Т. Солдатенков, 1888.
Стороженко Николай Ильич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Гениальный горемыка, Стороженко Николай Ильич, Год: 1896
  2. Литератор-красавец, Лесков Николай Семенович, Год: 1867
  3. Эмиль Зола, как народный писатель, Ан-Ский Семен Акимович, Год: 1913
  4. О Владимире Короленко, Чуковский Корней Иванович, Год: 1908
  5. Анни Виванти, Иванов Михаил Михайлович, Год: 1901
  6. Путь Ходасевича, Евграфов Геннадий, Год: 2002
  7. Владислав Евгеньевич Евгеньев-Максимов, Маслов В. С., Год: 1968
  8. Матильда Сэрао, Иванов Михаил Михайлович, Год: 1901
Электронная библиотека