Два политическія вроисповданія относительно Остзейскаго края.
Два политическія вроисповданія относительно Остзейскаго края.
‘Москва’, 21-го сентября 1868 г.
Два политические вероисповедания относительно Остзейского края, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1868
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова.
Прибалтійскій Вопросъ. Внутреннія дла Россіи. Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’ и ‘Руси’. Введеніе къ украинскимъ ярмаркамъ. 1860-1886. Томъ шестой
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1887
‘Скажите имъ, что я Императрица Всероссійская, а не герцогиня курляндская’ — отвчала Екатерина II на какое-то заносчивое домогательство своихъ балтійскихъ подданныхъ.
‘Счастливъ Императоръ Всероссійскій, что сыны Лифляндіи, Эстляндіи и Курляндіи чтутъ въ немъ своего Герцага,— иными словами: могучаго законнаго и свободнаго отъ всякаго русскаго давленія (russische Pression) оберегателя своихъ благопріобртенныхъ правъ и преимуществъ, обязавшагося передъ Богомъ и передъ людьми защищать ихъ данною ему властью’ — провозглашаютъ теперь эти балтійскіе подданные {См. Livlndisthe Beitrge von W. т. Bock. Berlin. 1868. В. I. Lief. III. S. 297-300.}…
Между этими двумя политическими вроисповданіями почти столтіе, замчаетъ издатель ‘Окраинъ Россіи’. По отлогому же скату двигались мы въ этотъ промежутокъ времени, если послднее вроисповданіе стало теперь господствующимъ на нашемъ Балтійскомъ поморь! Но остановились ли мы? Это ли послдній предлъ нашего нисхожденія?
‘Отечество наше — Германія‘, отвчаетъ на этотъ вопросъ балтійское рыцарство, Лифляндія, Эстляндія и Курляндія — наша родина: Россія — это государство, къ которому мы теперь приписаны. Мы состоимъ не въ немъ, а подъ нимъ. Подъ защитою нашихъ правъ и привилегій, которыхъ соблюденія мы требуемъ отъ Русскаго Монарха, мы тмъ удобне можемъ противодйствовать чужому владычеству (Fremdherrschaft) и сберегать нашу область для германизма, въ чаяніи лучшихъ временъ’. {Тамъ же 5. 246—290.} А какія это ‘лучшія времена’ — мы уже знаемъ не только изъ статей помщенныхъ въ извстномъ обозрніи Вестермана ‘Unsere Tage’, подъ заглавіемъ: ‘Призваніе Пруссіи на Восток’ и ‘О будущности нмецкихъ остзейскихъ провинцій подъ владычествомъ Пруссіи’ (ч. 16, гл. VII),— но и изъ ежедневныхъ воззваній къ прусскому и германскому общественному мннію, помщаемыхъ нашими Балтійцами въ заграничныхъ нмецкихъ гавотахъ. Впрочемъ эти тенденціи и вообще вс вншніе пріемы балтійской нмецкой интриги уже достаточно разъяснены нами читателямъ въ трехъ нашихъ статьяхъ, посвященныхъ разбору книги г. Самарина. Возвращаемся снова къ этому труду, чтобы съ его помощью оправдать русскую, оклеветанную и нами самими плохо сознаваемую правду — и еще наглядне показать русской публик: съ одной стороны, процессъ нашего политическаго нисхожденія, т. е. ослабленія русскаго государственнаго авторитета и власти, съ другой — процессъ восхожденія нмецкой національности на высшую противъ прежняго степень политическаго значенія и силы.
Не только за границей, но и у насъ въ обществ, особенно въ высшихъ его петербургскихъ сферахъ, распространено мнніе, что ‘какъ ни похвальба, ни почтенна ревность къ русскимъ интересамъ нкоторыхъ горячихъ патріотовъ, но все же таки надо признаться: на сторон Нмцевъ — право: ils ont le bon droit pour eux. Они стоятъ на почв легальности,— ну, а какое же цивилизованное и уважающее себя правительство можетъ позволить себ грубое нарушеніе правъ и законовъ? Не лучше я въ этомъ случа дйствовать путемъ нравственнаго вліянія, привлекать къ себ сердца иноплеменныхъ подданныхъ силою общественною, духовною, а не деспотизмомъ, не палкою’ и т. д. и т. д.
Рчи знакомыя и душу ублажающія! Он давно уже раздаются въ нашихъ гостиныхъ, какъ соблазнительное пніе сирены — то во образ польскаго графа, то во образ остзейскаго барона. Еще на дняхъ послышался тотъ же голосъ въ брошюрк, изданной въ Баденъ-Баден подъ названіемъ ‘Письмо къ г. Ю. Самарину’. Замтимъ, вопервыхъ, что эти проповдники легальности, чистой, нравственной, духовной силы и враги грубаго деспотизма, являясь таковыми въ петербургскихъ гостиныхъ, — у себя дома, гд-нибудь въ Западномъ кра или въ Балтійскихъ губерніяхъ, откладываютъ въ сторону эти высокіе принципы по крайней мр въ отношеніи къ простонароднымъ массамъ Русскихъ, Латышей, Эстовъ. Для противодйствіи успхамъ русской національности и вообще народности туземнаго большинства, и для укрпленія господства — въ предлахъ Россіи — національности меньшинства, т. е. нмецкой и польской,— гуманисты изъ польской шляхты и нмецкаго балтійскаго рыцарства не брезгаютъ никакими средствами: тутъ нтъ мста ни праву, ни легальности, ни духовному вразумленію,— тутъ въ ходу безправіе, насиліе, вншній гнетъ, самые грубйшіе виды тиранніи. Относительно польскихъ помщиковъ все это уже не требуетъ и доказательствъ: относительно же образа дйствій балтійскихъ нмецкихъ чиновниковъ и землевладльцевъ — едвали не каждый нумеръ нашей газеты сообщаетъ самыя несомннныя, поразительныя свидтельства. На какомъ же основаніи, — дйствуя сами, для достиженія своихъ цлей, въ области нисколько не духовной, а вншней, т. e. вдаемой государственнымъ закономъ и правомъ,— позволяютъ они себ предъявлять притязаніе, чтобы въ борьб съ ними Русскіе не смли употреблять другихъ орудій кром духовныхъ. Вовторыхъ, мы не мене нашихъ противниковъ и ихъ петербургскихъ патроновъ убждены въ еначе- ніы и могуществ нравственныхъ общественныхъ силъ въ дл народнаго и государственнаго объединеніи. Но вдь для этого необходимо, прежде всего, чтобъ органическому развитію этихъ силъ была предоставлена полная свобода у себя дома, а такихъ благопріятныхъ условій наша общественная національная жизнь, какъ извстно, до послдней поры почти не имла,-ги между прочимъ именно вслдствіе рдкаго преобладанія чужихъ національныхъ стихій, обставленныхъ у насъ въ Россіи не только нравственнымъ авторитетомъ, но и значеніемъ вншней власти… Во всякомъ случа, какова бы ни была стонемъ силы и слабости нашей, такъ сказать, общественности, все это нисколько не упраздняетъ ни обязанностей правительства — дйствовать сообразно съ русскими интересами, въ сфер ему подлежащей, ни обязанностей и права русскихъ людей напоминать своей администраціи объ ея долг или обличать ея бездйствіе. Есть цлая область явленій, гд упущенное однажды правительствомъ не можетъ быть исправлено потомъ никакимъ нравственнымъ развитіемъ общества, хотя бы добралось оно и до высшей степени, до самой нмецкой культуры. Да наконецъ, повторяемъ, не похожи ли вс эти якобы либеральные совты на слдующій, напримръ, совтъ: ‘при вид вора, крадущаго ваше добро самымъ недуховнымъ манеромъ, выжидать свободнаго воздйствія на него вашей нравственной общественной силы, другими словами: дать ему напередъ украсть и потомъ уже духовно отнимать у него уворованное?’… Мы хорошо знаемъ, какого рода обвиненіямъ поспшатъ подвергнуть наши цивилизованные инородцы и петербургскіе гуманисты и васъ, и книгу нашего сотрудника,— сотрудника ‘Дня’ и ‘Москвы’, г. Самарина. Но предвидя эти обвиненія, онъ уже предупредилъ насъ отвтомъ въ своихъ ‘Окраинахъ’, а потому и приведемъ его собственныя слова:
‘Понимаемъ, къ чему вы ведете, — скажутъ иные читатели,— (это обыкновенный пріемъ въ подобныхъ случаяхъ):— вамъ нужны политическія слдствія, военносудныя комиссіи, военное положеніе, ссылки, конфискаціи — нуженъ прежде всего Муравьевъ для Балтійскаго края. Такъ, что ли? Этого вы добиваетесь?’
‘Нтъ, господа, не этого. Я не хочу ни слдствій, ни военносудныхъ коммисоій, ни военнаго положенія, ни ссылокъ, ни конфискацій. Напротивъ: я нахожу несправедливымъ, возмутительнымъ, и въ то же время крайне не политичнымъ, посл двадцатилтняго бездйствія и двадцатилтнихъ поблажекъ, опрокидываться на отдльныя личности, на удачу выхваченныя изъ ряду, на какого-нибудь Вальтера или Дибнера, ничмъ кром большаго прямодушія не отличающихся отъ другихъ, и вмнять имъ въ преступленіе ихъ слова или поступки, тогда какъ то же самое около нихъ говорятъ и длаютъ вс, въ глазахъ начальства, съ его вдома, подчасъ даже съ его одобренія. И если ужь зашла рчь о Муравьев, какъ о лиц типическомъ, то я не только не желаю Муравьева для Балтійскаго края, а напротивъ, потому именно позволяю себ относиться критически къ противоположному типу Марковичей… Ливеновъ, Суворовыхъ и др., что образъ дйствія, или точне бездйствія, послднихъ всегда и неминуемо приводитъ къ печальной необходимости прибгать къ систем перваго. Я нахожу, что жалка та политика, которая уметъ только потворствовать или карать, замещая на другихъ естественныя послдствія собственныхъ своихъ послабленій, я желалъ бы вызвать борьбу не съ лицами, а съ общественными силами, ибо я вижу ясно, что противъ насъ, въ Россіи и за границею, въ деревняхъ и въ городахъ, въ гостиныхъ и въ министерствахъ, работаетъ неутомимая антирусская, политическая и общественная пропаганда, и я убжденъ, что противодйствовать ей съ успхомъ можно только (же малодушнымъ задобриваніемъ и не карательными мрами), а прямо и ршительно заявленною системою національнаго, русскаго законодательства, національной, общественной пропаганды, которая такъ противна ‘Сверной Почт’ {‘Св. Почт’ прошлаго года…}. Слова мои кажется, ясна, и я надюсь, что на сей разъ ихъ не перетолкуютъ’.
Пойдемъ дале. ‘На сторон Нмцевъ право, говорятъ намъ — le bon droit est pour eux, они стоятъ на почв легальности’. Прежде чмъ разбирать юридическую годность основаній нмецкаго права, мы предъявимъ требованіе также во имя нрава — права здраваго смысла. Спрашиваемъ: съ тою ли цлію ‘Россія отвоевала свое Балтійское поморье у Швеціи’ (а не у лифляндскихъ ландратовъ и не у ревельскихъ бургомистровъ), какъ говоритъ г. Самаринъ, чтобы русская національность подвергалась въ немъ позору и угнетенію, и чтобъ около двухъ милліоновъ не нмецкаго и не желающаго быть нмецкимъ туземнаго народа было отчуждено отъ Россіи, лишено правъ своей народности и предано на насильственное онмеченіе меньшинству, составляющему только 8% всего населенія?? Или быть-можетъ и дйствительно балтійскими Нмцами отысканы въ мстныхъ дворянскихъ и городскихъ архивахъ,— продолжаетъ г. Самаринъ,— ‘какіе-нибудь неизвстные намъ документы, доказывающіе, что Россія, цною неимоврныхъ усилій, выучилась наконецъ побждать Шведовъ только для того, чтобъ, очистивъ отъ нихъ Лифляндію и Эстляндію, потомъ ударить отбой, сложить руки и выслушать отъ тамошнихъ сословій — какимъ образомъ угодно имъ будетъ распорядиться собою: не пожелаютъ ли они образовать изъ себя отдльное государство, или пристать опять къ Германской имперіи, или какъ-нибудь иначе устроить свою судьбу?!’
Или, быть можетъ, изъ уваженія къ ‘легальности’, Россія должна по прежнему игнорировать, т. е не признавать и существованія этихъ двухъ милліоновъ кореннаго, не нмецкаго населенія Балтійской окраины, заслоненнаго отъ правительства 138 тысячами Нмцевъ? Мало того,— должна безпрепятственно позволить Нмцамъ отвлекать отъ нея сочувствіе массъ и предоставить, какъ выражается г. Самаринъ, ‘германизму полную свободу раскидываться во вс стороны, овладвать умами и водворять въ нихъ вру въ свое всемогущество?… Этого ему и хочется, а когда онъ этого достигнетъ, когда простой народъ (который уже теперь по отзыву г. фонъ-Бокка, сочувственне относится къ Нмцамъ, чмъ къ Русскимъ, и быстро дозрваетъ до германизма) окончательно онмечится {Livl. В. 1, Lief. II, 4.} (dem vollen Deutschthum zugefhrt wird), тогда Балтійское наше поморье дйствительно перестанетъ быть нашемъ, по крайней мр въ смысл народно-бытовомъ, тогда и государственное наше владычество въ игомъ кра потеряетъ самую прочную, ничмъ незамнимую свою основу и, при первой обще-европейской компликаціи, сдлается вопросомъ, тогда мы будемъ разомъ отброшены къ началу XVIII вка, но тогда же, какъ бы не проснулись негодующія тни Петра I и Екатерины II и не потребовали отчета въ ихъ легкомысленно растраченномъ наслдіи!…’
Спрашиваемъ опять: согласно ли это нмецкое ‘доброе право’ съ правами здраваго смысла? Для того ли была ведена Петромъ 20-лтняя Свервая война и въ такомъ обиліи пролита русская кровь подъ Нарвой, да поляхъ Лифляндіи и Эстляндіи?… Но чтобъ еще наглядне показать читателямъ — каковы послдствія нмецкой балтійской легальности для насъ, Русскихъ, напомнимъ имъ о томъ положеніи, которое въ русскомъ Балтійскомъ поморь уготовано легальностью всякому человку русской національности. Предоставимъ опять слово издателю ‘Русскаго Балтійскаго Поморья’:
‘…Вмст съ вопросомъ о преобразованіи городовъ обсуждались, и до сихъ поръ ожидаютъ разршенія, многократно возобновлявшіяся жалобы рижскихъ гражданъ русскаго происхожденія на систематическое ихъ устраненіе отъ общественныхъ должностей и отъ городскихъ бенефиціи (доходныхъ мстъ). Въ просьбахъ своихъ они домогались предоставленія имъ въ город Риг такихъ же правъ и такого же положенія въ состав общества, какими пользовались Татары въ Казани, а Евреи во всхъ городахъ Имперіи, въ которыхъ имъ дозволялось приписываться (я привожу буквально подлинныя слова). Въ 1847 году дло казалось выясненнымъ и близкимъ къ удовлетворительному разршенію, и все-таки, до сихъ поръ, ни одинъ Русскій не удостоился выбора въ должность и ни одинъ не получилъ бенефиціи. Объясненіе этому странному Факту читатели найдутъ можетъ-быть въ слдующихъ строкахъ:
‘О недопущеніи притсненій я постоянно заботился и обязанъ присовокупить, что мною не замчено, чтобы Русскіе жители края вообще подвергались въ немъ какимъ-либо особымъ, исключительнымъ притсненіямъ {‘Надобно сознаться, что требованіе очень скромно.— Примч. г. Самарина.}. ‘Вообще, относительно быта Русскихъ въ Балтійскомъ кра, едвали не слдуетъ принимать въ уваженіе, что они образуютъ въ немъ не природный слой населеніи, а младшее {‘Старшій слой, стало-быть, Латыши и Эсты? а соотвтствуетъ ли ихъ положеніе этому праву старшинства?’ Примч, г. Самарина.}, по порядку времени, изъ двухъ колонизированныхъ племенъ {‘Русскіе, какъ колонисты, т. е. какъ частныя лица, водворявшіеся на чужой сторон, безъ всякихъ правъ, и въ ней терпимые, жили въ Риг и въ нкоторыхъ другихъ городахъ Лифляндіи, по историческимъ свидтельствамъ, во времена даря Алекся Михайловича. Посл того случилось одно происшествіе, о которомъ не слдовала бы забывать, а именно: Россія отвоевала у Швеціи всю Лифляндію и Эстляндію, которыя сдлалась частію Русскаго государства. Считать ли и затмъ Русскихъ, проживающихъ въ Риг, Дерпт и Пернав, выходцами или колонистами, обреченными на вкъ считаться младшими потому только, что формы германской гражданственности не уступчивы?’ Примч. г. Самарина.}. Русскіе выходцы, водворяясь среди неуступчивыхъ формъ германской средневковой гражданственности, естественно {‘Если это естественно, то. не-крайне ли противоестественно, что жителя завоеваннаго края приняты были въ составъ Имперіи не какъ выходцы или колонисты, а какъ полноправные граждане, и, съ первой минуты, пріобрли въ состав обществъ вс преимущества, которыми пользовались коренные жители, т. е. Русскіе?’ Примч. г. Самарина.}, заняли въ городскихъ обществахъ второстепенное мсто и не пріобрли всхъ преимуществъ, присвоенныхъ себ германскими пришельцами, основателями и правителями тхъ обществъ’.
‘Это писалъ, по крайней мр подписывалъ — продолжаетъ г. Самарянъ,— не какой-нибудь бургомистръ или эльтерманъ, не стряпчій или агентъ города Риги, а генералъ-губернаторъ, князь Суворовъ, во всеподданнйшемъ рапорт 8 декабря 1848 года. Я привожу его слова какъ типическое выраженіе воззрнія при немъ сложившагося и переходившаго по традиціи отъ одного главнаго начальника края къ другому. Переведите приведенный отрывокъ на нмецкій или французскій языкъ, поставьте, вмсто Русскихъ, Пруссаковъ или Французовъ, вмсто Нмцевъ — познанскихъ Поляковъ, Ганноверцевъ или Савойцевъ, и постарайтесь представятъ себ, что бы почувствовалъ графъ Бисмаркъ и весь Берлинъ, или Наполеонъ III и Парижъ, если бы какой- нибудь познанскій оберъ-президентъ или префектъ города Ницы вздумалъ доказывать подобными доводами, что Пруссаки или Французы естественно должны довольствоваться въ завоеванныхъ ими областяхъ положеніемъ второстепеннымъ, и что довольно съ нихъ и того, что ихъ не подвергаютъ особеннымъ притсненіямъ. Вся сила дйствительно въ томъ, что формы германской гражданственности, какъ выразился, князь Суворовъ, не уступчивы, а русскіе генералъ-губернаторы и съ ними за-одно все русское высшее общество, въ вопросахъ національнаго достоинства, черезчуръ уступчивы’.
Очевидно, что въ нмецкомъ ‘добромъ нрав’ есть что-то недоброе, и въ нмецкой легальности что-то противорчащее самымъ простымъ понятіямъ о правд и справедливости. Во волкомъ случа, такая безобразная аномалія, какой мы сейчасъ представили примры, заставляетъ уже a priori предполагать, что относительно нмецкихъ привилегій должно существовать какое-нибудь недоразумніе,— что юридическая пригодность ихъ и обязательность для русской власти свойства весьма подозрительнаго. Такъ и оказывается на дл, а posteriori. Посмотримъ же ближе на самыя основанія нмецкаго права.
Читатели, конечно, не мало удивятся, когда мы имъ скажемъ, что въ числ этихъ основаній считаются нашимъ балтійскимъ рыцарствомъ — Ништатскій и Абовскій трактаты, заключенные Россіею съ Швеціею въ 1721 и 1743 годахъ. Впрочемъ, это послднее основаніе всплыло на поверхность недавно. Прежде Балтійцы ссылались только на разныя жалованныя грамоты польскихъ и шведскихъ королей и русскихъ императоровъ, но въ послднія 20, лтъ стали появляться ссылки и на мирные договоры русскаго, правительства съ шведскимъ, которыми окончательно отчуждалось отъ Швеціи отвоеванное нами у нея Балтійское поморье. Для чего понадобилось такое нововведеніе?— Для того, чтобы возвысить авторитетъ мстнаго права, ‘связавъ его съ источниками не русскими и возведя ихъ на степень международныхъ обязательствъ’. По балтійской теоріи, говоритъ г. Самаринъ, политическія права Лифляндіи и Курляндіи, выговоренныя ими въ капитуляціяхъ (т. е. въ тхъ условіяхъ, на которыхъ, во время Сверной войны, различныя балтійскія мстности сдавались или, врне, передавались отъ шведскаго владычества въ русское подданство) и подтвержденныя Россіею при заключеніи трактатовъ Ништатскаго и Абовскаго, ‘пріобрли чрезъ то новую гарантію и стали подъ защитою международнаго нрава’ (ein vlkerrechtlich garantites bilaterral-stipulirtes Landesrecht). ‘По существу этихъ договоровъ — вщаетъ издатель ‘Лифляндскихъ вкладовъ’, они, также какъ и гражданскіе частные договоры, могли быть отмнены или измнены не иначе, какъ по обоюдному добровольному соглашенію между императоромъ съ одной стороны, рыцарства мы и городами Балтійскаго края съ другой, и между императорско-всероссійскимъ и королевско-шведскимъ правительствами. Ничто инымъ путемъ совершаемое, не можетъ имть законной, нравственно обязательной, силы и не выходитъ изъ области чисто физическихъ проявленій чисто физическаго закона’ {Livl. В. von W. v. Bock. В. I. Lief. 1, 139.}…
‘Кажется, дло ясно, и нельзя требовать боле радикальнаго отрицанія законодательнаго права верховной власти’, замчаетъ издатель ‘Окраинъ Россіи’. Выходитъ такимъ образомъ,— приведемъ опять его слова,— ‘что всякое нарушеніе правительствомъ мстныхъ привилегій можетъ послужить вполн основательнымъ поводомъ къ дипломатическому вмшательству Швеціи и побудить ее къ заступничеству за обиженную страду. Правда, сама Швеція, повидимому, не признавала за собою такого права ни во времена Екатерины II, ни при покойномъ император Никола I, по крайней мр, она имъ не пользовалась (она не опротестовала, прибавимъ мы, ни одного нововведенія Екатерины II, напримръ — общаго положенія о намстничествахъ и другихъ узаконеній, отмнявшихъ, въ частности, городскія привилегіи), ‘но это не доказываетъ, чтобы она не могла воспользоваться имъ въ послдствіи, при другихъ обстоятельствахъ, когда наступятъ т такъ называемыя лучшія времена, о которыхъ балтійскіе публицисты перекидываются теперь намеками съ своею германскою братіею… Что сегодня кажется невроятнымъ и несбыточнымъ, завтра можетъ сдлаться дйствительностью… Наши дальновидные балтійскіе политики помнятъ это и потому находятъ не лишнимъ, на всякій случай, какъ можно чаще твердить о прав Швеціи и, кстати и не кстати, напоминать Европ о Ништатскомъ трактат’.
Но это, со стороны г. Самарина, уже слиткомъ смлое предположеніе, — скажетъ можетъ-быть иной удивленный читатель, — и не только слишкомъ смлое предположеніе, но даже и слиткомъ легкомысленное обвиненіе. Не правъ г. Самаринъ, выдавая за общее направленіе всего нмецкаго балтійскаго населенія — то, что не боле какъ частное личное измышленіе. Можно ли и честно ли принимать бредни какого-нибудь фон-Бокка за отраженіе всего Общественнаго мннія Балтійскаго края? Такъ, или почти такъ обращается къ Ю. . Самарину и авторъ вышеупомянутой баденъ-баденской брошюры. Въ такомъ же род поетъ и корреспонденція изъ Петербурга по поводу ‘Окраинъ Россіи’, помщенная въ одномъ изъ послднихъ NoNo ‘Augsburger Allgemeine Zeitung’. Замчательно при Итонъ, посл появленія книги г. Самарина, пониженіе того прежняго тона, съ какимъ въ той же газет еще недавно писали о балтійско-нмецкомъ дл. Корреспондентъ выдаетъ головой г. фонъ*Бонна (не упоминая впрочемъ его имени), какъ это можно видть изъ слдующихъ выраженій: ‘г. Самаринъ поставилъ себ задачею изъ сепаративныхъ похотей (Getonte) отдльныхъ остзейскихъ Нмцевъ построить обвинительный актъ противъ всего нмецкаго населенія остзейскихъ провинцій…. Если дйствительно (переводимъ буквально) нкоторыя отдльныя съ прожженымъ мозгомъ головы (hirtiterbrante Kpfe) длали за границей кое-какіе шаги — у вліятельныхъ лицъ или въ печати, въ видахъ предполагаемаго присоединенія, то вдь этимъ нисколько не доказывается вина той остальной великой Численности врномыслящихъ (gesinnungstrene) подданныхъ въ упомянутыхъ остзейскихъ провинціяхъ. Поэтому каждому разсудительному человку заключенія г. Самарина должны представляться несостоятельными (wenig stichhaltig)’.
Какъ ни пріятно намъ читать вновь увреніе въ врности и преданности со стороны нмецкой балтійской колоній, мы не думаемъ однакожъ, чтобъ истинно разсудительному человку выводы г. Самарина показались неосновательными. Въ томъ-то и дло, 4то все высказанное и выболтанное Г. фонъ-Боккомъ вовсе не плодъ его отчаянной, съ прожженнымъ мозгомъ, головы, а составляетъ общій политическій катихизись балтійскаго нмецкаго населенія. Г. фонъ-Боккъ только воевалъ въ теорію и выразилъ въ отвлеченной формул то, что живетъ издавна въ сознаніи и творится на практик ежедневно. Что г. Самарянъ имлъ полное основаніе, сославшись на вышеприведенныя слова вице-президента лифляндскаго гофгерихта о Ништатскомъ трактат, приписать не ему одному, а всмъ балтійскимъ Нмцамъ покушеніе притянуть Швецію къ спору о привилегіяхъ между русскимъ правительствомъ и ими,— доказывается въ тхъ же ‘Окраинахъ Россіи’ неопровержимыми документами. Читателямъ ‘Москвы’ уже извстно, что рижскій генералъ-губернаторъ балтійскихъ губерній послалъ, не дале какъ въ прошломъ году, въ Ревельскій Магистратъ какіе-то акты по частному долговому взысканію при предложеніи отъ себя, писанномъ по-русски. Магистратъ отвчалъ ему по-нмецки и, доказывая свое право получать и писать бумаги исключительно на нмецкомъ язык, согласно 25 пункту капитуляціи 1710 г., заключенной при подчиненіи Ревеля Петру I-му, напоминаетъ, что ‘этотъ пунктъ, въ силу ст. 9 Ништатскаго мира 30 августа 1721 года, получилъ значеніе обязательства международнаго (eine internationale Bedeutung)’. Если цлое оффиціальное учрежденіе ршается въ оффиціальной бумаг указывать на такое международное будто бы значеніе обязательства,— другими словами, объявляетъ русскому правительству, что общаніе, имъ когда-то данное, поставлено подъ гарантію Швеціи и не можетъ быть нарушено, даже теперь, безъ ея согласія, то какого же инаго свидтельства разсудительному человку нужно? иди и Ревельскій Магистратъ отнести также къ hirnverbrannte Kpfe? Но вдь поступокъ Магистрата вызвалъ со стороны нмецкаго общества только сочувствіе, и никакого протеста.. Но пойдемъ дале. Магистратъ заканчиваетъ свой отвтъ слдующимъ образомъ:
‘Нын, обращаясь къ вашему превосходительству съ почтительнйшею и вмст ршительною просьбою: на будущее время облекать ваши предложенія въ ту форму, которая только одна и соотвтствуетъ выведенной у выше праву магистрата въ дл офиціальной переписки,— магистратъ надется, что ваше превосходительство благоволите признать эту просьбу не за что иное какъ за выраженіе того же невозмутимаго и несокрушимаго упованія4. Ревель. Сентября 1867. Слдуютъ подписи первоприсутствующаго и 12 бургомистровъ.
‘Что оставалось длать бдной русской власти но полученіи этой нотаціи’?— спрашиваетъ въ заключеніе г. Самаринъ. ‘Можно было
. . . . . . . . . . . . . .’перенести вопросъ съ почвы международныхъ обязательствъ на почву Свода Законовъ и разъяснить за одинъ разъ, всмъ мстнымъ учрежденіямъ, что есть трактатъ, что привилегія и что законъ. Случай былъ очень удобенъ, но чтобъ ршиться поднять такой вопросъ и быть въ состояніи сообразить дальнйшій ходъ его, нужна именно та научная подготовка, о которой было говорено выше… Представлялся и другой путь: можно было, уклонившись отъ дерзкаго вызова Ревельскаго Магистрата, обратиться къ шведскому консулу и попросить его навести: позволитъ ли стокгольмское правительство Рижскому генералъ-губернатору говорить и писать по-русски. Можетъ-быть мы къ этому и придемъ, когда насъ окончательно убдятъ, что Ништатскій миръ связалъ насъ по рукамъ и ногамъ, и что мы должны управлять Балтійскимъ краемъ не на основаніи мстнаго и общаго свода закона, а на основаніи шведскаго кодекса XVII вка. Но все же въ настоящую минуту, и особенно генералъ-губернатору вновь назначенному, трудно было ршиться на такой шагъ. Затмъ оставалось только одно — смириться… Я готовъ допустить, что съ его стороны это было благоразумно, но представьте себ рядъ такихъ случаевъ (а ихъ не мало), и вы поймете, отчего авторитетъ власти ежегодно падаетъ, отчего не удается судебная реформа и отчего введеніе въ оффиціальное употребленіе государственнаго языка пошло попятнымъ ходомъ. Лучше бы, кажется, и не предпринимать ничего подобнаго, чмъ всякій разъ обращаться вспять съ нахлобучкою’.