ГОРОДЪ И ДЕРЕВНЯ.
ГОРОДЪ И ДЕРЕВНЯ.
ПОВСТИ ДЛЯ ДТЕЙ СРЕДНЯГО ВОЗРАСТА.
АЛЕКСАНДРЫ ГИППИУСЪ,
АВТОРА РАЗСКАЗА ‘НЕПТУНЪ’.
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА-ТИПОГРАФА МАВРИКІЯ ОСИПОВИЧА ВОЛЬФА.
ДОЧЬ РЫБАКА.
ДОЧЬ РЫБАКА.
——
Дочь Рыбака, Гиппиус Александра Карловна, Год: 1879
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Было лто. У себя въ деревн сидла у открытаго окна, обращеннаго на рку, старушка Марья Матвевна и къ шерстяному носку вязала пятку. Отъ времени до времени она отводила глаза отъ работы и устремляла ихъ на противоположный берегъ, ярко освщенный заходящимъ солнцемъ, и на взволнованную силлнымъ втромъ поверхность рки.
— Рыбы не надо ли? раздался голосъ подъ окномъ.
Старушка подняла голову. У самаго окна стоялъ рыбакъ и держалъ обими руками бадью, прижимая къ себ однимъ локтемъ шапку.
— Купите? спросилъ онъ.
— А рыба у тебя какая? спросила Марья Матвевна.
Всякая есть. И налимъ есть, и окуни. Ершей штукъ двадцать наберется.
Рыбакъ поставилъ на землю бадью, вынулъ оттуда налима, длиною вершковъ въ десять, и животрепещущаго поднесъ его Марьи Матвевн въ окно.
— Превосходный! восторженно проговорилъ рыбакъ.
— Хорошъ. А что возьмешь за него?
— Съ вашей милости дорого не возьму, матушка. Восемь гривенъ пожалуете?
— Дорого, любезный. Тридцать пять копекъ хочешь?
— Помилуйте… чтожъ это за цна! Вы взгляните, налимъ-то какой.
— Сказала, что больше не дамъ, и не дамъ.
— Прибавьте, матушка. Ныньче-то ужь больно плохо: совсмъ рыба нейдетъ. Бьешься, бьешься… Возьмете?
— Уступишь, такъ возьму.
— Тридцать-пять копекъ ужь больно маловато. Прибавьте.
— Не хочешь отдавать, такъ не отдавай. Богъ съ тобой.
Рыбакъ почесалъ затылокъ и печально взглянулъ на рыбу.
— А еще какой не возьмете ли?
— А какая еще тамъ у тебя?
— Да взгляните.
Марья Матвевна высунулась головой изъ окна, чтобъ взглянуть внизъ на бадью, и глазамъ ея представился ребенокъ лтъ трехъ, въ длинной холщевой рубашк, со смуглымъ загорлымъ лицомъ и съ густыми, черными, какъ смоль, взъерошенными волосами. Большіе, темные поднятые вверхъ глаза смло смотрли на Марью Матвевну. Лицо ребенка было замчательно красиво. Изъ-подъ рубашки виднлись босыя ноги, не отличавшіяся цвтомъ отъ земли. Почти такого-же цвта были и руки. Двочка, придерживаясь одной рукой за отца, запрятала другую въ рукавъ своей рубашки и рукавомъ, оставшимся до половины пустымъ, потряхивала по воздуху.
— Дочь твоя? спросила Марья Матвевна, любуясь красивымъ личикомъ ребенка.
— Она-то?…. Моя.
При слов ‘моя’ въ голос и во взгляд рыбака выразилось такъ много родительской гордости и любви, что Марья Матвевна невольно спросила его:
— А ты очень ее любишь?
— Ее-то?… Какъ-же!… Вдь она у меня одна. Акромя ея нтъ никого у меня на свт, ни жены, ни дтей больше.
— Она у тебя красавица.
— Ништо. Вся въ мать.
— Да и въ тебя немножко.
Онъ засмялся и, расправивъ кудри дочери, напавшіе ей на лобъ, умиленно посмотрлъ ей въ лицо.
— А сколько ей лтъ? спросила Марья Матвевна.
— Съ Филипповки третій годокъ пошелъ.
— Ты съ ней такъ вдвоемъ и живешь?
— Такъ и живу.
— А когда на ловлю отправляешься, ее одну оставляешь?
— Когда и одну оставляю, запру ее въ изб, она и сидитъ себ тамъ, только въ окошечко поглядываетъ, когда и съ собою беру, а когда и къ крестной, къ Матрен Степановн, отвожу… какъ придется. Крестная-то не далече отсель живетъ, вонъ тамъ, вонъ… домъ то ея…. на холм за церковью
— Какъ зовутъ тебя? обратилась Марья Матвевна къ ребенку.
Ребенокъ молчалъ и пристально смотрлъ ей въ лицо.
— Ну скажи… скажи какъ зовутъ тебя, голубушка, сталъ упрашивать отецъ, опустясь передъ ребенкомъ на корточки. Скажи, скажи, моя золотая.
Ребенокъ обхватилъ обими руками отца за шею и своей алой щекой прильнулъ къ его огрублому лицу.
— Она у меня умница, хорошая, задобривалъ ее отецъ
— Мотя,— едва слышно проговорила наконецъ двочка.
— Ну да, Мотя, Мотя… такъ, Мотя. Онъ погладилъ ее по головк.
Марья Матвевна крикнула внучатъ своихъ, Андрюшу и Володю. Т, при вид Моти, которую они знали какъ-то уже прежде, выпрыгнули къ ней въ окно. Карманы ихъ были набиты яблоками. Мальчики стали вынимать одно яблоко за другимъ и предлагать ихъ Мот. Серьезные глазки ея заискрились отъ радости, и ямочки заиграли на щекахъ ея. Стараясь забрать вс яблоки въ охапку, она роняла ихъ, подымала и опять роняла. Отецъ, собравъ вс яблоки въ шапку свою, подалъ ихъ дочери вмст съ шапкою. Изъ страха, должно быть, чтобы кто не отнялъ дарованныхъ яблокъ, Мотя поспшила уйти и проворно заковыляла на своихъ маленькихъ ножкахъ по направленію къ калитк. У калитки она стала поджидать отца.
— Что-же, матушка, налима-то въ кухню отнести прикажете? спросилъ рыбакъ у Марьи Матвевны.
— Отнеси.
— А денежекъ пожалуете?
Марья Матвевна вынула изъ рабочаго стола двугривенный и три пятака.
— Очень вами благодарны, проговорилъ рыбакъ, надвъ шапку и подымая съ земли бадью.
Прощай, Мотя! крикнули разомъ оба мальчика. Приходи опять къ намъ.
Она обернулась и молча поглядла на нихъ.
Возвратясь домой, рыбакъ вынулъ изъ давно потухшей печи горшокъ щей, вылилъ ихъ въ деревянную чашку, стоявшую на стол, отрзалъ ломоть хлба, перекрестился и слъ къ столу, потомъ, взявъ къ себ на колни Мотю, сдлалъ надъ ней ея собственной рукой знаменіе креста и далъ ей ложку.
— Щи-то у насъ холодные, да ничего… схлбаемъ.
Въ избу вошла большая, срая, длинношерстая собака.
— Ты куда! закричалъ на нее рыбакъ.
Испуганная собака поджала хвостъ и, искоса поглядывая на хозяина, готовилась уйти, но Мотя протянула ей кусокъ хлба, и собака робко подошла къ столу.
— Теб-ли тутъ мсто! опять закричалъ на собаку рыбакъ и толкнулъ ее ногою въ бокъ.
Изъ состраданія ли къ животному или съ досады, что не пришлось исполнить своей воли, ребенокъ заплакалъ.
— Ну., ну… ну… останется. Не плачь, заговорилъ отецъ. Горбачъ! поди сюда… поди. не бойся.
Мотя радостно засмялась и тутъ-же, зачерпнувъ щей, направила ложку къ собак. Та, нагнувъ голову на одинъ бочекъ, вылопала изъ ложки все, что въ ней было, не проронивъ ни капли. Мотя разразилась самымъ веселымъ дтскимъ смхомъ и торжествующими глазами, еще полными слезъ, взглянула на отца. Онъ только печально покачалъ головой. Горбачъ однако не удовольствовался такимъ малымъ угощеніемъ и, толкая ребенка въ локоть мордой, просилъ еще чего нибудь. Мотя собралась еще разъ зачерпнуть щей той-же ложкой, но отецъ на этотъ разъ остановилъ движеніе ея руки.
— Мотя!… Мотя!…
Тогда Мотя, бросивъ ложку, ухватила обими руками чашу и потянула ее со стола къ собак.
— Мотя!… Христосъ съ тобой!…. испуганно проговорилъ отецъ. Виданное-ли дло, чтобъ тварь кормилась изъ одной посуды съ крещеной душой! Сердечная моя!.. родная! милочка! Да что-же это ты длаешь! Побойся Бога! увщевалъ ее отецъ, стараясь, но тщетно, отнять изъ рукъ ея чашку, единственную, что онъ имлъ въ своемъ хозяйств. Эхъ! . ничего не подлаешь! проговорилъ онъ печально, глядя какъ собака долизывала щи и, отвернувшись отъ чашки, махнулъ рукой.— Теперь пойдемъ іи, крестной, сказалъ онъ дочери, утирая ей ротъ и щеки полотенцемъ. Ты останешься у крестной, а я поду на ловлю. Привезу теб рыбокъ маленькихъ.
Онъ вышелъ съ Мотей изъ избы.
Подойдя къ дому Матрены Степановны, онъ посмотрлъ дома-ли она, и, убдясь въ ея присутствіи, сказалъ дочери: — Прощай, будь умница,— и пошелъ дальше. Отойдя нсколько таговъ, вдругъ вспомнилъ онъ, что не поцловалъ ея, вернулся, приподнялъ двочку за локти и чмокнулъ ее въ лобъ, потомъ еще разъ обернулся на ходу, помахалъ шапкой, покивалъ головой и уже безъ оглядки сталъ спускаться съ горы.
Мотя и Горбачъ, стоя рядомъ, пристально смотрли ему вслдъ. Онъ между тмъ слъ въ лодку, отчалилъ и поднялъ парусъ. Лодка, разскаясь, волны, стала быстро удаляться отъ берега.
Горбачу вздумалось вернуться домой. Ребенокъ безотчетно послдовалъ за собакой. Безпрестанно останавливаясь на дорог, подымая и швырая камешками, собирая щепки и сухую траву, Мотя незамтнымъ образомъ очутилась у своей избы. На четверенькахъ взобралась она по крутой лсенк къ двери, уперлась въ нее обими ладонями, но дверь, запертая на щеколду, не подалась. Тогда Мотя, опять на четверенькахъ, спустилась съ лсенки и, не зная куда дться, пошла къ Горбачу въ кануру. Обнявъ Горбача за шею, она прилегла къ къ нему и, пробывъ въ этой поз нсколько минутъ, заснула.
Раздался стукъ телеги. Горбачъ заворчалъ, выскочилъ изъ кануры и пустился съ лаемъ преслдовать лошадь. Между тмъ на рк забллъ парусъ. Горбачъ первый узналъ своего хозяина и побжалъ къ берегу. Ребенокъ и на этотъ разъ послдовалъ за собакой.
Марья Матвевна., продолжая сидть у окна взглянула на рку и замтила Mono, стоявшую у воды.
— Никакъ это дочь рыбака? сказала она всматриваясь. Какъ-бы она, крошка такая, не упала въ воду. На этомъ мст глубоко. Сохрани Богъ! Андрюша, сбгалъ-бы ты къ ней да отвелъ-бы ее.
Андрюша кинулся бжать.
— Домна, да пошла-бы и ты, сказала Марья Матвевна горничной, только-что вошедней за чмъ-то въ комнату. Она, пожалуй, Андрюши не послушается.
У берега стоялъ какой-то старый челнокъ. Съ берега къ нему была перекинута черезъ воду доска. Мотя смло вступила на доску.
— Мотя, Мотя, осторожне! кричали бжавшіе къ ней Андрюша и горничная.
Когда отецъ, на лодк своей, приблизился къ берегу на столько, что Мотя могла разсмотрть черты его лица, она радостно захохотала, замахала руками, запрыгала…. Доска при этомъ шевельнулась, отстала отъ челнока и однимъ концемъ шумно опустилась въ воду. Ребенокъ мгновенно исчезъ.
Отецъ, стоя въ лодк, собиралъ парусъ. Услышавъ внезапный плескъ, онъ обернулся и видитъ: Андрюша бросается въ воду, собака мечется во вс стороны, бжитъ къ вод Домна. Но гд ребенокъ, который за минуту передъ тмъ виднлся надъ водою? Ужасъ объялъ несчастнаго отца. Вся кровь хлынула ему къ груди. Онъ берется за весло, гребетъ… гребетъ что есть силъ, едва переводя дыханіе..
Плетется къ берегу, опираясь на палочку, старушка Марья Матвевна, но напрасно. Ребенка не могли найти.