ГОРОДЪ И ДЕРЕВНЯ.
ГОРОДЪ И ДЕРЕВНЯ.
ПОВСТИ ДЛЯ ДТЕЙ СРЕДНЯГО ВОЗРАСТА.
АЛЕКСАНДРЫ ГИППИУСЪ,
АВТОРА РАЗСКАЗА ‘НЕПТУНЪ’.
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА-ТИПОГРАФА МАВРИКІЯ ОСИПОВИЧА ВОЛЬФА.
АРЕСТАНТЫ.
АРЕСТАНТЫ.
——
——
Арестанты, Гиппиус Александра Карловна, Год: 1879
Время на прочтение: 14 минут(ы)
По узду распространился слухъ, что изъ городской тюрьмы бжали двое арестантовъ. Разсказывали и выдавали за врное, что они, подъ видомъ инженеровъ, работающихъ на желзной дорог, или покупателей имній, являлись къ помщикамъ, знакомились съ ними, осматривали ихъ усадьбы, пили, ли и въ конц концовъ увозили потихоньку, что было удобно увезти. Потомъ, являлись въ ту-же самую усадьбу ночью, ломали замки, выводили лошадей, уносили сбрую, поджигали строенія и убивали тхъ, кто былъ свидтелемъ ихъ злодяній. На сколько было правды въ этихъ разсказахъ, не извстно, но они приводили въ трепетъ всю окрестность и дйствовали особенно непріятно на старушку Софью Петровну Шелеву, жившую тогда въ своемъ маленькомъ имніи въ трехъ верстахъ отъ города.
— Вотъ и въ газетахъ стоитъ о нашихъ бглыхъ арестантахъ, значитъ, не выдумка, сказала Софья Петровна, сидя у окна съ развернутою газетою въ рукахъ.— И примты ихъ обозначены.
— Какія-же примты, бабушка? спросилъ Миша, сидвшій передъ ней на стул верхомъ.— Прочтите!
‘Ростъ высокій, носъ умренный, читала бабушка, — глаза срые, волосы и борода рыжіе, особыхъ примтъ не имется.’
— А у другаго примты какія? спросила, Павлуша, лежа на полу животомъ внизъ и подразнивая котенка скомканной бумажкой. Котенокъ прыгалъ, вертлся и лапкой своей граціозно потрогивалъ бумажку.
‘Ростъ средній, носъ…’ продолжала было бабушка, но вдругъ остановилась. Четырехлтняя внучка ея, Надя, играя мячикомъ посреди комнаты, норовила въ ту минуту, какъ бы попасть ей мячикомъ въ лампу, висвшую на стн.
— Это… это что? испуганно воскликнула бабушка.— Шалости какія… скажите пожалуйста!
— Къ арестантамъ ее! крикнулъ Миша и, подбжавъ къ сестр, обхватилъ ее за талью.
— Мы-и-ша! оставь! не буду!
— Смотри-же, погрозилъ онъ и вернулся на стулъ.— А что еслибъ арестанты забрались къ намъ? проговорилъ онъ тихо, искоса посматривая на бабушку.
Софья Петровна вздохнула.
— Бабушка! Какъ вы думаете, спросилъ онъ лукаво, — заберутся?
— Ахъ, не шути, мой другъ, отвчала она съ грустью,— шутить тутъ нечего. Заберутся, такъ будетъ вовсе не до шутокъ.
— Заберутся, такъ мы убжимъ, вотъ и все! объявилъ Павлуша.
— Мн-то вашимъ бгствомъ не спастись, друзья.
— Мы васъ не оставимъ, бабушка, съ собою возьмемъ, успокоивалъ ее Павлуша
— Не поспть мн за вами, дтки. Отъ страха одного, мн кажется, я бы умерла на мст, право.
Старушка тяжело вздохнула и понюхала табачку.
— Бояться нечего, не убьютъ, поршилъ Миша.— Вотъ разв растаскаютъ все, что есть у насъ.
— У насъ все старье, пусть таскаютъ! разсудилъ Павлуша,— только бы варенье запрятать подальше.
На это разсужденіе бабушка ужь не возражала.
Миша слзъ со стула, перекинувъ ногу какъ бы съ лошади, и, подойдя къ брату, все еще лежавшему на полу: ‘пойдемъ!’ сказалъ онъ, слегка толкнувъ его ногой. Тотъ, поймавъ котенка за хвостъ, сталъ медленно подыматься съ пола.
— Бабушка! нате моего котенка, сказалъ онъ, смясь и опуская котенка къ старушк на колни.— Арестанты придутъ, не давайте.
— Поди ты съ твоимъ котенкомъ. Стану я его прятать!
Котенокъ тутъ-жэ спрыгнулъ съ колней и скрылся подъ диванъ.
Павлуша обнялъ бабушку и поцловалъ ее въ щеку.
— Прощайте!
— Куда вы, дти?
— Туда!— Онъ махнулъ всею рукою куда-то во дворъ.
— Голубчики! не уходите далеко.
— Не бойтесь, бабушка, арестанты насъ не тронутъ, сказалъ Миша.— Имъ нечмъ поживиться отъ насъ. Шубенки паши имъ не впору и штанишки, — онъ сталъ шутя осматривать свои, — едва-ли влзутъ имъ, и денегъ знаютъ напередъ, что не найти у насъ. Да впрочемъ, вдь мы не безъ оружія.— Онъ опустилъ руку въ карманъ и вынулъ оттуда горсть орховъ.— Какъ пущу въ нихъ весь этотъ зарядъ, такъ мое почтеніе!
Онъ положилъ одинъ орхъ въ ротъ и разгрызъ.
— Миша! дай оршекъ! попросила сестра.
— Теб вредно, коротко отвтилъ ей братъ и вышелъ изъ комнаты.
Оба мальчика надли шубенки, опоясались ремнями, нахлобучили шапки по самый носъ и побжали по двору, таща за собою каждый по салазкамъ. Бабушка заботливо посмотрла въ окно дтямъ вслдъ и, поправивъ очки, принялась снова за газету. Надя, оставшись съ бабушкой вдвоемъ, оперлась обими руками на подоконникъ и разсянно смотрла вдаль.
— Ты бы занялась чмъ-нибудь, Надя. Гд твоя куколка?
— Миша ей руки оторвалъ.
— Это какъ?
— Онъ схватилъ ее за об руки, сталъ вертться съ ней по комнат, потянулъ… вотъ такъ… руки и прочь.
— Какой неосторожный!…. Принеси куколку, мы руки пришьемъ
Надя побжала въ сосднюю комнату и черезъ минуту вынесла оттуда свою безрукую, догола раздтую куклу.
— Одну руку нашла, а другой тамъ нтъ.
— Пришьемъ хоть одну.
Бабушка вынула изъ рабочаго ящика, стоявшаго передъ ней на столик, иголки и нитки и, всматриваясь въ иголку на свтъ и прищуриваясь, вдла нитку, надла наперстокъ и принялась за пришиваніе оторванной руки. Но вниманіе бабушки и внучки было вскор отвлечено отъ куклы звономъ колокольчика. Он об съ любопытствомъ посмотрли въ окно.
Виднлась тройка.
— Кто бы это могъ быть? говорила про себя Софья Петровна. Разв Анна Тимоевна? кром ея некому и пріхать съ этой стороны. Срый коренникъ и дв саврасыя на пристяжныхъ. У нея вся тройка саврасая. Да впрочемъ къ намъ-ли еще?
Тройка, однако, повернула во дворъ и подъхала къ крыльцу.
— Матушка Софья Петровна! Гости пріхали! сообщала почти задыхаясь Авдотья, женщина лтъ тридцати пяти, въ ситцевомъ сарафан и въ красномъ головномъ платк, завязанномъ узломъ на затылк. Она приблизилась къ окну, гд сидла барыня, и вмст съ ней стала разсматривать прізжихъ, вылзавшихъ изъ кибитки.
— Высокій… съ рыжей бородой, говорила Авдотья.— Другой-то пониже… Незнакомые, кажись.
— Ужь не арестанты-ли? подумала Софья Петровна, вспомнивъ о рыжей бород, о которой только-что читала въ газетахъ.
— Авдотья, ты бы вышла на крыльцо, поразсмотрла ихъ. Поди-ка скоре. Незнакомые, такъ не впускай, дома нтъ, скажи.— Боже мой! Живыли дти?
Но Степка прізжихъ ужь впустилъ, снялъ съ нихъ шубы и на вопросъ, дома-ли барыня, отвчалъ: Дома.— Гд-жъ ей быть!
Мужчина, вошедшій первый въ маленькую комнату, гд сидла хозяйка, въ такъ называемую гостиную, былъ лтъ сорока, высокаго роста, съ рыжей бородой.
— И носъ умренный, какъ сказано въ газетахъ, замтила Софья Петровна, пристально вглядываясь въ черты незнакомца и стараясь разсмотрть цвтъ глазъ.
— Честь имю рекомендоваться, сказалъ гость. Я тульскій помщикъ Губковъ. Мой племянникъ однофамилецъ, прибавилъ онъ, указывая на вошедшаго вслдъ за нимъ молодаго человка, нсколько пониже ростомъ и гораздо моложе лтами.
— Мы слышали, что вы продаете ваше имніе.
— Авдотья!.. Авдотья!.. стой!.. не уходи!.. Продаю… да… нтъ… то есть… какъ бы вамъ сказать, бормотала она теряясь.— Авдотья!…
Но Авдотьи уже не было. Она, по принятому обыкновенію у помщиковъ, при каждомъ появленіи гостей ставить самоваръ, хлопотала уже о ча.
— Какъ быть? думала взволнованная Софья Петровна.— Велть имъ удалиться? разозлятся, все переломаютъ, перетаскаютъ, домъ подожгутъ, пожалуй…
Софья Петровна ршилась обойтись съ ними подружелюбне, побдить ихъ деликатнымъ обращеніемъ и любезностью, средствами, которыя употребляла она въ молодости, когда хотла надъ кмъ нибудь одержать побду. Она попросила гостей приссть и предложила имъ лежавшія передъ ней на столик папиросы.
— Мариланъ ду, сказала она. Я и сама курю. Дурная привычка, а не могу отстать. Вы въ какомъ узд изволите жить? спросила она, придавая своему голосу необыкновенную мягкость.
— Въ Ефремовскомъ.
— Значитъ не въ Алексинскомъ, проговорила она, не зная, что сказать.
— Имніе ваше вы дйствительно изволите продавать или нтъ?
— Продаю, какъ-же-съ, продаю.
— А много десятинъ у васъ?
— Сто пятнадцать. Земля хорошая, хозяйство трехпольное, луга заливные и лсу, хоть немного, а есть. И скота довольно. Усадьба, какъ видите, порядочная.— Она указала въ окно.— Вотъ скотный дворъ направо, налво амбаръ. Это лто крышу поправила.
— А цна какая, позвольте спросить?
— Да цна небольшая. Тридцать пять за десятину, цна обыкновенная въ нашихъ мстахъ. Имніе хоть небольшое, а хорошее. Я бы никогда не продала его, да приходится на житье перехать въ Москву ради внучатъ. Большіе стали, учиться пора. Оставить имніе на чужихъ рукахъ, знаете, все равно что не имть его.
— Еслибъ вы были такъ добры показать намъ планъ, сказалъ Губковъ.
‘Это, чтобъ безъ меня стащить что-нибудь, подумала старушка.— Какъ бы не такъ! Однихъ безъ Авдотьи не оставлю.’
— Ужь вы извольте прежде чайку напиться, пообогрться хорошенько, сказала она, не измняя своего ласковаго тона, — а тамъ, мы можемъ и за планъ приняться.
Между тмъ, Авдотья разставила чашки на кругломъ стол посреди комнаты, подала водку и закуску. Степка, одтый въ полушубокъ и обутый въ валенки, внесъ самоваръ. Хозяйка предложила гостямъ подвинуться къ столу и принялась заваривать чай.
— Не угодно ли вамъ водоч… да нтъ, подумала она, — напьются, забуянятъ.— Не угодно ли грибковъ маринованныхъ, сказала она,— ветчинки, телятины холодной?
Гости ни отъ чего не отказывались и кушали съ большимъ аппетитомъ. Водочку, для большей врности, она отставила на буфетъ.
Миша и Павлуша, въ продолженіе этого времени, успли прохаться на чужой тройк шагомъ до мельницы, поразспросить у кучера, откуда онъ привезъ имъ гостей, какъ ихъ фамилія, много ли у нихъ лошадей на конюшн, отчего хромаетъ лвая пристяжная, есть ли на двор цпная собака, какъ зовутъ ее… и вернуться домой.
— Молодцы какіе! сказалъ Губковъ при вид раскраснвшихся отъ холода мальчиковъ.
— Это мои внучата, съ гордостью сказала бабушка, рекомендую вамъ. У меня есть и внучка.— Надя! гд ты?
Надя, сидвшая все время за бабушкинымъ кресломъ на корточкахъ, въ углу, высунулась изъ-за кресла и со страхомъ взглянула на гостей.
— Поди-же сюда, Надя!
Надя медленно вылзла изъ своего убжища и, скрестивъ руки на голов, робко подошла къ бабушк и легла къ ней лицомъ на колни.
— Что же ты, Надя… нехорошо. Подыми головку:
Но Надя головы не подымала.
— Отдать ее арестантамъ! опять вздумалъ пугнуть ее Миша.
У Софьи Петровны краска разлилась по всему лицу.
— Тш… тш… тш… замахала Софья Петровна на Мишу.— Какой дерзкій и неосторожный! подумала она.
— Что, бабушка, что? въ невинности души приставалъ къ ней внучекъ.
— Отстань! отвчала она гнвно, между тмъ какъ Надя продолжала лежать лицомъ внизъ, отбояриваясь отъ брата локтями.
— А внучекъ-то вашъ любитъ пошалить, какъ видно, замтилъ гость съ рыжею бородою.
Миша, сконфуженный такимъ замчаніемъ, поспшно проскакалъ по комнат бочкомъ, ударяя одной ногой о другую, и исчезъ за дверью. Софья Петровна, по привычк длиться своими впечатлніями съ Авдотьей, вышла на минуту къ ней въ комнату въ сопровожденіи Нади, которая продолжала жаться къ бабушк, держа ее за платье обими руками.
— Наградилъ-же насъ Богъ такими гостями, таинственно сказала барыня Авдоть.
— А чмъ-же эти гости хуже другихъ? возразила та,— и кучеръ одтъ хорошо, и лошади сытыя такія.
— Разв ты не знаешь?
— А что, матушка?
— Да арестанты.
Степка, раздувавшій самоваръ, пріостановилъ свой трудъ и, устремивъ взоръ на Софью Петровну, сталъ вслушиваться.
— Вс примты, продолжала она, — и ростъ большой, и борода рыжая, и носъ умренный, дай особыхъ примтъ не имется, все какъ сказано въ газетахъ. Бываютъ бородавки, пятна родимыя, веснушки, а у нихъ ничего!.. Арестанты!.. Повришь-ли, Авдотья, сижу я съ ними за чайнымъ столомъ, ни жива, ни мертва. Ну, думаю себ, какъ бросятся на насъ съ кинжалами!.. И сердце у меня такъ и бьется, такъ и бьется!
Авдотья уперлась подбородкомъ на руку и призадумалась.
— Господи! Святая твоя воля! прошептала она со вздохомъ.
Степка тоже вздохнулъ, но во всю комнату.
— Гм… промычалъ онъ,— не сдобровать намъ съ ними! Недалече отсель пожаръ былъ эту ночь, рыга сгорла… подожгли небось.
— Они же и подожгли, ршила Софья Петровна.
— Встимо они, подтвердилъ Степка и снова задулъ въ самоваръ.
— Постой-ка въ гостинной, Авдотья, а я планъ поищу, сказала барыня.— Спрашиваютъ — какъ будто и въ самомъ дл онъ имъ нуженъ.
Черезъ нсколько минутъ планъ былъ принесенъ и раскинутъ на стол. Губковъ и племянникъ, нагнувшись надъ планомъ, внимательно его разсматривали, длая владлиц разные необходимые вопросы.
Наконецъ гости, ничмъ не поршивъ на счетъ покупки имнія, стали собираться въ обратный путь.
У Софьи Петровны отлегло на сердц. Давно старушка не испытывала такого пріятнаго чувства, какъ въ ту минуту. Она какъ будто завидла во время кораблекрушенія спасительную лодку, такъ было ей радостно видть, какъ Губковъ, со шляпой подъ мышкой, сталъ надвать перчатки.
— Ршиться на покупку имнія сразу нельзя, сказалъ Губковъ.— Если позволите, мы прідемъ еще разъ.
Софья Петровна чуть не вскрикнула. Ея спасительная лодка внезапно исчезла въ волнахъ. Лицо бдной старушки вытянулось и поблднло. Она едва-едва протянула гостямъ руку и готовности видться съ ними изъявлять не стала.
Гости распростились, надли въ передней, съ помощью Степки, шубы и вышли.
— Ухали, слава Теб Господи! сказала старушка перекрестясь.— Посулили еще разъ пріхать, да когда-то еще прідутъ и прідутъ-ли, а теперь ихъ нтъ.— Погоди, Степка, не уноси самовара, дай чайку напиться на свобод. Одинъ-то изъ нихъ какой красивый мужчина! обратилась она къ Авдоть. Видъ такой благородный и осанка важная такая!
Софья Петровна сопровождала эти слова гордымъ движеніемъ головы и прищуриваніемъ своихъ маленькихъ глазокъ. Посл пятой чашки чаю, она провела платкомъ по всему лицу и объявила, что теперь пойдетъ по хозяйству.
— Давно что-то на скотномъ двор не была, сказала она.— Дай, Авдотья, мой платокъ большой, сапоги теплые, шубу.
Авдотья принесла съ верху шерстяной платокъ и сапоги, потомъ пошла въ переднюю за шубой.
— Гд-же это шуба-то? проговорила она, взглянувъ на вшалку, гд висли, въ ту минуту, одн дтскія шубенки.— Сегодня утромъ еще здсь была. Софья Петровна! Матушка! пожалуйте-ка сюда!… Вдь шубы-то вашей нтъ…
Софья Петровна всплеснула, руками.
— Разбойники! проговорила она красня, — шубу увезли! Понадобилась-же имъ моя старая шубенка! Ну на что она имъ?
— Счастье ваше, что новой тутъ не было, они бы и новую увезли.
— Степка! кликнула раздосадованная барыня,— ты что смотрлъ, когда гости узжали? Шубу мимо носа пронесли, а ты и не замтилъ. Чурбанъ!
— Что смотрлъ! На гостей смотрлъ… кудаже больше? отвчалъ Степка.
И вотъ заговорили въ околодк о бглыхъ арестантахъ пуще прежняго. Разсказывали, слушали и повторяли, какъ прізжали арестанты къ Софь Петровн Шелевой и, пробывъ у нея весь день, увезли ея шубу и еще что-то, хотли было и серебряныя ложки увезти, и цпную собаку отравить, и домъ поджечь хотли, но почему-то имъ не удалось все это исполнить. У самой Шелевой, съ того дня, только и было на ум и язык что арестанты, они ей чудились во сн и на яву. Малйшій шумъ на двор или въ сосдней комнат приводилъ ее въ трепетъ. Бдная старушка ни спать, ни сть не могла и стала замтно худть. Да и Авдотья, въ этомъ случа, была немногимъ похрабре барыни. Она не ложилась спать, не осмотрвъ, въ сопровожденіи Степки, всхъ темныхъ уголковъ въ дом и не устроивъ у себя въ комнат, гд дверь болталась на одной петл, баррикады изъ столовъ. Павлуша ни минуты не оставался въ комнат одинъ. Миша хлопоталъ, каждый вечеръ, чтобы на ночь спустили Срку, цпную собаку. Надя не спала иначе какъ на кровати у бабушки, запрятавъ куклу свою подъ подушку. Одинъ только Степка мало заботился о томъ, заберутся ли къ нимъ арестанты еще разъ, и спалъ въ передней на голомъ полу такъ крпко, что арестанты могли бы унести и его.
Прошло дней десять съ похищенія шубы. Опять колокольчикъ извстилъ Щелевыхъ о прізд гостей, и опять кибитка съ срымъ коренникомъ и двумя саврасыми на пристяжкахъ остановилась у крыльца.
— Матушка Софья Петровна!… Софья Петровна!… кричала Авдотья, бжа по лстниц вверхъ.— Арестанты пріхали!
Софья Петровна такъ и обомлла. Едва держась на ногахъ, она подошла къ окну.
— Они, они!… проговорила старушка замирающимъ голосомъ.
— Не послать ли за становымъ? предложила Авдотья.
— Пошли, пошли! едва могла проговорить
Софья Петровна и опустилась на стулъ, чтобы не упасть.
— Идите-же внизъ, барыня! Что вы такъ перепугались? Богъ милостивъ. Ужь не всхъ же перержутъ, — наивно успокоивала ее Авдотья.
Сказавъ это и придерживаясь одной рукою за балюстраду, Авдотья быстро, какъ бы падая, сбжала съ лстницы. За ней, поправивъ на себ чепецъ, стала медленно, едва шевеля ногами, спускаться съ лстницы Софья Петровна.
Прізжіе находились уже въ гостинной и разсматривали висвшіе надъ диваномъ фотографическіе портреты. Губковъ обратился на этотъ разъ къ хозяйк какъ къ знакомой и поцловалъ у нея руку. Такая вжливость со стороны бглаго арестанта озадачила старушку. Она почла долгомъ на вжливость отвчать вжливостью и собственноручно подвинула для Губкова кресло.
Авдотья, между тмъ, стояла въ дверяхъ и нетерпливо ждала, чтобы барыня взглянула на нее. Уловивъ наконецъ взоръ ея, она указательнымъ пальцемъ стала подзывать ее къ себ.
— Барыня! начала она таинственно, когда Софья Петровна вышла къ ней за дверь.
— Степка за становымъ не детъ, говоритъ, животъ болитъ. Не прикажете ли създить Михайлу Михайловичу? Далеко ли тутъ? Онъ и озябнуть не успетъ.
Софья Петровна позвала Мишу и велла ему хать скоре къ едулу Евстафьевичу и привезти его немедленно. Миша, не теряя времени въ разспросахъ, началъ, прискакивая, напяливать на себя шубенку и искать заброшенную куда то шапку. Павлуша напросился брату въ спутники.
Черезъ часъ времени, въ продолженіе котораго гости успли закусить довольно плотно, напиться чайку, выкурить по нсколько папиросъ и поговорить объ имніи, розвальни, въ которыхъ кучею сидли оба мальчика и становой, прохали мимо оконъ и остановились у крыльца.
Становой вошелъ. При вид Губкова онъ остановился.
— Кого я вижу! воскликнулъ онъ.— Дмитрій Николаевичъ! Мое вамъ глубочайшее почтеніе! Какъ здоровье ваше? Что супруга ваша? Дточки?
— Очень радъ васъ видть, проговорилъ Губковъ вставая и, обнявъ становаго, поцловался съ нимъ три раза.
Рука Софьи Петровны, поднятая съ чайникомъ къ верхней ршетк самовара, такъ и остановилась поднятою. Раскрытый ротъ и глаза, поперемнно останавливающіеся то на становомъ, то на Губков, выражали крайнее недоумніе.
— Миша входитъ ко мн, обратился становой къ хозяйк,— къ намъ, говоритъ, пріхали какіе-то Зубковы. Могъ-ли я ожидать, что увижу моего почтеннйшаго Дмитрія Николаевича. Пятнадцать лтъ какъ имю счастье ихъ знать. И на свадьб ихъ былъ, и въ дом родителей ихъ какъ родственникъ былъ принятъ. Супруга какая добрйшая у нихъ!.. а ужь самъ-то Дмитрій Николаевичъ и говорить нечего!.. Ей-богу!
— Полно вамъ комплименты строить, едулъ Евстафьевичъ. Сами-то вы добрйшій человкъ, сказалъ Губковъ.
— А имніе какое чудное у нихъ… прелесть!.. рай! продолжалъ едулъ Евстафьевичъ.
Софья Петровна конфузилась. Ей было совстно и неловко. Молча и не подымая больше глазъ на гостей своихъ, она съ особеннымъ стараніемъ терла полотенцемъ блюдечко, давно уже сухое.
— А вдь мы съ вами давно не видались, сказалъ Губковъ сдулу Евстафьевичу.
— Да-съ, будетъ лтъ…. лтъ семь.
‘Семь! подумала Софья Петровна. Да въ семь лтъ чего не надлаешь! Есть время и въ тюрьму попасть и убжать!’ И опять сомнніе овладло ею.
— Не покупать ли имніе у Софьи Петровны вы изволили пріхать? спросилъ едулъ Евстафьевичъ у Дмитрія Николаевича.
— Да. Хотлось бы купить вотъ для племянника. Надо же и ему имть свою собственность, хоть маленькую. Въ нашей губерніи продающихся имній много, только хорошихъ мало….
И разговоръ зашелъ объ имніяхъ и продолжался довольно долго. Софья Петровна успла перемыть и перетереть вс блюдечки, чашки и ложечки, спрятать ложечки въ чайный ящикъ и ключикъ отъ ящика, привязавъ къ кончику носоваго платка, спрятать въ карманъ.
едулъ Евстафьевичъ пожелалъ наконецъ узнать отъ Софьи Петровны причину, которая ввела его въ пріятную необходимость, какъ выразился онъ, побывать у нея.
— Мн… мн хотлось… хотлось имть удовольствіе васъ видть, больше ничего, отвчала старушка запинаясь. Она была врагъ всякой неправды, но какъ было ей сознаться въ присутствіи постителей, что она сочла ихъ, людей, быть можетъ совершенно честныхъ, за мошенниковъ.
едулъ Евстафьевичъ, поблагодаривъ наклоненіемъ головы за любезный отвтъ, объявилъ, что долженъ хать домой. Въ тхъ же розвальняхъ и опять съ Мишею вмсто кучера, но почему-то безъ Павлуши, онъ отправился въ обратный путь. Черезъ нсколько минутъ распростились и Губковы.
Едва кибитка ихъ отъхала отъ крыльца, какъ изъ передней въ залу быстро отворилась дверь, и появилась Авдотья.
— Матушка! Софья Петровна! воскликнула она съ какимъ-то отчаяніемъ въ голос,— ваши теплые сапоги пропали!.. Часъ тому назадъ они стояли тутъ, вотъ тутъ у самаго порога. Не догадалась же я, глупая, ихъ припрятать. Вдь новенькіе!
Софья Петровна подошла къ окну и взглянула на вызжавшую со двора кибитку.
— Безсовстные, безсовстные! проговорила она съ выраженіемъ глубочайшаго презрнія.
Вздумалось едулу Евстафьевичу мсяца черезъ, полтора привезти къ Щелевымъ дтей своихъ и съ дтьми няню.
Софья Петровна съ внучатами встртила ихъ всхъ въ передней.
— Здравствуйте, мои красавчики! Озябли, я думаю, говорила она четыремъ мальчикамъ въ дубленкахъ.— Мое почтеніе, едулъ Евстафьевичъ! Хорошо сдлали, что навстили меня старуху и что дточекъ привезли съ собою.
— Здравствуйте, матушка! сказала ей няня, почтительно цлуя у нея руку.
— Здравствуй, милая! Да… да что это?
На лиц Софьи Петровны выразилось изумл еніе Она съ особеннымъ вниманіемъ стала разсматривать на нян шубу.
— Повернись!.
Няня повернулась.
— Моя!..
— Что это ваше, матушка?
— Шуба.
— Эта-то?
— Да, что на теб надта.
— Да эта шуба моя-съ… собственная, сказала няня, красня и стараясь улыбнуться, чтобъ скрыть то непріятное чувство, которое внезапно овладло ею.
Софья Петровна разсматривала шубу съ возрастающимъ вниманіемъ.
— И покрышка изъ синяго драдедама, и фасонъ тотъ-же, и мхъ бличій, да и заплатка на правомъ плеч. Шуба моя, тутъ и говорить нечего.
— Помилуйте-съ!— У няни навернулись слезы.— Неужели я бы взяла вашу шубу? Да и то сказать, какъ мн было взять ее? Вдь я у васъ, матушка, всего-то въ первый разъ, отродясь не бывала. Сами посудите.
— Какъ-же она къ теб попала, скажи пожалуйста?
— Въ Алексин купила на площади.
— Давно?
— А такъ… о Рождеств, вотъ, когда холода стояли. Я здила съ дьячкомъ.
— У кого-же ты купила?
— Ужь этого вамъ, матушка, не могу сказать.
— Отчего-же не можешь?
— Сама не знаю у кого.
— Не съ рыжей ли бородой онъ былъ? Высокій? Блдный такой?
— Нтъ, не блдный, и не высокій, и не помнится мн, чтобъ борода была. Роста онъ былъ средняго.
— А!.. племянникъ! подумала Софья Петровна.
— За шубу пять рублевъ дала, продолжала няня. Была у меня трехрублевая, да дв рублевыхъ, я ихъ и отдала! да тутъ же на площади два двугривенныхъ потеряла, такая досада! Изъ платка выронила. Я, знаете, какъ узелокъ развязывать-то стала, они и выпали. Искать, искать… такъ и пропали! Спросите у дьячка, а я не лгу, во т передъ Богомъ! Да вотъ, матушка, у того же продавца и мховые сапоги купила за семьдесятъ пять копекъ.
Она высунула ногу, обутую въ теплый бархатный сапогъ.
— И сапоги-то мои! проговорила Софья Петровна. Вотъ красная шерстинка, что у меня замткой была. У одного изъ сапоговъ ушка не доставало… вотъ, вотъ, у одного и нтъ! Скажите пожалуйста!
— Ужь не знаю, матушка, какъ это такъ случилось, а я-то у васъ ихъ не брала, хоть къ присяг идти!
Увлеченная разговоромъ съ нянею, хозяйка забыла о гостяхъ своихъ и спохватясь наконецъ, попросила всхъ въ гостиную.
— Авдотья! Степка! Самоваръ скоре!
Хозяева и гости чинно разслись вдоль стнъ. Вс, занятые мыслями, кто о предстоящемъ ча съ булочками и, можетъ быть, съ вареньемъ, кто о похищенныхъ сапогахъ и шуб, сидли молча. Взоры были обращены на Авдотью, суетливо разставлявшую чашки и все, что требовалось къ чаю
Степка внесъ самоваръ и поставилъ на столъ.
Няня взглянула на Степку, и лицо ея выразило не то удивленіе, не то испугъ. Она схватилась обими руками за голову.
— Батюшки! воскликнула она.— Онъ! онъ! какъ есть, онъ! Поди-ка ты сюда, обратилась она къ Степк.— Да, не уходи, не уходи, мой милый… не пущу.
Она остановила его за армякъ.
— Ты чью шубу-то мн продалъ о Рождеств, на рынк? Чью? Ну, кайся, кайся! Вдь и свидтель есть у меня, да еще и не одинъ!
Глупая физіономія Степки стала еще глупе.
— Да пустите меня… что вы тутъ… пристали, бормоталъ Степка.
— Нтъ, батюшка, не пущу! Подавай мн денежки. Не дарить же ихъ теб. Шубу-то Софь Петровн отдать придется, а я оставайся безъ шубы и безъ денегъ? Нтъ, голубчикъ, ужь этому не бывать! Шубу-то я отдать отдамъ, да и денежки возьму.
Степку такъ и тянуло въ дверь.
Софь Петровн не врилось, чтобы Степка могъ совершить такое преступленіе.
— Сколько мсяцевъ живетъ у меня, думала она,— ни въ какомъ дурномъ дл заподозрнъ не былъ и вдругъ… Да нтъ, это не онъ… арестанты.
Но няня этого дла такъ не оставила. Федулъ Евстафьевичъ вынужденъ былъ, въ качеств становаго, разобрать дло, какъ слдовало, записать показанія няни, навести справки и все дло представить въ волостной судъ. Тамъ, по разсмотрніи дла, признали Степана Трифонова виновнымъ въ покраж шубы и мховыхъ сапогъ и поршили: Шубу и сапоги возвратить госпож Шелевой,— которая потомъ великодушно оставила и то и другое у няни,— а Степана Трифонова подвергнуть тлесному наказанію. И Степку выскли.