ТРИ РАЗСКАЗА ДЛЯ ДТЕЙ.
Александра Гиппіусъ.
(АВТОРА РАЗСКАЗА ‘НЕПТУНЪ’).
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Тип. Братьевъ Шумахеръ, Вас. Остр., Тучковъ nep. No 1.
1885.
САВЕЛЬИЧЪ.
САВЕЛЬИЧЪ.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
Савельич, Гиппиус Александра Карловна, Год: 1885
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Въ усадьб вс еще спятъ, только Савельичъ, маленькій, худенькій старичекъ лтъ шестидесяти, не спитъ. Онъ всталъ на разсвт и, надвъ сверхъ полинявшей розовой рубашки и нанковыхъ панталонъ, засаленный холщевый передникъ, а на босую ногу войлочныя туфЛи, принялся убирать комнаты. Отодвигая и передвигая столы и стулья, онъ выметалъ изо всхъ уголковъ и сметалъ со всей мебели пыль такъ старательно, какъ будто отъ добросовстнаго исполненія этой работы зависло все благосостояніе его господъ и его собственное.
— Ишь, игрушекъ-то сколько повсюду разбросали! Гд кукла, гд волчекъ!. Вотъ лошадь со сломанной ногой!… Шашки разсыпаны… сбирай ихъ теперь по всей зал!… Э — эхъ! кряхтлъ старикъ, нагибаясь. Учатъ, учатъ дтей всмъ премудростямъ, а нтъ, чтобы научить порядку. Кто порядка не знаетъ, отъ того ужь толка не жди! прибавилъ онъ, откативъ ногой далеко отъ себя огромный резиновый мячъ.
Когда комнаты были приведены въ надлежащій видъ, Савельичъ отправился въ буўетъ. Тамъ онъ принялся за чистку самовара, теръ его такъ долго, что самоваръ заблестлъ какъ новый.
За перегородкой кто-то громогласно звнулъ. Савельичъ замычалъ.
— Видно ночи-то мало теб чтобъ спать, проговорилъ онъ сурово. Солнце взошло, а ты все еще валяется… Лнтяй!
За перегородкой, должно быть вслдствіе этого замчанія, кто-то закопошился.
— Ты куда ваксу-то сунулъ, что у меня тутъ на полк стояла? спросилъ у неизвстной пока намъ личности Савельичъ.
— Я вашей ваксы не касался,— отвчалъ голосъ изъ-за перегородки.
— Не касался!… а кто-же касался? Сама съ мста сойти не могла.
— Аграфена нешто унесла, а я не бралъ.
— Окромя тебя никто сюда не ходитъ.
— Дти ходятъ.
— А вакса имъ на что?
— А кто ихъ знаетъ на что!… разв я знаю.
— Ты не разсуждай у меня! А чтобъ вакса была!
Изъ-за перегородки показалась заспанная, растрепанная и немытая фигура мальчика лтъ тринадцати.
— Вонъ!… нешто не видите? На верхней полк, въ углу, проговорилъ мальчикъ, указывая всей рукой на то мсто, гд стояла вакса.— Куда поставили, тамъ и есть. Вы не внизъ поставили, а наверхъ.
Онъ всталъ на табуретку и досталъ ваксу.
— Дровъ принеси. Теб обо всемъ напоминать надо: самъ не подумаешь.
Мальчикъ, лниво передвигая ногами, вышелъ.
— Петяшка! крикнулъ Савельичъ, когда тотъ уже былъ за дверью. Петяшка!
Но Петяшка не вернулся.
— Ишь ты!… удралъ бездльникъ! Нтъ, чтобы соръ захватить съ собою. Эхъ, голова, голова! ворчалъ старикъ, начиная чистить сапоги.
Одинъ сапогъ былъ вычищенъ, когда изъ залы въ буфетъ медленно отворилась дверь и всунулась хорошенькая свтловолосая головка двочки лтъ семи.
— Савельичъ! Что вы намъ чай не подаете? сказала головка. Ужь съ полчаса какъ мы съ миссъ Энни встали.
— Подождите: подамъ. Дочищу сапоги папаш и подамъ.
— Вы, кажется, самовара и не ставили.
— Что-жь что не ставилъ!… Поставлю.
Дтская головка исчезла.
— Имъ все скорй да скорй. Вотъ сами бы сапоги почистили, такъ я бы давно и самоваръ поставилъ. У миссы-то дло одно: болтать да болтать! ‘іесъ — іесъ, но — но, гудбай, май диръ…’ весь день въ болтовн проводитъ, а туда-же… еле глаза протретъ, подавай ей чай скоре, какъ будто у нея есть спшное дло какое, продолжалъ ворчать про себя старикъ.
Онъ поставилъ оба сапога рядкомъ на столъ, полюбовался ихъ глянцемъ и понесъ ихъ къ барину въ кабинетъ, затмъ, возвратясь въ буфетъ, принялся собирать на подносъ чайныя чашки.
Вскор все семейство Доблестневыхъ сидло за чайнымъ столомъ, шутя и весело разговаривая.
Часа черезъ три, въ тхъ же дверяхъ буфета, показалась другая головка, на сей разъ черненькая, мальчика лтъ шести.
— Савельичъ! пора бы завтракъ подавать! проговорилъ мальчикъ.
— Знаю, что пора.
— Поскорй, Савельичъ.
Подождте. Не десять рукъ у меня, сами знаете. Вы сегодня встали-то когда? Поздно. Съ чайнаго стола вотъ только-только что чашки-то убралъ. Васъ же ждалъ. Приказали бы вашему Петяшк все это мыть да убирать, такъ дло-то скоре бы пошло. Онъ, небось, у васъ тамъ на острову сидитъ, мухъ считаетъ.
Семейство Доблестневыхъ состояло изъ графа Сергя Андреевича, жены его Ольги Александровны и двухъ дтей Китти и Билли, съ которыми читатель уже мелькомъ видлся. До поступленія въ домъ миссъ Энни, дтей этихъ звали просто Катя и Вася, но англичанк угодно было переименовать ихъ на свой ладъ, и съ тхъ поръ никому не приходило въ голову называть дтей иначе какъ по англійски, то есть, Китти и Билли.
Состояніе у Доблестневыхъ было небольшое. Отецъ Сергя Андреевича, умирая, оставилъ ему нсколько тысячъ долгу и имніе Горки, которое приносило очень незначительный доходъ. Доблестневы вынуждены были изъ экономіи проводить большую часть года въ имніи и только на зимній сезонъ перезжали въ Москву, гд жили скромно, безъ всякихъ затй.
Домъ въ Горкахъ былъ каменный, большой, но такой старый, что нкоторыя части его начинали разваливаться. Чтобъ привести его въ порядокъ, у Доблестневыхъ не хватало средствъ. Въ такомъ же запущеніи былъ и садъ, расположенный на пяти десятинахъ, съ тнистыми липовыми аллеями, изъ коихъ одна только, ведущая къ озеру, прочищалась и усыпалась пескомъ каждую весну, другія оставались на все лто заросшими травою. Передъ домомъ росли великолпные кусты розъ, посаженные еще при покойномъ граф, да старый дикій виноградъ, не требующій ухода, густою массою покрывалъ балконъ. Другихъ затй, услаждающихъ глазъ, не было.
Озеро составляло любимую цль прогулокъ для семейства Доблестневыхъ. На берегу его удили рыбу, любовались закатомъ солнца, читали, работали, а иногда, разложивъ ковры и подушки, засыпали покойнымъ послобденнымъ сномъ.
Саженяхъ въ десяти отъ берега лежалъ маленькій островъ, весь обросшій ивами, между которыми виднлся желтый каменный павильонъ. На остров этомъ жили, укрываясь въ павильон отъ холода и ненастья, кролики, павлины, голуби, жили и блки въ дупл стараго дуба, жили и утки въ домик у спуска къ вод. Билли и Китти каждое утро, забравъ съ собою нсколько книгъ и игрушекъ, отправлялись туда на лодк съ миссъ Энни и Петяшкой, кормили животныхъ, учились, играли и оставались тамъ вплоть до завтрака.
Петяшка былъ для дтей отличнымъ слугою и товарищемъ. Вздумается дтямъ устроить гд нибудь грядку или клумбу, Петяшка берется за лопату и устраиваетъ имъ что надо, придетъ ли имъ охота удить рыбу, онъ отыскиваетъ и сажаетъ на удочку червяковъ, идутъ они съ миссъ Энни гулять, онъ несетъ ихъ плэды, зонтики, пальто, и на грязныхъ мстахъ подкладываетъ камешки, хвороста или доски, затитъ кто изъ дтей шагомъ поздить верхомъ, онъ осдлаетъ лошадь и всю дорогу ведетъ ее, поправляетъ стремена или сдло. Петяшка учился въ приходскомъ училищ и только на лто возвращался въ Горки, гд главною его обязанностью было прислуживать дтямъ. Кром этой обязанности лежала на немъ другая, а именно: исполнять все, что ни приказывалъ ему Савельичъ. Надо замтить то обстоятельство, что какая-то ттка Петяшки приходилась Савельичу кумой, вслдствіе этого духовнаго родства съ тткой, Савельичъ считалъ себя въ родств и съ Петяшкой, а потому ставилъ себ въ обязанность во всемъ руководить Петяшку, какъ бы собственнаго сына, требуя отъ него строжайшаго повиновенія. ‘Ты у меня не балуйся, безъ дла не сиди, говаривалъ онъ ему, отъ бездлья только вздоръ въ голову лзетъ’. Иногда онъ скажетъ ему и цлую проповдь, въ род слдующей: ‘Главное, начнетъ онъ бывало, знай исполнять свой долгъ, за что взялся, то длай какъ слдуетъ, а не какъ попало. Да!… въ томъ и премудрость вся, чтобъ исполнять свой долгъ, то есть дло свое, въ точности. Зналъ бы всякій свое дло, такъ во всемъ бы и порядокъ былъ иной, и довольныхъ на свт не въ примръ было бы больше. Никто бы такъ не бранилъ другъ друга, ни господа прислугу, ни прислуга господъ. А то теперь, какъ посмотришь… Да что далеко идти! возьмемъ хоть Аграфену. Первая особа въ дом, и чтожь? Знаетъ гостей своихъ кофейкомъ угощать, да за воротами сидть, а за дло только и возьмется, какъ прикрикнетъ на нее графиня: ‘Сей часъ, сей часъ, ваше сіятельство!— запищитъ тутъ Савельичъ тоненькимъ голоскомъ — сей часъ, только кофейку напьюсь.’ И поваръ нашъ хорошъ, нечего сказать! какъ праздникъ, такъ господа безъ обда. Да и кучеръ-то… лошади по цлымъ днямъ безъ овса стоятъ’. Савельичъ могъ бы тутъ затронуть и господъ своихъ: но чувство уваженія къ нимъ, которое вошло у старика въ плоть и кровь, удерживало его отъ свободнаго сужденія на ихъ счетъ.
Савельичъ былъ словоохотливъ. Одна изъ любимыхъ темъ его была такая:
‘Сорокъ пятый годъ пошелъ, что служу господамъ своимъ, заговоритъ онъ бывало въ кухн, когда придетъ туда кто изъ чужихъ. Исполнилось мн не боле пятнадцати лтъ, какъ взяли меня въ комнаты къ покойному графу. Помню, какъ сегодня, какъ родился нашъ графъ Сергй Андреевичъ. Этому пошелъ теперь сорокъ пятый годъ. Дти-то Сергя Андреевича, можно сказать, родились на моихъ рукахъ. Графчикъ нашъ какъ родился, такъ на той-же недл чуть на тотъ свтъ не отправился. Послали меня въ Москву за докторомъ. Привезъ. Ужъ возились, возились мы съ этимъ ребенкомъ и днемъ и ночью, недли дв — три. Выздоровлъ. Не привези я доктора, такъ бы и не выздоровлъ. А ужь съ графинюшкой мн было хлопотъ — не приведи Господи! Мы жили здсь тогда, въ Горкахъ, графъ-то старый только что померъ. Долгу оставилъ, не будь тмъ помянутъ, пропасть. Горки чуть съ молотка не продали. Распустили всю прислугу. Остались, собственно сказать, я да Аграфена, да поваръ еще. Кормилица попалась намъ бдовая: какъ господа со двора, и она со двора… въ деревню. Аграфена спать завалится, аль тоже уйдетъ. Ребенокъ проснется въ люльк и давай кричать. Поищу, поищу кормилицу… нтъ! Длать нечего: выну ребенка изъ люльки, поношу на рукахъ, потрясу, псеньку спою… и заснетъ. Такъ провозился я все лто. Вотъ и теперь — хоть дти подросли маленько и губернанка есть у нихъ, мисса, а всежь я думай о нихъ. Хоть бы надысь, — разсказывалъ онъ разъ кому-то: пошли они съ миссою въ лсъ, и пострленокъ съ ними, — такъ выражался онъ, говоря о Петящк, — а калоши и не наднь никто, да и зонтики никто не подумалъ взять. Ударилъ дождь — я въ лсъ съ зонтиками и калошами въ рукахъ! Идутъ, вижу, мокрехоньки! Ни одной ниточки сухой. Ужь пожурилъ я ихъ порядкомъ, и мисс-то отъ меня досталось. И не принеси я имъ спирту потомъ, чтобъ ноги вытереть, переболли бы вс, ей Богу! А передъ тмъ вотъ что было. Стояла посреди двора телга. Графчикъ нашъ бгалъ, бгалъ кругомъ телги, да подъ телгу бацъ навзничъ! и лежитъ: должно быть головой ударился о камень. А мужикъ, съ другой стороны, не видя ребенка подъ телгой, за возжи взялся и кнутомъ на лошадь замахнулся. Минуточка — и телга вотъ такъ бы и прохала по голов ребенка! Тутъ бы и духъ вонъ! Къ счастью, я на крыльц стоялъ, скатерть вытряхалъ, и вижу… Господи! какъ я испугался! Съ испугу чуть было самъ съ крыльца не свалился. Кинулся къ ребенку, вытащилъ. ‘Только и знаете что бгать да шалить, говорю, какъ поднялъ. Голова-то у него вся въ крови. Повелъ его въ буфетъ, обмылъ. Вотъ ужь на волоск, могу сказать, жизнь его висла! Какъ Господь помогъ мн подбжать во время къ ребенку, ужь не знаю. И теперь еще страшно, какъ подумаю.
— А губернанка-то нашто? замтилъ едоръ, выздной лакей графини.
— Губернанка!… Да много ли она усмотритъ! Рзвятся… шалятъ… одинъ бжитъ въ одну сторону, другой въ другую… вотъ я и посматриваю, то одного поймаю, то другаго — и веду къ ней.
едоръ, въ качеств столичнаго вызднаго лакея, въ деревн ничего не длалъ, жилъ въ отдльномъ Флигел съ женой, имвшей привычку въ праздники носить при себ лорнетъ, и показывался только за столомъ, да подсаживалъ въ коляску графиню и дтей, когда т хали кататься, посл чего онъ садился играть съ поваромъ въ карты или отправлялся въ лсъ наслаждаться созерцаніемъ природы, предоставляя весь домашній трудъ, легкій и тяжелый, безвыздно жившему въ Горкахъ старику Савельичу, съ юности привыкшему работать и исполнявшему съ рдкою добросовстностью все, что возлагалось на него.
Случилось какъ-то дтямъ рано утромъ послать Петяшку въ городъ за какой-то необходимой покупкой, чуть-ли не за кедровыми орхами для блокъ. Въ тотъ день, по случаю сильнаго и продолжительнаго дождя, дтямъ не пришлось ни разу побывать на остров. Дождь прошелъ только къ вечеру, когда солнце начало уже садиться. Тогда Китти и Билли стали просить миссъ Энни хать съ ними на островъ: но та, по причин головной боли, отказалась. Дти все-таки отправились на берегъ, чтобы посмотрть хоть издали на возлюбленныхъ питомцевъ. По случаю ли ненастной погоды въ тотъ день или отъ недостатка въ пищ, животныя имли видъ печальный. Кролики скучились въ трав, старая блка сидла неподвижно на дерев, прижавшись къ стволу, павлинъ не распускалъ своего блестящаго хвоста, голуби не летали… Жаль стало дтямъ всхъ этихъ животныхъ. ‘Голодаютъ’, подумали они.
Лодка стояла на своемъ обычномъ мст. Дти посмотрятъ то на лодку, то на воду, то на островъ…
— Отчего бы намъ не похать однимъ? Вдь мы грести умемъ, разсудила Китти. Подемъ! предложила она брату.
— Подемъ.,
Они влзли въ лодку и отвязали ее отъ кола. Лодка отстала отъ берега и тихо пошла по теченію. Тутъ дти замтили, что одного весла недоставало.
— Видно, другое Петяшка куда нибудь забросилъ, проговорилъ Билли. Впрочемъ, мы справимся и однимъ.
— Дай, я буду грести, попросила Китти.
— Нтъ, нтъ! Грести буду я: только помоги мн положить весло на бортъ, говорилъ Билли, силясь поднять весло со дна лодки,— и садись править рулемъ.
Весло было вложено въ уключину и дти услись по мстамъ.
— Видишь, какъ я хорошо гребу, какъ ровно! похвасталъ тотчасъ Билли. Разъ, два… разъ, два… разъ, два… Ай!… ай! ай!
— Что случилось? съ испугомъ спросила Китти.
— Ай!… помоги! Весло завязло въ тин.
Китти вскочила съ мста и обими руками ухватилась за весло, но оно лзло изъ рукъ.
— Ай! отчаяннымъ уже голосомъ вскрикнулъ Билли.
Весло упало въ воду.
Билли нагнулся, чтобъ достать его. Китти остановила брата за руку.
— Что ты длаешь! Вдь ты упадешь въ воду, только не поплывешь какъ весло, а пойдешь прямо ко дну.
Билли и самъ зналъ, что тянуться за весломъ было опасно и что во всякомъ случа весла не достать ему. ‘Что-жь намъ длать?’ разсуждали дти въ тревожномъ недоумніи. ‘Ни плыть къ острову, ни вернуться къ берегу нельзя. Выйти изъ лодки и идти но вод, тоже нельзя… черезъ чуръ глубоко: врно боле аршина’.
Лодка, между тмъ, уносимая теченіемъ, продолжала плыть все дальше и дальше, по направленію къ мельниц, оставляя за собою островъ. Дтямъ стало наконецъ такъ страшно, какъ будто ихъ уносило въ открытое море. Они принялись кричать. Но въ окрестности, по обыкновенію, не было ни души и ихъ голоса терялись въ пространств.
Солнце зашло за горизонтъ, небосклонъ покрылся ярко-краснымъ облаками и надъ озеромъ поднялся туманъ. Вскор значительно смерклось.
— Что-бы миссъ Энни придти теперь на берегъ! Да не придетъ: голова болитъ,— разсуждаютъ дти и, сидя другъ передъ другомъ, плачутъ.
Въ дом зажгли лампы. Графъ занимался въ своемъ кабинет, графиня, ни мало не подозрвая, что дти не подъ присмотромъ миссъ Энни, спокойно работала въ диванной, а та, въ увренности что они, по случаю ея головной боли, сидятъ съ матерью, продолжала лежаті’ на кровати.
Савельичъ подалъ самоваръ и сообщилъ объ этомъ миссъ Энни, разливавшей обыкновенно чай, попросилъ къ столу графа и графиню и отправился въ дтскую звать дтей. Не найдя ихъ тамъ, онъ вышелъ на балконъ, спустился въ садъ, обошелъ кругомъ дома, побывалъ на двор, еще прошелся по саду и, не найдя ихъ нигд, отправился къ озеру.
— Савельичъ, Савельичъ! спасите насъ! стали кричать ему дти, какъ только замтили его на берегу, но ихъ слова до слуха старика не долтали.
— Возвращайтесь скоре домой! крикнулъ имъ Савельичъ. Что тамъ балуетесь?
— Савельичъ! ради Бога, спасите! продолжали умолять его дти.
— Затяли же въ такую позднь кататься по вод! ворчалъ про себя старикъ. И отпустила же ихъ мисса однихъ! Долго ли до бды!… Дти! возвращайтесь! крикнулъ онъ имъ изо всхъ силъ.
Лодка продолжала плыть.
— Ишь неслухи какіе! зовешь — не слушаются.
Онъ вынулъ изъ кармана свой пестрый платокъ и замахалъ имъ. Дти замахали тоже.
Случайно замтилъ Савельичъ весло, лежавшее въ трав, а не въ дальнемъ разстояніи отъ берега, въ тин, и другое. Тутъ только смекнулъ онъ въ чемъ дло и призадумался. Лодка находилась отъ берега далеко, другой лодки, чтобъ хать на помощь, не было, плавать Савельичъ не умлъ.
Оставалось одно: дойти, если не слишкомъ глубоко. Савельичт. снялъ сапоги и верхнюю одежду и вошелъ въ воду. Холодъ охватилъ его до костей. Забравъ съ собой весла и опираясь на нихъ, онъ смло шелъ въ вод. Чмъ дальше шелъ онъ, тмъ становилось глубже. Наконецъ вн воды осталась одна голова. Еще бы глубины вершка на два и Савельичу пришлось бы вернуться назадъ. Но, къ счастью, дно начинало мало по малу возвышаться. Лодка стояла на мели.
— Добрый Савельичъ! радостно воскликнули дти. Еслибъ вы не пришли къ намъ на помощь, мы наврное умерли бы съ голоду здсь, посреди озера, сказалъ Билли.
— Пли втромъ опрокинуло бы насъ и мы пошли бы ко дну, сказала Китти.
— Ну, положимъ, что втромъ васъ не опрокинуло бы здсь и съ голоду не пришлось бы умирать, сказалъ Савельичъ, только кататься-то не слдовало однимъ, вотъ что! Не слдовало Петяшки усылать. Онъ радъ пробгаться въ городъ: ему бы только бгать да бгать. Не слдовало и ходить такъ далеко безъ миссы: мало-ли что можетъ приключиться въ парк. Опять таки поздно: надо дома сидть и чай пить, а не гулять. Да!
Онъ говорилъ все это, сталкивая съ мели лодку, затмъ влзъ въ нее и принялся грести. Когда онъ причалилъ къ берегу, дти поблагодарили его за оказанную имъ услугу, выскочили изъ лодки и какъ на крыльяхъ полетли домой, даже на одномъ изъ поворотовъ Билли чуть не свалилъ съ ногъ миссъ Энни, которая шла къ озеру отыскивать дтей.
— Ай! Это вы, миссъ Энни! воскликнулъ Билли, ударяясь носомъ объ ея на крестъ сложенныя руки.
— Можно ли такъ бгать! Чуть не повалили меня! замтила ему миссъ Энни по англійски и Билли снова пустился къ дому, освщенныя окна котораго виднлись между черными деревьями.
Дти такъ были рады, что ихъ неудачное плаваніе кончилось благополучно, что о послдствіяхъ и не подумали. Какъ же удивились они, когда дома, вмсто того, чтобъ напоить ихъ чаемъ, имъ велли тотчасъ идти спать и объявили, что не только завтра, но и всю недлю имъ не позволятъ хать на островъ, ни съ Петяшкой, ни безъ Петяшки.
Графъ былъ не богатъ, но въ окрестности слылъ за богатаго и не малое число воровъ мечтало о томъ, какъ бы забраться къ нему въ домъ и поживиться его достояніемъ. Кабинетъ его находился въ нижнемъ этаж, съ отдльнымъ входомъ со стороны сада, и попасть туда было не трудно, но всмъ было хорошо извстно, что ночное охраненіе кабинета было поручено старику Савельичу, помщеніе котораго было рядомъ съ кабинетомъ, подъ лстницей. Врность слуги приводила въ нершимость людей самаго смлаго десятка. Помщеніе его подъ лстницей походило боле на конуру, чмъ на комнату. Тамъ, обыкновенно, копался онъ ночью часа до втораго, чистилъ себ сапоги, зашивалъ свой старый сюртукъ или приклеивалъ отломанную ножку къ столу или къ стулу, а потомъ молился вслухъ кладя земные поклоны, кряхтя и вздыхая. Въ шесть часовъ утра онъ снова бывалъ на ногахъ и въ своей желзной печк заваривалъ себ кофе. Сонъ же у Савельича былъ такой чуткій, что если крыса пробжитъ по лстниц, подъ которой онъ спалъ, то онъ тотчасъ подымалъ голову и прислушивался. Только въ тотъ вечеръ, когда пришлось ему спасать на озер отважныхъ пловцовъ и по этому случаю сильно продрогнуть и устать, онъ заснулъ раньше и крпче обыкновеннаго. Передъ тмъ чтобы лечь онъ говорилъ въ кухн, что должно быть маленько простудился, такъ какъ чувствуетъ ознобъ. Старику въ его лта — а ему было за шестьдесятъ — отъ купанья въ сентябрьскій вечеръ простудиться не трудно.
— А вы, Савельичъ, согрлись бы водочкой, посовтовалъ ему въ кухн нкто Кузьма, да напились бы теплаго и укрылись, къ утру какъ рукой бы сняло. Вотъ моя косушечка — возьмите.
Онъ вынулъ ее изъ-за пазухи и подалъ Савельичу. Тотъ влилъ въ себя до полукосушки.
— Вотъ вы теперь пойдите къ себ и лягте, продолжалъ совтовать Кузьма, а я вамъ принесу въ постель чайку съ лимончикомъ. Пойдите съ Богомъ!
Кузьма былъ сторожемъ въ одномъ изъ сосднихъ лсовъ, охотился за дичью и добытое возилъ, въ продолженіи двухъ — трехъ лтъ, въ Горки, гд привыкли считать его своимъ человкомъ. Савельичъ лежалъ уже въ постели, когда тотъ съ чайникомъ въ одной рук и начатымъ засохшимъ лимономъ въ другой, вошелъ къ нему. Поставивъ чайникъ на столъ, Кузьма вынулъ опять косушку.
— Не мшало бы вамъ выпить еще маленько. Не повредитъ, ей Богу не повредитъ.
Савельичъ осушилъ косушку до дна, выпилъ дв чашки чаю и укутался съ головой въ одло. Не прошло пяти минутъ — и Савельичъ храплъ.
Китти и миссъ Энни занимали комнату тоже въ нижнемъ этаж, недалеко отъ кабинета. Былъ первый часъ ночи. Лампада освщала сладко спящую Китти. Свтлые волосы ея были раскинуты длинными локонами по подушк, руки закинуты за голову, лице дышало безмятежнымъ спокойствіемъ и легкій румянецъ игралъ на щекахъ ея. У противоположной стны лежала, уткнувшись носомъ въ подушку, миссъ Энни. Она спала такъ крпко, какъ спитъ солдатъ посл битвы, только выстрлъ пушки, и то не въ дальнемъ разстояніи, могъ бы разбудить ее.
Ночь была темная, втеръ дулъ со свистомъ, дождь хлесталъ въ окна. Отъ удара втра затряслись рамы и Китти проснулась. Она подняла голову, съ недоумніемъ посмотрла на окна и опять склонилась на подушку. Но прежде чмъ удалось ей заснуть, послышался снова какой-то шумъ. На этотъ разъ она приподнялась на кровати и стала вслушиваться. Дождь продолжалъ бить въ стекла. Тутъ Китти, глядя на окно, гд висла обыкновенно между гардинами клтка, но которой въ ту минуту не было, вспомнила, что клтка съ канарейкой осталась на балкон, неимвшемъ надъ собой навса. Мысль, что бдная птичка стоитъ все время подъ открытымъ небомъ, въ такую страшную погоду, привела Китти въ ужасъ. Оставить птичку на балкон значило приговорить ее къ смерти, идти за нею посреди ночи, въ дождь, темноту и холодъ, показалось Китти въ первую минуту дломъ невозможнымъ. Просидвъ съ минуту въ раздумья, она спустила съ кровати ноги, сунула ихъ въ туфли, потомъ набросила на себя легонькій халатикъ и, на цыпочкахъ, чтобы не разбудить миссъ Энни, вышла изъ комнаты.
Попасть на балконъ нельзя было иначе, какъ черезгь кабинетъ. Подходя къ кабинету, она замтила подъ дверью свтъ. ‘Папаша еще не спитъ, читаетъ’, подумала Китти, — отворила дверь — и вскрикнула….
Передъ раскрытымъ шкапомъ стоялъ человкъ въ армяк и шапк. Комната была слабо освщена фонаремъ, стоявшимъ на полу. На крикъ Китти человкъ обернулся, мигомъ подхватилъ ее одной рукой и, закрывъ ей ротъ другою, бросился съ нею въ дверь, ведущую на балконъ. Затмъ, пройдя почти бгомъ весь дворъ, онъ вынесъ ее на большую дорогу. Тщетно рвалась бдная двочка изъ рукъ своего похитителя, плакала, кричала, звала на помощь…. Сторожъ, который только что передъ тмъ сдлалъ свой обходъ и постучалъ въ доску, снова лежалъ у себя въ сторожк и крпко спалъ. Дв цпныя собаки лаяли изо всхъ силъ, но на ихъ лай никто, по обыкновенію, не обращалъ вниманія. На большой дорог была привязана къ дереву лошадь. Похититель, не выпуская жертвы своей изъ рукъ, влзъ на лошадь и пустилъ ее мелкой рысцой по темной, но хорошо знакомой ей дорог.
— Кузьма! отпусти меня! говорила Китти умоляющимъ голосомъ, — ради Бога, отпусти!
— Какъ бы не такъ!… отпущу, такъ все разскажешь.
— Не стану разсказывать. Даю теб слово не разсказывать. Отпусти только.
— И взрослый человкъ не всегда съуметъ смолчать…. А гд же теб, ребенку! Не на убійство шелъ я къ вамъ… да что длать! Своя голова дороже.
Дождь крупными каплями падалъ на босыя ноги Китти, на тоненькій халатикъ ея. на голову ничмъ не покрытую. Она дрожала всмъ тломъ и коченла отъ холода. Вскор облака начали расходиться, дорога освтилась луной. Кузьма поднялъ лошадь въ галопъ и они помчались.
Въ дом продолжали спать. Савельичъ спалъ крпко, какъ никогда, охалъ, стоналъ, бредилъ, но не просыпался. Въ семь часовъ утра Петяшка разбудилъ его.
— Власъ Савельичъ! А Власъ Савельичъ! Вдь у насъ не ладно въ дом. Вставайте.
Савельичъ потянулся и звнулъ на весь домъ.
— Власъ Савельичъ!
— А — а!
— Вставайте. Въ кабинет что-то странное приключилось, даже очень странное. Шкапъ раскрытъ.
— Что — о?
— Посмотрите…. выдумывать не стану. Кто раскрылъ не знаю, а шкапъ настежъ.
— Какой шкапъ?
— Да желзный.
При этихъ словахъ Савельичъ, какъ будто получилъ электрическій ударъ, мигомъ вскочилъ на ноги и въ ночномъ костюм, какъ былъ, бросился въ кабинетъ.
Дверцы шкапа были раскрыты, фонарь, въ которомъ догорла свчка, стоялъ на полу. Савельичъ въ изумленіи остановился передъ раскрытыми дверцами.
— Господи! Боже ты мой! Боже ты мой! шепталъ старикъ, озабоченно покачивая головой. Сорокъ пятый годъ какъ барское добро охраняю и ничего подобнаго не случалось…. Видно ужь Богу угодно было такъ наказать меня.
Онъ подняла фонарь.
— Этотъ фонарь мн, какъ будто, знакомъ. Сломанная ручка, погнутая ршетка. Не помню у кого, а видлъ.
Пробило девять часовъ и миссъ Энни открыла глаза.
— Пора вставать однако, проговорила она. Китти моя дорогая, вставайте.
Она обернулась въ ту сторону, гд стояла Киттина кровать. Висло ея утреннее платьице, стояли на ковр ботинки, а самой Китти въ комнат не было.
Окончивъ свой туалетъ, миссъ Энни пошла отыскивать ввренную ея надзору двочку, сначала по комнатамъ, потомъ прошла въ садъ, въ паркъ и къ озеру.
Вышли изъ спальни графъ и графиня. Савельичъ ждалъ графа въ кабинет и встртилъ его съ выраженіемъ такой печали на лиц, что тотъ остановился и вопросительно посмотрлъ на него.
— Ваше сіятельство! у насъ несчастіе случилось! объявилъ старикъ почти торжественно.
— Несчастіе? Какое несчастіе?
— Изволите видть: шкапъ открытъ, замокъ сломанъ. Какъ и кто сломалъ одинъ Богъ вдаетъ. Вотъ и фонарь чей-то тутъ…. чей не знаю.
Графъ внимательно осмотрлъ дв верхнія полки шкапа. Подъ зеленымъ портфелемъ не оказалось конверта съ двумя стами рублей, полученными наканун отъ оброчныхъ крестьянъ.
— А ты спалъ у себя, тутъ, подл? спросилъ онъ Савельича. съ негодованіемъ. Или тебя не было дома? Гулялъ?
— Гд-жь я гулялъ! Я никогда не гуляю. Разв до гулянокъ мн.
— Хорошій ты сторожъ, нечего сказать! Вора впустилъ!
— Спалъ крпко, не дослышалъ. Виноватъ.
— Рядомъ спалъ и недослышалъ! Чуть не изъ-подъ подушки вытащили деньги. И посл этого полагайся на тебя!
— Сорокъ пятый годъ служу…..
— То-то и есть, что сорокъ пятый годъ служишь!… Состарился.
— Не моя вина, что состарился. Радъ бы не стариться.
— Полагаться на тебя ужъ видно нельзя, вотъ что! говорилъ дрожащимъ голосомъ вспыльчивый отъ природы графъ.
— Нельзя полагаться, значитъ, я не гожуся вамъ. Сорокъ пятый годъ служу и вдругъ не погодился!
— Послднія деньги украли! шутка-ли это! Въ богадльню тебя! Тамъ твое мсто, а не здсь. Только бы спать теб. да спать! продолжалъ горячиться графъ. Петяшка и тотъ лучше бы исполнилъ твою должность.
Нельзя было нанести старику боле чувствительной раны чмъ этимъ сравненіемъ.
— Петяшка лучше, такъ пусть Петяшка вамъ и служитъ, а меня отпустите, даромъ вашего хлба сть не стану, заговорилъ старикъ нетвердымъ отъ волненія голосомъ. Петяшка, такъ Петяшка!… Что-жь!… Пусть служитъ Петяшка. Можетъ статься и вправду я старъ. Петяшка помоложе.
Миссъ Энни поспшно вошла въ кабинетъ.
— Сусличъ! Суеличъ! гд Китти?
— Не знаю. Какъ мн знать!
— Ни дома, ни въ саду, нигд….
— Да поищите хорошенько и найдете, вмшался разгнванный графъ. Кому же искать, какъ не вамъ!
— Я искала везд, везд, и горничная искала. Граоиня думаетъ, что Китти потонула. Графиня плачетъ.
Испугъ выразился на лиц графа.
— А вотъ я поищу, сказалъ Савельичъ и, взявъ фонарь, чтобъ отнести его къ себ, вышелъ на балконъ.
Клтка, скатившаяся ночью по ступенямъ балкона, лежала на песк. Савельичъ поднялъ ее. Птичка оказалась мертвою.
Онъ отправился къ старой берез, гд были устроены качели. Но тамъ Билли качался одинъ, съ нимъ не было и Петяшки, который, по приказанію миссъ Энни, искалъ Китти. Даже и едоръ не полнился искать графинюшку.
Отъ качелей Савельичъ пошелъ черезъ дворъ къ сновалу, гд Китти любила валяться на сн.
На двор встртилась ему двочка лтъ семи.
— Ддушка Савельичъ! Фонарь-то у тебя! воскликнула она, а тятька ищетъ, сердится.
— А какъ его фонарь въ графскій кабинетъ попалъ?
— Не знаю какъ. Вчера ввечеру Кузьма бралъ.
— Кто?
— Кузьма.
— А гд Кузьма?
— А кто его знаетъ! Съ утра никто не видалъ его. И лошади нтъ. Должно быть къ себ ухалъ.
Савельичъ, говоря съ двочкой, замтилъ на ногахъ у нея красненькія туфли.
— Это что за башмачки у тебя? Словно графинюшкины.
— А эти башмачки я сегодня въ воротахъ нашла, одинъ-то въ воротахъ, а другой подальше…. на дорог, вонъ тамъ.
— Когда же ты нашла?
— Да рано утромъ, солнышко еле-еле подыматься стало. Я гусей выгоняла и вижу: въ воротахъ лежитъ красный башмачекъ, а тамъ другой. Я подняла и надла. Графинюшкины — такъ отдамъ, прибавила она печально.
Появленіе на дорог туфлей графинюшки, никмъ незамченный отъздъ Кузьмы и оставленный въ кабинет фонарь, который видли наканун въ рукахъ Кузьмы, все это показалось Савельичу страннымъ совпаденіемъ и навело его на врное предположеніе. Онъ поршилъ, что графинюшка похищена и что похититель ея никто другой, какъ Кузьма, укравшій и деньги.
Мимо воротъ прозжали три телги. Мужики съ топорами и веревками хали въ лсъ за дровами. Савельичъ остановилъ первую телгу.
— Вези меня въ Завьяловскій лсъ, только живо, сказалъ онъ мужику, забираясь къ нему въ телгу. Рубля не пожалю. И вы за мной, ребята! эй! обратился онъ къ мужикамъ, сидвшимъ въ слдующихъ двухъ телгахъ. Останетесь довольны. Только живе! Живе, ребята!
Онъ самъ ударилъ лошадь и она пустилась вскачь, за нею поскакали и другія.
Верстахъ въ десяти отъ графской усадьбы стояла посреди густаго лса сторожка. Кузьма жилъ въ ней одинъ съ тремя овчарками. Съ ружьемъ въ рук и съ топоромъ за поясомъ расхаживалъ онъ по лсу въ сопровожденіи собакъ, ловилъ порубщиковъ, стрлялъ дичь, спокойно убивалъ медвдей и такъ же спокойно убилъ бы человка, еслибы представилась необходимость.
Онъ вышелъ изъ сторожки — это было часовъ въ восемь утра — заперъ ее и сунулъ ключъ въ карманъ. Кликнувъ собакъ своихъ, онъ направился къ чащ. Онъ на сей разъ, противъ обыкновенія, былъ безъ ружья, а съ заступомъ на плеч. Пройдя саженей пятьдесятъ, онъ спустился въ оврагъ и, отыскавъ мсто, удобное для назначенія, принялся копать.
— Вотъ такъ…. длиною аршина полтора довольно, говорилъ онъ про себя, она ростомъ больше этого не будетъ…. уляжется.
Выкопать могилку между деревьями, въ корняхъ, одному человку было не легко, работа шла медленно. Вс три собаки лежали тутъ-же и дремали. Вдругъ навострили они уши, поднялись и пустились вверхъ по оврагу, на верху пріостановились, стали всматриваться по направленію къ сторожк и съ ужаснымъ лаемъ понеслись дальше. Сторожъ, услышавъ лай, бросилъ работу и поспшилъ наверхъ.
Около его жилища стояло четыре человка, которыхъ издали онъ хорошенько не могъ разсмотрть. Узнавъ Савельича, онъ пріостановился и пошелъ медленно.
— Отворяй сторожку! закричалъ ему Савельичъ.
— А на что? спросилъ Кузьма.
— На то, что надо. Отворяй!
— Отворилъ бы, да ключъ потерялъ.
— Такъ мы и безъ ключа отворимъ. Ломайте дверь! закричалъ Савельичъ мужикамъ, имвшимъ при себ по топору. А его вяжите разбойника: веревки-то съ вами. У тебя въ сторожк кто подъ ключемъ-то сидитъ? А?… Мы въ окно-то видли кто. Увезъ!
— На что мн было увозить! сама пришла! отвчалъ Кузьма, теряясь.
— Отворяй! говорятъ, теб.
Кузьма отворилъ дверь безпрекословно.
Китти лежала на скамь подъ тулупомъ, скатившись головой съ грязной, потерявшей цвтъ подушки, рука одна свисла. Савельичъ нагнулся къ Китти, чтобы вслушаться въ ея дыханіе.
— Жива! прошепталъ онъ радостно.
Утомленная ночнымъ происшествіемъ, Китти спала такъ крпко, что шумъ около сторожки не разбудилъ ея.
Старику было жаль нарушить сонъ ребенка. Онъ слегка только провелъ рукой по голов ея. Китти застонала, какъ бы отъ тяжелаго сновиднія и проснулась. Большими, недоумвающими глазами взглянула она на наклонившееся къ ней лицо старика, захохотавъ, какъ бы судорожно, она обвила его шею обими руками и, притянувъ къ себ, крпко его поцловала.
— Голубушка моя, родная! говорилъ старикъ, цлуя у Китти поперемнно то одну, то другую руку. Привелъ же меня Господь Богъ отыскать мою графинюшку! Слава теб, Господи! прибавилъ она’ крестясь.
Онъ поднялъ Китти со скамьи и вынесъ изъ сторожки, затмъ завернулъ ее, полуодтую и босую, въ свой сюртукъ, повязалъ ей на голову свой шейный клтчатый платокъ и, свъ съ нею въ телгу, радостно повезъ ее домой.
Мужики, между тмъ, довольные, что могутъ привлечь къ суду того, кто частехонько подавалъ на нихъ жалобы за порубку лса и нердко бралъ съ нихъ деньги, тащили Кузьму въ волость.
Отецъ и мать, тщетно проискавъ впродолженіи нсколькихъ часовъ свою дочь, начали приходить въ отчаяніе. Можно себ представить ихъ радость когда появилась Китти, ихъ злобу на похитителя и ихъ чувство благодарности къ Савельичу, оказавшему столь важную для нихъ услугу. Оплошность его въ послднюю ночь совершенно изгладилась изъ ихъ памяти, и ихъ негодованіе замнилось самою искреннею и глубочайшею признательностью. Но изъ головы старика не вышло то, что происходило утромъ между нимъ и графомъ. Онъ былъ задумчивъ, мраченъ, ни съ кмъ не говорилъ, никого не слушала’ и даже не ворчалъ въ тотъ день.
Поздно вечеромъ, когда все въ дом успокоилось, Савельичъ вытащилъ изъ подъ кровати свой сундукъ и принялся укладывать и запихивать въ него все, что составляло его собственность.
— Посмотримъ, какъ-то онъ послужитъ! бормоталъ при этой укладк Савельичъ. Не увидимъ, такъ услышимъ…. Петяшка…. гм…. Петяшка лучше!… Нашли же что сказать!… лучше!… Лучше, такъ лучше! Пусть и служитъ имъ, коли лучше!
На слдующее утро Савельичъ убралъ, по обыкновенію, вс комнаты и подалъ самоваръ. Все графское семейство сидло за чайнымъ столомъ, когда вошелъ Савельичъ въ толстомъ пальто, въ высокихъ сапогахъ и съ малиновымъ шерстянымъ шарфомъ на ше.
— Ты куда? спросилъ графъ, никакъ не предполагая, чтобы человкъ, прожившій у него въ дом почти всю свою жизнь, могъ такъ внезапно ршиться уйти.
— Къ брату, въ Москву, ваше сіятельство!
Онъ хотлъ поблагодарить графа и графиню за вс ихъ милости, за все ихъ довріе, которымъ онъ пользовался впродолженіи столькихъ лтъ, но слезы душили его, онъ не могъ произнести ни слова и молча повалился графу въ ноги.
— Савельичъ! Савельичъ! что съ тобой? произнесъ изумленный графъ.
Когда Савельичъ поднялся, крупныя слезы катились по щекамъ его. Онъ вынулъ изъ кармана вчетверо сложенную бумагу.
— Возьмите, ваше сіятельство, заговорилъ онъ, съ трудомъ произнося каждое слово. Это…. это…. мой билетъ втораго выигрышнаго займа. Изъ вашего шкапа двсти рублей пропало. Вина моя…. знаю, что моя…. не уберегъ, недослышалъ по старости, оплошалъ.
— Помилуй, помилуй! зачмъ мн брать твои деньги?
— Лишнихъ денегъ у васъ нтъ, я знаю. Возьмите, ради Бога. У меня есть еще билетъ. Съ меня и одного довольно: на мой вкъ хватитъ.
— Да не надо, не возьму.
— Ужь возьмите, ради Бога. Пожалйте меня. Не умру спокойно, если не возьмете.
— И къ чему это ты уходишь, скажи на милость?
— Старъ сталъ, ваше сіятельство, служить ужь больше не могу, не въ силахъ, не гожусь, какъ сами изволите видть. И деньги у васъ пропали, и графинюшку увезли, а я, какъ олухъ, ничего и не зналъ. У васъ есть кого на мое мсто поставить… молодаго….
Тутъ голосъ у него прескся, онъ зарыдалъ.
— Да полно, что ты вздоръ городишь. Затяла’ уйти! Богъ знаетъ къ чему…. отчего.
— Разв тебя кто обидлъ? спросила графиня.
Онъ не отвтилъ, положилъ билетъ на столъ и началъ прощаться.
Дти зарыдали.
— Савельичъ! да образуйся, не глупи, проговорилъ графъ, возвышая голосъ.
Савельичъ вышелъ. Графъ, графиня и дти, вс послдовали за нимъ. Телжка, запряженная парою, и въ ней сундукъ, стояла у крыльца. Дворовые люди толпились вокругъ телжки. Когда Савельичъ слъ въ нее, графъ протянулъ ему билетъ. Савельичъ снялъ шапку, низко поклонился и, не принявъ билета, веллъ ямщику хать.
Телжка двинулась.
Какъ будто покойника вывезли изъ дому, такгь грустно и пусто стало въ дом. Вс пріуныли. Графиня сидла задумчиво на своей кушетк. Дти, стоя у окна, безпрестанно всхлипывали и утирали слезы. Въ граф было замтно сильное волненіе. Онъ скорыми шагами ходилъ по кабинету и, говоря про себя, разводилъ руками по воздуху, что онъ длалъ всегда, когда живо о чемъ нибудь думалъ. Онъ дернулъ за сонетку. Когда въ дверяхъ показался Петяшка, онъ отдалъ приказаніе сдлать лошадь.
— Куда это папаша такъ шибко похалъ? говорили между собою дти. Онъ никогда не здитъ шибко: не любитъ и лошадь жалетъ.
Дти, по призыву миссъ Энни, отправились въ классную, но, вслдствіе продолжительныхъ слезъ, такъ натерли себ глаза, что не могли читать и просили миссъ Энни не учить ихъ въ то утро, наставница согласилась на эту просьбу довольно легко и вызвалась, чтобы немного развлечь дтей, покататься съ ними по озеру.
Для этого необходимо было взять съ собой Петяшку, но Петяшка, такъ какъ Савельича не было больше въ дом, былъ занятъ накрываніемъ стола для завтрака и слдовательно хать не могъ: дти должны были отложить свое катанье до боле удобнаго времени и довольствоваться гуляньемъ по саду.
За завтракомъ вс сидли задумчиво и молча.
— Я вотъ и папаша возвращается! воскликнули дти въ одинъ голосъ и бросились къ окну.
Графъ халъ мелкой рысью и, замтивъ въ окн дтей, весело замахалъ имъ шляпой. За графомъ хала телжка парою. Въ ней сидлъ Савельичъ. Дти съ крикомъ и визгомъ бросились на крыльцо. Едва старикъ усплъ вылзть изъ телжки, какъ дти висли у него на ше. Графиня и миссъ Энни тоже вышли къ нему на встрчу. Радость была всеобщая. Старикъ плакалъ, но на этотъ разъ плакалъ отъ радости, а не съ горя.
Билетъ выигрышнаго займа, несмотря на упорство Савельича, былъ возвращенъ ему.
Кузьму черезъ нсколько мсяцевъ, по приговору суда, сослали въ Сибирь.