ТРИ РАЗСКАЗА ДЛЯ ДТЕЙ.
Александра Гиппіусъ.
(АВТОРА РАЗСКАЗА ‘НЕПТУНЪ’).
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Тип. Братьевъ Шумахеръ, Вас. Остр., Тучковъ nep. No 1.
1885.
Бb>ГЛЕЦЫ.
Бb>ГЛЕЦЫ.
Беглецы, Гиппиус Александра Карловна, Год: 1885
Время на прочтение: 29 минут(ы)
Въ Волынкахъ — небольшомъ имніи Марьи Степановны Кузьминой — часовъ около восьми утра былъ поданъ къ крыльцу запряженный тройкою тарантасъ. Марья Степановна хала въ Москву. Она укладывалась, отдавала приказанія, прощалась съ дтьми. Руша и Даля цловали мать и плакали.
— Ради Бога, берегите дтей! обратилась Марья Степановна къ старушк нян. Не отпускайте ихъ отъ себя ни на шагъ, не позволяйте имъ бгать, не давайте лишняго ни сть, ни пить, и въ сырую погоду одвайте потепле. А если, чего Боже сохрани, кто занеможетъ изъ нихъ, сейчасъ за докторомъ въ городъ, а ко мн депешу.
— Ужь не безпокойтесь, матушка, буду беречь, говоритъ няня. И не простудятся у меня, и не упадутъ, не ушибутся и лишняго ничего не скушаютъ. Ужь будьте покойны: сберегу.
Посл всхъ наставленій и прощаній, Марья Степановна вышла на крыльцо, сла съ помощью горничной и няни въ тарантасъ, куда поставили ей сакъ-вояжъ и картонку со шляпою, покивала всмъ головой и велла кучеру хать.
— Прощай, мамаша, прощай! кричали дти съ подъзда, пока экипажъ халъ подвору. Затмъ они вошли въ комнаты.
Дти Марьи Степановны были страшно избалованы, необыкновенно рзвы и обязанности повиноваться нян за собой не признавали. Не проходило часу, чтобы кто нибудь изъ нихъ не вздумалъ пошалить. То Руша начнетъ прыгать черезъ ровъ, наполненный водою, то ползетъ на дерево и заберется на самый верхъ, то вздумаетъ гнать спутанную лошадь: того и смотри, что та лягнетъ его въ лицо или въ грудь, то Даля убжитъ на сновалъ и зароется въ сно или спрячется гд нибудь въ шкапъ, сидитъ себ тамъ и молчитъ, а няня ищетъ. Еще хлопотливе бывало нян въ дождливую погоду. Придутъ они со двора мокрехоньки какъ будто окунулись въ воду, сапоги вс въ грязи…
Едва няня успетъ пожурить ихъ и переодть съ головы до ногъ, какъ дти снова на двор, снова подъ дождемъ, снова въ мокрой трав или въ луж. Этихъ-то шаловливыхъ дтей пришлось теперь старушк взять подъ свой исключительный надзоръ, подъ свою полную отвтственность. Сколько же предстояло ей хлопотъ, заботъ и непріятностей на все это время!
— Ухала мамаша! И когда-то еще вернется! говорятъ дти, сидя у окна и похныкивая.— Скучно безъ мамаши.
— А вы бы занялись чмъ нибудь, вамъ бы и не было такъ скучно, говоритъ имъ няня, желая разсять ихъ тоску. Смотрли бы картинки.
— Вотъ еще! возражаетъ Руша. Въ хорошую погоду не занимаются картинками, а гуляютъ, бгаютъ
— А вотъ просохнетъ маленько, мы и пойдемъ. Теперь, видите, лужи-то какія стоятъ. Ноги промочите. Нельзя!… Читайте. Книжекъ у васъ много.
— Я читать не умю, говоритъ Даля.
— Знаю, что не умешь: мала — гд же умть! Братца попроси теб вслухъ почитать. Вотъ хоть бы ‘Красную шапочку’ или ‘Конька Горбунка’. И я бы послушала.
Она отыскала въ шкапу книгу со сказками и принесла.
Руша сидлъ въ большомъ кресл, прислонясь къ высокой кожаной спинк и скрестивъ ноги, далеко не достававшія до полу. Лниво сталъ онъ перелистывать поданную ему книгу и, остановись на сказк о ‘Красной шапочк’, принялся читать. Даля, сидя напротивъ брата и облокотись на круглый столикъ, расположилась слушать. Но не долго слушала она: не усплъ волкъ надть бабушкинъ чепецъ и лечь въ постель, какъ Даля влзла на открытое окно — это было въ мезонин — и, стоя на четверинкахъ, смотрла внизъ какъ два маленькихъ щенка играли у самаго дома.
— Прочь съ окна! закричала испуганная няня. Прочь, прочь, прочь!
И взявъ ее за талью, поставила на полъ.
Черезъ минуту Даля была снова на окн.
Тутъ старушка сочла долгомъ запереть окно. Дти заворчали.
— Духота какая! Въ чудную погоду сиди въ комнат! да еще при закрытомъ окн! Слыханное ли это дло!
Руша всталъ, надлъ шляпу и направился къ дверямъ.
— Куда это, батюшка?
— Куда!?… въ садъ, въ огородъ… самъ не знаю куда!… Гулять хочу.
— Одного не пущу, не пущу. И при мамаш за васъ душа не спокойна, а ужь теперь…
Руша остановился.
Но едва няня успла спустить на носъ очки и приняться снова за вязанье, какъ Руша былъ уже за дверью.
— Ушелъ проказникъ! вскрикнула она и, взглянувъ въ окно, обмерла отъ страха: Руша сидлъ верхомъ на крыш амбара.
Старушка почти бгомъ пустилась по лстниц внизъ.
— Прошу тебя, ради самого Бога, слзай! говорила она, стоя на двор у самаго амбара.— Свалишься, вс косточки переломаешь, въ живыхъ не останешься. Пожалй ты себя.
Онъ махалъ ей шляпой, посылалъ воздушные поцлуи, а съ крыши не шелъ.
— Не слушается! . Что будешь длать съ нимъ?… Говори — не говори, все одно!
Руш надоло наконецъ сидть на этой высот: онъ сталъ спускаться и, когда былъ почти внизу и няня хотла схватить его, онъ вывернулся изъ подъ рукъ ея, ловко спрыгнулъ на землю и побжалъ въ домъ. Няня поспшила за нимъ и, полагая, что онъ отправился наверхъ, въ мезонинъ, стала подниматься по лстниц. Руша же, между тмъ, обжалъ вс комнаты нижняго этажа, выбжалъ черезъ кухню и черное крыльцо опять на дворъ и пустился со всхъ ногъ къ пруду. Тамъ затялъ онъ ловить сачкомъ плавающихъ въ эту минуту молодыхъ утятъ. Онъ чуть было не досталъ уже одной изъ перепуганныхъ птицъ, какъ потерялъ равновсіе и головой кувырнулся въ воду. Няня шла скорыми шагами по двору, когда одинъ изъ рабочихъ тащилъ шалуна за рубашку изъ воды. Она вскрикнула и обими руками закрыла лицо. Вода забралась Руш въ ротъ и носъ и лила съ него крупнымъ дождемъ.
— Посидишь ты у меня взаперти! строго говорила няня непослушному мальчику, ведя его за руку домой, гд предстояло переодть всего.— До самаго прізда мамаши не выпущу. Сиди себ въ мезонин, скучай! Просить будешь, чтобъ выпустила, плакать, не выпущу. И съ мамашей-то вдвоемъ не усмотрть за вами, а гд же мн одной!
Пока все это происходило съ Рупіей, Даля, охотница до молока, желая утолить жажду — день былъ жаркій — отправилась, со стаканомъ въ рук, на ледникъ. Стоя въ темноватомъ и холодномъ пространств надъ ямою, полной льда, она соображала какъ бы спуститься въ эту яму, не падая и не ушибаясь. Была лсенка, но не было за что держаться.
‘Спускается же няня, спускается Авдотья, отчего не спуститься и мн?’ разсуждаетъ пятилтняя двочка и уже готова сойти съ лсенки на четверникахъ, какъ отворяется дверь ледника и показывается озабоченное лицо няни.
— Вотъ такъ и есть! проказница! Ты какъ сюда попала? Зачмъ?
Не дожидаясь объясненій, няня схватила двочку на руки и понесла домой.
— И тебя запру! говорила она дорогой. Посидишь ты у меня съ братцемъ въ мезонин до самаго прізда мамаши: а прідетъ мамаша, такъ пожалуюсь.
Напрасно няня угрожала ей жалобой. Двочка знала, что на жалобу мамаша не обратитъ особаго вниманія и что наказанія не послдуетъ. Марья Степановна принадлежала къ числу тхъ матерей, которыя во всемъ, что говорятъ и длаютъ ихъ дти, видятъ только проблески необыкновеннаго ума. Наказывать, какимъ бы то ни было, даже самымъ легкимъ способомъ, она не признавала нужнымъ, замчанія длала изрдка и то полушутя.
Мры же строгости, общанныя нянею, были немедленно приведены въ исполненіе.
Въ мезонин были дв комнаты. Одна принадлежала Дал съ нянею, другая Руш.
— Сидите здсь. Сходить внизъ я не позволю. Сохрани Богъ, если кого изъ васъ поймаю на лстниц! двинуться съ мста не дамъ, привяжу, въ темный чуланъ посажу — на хлбъ-на-воду…
Няня говорила такъ строго, что на дтей напалъ страхъ: они заплакали.
Прошло все утро. Провинившіяся дти сидятъ безвыходно, какъ арестанты, и смотрятъ въ окно. На воздух такъ хорошо! Погода ясная. Индйки ходятъ по двору, черный воронъ скачетъ, расхаживаетъ насдка съ толпою желтенькихъ цыплятъ. Дти дворника играютъ въ бабки: хотлось бы и Руш поиграть, а нельзя. Рабочій закладываетъ въ телгу нгашку, чтобъ хать за сномъ. Могъ бы и Руша ссть въ телгу и хать. А вотъ сиди теперь по милости няни — и смотри на все! Ужасно!
Въ два часа былъ дтямъ принесенъ обдъ, въ пятомъ часу поданъ самоваръ. Пока няня заваривала чай и рзала холодное жаркое на тартинки, дти опять сидли у окна. Вотъ стадо возвращается домой, коровы собираются у пойла. Вотъ и любимый рыженькій теленокъ съ блымъ носикомъ. Хотлось бы дтямъ поласкать его, дать ему кусокъ чернаго хлба съ солью…. и опять нельзя!
— Ни у кого нтъ такой строгой няни, какъ у насъ! тихо ворчатъ дти, пока старушка хлопочетъ у чайнаго стола. Вздумала насъ наказывать! И за что?…
Не съ цлью наказанія засадила ихъ няня, а въ избжаніе несчастій, которыя могли бы приключиться съ такими рзвыми дтьми въ отсутствіе ихъ матери.
Съ досады и печали Даля не обратила въ тотъ день ни малйшаго вниманія на свою блку, прелестную, ручную. Она ни разу не выпустила ея изъ клтки, чтобъ дать побгать по комнат, ни разу не напоила ея молокомъ и даже не перемнила въ клтк воды, что она длала обыкновенно каждое утро. Даля очень любила свою блочку, и нельзя было не любить такого миленькаго животнаго. Выбжитъ бывало эта блка изъ клтки, поднимется по платью Дал на плечо и усядется на заднія лапки грысть оршекъ или сухарь. Забавно было смотрть какъ играла она скомканной бумажкой. Ляжетъ на спинку и начнетъ вертть и подбрасывать бумажку всми четырьмя лапками, да такъ ловко и граціозно, что нельзя было въ ту минуту не восхищаться ею. Вдругъ вскочетъ она и быстро поднимется по гардин до самаго карниза, побгаетъ по карнизу и такъ же быстро спустится внизъ. Тутъ схватитъ ее Даля, сожметъ въ ручейкахъ своихъ и крпко, крпко прильнетъ къ ней губами. Но въ этотъ день Даля не цловала ея: не до того ужь было.
На слдующій день та же скука. Погода дивная. Никогда солнце не свтило такъ ярко, небо не было такъ чисто, зелень такъ свжа, какъ въ этотъ день, казалось дтямъ. А полукруглое окно ихъ мезонина заперто, гулять запрещено. Дти сидятъ другъ противъ друга на подоконник и хнычатъ. Они умоляютъ няню ихъ выпустить хоть на часокъ, но няня неумолима. Дти теряютъ терпніе и приходятъ въ отчаяніе.
— Лучше умереть! говорятъ заключенные и ршаются на голодную смерть: весь день, кром ягодъ и молока, ничего въ ротъ не берутъ.
— Знаешь что! говоритъ Руша, посл глубокаго размышленія. Убжимъ отсюда… къ мам въ Москву. Мама обрадуется насъ видть, а няня пусть насъ ищетъ!
Даля задумалась.
— А до Москвы далеко? спросила она.
— До станціи семь верстъ. Дойдемъ. А тамъ желзная дорога.
Руш случалось иногда бывать съ матерью на станціи, когда приходилось встрчать гостей, и потому онъ имлъ нкоторое понятіе о желзной дорог, хотя самъ никогда не здилъ по ней.
— Америка не ближе? спросила Даля, не вполн готовая пуститься въ дальній путь.
— Америка?.. смшная ты двочка!… Вдь Америка за моремъ, туда здятъ на пароходахъ. Къ тому же, тамъ нтъ у насъ знакомыхъ: намъ некуда дться, а въ Москв мамаша. Она обрадуется насъ видть. Ей будетъ сюрпризъ. Деньги есть у тебя?
— Есть два рубля. Мамаша подарила ихъ мн на куклу въ имянины. А у тебя?
— У меня три.
— Два и три сколько? спросила Даля.
— Пять. Этого съ насъ довольно.
— Да какъ же намъ выбраться отсюда? спросила опять Даля. Няня всякій разъ, когда выходитъ, запираетъ насъ на ключъ. Не бросаться же въ окно?
— А вотъ какъ: няня каждое утро, рано-ранехонько, когда мы еще спимъ, уходитъ въ кухню чай пить и нашихъ дверей наврное не запираетъ: не къ чему. Завтра, какъ только встанетъ она и уйдетъ, встанемъ и мы, живо умоемся, однемся и уйдемъ, когда она вернется, насъ уже не будетъ: мы будемъ далеко, за садомъ. Согласна, Даля?
— А если за садомъ насъ поймаютъ?
— Ужь и поймаютъ! Разв мы не умемъ бгать. Мигомъ добжимъ до рощи, а тамъ въ оршник насъ не найти. Только мы должны переодться, чтобы насъ дорогою никто не узналъ. Вмсто платьица наднь свой синій сарафанчикъ, а вмсто шляпки красненькій платочекъ, купленный у венгерца. А я надну свой старый армякъ, который мама называетъ тришкинымъ кафтаномъ, и старую шляпу съ большими сломанными полями, ту самую, которую няня засунула за комодъ, чтобъ я не носилъ ее больше. Согласна?
Даля молчала.
— Какая ты нершительная, право!…
Приходъ няни положилъ конецъ ихъ совщанію
На другое утро, Даля услышала случайно какъ няня встала съ постели, одлась и вышла. Немедленно по ея уходу спустилась съ кровати и Даля, накинула на себя одяло и побжала въ сосднюю комнату къ брату.
— Руша! Руша! вставай скоре! говорила она, сильно толкая его въ спину. Няня ушла. Вставай! Одвайся!…
Онъ замычалъ, звнулъ, потянулся, протеръ глаза и началъ вставать. Она вернулась въ свою комнату и съ необыкновенною скоростью надла сарафанъ и передникъ и заплела кое-какъ косичку, длиною въ три вершка, не забывъ прицпить къ ней бантъ.
Подъ комодомъ хранились яйца въ лукошк, назначенныя для ежедневнаго употребленія за утреннимъ чаемъ. Даля достала это лукошко и перевязала его полотенцемъ, чтобы взять на дорогу.
— Блочка! прощай! прощай! съ грустью произнесла она, стоя передъ клткой. На долго!
Тутъ пришла ей мысль, что няня не будетъ достаточно смотрть за блкой, дастъ ей уйти пожалуй или умереть съ голоду.
— Нтъ! лучше и ты съ нами! сказала она: проворно схватила нянину рабочую корзинку, вывалила на столъ все, что находилось въ ней, и впустила въ нее блку, крышку перевязала крпко на крпко веревочкой.
Предусмотрительная двочка, опасаясь утренней свжести и дождя, накинула на себя большой нянинъ платокъ, въ который сама няня часто закутывала ее, когда подъ рукой не было ничего теплаго.
Мигомъ былъ готовъ и Руша. Армякъ съ короткими рукавами, съ распоротымъ швомъ на спин и оторванными сборками у самаго пояса, рваныя и погнутыя поля у шляпы и старые совсмъ сношенные сапоги, все это придавало ему видъ нищаго.
— Хорошъ я? спросилъ онъ у сестры, взглянувъ на себя въ зеркало.
— Хорошъ.
— Что это у тебя? полюбопытствовалъ Руша, указывая на корзинку. Работа?
— Тутъ блочка.
— А въ лукошк?
— Яйца…
— Какая ты умница, что догадалась взять все это!
Онъ вызвался нести блку.
Проворно и безъ шума спустились дти по лстниц, пробжали дв — три комнаты и, пройдя черезъ балконъ, очутились въ саду. Стна густой акаціи вдоль длинной аллеи, но которой они, не шли, а бжали, защищала ихъ отъ взоровъ няни, находившейся въ кухн. За садомъ они пріостановились, чтобы перевести духъ. Дти съ минуту недоумвали въ какую сторону имъ идти, но, сообразивъ, что мать ихъ похала по направленію къ мельниц, пошли туда же.
Былъ только седьмой часъ и слдовательно не жарко. Дти шли бодро и скоро по узенькой дорог между полями, гд рожь поднималась выше головъ ихъ и казалась имъ лсомъ. Отъ времени до времени они оборачивались и посматривали не догоняетъ ли ихъ кто. Пройдя мельницу, они вошли въ молодую, густую рощу, гд отыскать ихъ было бы не легко, когда же очутились они на открытой полян, то, изъ опасенія быть замченными издали, пустились бжать вплоть до самаго лса: тамъ пошли опушкою, не удаляясь отъ дороги, чтобы не заблудиться.
— Я устала! объявила Даля и снявъ съ себя большой платокъ, растянула его на трав и сла. Руша слъ подл. Она вынула изъ кармана два сухаря: одинъ, съ отломаннымъ концомъ, дала брату, другой, цльный, взяла себ. Разсянно смотрли они на небо со свтлыми, какъ бы прозрачными, облаками, на грязную дорогу, на бревенчатый мостъ, перекинутый черезъ рчку, на деревню, растянутую по гор, на вертящіяся крылья мельницы вдали и думали: ‘А няня-то ищетъ насъ!… суетится!… сердится!’… И не пришло имъ въ голову подумать: сколько душевной тревоги, сколько слезъ долженъ былъ причинить старушк безразсудный, необдуманный ихъ поступокъ! Потомъ, мысли ихъ перенеслись въ Москву. Живо представляли себ дти радость матери, когда она совсмъ нежданно увидитъ ихъ передъ собою, какъ цловать, обнимать, угощать ихъ будетъ!
Вдругъ шорохъ за ближайшимъ кустомъ. Дти вздрогнули: изъ за куста выскочило небольшое животное, сренькое, съ длинными ушами. Дти вскочили и пустились бжать. Долго бжали они, не зная куда, наконецъ остановились. На трав оставались япца, блка и нянинъ платокъ. Надо же взять все это! вспомнили они, — но зврекъ, быть можетъ, еще тамъ: идти туда пожалуй что опасно.
— Руша! не пойдешь ли ты одинъ? предложила Даля. Я бы здсь подождала тебя. Да нтъ, нтъ, пойдемъ ужь вмст.
Руша вооружился палкой и смло пошелъ впередъ. По мр того, какъ приближались они къ опасному мсту, они шли медленне.
— Я не пойду! ршительно объявила Даля и Руша дошелъ одинъ.
Онъ поднялъ корзину и лукошко, сложилъ и набросилъ на руку платокъ и, совершивъ этотъ подвигъ, вернулся къ сестр.
Они пошли дальше.
— Слдовало бы позавтракать! сказалъ Руша, пройдя еще съ полверсты. Въ лукошк яйца, ты говорила. Дай-ка ихъ сюда!
Дти отыскали холмикъ, для большаго удобства, и сли. Руша сталъ снимать съ лукошка полотенце.
— Осторожне, Руша! Не разбей! Яйца сырыя.
— Сырыя?… Такъ сть нельзя?
Оба опечалились.
— Вотъ что! придумала Даля. Можно сдлать гогель-могель. Это длаютъ всегда изъ сырыхъ яицъ, и это очень вкусно.
— Для этого надо имть стаканъ, сахаръ и ложку, чтобъ сбивать, а у насъ нтъ ни того, ни другаго, ни третьяго.
— И то правда! такъ попробуемъ ихъ сть сырыми.
— Попробовать можно.
Онъ взялъ одно яйцо и разломалъ скорлупу на дв половинки, желтокъ и блокъ потекли ему по пальцамъ. Руша сдлалъ гримасу, Даля тоже, и отвдывать яицъ уже не стали.
— А что подлываетъ наша блочка? спитъ или нтъ? поинтересовалась ея нжная покровительница и, приподнявъ осторожно крышку, заглянула въ глубину корзинки.
— Что за прелесть эта блочка! восхищалась Даля, какъ будто видла ее въ первый разъ. Что за глазки! Грудка блая какая! Взгляни, Руша, полюбуйся.
Тотъ кинулся смотрть. Едва приподнялъ онъ крышку, какъ ловкая блка проскользнула между крышкой и корзинкой и очутилась на трав.
— Ай, ай, ай!— и дти пустились ее ловить, но напрасно. Съ удивительной быстротой поднялась она по дереву на самый верхъ, такъ что дти, закинувъ головы назадъ, едва могли ее видть.
— Достань ее, достань!… непремнно достань! Ползай скоре! раздраженно пристала Даля къ брату.
Положимъ, что забраться на самую верхушку дерева было бы для Руши дломъ вполн возможнымъ, но поймать, схватить на дерев это маленькое животное, замчательное по своей увертливости и живости, не представляло бы никакой возможности даже и для взрослаго человка.
Руша однако ползъ. Блка спокойно смотрла, на него пока онъ былъ на нкоторомъ разстояніи, но когда онъ приблизился на столько, что оставалось протянуть руку, чтобъ схватить ее, она забгала и завертлась кругомъ ствола, какъ будто хотла подразнить своего преслдователя: потомъ перебжала по одной толстой втк на другое дерево, потомъ на третье и такъ дале. Тогда Руша потерялъ всякую надежду когда либо поймать ее и началъ спускаться съ дерева. Находясь уже не боле какъ аршина на полтора отъ земли, онъ вздумалъ спрыгнуть, и спрыгнулъ такъ неловко, что ступня ноги подвернулась. Онъ вскрикнулъ отъ боли и упалъ.
— Боже мой! что съ тобой? Ногу сломалъ? испуганно спросила Даля подбгая.
— Не сломалъ, но ужасно больно. Ой, ой, ой!
Онъ снялъ обувь.
— Не потереть ли землею? Когда укуситъ пчела въ лицо или руку, всегда прикладываютъ землю, и это помогаетъ.
Она взяла по близости комокъ грязи и принялась имъ тереть больное мсто.
— Теперь лучше?
— Кажется лучше. Я попробую встать.
— Ходить можешь?
— Могу, но съ трудомъ.
— Я поведу тебя. А блку-то — вдь надо же поймать! говорила Даля.
— Ты видишь что нельзя, особенно теперь, когда у меня разболлась нога. Я ловить не могу. Поймай, если можешь.
Даля заплакала.
— Это все ты виноватъ, стала упрекать она брата. Ты выпустилъ ее… Ты такой неосторожный, неловкій. Милая моя блочка, несчастная! Убьютъ тебя.
И Даля зарыдала.
— Не плачь, не плачь, голубушка, сталъ утшать ее братъ. На возвратномъ пути мы поймаемъ ее. Изъ деревни приведемъ ребятишекъ и они помогутъ намъ ловить. А теперь пойдемъ.
Даля нсколько утшилась этою надеждою, но все-таки продолжала плакать.
Захвативъ корзины и накинувъ на себя большой платокъ, она взяла брата подъ локоть и повела. Онъ упирался на палку и хромалъ, часто останавливался и садился на камень или пень. Утренняя свжесть уже проходила и дтямъ становилось жарко. Руша снялъ шляпу и сталъ обмахиваться ею какъ веромъ. Даля сбросила съ себя большой платокъ и дала его нести брату, который охалъ и пищалъ не столько уже отъ боли, сколько отъ желанія чего нибудь пость.
— Хоть бы нищій или нищенка съ мшкомъ попались намъ на встрчу, мы бы выпросили себ кусокъ хлба или пирога, мечталъ голодный Руша.
— И къ чему это мы пошли! Сидли бы дома! ворчала Даля. Чай бы пили теперь или завтракали, пожалуй и обдъ уже подали бы скоро.
— Такъ вернемся домой, предложилъ Руша, въ воображеніи котораго живо представлялся накрытый блою скатертью столъ и на немъ кипящій самоваръ, чашки, вареный картофель, простокваша, до которой онъ былъ большой охотникъ.
— Я такъ устала, что и домой идти не могу, отвтила Даля. Ухъ! Какъ ноги болятъ… какъ жарко!…
— сть хочу! сть хочу! повторялъ Руша, всегда отличавшійся хорошимъ аппетитомъ.
Даля вспомнила, что въ корзинк должны быть кедровые оршки, взятые для блки. Она открыла крышку и увидла, что оршковъ было къ сожалнію гораздо мене, чмъ скорлупокъ. Едва имъ удалось набрать по горсточк и тмъ хоть сколько нибудь уменьшить свой голодъ, какъ Руша сталъ внимательно прислушиваться къ какому-то отдаленному стуку.
— Слышишь? спросилъ онъ.
— Что такое?
— Кто-то детъ по мосту.
— Ужь не за нами ли? прошептала Даля испуганно.
Они подошли къ дорог, и, спрятавшись за кусты, стали всматриваться.
хала телга шагомъ. Въ ней сидлъ мужичекъ, старенькій, сдой.
— Онъ детъ въ ту же сторону, куда и мы идемъ. Не довезетъ ли онъ насъ до станціи? сказалъ Руша.
— Ахъ, еслибъ довезъ! воскликнула Даля.
И оба побжали ему на встрчу, не имя терпнія ждать на мст: махали и шляпой, и носовымъ платкомъ, и корзинкою, описывая ими по воздуху круги. Мужичекъ, поровнявшись съ дтьми, остановилъ лошадь и спросилъ, что надо.
— Отвези насъ, пожалуста, на желзную дорогу, попросили они.
— Я такъ далеко не ду. Вотъ до перекрестка довезу пожалуй, а тамъ я сверну на лво.
Онъ везъ съ мельницы куль муки.
Дти побжали за своими вещами и, собравъ ихъ, мигомъ вернулись.
Руша помогъ сестр влзть въ телгу. При этомъ неловкая двочка коснулась своимъ сарафаномъ колеса, смазаннаго дегтемъ и на сарафан образовалось большое черное пятно. Влзъ и Руша. Оба услись на куль, обнялись, чтобы не свалиться, и радовались, что дутъ, какъ никогда еще имъ не случалось здить: на огромномъ мучномъ кул и безъ няни. Мужичекъ, чтобы потшить ихъ, погналъ лошадь вскачь. Дти отъ неровности дороги и по причин отсутствія всякаго подобія рессоръ, тряслись, подскакивали и чуть не налились съ куля. Такъ-же тряслись и подскакивали сырыя яйца въ лукошк, стоявшемъ у ногъ дтей, и когда Руш вздумалось поднять лукошко свалившееся отъ одного сильнаго толчка на бокъ, то оттуда закапала густая масса яичнаго желтка на армякъ Руши и на сарафанчикъ и передникъ Дали.
Сарафанчикъ не сталъ красиве отъ присоединенія желтка къ чернымъ пятнамъ дегтя. Даля вынула изъ кармана свой носовой платокъ и принялась вытирать имъ вс пятна. Тутъ же, замтивъ на лиц брата куски грязи, летвшей изъ подъ колесъ, она поспшила вытереть тмъ же платкомъ и Рушино лицо. Каково было ея удивленіе и каковъ былъ восторгъ ея, когда она взглянула на эти желтыя и черныя пятна, размазанныя по щекамъ его, лбу и носу! Она залилась громкимъ, чистосердечнымъ смхомъ. На этотъ смхъ мужичекъ обернулся, взглянулъ на Рушу и тоже засмялся.
— Чмъ это ты такъ измазался? спросилъ онъ. Въ телг у меня чисто: одна мука. Вотъ тамъ, по дальше, ручеекъ бжитъ, можно вымыться.
Чтобъ не перепачкаться еще больше, дти выбросили лукошко съ разбитыми яйцами на дорогу.
Лошадь давно уже шла шагомъ. На перекрестк мужичекъ остановилъ ее.
— Ну-те, вылзайте! сказалъ онъ дтямъ.
Они вылзли, поблагодарили мужичка и спросили, какъ попасть имъ на желзную дорогу.
— На чугунку?… А вотъ идите прямо, какъ пройдете лсокъ, повернете на лво, увидите деревню Петровку. Отъ Петровки до чугунки ужь рукой подать.
Дти отправились по указанію и скоро миновали лсокъ.
— Это и есть Петровка? спросила Даля у брата, указывая на деревню, которая рисовалась передъ ними вдали.
— Петровка и есть.
— А далеко она отсюда?
— Версты полторы будетъ, а можетъ быть и дв, отвтилъ Руша на угадъ.
— Значитъ далеко?
— Для тебя быть можетъ далеко, а для меня близко. Во всякомъ случа пойдемъ скоре.
— А когда же будетъ ручеекъ, въ которомъ намъ надо вымыться. Если мы придемъ въ деревню такими замарашками, надъ нами будутъ вс смяться.
— Ручеекъ-то мы, должны быть, пропустили. Не будетъ-ли другаго или рчки?
— Ахъ! вдругъ вспомнила Даля. Вдь нянину рабочую корзинку мы оставили въ телг! Нянину! Ай, ай, ай!
Руша только поднялъ брови и развелъ руками.
Дти продолжали идти. Солнце такъ и пекло. Даля распустила большой платокъ и держала его надъ головой, чтобъ предохранить себя отъ палящихъ лучей. Руша отодвинулъ на затылокъ, какъ носятъ моряки, свою шляпу и, красный какъ вареный ракъ, еле дышалъ. Ихъ обоихъ томила жажда и, кром того, пустые желудки все боле и боле давали чувствовать себя. Ноги подкашивались, головы болли. Даля наконецъ бросилась на землю и начала громко плакать. Руша хотлъ казаться мужественнымъ и съ трудомъ воздерживался отъ слезъ. Онъ уговаривалъ сестру собраться съ силами и кое какъ добраться до деревни и тамъ уже отдохнуть порядкомъ. Даля поднялась съ земли, но не переставала плакать и рыдать.
Но направленію къ деревн халъ верхомъ, безъ сдла, мальчикъ лтъ пятнадцати, весело посвистывая.
— Что плачешь? спросилъ онъ у Дали, размахивая по воздуху кнутомъ. Братъ что ли обидлъ? Такъ я его!
Даля, отъ испуга, усилила свой плачъ. Мальчикъ остановилъ лошадь и слзъ. Не желая быть битымъ, Руша пустился бжать. Тотъ за нимъ. Попыталась бжать и Даля, съ цлью спасти брата отъ преслдователя. Она спотыкалась и наконецъ упала. На лиц у нея показалась кровь. Между тмъ мальчикъ, который былъ вдвое старше Руши и въ десять разъ сильне, догналъ его, повалилъ на землю и, безъ разспросовъ и суда, принялся бить его кулакомъ по спин.
— Не обижай, не обижай сестры, не обижай махонькихъ, приговаривалъ онъ, воображая себя справедливымъ защитникомъ невинныхъ.
Руша, прижатый къ земл, не имлъ возможности встать и кричалъ изо всхъ силъ отъ боли.
— Теперь довольно. Ступай своей дорогой! снисходительно объявилъ ему милый защитникъ его сестры и пошелъ къ лошади, которая спокойно стояла на мст и щипала траву. Не доходя до нея, мальчикъ увидлъ Далю, печально сидвшую у канавы и смывавшую кровь съ лица. Онъ остановился передъ ней, желая оказать ей нкоторую помощь.
— Уходи! сказала она сердито. Мн не надо тебя. Ты злой! ты обидлъ моего брата, моего добраго, милаго брата. Онъ никогда не обижаетъ меня, онъ никого не обижаетъ.
— О чемъ же ты плакала?
— Устала, ноги болятъ и голова болитъ, объ этомъ и плакала. А Руша не билъ меня. Онъ добрый, хорошій!
— Не билъ тебя? А я думалъ, что билъ.
Онъ внимательно взглянулъ на Рушу, который стоялъ поодаль, у дерева, и тихо плакалъ.
— Уходи! гнала она мальчика, боясь нсколько чтобъ онъ не принялся колотить и ее.
— За тебя же заступился, а ты меня гонишь. Ты не плачь: я теб орховъ дамъ.
— Не надо мн твоихъ орховъ.
Онъ вынулъ изъ кармана одинъ орхъ, разгрызъ, очистилъ и подалъ ей на ладон. Даля не взяла.
— Не хочешь? А орхи вкусные. И пряникъ есть у меня. Только не разгрызть его: больно окрпъ.
Онъ съ нкоторымъ усиліемъ переломилъ его и половину предложилъ Дал. Она искоса посмотрла на пряникъ и отвернулась.
— Возьми! уговаривалъ онъ. Да возьми же.
Даля, во весь день ничего не имвшая во рту, кром одного сухаря и маленькой горсточки кедровыхъ оршковъ, взглянула еще разъ на пряникъ, подумала, подумала….
— Вкусный? спросила она — и протянула руку.
Какъ добрая сестра, она въ ту же минуту позвала брата, чтобы подлиться съ нимъ. Но Руша не хотлъ пользоваться даяніями того, кмъ былъ такъ сильно обиженъ, — такъ какъ пряникъ былъ отъ мальчика, — и потому не шелъ на призывъ сестры.
— Эй ты! обратился къ нему мальчикъ. И для тебя есть у меня пряникъ. На!… Да на-же! Иди сюда.
Обиженный Руша не двинулся, хотя и голодалъ не мене сестры.
— Вы куда идете? спросилъ мальчикъ у Дали.
— А вотъ, въ ту деревню. Я только устала, идти не могу.
— Хочешь — довезу?
— А какъ довезешь?
— Садись ко мн на лошадь и довезу.
— А лошадь не бойкая?
— Ты подешь не одна, со мной. Я и брата возьму. Одного изъ насъ посаяіу передъ собою, а другаго сзади и подемъ шажкомъ.
— Ну, что-жъ! Это хорошо. Руша! крикнула она опять, подемъ.
Руша не шелъ.
— Я и пшкомъ дойду, отвтилъ онъ.
— Безъ тебя я не поду, а идти пшкомъ не могу: я и то упала.
хать верхомъ, да еще когда отказываются служить ноги, хать какъ-то совсмъ особенно: втроемъ на одной лошади — едва ли отъ такого благополучія откажется хоть одинъ ребенокъ.
Лицо у Руши мало по малу стало проясняться. Онъ отошелъ отъ дерева и медленно, какъ бы нехотя, пошелъ къ лошади вмст съ мальчикомъ и сестрой. Мальчикъ слъ первый, разложивъ передъ собой Далинъ большой платокъ, который долженъ былъ служить ей сдломъ. Затмъ Руша приподнялъ сестру на такое разстояніе отъ земли, чтобъ мальчикъ могъ захватить ее и посадить къ себ. Мудрено было Руш взлзть на лошадь сзади безъ всякой помощи, но, по счастью, лошадь была не высока и ему удалось, посл многихъ попытокъ, попасть на предназначенное мсто. Онъ обими руками ухватился за мальчика, который, ударивъ своими босыми ногами по лошади, заставилъ ее идти — идти шагомъ, потому что ни въ галопъ, ни рысью, она не имла привычки ходить. Разбитая на вс четыре ноги, она еле двигалась и шла, понуривъ голову и прихрамывая. Выдающіяся ребра, которыя можно было перечесть глазами, служили доказательствомъ, что хозяинъ кормилъ ее не щедро. Шерсть была во многихъ мстахъ потерта. На одномъ глаз виднлось бльмо. Ощущая безпрестанно удары трехъ наръ погъ сдоковъ своихъ, лошадь пыталась идти шибче. Даля держала поводья и прищелкивала языкомъ, но лошадь и при этомъ не ускоряла шага и на первомъ, едва замтномъ, возвышеніи остановилась было совсмъ.
Дти, воображая себя смлыми и ловкими здоками, старались сидть прямо и красиво.
Зной не спадалъ. Втеръ гналъ пыль Дал прямо въ ротъ и въ глаза, что нисколько не уменьшало удовольствія хать верхомъ.
На одномъ изъ бревенчатыхъ мостиковъ, по которому неминуемо приходилось имъ хать, случилось, какъ бываетъ зачастую по проселочнымъ дорогамъ, что не доставало нсколькихъ бревенъ. Осторожная лошадь, которая, быть можетъ, осторожность свою пріобрла тмъ, что когда нибудь на подобномъ мосту попортила себ ногу, остановилась и, несмотря на вс усилія сдоковъ заставить ее идти дальше, не шла и стояла какъ вкопанная. Вс три сдока вынуждены были слзть, мальчикъ для того, чтобы взять лошадь подъузцы и перевести ее, а дти, чтобы не свалиться при ея скачк. Лошадь, съ помощью мальчика, перешла спокойно и благополучно. Гораздо большее затрудненіе предстояло дтямъ. Перешагнуть чрезъ пустое пространство, довольно широкое, было для обоихъ затрудненіемъ непреодолимымъ. Мальчикъ тотчасъ-же догадался взять двочку на руки и перенести, а Руша, увренный въ своей ловкости, отказался отъ этой услуги.
— Я самъ…. я самъ! говоритъ онъ живо и, согнувъ колна, съ силою подается всмъ корпусомъ впередъ, но попадаетъ не на противоположное бревно, какъ разсчитывалъ, а въ пустое пространство, подъ мостъ, гд, по счастію, воды не было.
— Ты не ушибся? испуганно спрашиваетъ Даля, глядя съ моста внизъ между бревнами.
— Не ушибся, а запачкался немного, говоритъ онъ, весь покрытый густою массою грязи. Спина, затылокъ и ноги до самыхъ колнъ, все было коричневаго цвта. Въ такомъ вид явился онъ на мостъ и попросилъ сестру помочь ему привести себя въ боле приличный видъ до прибытія въ деревню. Она съ величайшимъ усердіемъ начала вытирать его армякъ травою, при чемъ пачкала себ руки, а армякъ оставался грязнымъ какъ и былъ. Съ добродушною улыбкою смотрлъ на нихъ мальчикъ и вызвался помочь имъ. Онъ снялъ съ лошади большой платокъ, свернулъ его въ комокъ и сталъ тереть имъ Руш голову, армякъ, панталоны и наконецъ сапоги. Руша такимъ образомъ, снисходительно говоря, сталъ чистъ. Только армякъ не имлъ больше своего первоначальнаго цвта, да волосы на затылк были какъ будто намазаны какой-то особенной помадой. Платокъ пришлось раскинуть на трав, чтобъ высушить.
Посл этого вс трое услись на лошадь и похали.
На встрчу попадались то бабы, то мужики, то ребятишки, шедшіе за грибами. Каждый посмотритъ на группу, сидящую на кон, усмхнется и скажетъ
что нибудь, состритъ, пройдя мимо, пустилъ захохоталъ надъ своей поднявъ шапку, пошелъ
Одинъ изъ мальчишекъ, въ Рушу шапкой, громко замысловатой шуткой и, дальше.
Наши путники, прохавъ отъ моста версты дв. прибыли къ тому мсту, гд дорога расходилась на дв стороны.
— Вамъ куда? спросилъ мальчикъ у дтей. На право или на лво?
— А намъ вотъ туда! отвтили они оба. указавъ на право.
— Туда? такъ слзайте. Мн дорога на лво.
Руша и Даля, безъ злобы на мальчика за ту великую обиду, которую онъ нанесъ одному изъ нихъ, поблагодарили его за разныя услуги и пошли дальше.
Долго они шли по опушк стараго, густаго лса, подъ тнью высокихъ деревьевъ, и не сводили глазъ съ соломенныхъ крышъ, которыя виднлись вдали. За лсомъ начинался крутой спускъ къ рк. Дти обрадовались, увидвъ воду: можно утолить жажду наконецъ и вымыться. Руша пустился бжать. Даля стала спускаться медленно, осторожно, упираясь на палку, которую ей случилось поднять на дорог, и думала: ‘какъ бы Руша съ разбга не кувырнулся въ воду.’ Но страхъ ея не оправдался: Руша благополучно сбжалъ съ горы и, нагнувшись надъ водою и засучивъ рукава, принялся такъ усердно — утоливъ сначала жажду — смывать съ лица вс пятна грязи, дегтя и яичнаго желтка, которыя придавали ему все время видъ татуированнаго индйца, что пятна вс сошли, за исключеніемъ дегтярныхъ. Но тутъ явилось маленькое обстоятельство, довольно непріятное: не было полотенца, чтобъ вытереть лицо и руки. Руша придумалъ высушить лицо на солнц, какъ сушатъ блье, и легъ на траву навзничь. Солночные лучи сдлали свое дло очень скоро и высушили его лицо до того, что оно начало горть.
Между тмъ, Даля, также напившись воды изъ рчки, услась подъ дерево и, прислонясь къ нему, заснула. Видлась ей во сн няня съ розгами въ рукахъ, какая-то блая собака, злая, которая хотла укусить ее, Далю, но какой-то карликъ на маленькихъ ножкахъ, съ большой головой и съ птичьимъ клювомъ, отогналъ собаку. Видла она еще что-то, но все перезабыла, когда братъ разбудилъ ее, чтобы снова пуститься въ путь.
Вечерло. Идти было не такъ жарко: солнце не палило больше. Втеръ освжалъ лица нашихъ путниковъ, которые, посл маленькаго привала у рчки, стали чувствовать себя бодре.
— Какъ пріятно! сказалъ Руша, вдыхая полною грудью освжающій воздухъ. Какъ хорошо теперь!
— Сколько птичекъ летаетъ надъ нами! сказала Даля. Сколько мошекъ въ воздух! Смотри!
Вдругъ она схватила себя за голову и остановилась.
— Платокъ-то нянинъ мы и забыли на мосту!
— Прекрасно! прекрасно! насмшливо и съ выраженіемъ досады произнесъ Руша. Теб, должно быть, неизвстно, что чужія вещи надо беречь больше собственныхъ. Посмотримъ теперь, какъ ты будешь извиняться передъ нянею!
— Пойдемъ за платкомъ на мостъ! предложила Даля.
— Благодарю покорно! Дв версты туда и дв версты назадъ! Это ты говоришь шутя или серіозно?
— Что же длать?
— Платокъ вроятно и не лежитъ тамъ больше: его уже поднялъ кто нибудь.
— Такъ что же длать, скажи?
— Просить прощенія у няни и подарить ей другой, больше ничего не остается.
Дти шли молча, не переставая думать, съ угрызеніемъ совсти, о потер чужой вещи.
Но вотъ и деревня.
Пастухъ только что пригналъ стадо. Бабы встрчали коровъ своихъ, ребятишки спшили отворять ворота, ловили овецъ и отсталыхъ телятъ и загоняли ихъ во дворы. Крестьяне съ пснями возвращались съ работъ
На ступеньк крыльца одной избы сидли два крошечныхъ мальчика. Одинъ изъ нихъ держалъ на колняхъ щенка, толстаго и довольно неуклюжаго, а другой сидлъ съ ломтемъ чернаго хлба и усердно уничтожалъ его. Ломоть хлба привлекъ вниманіе нашихъ путниковъ, они остановились и смотрли ребенку прямо въ ротъ. На крыльцо вышла женщина съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ.
— Вы что стоите? спросила она, увидвъ незнакомыхъ дтей.
Дти молчали.
— Вы откуда?
— Изъ Волынокъ, отвчали они, не сводя глазъ съ ломтя хлба, который довольно быстро уменьшался.
— А вы чьи?
Дтямъ не хотлось выдавать себя.
— Мамины! плутовски отвтила Даля.
— Это-то мы сами знаемъ, а мать-то какъ зовутъ?