Денис Иванович Фонвизин, Соловьев Всеволод Сергеевич, Год: 1900 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ДЕНИСЪ ИВАНОВИЧЪ ФОНВИЗИНЪ.

Составилъ К. П. М.

Подъ редакціей Вс. С. Соловьева.

Изданіе учрежденной по Высочайшему повелнію Постоянной Коммисіи народныхъ чтеній.

(Съ портретомъ).

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографій М. Акинфіева и И. Леонтьева, Бассейная, 14.
1900.

Денисъ Ивановичъ Фонвизинъ.

Въ царствованіе оанна Грознаго, во время войны съ Ливоніей, былъ взятъ въ плнъ, въ числ другихъ нмецкихъ бароновъ, баронъ Петръ фонъ Визенъ. По окончаніи войны фонъ Визенъ остался въ Россіи и поступилъ на русскую службу, хотя не мнялъ своей лютеранской религіи. Внукъ этого Петра фонъ-Визена, при цар Алекс Михайлович, принялъ православіе и съ той поры фонъ Визены сдлались настоящими русскими людьми. Они даже фамилію свою стали писать не на нмецкій ладъ, т. е. отдльно фонъ (частица, обозначающая принадлежность къ дворянскому сословію) и отдльно Визенъ, а на русскій, слитно: Фонвизинъ. Къ этому слдуетъ еще добавить, что Фонвизины были по своему времени люди образованные, отличались большою честностью и добрыми семейными нравами.

Такова, въ общихъ чертахъ, исторія рода, къ которому принадлежалъ одинъ изъ замчательнйшихъ русскихъ писателей восемнадцатаго столтія, Денисъ Ивановичъ Фонвизинъ.

Денисъ Ивановичъ родился въ 1745 году, въ Москв, гд отецъ его, Иванъ Андреевичъ, имлъ казенное мсто. Уже четырехъ лтъ мальчикъ умлъ читать, причемъ отецъ слдилъ, чтобы смыслъ прочитаннаго всегда былъ ясенъ ребенку: онъ останавливалъ его на тхъ словахъ, которыя, казалось ему, непонятны маленькому мальчику и объяснялъ ихъ значеніе. Образованіе Дениса Ивановича, какъ видимъ, было на первыхъ же порахъ поставлено правильно и толково.

Въ 1755 году, т. е. десяти лтъ отъ роду, Фонвизинъ былъ опредленъ въ только что открывшійся тогда московскій университетскій приготовительный пансіонъ. Тамъ Денисъ Ивановичъ обучился латинскому и нмецкому языкамъ. Поздне онъ пріобрлъ хорошія свднія и во французскомъ язык.

Четыре года спустя посл поступленія въ университетскій пансіонъ, Фонвизина зачислили въ студенты университета, а спустя еще три года онъ окончилъ курсъ и поступилъ на военную службу. Впрочемъ, на военной служб Денисъ Ивановичъ оставался не долго, покинувъ ее для ‘иностранной коллегіи’, гд ему поручались переводы бумагъ самаго важнаго содержанія.

Съ 1763 по 1768 годъ Фонвизинъ состоялъ при кабинетъ-министр Елагин, относившемся очень сочувственно къ молодому человку. Елагинъ не обременялъ его служебными занятіями, человкъ просвщенный, писатель и большой любитель театра, онъ предоставлялъ Фонвизину заниматься тмъ, что наиболе его привлекало. Какъ разъ въ это время Денисъ Ивановичъ написалъ свою комедію ‘Бригадиръ’, обратившую на себя вниманіе императрицы Екатерины II и, вслдъ за нею, всего тогдашняго высшаго общества.

Такой успхъ перваго значительнаго произведенія, разумется, ободрилъ молодого писателя, но онъ не забывалъ и о своей служб. При Елагин она сулила ему немного, ибо этотъ его начальникъ мало безпокоился даже и о собственныхъ служебныхъ успхахъ. Поэтому, когда Денису Ивановичу представился случай перейти на службу къ дятельному графу Никит Ивановичу Панину, онъ сдлалъ это съ большою радостью. И точно, подъ начальствомъ графа И. И. Панина, бывшаго воспитателемъ цесаревича Павла Петровича и завдывавшаго иностранными длами, Фонвизинъ получилъ возможность работать правильно и усердно, вполн обнаруживая свои дарованія. Графъ Панинъ былъ выдающимся человкомъ среди сподвижниковъ императрицы Екатерины, вообще отличавшихся умомъ, дятельностью и блестящими способностями. Онъ полагалъ вс свои силы и дарованія на то, чтобы быть полезнымъ государству. На службу къ себ онъ стремился привлечь людей честныхъ, работящихъ и умныхъ. Льстецы и искатели были ему противны. Въ гражданскихъ и уголовныхъ длахъ онъ заботился о справедливости, а въ длахъ иностранныхъ всячески добивался пользы для Россіи.

Служба при такомъ начальник, конечно, была очень благотворна для Фонвизина, да и труды его не пропали даромъ. По окончаніи воспитанія цесаревича, Панинъ получилъ отъ императрицы щедрую награду въ вид имнія съ девятью тысячами душъ крестьянъ. Но Панинъ оказался еще щедре царицы: онъ захотлъ оцнить врную и умлую службу своихъ ближайшихъ сотрудниковъ, и подлилъ между ними царскій подарокъ. На долю Дениса Ивановича пришлось около тысячи двухсотъ душъ. Такимъ образомъ онъ могъ считаться не только обезпеченнымъ, но и богатымъ человкомъ. Состояніе его увеличилось еще женитьбой на вдов Хлоповой, обладавшей значительными средствами. Словомъ, съ этой стороны Денису Ивановичу жаловаться не приходилось.

Да жаловаться и унывать вообще было не въ его характер, чрезвычайно живомъ, беззаботномъ и веселомъ. Фонвизина всюду встрчали съ распростертыми объятіями, всюду онъ являлся желаннымъ гостемъ. Его остроуміе славилось на всю столицу. Вс признавали въ немъ умнаго, выдающагося человка и талантливаго писателя. Къ чрезвычайно привлекательнымъ качествамъ Дениса Ивановича относилась еще отзывчивость, съ которою онъ спшилъ на помощь обращавшимся къ нему съ просьбами. Друзья могли быть уврены, что Фонвизинъ, въ чемъ сможетъ, непремнно пособитъ. И дйствительно, одному онъ устроиваетъ выгодную поздку съ казеннымъ порученіемъ, избавляя такимъ образомъ человка отъ временнаго денежнаго затрудненія, другого защищаетъ отъ несправедливаго гнва начальника и т. п.

Въ 1777—8 г.г. Денисъ Ивановичъ предпринялъ, въ виду разстроеннаго здоровья жены, первое заграничное путешествіе. Особенно долго Фонвизины жили во Франціи. Письма его изъ-за границы къ сестр едось Ивановн, въ замужеств Аргамаковой, и къ гр. Н. И. Панину весьма любопытны. О нихъ стоитъ сказать нсколько словъ.

Тогдашнему русскому путешественнику Европа должна была-бы показаться очень привлекательной, уже по одному тому, что въ ней несравненно ярче обнаруживалась просвщенность, нежели въ Россіи восемнадцатаго столтія. Между тмъ Фонвизина европейскіе нравы, порядки и обычаи нисколько не обольстили. Умный, проницательный и насмшливый, онъ живо разсмотрлъ вс слабыя стороны иностранной жизни и жестоко ихъ осмялъ. Въ упомянутыхъ письмахъ къ гр. Панину и сестр, Денисъ Ивановичъ отзывается о нмцахъ и особенно о французахъ крайне неодобрительно.

Конечно, Фонвизинъ многое преувеличивалъ и многое осуждалъ не совсмъ справедливо, но въ общемъ нельзя не видть большой самостоятельности его ума въ его рзкихъ сужденіяхъ объ Европ. Вдь осуждая Европу, онъ не хвалилъ и того, что было дурно у насъ: Наоборотъ, въ знаменитой комедіи ‘Недоросль’, о которой мы будемъ говорить дальше, Фонвизинъ предалъ безпощадному осмянію невжество, грубость, жестокость и бездльничество, нердко проявлявшіяся въ русскомъ обществ того времени. Съ другой стороны, въ комедіи ‘Бригадиръ’ Фонвизинъ осмялъ глупое поклоненіе всему иностранному, безъ различія, хорошо ли и полезно это иностранное, или никуда не годится.

Кром путешествія во Франціи, Фонвизинъ совершилъ еще два заграничныхъ путешествія. Побывалъ онъ и въ Италіи, гд на него сильное впечатлніе произвели замчательные памятники искусства — храмы, великолпныя старинныя зданія, картины знаменитыхъ художниковъ и т. п. Но жизнь въ Италіи понравилась ему не больше, чмъ жизнь во Франціи. Даже комары итальянскіе, по его словамъ, вроломне нашихъ и больне кусаютъ, ‘если все взвсить, замчаетъ Фонвизинъ, то для насъ, русскихъ, нашъ климатъ гораздо лучше’. Итальянцы казались ему удивительно скучными. ‘Изъ ста человкъ,— пишетъ онъ,— нтъ двухъ, съ которыми было-бы о чемъ слово молвить’.

Въ 1785 году Фонвизина постигъ ударъ. Не смотря на это, веселость и остроуміе не измнили ему, а между тмъ послдствія удара были чрезвычайно тяжелыя: у Дениса Ивановича оказалась пораженною вся лвая половина тла. Языкъ также сталъ плохо повиноваться ему. И это несчастіе обрушилось на Фонвизина, когда ему едва минуло сорокъ лтъ! Разумется, онъ не жаллъ денегъ на леченіе, здилъ за границу, обращался къ знаменитымъ ирамамъ — но ничто не помогало. Въ 1792 г. Денисъ Ивановичъ скончался. За нсколько часовъ до смерти онъ былъ въ гостяхъ у знаменитаго поэта того времени, Г. Р. Державина, много шутилъ и острилъ, развлекая себя и доставляя удовольствіе всмъ присутствовавшимъ.

Фонвизинъ горячо любилъ литературу и много писалъ, но самыми замчательными его произведеніями являются дв комедіи: ‘Бригадиръ’ и ‘Недоросль’. Первая комедія иметъ несомннныя достоинства, а въ свое время была прямо выдающимся обращикомъ драматическаго творчества. Однако теперь ее слдуетъ признать сильно устарвшей и для насъ мало любопытной. За то другая комедія, ‘Недоросль’, не утратила своей прелести и до сихъ поръ. Не только среди драматическихъ произведеній восемнадцатаго вка, но и вообще въ ряду лучшихъ произведеній нашей драматической литературы она занимаетъ одно изъ почетнйшихъ мстъ. Ею Фонвизинъ обезсмертилъ свое имя.

Любовь къ театру пробудилась въ Денис Иванович рано. Еще юношей видлъ онъ игру знаменитаго въ то время актера Шумскаго и она произвела на него сильное впечатлніе. Затмъ въ Петербург, въ дом дяди, будущій авторъ ‘Недоросля’ встрчалъ выдающихся тогдашнихъ актеровъ, слушалъ ихъ бесды и самъ много толковалъ съ ними о театр. Но въ литератур Фонвизинъ выступилъ, на первыхъ порахъ, не съ драматическими произведеніями. Сначала онъ переводилъ съ иностранныхъ языковъ различные разсказы, басни, стихотворенія, потомъ передлалъ (съ французскаго) комедію ‘Коріонъ’, шедшую на сцен и имвшую успхъ. Въ 1766 году Фонвизинъ написалъ ‘Бригадира’, а въ 1782 г., за десять лтъ до смерти, столь громко прославившаго его ‘Недоросля’. ‘Недоросль’ тогда же былъ представленъ на сцен и привелъ публику въ восхищеніе. Одинъ изъ знакомыхъ Фонвизина въ шутку сказалъ ему посл представленія ‘Недоросля’: ‘Умри, Денисъ,— лучше не напишешь’. Эти слова оказались пророческими. Дйствительно, посл ‘Недоросля’ Фонвизинъ написалъ очень немного,— и ничего, равнаго по достоинству ‘Недорослю’.

II.

По складу своихъ мыслей Фонвизинъ, какъ мы знаемъ, былъ убжденнымъ патріотомъ. Бывая за границей, онъ воздавалъ должное, иностранцамъ за то, что у нихъ хорошо и умно устроено, но въ общемъ западно-европейская жизнь его совершенно не привлекала. Фонвизину было ясно, что въ Россіи еще очень много безпорядка, мало просвщенія, нравы и понятія грубы, но ему было также ясно, что мы только еще входимъ въ семью европейскихъ народовъ, только еще начинаемъ жить по новому. Поэтому онъ считалъ наше положеніе довольно выгоднымъ: мы могли учиться у западно-европейцевъ и перенимать у нихъ то, что было способно принести намъ настоящую пользу.

Между тмъ тогда среди русскихъ людей находилось не мало такихъ, которые думали, что слдуетъ во всемъ подражать иностранцамъ и старались передлать самихъ себя на иностранный ладъ, особенно на французскій.

Въ комедіи ‘Бригадиръ’ Фонвизинъ и осмялъ это обезьяничанье, это безсмысленное преклоненіе передъ иностраннымъ. Одинъ изъ героевъ комедіи, молодой человкъ, побывавшій въ Париж, такъ французами и бредитъ. Ему кажется, что только французы достойны названія людей, а прочіе народы,— тмъ боле народъ русскій,— что-то среднее между людьми и животными.— ‘Все несчастіе мое состоитъ только въ томъ, что ты русская’, говоритъ онъ влюбленной въ него особ. А эта особа, увлекшись пустозвонствомъ молодого враля, горестно восклицаетъ:

— ‘Это, ангелъ мой, конечно для меня ужасная погибель’.

— ‘Это,— подхватываетъ молодой враль,— такой недостатокъ, котораго ничмъ загладить уже нельзя’.

— ‘Что же мн длать?’ — въ отчаяніи спрашиваетъ его возлюбленная.

— ‘Дай мн волю,— отвчаетъ онъ,— я не намренъ въ Россіи умереть. Я съищу благопріятный случай увезти тебя въ Парижъ. Тамъ остатки дней нашихъ будемъ имть утшеніе проводить съ французами’.

Глупые знакомые этого молодого человка восхищаются подобными рчами его, видя въ нихъ признакъ просвщенности, и охотно ему поддакиваютъ. Этотъ русскій парижанинъ круглый невжда и кром умнія кое-какъ болтать по французски не обладаетъ никакими знаніями.

Въ комедіи ‘Недоросль’ затрагиваются гораздо боле серьезные и важные вопросы, нежели въ ‘Бригадир’. Нужно помнить, что въ ‘Недоросл’ изображаются нравы части русскаго общества середины восемнадцатаго столтія. Съ невжествомъ тогдашнихъ мелкихъ помщиковъ правительству приходилось очень много бороться. Правительство прилагало вс усилія къ тому, чтобы разъяснить пользу, приносимую образованіемъ, какъ отдльнымъ лицамъ, такъ и всему государству. Немногіе, однако, понимали это. Большинство упорно коснло въ невжеств.

На помощь благимъ и мудрымъ стремленіямъ высшей власти не замедлила придти литература, которая разъясняла необходимость и пользу просвщенія, указывала на страшный вредъ, проистекающій отъ невжества. Усилія литературы, конечно, не пропадали даромъ и особенно благодтельно было вліяніе такихъ произведеній, какъ ‘Недоросль’.

Смхъ — хорошее оружіе противъ глупости и невжества, и этимъ оружіемъ Фонвизинъ владлъ въ совершенств.

Дйствіе комедіи ‘Недоросль’ происходитъ въ усадьб помщиковъ Простаковыхъ. Самъ Простаковъ — человкъ глупый и ничтожный, находящійся въ полномъ подчиненіи у жены, крайне своевольной, злой, жестокой и невжественной женщины, которая никого и ничего на свт не любитъ кром своего сына Митрофанушки-недоросля. Съ перваго появленія г-жи Простаковой на сцен мы составляемъ опредленное понятіе о ней. Крпостной портной Тришка принесъ новый кафтанъ для Митрофанушки. Простакова, вмст со старухой Еремевной, мамкой недоросля, осматриваютъ обнову.

Простакова. Кафтанъ весь испорченъ. Еремевна, веди сюда мошенника Тришку. Онъ, воръ, везд его обузилъ. Митрофанушка, другъ мой, я чаю, теб жметъ до смерти. Позови сюда отца (Митрофанъ уходитъ, является Тришка).

Простакова (Тришк). А ты, скотъ, подойди поближе. Не говорила я теб, воровская харя, чтобы ты кафтанъ пустилъ шире. Дитя, первое, растетъ, другое — дитя и безъ узкаго кафтана деликатнаго сложенія. Скажи, болванъ, чмъ ты оправдаешься?

Тршака. Да вдь я, сударыня, учился самоучкой. Я тогда же вамъ докладывалъ, извольте отдать портному.

Простакова. Такъ разв необходимо надобно быть портнымъ, чтобы умть сшитъ кафтанъ хорошенько? Экое скотское разсужденіе!

Тришка. Да вдь портной-то учился, сударыня, а я нтъ.

Простакова. Еще онъ и споритъ! Портной учился у другого, другой у третьяго, да первый-то портной у кого учился? Говори, скотъ!

Приходитъ, на зовъ Митрофана, г. Простаковъ.

Простакова (мужу). Что это ты отъ меня прятаться изволишь? Вотъ, сударь, до чего я дожила съ твоимъ потворствомъ! Какова сыну обновка къ дядину сговору? Каковъ кафтанецъ Тришка сшить изволилъ?

Простаковъ (отъ робости запинаясь). Мшковатъ немного.

Простакова. Самъ ты мшковатъ, умная голова.

Простаковъ. Да я думалъ, матушка, что теб такъ кажется.

Простакова. А ты самъ разв ослпъ?

Простаковъ. При твоихъ глазахъ мои ничего не видятъ.

Простакова. Вотъ какимъ муженькомъ наградилъ меня Господь: не смыслитъ самъ разобрать, что широко, что узко.

Простаковъ. Въ этомъ, матушка, я теб вренъ и врю.

Простакова. Такъ врь же и тому, что я холопямъ потакать не намрена. Поди, сударь, и теперь же накажи.

Изъ этихъ сценъ видна вся вздорность и злостная глупость Простаковой, также точно, какъ и невжество ея мужа. Но пока все еще, какъ говорится, цвточки. Ягодки впереди.

У Простаковыхъ живетъ молодая двушка, Софья, ихъ дальняя родственница. Посл смерти матери она осталась круглой сиротою. Дядя ея, Стародумъ, нсколько лтъ назадъ ухалъ въ Сибирь и ни разу не давалъ о себ знать. Его считаютъ умершимъ. Разумется Простаковы пріютили Софью не зря и не по доброт сердечной. У молодой двушки есть и имніе, и движимость. Тмъ и другимъ Простаковы распоряжаются на правахъ родственниковъ и опекуновъ, обирая Софью. Теперь они задумали выдать ее замужъ за помщика Тараса Скотинина, родного братца г-жи Простаковой, такого-же облома и невжду, какъ она, имющаго единственную душевную склонность — къ свиньямъ. Скотининъ женится на Софь не потому, что она ему нравится, а потому, что въ ея деревенькахъ водится много свиней. ‘Люблю свиней, сестрица,— говоритъ онъ г-ж Простаковой,— а у насъ въ околодк такія крупныя свиньи, что нтъ изъ нихъ ни одной, которая, ставъ на заднія ноги, не была-бы выше каждаго изъ насъ цлою головою’. Простаковымъ выгодно отдать Софью за Скотинина: онъ соглашается не требовать съ нихъ отчета по опек и общаетъ посмотрть сквозь пальцы на то, если изъ ‘движимаго кое-что выдвинуто’, т. е. расхищено. О чувствахъ и намреніяхъ молодой двушки никто и не думаетъ. Простаковы даже не считаютъ нужнымъ, до форменнаго сговора, объявить ей, что она — невста Скотинина. По ихъ понятіямъ, они могутъ распоряжаться всми, какъ заблагоразсудится.

Между тмъ Простаковымъ готовится крупный сюрпризъ. Софья неожиданно получаетъ письмо отъ дяди. ‘Любезная племянница,— пишетъ ей Стародумъ,— дла мои принудили меня жить нсколько лтъ въ разлук съ моими ближними, а дальность лишила меня удовольствія имть о васъ извстія. Я теперь въ Москв, проживъ нсколько лта въ Сибири. Я могу служить примромъ, что трудами и честностью состояніе свое сдлать можно. Сими средствами, съ помощью счастья, нажилъ я десять тысячъ рублей доходу, которымъ тебя, моя любезная племянница, длаю наслдницею’.

Извстіе о томъ, что Стародумъ живъ, разбогатлъ и завщаетъ все свое состояніе Софь, производитъ на Простакову ошеломляющее впечатлніе. Теперь она уже не радуется браку молодой двушки съ Скотининымъ. У этой злой и глупой, но хитрой женщины является новая мысль. Софья — богатая невста. Съ какой-же стати выдавать ее за Скотинина? Не лучше-ли женить на ней возлюбленнаго Митрофанушку?

Такъ Простакова и ршаетъ, т. е. что свадьб Скотинина не бывать, и что Софья сдлается женою недоросля.

Дальнйшія событія происходятъ скоро и для Простаковыхъ весьма неожиданно. Въ ихъ дом обитаетъ нкто Правдинъ, имющій отъ мстнаго начальства большія полномочія. Правдинъ человкъ честный и просвщенный, глубоко презирающій самодуровъ и невждъ, подобныхъ Простаковымъ. Онъ видитъ какія безобразія творятся въ деревн матушки недоросля, какъ она жестоко и несправедливо относится къ крпостнымъ крестьянамъ, какъ отъ нея никому житья нтъ въ дом, и спшитъ принять свои мры.

Дале на сцену выступаетъ молодой офицеръ Милонъ. Онъ давно знакомъ съ Софьей, хорошо знаетъ ее и любитъ. Софья тоже любитъ Милона.

Наконецъ прізжаетъ и дядя Софьи, Стародумъ.

Между тмъ Скотининъ, узнавъ о намреніи своей сестрицы выдать Софью за Митрофана, приходитъ въ большую свирпость и хочетъ знатно отколотить племянника. Въ этомъ ему мшаютъ, но Простакова жаждетъ наказать братца за подобную дерзость и бросается на него съ кулаками.

Милонъ ее удерживаетъ.

Г-жа Простакова. Пусти! пусти, батюшка! Дай мн до рожи, до рожи…

Милонъ. Не пущу, сударыня. Не прогнвайся!

Скотинина. Отвяжись, сестра! Дойдетъ дло до ломки, почну, такъ затрещишь.

Милонъ (г-ж Простаковой). И вы забыли, что онъ вамъ братъ!

Г-жа Простакова. Ахъ, батюшка, сердце взяло! дай подраться!

Милонъ освдомляется у Скотинина, не ушибла его милая сестрица.

Скотининъ. Передъ-отъ (т. е. лицо) заслонялъ обими, такъ вцпилась въ зашеину.

Стародумъ, не въ силахъ удержаться отъ смха, смотритъ на эту потасовку. Простакова, не зная Стародума, говоритъ ему грубости, когда же сибирскій богачъ открывается ей, она немедленно начинаетъ низкопоклонствовать: ‘Какъ, это ты! ты, батюшка! гость нашъ безцнный! Ахъ я, дура безчестная! Да такъ-ли надобно было встртить отца родного, на котораго вся надежда, который у насъ одинъ, какъ порохъ въ глазу! Батюшка, прости меня: я дура! образумиться не могу. Гд мужъ? Гд сынъ? Какъ въ пустой домъ пріхалъ! наказаніе Божіе! Вс обезумли!’

Стародумъ холодно останавливаетъ дальнйшія изліянія. ‘По милости Божіей,— говоритъ онъ Простаковой,— я вамъ не родитель, по милости-же Божіей, я вамъ и не знакомъ’.

Но Простакова, съ холопскимъ усердіемъ, не можетъ остановиться. ‘Дай хотя обнять тебя хорошенько,— кричитъ она,— благодтель ты нашъ!’

Чтобы задобрить Стародума и заслужить его расположеніе, Простакова упрашиваетъ сына поучиться немножко.

Г-жа Простакова. Пока онъ (Стародумъ) отдыхаетъ, другъ мой, ты хоть для виду поучись, чтобъ дошло до ушей его, какъ ты трудишься, Митрофанушка.

Митрофанъ. Ну, а тамъ что?

Г-жа Простакова. А тамъ и женишься.

Митрофанъ. Слушай, матушка, я тебя потшу, поучусь, только чтобъ это было послдній разъ и чтобъ сегодня же быть сговору.

Г-жа Простакова. Прійдетъ часъ воли Божіей.

Митрофанъ. Часъ моей воли пришелъ: не хочу учиться, хочу жениться.

Договорившись, такимъ образомъ, съ матерью Митрофанъ приступаетъ къ занятіямъ съ учителями.

Учатъ его три учителя: нмецъ Вральманъ, который раньше былъ кучеромъ, отставной солдатъ Цыфиркинъ и изъ духовнаго званія Кутейкинъ. Не Богъ всть какіе учителя, не много они сами знаютъ, однако Митрофанушка, по своей невообразимой глупости и лности, не способенъ усвоить даже т азбучныя свднія, которыя въ состояніи сообщить ему Цыфиркинъ и Кутейкинъ. Кром того, подъ вліяніемъ Простаковой, Митрофанушка теперь только и думаетъ о женитьб — ‘не хочу учиться, хочу жениться’.

Цыфиркинъ задаетъ ему задачу.

Цыфиркинъ. Задача: изволилъ ты на прикладъ {Напримръ.}, идти по дорог со мною, ну, хотя возьмемъ съ собою Сидорыча {Сидорычъ — Кутейкинъ.}. Нашли мы трое…

Митрофанъ (пишетъ). Трое.

Цыфиркинъ. На дорог, на прикладъ же, триста рублей.

Митрофанъ (пишетъ). Триста.

Цыфиркинъ. Дошло дло до длежа. Смекни-тко, по чему на брата?

Митрофанъ (вычисляя, пишетъ). Единожды три — три, единожды нуль — нуль…

Простакова. Что, что до длежа?

Митрофанъ. Вишь, триста рублевъ, что нашли, троимъ раздлить.

Простакова. Вретъ онъ, другъ мой сердечный! Нашедъ деньги, ни съ кмъ не длись: вс себ возьми, Митрофанушка! Не учись этой дурацкой наук.

Митрофанъ. Слышь, Нафнутьичъ! Задавай другую.

Цыфирктъ. Пиши, ваше благородіе. За ученье жалуете мн въ годъ десять рублей.

Митрофанъ (пишетъ). Десять.

Цыфирктъ. Теперь, правда, не за что: а кабы ты, баринъ, что нибудь у меня перенялъ, не грхъ бы тогда было и еще прибавить десять.

Митрофанъ (вычисляя, шепчетъ). Нуль да нуль — нуль, одинъ да одинъ… (задумывается).

Простакова. Не трудись по пустому, другъ мой, гроша не прибавлю, да и не за что, наука не такая, лишь теб мученіе, а все, вижу, пустота. Денегъ нтъ — что считать, деньги есть — сочтемъ и безъ Пафнутьича хорошенько.

Кутейкинъ. Шабашъ, право, Пафнутьичъ!

Дв задачи ршены. Вдь на поврку приводить не станутъ.

Митрофанъ. Небось, братъ. Матушка тутъ сама не ошибется. Ступай-ка ты теперь, Кутейкинъ, проучи вчерашнее.

Кутейкинъ (открываетъ часословъ. Митрофанъ беретъ указку). Начнемъ, благословясь. За мной со вниманіемъ. ‘Азъ же есмь червь’.

Митрофанъ. Азъ же есмь червь.

Кутейкинъ. Червь, сирчъ животина, скотъ. Сирчъ: азъ есмь скотъ.

Митрофанъ. Азъ есмь скотъ.

Кутейкинъ (учебнымъ голосомъ). А не человкъ.

Митрофанъ. А не человкъ.

Кутейкинъ. Поношеніе человковъ.

Митрофанъ. Поношеніе человковъ.

Но тутъ является Вральманъ, который, желая угодить Простаковой, начинаетъ сожалть о ‘бдномъ ребенк’, котораго мучатъ ученіемъ. Митрофанъ съ матушкой удаляются, а разсерженные Кутейкинъ и Цыфиркинъ хотятъ поколотить Вральмана.

Стародумъ слышалъ какъ учится Митрофанушка и составилъ полное понятіе о его глупости, лни и неспособности. Но ему до Митрофана было мало дла. Доброму дяд хотлось бы какъ можно лучше устроить судьбу племянницы. Одинъ изъ его московскихъ знакомыхъ, почтенный и умный человкъ, горячо рекомендовалъ ему своего молодого родственника, во всхъ отношеніяхъ достойнаго. По счастливой случайности, этимъ достойнымъ родственникомъ московскаго знакомаго Стародума оказывается Милонъ. Разумется, дядя приходитъ въ восторгъ и даетъ немедленное согласіе на свадьбу Милона съ Софьей.

Такимъ образомъ, планы г-жи Простаковой разлетаются въ дребезги. Но она не унываетъ. Своевольничать и насильничать ей не привыкать стать. ‘Что захотла — поставлю на своемъ’, говоритъ она и приказываетъ на утро, въ шесть часовъ, приготовить карету. Какъ только Софья встанетъ, ее силой посадятъ въ карету, отвезутъ въ церковь и обвнчаютъ съ Митрофаномъ. ‘Я ужь знаю, что длать,— похваляется хитрая дура.— Гд гнвъ, тамъ и милость. Старикъ погнвается, да и проститъ за неволю. А мы свое возьмемъ’.

Однако, дерзкій планъ не удается. Какъ разъ въ ту минуту, когда слуги Простаковой тащатъ Софью къ карет, проходитъ Милонъ. Разумется онъ освобождаетъ Софью. Простакова не помнитъ себя отъ бшенства. ‘Плуты, воры, мошенники!— кричитъ она.— Всхъ прибить велю до смерти!’

Но тутъ выступаетъ Правдинъ, грозя представить Простакову передъ судъ, какъ нарушительницу гражданскаго спокойствія.

Простакова, въ такой же мр наглая и жестокая съ безотвтными людьми, въ какой трусливая и низкопоклонная съ власть имущими, падаетъ передъ Правдинымъ на колни: ‘Батюшка, воля ваша!’ — вопитъ она.— ‘Ахъ, я, собачья дочь, что я надлала!’

Но Стародумъ и Софья отказываются преслдовать Простакову. Они знаютъ, что одно слово ихъ погубитъ ее и не хотятъ этимъ пользоваться. Къ тому же надъ головой Простаковой стряслась бда и помимо ихъ. Правдинъ объявляетъ ея мужу: ‘именемъ правительства вамъ приказываю сей же часъ собрать людей и крестьянъ вашихъ для объясненія имъ указа, что за безчеловчіе жены вашей, до котораго попустило ее ваше крайнее слабоуміе, повелваетъ мн правительство принять въ опеку домъ вашъ и деревни’.

Простаковъ. А, до чего мы дожили!

Простакова. Какъ, новая бда! за что? за что, батюшка? Что я въ своемъ дом госпожа…

Правдинъ. Госпожа безчеловчная, которой злонравіе въ благоучрежденномъ государств терпимо быть не можетъ.

Скотининъ, видя, какая участь постигла его сестру, безпокоится и за себя.

Скотининъ. Ба, ба, ба! Да этакъ и до меня доберутся. Да этакъ и всякій Скотининъ можетъ попасть подъ опеку… Уберусь же я отсюда по добру по здорову.

Правдцт. А скоре всего ты. Я слыхалъ, что ты съ свиньями не въ примръ лучше обходишься, нежели съ людьми…

Скотининъ. Государь ты мой милостивый! Да какъ къ свиньямъ не лежать у меня сердцу? Самъ ты разсуди, люди передо мною умничаютъ, а между свиньями я самъ всхъ умне.

Между тмъ г-жа Простакова въ полномъ отчаяньи. Не зная, гд найти опору и утшеніе она бросается къ Митрофанушк, возлюбленному сыну, для котораго готова была совершить какую угодно мерзость.

‘Одинъ ты сталъ у меня, мой сердечный другъ Митрофанушка’,— голоситъ она.

Митрофанъ. Да отвяжись, матушка! Какъ навязалась…

Простакова. И ты! И ты меня бросаешь. А, неблагодарный! (падаетъ въ обморокъ).

Софья (подбжавъ къ пей). Боже мой! Она безъ памяти.

Стародумъ (Софь). Помоги ей, помоги (Софья и Еремевна помогаютъ).

Правдинъ (Митрофану). Негодница! Теб-ли грубить матери? Къ теб ея безумная любовь и довела ее всего больше до несчастія.

Митрофанъ. Да она, какъ будто невдомо…

Правдинъ. Грубіянъ!

Стародумъ (Еремевн). Что она теперь? что?

Еремевна (посмотрвъ пристально на Простакову и всплеснувъ руками). Очнется, мой батюшка, очнется!

Правдинъ (Митрофану). Съ тобой, дружокъ, знаю, что длать. Пошелъ-ка служить…

Митрофанъ (махнувъ рукою). По мн — куда велятъ!

Простакова (очнувшись, въ отчаяніи). Погибла я совсмъ! Отнята у меня власть! Отъ стыда никуда глазъ показать нельзя. Нтъ у меня сына.

Стародумъ (указывая на Простакову). Вотъ злонравія достойные плоды!

Этою сценою заканчивается комедія. Простакову постигъ цлый рядъ злоключеній, но жалть ее не приходится. По истин, эти злоключенія — ‘злонравія достойные плоды’. Она пожинаетъ то, что сяла. Казалось-бы, единственнымъ достоинствомъ злой, своенравной и невжественной женщины является любовь къ сыну. Но разв она любила сына осмысленною любовью? Осмысленная любовь прежде всего заботится о томъ, что человку можетъ принести дйствительную пользу. Простакова ни о чемъ подобномъ, въ отношеніи Митрофана, не заботилась. Ей бы только ублаготворить Митрофанушку. Хочется Митрофанушк кушать — кушай, голубчикъ, до тхъ поръ, пока не лопнешь. Хочется учинить какое нибудь безобразіе — учиняй,— на то и сынокъ ты возлюбленный! Простакова не понимаетъ даже такихъ пустыхъ вещей, какъ умренность въ д. По ея мннію доставить удовольствіе ребенку — значитъ окормить его. Гд-же, посл этого, понимать ей такія мудреныя вещи, какъ польза просвщенія, необходимость относиться къ людямъ справедливо и мягко, сдерживать свои дурныя страсти и т. п.?

Не обладая сама добрыми правилами, она, очевидно, не въ состояніи и сыну внушить ничего добраго. Любовь ея обращается въ прямой вредъ недорослю. И хотя бы своими глупыми поблажками она пріобрла расположеніе со стороны Митрофана! Такъ и этого нтъ. Митрофанъ не только не уважаетъ, но и не любитъ мать. Она ему нужна, какъ потатчица всхъ его прихотей, какъ врный слуга, который въ одно мгновенье исполнитъ любое его желаніе. Когда-же мать попадаетъ въ бду и думаетъ у него найти утшеніе, онъ грубо отталкиваетъ ее. ‘Одинъ ты остался у меня, мой сердечный другъ Митрофанушка’, плачетъ Простакова, а ‘сердечный другъ’ и знать ее не хочетъ: ‘отвяжись ты, матушка, ишь какъ навязалась’.

Разумется, подобный исходъ вполн ясенъ для людей, смотрящихъ на жизнь правильне, чмъ смотрятъ всевозможные господа и госпожи Простаковы. Показали-ли Митрофанушк хотя одинъ добрый примръ въ родной семь? Слышалъ-ли онъ что-нибудь путное, кром нжныхъ словъ, обращенныхъ къ нему, и грубйшей брани — обращенной ко всмъ окружающимъ? Видлъ-ли онъ честные и достойные подражанія поступки со стороны матери и отца? Учили-ли его быть благороднымъ и порядочнымъ человкомъ?

Ничего подобнаго Митрофанъ не слышалъ и не видлъ, ничему подобному его не учили. Онъ росъ, какъ звренышъ и выросъ дйствительно не человкомъ, а ‘поношеніемъ человка’, и ужь если кого слдуетъ жалть, такъ именно Митрофана, нравственно искалченнаго глупою и невжественною матерью, а никакъ не Простакову, которая получила возмездіе по заслугамъ.

Много прошло времени съ тхъ поръ, какъ жили и дйствовали Простаковы. Давно отмнено крпостное право, давно просвщеніе широкою волною разливается по Руси, но комедія Фонвизина еще не успла утратить своего поучительнаго значенія и до нашихъ дней.

Разумется, теперь нельзя себ представить г-жу Простакову, такъ осыпающую всхъ ругательствами и такъ тиранящую людей. Но въ вид боле смягченномъ, безъ брани и драки, г-жи Простаковы существуютъ и въ настоящее время.

Он по прежнему отличаются полнымъ забвеніемъ своихъ прямыхъ обязанностей, своевольничаютъ и безчинствуютъ. Самая ихъ любовь къ дтямъ, слпая и неосмысленная, причиняетъ одно зло. Он укрпляютъ въ дтяхъ недостатки, вмсто того, чтобы искоренять ихъ, отучаютъ ихъ отъ труда и пріучаютъ къ праздности, развиваютъ непомрныя требованія и раздуваютъ самолюбіе несчастныхъ. Это матери, подготовляющія своимъ дтямъ рядъ несчастій, полное крушеніе въ жизни!

Живы и Тарасы Скотинины. Правда, теперь они не объясняются въ любви свиньямъ, какъ объяснялся братецъ г-жи Простаковой. Они просто живутъ въ свое удовольствіе, ршительно ничмъ не интересуясь на свт, кром какого-нибудь отчаяннаго вздора и въ своемъ невжеств исполнены величайшаго самодовольствія.

Не рдкость также и господа Простаковы, находящіеся въ полномъ подчиненіи у глупыхъ и злыхъ женъ, которымъ они ни въ чемъ не смютъ противорчить, и, по требованію которыхъ способны совершить всякую подлость.

Но за то умножились теперь и Милоны, и Правдивы, и Стародумы. Людей просвщенныхъ, честныхъ, отзывчивыхъ на все доброе теперь гораздо больше, нежели было во времена Фонвизина. Вообще можно сказать о герояхъ ‘Недоросля’ словами другого знаменита

ДЕНИСЪ ИВАНОВИЧЪ ФОНВИЗИНЪ.

Денисъ Ивановичъ Фонвизинъ.

Читайте также: